Кукольник Нестор Васильевич - Иоанн Iii, собиратель земли Русской

ать его незачем: вина - наруже. А бояр, каких сам назначишь, те и будут... Шито-крыто, и все по закону. А иначе, так еще беды наберешься... За Леона еще, пожалуй, Максимов вступится, в донос против вас пойдет; вся его надежда - Леон...- Максимов о судьбе Леона, пока не казнят, и знать не должен.

   - Ты о Максимове не беспокойся. Порядок новый стал; дворецким к Олене назначен мой сын Косой...

   - Умно! Вот так умно!..

   - А для беседы назначена моя дочка, Катя, что за Ряполовским.

   - Еще лучше... плотно подстроено; нечего сказать...

   - А Максимова мы уберем, так что и не оглянется. Сынок мой уже сегодня ночью к нему стал привязываться; приказал сидеть в дворянской тюремной избе, а в сенях у княгини торчать не для чего, когда не назначено. Максимов нагрубит, а мы его и скрутим...

   - Промах! Большой промах! Теперь трудно и поправить! Надо ласкать Максимова, дружить с ним, а между тем подвести под гнев самого Иоанна. Преданность беспредельная сердцу женскому любезна; глядите, чтобы Олена не смекнула, вашей опеки над собой не увидала б; на Иоанна сердиться не сможет, а вам яму вырыть сумеет... Поправь, князь-боярин, если можно, свою скороспелку.

   - Однако же мы заговорились. Только одному мне государь позволил с тобою видеться, и то потому, что от Муртозы посольство пришло; вот тебе грамоты к государю и к Нордоулату. Послы у тебя на дворе под стражей; указано их задержать, а к Муртозе послать своего гонца, а писать к нему тебе и от твоего же имени. Ну, Федька,- прибавил боярин громко.- Все! Садись и пиши, а за грамотами пришлю через три часа.

   Патрикеев вернулся к государю, но Мамон объявил, что государь не приказал никого к себе пускать, даже детей, и работать сегодня в палате не будет, а Патрикееву быть во дворец к выносу.

   Патрикеев пошел вниз и в переходах увидал боярина Ласкира.

   "Ого!- подумал князь.- Греки уже зашныряли. Вяжут на нас вершу, а сами туда попадутся..."

   Дав время Ласкиру пройти в отделение детское, князь пошел к Елене. В сенях, на деревянном подножии о трех ступенях, стоял открытый гроб царевича; на нем разложен был парчовый покров, затканный серебром и шелком; оконницы были задернуты суконными поволоками; множество свечей в огромных серебряных подсвечниках бросали трепетный красноватый свет на печальную картину; благовонный дым окутывал тонкими струями; чтение Псалтыри раздавалось мерно, уныло, торжественно. В сенях, кроме немногих священников, великокняжеской няни, в безмолвной грусти сидевшей у гроба своего почившего питомца, да князя Косого, никого не было.

   - Что княгиня?- спросил Патрикеев у сына.

   - Там с сестрой!

   Патрикеев вошел в предспальник и, отдернув шелковый полог, вошел в опочивальню; Елена сидела в креслах зажмурясь. Княгиня Ряполовская сидела насупротив нее и молчала. Заслышав, что кто-то вошел, Елена вздрогнула, посмотрела иа старца и протянула к нему руку...

   - Князь! Ты не оставишь бедную вдовицу! Ты не дашь в обиду моего Митю!..

   - Государыня княгиня Олена Степановна,- сказал старик с чувством,- муж твой по отцу и по матери мне родной был, а другие что мне; тот любил меня н жаловал, а другие лукавствовали... Не успели омыть тело жертвы, изловленной сетями диавольскими, а уже сходятся на совет тайный, но я их обличу! Так, государыня, вороги твои - мои вороги! Детей моих, кровь мою я поставил к тебе на стражу; эти не продадут, эти не посрамят моей старости, верь им, как себе...

   - О князь! Об этом и говорить не надо!.. Увидав княгиню, дочь твою, я поняла, оценила твою заботливость, и капля сладости пролилась в море сердечной горести... Благодарю, князь, много благодарю и за то, что пришел проведать меня. Знаю, как ты занят, и не удерживаю, но верь, что каждый приход твой принесет утешение безутешной...

   Князь откланялся. В сенях спросил у сына, где Максимов...

   - Я прогнал его, почитай, насильно...

   - Неладно, сынок. Гляди, чтобы Олена Степановна чего не подумала. Пусть посидит у дверей по-прежнему день-другой, а там придумаем что ни есть похитрее.

   - Твоя правда. Я сам собой недоволен, что поспешил, да меня взорвала его дерзость. Он так уверен в милостях...

   - То-то же!.. На выносе все поправим; дай знать, когда время...

   В переходах Патрикеев несколько раз останавливался, поглядывая на двери в детскую половину, но напрасно: все было тихо, мертво; князь пошел домой, как обыкновенно ходил днем, через сады. Челядь знала очень хорошо, когда боярин не бывает дома, и, кроме стражников у железной двери и окон, Луки-немого, Василисы да ее верного татарчонка, никого не было на обширном дворе боярском; все ушли на соборную площадь смотреть на вынос. У Василисы был гость; странный, задумчивый, злой; он ворвался на двор почти насильно, вошел на крыльцо, не спрашиваясь; в гридне уже спросил, где боярин, скоро ли будет... И эти два вопроса только и слышала смущенная Василиса около получаса.

   - Вижу наконец,- сказала Василиса,- что ты знатный какой и должен быть из дворцовых; да к нашему боярину так, силой, не ходят...

   - Мало ли чего не бывает у вас! У меня свой закон! Я за делом. Где боярин?

   - Говорят тебе, во дворце!

   - Там нет его! Он здесь! Он прячется, старая лисица!..

   И гость стал страшен, но это увеличило только необыкновенную красоту молодого человека. Василиса, присланная приказчиком из глухого села, где видела только своего брата-мужика, поступила на княжий двор, где, кроме челядннцев, подобранных боярином из самых безобразных холопов, она не видела также никого,- почему Косой показался ей красавцем. Но можно ли было сравнить и его с гостем. Невольно любуясь невиданною, мужественною его красотою, Василиса постепенно стала чувствовать к гостю какую-то жалость...

   - Что ты сердишься, милостивец,- говорила она ласково.- Не обидел ли тебя боярин? Темная и простая женщина, да авось помогу тебе...

   - Ты... мне?- гость презрительно улыбнулся, а у Василисы заболело сердце; ей стало стыдно, обидно...

   - Как знать!- сказала она с кротостию и голосом, прерывавшимся от волнения чувств.- Иная мошка вола кусает насмерть...

   Гость взглянул на Василису. Мы уже знаем, что она была весьма недурна собой, но чувство, оскорбленное незаслуженным презрением, увеличивало ее оттенком сознаваемого самодостоинства. В это мгновение можно было подумать, что в гридне, у дверей, стоит переодетая боярыня и неловко прикидывается прислужницей. Гость невольно остановился, и сердце его несколько смягчилось.

   - Нет, милая!- сказал он печально.- Никто мне не поможет; был один, да его упрятали... Тот был знатный колдун, много мог...

   - Эх, боярин, у меня есть соседка, а у той соседки старик-знакомец; так уж подноготную знает; соседка и сама смекает, какой хочешь заговор снимет, на кого ни вздумаешь, заговор наложит.

   - Неужели? Из каких же они?..

   - Соседка та - не ведаю, а старик больше на жида смахивает; я часто видела его, часто слушала; говорит, будто пиво бархатное льется; да как пошел по Москве толк про тайное жидовство, я туда и ходить перестала, да и отлучаться-то от дому теперь страшно...

   - А где живет твоя соседка?

   - Показать могу, а уж рассказать не сумею. Попала я к ней ненароком; только у меня и есть знакомка, что эта соседка, да Кирило, что кравчим у Ряполовских. Ну, да этот...

   Василиса махнула рукой; гость смотрел на нее с жадным любопытством...

   - Так этим путем хотела ты мне помочь?

   - Этим ли, другим, то мое дело; да как тебе помочь, коли горя не знаю. Коли дворская какая опала, так у меня есть рука, последний знакомец.- Василиса зарделась.- Он теперь у отца много значит...

   - Косой! Он-то и враг мой; он-то и хочет выжить из хором царских несчастного Максимова!

   - Так это ты Максимов? Так это у тебя зазноба...

   - Господи Боже! Кто сказал тебе?..

   - Постой! Еще не все!..

   - Боярин идет! Уже в садах!- прокричал в дверях татарчонок.

   - Пропала моя головушка! Скажет Косому! Нет, только ты меня не выдай; я буду на тебя жаловаться; винись, не отнекивайся, придумай важное дело...

   - О? Готово, готово...

   - Притворись преданным, покорным... Завтра утром об эту пору...

   - Где?

   - Тут опасно!.. Может Косой зайти; сам выдумай, я прибегу, куда велишь...

   И Василиса бросилась навстречу боярину и, заливаясь слезами, завопила: не ходи в хоромы, государь боярин, пошли опросить; силой кто-то вошел, меня оттолкнул; синяк на руке, никак не могу выжить; ходит по гридне, тебя поджидает...

   - А челядь?

   - Ну уж твоя челядь! Ты со двора, и все со двора. А Луку я боялась от пленника отозвать: думаю себе, а что, если тому пленнику пришел на помочь...

   - Умно! Да кто же он такой, не сказывается?..

   - То-то и чудо, сам себя называет; говорит, что он Максимов, пришел со двора государева за важным делом...

   - Ваня Максимов! Да это мой любимец! Я его, что сына, жалую! Ваня мой, где он? Что с ним случилось, кто его обидел!- С этими словами боярин ввалился в гридню; у Максимова глаза вспыхнули, кровь бросилась в лицо...

   - Уж не греки ли, полно, на тебя наклеветали? Кто огорчил тебя, Ваня?..

   - Сын твой, Косой,- отвечал Максимов прерывающимся от душевного волнения голосом; он готов был наговорить боярину тьму грубостей, но, заметив, что позади боярина Василиса, сложив на груди руки крестообразно, низко преклонилась, понял немой совет и продолжал покойнее:- Я не снес бы такой обиды, если бы молодой князь не был твоим сыном. Ты знаешь, государь боярин, как я предан тебе, светлейшему и первому нашему сановнику; я служил верно на том месте, куда ты меня поставил, и за верную службу сын твой назвал меня дерзким псом, выгнал из сеней, не дозволил стоять на страже у гроба, столько мне драгоценного...

   - Успокойся, Ваня! Косой мой - добряк, да горячка. Дворского сана еще не носил и чина не знает; он сам теперь жалеет; я его журил за скорость. Я вас помирю и ручаюсь, будете друзьями... На вынос пойдем вместе, а пока закусить не мешает. Василиса!.. Тяжкая ночь, а не подкрепиться доброй пищей, не достоишь и службы. Велика, неизмерима еще наша утрата. Ох, Ваня! Теперь много хлопот разом приспело. Государь убит потерей сына, огорчен братом Андреем Васильичем, опечален смутой церковной, возмущен лукавством тайных и дерзостью явных врагов... Речка забушует - окрест страх стелется, а что, если заволнуется море-окиян?.. Так, Ваня, велика поднялась погода; чем выше стоишь, тем сильнее ветер бьет... Господи Иисусе Христе, спаси и помилуй!..

   Так заключил боярин, устремив взор на богатую икону.

   "Что это значит?- подумал Максимов.- Так мне сказали неправду?.."

   - Закусим, Ваня! Надо еще переодеться; греки с утра еще в черном заходили. Истинная печаль о том не вспомнит...

   "Как же ты вспомнил?" - подумала Василиса.

   - Откушай, Ваня, чего ни есть! Мне, старику, ломтик хлеба, полчарки меду и довольно. Да и есть не хочется, а принять пищу велит опытная осторожность... Ну, вот я и готов...

   - От князя Василия Ивановича нарочный пришел...- прокричал татарчонок.

   - Давай, чучело, скорее черную однорядку и все черное! Извини, Ваня! Я сейчас вернусь...

   - Как он добр и ласков, почтенный старик...- сказал тихо Максимов, когда боярин ушел в опочивальню...

   - Учись у него,- тихо прошептала Василиса, убирая посуду.- Косой уже научился - и отца обманывает... Где я тебя найду, если понадобится...

   - Я тебя хотел о том спросить.

   - Вот что я придумала. Я завсегда сижу вон у этого окна; пройдешь по улице, я увижу и выйду посидеть за ворота, а там посмотрим...

   - Вот я и готов, Ваня! Сотворим молитву и пойдем! Оба усердно крестились на образа, потом поклонились друг другу и пошли во дворец через сады...

   Василиса присела к окну; татарчонок уселся у ног своей повелительницы.

   - Мамо!- спросил он с нежностью.- О чем дума?

   - Ах, мордашка ты моя верная! У меня сердце по-новому заболело...

   - Сходи, мамо, к соседке, вылечит...

   - Схожу, дружок; а не вылечит, так научит...

   Василиса опять задумалась, но татарчонок не давал ей покоя своими расспросами. Ей было жаль расстаться со своими думами, жаль было оскорбить и единственного друга, а сказаться ему боялась... Прошло немало времени; в пустой улице зашумела толпа; вслед за тем вернулся дурак и по-своему рассказал про вынос; не успел кончить, как стук в калитку оповестил гостя. В гридню вошел Косой; Василиса вздрогнула, но, подымаясь, успела шепнуть татарчонку:

   - Не отходи от меня, мордашка!..

   Косой снял шапку, перекрестился и, потягиваясь, сел на скамью.

   - Вот устал так устал! На ходу спится! Что, моя белка быстроглазая! Сейчас собор нагрянет; если бы ты мне чарку доброго меду да ломоть хлеба с чем солененьким в опочивальню занесла, а то голодом и бессонницей изморило; а я выйду зачем ни есть к тебе. Вот уже идут! Ступай, моя белочка...

   И точно. Пришло несколько человек: князь Петр Шастунов, князь Семен Ряполовский, еще трое бояр. Не успели они помолиться и раскланяться, вошел старик Патрикеев, стал усердно креститься, потом кланяться; наконец все уселись около стола.

   - Немного нас!- сказал старик, осматривая бояр.

   - Мал золотник, да дорог,- отвечал Косой.- Нет пути во множестве, нас семеро: число библейское. Я не звал Ощеру: глупый болтун в дураках служит; ему все равно, кто на престоле, кто в милости, кто в опале, лишь бы ему по-прежнему торчать у дверей да казначеи исправно оклад платили. Мамон очередной; да и без того бы не позвал: стал слаб. Как-то у Семена по третьей стопе нестарого меда разболтал все тайности, а по седьмой под столом улегся. Князь Пестрый себе на уме: мало ему воеводского сана - метит в наместники новгородские, хочет стать наряду с тобой да с Данилой Холмским.

   - Кстати сказать,- заметил Ряполовский,- чтобы не забылось: боюсь, чтобы государь в такое смутное время Данилу из Казани не вызвал.

   - Э! Семен Иваныч, не беспокойся! Даниле такой наказ послан - дай Бог, чтобы за год с ним справился. Это уже мое дело; да я еще за верное знаю и то, что ратные труды расстроили его здоровье; писал мне верный человек, что Данило в постель слег... Так пока приедет на Москву, все будет кончено. Я созвал вас, друзья добрые, потому, что теперь наступил час, от которого во дворце новая жизнь пойдет. Надо все места своими людьми заступить, чтобы никакого, даже малого служки, не было, который бы к Софье прилежал душою. К Олене я уже приставил сына. Теперь у нее есть дворецкий; отчего нет такого же при Софье?.. Князь Петр Иваныч! Угоден ли тебе этот сан?

   Шастунов встал и поклонился:

   - Милости твоей боярской бью челом и благодарствую.

   - Первый боярин я. Первый воевода Данило. За Данилу, воеводу московского, дело Пестрый правит; мы Пестрого пошлем куда ни есть чудь воевать; скоро иной, новый порядок станет. Али я перестану наместником московским называться, али Данило великим воеводой московским не будет. На три трети пойдет... Наместником, и воеводой володимирским и московским останусь я; наместником новгородским и псковским пусть до времени Данило; он же и первый воевода, вся честь ему; а меньшой трети, рязанской, наместником - Ряполовский. Тогда нам и Захарьичи не страшны. Конечно, лучше бы их оттереть; ну да за такое дело надо приниматься с оглядкой; Захарьичи, друзья мои, опасны, а пуще - Яков; Юрий, тот завистлив; на том стоит, что он первый ратный разум на Руси, а Яков - на казначействе умел угодить Иоанну, сердечным у него стал; теперь боярин, только именем не первый; на мое место искоса поглядывает, а на свое, на казначейское, своей руки человека поставил: знаем мы Димитрия Володимировича, вдаль смотрит... Я, друзья мои, рассказываю вам как на духу, потому что в общем деле одними глазами смотреть, одними ушами слушать надо. Повторяю: наши сильные враги - Данило, Яков и казначей. Коли хотите, Данило и не враг, но Софье предан. Хитрить не станет, но нечаянно нашу хитрость подрезать может. Но он далече... Ближе к нам есть еще враги, о которых должно озаботиться... Малы-то они малы, да могут вырасти. Первый - князь Палецкий. Государь его к сыну своему Василию приставил. Я в его душу заглядывал: кривая. Рука у него - Яков, это рука явная; а тайные доброжелатели ему Софья да боярин Ласкир: дочку за него прочит. Ну, этот комар попадется. Стромилов глупенек, а глупые всегда друзья; вот Яропкин, Гусев, Поярок, что Василия Иваныча учат,- за этими надо присмотреть да раскусить. Затем, друзья мои, еще есть два врага - снетки на вид, а ядовитые. Один - врач Леон. Он сидит у меня в подвале; государь повелел сжечь его, да мы с Курицыным рассудили судить его градским судом. Это ваше дело, родимые,- тут обратился Патрикеев к трем боярам, которых мы не назвали.- Вас сегодня назначат; к вам еще придадут Ощеру или Мамона да дьяка надежного! Вы его будете судить тайно; очных ставок не надо; а без пытки трудно обойтись: надо его хорошенько допросить; пусть займется тем дьяк, а потом вы его и осудите!..

   - А чем порешить укажешь?..- спросил один из бояр.

   - Злодей такой повинен позорной казни. Пусть все видят... Потом есть еще Максимов; опасен он по молодости и ветрености. Этого надеюсь исправить.

   Видно, Косой все это знал, потому что два раза уходил в опочивальню закусывать, и второй раз просидел там так долго, что, когда воротился в гридню, там стояли Патрикеев да Ряполовский, прочие уже разошлись по домам и местам...

   - Где ты это был?- спросил отец.

   - Отощал, государь родитель, попросил соленого да медку; да я все слышал, что ты тут рассказывал. Сущая истина. Словно Соломон, так ты им говорил, а про Максимова, разумеется, ты шутил... Да все надо же придумать, как с ним быть...

   - Уже придумано. Государь его застанет врасплох, сам обличит и раскроет его дерзкую думу. Жидовство наружу не выйдет, но зато за другую ересь не оглянется, как уже на виселицу попадет... Уж это мы сами с сестрой твоей состряпаем. Да теперь и не время; надо присмотреть, с которой стороны способнее изловить Максимова. Ну, теперь все на порядках... Время обеденное, пора отдохнуть по-человечески. Гей, Василиса!.. Но Василиса не являлась...

   - Где Василиса?- спросил боярин у дурака, который, просунув голову в дверь, смотрел на князя с немым вопросом.

   - Кто, Василиса? Не могем знать! Где ни есть в амбаре возится с кадками да горшочками. Коли надо - кликну; коли не надо - так не кликну...

   - Не трудись, я здесь,- сказала Василиса, подымаясь на лестницу.- Что боярской милости угодно?..

   - Обедать, черт возьми! Будто ты поры-времени не знаешь...

   Все было давно готово у распорядительной Василисы. На клич ее поднялся целый полк челяди: в одно мгновение к столу все подали, принесли кушанья; господа уселись; не успели щей похлебать, как стук в калитку возвестил еще гостя.

   - Не пускать! Сплю! Разве от государя...

   - Говорят тебе, боярин спать изволит,- кричал дурак в переходах.- Никого не велено пускать!

   - А орать тебе во все горло, видно, позволено. Видно, под твой дурацкий крик боярин спит слаще...

   - Добро, уж как хочешь, а не пущу...

   - Посторонись, дурак, а не то с крыльца полетишь!

   - Кто смеет!- вскрикнул боярин, встав из-за стола...

   - А, ты уже, видно, отдохнул, князь,- с улыбкою сказал князь Андрей Васильевич, входя в гридню.- Правда, не в пору я вас потревожил... Извольте кушать, а я посижу вместо приправы; знаю, дорогой сродник, что такая приправа для тебя - перцу не надо, да у меня времени лишнего нет: я уезжаю, пришел проститься!

   - Государь князь Андрей Васильевич! Не знаю, кто тебе всякое зло противу нас нашептывает. Сродник, сказал ты, и сказал правду, и близкий сродник; и сердце у меня к тебе не чужое, а не могу угодить на тебя. Ты всем недоволен, государя великого не слушаешь; знаешь, что не только во дворец, а на Москву без зову никто из князей не жалует.

   - Да не ты ли меня звал на собор? Не твоего ли я гонца встретил на дороге?

   - Звал тебя государь на собор, а не в хоромы.

   - Давно ли это завелось у вас, что брат к брату ходить не может, пока тебе не угодно будет доложить. Тебе покойно, а я удел оставил, заботы пропасть.

   - Кстати, государь князь Андрей Васильевич, я собирался быть к тебе с поклоном и доложить, что государь недоволен твоими тиунами: до сих пор в твоем уделе ямской повинности не завели, как указано. Царский гонец, не вспомню, в каком селе, подводы не дождался и пешком пошел.

   - Да, князь Иван Юрьевич, удел-то, кажется, мой?..

   - Помилосердуй, государь Андрей Васильевич! Неужели хочешь ослушником быть? Неужели не разумеешь, что много звезд на небесах, а на том же небе - солнце одно. Много областей и народов, у них много князей и наместников, а над всеми государь стоит один. Власть твоя есть ссуженная власть; ты в своем уделе наместник, не больше; а по рождению ты государев брат,' и все-таки брат, не сам государь. И во власти твоей, и в городах твоих великий князь волен; в городах тех он вотчинник; а отдал тебе их на корм знатного твоего рода ради! Так мыслит государь Иван Васильевич, так и другие князья, так думают и бояре, и воеводы, и простые люди. Так, казалось нам, думаешь и ты, по крестному целованию; а если мысль твоя изменилась, поведай, я доложу великому государю.

   Князь углицкий презрительно улыбнулся и, ударив легонько Патрикеева по плечу, сказал:

   - Ловушка, князь, да не о том речь! Я был у брата. Дивился, как я мог видеть его без твоего позволения. Не ломай головы, дорогой сродник, разум даром израсходуешь, а в такое трудное время надо беречь такую знаменитую сокровищницу. Ты на делах меня изловить не можешь, так за язык тянешь, благо есть свидетели. На этот раз и ты промахнулся. Ловко подослал ты ко мне Татищева; его же кнутом и обсекли; лукавствуй, дорогой сродник, плети козни, вяжи крамолы; на себя работаешь, помяни мое слово. Прочь, гнусная хитрость, лисья личина; ты мой враг! Ты на меня то и дело печалуешься брату, тебе вторят твои щенята. Я все рассказал Ивану; пусть верит или не верит - мне все равно. Я уезжаю; от собора меня брат уволил. Разглагольствуйте без нас; погубите телеса тех, чьи души вы уже давно погубили...

   Патрикеев отступил в смущении, вид Андрея не обещал ничего доброго. Кровь бросилась в лицо гостя, губы и руки судорожно дрожали. Он продолжал:

   - Я уезжаю и уже не ворочусь на Москву; тут нам не ходьба; патрикеевцы глубоко выкопали волчьи ямы, искусно их лукавством замостили: не углядишь, как в западню попадешь. Нет, к нам милости просим, в Углич, или к брату в Волок!

   - Государь князь Андрей Васильевич! Зачем же ты пришел ко мне? Глумиться над моею старостью, смеяться над верностью моему законному государю! Я не хочу идти за тобой, не хочу быть изменником государю и царству...

   - Сам ты изменник; твоя гнусная неправда, броня сатанинская - вот так измена царству.

   - Да перестанешь ли ругаться?..

   - Только начинаю! Я не в тебя, харя ты диаволь-ская; у меня что на душе, то и на языке. Брат упрекал меня по твоим наветам, брат обвинял меня в проступках, которые только и были, что на лживом языке твоем. Я оправдался перед братом, но, князь, с тобой-то я не расчелся. Я просил Ивана, пусть назначит надо мной и над тобой суд всех князей и бояр земли Русской. Пожалел он твою старую плоть, знал, что на площадной огонь засудят,- отказал, но я не останусь без мести. Нет, князь! Ты слишком подл, чтобы мне требовать с тобою поля; таких не убивают, а бьют...

   И Патрикеев от сильного удара Андреевой руки в смертельном страхе повалился за стол, Косой и Ряполовский вскочили...

   - А вы что, щенята! Это ты потомок Ольгерда! Ты, косое, кривое порождение криводушного злодея. Берегите уши; жаль мне честной меч пачкать такою кровью, попадетесь вы мне в руки. Конюхи с вами разделаются - вот достойное вас поле!

   Андрей ушел.

   Патрикеев встал с помощью сына и зятя. Он был бледен как полотно, дрожал от стыда и злости, не знал, что сказать; собеседники также молчали. Патрикеев оглянулся и прошептал: "Слава Господу! Никого не было..."

   - Ну что, Косой? Что бы ты на моем месте сделал?..

   - Пошел бы прямо к государю и бил челом.

   - А государь что?

   - А государь велит поймать Андрея да в подвал...

   - Никогда!.. Государь станет мирить нас, заставит Андрея одним или двумя городами поклониться... Города к Москве припишет, а меня с Андреем мировою трапезою отпотчует. Я останусь с пощечиною, а Андрей поедет в Углич всем кочевым князьям рассказывать, как он отделал их общую грозу Патрикеева... Нет, не так! А вот как! Строптивец, как опомнится, перепугается, не скажет никому слова. Так вот, родные мои, если бы и вы сумели промолчать до поры до времени.

   - Повели, государь родитель...

   - Прошу слезно, а об остальном посоветуемся, когда поуспокоимся... Мне жутко... Нужен отдых, сон; я прилягу, а вы ступайте по местам, я пришлю за вами...

   И Косой и Ряполовский ушли, а Патрикеев позвал Василису:

   - А что, воструха, давно ты была у Авдеевны?..

   - Давно, государь боярин... как посылать последний раз изволил ты, так с той поры и не была.

   - Полно, так ли? Ты, Василиса, стала, что угорь-рыба! Из рук скользишь! Двумя языками рассказываешь, а ушей у тебя не перечесть. Знай же, что я обо всем ведаю, на все в оба смотрю. Гляди, чтобы вместо огорода в яму не попасть. Милость с опалой - соседи. Подойди сюда, воструха!

   Василиса задрожала, но повиновалась; боярин потрепал ее по горящей щеке, Василиса не противилась ласке...

   - Ну, воструха, признавайся: Косой больно к тебе пристает?..

   - Пристает, боярин, я не смела твоей боярской милости печаловаться; запираюсь от него, сказываюсь, что ушла куда, да не всегда досмотришь, как он на двор твой прокрадется...

   - Небольшая беда, Василиса, если добрый молодец пошалит. Если ты раба добрая, смотри за Косым, слышь, обо всем допытывайся да мне сказывай, а я тебя своею милостью не оставлю. Ты знаешь, что если моя рука развернется, так я тебя за дворцового дворянина замуж выдам. Любой за тебя в ноги поклонится...

   - Государь боярин!..- с живостью воскликнула Василиса и запнулась...

   - Ну, что? Уж не приглянулся ли кто? Не скрывайся, плутовка!..

   Василиса стояла молча, печальная; боярин глядел на нее исподлобья с лукавой улыбкой...

   "Кто бы это?" - подумал князь, и мысль его естественным образом остановилась на Максимове... Как будто отвечая на собственный вопрос, боярин сказал громко:

   - Этот молодец, нечего сказать, не будь он мне тайный ворог, не торчи он рогаткой на перепутье... Ну, да об этом после. Так ты не была у Авдеевны? Так не слыхала ль, старик юродивый у нее проживает или ушел куда?..

   - Не слыхала, боярин!

   - Так пойди же ты, моя лебедка, к Авдеевне, шепни старику на ушко заветное слово.

   - Помню.

   - А как?

   - Приходи в Иосафатову долину...

   - Так, моя умница, только прибавь: с первыми петухами...

   - Теперь идти укажешь?..

   - Сейчас! А я всхрапну маленько...

   Василиса переоделась, взяла с собой татарчонка и отправилась в путь. Она заметила, что боярин еще не спит, он возвращался из подвала, куда собственноручно носил пищу пленнику...

   - Много тебе дела, старая лисица, а опять злое начинаешь. Уймет тебя гробовая доска... Да что сталось, того не воротишь.- Так рассуждала Василиса, поспешая уйти со двора. До соседки было не близко; она жила на Тверском въезде, где по обе стороны тянулись постоялые дворы. Василису немало удивило многолюдство, кипевшее на улице. Обозы не умещались под навесами; у телег стояли лошади, погонщики спали под телегами, гости купеческие беседовали у ворот, на скамейках. Не у кого было спросить о причине такого небывалого съезда. И зимою на Москве-реке не видала Василиса такого множества купцов и товаров. Татарчонок, по приказанию Василисы, пошел вперед и покрикивал: "Посторонись, дорогу дай!" Фата закрывала лицо Василисы, но одежда и ее и татарчонка показывали, что идет женщина непростая. Народ шушукал, но давал дорогу почтительно. Не доходя до выездной заставы шагов на сто, татарчонок повернул в переулок; с трудом пробираясь по гнилым мосткам, нутяики наши достигли калитки, кольца на ней не было...

   - Мамо!- сказал татарчонок.- Видно, наши-то съехали.

   - Боже сохрани! А кольца нет, не достучишься...

   - Знаешь что, мамо, я перелезу через забор да и отворю калитку...

   - Будь по-твоему, мордашка.

   Татарчонок перелез через забор, отворил калитку, запер ее за Василисой и уселся на полуразвалившихся качелях... Это было его обычное место. Василиса пошла по заглохшей тропинке мимо пустых хором к небольшому домику, старому, но опрятному. Раскидистые липы закрывали его своею зеленью; никем не дожидаемая, никем не замеченная, Василиса вошла в сени. Там никого не было, только огромная кошка, увидав знакомку, встала, потянулась и опять улеглась, мурлыкая от удовольствия. Василиса не обратила на нее внимания, вошла в заветную палату и перепугала собеседниц: Авдеев-ну и богато разодетую старушку, сидевшую в красном углу...

   - Сгинь, пропади!- закричала Авдеевна, разровняв бобы.- Оборотень!- Старуха стала креститься, а Василиса расхохоталась.

   - Эх, Авдеевна!- сказала она со смехом.- Уж будто тебе бобы не сказали, что я иду к тебе с поклоном..

   - Матушка, Василиса Кирилловна! Неужто ты?..

   - А то кто же?..

   - Право, ты! Ни дать ни взять - ты! И лицо твое, и руки твои, и душегрея твоя... Ты, совсем ты... А все-таки не ты! Признавайся - кто ты?

   - Василиса Кирилловна, как ты меня назвала; да вот видишь, я и сама теперь то смекаю, чего и ты не ведаешь. Давай бобы, я тебе так их раскину, что ни тебе, ни старику не удастся:..

   Авдеевна ловко дернула Василису за рукав.

   - А что?- спросила Василиса не без замешательства...

   - Что? Рукава твои дорогой поизмялись, не могу смотреть на такую раскрасавицу, когда она не бережет одежду...

   - А сама-то ты...

   - Наше дело старое, холопское; ты в чести и холе, мы в забросе, да и время страшное...

   Нарядная старуха вздохнула:

   - Ох, матушка, твоя правда! Слез не хватает, покойник так перед глазами и стоит. Ненаглядный мой, глазки-то закрыл, а сам улыбается старой няне, будто сказать хочет: не бойся, няня, мне хорошо! Ох Господи, Господи! Да ты ведь ангел Божий, тебе-то хорошо, ты ведь не умер, а в дом воротился, а нам-то горемычным!.. Изрыдались, исплакались... Алена-то наша Степановна, неутешная вдовица, схоронила счастье, сгубила молодость!.. А сынок-то наш, Димитрий Иваныч, херувимчик, что будет с ним?

   - Будет наследником престола, отцом земли Русской!- сказала торжественно Василиса. Няня вскочила, Авдеевна присела от изумления. Василиса задумалась.

   - Матушка, не прогневись, имя-отчество упомнила, откуда ты знаешь?..- стала молить няня.

   Василиса стала еще задумчивее и суровее. Видно было, что она боролась сама с собою, замышляла что-то, но не могла решиться. Няня повторила свой вопрос: Авдеевна стояла будто каменная, кошачьими очами следуя за всеми движениями Василисы, а Василиса с важностью ходила по комнате, сложив руки на груди и не обращая никакого внимания на собеседниц...

   - Что за диво!- наконец прошептала Авдеевна.- Откуда она это павой заходила, древним языком заговорила! Как она пришла сюда? Не я буду, оборотень: не верь ей, Степанида Андреевна!

   - Уж не твоим ли бабам больше верить! Не тебе, Авдеевна, противу меня знахарничать. Трусиха ты, кольцо сняла, будто нашей сестре одна калитка на дворе; сколько щелок, столько и дверей. Ходишь простоволосая, красной епанчой наготу покрываешь, на черной шее красные камешки с бляхами носишь. Одна нога в желтом сапоге, другая в башмаке голубом - вот и все твое художество...

   Совершенное смущение Авдеевны вполне убедило Василису, что она справедливо догадалась и говорит правду... Но это убеждение пролило другой свет и на таинственного старика, к которому она была послана. Догадываясь, что старик скрывается от теремной гостьи, Василиса поняла, что страшный мудрец - такой же плут, как и Авдеевна; посмотрев пристально и грозно на Авдеевну, она сказала ей повелительно:

   - Ступай-ка за мной! И вышла в сени.

   - Где Магог?

   - Да ведь ты сама все и лучше меня знаешь...

   - Знаю, что ты его запрятала. От ереси прячетесь, от жидовства закрываетесь? Погляжу я, какова ты, на правду, по тому тебя и пожалую или помилую. Отчего у вас на конце так много народу?..

   - Да вот, соседка, с Новгородской волости на Москву никого не пускали, всех задерживали в Клину, осматривали и допрашивали. А теперь разом пустили, так и места на постоялых не хватило.

   - А зачем к тебе царевичева няня пожаловала?

   - Да в теремах теперь неладно; пришла спроситься...

   - Что же ты ей сказала?..

   - Да ничего не успела, ты помешала!..

   - И не ври напрасно околодками всякую небывальщину...

   - Матушка, Василиса Кирилловна, да ведь это хлеб наш, не то придется идти по миру. А за стариком моим сто глаз глядят, в Новгородскую четь сыщики посланы.

   - Знаю. Я пришла его выручить: где он?

   - Сюда, сюда!- Авдеевна указала двери в клеть.

   - Знаю! Отвори двери. Это он перерядился в гостя псковского, был рыжий, почернел. Слушай, Магог, с первыми петухами приходи в Иосафатову долину. Теперь запирай двери, Авдеевна, пойдем к няне... Ну, гадай теперь, Авдеевна, раскидывай бобы, я тебе не помешаю...

   - Матушка, Василиса Кирилловна, где нам при твоей великой мудрости...

   - Гадай, гадай!.. Я приказываю!..

   Авдеевна дрожащей рукой собрала бобы в серебряную кружку, несколько раз встряхнула, высыпала на суконку и стала смотреть не на бобы, а на Василису, которая в раздумье пристально глядела на бобы и молча водила над ними указательным пальцем. Покачав головой, она как будто про себя тихо сказала: "Плохо, больно плохо".

   - Матушка, Василиса Кирилловна!- завопила няня.- Дорезывай, только не мучь...

   - Все это не о тебе, не для тебя! Это большая барыня, бедная, зачем так близок к ней этот дрянной простой боб... Он ей насолит... Погляди, как этот косой боб важничает!

   - С нами крестная сила! Да она будто в терема

   Василиса встала.

   - Хорошо, что ты напомнила мне. Ни тебе, никому не след этих тайностей рассказывать, разве самой большой боярыне...

   И, не прощаясь, Василиса ушла. Авдеевна бросилась было провожать ее, но Василиса повелительно сказала ей: "Воротись, не надо". И Авдеевна невольно повиновалась.

   - Ну, мордашка, потешилась я порядком; отплатила, да еще не сполна, ведь они меня точно так же дурачили. Постой, дружок, надо и кончить, как начали. Отвори калитку, я пройду, а ты запри да ко мне через забор...

   Татарчонок с обычною легкостью исполнил приказание своей мамы, и путники наши благополучно вернулись на боярский двор, когда уже стало смеркаться. По пути Василиса запаслась бобами разного рода и цвета, что возбудило в продавце немалое подозрение. Приказав татарчонку стать в переходах настороже, сама отправилась в кладовую, где хранилось боярское серебро; выбрала себе кубок старинный, который на ее памяти не показывался на столе боярском, добыла суконку и в столовой гридне уселась гадать, то есть учиться искусству перекидывать ловко бобы...

   - Ну, заварила я кашу,- рассуждала она.- Как-то расхлебаю? Да, была не была, хуже не будет. Как подумаю, чем людская хитрость и нас, холопей, и знатных бар морочит, и жалостно, и смешно становится, право. Мое гаданье - дело иное, я не зову на подмогу нечистого, не из-за денег, не из-за добра какого, нет, я иду на спасение человека, так тут что за грех... Правда, многого я не знаю, да и того, что есть, довольно...

   - Мама, боярин идет...

   - Косой! Господи! По всему вижу, что отец ему надо мной дал волю, а сам думает: Василиса у него в душе правды заветной добудет; добуду, Иван Юрьич, да не для тебя... Только бы не нудил он меня к ласке противной, только бы... А бобы-то на что! Выручайте, разноцветные, вещие, разумные; перекидывайтесь правдою, ложитесь ясно, перешептывайтесь внятно...

   Косой стоял уже в гридне и с изумлением смотрел на миловидную гадальщицу; она раскинула бобы по суконке и как будто прислушивалась к их шепоту...

   - Молчат! Видно, тут чужой есть... Ах ты, Господи! Пропала моя головушка!..

   И Василиса, собрав поспешно суконку, сидела на полу и притворялась крайне смущенною...

   - Вот оно что!- сказал Косой.- Вот ты чем взяла и меня с батькой к себе приворожила, как только досуг, так к тебе и тянет нечистая сила Ну, да благо попалась, теперь ты в моих руках

   "Кто в чьих, Господь ведает",- подумала Василиса и закрыла лицо руками.

   - Плачь не плачь, слезы не помогут. Ведьмины слезы - вода, ну, что же твои бобы, на кого ты их бросала?

   - На тебя, государь боярин! Ты мое солнышко, лаской твоей мое сердце полно, не гневайся на бедную рабу твою.

   - Прочь! Не подходи! Стою будто на угольях, угораздило меня связаться с чертовкой!

   - Правду же бобы сказывали.

   - А что же они сказывали?

   - После речей твоих ласковых говорить бы тебе не следовало. Да ведь души не переиначишь, зазнобу из сердца не вынешь, чтобы сердца не испортить. Горькая моя участь! Любить своего боярина и своего злодея.

   - Да скажешь ли ты, что бобы..

   Скажу, князь! Скажу! Красный боб говорит серому не верь ни старому, ни молодому Тот детей своих съест, а этот жену татарам продаст за гривенку власти.

   - Ты смеешь?..

   - Не я, бобы говорят, что Андрей Васильич не изловчился в рукопашной схватке и под ноги не глядит, а лежачий ворог ему сеть подставит. Сегодня первую петлю навязать хочет.

   "Неужели она знает?" - подумал князь.

   Ну, что же ты еще от бобов прослышала?

   - Ты не дал, боярин, вошел, бобы и замолчали. Ну, раскинь их опять..

   - При тебе нельзя, а разве так: сядь ты спиной ко мне, да не оглядывайся, авось скажутся. Призадумался, князь!

   Чего тут думать! Ну, вот я сел по-твоему, раскидывай!

   - Посиди маленько, заворожить надо; да пока заговор скажется, уже не поскучай, боярин..

   - Ладно, ладно, только не мешкай, а то отец придет Тогда уже и я не спасу тебя.

   - Да чего мне бояться! Я себе гадаю, как умею, ворожбой не торгую. Помолчи теперь, государь боярин, а я примусь за дело...

   Василиса завернула кубок с бобами в суконку, поставила на скамье, сказала: "Смотри же, не оглядывайся"