Крашевский Иосиф Игнатий - С престола в монастырь

нитьбе на христианке, он держал себя по-старому и не подавал вида, что вскоре все должно измениться.

   Хотя не принято было приглашать старшин на осенние, как бы народные, праздники, но Мешко объяснил свой приказ явиться в замок желанием посоветоваться в виду того, что собирается пойти походом на немцев и сделать набег на маркграфа Герона.

   День назначили накануне полнолуния и разослали гонцов к крупным и мелким землевладельцам с извещением о предстоящих в замке празднествах.

   Были приглашены семьи Яксов, Леливов, Пораев, Гржималов, Годзембов, Каниовов и других старинных родов.

   В замке со дня приезда Мешка из Праги ничего не изменилось. Своих жен не отправил обратно к их родителям, а даже взял себе для виду седьмую, и капризная Лилия должна была уступить место прелестной Любаше, дочери богатого землевладельца, едва вышедшей из детства и бывшей, точно распустившийся бутон розы. Место Стогнева занимал теперь Доброслав - и много каких-то неизвестных никому людей вертелось по замку, но свита, стража и войско были те же. Для воинов князь стал еще щедрее, и ясно было, что он старался расположить тех в свою пользу. Несколько раз он заходил в кумирню, разговаривал с бывшими на чреде жрецами. Жертвы для кумирни по старому обычаю посылались из замка, и те, кто ими пользовался, не позволяли ни говорить, ни даже подозревать Мешка в измене старым богам.

   Но все-таки были другие признаки каких-то тайных приготовлений. Несколько невоенных людей, прибывших из Чехии, поселились в замке. И князь часто с ними беседовал.

   Еще до начала праздника жатвы Мешко, или по собственному наитию, или же по просьбе Доброслава, послал гонца в Красногору за Властом.

   Но Власта все еще держали в яме, и об этом никому нельзя было вспоминать; чужим старый Любонь рассказывал, что сына с женою поселил на земле, которой владел где-то в лесах за десятки верст от Красногоры. Когда пришел слуга Мешка с требованием, чтобы Власт отправился на Цыбину, старый Любонь ответил, что не так-то легко ему послать теперь за сыном, который живет в десятках миль от отцовского дома. Но, подумав немного, старик оделся и вместе с княжеским слугой отправился в Познань в замок князя.

   Мешко тотчас его принял, и, когда старик покорно и низко кланялся ему в ноги, князь спросил:

   - А где же ваш Власт?

   Доброслав присутствовал при свидании.

   - Милостивейший князь, - проговорил Любонь, стараясь показаться веселым. - Да мой Власт уже женился и занимается хозяйством, а то ведь я уже стар и мне нужна помощь.

   Мешко остолбенел и посмотрел на Доброслава, который ему так много говорил о миссионерском призвании Власта и об его священническом сане. Хотя в эти времена священникам не возбранялось жениться, но Власт был монахом, о чем Доброславу было хорошо известно, а принадлежащие к монашеским орденам давали обет безбрачия.

   Изумление отняло у присутствующих способность говорить. Любонь почувствовал, что ему не верят.

   - Милостивейший князь, - проговорил он, - не идет мне вам лгать и правду скрывать. Мой сын вернулся от немцев не нашим, обратили они его в свою веру - не хотел он ни жены, ни хозяйства. Пришлось заставить его, и должен был слушаться, а я ему выбрал прелестную девушку, возле которой он обо всем забудет.

   - И вы его женили? - спросил изумленный и даже испуганный Доброслав. - Или он женился по доброй воле?

   - Немного сопротивлялся, - ответил ему Любонь. - Но ведь я его отец и имею власть над сыном; впрочем, жена с ним ладит.

   Старик как-то странно рассмеялся; Доброслав молчал, и князь тоже ничего не говорил, но как-то угрюмо смотрел на старика.

   - И давно это случилось? - спросил князь.

   - После вашего приезда, когда вы, милостивейший князь, изволили отпустить его ко мне. Я ему не дал много времени на размышления.

   Князь, очень милостивый для старика Любоня, на этот раз не оказывал ему обыкновенного расположения и, поговорив еще немного, отпустил его.

   Что князь думал об этом, никому не было известно, так как князь не имел обыкновения доверяться третьему лицу; но Доброслав, который глубоко был убежден, что Власт не отречется от своей веры, был не только изумлен, но и глубоко страдал за него. Он не понимал, как этот набожный юноша, который готов был за веру пойти на костер, так скоро поддался искушению. Доброслав страстно желал увидеть Власта, но знал, что это невозможно.

   Мешко, намеревавшийся пригласить и старого Любоня в числе прочих стариков на празднества, поговорив с Доброславом, не сделал этого. Любонь это страшно почувствовал, но, не давая знать этого, уехал обратно в Красногору.

   Наступил назначенный день для съезда. Накануне уже прибыл Сыдбор со своими людьми, и собралось много войска. Делались приготовления для приема важнейших поселян, владетелей и землевладельцев. Мешко любил и умел принимать по-королевски и показывать свою мощь.

   С утра уже замковый двор, городок, поле у крепостных стен - все было усеяно воинами Сыдбора и других владетелей. Насчитывалось несколько тысяч людей, как будто перед большим походом. Для них здесь жарились целые туши быков и стояли большие ведра с пивом.

   В замке шли приготовления для самых важных гостей. Горница внизу, где обыкновенно собирались для важных заседаний, теперь была убрана с необычайной роскошью, все скамьи покрыты пурпурным сукном, на столах стояли серебряные кувшины, на стенах было развешано драгоценное оружие и щиты. По всему дому чувствовался запах душистой смолы. Во дворе жарилась дичь и целые бараны, женщины варили всякие каши с медом и молоком; тут же стояли приготовленными бочки с разными напитками, из которых они черпались кувшинами. Сам князь с утра уже одет был в роскошное платье, опоясан золотым мечом, а на голову он надел шапку из черной лоснящейся шкуры какого-то северного зверя, взамен которого был дан раб. Милостивая улыбка не сходила с уст князя, но на лице показались какие-то морщинки.

   Еще с утра начали съезжаться вельможные паны со своими свитами, роскошно разодетыми, так как каждый желал выступить перед князем во всем своем блеске. Итак: Яксы, Каниовы, Гржималы, Ролиты, Годзембы, каждый из них приехал со своим двором на десятке, а то и на нескольких десятках лошадей; богатые кивера, роскошные кафтаны, кованые мечи, на некоторых немецкого покроя платье... Придворные и слуги, встречавшие гостей на пороге замка, вводили их во внутренние покои.

   Князь сидел на возвышенном месте и милостиво всех встречал, стараясь весело улыбаться. Мешко умел быть не только строгим, но и добрым паном; приветствуя не только владык, но и поселян, он знал, кого о чем спросить, чем кому доставить удовольствие и этим расположить к себе. В этой же горнице были накрыты столы, на которых дымились разные блюда, а чарочники и стольник разливали в кубки мед и другие напитки. Князь сидел за столом и весело разговаривал.

   Когда к полудню съехались все приглашенные, в огромной горнице почти уже не было больше мест, веселье царило неподдельное, старый мед развязал языки.

   И Доброслав, и брат князя, Сыдбор, и старшины, и придворные наполняли кубки гостей и наблюдали за тем, чтобы гости пили и ели: этого требовало гостеприимство славян. Тех, кто воздерживался от еды, считая неприличным наедаться, заставляли.

   И когда в горнице стало очень весело, князь, как подобало ласковому хозяину, вошел в толпу своих гостей. Вышло это нарочно или случайно, но князь, собрав вокруг себя более важных старшин, разговаривая с ними о войне, незаметно перешел с ними в соседнюю комнату, выходящую окнами во двор.

   Здесь были поставлены кругом стен скамьи, а для князя трон; присутствовали два брата Якса, Черный и Белый, Ролита с отрубленной рукой, которую он потерял в одной стычке с немцами, один Каниовчик, прозванный Лещицем, Гржимала Лясконогий и Годземба, которого прозвали Криворожий, хотя под усами у него все было в порядке. Это были самые влиятельные Полянские поселяне.

   - Нет конца войне, - говорил им князь, - немцы становятся все сильнее, заключили союз с чехами, угров прогнали в их логовище, а теперь собирают силы, чтобы свалиться нам на голову.

   - Слышали мы, милостивейший князь, - заговорил Якса Черный, - что вы ездили в Чехию. Неужели и они нас не оставят в покое?

   После этого вопроса присутствующие вдруг притихли.

   - Был бы союз и мир, - понизив голос, сказал Мешко. - Но что делать? Они христиане и нас язычников знать не хотят.

   Все были угрюмы, все продолжали молчать.

   - Не сегодня-завтра, и у нас появится новая вера. Последователей ее есть уже много, и трудно будет нам противостоять ей. Лишь бы принесла нам мир.

   - Простите, милостивый князь, - заговорил Криворожий, сидевший в дальнем углу светлицы. - Простите! Новая вера освободила бы нас от набегов маркграфов только в том случае, если бы мы им позволили топтать себя ногами, но дома нам все равно не было бы покоя. Наши сердца преданы нашим богам и нашим обычаям, и простой народ, и владыки в одно верят и одно соблюдают. Если бы старшины пошли в одну сторону, а народ в другую, - то мы имели бы войну не только у себя дома, но и в избе, и на скамье, и в постели нашей.

   Сдержанное одобрение послышалось со всех сторон.

   - А разве не так же было и в Чехии, когда, желая спасти родину, начали переходить в христианство? - возразил Мешко. - Сегодня там уже все спокойно, и незаметно, чтобы кто-нибудь бунтовал и упорствовал в старом. Народ, живущий в лесах, надо оставить пока в покое, но пусть старшины, которые везде имеют почет и уважение, начинают подавать пример народу. В Чехии так началось, и вера пустила глубокие корни в стране...

   Мешко посмотрел на старшин и заметил на их лицах только грусть и неудовольствие.

   - Никому, - прибавил князь, меняя тон, - невесело вылезать из своей кожи, расставаться с тем, что было дорого и отцам, и дедам. Но над нашими головами висит меч. Немцы все глубже проникают к нам и завоевывают наши земли. Между Лабой и Одром ведь все принадлежало раньше нам, каждый день отрывают у нас участки, как бы куски живого тела; неужели мы им дадим отнять у себя лучшие земли и допустим мучить наш народ?.. И лютыки, и ободрыты, и вильки, и поморцы не хотели перейти в христианство по доброй воле, и что же? Сожгли их кумирни, вырубили священные рощи и взяли их в рабство.

   - Воевать надо, воевать с ними! - вмешался Лясконогий. - Бить их день и ночь, делать набеги, мстить немцам!

   - Они сильнее нас в сто раз, не покорить нам их никогда, - вставил Мешко, - а тут свои с ними заодно. Что нам делать?

   Долго не было ответа на этот вопрос. Якса Белый, который до того момента сидел молча, встал, поднимая руку над головой.

   - Я сижу на сербской границе, - проговорил он, - смотрю я на работу немцев. Я не был предателем и им не буду; но знаю, что немца мы не победим силою, а только хитростью. Преследует нас потому, что мы язычники, так прикинемся же, что мы желаем быть христианами, тогда мы отдохнем и, может быть, сумеем стать им равными по силе. Другого исхода нет, надо нам следовать примеру хитрых чехов. Тогда эти ненасытные волки, алчущие нашей крови, Герои и Вигман и все эти злые духи должны будут оставить нас в покое; тогда мы заключим мир для того, чтобы их лучше опутать.

   Смело и ясно высказавшись, Якса Белый опустил голову и умолк... Мешко ударил себя ладонями по коленам...

   - Якса мой! - воскликнул он. - Золотые твои слова! Уму надо учиться у людей и выводить заключения из опытов других... Не все может сделать железо и сила... хитрый побеждает... а пьяные обры пропадают от Краснопанков...

   Присутствующие что-то бормотали, но, по-видимому, не очень возмущались.

   - Одно вам скажу, - прибавил Мешко, - в нескольких словах заключу мою мысль, что бы я ни сделал, куда бы ни пошел, пусть у вас сердце не болит - поступлю так или иначе не ради зла, а для выгоды страны и народа... Много земли у нас отняли... И кто же? Чехи? Чехи взяли у нас Хробаты. Чехи заняли Шленск (Силезию)... далеко захватили земли по берегам Вислы и по ту сторону ее; это наша земля, наши берега моря до Лабы... Одра... все наше... все возьмем обратно, раньше воюя умом и хитростью, а затем мечом, не жалея крови... Цесарь на западе... на востоке мы должны царствовать. Не я - сын - может быть, только внук... но это должно быть! Это будет!

   Говоря это, он встал; казалось, что слова сами рвались из его уст; вдруг, как бы опомнившись, что слишком много сказал, он умолк.

   Первый встал со своего места Якса Белый, а за ним последовали и остальные, поднимая руки вверх, как бы невольно повторяя за князем:

   - Так будет! Так будет! Якса прибавил:

   - Милостивейший князь, ты нас не спрашивай, а действуй - ты наш властелин, ты наш князь, у тебя мощь, у тебя сильная воля - пусть чернь ворчит! Ты иди вперед и действуй...

   - Идите за мной и со мною! Князь ударил себя в грудь.

   - Пойдем! - вдруг воскликнули все.

   В дверях избы показалось несколько пирующих из горницы, не зная, о чем здесь говорили, почему здесь кричали и чего хотели, они также начали вторить совещавшимся; воодушевление с порога перешло в горницу... Все поселяне, повскакав со своих мест, начали кричать:

   - Жив Мешко и пусть здоров будет на долгие годы! Долгие годы!

   Черные глаза князя вспыхнули; он стоял, дрожа от какого-то внутреннего восторга, осеняемый надеждой и отвагой. Это продолжалось один момент. Он поклонился, сделал рукой жест и сел.

   Короткое, но важное совещание кончилось, и начался пир...

   Опять чарочники и стольник разливали мед, и несмотря на присутствие князя в горнице поднялся шум и хохот.

   Такое веселье царило и на дворе, и во всем городе. Молодежь бегала с копьями, гонялись друг за другом на конях... стреляли из луков и метали камни. Развеселившиеся воины, придворная свита и слуги показывали свое молодечество на глазах старшин, которые не думали мешать общему веселью.

   Только у священной рощи, куда никто не смел заглядывать, царили тишина и спокойствие. На краю леса стояли несколько старцев, которые молча, с любопытством присматривались к тому, что делалось в замке. Обычная стража ходила вокруг кумирни. На пороге ее сидел знакомый нам Варга и, опершись на руку, с развеянными по ветру волосами, прислушивался к залетавшему из замка шуму и размышлял. Несколько подобных ему дедов с белыми палками медленно гуляли по роще.

   Варга кого-то поджидал. Часто смотрел в сторону замка и поглядывал в кусты, но никого не было видно...

   Под вечер гости медленно начали разъезжаться.

   Утомленная прислуга легла на гумнах, в городе постепенно стихало; кое-где еще веселились, и оттуда долетал веселый крик и хохот... Сумерки сгущались, и вблизи священной рощи показался плохо одетый человек, робко к ней приближавшийся. По платью можно было подозревать в нем какого-нибудь батрака, которые так одевались... Осторожно выскользнул он из-за деревьев, посмотрел кругом и подбежал к кумирне... При виде его Варга встал с порога, подошел к нему и, увлекши его в противоположную сторону, остановился с ним у старого дуба.

   - Слышал что-нибудь? Говори, - приказал кудесник.

   - Все поселяне с князем заодно держат, - проговорил слуга, тяжело дыша. - Князь, что захочет, то и сделает...

   - Кто там был? Считай! - велел Варга, нагибаясь к маленькому человеку, чтобы лучше услышать.

   Слуга начал перечислять имена бывших в замке, припоминая, путаясь и считая по пальцам.

   Варга спрашивал его, помогая ему вспоминать... получал ответы: то подтверждающие, то противоречащие; но когда старик потребовал, чтобы слуга рассказал ему, о чем там говорили и по какому вопросу совещались... слуга не умел дать отчета. Одно знал наверное, что все присутствующие обещали князю слепое послушание. Варга опустил голову на грудь, оперся на палку и молчал... Рукой дал знать батраку, что может уйти, но тотчас же позвал обратно.

   - Любонь был? - спросил он.

   - Нет, его не было... Несколько дней тому назад его потребовали в замок. Когда старик явился, князь имел с ним короткий разговор и отпустил его обратно.

   Лишь только доносчик ушел, Варга, вернувшись в кумирню, поднял тяжелую попону и выскользнул куда-то в темный угол...

   На скамье у самого входа сидели два старца, которые как будто дремали. При появлении Варги они встали.

   - Теперь идите, - сказал им Варга, - знаете куда, и в какие дворы... не забудьте про Любоня... послезавтра у Лелева урочища... на рассвете...

   - Послезавтра у Лелева камня, на рассвете... - машинально повторили два старца, а Варга еще раз повторил им то же самое:

   - Послезавтра у Лелева урочища на рассвете...

   Опять осторожно приподнялась попона кумирни, Варга вышел, оглядываясь кругом, за ним следовали два его посла... все они разошлись по разным направлениям.

   Л ел ев холм находился среди лесов, на полдороге к Гнезну. Вековой дуб, полусгнивший, высохший уже, занимал середину лужайки, находившейся на самой верхушке холма и покрытой зеленой травой. Вокруг старого дуба, на некотором расстоянии друг от друга, образуя как бы венок, лежали серые каменные глыбы. Некоторые из них совсем уже опустились в землю, другие еще торчали на ее поверхности.

   Пространство между камнями и дубом почти сплошь было покрыто целой массой маленьких глиняных чашечек, разбросанных в беспорядке, покрытых ветвями, листьями и зеленью. Среди них попадались кувшины и разбитые маленькие близнецы-горшочки.

   Около дуба с одной стороны виден был пепел, остававшийся от зажигаемых здесь во время беседы костров. На ветвях дуба висела парусина, вымытая дождем и почерневшая от сырости. Она служила как бы навесом и покрывала часть ствола и ветвей. Другие куски парусины были сброшены ветром и тут же валялись на земле. Самый дуб имел как бы свою физиономию, отличавшую его от других. Необыкновенной толщины, у основания покрытый горбами и щербинами, странно изборожденный зигзагами часто попадавшей в него молнии и стекавшими по нем во время ливней струями воды, он возносился вверх, извиваясь, как бы в мучениях, и разделившись на несколько уродливо толстых ветвей... Они тоже росли не просто и естественно, но как-то странно изгибались: то тянулись ввысь, то падали к земле, то опять гордо подымались, как будто в борьбе с какой-то невидимой силою. Все это дерево, казалось, росло в течение целых веков в медленных, невыразимых и тайных мучениях... Оно производило впечатление вековой мощи, сотворенной для победы, но носящей на себе видимые следы пережитых бурных битв и страданий... Величественно поднимались над старым лесом его ветви: одни зеленые и густо покрытые листьями, другие нагие, обмершие, съеденные червями, покрытые мхом и истлевшие.

   При взгляде на этого молчаливого, неподвижного великана с глубоко запущенными в землю, точно когти, корнями невольно охватывало чувство уважения и какого-то ужаса. Он был свидетелем, может быть, тысячелетних событий, бурь, моментов тишины и разных перемен на земле... Старый дуб носил на себе целый мир: его соками питались мхи, на их трупах росли травы, в углублениях его ютились лесные цветки, прячась там от холода и сырости. Грибы и плесень сосали его подножие, одну из его ветвей обвил хмель с какой-то отчаянной жадностью. Выше, между ветвями, устраивали свои гнезда птицы, вечно воюя между собою. Все дерево служило как бы убежищем для разных лесных зверьков...

   Дуб, как и само урочище, звали Лелевым. Место это было священное, тайное, чудесное: сюда приходили больные вешать на ветвях деревьев платки, в которые закутывались, а затем снимали с себя, чтобы вместе с ними снять и болезни; женщины, умолявшие Леля о потомстве и жаждавшие знать будущее, перемены в жизни и искавшие утешения...

   На третий день на рассвете, когда дуб еще был весь покрыт осенней росою, блестевшей от легкого мороза, из глубины леса показался Варга, еле волоча усталые ноги. Посмотрел кругом, прислушался, и, присев на одном из камней, задремал. В лесу слышны были постукивания о дерево дятла и карканье ворон, летавших над лесом.

   Их неприятный голос разбудил старца, сделавшего недовольную гримасу. Он поднял голову; там высоко летала целая стая черных воронов, опускаясь все ниже и ниже, как бы намереваясь сесть на ветвях старого дуба; но вдруг они завертелись и с пронзительным криком полетели дальше.

   Выходя из кустов, показался Любонь, одетый в простой зипун, лицо его было угрюмо. Поприветствовали друг друга кивком головы. Не успели перекинуться словом с Варгой, как вдруг со всех сторон, как из-под земли, начали выходить из леса старики, так же просто одетые, как Любонь.

   Шли, опираясь на свои палки, и молча останавливались вокруг камней у старого дуба. Любонь насчитал их больше десятка. Те, которые постарше, присели на земле, некоторые из них вынули из-за пазухи какие-то мешки и положили их перед собою. Молчание было торжественное. На всех уже отцветших лицах виден был отпечаток грусти и гнева.

   В то время как старцы занимали места около Варги, другие, более гордые, хотя одетые в сермяги, как и Любонь, придвинулись к последнему. Заметно было, что на этом собрании будут бороться какие-то две стихии.

   Утро было туманное, но уже солнце выглянуло из-за туч, лучи его загорелись на верхушке дуба. Ветерок пролетал, и дерево, как бы проснувшись от глубокого сна, важно зашумело. Но ни одна ветвь его не дрогнула, только листья дрожали и колыхались. Несколько птичек, прогнанных ветром, улетели из гнездышек.

   Вдруг старцы, сидевшие под дубом, начали тихо напевать какую-то песню. Слова ее не доносились до стоящих впереди, напев был заунывный, жалобный, а голоса выходили как бы из разбитой груди - угрюмые и придушенные. После каждой строфы один из них голосом говорил что-то Лелю и призывал богов на помощь.

   Варга не пел, а слушал только, задумавшись и наморщив лоб. Пение длилось недолго и оборвалось с последней строфой. Слышны были грустные вздохи. Около Любоня сгруппировались землевладельцы, а дальше сидели жрецы, гусляры и прислуга кумирен и храмов. Все смотрели друг на друга, как будто спрашивая: что делать?

   Вдруг из чащи леса вышел Войслав, посмотрел на собравшихся и выступил вперед.

   - Что думаете делать? - спросил он, понизив голос. - Нашей старой религии пришел с верхов конец... истребят ее... Не останется ни одной кумирни, ни одного священного камня... не дадут нам больше исполнять наших старых обрядов... ни одному гусляру нельзя будет петь, ни жрецам предсказывать, погонят нас, как скот, в ярмо... Что делать? Что делать?..

   Варга смотрел на него.

   - Каким это образом один человек сумеет заставить весь народ поступать по своей воле? - спросил он. - Если подставим спину, то ярмо, конечно, наденут...

   - Не один, - ответил Войслав, - их есть много... владеют они силою и оружием... Пойти против них? Пропадем, а с нами и вера наша.

   - Дурак только преждевременно порывается вперед, не рассчитав своих сил, - опять отозвался Варга. - Надо молчать, выжидать и слушать... Подойдет момент, когда князья перегрызутся между собою или неприятель придушит их. Надо ждать!

   - А пока разрушат кумирни? - сказал Войслав.

   - Дерева не хватит построить другие? - с иронией спросил старый Варга. - Пусть лучше пропадают стены, чем люди. Придет время, когда мы станем сильнее... а пока будем ходить на урочища и справлять ночью праздники и приносить жертвы... Дремучие леса нас не предадут... а пока надо ждать...

   - Еще недавно, иначе вы говорили... - вмешался Любонь.

   - Потому, что не знал, что делается... У князя много вооруженного войска... Чехи придут к нему на помощь, да и немцы тоже... На что проливать кровь, когда можно, хотя и тайно, сохранить веру!

   Войслав замахнулся рукой в воздухе.

   - Так рассуждают трусы! - сказал он. - Подадимся сегодня, завтра поздно будет вернуться... Через год, через два в каждой хате будет уже христианин... Довольно их и так... Но сегодня они от нас скрываются, а завтра нам придется скрываться от них... Гибель и горе!..

   Варга поднялся со своего места с загоревшимися злобой глазами.

   - Вы меня трусом назвали, а вас я называю пустым крикуном... - сказал он. - Слова дешево стоят... а вот сильные руки нелегко найти...

   - А разве вы не можете ходить по поселкам, хатам и дворам вербовать нужных людей? - крикнул Войслав. - Разве не собрать таким образом целые тысячи, которые с вами пойдут на замок и смело скажут: не хотим новой веры, не изменим нашим отцам и дедам и старым обычаям!..

   - А вы с нами пойдете? - ехидно спросил Варга.

   - Одного человека не спрашивают, - прервал его Войслав, - когда наберутся тысячи, и я примкну...

   Жрецы посматривали друг па друга. Кто-то сказал:

   - Не те уж времена, когда наши отцы собирались на веча и произносили там огненные речи! Смотрите на кумирни - редко заглядывают туда и спрашивают предсказаний. Новая вера проникла повсюду, а мы с нашей старой... уходим в пустыню да дремучие леса...

   - Княжеские воины ни во что не веруют, - сказал другой жрец. - На обряды являются, чтобы пива и меду попить да на молодых девушек поглядеть, и ни один из них даже не знает старой песни...

   - Нет, нет, - перебил его кто-то, - нет, Дрогота, нет! Вы все вертитесь около городов и около границы, куда один мусор и грязь стекает... Идите в леса, в глубь, далеко за Варту, к берегам Вислы... там наши боги стоят высоко, и народ благоговейно им поклоняется, приносит жертвы, поет песни и исполняет священные обряды... А если придется постоять за веру, тогда все пойдут...

   Дрогота расхохотался, а Варга недоверчиво пожал плечами. Жрецы разделились на два мнения: одни держались стороны Варги и Дроготы, другие - Черного Бурана. Войслав опять заговорил.

   - Пусть князь заметит, что народ действительно стоит за старых богов, пусть услышит недовольных и тогда он не посмеет идти напролом.

   - Отчего не посмеет? - вмешался Варга. - Сильнее вас он и хитрее... Мой совет другой... промолчать и смириться... верно стоять на своем и выжидать момента... Разве теперь имеет смысл бунтовать?.. Придет время...

   - А когда придет время? - улыбаясь, спросил Войслав.

   - Когда? Мы вам скажем! - ответил Варга. - Что вы знаете, придворные, и вам, Войслав, что известно? Воспитывались вы при дворе, а народа, не знаете. Силен он, когда долго страдает, когда сердце у него болит. Пока мы страданий не видали... напрасно звать... Соберется куча пьяных, загалдит - ее рассеют и нагонят на всех страх на веки вечные... Этого князю и хочется, чтобы стать сильнее, - но мы не позволим этого сделать!..

   Дрогота повторил:

   - Не позволим!..

   Остальные жрецы не противоречили и умолкли. Варга их, видно, убедил и преодолел их упорство.

   - Разрушат капища? Довольно найдется места в лесах для новых! Прикажут кланяться новому Богу? Поклонимся!.. Было их у нас много... будет больше!.. Этим мы не изменим старым богам... Наша судьба таиться, страдать и ждать... придет время... убьют на войне старшин, дворы опустеют...

   Варга не кончил. Любонь переглядывался со своими единомышленниками, ничего не говоря.

   - Так чего же вы нас сюда звали? - с гневом спросил Войслав. - Нового мы здесь ничего не узнали... Что нам страдать надо, это и без вас было нам известно...

   Варга улыбнулся.

   - Пока мы боимся только угрозы, страха, который еще не приходил... не надо заранее беспокоиться, посмотрим, когда он явится... посмотрим. А собраться для совета необходимо, будем знать, что гроза приближается, приготовим и теплые шубы от мороза... Для этого мы сюда и собрались!

   Кончив, старый Варга опять сел на свой камень, остальные что-то бормотали, давая ему понять, что согласны с ним. Вдруг поднял руку Черный Буран.

   - Я одно еще прибавлю... Кто исповедует христианство, хотя бы и тайно, да будет убит... Это будет угрозой для остальных. Пусть лучше погибнет один, чем все мы...

   - Поджигать их дворы! - прибавил другой. - Прежде всего Доброслава.

   - А Лигонь? И этот не лучше!..

   - А Зребе?..

   Начали перечислять имена всех христиан; Варга не противоречил и молчал.

   - Делайте с этим, как хотите! - равнодушно сказал он. Некоторые жрецы улыбались, как будто этот род мести им

   больше всего нравился. Любонь побледнел, вспомнив сына, но молчал.

   Поднялся неимоверный шум, и теперь каждый начал высказывать свои мысли, но вдруг как-то странно зашумели кусты, и послышался треск сухих сучьев и конский топот. Все умолкли, прислушиваясь, хотя думали, что это кто-нибудь из запоздавших на совещание поселян. Войслав стоял сзади Любоня, вглядываясь в ту сторону, откуда доносился голос, нагнулся к земле, чтобы лучше видеть и вдруг, перепуганный, весь согнувшись, бросился в кусты. Это бегство испугало и остальных, но уйти было поздно, так как позади дуба показался конь и его всадник.

   Любонь, стоявший, на самом видном месте, первый увидел и узнал Мешка.

   Князь ехал один, гордый и спокойный, одет был, как для охоты, с рожком, перевешенным через плечо, с луком и пращой в руке.

   Увидев собравшихся жрецов и поселян, он не выказал никакого удивления, остановил коня и смотрел.

   Кудесники и гусляры как будто остолбенели от неожиданности и ужаса. Некоторые из поселян начали прятаться в кусты и уходили поскорее в глубь леса, остальные от испуга не были в состоянии двинуться с места. Жрецы, привыкшие к повиновению и поклонению князю, начали вставать.

   Мешко смерил всех взглядом, заметил стоявшего вдали Любоня, узнавал по очереди всех кудесников, которых приходилось ему видеть когда-либо в городе. После минутного раздумья князь сошел с коня и, взяв его под уздцы, подошел к одному из камней и сел, посматривая своими ясными глазами на онемевших от ужаса людей. Те, к которым он теперь обращался, забыв недавние угрозы, сгибались перед ним и били земные поклоны.

   - Что это у вас за вече такое, гусляры? - спросил князь. - И чего это вы спрятались в такую глушь? Разве у нас нет священных рощ около кумирен?

   - Милостивейший князь, - ответил, низко кланяясь, более хитрый, чем другие, Варга, - это у нас старый обычай приносить в лесах благодарственные молитвы богам за хороший урожай и гадать здесь, что нам даст этот хлеб и что принесет нам надвигающаяся зима. На этом урочище мы собираемся с незапамятных времен.

   - В таком случае предсказывайте и пойте... и я вас послушаю, и посмотрю, и пользу какую-нибудь извлеку для себя от вашей мудрости... - сказал Мешко, спокойно глядя на старцев.

   Сказав, посмотрел, где бы поудобнее поместиться. Немного в стороне он увидел пень, покрытый мхом, и сел. Молчание никем не прерывалось. Варга, который раньше других пришел в себя, шепнул Дроготе на ухо:

   - Предсказывайте...

   - Ну что же обещает принести зима? - сказал князь.

   Дрогота должен был начать по известным правилам свои предсказания; он подозвал Варгу и Черного Бурана, они сели на земле и, молча, концами своих белых палок начали отбрасывать мох и копать землю и искать признаки, по которым можно было делать разные заключения.

   Лесная земля, сырая, ничего в себе не содержала, кроме гнилых листьев. Дрогота копал все глубже и наткнулся на кость какого-то животного.

   Варга, он и все остальные жрецы, начали неодобрительно качать головою.

   - Кость... - сказал Дрогота, - кость значит смерть и гибель.

   - Кому? - спросил князь.

   Молчали, посматривая друг на друга. Дрогота начал опять копать; нашли кусок угля.

   - Черный уголь, костер и пепелище - смерть!

   - Смерть, - повторил Варга.

   - Кому? - повторил князь.

   Не смели говорить, переглядывались между собою.

   - Смерть нашим врагам! Немцам!.. - воскликнул Мешко.

   Варга, недоверчиво качая головою, начал копать еще глубже... увидели в земле черного червяка, который медленно пополз в расщелину и исчез.

   - Предсказывайте смело, - сказал Мешко, - если вам известно будущее.

   - Смерть и гибель злая, - начал Варга.

   - Врагу! - шепотом произнес Мешко.

   - И тому, кто будет брататься с врагом, - глухим голосом произнес Буран. - Ползущий червяк означает подкрадывающегося врага... Исчез в яме, это скверный признак!

   Варга, со своей стороны, палкой раскопал землю.

   - Предсказывайте, - опять проговорил Мешко, прерывая общее молчание. - Вскоре нам придется идти на Вигмана и против Герона... хорошо бы знать, что нас ожидает.

   - Бросим жребий! - сказал Дрогота.

   - Бросьте! - подтвердил, вставая и приближаясь, Мешко. Дрогота вынул из своего мешка семь кусков дерева, расколотых

   пополам, таким образом, что поверхность их была покрыта черной корой, а внутренняя их часть была белая; он взял все прутики в руку и, что-то бормоча про себя, бросил их на землю.

   Все кинулись с любопытством, чтобы посмотреть на палочки, из которых шесть упали на землю черной стороной и только одна белой.

   Старцы молчали.

   - Предсказывает нам черное будущее, - проговорил Варга.

   - Бросим во второй раз, - воскликнул Дрогота, собирая все прутики и, подняв их высоко, с какими-то заклинаниями опять бросил на землю.

   Молча все смотрели на падающие деревяшки, которые на этот раз лежали черной стороной...

   Жрецы переглянулись, но ничего не сказали, Дрогота решил бросить жребий в третий раз.

   Брошенные прутики в последний раз пали, как в первый, за исключением одного белого.

   - Черные дни нас ждут, черные, милостивейший князь... - со вздохом сказал Дрогота.

   - Черные... - вторил ему Варга.

   - Черные!.. - хором произнесли все. - Надо принести жертву богам, чтобы умилостивить их гнев и угрозы... Боги требуют крови...

   - Пойдем, выточим ее у немцев! - громко сказал князь. - Та им более понравится, чем козлиная... Пусть только идут за мною все, куда им прикажу, пусть сражаются ловко и храбро, а ваши предсказания повернутся к врагам...

   Сказав это, посмотрел на стоявших молча жрецов и прибавил:

   - Пусть каждый исполняет свои обязанности: я буду сражаться, вы пойте песни и приносите жертвы богам... А научайте молодых, чтобы беспрекословно следовали за своим вождем... Немцы тем сильны, что умеют слушаться! Мы слабы потому, что ни согласия, ни повиновения нет... Но я их этому научу.

   Сказав это, Мешко, медленно стянув уздцы, вскочил на коня, посмотрев на перепуганных жрецов, взял в руку рог, висевший у него на груди, протрубил три раза, повернул лошадь и исчез в лесной чаще.

   Любонь и все присутствующие долго стояли молча и неподвижно и только тогда вздохнули свободно, когда князь совсем скрылся из виду.

  

  

  

   Уже шел второй месяц, как Власт томился на дне сырой ямы и только в молитвах находил утешение.

   Ярмеж и сестра, несмотря на строжайший приказ отца и бдительное око неумолимой бабушки, втайне приносили ему пищу и вступали с ним в разговоры. Их просьбы и мольбы покориться отцу оставались тщетными; Власт каждый раз отвечал им, что это невозможно. Чем дольше Власт находился в этом положении, вместо того чтобы пасть духом, он удивительным образом все больше вдохновлялся и становился сильнее духом.

   Терять ему больше нечего было; часами он простаивал на коленях и тихим голосом напевал церковные песни, которые ему приходили на ум, и слезы струились из его глаз. В темной своей яме Власт смастерил себе из двух найденных деревянных обрубков крест и, перевязавши его лыком, прикрепил его к стене. Перед этим крестсм Власт проводил большую часть дня в молитвах и размышлениях.

   Гожа и Ярмехс не раз с любопытством заглядывали в яму; охваченные тревогой и пораженные его выносливостью и мужеством, онл подолгу всматривались в него.

   Несколько раз приходил и сам старый Любонь, приказывал открыть яму, бранил сына и заставлял его покориться своей воле. С большой покорностью Власт устремлял к нему свои очи, протягивая руки, но оставался неизменным в своем решении. С проклятием на устах отходил старый Любонь, и долго слышен был его страшный гневный голос; в эти минуты никто не смел к нему приблизиться и заговорить.

   Привыкший видеть вокруг себя только одно послушание, старик не хотел уступать; но воспоминания об утраченном и оплаканном ребенке, так чудесно отыскавшемся, а теперь приговоренном, подобно невольнику, к жестокому наказанию, терзали его сердце. Ночами старый Любонь заливался слезами, но гнев осушал эти слезы. Быть может, старик наконец и уступил бы, отогнав совсем от себя сына, но он боялся выдать его Мешку, да и старуха Доброгнева подзадоривала его все время, уверяя, что, измучившись, Власт подастся.

   Проходили дни и недели. Власт все еще сидел в своей темнице, творил молитвы и в одиночестве мало-помалу привык к жизни отшельника, покорившись воле Божьей. Его испачканная, пропитанная сыростью одежда отваливалась кусками и мало уже защищала от холода; ворох соломы, брошенный ему из жалости сестрою, искрошился и погнил от воды, сочившейся из стены. Власт не жаловался, а когда приходил Ярмеж и скорбел над ним, смиренно отвечал, что ему приятно приносить свои страдания как жертву Богу, которого познал, и что этот Бог посылает его сердцу утешение.

   Слыша все это, Ярмеж со страхом думал и не понимал, откуда берется такая неисчерпаемая никакими страданиями сила.

   Гожа неоднократно кидалась в ноги отцу, напрасно умоляя его пощадить брата; подозрительная и повсюду шпионившая за ней старуха всегда появлялась вовремя, чтобы оторвать ее от ног отцовских и зажечь его новым гневом.

   Этот домашний узник, к которому никому нельзя было приближаться и даже вспоминать которого строго запрещалось, все-таки отравлял спокойствие и счастье целой семьи. Гожа всегда ходила заплаканная, Ярмеж понурый, а старая Доброгнева никому не давала покоя.

   Когда приезжал кто-либо из чужих, приходилось прибегать ко лжи, прикидываться веселыми и быть в вечном страхе, как бы не выдать свой страшный позор, так унизивший старика.

   Ярмеж все время размышлял о том, как бы прийти на помощь Власту и как-нибудь его освободить, но ничего не мог придумать. Измена тотчас же обнаружилась бы, а старый Любонь никогда бы ему этого не простил; а между тем, он все поглядывал на Гожу и лелеял мечту, что когда-нибудь ему ее отдадут.

   Сложилось, однако, все иначе, чем рассчитывал Ярмеж. Всегда скрывавшийся где-то Войслав часто навещал Любоня и все о чем-то с ним совещался. Малый был он красивый, да к тому еще воспитанный на княжеском дворе. При встречах с Гожей он любовно с ней переглядывался, но никто не замечал, чтобы они между собою разговаривали или уславливались о чем-либо; неизвестно также, надоел ли ей родной дом со старой Доброгневой, хотя и любившей ее, но вечно на все ворчавшей, боялась ли она отцовского крутого нрава... Кто мог бы отгадать? Но в одно прекрасное утро Гожи не стало.

   В доме поднялась целая буря, во все концы была разослана погоня, и все, что удалось узнать, заключалось в том, что ее похитил Войслав, скрывшись с нею в лесах. Ярмеж поклялся жестоко ему отомстить.

   Еще пустыннее стало во дворе в Красногоре. Доброгнева занемогла и заявила, что жизнь ей опостылела. Гневная, отказавшись добровольно от пищи, в бреду и горячке, окруженная бабами, напрасно силившимися ее спасти, Доброгнева через несколько дней скончалась...

   Любонь остался один. Издали поглядывал он на яму, в которую засадил сына, и не желал даже к ней приблизиться. Свою возраставшую злобу Любонь вымещал на батраках и прислуге.

   Ярмеж, потерявший надежду и не имея более что терять, с каждым днем чувствовал все большую жалость к Власту. Однажды ночью пришел он к яме, приоткрыл ее, разбудил Власта и начал уговаривать его бежать.

   - Возьми пару коней... убежим в лес... Меня здесь ничто не удерживает.

   Власт его благодарил, но отверг это предложение.

   - Ярмеж, друг мой, - обратился он к сотнику, - не следует мне уходить от мученичества, которому меня подверг мой Господь... Наша заслуга в страдании, и если я убегу, я ее потеряю....