Крашевский Иосиф Игнатий - С престола в монастырь

е так, как Сыдбор, который боготворил ее и чувствовал себя на верху блаженства, когда его к ней допускали. Все ее желания и капризы были для него законом.

   На следующее утро после разговора Власта с князем разошлась весть, что Сыдбор идет. Все жители города вышли ему навстречу. Пошел посмотреть и Власт.

   В сенях стоял Мешко, окруженный свитой, ожидая прибытия брата. Уже издали показался кортеж.

   Не был он пышный, а скорее какой-то странный. Около сотни людей на хороших лошадях следовали за Сыдбором, у которого был вид вождя какого-то дикого племени: красный, черный, взъерошенный, в пестрой одежде, обшитой блестками да бляшками, в шапке с султаном, но уже поношенным, и весь обвешанный всякого рода оружием - топором, луком и молотом, болтавшимися у пояса, на плечах праща и копье. Все это Сыдбор употреблял с необыкновенной ловкостью во время схваток. Один только щит носил он позади седла и редко им пользовался.

   У воинов его были кованые панцири и бляхи; некоторые из них носили кафтаны, имея при себе кривые сабли и копье; одеты они были все одинаково, что в те времена считалось большой роскошью.

   И Сыдбор, и вся его дружина выглядели ужасно; все были в синяках, лица с рубцами, покрыты кровью и пылью. И все-таки у всех был вид довольный, и шли они с веселыми песнями, как следует победителям. Сзади плелись несколько десятков людей, связанных между собою толстыми канатами, между ними были старики, юноши, женщины и дети.

   Сыдбор сделал набег на немецкую колонию вблизи небольшого города на берегу Одры. Всех жителей взял в плен, а деревню сжег.

   Все эти несчастные, оборванные, избитые и в ранах, представляли собой страшную картину. В их глазах были написаны отчаяние и ужас.

   Как только въехали во двор замка, несколько женщин упали на землю от изнеможения, некоторые тут же скончались. Полунагие дети плакали, и чтобы успокоить, солдаты нещадно их били.

   С визгом, плачем, стоном и хохотом остановились они перед князем, а Сыдбор, еще сидя верхом на лошади, уже начал рассказывать о своем набеге; впрочем, слова были излишни, победа была налицо. Мешко, увидев пленных и богатую добычу, довольно улыбнулся. Его радость можно было оправдать тем, что нередко и его подданных уводили немцы, еще более издеваясь над ними, а маркграф Герон истреблял славян не только мечом и огнем, но и вероломством.

   Весь город сбежался посмотреть на войско Сыдбора и отчасти на пленных, высматривая крепких и здоровых для более тяжелой работы; рабы в то время были дороги.

   Смотрел на все издали и Власт. Увидев полунагого и избитого до крови старика, связанного канатом, с опущенной головой, он весь побледнел. Коротко остриженные волосы с выбритым на темени кружком, служившим для соратников Сыдбора предметом насмешки, изобличали в нем христианского священника.

   Власт невольно заломил руки; к счастью, никто этого жеста не заметил, и он сумел прийти в себя.

   После показа добычи, состоявшей из разного рода оружия, платья и посуды, среди которой Власт заметил церковные подсвечники и чашу, князь с Сыдбором вошли в дом; вся прислуга и толпа остались на дворе, расспрашивая воинов о сражениях и набегах, хохоча и делая свои замечания.

   Власт между тем думал о том, как бы освободить несчастного священника, который возбудил в нем глубокое сострадание.

   В первый момент он решил просить князя отдать ему старика как не годного ни для какой работы.

   Власт стоял так, задумавшись, как вдруг почувствовал, что кто-то дотрагивается до его руки. Он оглянулся и увидел старую женщину, одетую в белый платок, которая что-то шептала ему на ухо... Сразу Власт не мог понять в чем дело. Тогда старуха отвела его в сторону и спросила:

   - Это вы сын Любоня, что двенадцать лет были в немецкой неволе?..

   - Да, это я самый, - ответил Власт.

   Старуха долго к нему присматривалась...

   - А помните вы Срокиху? - спросила она.

   Власт, который за двенадцать лет отсутствия все позабыл, старался воскресить в памяти это имя.

   - Так называли в Красногоре женщину, которая после смерти матери меня вскормила, - наконец ответил он.

   Старушка бросилась к нему, обняла и, глядя на него глазами, полными слез, произнесла:

   - Голубчик ты мой, дитя мое родное! Так ведь это я Срокиха... Твой отец отдал меня князю в замок, потому что я знала, как лечить и заговаривать. Приказали смотреть за молодой княгиней, за Горкой, и вот живу при ней и развлекаю бедняжку, как умею. Голубчик, дитя родное! Что немцы из тебя сделали!.. А я думала, что вырастешь, как Дуб, а вот ты какой тоненький и хрупкий, точно березка.

   Власт смотрел на старушку с умилением, он начал вспоминать свои детские годы, и ему стало как-то грустно. Он хотел что-нибудь подарить старушке, но у него самого ничего не было; с другой стороны, старушка как будто ни в чем не нуждалась. На ней было платье из очень тонкого и белого полотна, а холеные руки свидетельствовали о том, что Срокиха мало работает.

   - Голубчик ты мой! - проговорила тихо старушка. - Пойдем со мною, я тебя моей княгине покажу... Хотя в тебе течет кровь жупанов и вельмож, все же я тебя вскормила своим молоком, и ты мое дитя.

   И старушке страшно хотелось приласкать Власта, как в былые времена, но не посмела; юноша смотрел на нее и грустно улыбался.

   - Пойдем, - обратилась она к нему, - княгиня добрая пани, красивая и милостивая. Она одна, нет у нее ни мужа, ни подруг; скучно ей, и развлекается она песнями да сказками; ей любопытно будет послушать твои рассказы о далекой стране, где ты был. Я тебя сведу к ней.

   Власту неприятно было приглашение старухи, но отказать не хотелось; он утешал себя мыслью, что священнику не следует избегать людей, которых, может быть, сумеет обратить в христианство.

   Старуха с Властом прошли один двор и, открыв боковую калитку во второй двор, где стоял дом молодой княгини, вошли туда вместе.

   Весь дворик зарос зеленью, точно садик, везде было посажено много цветов. Внутри двора было совсем тихо. Посередине стояла старая липа, на которой висело несколько клеток из лоз с поющими в них птичками. Здесь же свободно расхаживала молодая серна, пощипывая травку, и, увидев входящую Срокиху, остановилась, подняла голову с черными глазенками и топнула ножкой... Но, заметив за ней еще кого-то, испугалась и быстро убежала в противоположный конец сада.

   Старуха приказала Власту подождать здесь, приглашая его сесть на скамью, что стояла около дома, а сама пошла предупредить княгиню.

   Из окон дома, выходящих во двор, выглянули несколько женских головок и спрятались... Присматривалась к нему и молоденькая ручная серна, то приближаясь, то опять убегая, а над головою его щебетали птички.

   После довольно долгого отсутствия опять появилась старуха, делая знаки Власту следовать за ней.

   Пройдя две пустые комнаты, Власт вошел в третью, большую горницу, всю украшенную коврами и массой цветов, с окнами, выходящими на зеленый дворик. Там жила Горка.

   В ожидании гостя она стояла посередине комнаты, скрестив руки на груди, во всей ее осанке было что-то серьезное, почти мужественное, но это не мешало ей быть очень красивой.

   Сходство ее с Мешком было поразительное, и с первого взгляда можно было узнать в ней сестру князя. Только она была еще красивее. В глазах светился тот же ум, в лице то же выражение задумчивости и гордости.

   Она была одета в яркое платье, с веночком на голове, которого девушки никогда не снимали. Княжна быстро и с любопытством взглянула на Власта, остановившегося у дверей.

   Старуха, упав к ногам княжны, велела сделать то же и Власту, что он и исполнил. Не успел он еще промолвить слово, как старуха уже начала рассказывать Горке о его двенадцатилетней неволе, жалуясь, что немцы сделали его слабым и хилым.

   Княжна долго стояла молча, но наконец решительным голосом спросила его, мучили ли его немцы?

   - Никакая неволя не красна, - ответил Власт, - но и среди врагов есть добрые люди, милостивейшая княгиня.

   Горка покачала головою.

   - А далеко вас загнали? - спросила она.

   Тогда Власт начал рассказывать ей о том, как жил при цесарском дворе, в многолюдной стране, где нет зимы и где все так красиво.

   Упоминание о цесаре, о далеких краях, о диковинках страны очень заинтересовало княгиню, и она обо всем стала расспрашивать Власта и с напряженным вниманием его слушать.

   Рассказ юноши, к которому с большим любопытством прислушивалась и Срокиха, вероятно, продолжался бы долго, но шум во дворе возвестил о прибытии нового гостя. Пока старуха раздумывала, куда девать юношу, Сыдбор вбежал уже в комнату сестры... Припав к ее ногам, он несколько раз земно поклонился, целуя край ее платья, смеясь и издавая какие-то дикие звуки от удовольствия.

   Горка, положив свою белую руку на плечо Сыдбора, спрашивала его со снисходительной улыбкой, где он был и откуда пришел.

   - Далеко был, - заикаясь и смотря с восторгом в глаза сестры, ответил полудикий воин, - ворвался в немецкую колонию, сжег две деревни, взял всех в плен и привез богатую добычу, а все, что было самого лучшего и красивого, припрятал для вас, милостивейшая княгиня.

   Говоря это, он сделал ей знак подставить пригоршни... Горка слегка приподняла подол платья... и Сыдбор, хохоча, начал вынимать из-за пазухи кольца, серьги, принадлежности женского туалета. Одна серьга оказалась с частью оторванного уха, но на это никто из присутствующих не обратил внимания.

   Сыдбор гордился своей добычей, Горка, казалось, тоже была этому рада, но за подарок еле поблагодарила брата. Приказав Срокихе спрятать привезенные ей братом подарки в сундуки, она стала слушать его рассказы о том, как он жег и убивал врагов.

   Власт все стоял, но, видя, что ему здесь больше делать нечего, он поклонился княгине, и, сделав знак старухе, вышел из горницы.

   Хохот Сыдбора доносился еще до него, когда он проходил двор.

   Выпуская Власта, старуха шепнула ему, как и где ее найти в случае надобности, и умоляла навещать ее почаще.

   Власт, который ни на миг не забывал пленного старика, решил узнать, куда его увели, а затем освободить его.

   Но исполнить это было нелегко, так как в лабиринте сараев и разных построек можно было затеряться, и только благодаря толпе, указавшей ему место, где были пленные, он мог начать искать среди них старика.

   Пленных окружали старшины, высматривая себе среди них подходящих для всякой работы. Истощенные долгим путем и голодом, несчастные лежали на земле.

   Некоторые из них алчно глотали заплесневевшие куски хлеба, которые им бросили, боясь, чтобы они не умерли с голоду, другие пили воду из ведра; но большая часть пленных погружена была в тяжелый сон, не боясь больше ни ударов, ни казней, ни смерти.

   С трудом Власт мог протиснуться сквозь эту толпу, чтобы отыскать старика... Он заметил его сидящим где-то в углу с видом человека, спокойно и со смирением ожидающего смерти. Он был уверен в том, что его убьют, так как он был слишком стар для того, чтобы работать, а даром кормить его никто не захотел бы. Он был взят вместе с другими пленными во время нападения на храм, и теперь приближался тот момент, когда лишних должны были убить.

   Власт медленно приблизился к нему и остановился.

   Старик узнал его и остолбенел... Он хотел сделать движение, но веревки, которыми он был связан, мешали и причиняли боль... Благодаря шуму они могли свободно поговорить.

   - Как вы сюда попали, отец Гавриил? - спросил Власт.

   - А вы что здесь делаете, отец Матвей? - невнятно проговорил старик.

   - Я вернулся на родину, так надо было.

   - А меня взяли в плен, - ответил старик, - на то Божия воля... пойду на мучение. Раз осквернен костел, то, Господи, не все ли равно, что со мною будет!

   - Нет, я буду хлопотать и все, что только возможно, сделаю, чтоб вас освободить, - сказал Власт.

   - Зачем? - апатично спросил старик. - Костел сожгли, овцы рассеяны... пастырь не нужен больше.

   И опустил голову на грудь.

   - Отец Гавриил, не падайте духом! Я пойду умолять за вас князя.

   - Просите милосердного Бога, - отозвался старик, - чтобы вам перенести все и остаться добрым христианином. Пусть Бог благословит вас.

   И он перекрестил Власта связанною рукою.

   Власт считал лишним дольше оставаться здесь, он скорее вышел из сарая и направился в княжеский замок. Но теперь попасть к князю было невозможно. Какой-то князек Ободритов в сопровождении Лютыков был на аудиенции у Мешка.

   В большой горнице происходило шумное совещание. Князь Мешко, сидя на престоле, окруженный свитой и вооруженными воинами, торжественно принимал их. Но так как он давно убедился в их измене, то, не стесняясь и не щадя их, ругал и кричал на них, в то время как они, стоя перед ним на коленях, умоляли его о помощи и защите от врагов. Власт наблюдал всю эту сцену в открытое окно.

   Мешко пригрозил изменникам даже смертной казнью, но мало-помалу успокоился и начал разговаривать более мягким тоном. Долго князю пришлось спорить с людьми, не привыкшими ничего решать без крика и шума. Неоднократно князь, выведенный из терпения, как будто желал прогнать их, но каждый раз они бросались перед ним на колени, кланяясь в землю, чтобы умилостивить его. В конце концов совещание кончилось благополучно, был подан мед, а затем посольство было приглашено к столам.

   Вмешательство вернувшегося от сестры Сыдбора затянуло решение дела, так как полудикий князь страшно нападал на Лютыков, и его еле удалось успокоить. Но в конце концов совещание кончилось благополучно, подали мед и для старшин приготовили угощение.

   Весь этот день прошел шумно, и Власту не удалось говорить с князем, только вечером позвали его к нему, и он приказал Власту вместе со Стогневом посмотреть невольников, расспросить, кто чему учился, и распределить, куда следует.

   Власт воспользовался случаем и, поклонившись князю в ноги, рассказал, что среди невольников находится старик, которому он многим обязан, и умолял князю отдать его ему.

   Подумав немного, князь согласился и, подозвав Стогнева, сделал распоряжение отдать старика Власту.

   Поблагодарив за эту милость, Власт бодрее шел исполнять княжеские приказы.

   Несчастные пленные все еще лежали на земле связанными. Власт прежде всего подбежал к старику, чтобы освободить его от веревок, и прикрыл его захваченным с собою плащом. Усадив старика около гумна, сам пошел расспрашивать пленных и распределять по профессиям... Смотр длился недолго; часть отдана была в город к разным ремесленникам; некоторых взяли к себе старшины, и детей иногда разбирали отдельно от матерей. Осталось на месте два или три мертвых и несколько умиравших невольников, около которых суетился теперь Псяюха.

   Было уже поздно, когда Власт, поддерживая ослабевшего старика, повел его в маленькую и темную комнатку, где, кроме постели ничего больше не было. Уложив старика, он отправился к Срокихе попросить чего-нибудь для него поесть. Затем благодаря теплой летней ночи он имел возможность устроиться на ночь у дверей своей хижины.

   Освобожденный священник был послушен, как ребенок. Власт между тем накормив старика, перевязав ему раны и уложив его в постель, сам поместился у дверей.

  

  

   Прошло еще много дней, которые Власт провел при княжеском замке.

   Несколько раз просил он князя отпустить его домой, но не получил разрешения. Вместе с освобожденным отцом Гавриилом, который лежал больной и за которым ухаживала Срокиха, Власт должен был по воле князя жить среди враждебно настроенных к нему придворных.

   Иногда в свободные минуты князь призывал Власта к себе, расспрашивал то о новой вере, то про немцев, то про цесаря. Власт привык немного к князю и считал своим долгом, если не обратить, то по крайней мере стараться ознакомить князя с христианскою верою. Большое влияние на Мешка имело и то обстоятельство, что самый могущественный в те времена чешский князь Болеслав, господство которого распространялось от Велтавы до Стыра, занимая Хорватию, Русь и Силезию, чтобы спасти Чехию, должен был после убийства своего брата примириться с немцами и принять с матерью христианство несмотря на глубокое отвращение к новой вере.

   Мешко объяснял себе поступок Болеслава боязнью перед набегами венгров; но новая вера шла с запада, и Мешко наконец понял, что ему придется или креститься, или пасть в борьбе с врагом.

   Несколько раз Мешко посылал узнавать, вернулся ли обратно Доброслав из Праги; Мешко начинал подозревать его в измене, но в одно прекрасное утро Доброслав вернулся.

   Несмотря на то, что Мешко в этот день был особенно занят отправкой Сыдбора на Поморье, чтобы отомстить за какое-то нападение, и приемом послов от лужичан и дулебов, он все же, узнав о возвращении Доброслава, приказал ему немедленно явиться к себе.

   - Говори, - обратился князь к вошедшему Доброславу, - говори все, что знаешь, что видел, что слышал и что сам сообразил.

   Черные глаза князя горели нетерпением, а Доброслав медлил с ответом и взвешивал каждое слово, будучи не уверен в себе и боясь неосторожным словом разгневать князя. Поэтому, прежде чем начать рассказывать, он обдумывал. Эта медлительность начала беспокоить Мешка. Князь объяснил себе раздумывания Доброслава тем, что он привез дурные вести. Прежде всего князю пришло в голову, что Болеслав не принимает его дружбы. Мешко вспомнил про прием, устроенный новообращенным Святополком Моравским языческому князю Боривою, который приехал к нему погостить и которого Святополк прогнал от своего стола со словами:

   - Не достоин ты сидеть рядом со мной... Твое место с собаками. Пойди и ешь с ними...

   Доброслав, заметив, что лицо князя изменяется, очень испугался.

   - Позвольте, милостивейший князь, передать вам все, как знаю... Дурных вестей вам не приношу, а наоборот: дружбу и любовь князя Болеслава...

   Лицо князя прояснилось...

   - Что же, страшный ли этот Болько Лютый, этот зверь? - спросил князь.

   - Прошли времена, когда Болько был лютым, - ответил Доброслав. - После убийства брата и бегства Драгомиры все изменилось! Болеслав постарел, ослабел... сам кается за пролитую кровь и его дети... Страхквас, тот сын, что родился в день убийства Вячеслава, сделался христианским священником, а Млада, его старшая дочь, затворилась в монастыре святого Юрия... Убитого брата князя считают святым, и он после смерти творит чудеса.

   Мешко странно засмеялся. Доброслав умолк.

   - Что сделал он с братом, - сказал князь, - он знал для чего: не хотел делить государство. Приказал бы ему выколоть глаза, но даровал бы ему жизнь... А что перебил мелких князей, это он хорошо сделал, - прибавил Мешко, - иначе не господствовать бы ему теперь одному. Грозный он, но умный и хитрый...

   Доброслав не ответил.

   - Говори, что же он силен? - спросил князь.

   - Насколько силен, неизвестно мне, но знаю, что и цесарь уважает его и дорожит его дружбою... и немцы боятся, и венгры не смеют подняться против него.

   - Умный, и за это я его уважаю, - вставил Мешко, - и поэтому хочу к нему поехать предложить дружбу и сказать, что не нужны нам ни цесарь, ни немцы... вдвоем мы сильнее их... Земля наша, язык у нас общий... Кроме нас, никого здесь быть не должно...

   Князь умолк на минуту и, как бы про себя, проворчал:

   - После, когда освободимся от венгров и немцев, увидим, кому из нас суждено господствовать... Земли наши простираются далеко... а то, что у нас отнял цесарь, вернем обратно... А Болько что про меня говорит? - спросил князь. - Что обо мне думает?

   - Князя Болеслава можно прозвать не только Лютым, но и Молчаливым... Мало он говорит, да зато часто вынимает меч из ножен... Мне он сказал одно: захочет навестить меня Мешко, с радостью приму. Буду чтить как брата... Пожелает, чтобы я его не знал... притворюсь, что не знаю его...

   В глазах князя блеснул довольный и радостный огонек.

   - Недурно ты исполнил мое поручение, - сказал князь, - а если удастся мне мое путешествие, к которому тотчас прикажу готовиться, получишь награду и мою милость.

   Аудиенция этим не кончилась, князю хотелось многое узнать от Доброслава, бывавшего часто при дворе чешского князя. Мешко спрашивал обо всем: о кровавых преступлениях чешской княжеской фамилии, кающейся за пролитую кровь, о тамошних обычаях, спрашивал, какова там столица, какова крепость, и о том, все ли крещены, и охотно ли народ переходит в христианство, и как удалось заставить его отречься от своих старых богов?

   В конце концов, расспрашивая о роде Вратиславичей, Мешко начал дипломатично осведомляться, все ли княжны выданы замуж и почему не нашли себе мужей?

   Доброслав начал тогда рассказывать, что одна, посвятившая себя Богу, поступила в монастырь, а монахини ведь замуж не выходят; другая же, княжна Дубравка, уже взрослая девушка, но о замужестве еще не думает.

   - А ты ту самую Дубравку видел? - спросил князь, по-видимому, очень интересовавшийся этим.

   - Христианский обычай не возбраняет женщине появляться в обществе... Поэтому я часто встречал княжну Дубравку при дворе. Девица красивая, видная, веселая и смелая, как подобает княгине... Любит пляску и песни... В ней храбрость мужская и ум у нее мужской.

   Мешко призадумался, но Доброслава не отпускал, и, минуту спустя, опять начал расспрашивать, какие обычаи и порядки при дворе Болеслава и как ему - князю - следовало туда явиться, скромно или пышно?

   Очень многочисленной свиты вести с собою через Лужицкую и Чешскую земли невозможно было; с несколькими людьми отправляться не шло. И Доброслав посоветовал князю взять с собою несколько десятков людей и, будто собравшись на охоту, поехать лесами, по берегам Лабы и Велтавы, избегая остановок в городках, дойти так незамеченными вплоть до Праги.

   Мешко, который не любил предупреждать приближенных о своих намерениях и планах, и на этот раз велел собираться так, чтобы никто об этом не знал.

   На следующий день, Доброслав принялся составлять для князя кортеж из доверенных лиц, самых лучших коней, пышной одежды и богатых подарков для чешского князя Болеслава. Кроме Стогнева, без которого князь никуда не ездил, и нескольких верных людей, князь решил взять с собою Доброслава и Власта в качестве переводчиков и еще нескольких слуг, которые не должны были знать, куда они отправляются.

   Власт, вспомнив старого отца Гавриила, которого хотел освободить, дерзнул просить князя взять его с собою. Князь недовольно поморщился, но позволил, приказав все время ехать старику между двумя всадниками. Он боялся, что в замке догадаются, куда он едет. Власт надеялся, что, попав к христианам, он сумеет оставить там старика.

   Когда Мешко сделал нужные распоряжения Стогневу и их отпустил, тогда Доброслав и Власт вышли вместе. Чтобы поговорить свободно, они должны были отправиться за вал, на берег реки, и там с глазу на глаз начали беседовать.

   Доброслав не мог удержаться, чтобы не пожать руку Власта.

   - Радуется мое сердце! - воскликнул он. - Свершилось то, о чем я так горячо молил Бога... Мешко наш едет к Болеславу... Умный он и сам поймет, что надо ему принять христианство, иначе все мы пропадем. С новой религией вернется к нам то, что у нас отняли, край начнет процветать - и у немцев не хватит смелости преследовать нас... Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, Мешко хочет перейти в христианство, только побаивается...

   - Он боится? Да кого же ему бояться?.. - спросил с удивлением Власт.

   - Двенадцать лет вас здесь не было, поэтому не знаете, что у нас делается... Старой веры, которой народ живет и дышит, - искоренить нельзя... Посчитаем, сколько нас, христиан, здесь, а сколько врагов. С того момента как наш князь примет крещение, все пойдут против него.

   - Но ведь он силен! - ответил Власт.

   - Нет, все перейдут на сторону народа. И так много недовольных, которые грозят ему... К нам-то как враждебно относятся, хотя только подозревают?..

   - Но ведь не оставаться же ему поэтому язычником, - сказал Власт. - Бог поможет!

   - Да, это верно, - согласился Доброслав, - но сколько еще будет пролито крови... - грустно прибавил он.

   Долго беседовали молодые христиане, наконец, Власт вспомнил, что должен побывать еще в Красногоре, проститься с отцом, и к ночи быть обратно в замке. И, простившись, ушел обратно в замок.

   Дорога была ему хорошо знакома, и расстояние от замка домой тоже невелико, поэтому, оседлав себе коня, он поехал в Красногору один.

   Еще более, чем он сам, рвался домой к своему стойлу его конь. В Красногоре было так же тихо и спокойно, как всегда; навстречу ему выбежала Гожа, приветствуя его радостно; тут за ней вскоре из-за угла появилась старая Доброгнева, какая-то мрачная, и наконец пришел старый Любонь с Ярмежем, радуясь возвращению сына и думая, что князь ему наконец позволил вернуться домой.

   Сын поклонился отцу в ноги и сообщил, что отпустили его только повидаться с отцом и взять необходимые вещи для дороги, так как князь приказал ему сопровождать себя куда-то в дорогу. Старый Любонь, узнав об этом, нахмурился, но знал, что противиться князю нельзя было. Ярмежу поручили выбрать самую пышную одежду, подходящую для сына вельможи Любоня.

   Все домочадцы сбежались, узнав о приезде Власта, расспрашивая о том, что делается при дворе, что он там видел и какие новости привез.

   Старая Доброгнева угрюмо прислушивалась и молчала. Она не могла примириться с мыслью, что внук не находился под ее надзором, тем более что теперь она была вполне уверена в том, что он христианин. Она в этом убедилась, развязав после отъезда Власта его узелок, в котором нашла серебряную чашу и другую церковную утварь, а также узорчатые покровцы для отправления богослужения; все это она считала каким-то колдовским орудием христиан и на своего внука смотрела почти как на погибшего. Как она, так и старый Любонь, думали, что единственным спасением для Власта была бы женитьба; поэтому пребывание юноши в замке князя было для обоих стариков очень нежелательным.

   Когда Власт напомнил о своем узелке, оставленном у Доброгневы, последняя возвратила его, но еще более нахмурилась.

   Ярмеж между тем выбирал для юноши коня, оружие и платья и смотрел за тем, чтобы все было готово вовремя.

   Напрасно Любонь спрашивал сына, куда он едет и надолго ли, и не очень удивился, когда Власт не мог ответить ему, так как старик знал, что князь не любит заранее раскрывать приближенным своих планов. Старик предполагал, что Мешко, собираясь идти в поход, берет с собою Власта.

   Уже смеркалось, когда Власт, сев на навьюченного коня и попрощавшись со своими, уехал обратно к Цыбине.

   Теперь Власту было труднее найти дорогу, чем сюда утром. И, хотя дома старались растолковать ему, как попасть обратно в город, однако, очутившись один среди леса, он совершенно растерялся. Больших проложенных дорог там не было, только кое-где были тропинки, которых при сгустившихся сумерках, почти не было заметно. Подумав немного, он направился в ту сторону, где, по его соображениям, должен был находиться город.

   Совсем стемнело и кругом стало пустынно и тихо, а Власт, ничего больше не различая, совсем сбился с пути. Лес между тем становился все гуще и непроходимее, никакого голоса, ни признака жизни кругом не замечалось. Видя, что конь с трудом передвигается, Власт сошел с него и, взяв лошадь под уздцы, начал искать потерянную тропинку.

   Долго он так блуждал по лесу, все меньше и меньше соображая, в какую сторону ему следовало идти, как вдруг где-то далеко в чаще леса он заметил маленький огонек, куда немедленно направился. Это было возвышенное место, окруженное столетними деревьями; там был разведен костер, красный дым которого освещал верхушки дубов.

   Приблизившись к месту, где светился огонь, Власт разглядел группу людей, сидевших и стоявших вокруг костра. До его уха долетал невнятный и как бы сдавленный гул их голосов.

   Не зная, кто были эти люди, и, боясь быть ограбленным, Власт привязал своего коня к одному из пней, находящихся у подножия того места, где сидели странные ночные путники. Осторожно пробираясь сквозь чащу кустов и стараясь не делать шуму, он добрался до самой верхушки холма и там, спрятавшись за дерево, стал наблюдать за всем происходившим.

   На самой середине поляны стоял громадный старый дуб, ветви которого спускались до земли. Под этим естественным шатром был разведен костер, недалеко от которого на большой каменной глыбе, наполовину провалившейся в землю и покрытой мхом, сидело несколько стариков с длинными седыми бородами, вооруженных копьями и палками, остальные же маленькими группами ходили по поляне.

   По всему было видно, что они собрались сюда на какое-то тайное совещание.

   По очереди, один за другим, говорили старики, занявшие места на камне. Одни говорили тихо, а другие, забывая всякую осторожность, возвышали голос.

   Большинство, из находившихся там, показались Власту знакомыми, и он вспомнил, что во время своего пребывания в княжеском замке он часто встречал их близ кумирни. Это были кудесники и гусляры из капища, а также несколько жителей города и окрестностей. В этом месте, по-видимому, приносились жертвы богам, о чем свидетельствовал лежавший там большой камень.

   Когда Власт убедился в том, кто эти лица, он подошел ближе и мог свободно и лучше видеть и слышать разговор старцев, окружавших алтарь.

   - С немцами и с людьми, что у них жили, дружит, - проговорил один, - а нами брезгует!.. Песен наших не хочет слушать, а если случайно и услышит, то улыбнется и пожмет плечами... Немцы обратили в свою веру лютыков и ободрытов, взяли Чехию... пришла очередь в до нас... Горе нам... Князь нас погубит... Этот именно, не другой, по глазам видно...

   - Князю мил тот, от которого пахнет изменою, - вмешался другой старик. - В кумирню не приходит за предсказаниями; отправляется ли в поход, с нами не советуется... И много лет уже он не приносил в жертву богам ни одного раба.

   - Пусть Боян скажет, - проговорил третий старик, - бывают ли князь или сестра его в священной роще для поклонения богам или приносят ли когда-либо им жертву... никогда!..

   - Да, сделают то же самое, что в Чехии... разрушат кумирни... истребят священные рощи... и тогда распространится господство немцев! - воскликнул один из присутствующих.

   - Не бывать этому! - произнес кто-то громовым голосом. - Не так легко сдастся народ... сумеет постоять за своих богов... Смотрим мы за князем... Стогнев, который не отступает от него ни на шаг, первый восстанет против князя... К крестьянам присоединятся другие князья... сделают с ним, что с Лешками... Найдем другого правителя.

   - Войско у него в руках.

   - Бояться нечего, - послышался ответ, - войско не пойдет с ним на нас...

   Гул голосов все больше и больше усиливался.

   - Как только заметят измену, убьют его... - раздался чей-то голос.

   - А как же Сыдбор? - спросил кто-то.

   - Этот... раб князя, сделает, что прикажут, - послышался ответ.

   - К чему нам нужен Сыдбор?.. Есть у нас другие...

   И начали перечислять фамилии кандидатов на княжеский трон. Были между ними жупаны и крестьяне. Некоторых только запомнил В ласт.

   Сидевший на камне называл тех, в ком был уверен.

   - Завист, Надек, Сулин, Станец, Родощ, Бесиор, Сулента... Вдруг кто-то около Власта произнес:

   - Любонь...

   - Нет, - запротестовал другой, - Любонь у князя ноги лижет. Поднялся шум, и все начали спорить. Кто-то заподозрил и Сто-

   гнева в измене, другие защищали его, говоря, что он остался верен старой религии и готов убить князя собственными руками, если тот побратается с немцами и примет христианство.

   Долго продолжались споры, и шум становился все больше, пока кто-то не затянул песню, тотчас подхваченную остальными.

   И как будто забыли, что собрались сюда не для песен, а для совещаний.

   Власт не хотел и не мог дольше слушать, с него было довольно и того, что он узнал. Поэтому он пошел обратно и, сев на коня, поехал прямо, не зная, куда следовало направиться. Ночь была звездная, но темная; лошадь, инстинктивно ища получше дорогу, вышла на большую поляну. Потеряв надежду добраться ночью до Познани, Власт решил переночевать на поляне, как вдруг заметил как бы силуэт человека. Власт окликнул. Человек остановился.

   Приблизившись, юноша увидел старца, опиравшегося на палку, по-видимому, это был один из стариков, возвращавшихся с совещаний в свою хату. Власт подошел к нему и попросил указать дорогу.

   Старик взглянул на юношу, указал, в каком направлении находится город, сказав:

   - И я туда направляюсь. Лес скоро кончится, а там скоро увидите и город.

   На вопрос, откуда он едет, Власт ответил, что из Красногоры, и, не зная дороги, заблудился, а в городе необходимо ему быть еще до рассвета.

   - Что же, вы не здешний? - спросил старый, идя рядом с Властом.

   - Нет, я здешний, - ответил Власт, - но долго здесь не был.

   - В сражениях бывали?

   - Нет, - ответил юноша, - я в неволе у немцев был.

   - Собачьи сыны!.. - проворчал старик. - Всех нас заберут и наденут хомуты... Поработили наших братьев, живших по Лабе и Соре, разрушили капища, вырубили священные рощи... Изменили нам наши князья и пристали к врагам... старшины предали нас... но мы отомстим им... Мы глотаем теперь слезы, а они будут глотать свою кровь.

   Старик умолк на минуту, а затем начал что-то бормотать про себя, кого-то проклиная, а так как Власт ничего не отвечал, старик совсем умолк.

   Теперь Власт имел понятие о том, каково настроение народа по отношению к князю, и как поляки относятся к новой вере.

   Выйдя из леса, Власт увидел вдали над Цыбиной, там и сям, огоньки.

   - Поезжайте поскорее, - посоветовал старик, - вы торопитесь, а я пойду медленно... скучно молодому идти со стариком...

   И, опустив голову, он указал юноше тропинку, ведущую в город. Власт пришпорил коня, понесся к замку и вскоре очутился у окопов, где у костров отдыхала стража.

   У ворот его никто не задержал, и он свободно въехал в замок. Здесь он, забрав свои мешки и, расседлав лошадь, поспешил к отцу Гавриилу.

  

  

   Был теплый летний вечер, но уже чувствовалось в воздухе какое-то осеннее дыхание. Прошли июльские знойные дни, и ночи стали холоднее, а листья на деревьях, сожженные летним солнцем, казалось, опять стали принимать нежно-зеленую окраску.

   В освещении заходящего солнца Прага с окрестностями и ее замок на Градчине с прекрасной Велтавой и массой садов производили чарующее впечатление.

   Как раз напротив города группа вооруженных и пышно одетых воинов остановилась для отдыха в роще на берегу реки.

   По усталым лошадям и запыленной одежде видно было, что эти люди приехали сюда издалека. Желая немного отдохнуть, они сошли с лошадей и прилегли на траве.

   Чтобы оправиться, они нарочно выбрали это уединенное место над рекою.

   Но несмотря на то, что все запылились и устали с дороги, кортеж имел в общем очень пышный вид. Молодежь, составлявшая свиту князя, была красива и сильна. У всех у них были прекрасные лошади, покрытые чудными попонами из тонкого сукна, кафтаны и богатая сбруя, дорогое одинаковое вооружение. Число людей, составлявших свиту вельможи, который в это время отдыхал под деревом, свидетельствовало о его знатности. И действительно в дороге все оказывали ему княжеские почести.

   Слуги распрягали лошадей и вынимали из вьюков нужные вещи, а молодежь разбрелась по лесу, наслаждаясь прохладой.

   Кортеж, остановившийся здесь на отдых, принадлежал князю Мешку, сыну Земомысла.

   В состав его свиты входили Доброслав Виотский, Власт, сын Любоня, и старый отец Гавриил, которые все время держались все вместе, и, кроме них, никто не знал, куда направляется князь. Возможно, что и Стогнев догадывался о цели путешествия.

   Проводником был Доброслав, прекрасно изучивший дорогу в Прагу. Он их вел по горам и лесам, по берегам Лабы и Велтавы, не останавливаясь в селениях. По возможности, они избегали встреч с кочующими сербами и немцами и разными разбойничьими шайками. Они делали это не из трусости, так как все они были храбры и прекрасно вооружены, а просто из нежелания обращать на себя внимание.

   Когда они очутились на Чешской земле, тогда могли уже идти без особых предосторожностей, так как князь Болько был предупрежден о визите Мешка... Болеслав был рад сближению... И Полянский, и чешский князья много ожидали друг от друга; каждый, кажется, мечтал подчинить себе другого, особенно Болеслав Лютый, который считал себя гораздо сильнее, так как имел поддержку у императора, а поэтому думал воспользоваться этим визитом и подчинить себе Мешка. Победа, одержанная над венграми, окончательно вскружила ему голову, а подчинение императору он считал временным, полагая, что от этой зависимости он мог освободиться, когда только захотел бы и при содействии того же полянского князя.

   Мешко ехал задумчивый и хмурый и раз даже хотел вернуться в Цыбину, но опять начал допытывать Доброслава, по-видимому, не веря братским чувствам Болека Лютого; беспокойство Мешка увеличилось, когда они очутились в Чехии. Князь ко всем присматривался с любопытством и почти со страхом.

   Он послал Доброслава уведомить князя о своем прибытии.

   Здесь уже господствовал тот великий Бог, которому все поклонялись, кроме него одного - язычника. По дороге встречались им остатки старой веры: разрушенные и заброшенные кумирни, вырубленные священные рощи, разбитые старые алтари, поросшие травой, а на их месте кресты...

   При виде этого разрушения Мешко еле удерживал свой гнев и удивлялся, что старые боги не покарали христиан за подобное святотатство. Думая об этом, он слегка усомнился в их могуществе. Кресты, которые он встречал на каждом шагу, возбуждали в нем необъяснимый страх. Он смотрел на них, как на своих врагов. В таком невеселом настроении Мешко подъехал к самой Праге.

   Доброслав, как бы угадывая мысли Мешка, старался его уверить в братских чувствах Болька к князю. Князь слушал и молчал.

   Слуги, как раз принесли ему богатое платье и красный плащ, шитый золотом, который князь должен был надеть. Власт держал шапку, а кто-то из свиты препоясывал ему меч, как вдруг, в этот момент, показался Стогнев с необычайно радостной улыбкой на лице.

   - Милостивейший князь! - воскликнул он. - Прежде, чем нам ехать дальше, не хотите ли взглянуть на здешних девушек? Прелестные создания! Они причалили к берегу и расположились на лужайке, а теперь пляшут и поют песни. Должно быть, они прибыли сюда из княжеского замка, такие все красавицы и так роскошно одеты, точно королевны!

   Рассказывая это, Стогнев указывал на место, где находились молодые женщины.

   Хотя Стогнев говорил об этом тихо, придворная молодежь, услышав что-то о девушках, бросилась к месту, указанному Стогневом; но Стогнев прикрикнул на них и задержал, боясь, чтобы они не спугнули девиц.

   Мешко поспешно встал и пошел за Стогневом, приказывая идти за собою Доброславу.

   За лужайкой, на которой расположился Мешко, тотчас начинался густой лес, и к месту, куда веселая компания направилась, можно было подойти совсем незамеченными, так как лес здесь был очень густой. На берегу реки росли деревья, ветви которых опускались до самой земли и образовывали как бы живую стену, мешавшую бывшим на реке видеть то, что делается в лесу.

   Тихо и прохладно было в этом уединенном месте. Холодная влага реки Велтавы проникала сюда сквозь густую листву деревьев. У самого берега стояло несколько лодок, покрытых сукном, из которых, побросав на траву весла, как раз в это время выходили с шумом и песней молодые, красивые и нарядно одетые девушки.

   Знавшему чешские предания могло показаться, что Власта со своими подругами встала из могилы или, что одна из Людомировых песен воплотилась здесь