Крашевский Иосиф Игнатий - С престола в монастырь

">   Пользуясь тем, что в нем не нуждаются, Власт этот день совершенно не показывался в замке. Будучи священником, он еще накануне вечером отправился к духовникам при костеле святого Вита, прося их принять его. Изумленные и радостные духовники приняли его и старого отца Гавриила, который, утомленный с дороги, тотчас лег отдохнуть.

   Власт, вернее, отец Матвей, как его здесь звали, с нетерпением ждал следующего утра, когда ему можно будет после долгого и вынужденного отделения от церкви служить и принести бескровную жертву.

   Весь вечер он провел в молитве, не принимая никакой пищи, наконец лег спать, исполненный радости, и, раньше, чем начались игры в замковом дворе, Власт стоял уже перед алтарем, дрожащий и заплаканный. При другом алтаре служил обедню отец Гавриил, вознося к Богу благодарственные молитвы за чудесное спасение. Поодаль, стоя на коленях, молился Доброслав.

   Так долгожданную обедню Власт отслужил за спасение своей семьи и народа. Но раздумывая о том, скольких жертв потребует обращение их в христианство, он заплакал. Вспомнил разговоры, подслушанные им ночью, когда возвращался из Красногоры, и отношение отца и бабушки к христианам.

   После заката солнца к Власту, остававшемуся все время в жилище духовников при костеле святого Вита, явился отец Прокопий с радостною вестью о помолвке Дубравки с князем. Это был первый шаг его страны к обращению в новую веру. Отец Матвей бросился на колени и, горячо вознося молитвы, плакал.

   Теперь он вспомнил, что в лесу произносилось имя Стогнева. Чувствовал, что это грозит особой опасностью для князя и считал своим долгом наблюдать за любимцем Мешка и, если ему покажется его поведение подозрительным, потребовать от него открытых объяснений, а в случае отказа настаивать на отставке его от должности управляющего двором Мешко. Зная вспыльчивость Мешка, Власт предвидел уже все трудности, какие придется преодолевать князю; знал также, чего он может ожидать от своей собственной семьи. Но был готов пойти навстречу всяким страданиям и сделаться даже мучеником ради спасения их.

   Доброслав не отчаивался, он был убежден, что Мешко сумеет повести дело так, чтобы избежать всякой опасности. Но напрасно он успокаивал Власта, который ходил все время угрюмый и с каким-то страхом смотрел на общее веселье, как будто предчувствие говорило ему, что скоро придет очередь горю, слезам и кровопролитию.

   Стогнев всем любезно улыбался, но иногда у него появлялось на лице какое-то страшное выражение, и глаза блестели, как у рыси. Власт догадывался или, вернее, предчувствовал, что делается у него в душе. Все больший ужас овладевал им. Отведя Доброслава в сторону, он указал ему на этих людей.

   Здесь, не замеченные никем, они могли шепотом поговорить между собою, и Власт повторил Доброславу все, что слышал ночью в лесу, едучи из Красногоры в Познань, об угрозах князю, и о том, что имя Стогнева там часто повторялось. Обдумавши хорошенько все, Власт и Доброслав пришли к заключению, что, пока нет более веского доказательства измены Стогнева, надо молчать, так как последний легко мог теперь оправдаться перед князем и повести дело осторожнее прежнего, что было бы гораздо хуже.

   Как раньше, так и теперь, Стогнев, Войслав и все придворные относились с презрением к двум христианам. С ними разговаривали только в случае крайней необходимости, от них отворачивались и оставляли одних. Напрасно Доброслав делал всякие уступки, лишь бы сблизиться со Стогневом, тот явно избегал его.

   В этот вечер, как и в предыдущий, был устроен веселый пир с плясками и пением, и весь двор искренно веселился, а Мешко то подсаживался к старому князю и занимал его, то весело болтал с невестой, и только свита Полянского князя находилась в удрученном настроении и чуждалась чехов. Поздно вечером князь объявил, что с самого утра он должен ехать обратно в свой край, и в полночь, выпив еще раз за здоровье Мешка и Дубравки, все разошлись.

   Наследный князь Болько проводил своего будущего брата до его покоев и, расцеловавшись с ним, ушел.

   Мешко остался со Стогневом и несколькими слугами.

   Посмотрев в лицо своего любимца, он заметил вместо радости какое-то угрюмое выражение, но Стогнев не смел ничего говорить.

   - Будете иметь княгиню, - обратился князь Мешко к Стогневу, - старинного рода и знатную даму! С Болеславом мы подали друг другу руки для того, чтобы обоим стать более сильными...

   Стогнев опустил голову на грудь и ничего не ответил.

   - Что же? Это вас не радует? - спросил князь.

   Не получив ответа, князь больше с ним не разговаривал. Сделав нужные распоряжения, он приказал им оставить его одного. После их ухода князь позвал к себе Доброслава, которому еще раз выразил свое одобрение.

   - Милостивейший князь, - отвечал ему христианин. - Я счастлив, что мог услужить моему господину, но вашим придворным помолвка с чешской княжной не нравится, и они волнуются.

   Доброслав ни на кого не указывал, а князь его не допрашивал.

   Но его глаза под сдвинутыми бровями блеснули злым огнем; помолчав некоторое время, он подошел к Доброславу и, положив ему руку на плечо, сказал:

   - Ты и Власт, и сколько вас в пределах моей страны найдется христиан, приготовьте мне путь. Велик их Бог... но нелегко отстать от своих и одеть новую шкуру, когда та, в которой человек пришел на свет Божий, приросла... Тех, кто будет бунтовать, я усмирю; но мне нужны верные люди, которые будут и помогать мне, и действовать заодно со мною... Скажи правду, - прибавил он, - много ли христиан насчитывают в нашем крае?.. Знаю, что их было много и при отце и деде моем... только скрывались...

   - Немного осталось, милостивейший князь, - ответил Доброслав. - Страх преследования не одного человека отвел от Христа... Священников надо, которые бы, как Власт, шли в народ проповедовать, научать... и зоркий глаз нужен, который бы наблюдал за старшинами, жрецами и гуслярами, чтобы народ не подстрекали. Отчего бы нам не сделать того же, что сумел сделать Болько?..

   Князь, отпустив Доброслава, задумался о том, что хорошо было бы некоторых обращенных в христианство чехов пригласить в свою страну.

   На следующий день, рано утром, во дворе стояли лошади, готовые к дороге; в горнице закусывали. И Дубравка вышла к князю, чтобы проститься и сказать ему на дорогу доброе слово; вся свита Болеслава была в сборе, и десять из них, верхом, провожали потом князя до лужицкой границы. Пришел момент расстаться, и весь двор Болеслава вышел провожать Мешка, который в короткое время сумел снискать себе их дружбу, уважение и любовь. Кортеж двинулся из ворот замка при громких возгласах всех присутствующих.

   Ни Доброслав, ни Власт не смели больше напоминать князю ни об опасности, которая ему грозит, ни о том, что не следует ему особенно доверяться даже самым близким его слугам. Впрочем, опасности не было, пока с ними находились люди, посланные Болеславом провожать Мешко до самой границы его владений.

   Наконец, Полянский князь, щедро наградив чехов, отправил их обратно с поклоном в Прагу, и, оставшись один со своей свитой, велел остановиться для отдыха, и сам, утомленный дорогою и зноем, прилег под деревом и крепко заснул.

   Власт, подыскивая себе тенистый уголок, отошел далеко от обоза и лег в густом кустарнике, откуда, не замеченный никем, он мог прекрасно видеть, что делалось около князя. Жара не давала ему возможности заснуть, и он лежал, раздумывая над событиями последних дней. Вдруг совсем близко послышался ему какой-то шорох, и сквозь ветви Власт увидел недалеко от куста, под которым он укрывался, Стогнева и Войслава, шепотом переговаривавшихся о чем-то между собою. В первый момент Власту не удалось ничего разобрать, но, насторожив слух и придвинувшись осторожно к двум приятелям, он услышал несколько отрывочных фраз Стогнева.

   - Сегодня ночью... чего нам ждать больше? Ясно, что он нас предал немцам...

   - Успеем дома, - уговаривал Войслав. - Уговорим Сыдбора...

   - Для того чтобы обо всем рассказал Мешку? Никого не нужно, - настаивал Стогнев. - Я сам предателю воткну в грудь копье, и не станет его ранее, чем успеет проснуться. Мы вдвоем с тобою сладим со всей этой троицей. Это Доброслав повел его к чехам... А сын Любоня - явный христианин, разве я не видел его входящим в христианскую кумирню и братавшимся с черными жрецами?..

   Так сговаривались между собою некоторое время два заговорщика, пока Стогнев не убедил Войслава в необходимости покончить с князем до возвращения их в Познань. Решили не ложиться ночью и ждать, пока все заснут, и привести в исполнение свой ужасный план. Стогнев рассчитывал на помощь нескольких ему преданных людей, слуг князя.

   Когда заговорщики ушли, Власт, объятый ужасом, вышел из-под куста и поспешил отыскать Доброслава, чтобы известить его о грозящей опасности. Он должен был избегать глаз обоза и исполнить это так, чтобы не возбудить подозрения ни в ком. Надо было и князя предупредить о том, что ему готовилось, и по возможности обдумать защиту.

   Власту посчастливилось, он скоро нашел Доброслава в совершенно пустынном месте, чистящим своего коня. Там они, без страха быть подслушанными, могли свободно поговорить. Власт передал каким-то чудом услышанный им разговор Стогнева с Войславом.

   Мешко между тем спокойно спал под дубом, подложив под себя красную попону; Доброслав не решался будить его. Он терпеливо ждал пробуждения князя, чтобы тотчас же подойти и нему.

   Власт стал наблюдать за тем, что делается в обозе, чтобы в случае надобности задержать того, кто хотел бы подойти к князю раньше Доброслава.

   Устав с дороги, князь спал крепким сном почти до вечера; к счастью, ржание лошадей разбудило его, а когда он начал протирать глаза, Доброслав, не теряя минуты, подошел и, понижая голос до шепота, сказал:

   - Милостивейший князь, Власт подслушал разговор: Стогнев с Войславом решили убить вас ночью...

   Мешко не тронулся с места, остался спокойным и равнодушным. Он велел передать себе все, что Власт слышал, и, встав со своего места, отпустил преданных ему юношей, не проронив больше ни слова.

   Немедленно велел седлать лошадей. Стогнев подошел к князю за приказами. Мешко не подавал виду, что подозревает его. Заговорил с ним обыкновенным тоном, приказав поскорее собраться в путь, и со спокойным выражением лица сел на лошадь.

   Доброслав был изумлен и решил, что князь не поверил рассказам Власта, а так как больше не оказалось случая поговорить с князем, то он держался вблизи, чтобы в случае надобности защищать его.

   Дорога все время шла дремучим лесом, через который с трудом приходилось пробираться; кто пожелал бы наблюдать Мешко, не мог бы уловить на лице его даже тени беспокойства. Уже поздно вечером он отдал приказ расположиться в лесу между скалами, образовавшими как бы стену, перед которой протекала река Лаба. Противоположный берег был тоже страшно крутой. Сквозь поредевший в этом месте лес виднелась даль реки, которая несла свои воды то между лугами и непроходимыми лесами, то между разбросанными в хаотическом беспорядке гигантскими серыми каменными глыбами.

   Приказано было развести костры и жарить дичь, убитую по дороге, а лошадей пустить на луга. Князь выбрал место для ночлега под старой сосной и велел приготовить себе там постель, заявив Стогневу, что утомлен, и приказав всем лечь спать пораньше, так как он решил на заре тронуться в дальнейший путь.

   Доброслав с возрастающим беспокойством присматривался к князю, в котором не замечал ни малейшей перемены в настроении. Стогнев, наоборот, нервничал и ходил нахмуренный.

   После ужина все поспешно начали укладываться спать, оставив только стражу в некотором расстоянии от обоза; костры мало-помалу начали потухать, и черная молчаливая ночь спустилась над табором. Доброслав и Власт подползли поближе к князю, чтобы в случае опасности прийти к нему на помощь. Кругом царила абсолютная тишина. Немного спустя, из-под старой сосны раздалось ровное и сильное дыхание спящего Мешко.

   Прошло еще несколько минут, и двум христианам, спрятавшимся в кустах, послышался шорох: это Стогнев и Войслав подкрадывались к князю, который все сильнее похрапывал. Ночь была темная, и можно было различить только силуэты двух убийц.

   Они остановились возле Мешка, и вдруг раздался придушенный крик.

   Доброслав кинулся к князю и увидел, как тот, вскочив, схватил Стогнева за горло и, бросив его на землю, задушил. Войслав, который в первый момент онемел от ужаса и неожиданности, бросился наутек.

   Когда Власт и Доброслав приблизились, Стогнев был уже мертв.

   Князь крикнул, чтобы немедленно зажигали костры. Он спокойно продолжал стоять над трупом, ища глазами сообщника Стогнева.

   Когда вспыхнул огонь, глазам слуг представилась страшная картина; встревоженные, они стояли, не зная, что делать дальше.

   Мешко сделал знак, чтобы оттащили труп Стогнева и сбросили со скалы в Лабу. Никто не смел противоречить, и приказ был немедленно исполнен. Затем была послана погоня за Войславом, но напасть на его след не удалось. Бегство Войслава было доказательством его измены.

   Тело Стогнева с шумом скатилось со скалы. Мешко приказал подбросить сухих поленьев в костры и, не разговаривая ни с кем, прилег на прежнее место и, опершись головою на руку, задремал. Слуги, оледеневшие от ужаса, вернулись на свои места.

   Начальство над людьми князь поручил Доброславу; на рассвете в обычном порядке обоз тронулся в дальнейший путь; удрученные, все ехали молча.

   Никто не смел вспомнить Стогнева, и при въезде в замок над Цыбиной на вопросы о том, куда девался Стогнев, свита отвечала молчанием.

  

  

   Еще во время путешествия Доброслав передал Власту, что князь разрешает ему поехать в Красногору с тем условием, чтобы он немедленно являлся на каждый зов Мешка. Приехав в замок над Цыбиной, Власт тотчас хотел отправиться к отцу, но старая Сро-киха, узнав о возвращении своего любимого дитяти, прибежала к нему немедленно.

   Не прошло даже часа, как князь вернулся со своей свитою в замок; казалось, что никто еще не проговорил ни слова, но уже откуда-то всем стало известно, зачем и куда ездил Мешко и с чем он вернулся.

   Весть о смерти Стогнева пала на мирных обитателей замка, как гром с ясного неба. На лицах всех видна была грусть, смешанная с ужасом. Никто не смел явно расспрашивать подробностей этого страшного происшествия, но, прячась по углам и пустынным закоулкам замкового двора, вернувшиеся только что из памятного для них путешествия шептались, рассказывая обо всем непосвященным.

   Из половины дома, где жили женщины, доносился плач и как бы горевание; везде царило замешательство. Княжна Горка ждала брата, еле сдерживая свое нетерпение.

   Мешко между тем, возвратясь домой, немедленно выслал гонца к Сыдбору, находившемуся как раз в Гнезне, приказывая передать, чтобы, не теряя ни минуты, приехал в замок.

   Верховому предстояло сделать, таким образом, шесть миль, чтобы Сыдбору осталось достаточно времени явиться на Цыбину до наступления ночи.

   Доброславу князь поручил начальство над всем своим двором...

   Старая Срокиха, целуя и лаская своего любимого Власта, на которого она смотрела как на родного сына, стала расспрашивать и настойчиво допытываться обо всем случившемся. Юноша напрасно старался отделаться неведением. Везде уже ходили страшные слухи.

   Все были перепуганы. Власт, которому было приказано молчать, не мог ничего ответить на вопросы, задаваемые его старой нянькой. Сказал только, что ездили в Прагу, но это не было ни для кого тайной. Срокиха все время печально кивала головою.

   - Голубчик мой! - плача, говорила она. - Страшные наступили для нас дни. Недаром вы ездили к чехам, в Прагу. Гроза на нас надвигается и неволя, все пропадем... Старцы наши предсказывают кровавое будущее...

   Напрасно Власт старался уйти от нее, старушка, плача, обнимала и ласкала его, как будто предчувствовала недоброе и боялась его потерять. Хотелось ей опять пойти с ним к своей госпоже, княжне Горке, но Власт упросил отпустить его к отцу. Приласкав и расцеловав, добрая старушка отпустила его, беспокоясь о нем еще более от того, что ничего от него не могла узнать.

   Избегая всяких вопросов, Власт пошел седлать коня, думая тотчас же отправиться в Красногору, чтобы прибыть туда до сумерек. Большим утешением для него было то, что он вез из Праги для служения полученные там вино и облатки, которых ему не удалось бы испечь дома.

   Вино в то время было большой редкостью и почти нельзя его было достать, а хлеб для служения духовенство желало иметь приготовленным с необычайной заботливостью. Святой Вацлав сам срезывал колосья пшеницы, сам выбирал и выжимал сок из винограда, из которых вино и хлеб приготовлялись для святой жертвы (евхаристии, мессы). С таким же благоговением готовились к службе и другие священники.

   Власт, который был долго лишен этого духовного священнического утешения, готовился, хотя и тайно, отслужить мессу где-нибудь в лесу, в пустынном месте, надеясь в богослужении почерпнуть силу и найти утешение. Готовился он к этому с необыкновенным усердием, как человек сильно проголодавшийся, а когда вспоминал свою семью, то плакал горькими слезами отчаяния, не будучи уверенным в том, что ему удастся обратить их в христианство. Он сам не знал, как взяться за это великое дело, но чувствовал, что это его священная обязанность. Изо всех душ, которые он хотел спасти, судьба его близких родных больше всего его беспокоила.

   Весь погруженный в подобные размышления, Власт подъехал совсем близко к Красногоре, уже виден был родительский дом, и сердце забилось в его груди беспокойно. Вдруг Ярмеж, возвращавшийся верхом с поля, остановил его, радостно приветствуя.

   - Вот как обрадуется вам наш господин! - сказал Ярмеж. - Если б вы знали, с каким нетерпением он вас ждет!..

   - И я спешил домой, но ослушаться приказания князя я не смел. Все ли здоровы? - осведомился Власт.

   - Доброгневе что-то нездоровится, еле держится на ногах. Лю-бонь для вас засватал Младу, придется вам, не отдыхая, ехать с отцом к невесте и к свадьбе готовиться, - сообщил Ярмеж.

   Власт задрожал и побледнел и, ничего не отвечая, ехал дальше. Ни одной минуты он не колебался, как поступить. Если отец захочет заставить его жениться, юноша решил пасть к его ногам, что бы ни случилось, открыть ему, что он христианин и священник, давший обет безбрачия.

   Разговаривая, они подъехали к дому, где у ворот уже их ждали слуги, они, услыхав конский топот, вышли навстречу, а увидев Власта, поспешили известить об этом хозяина дома.

   Первая выбежала встречать Власта его сестра Гожа, вслед за ней появился несколько нахмуренный старый Любонь. Когда Власт обнял отца за колени, старик, похлопав его рукой по плечу, заворчал:

   - Наконец-то смиловался князь надо мною. Где вы были? Ездил я справляться о тебе в замке, там мне сказали, что князь взял тебя куда-то с собою. Охотились на волков, что ли?

   - В Чехию ездили, - ответил Власт.

   - В Чехию? - нахмурившись, спросил старик. - Зачем туда? Добычу привезли?

   - Думается мне, что лучше этого: мир! - пояснил юноша.

   Любонь нервно передернул плечом, но ничего не ответил. Вскоре и бабушка показалась на пороге дома и, как всегда, недовольными и подозрительными глазами смерила Власта.

   Не расспрашивая больше ни о чем, старый Любонь заявил ему, что на следующий день он куда-то едет и что берет сына с собою.

   Власт, предупрежденный через Ярмежа, знал, куда собирается его отец, но спрашивать не посмел и ждал, чтобы отец сам ему сказал.

   Одна Гожа оживляла весь дом своей жизнерадостностью, она все время пела и, хлопоча около ужина, весело смеялась. Старая Доброгнева, сидя за прялкой, только недовольно ворчала. Старый Любонь, любивший песни, в этот вечер велел позвать девушек, которые пели до поздней ночи, и вечер при лучинах прошел тихо и приятно. Доброгнева дремала над своей прялкой, веретено выпало у нее из рук, но спать она не уходила.

   Поздно уже было, когда Любонь, встав со скамьи, подошел к сыну и сказал:

   - Ярмеж приготовит тебе новую одежду, приоденься получше, завтра поедем свататься. Я тебе сам выбрал молодую, прекрасную и богатую жену; пора тебе в жизнь вступить да и к хозяйству привыкать.

   Власт вздохнул, подошел к отцу и, поцеловав его руку, тихим, но твердым голосом, проговорил:

   - Отец и милостивый господин мой! Я не могу жениться... Пришло время сказать тебе всю правду: я принял новую веру и дал обет христианскому Богу не знать никогда женщин.

   Это признание, сделанное среди общей тишины, было прервано криком старой Доброгневы, которая, опрокинув на пол свою прялку, подбежала к внуку со сжатыми кулаками.

   Дерзость сына как будто отняла у Любоня способность говорить, и он стоял некоторое время, как остолбенелый. Вдруг из груди его вырвался какой-то рев, он замахнулся и изо всей силы ударил сына, который упал на землю.

   Власт ударился виском о твердую ногу стола, и кровь брызнула из его головы. От боли, ужаса и утомления он упал в обморок.

   Гожа, которая прибежала на крик отца, видя лежащего окровавленного брата, бросилась на колени и, обхватив руками голову брата, громко заплакала.

   Любоня нисколько не тронула эта сцена.

   Власт начал приходить в себя; он медленно открыл глаза, и сестра, вытиравшая его окровавленный висок, помогла ему подняться. Юноша оперся на стол.

   - Собака ты неверная! - вскрикнул старый Любонь. - Думаешь, что я позволю тебе делать, что тебе вздумается и против моей воли? Я волен делать с моим сыном, что захочу, у меня есть право жизни и смерти, ты должен слушаться меня и исполнять мои приказания...

   Доброгнева и жестами рук, и взглядом подтверждала слова Любоня; Власт молчал.

   - Покайся немедленно и будь мне послушным. Не быть тебе христианином! Лучше щенка усыновлю вместо тебя!

   - Отец и господин, - опять проговорил Власт. - Я всегда буду исполнять все твои приказания, но от моей веры не отрекусь и сделаю то, что мне велит мой Бог, даже тогда, если мне придется поплатиться за это жизнью.

   Любонь дал беспощадную пощечину сыну в его окровавленное лицо... и в этот момент он почувствовал на своей руке кровь собственного дитяти и вздрогнул. Гожа, обнимая брата, плакала... Старик дрожал от гнева и бегал по избе, старая ведьма Доброгнева, подскакивая с кулаками к лицу внука, повторяла:

   - Собака!

   Власт стоял, молча, покачиваясь и опустив голову на грудь.

   - Будешь послушным! - кричал Любонь. - Или пропадешь, неверная собака!

   - Делайте со мною, что хотите, - ответил он. - Я в вашей власти...

   В первый момент Любонь ослепленный гневом хотел позвать дворовых и велеть сечь сына и уже, заикаясь, начал давать приказания, но Гожа бросилась ему в ноги и, хотя он в первый момент ее оттолкнул, она сильно уцепилась за него белыми руками. Крик и плач раздавались по всему дому, разбуженные слуги прибежали под окна господского дома и смотрели, не понимая, в чем дело. Женщины плакали и заламывали руки. Ярмеж грустный стоял на пороге.

   Это немного отрезвило старого Любоня.

   - Связать его! - крикнул он. - На чердак, в хлев посадить и не выпускать... Черствый хлеб и воду дать ему... пусть умирает от голода.

   Ярмеж, желая спасти Власта, сказал старику, что чердак занят.

   - В яму его, в яму! - вскричал Любонь. - Принесите веревки... связать его... Продам, как раба, убью, как собаку!..

   Напрасно их умоляла Гожа, обращаясь то к отцу, то к Власту, чтобы уступил старику. Но Власт молчал, а старик загорался все большим и большим гневом. Боясь, чтобы старик опять не бросился на сына, Ярмеж предпочел исполнить его приказание и принес веревки.

   - В яму его! - еще раз повторил Любонь.

   Эта яма, выкопанная во дворе, служила зимой для хранения овощей, а летом тюрьмой. Туда спускали провинившихся, а вход закрывали дверью, на которую клали тяжелые камни.

   Власт, послушный приказанию, направился к выходу. Гожа, закрыв глаза руками, упала на пол. Все присутствующие в избе молчали, только слышно было громкое дыхание, вырывавшееся из груди Любоня и ворчание старой Доброгневы.

   - Будешь слушаться? - видя уходившего сына уже на пороге, еще раз спросил старик.

   - Отец!.. Я не могу... я должен быть послушным Богу...

   И, обращаясь к Ярмежу, спокойно сказал ему:

   - Веди меня.

   Это мужество и постоянство слабого на вид человека, над которым так надругались, произвело на всех странное впечатление. Старая Доброгнева бесилась, Гожа плакала, Любонь дрожал от гнева, Ярмеж стоял остолбенелый.

   - Веди его в яму! - крикнул еще раз Любонь.

   Власт послушно двинулся вперед, не проронив ни слова; прошли сени и очутились на дворе.

   - Поддайтесь отцу... вы не выдержите долго в яме... - шепотом проговорил Ярмеж. - Что вы делаете?.. Уступите!

   - Веди меня, - еще раз повторил Власт, - пусть свершится его воля, я смерти не боюсь...

   На пороге показался старик и разъяренным голосом крикнул Ярмежу:

   - В яму!

   Не было уже спасения. В конце двора находился высохший колодезь. Подойдя к нему, Ярмеж отвалил двери, но сердце у него болезненно сжалось, он выпустил из рук веревку.

   - Беги! - шепнул он юноше.

   - Куда? - удивленно сказал Власт. - Делай, что тебе приказано... Я бежать не могу и не хочу...

   Итак, надо было исполнить приказание строгого отца. Ярмеж указал яму и помог Власту спуститься в нее. Сам сел на краю и, опершись на руку, остался на страже, не зная, что делать дальше.

   Любонь разгонял пока дворовых, собравшихся вокруг дома, приказывая убираться вон, в свои берлоги... В ужасе разбежались все и моментально исчезли...

   Шум и крик в доме сменились глубоким молчанием. В светлице осталась только старуха со сложенными на груди руками, гревшаяся перед очагом, и Гожа, которая все время плакала, лежа на полу.

   Поздняя ночь уже наступила, и первые петухи начали петь. Старик отец вместо того чтобы лечь у себя на постели, присел на пороге перед домом, опершись головою на руку, и остался так до утра, все еще не приходя в себя от гнева.

   Рассвет застал его на пороге. Ярмеж лег на земле над ямой и там только под утро, утомленный, заснул. В доме было тихо и темно. У потухшего очага дремала старая Доброгнева, бормоча что-то сквозь сон. Гожа прикорнула в углу на скамье, опираясь головой о стол, и так уснула.

   Рабочий день начался, и парубки повели лошадей на водопой, когда Любонь встал со своего места и пошел к яме; увидев над ней спящего Ярмежа, топнув на него ногою, приказал разбуженному сотнику закрыть отверстие дверью и затем ушел прочь.

   Когда Ярмеж нагнулся над ямой, чтобы сказать несчастному слово утешения, то увидел его на дне ее, стоящим на коленях и спокойно молящимся. Сотник медленно закрыл отверстие дверью и, задумавшись, ушел.

   Наступивший день прошел без перемены; Власту спустили в его яму только хлеб и воду; Ярмежу, пожелавшему заговорить с узником, стоявшая вдали Доброгнева погрозила своим веретеном. Любонь не поехал ни на охоту, ни в поле, а просидел почти весь день без движения у себя дома, а когда ему подали обедать, оттолкнул от себя миску. Пил только одну воду.

   Под вечер явился на пороге дома старец с гуслями за спиною.

   Известный всему околотку своими предсказаниями, песнями и умением лечить людей, он все время ходил от одного двора к другому, зная, что его там и накормят, и напоят, а за гостеприимство ему придется платить только песнями и предсказаниями. Звали его Варгой. Частым гостем он был и у Любоня.

   Старый Варга, с седой растрепанной бородою, с распустившимися по ветру длинными волосами, в серой сермяге, с белым посохом в руке и с мешком за спиною входил в дом, как хозяин, занимая за столом первое место и приказывая подавать себе лучшие блюда, причем он не стеснялся указывать на недостатки хозяев и ругал самых могущественных, которые покорно выслушивали его и даже побаивались. Считали его сильным чародеем. Говорили, что будто даже остальные старцы-кудесники преклонялись перед ним, как перед главою. С ним считались.

   Когда надо было подбодрить воинов, отправлявшихся на войну, никого не вызывали, кроме Варги, умевшего лучше других предсказывать посредством земли, огня и деревяшек, и хотя он был уже стар, однако ходил и днем, и ночью один, не боясь ни человека, ни зверя.

   Как это было у него в обычае, Варга, заглянув во двор, сам открыл себе ворота и, не видя никого кругом, к кому бы мог обратиться с вопросом, смело направился к дому. Здесь он увидел сидящего на скамье и как бы застывшего Любоня.

   - Старик, что с тобою? - позвал он. - Болен, что ли?

   Хозяин поднял голову, посмотрел помутневшими глазами на кудесника и, ничего не отвечая, подперся на руку и так застыл. Варга оставил у дверей свою палку и мешки и, приблизившись к хозяину, взял его за руку.

   - Говори же, старик, что с тобою?

   - Тяжело говорить! - прошептал Любонь.

   Гусляр впился в воина своими проницательными глазами, потряс головой и сел напротив хозяина на скамью.

   - Скажешь ли ты мне наконец, что с тобою? - проворчал он.

   В этот момент из светлицы вышла со своей прялкой Доброгнева.

   - Что это у вас такое? Неладное что-либо случилось дома? - спросил он.

   Доброгнева свирепо закачала толовой.

   - Да, у него был сын, а у меня внук... потеряли мы его... Вернулся из немецкой неволи... собакой, немцем, предателем... Вчера пришлось бросить его в яму, как бешеную собаку.

   Варга ударил кулаком по столу и сказал:

   - Двенадцать лет его не было! Вы оплакали его... забыли... Чем же сегодня хуже?

   - Лучше бы умер!.. - воскликнул Любонь.

   - Умори его голодом... - спокойно проговорил Варга. - Не получить тебе утешения от сына-христианина... напрасно... Умеют они, эти чародеи, переделать человека на свой лад так, что откажется от родной матери и отца... Попробовал он их хлеба - нашего есть больше не захочет...

   Варга стал говорить шепотом:

   - Да, что твой один сын!.. Скоро они нам всем глотки перережут... Князь уже побратался с христианами и вскоре рука об руку пойдет с немцами и нас возьмет в ярмо. Им что!.. Ездили к чехам... там князь жену себе засватал... Горе нам!.. Горе нам!..

   Любонь поднял голову и посмотрел на кудесника.

   - Князь за то, что Стогнев посмел ему противоречить, задушил его! Передушит и нас всех, если о себе не позаботимся... передушит...

   Варга вздохнул; его сильный голос становился каким-то плаксивым.

   - А вы, старые бабы... это потерпите?! - вдруг, выходя из себя, вскричала Доброгнева.

   - К прялке, старуха, - гневно проворчал гусляр, - к прялке!.. Вам нечего вмешиваться в наши дела...

   Доброгнева, опустив голову, послушная, не смея проронить слова, подвинулась к углу, к прялке и начала вытягивать длинную нить. Варга, облокотившись на стол и глядя в глаза Любоню, грустно тряс своей старческой головой.

   - Правда ли это, что ездили в Чехию за княгиней? - спросил Любонь. - Неужели Мешко продаст нас за одну девку?..

   - За девку не продаст, - ответил Варга. - Но за то, чтобы нас угнетать... обратить в рабство, как сделал немец со своим народом... Отнимут у нас свободу и наших богов отнимут...

   - Да, если мы это ему позволим, - заворчал Любонь.

   Варга придвинулся к нему, посмотрел на сидящую поодаль

   Доброгневу и стал ему что-то нашептывать. По лицу и глазам его видно было, что то, о чем он говорил, сильно его трогало. Глаза Варги то горели, то прятались под сдвинутыми бровями, он сжимал кулаки, дергал за плечо Любоня, то поднимал кверху руки, то бил ими об стол, ерзал на своей скамье, хохотал, и все лицо у него передергивалось; наконец он умолк. Любонь встал и, казалось, что будто кудесник влил в его жилы новую струю жизни.

   Наступило время ужина; принесли миски с мясом, хлеб, всякую еду и пиво, на которые набросился проголодавшийся Варга. Любонь только пил и все время шептался со стариком.

   Уже наступила ночь, как вдруг послышался конский топот и голоса у ворот, и вскоре в избу вошел покрытый плащом мужчина. Остановился на пороге и стал разглядывать присутствующих. Только убедившись в том, что в светлице, кроме Любоня и Варги, никого не было, открыв лицо, вошел.

   Это был Войслав, конюший князя, бежавший в лес после неудачного покушения на Мешка.

   Войслав, старинный знакомый и дальний родственник, пришел просить у Любоня приюта.

   Хозяин, который почти ничего не знал о происшедшем и даже о судьбе Стогнева, принял его, как княжеского посланца и старого друга.

   - С чем приходите? - спросил он. - Верно, вас князь прислал? Только бы не за сыном...

   Войслав как-то странно замахал руками и, ничего не отвечая, присел молча на скамью; посмотрел на Варгу. Старый бродяга угадывал как будто его мысли.

   - Что вы смотрите мне в глаза, как будто в первый раз видите Варгу? Говорите при мне смело, что сердце на язык положит.

   Любонь с любопытством смотрел на побледневшего и осунувшегося родственника.

   - Что-то ты не в духе? - спросил он.

   - Разве ничего не знаешь? - охрипшим голосом ответил Вой-слав.

   - А что мне знать, лежу дома...

   - А сын твой где? - справился Войслав.

   Старый Любонь недовольно поморщился, но решил никому правды не говорить: слишком большим срамом считал он для себя непослушание собственного дитяти и то, что его сына отняли у него христиане, поэтому он тихо ответил:

   - Я отправил сына со сватами... Женю его...

   - На самом деле? - спросил ошеломленный Войслав. - Что же, значит, заставил его?.. Ведь я сам видел его в Праге с христианскими жрецами, как он исполнял в их кумирне какие-то обряды... а тем, кто к ним принадлежит, нельзя жениться...

   - Да, пришлось заставить его, - ответил вспыльчиво Любонь, - выбить ему из головы эту немецкую веру... Эк испугался моих угроз... и исполнил мое приказание.

   - Ничего он вам не говорил о нашем путешествии? - продолжал спрашивать Войслав.

   - Я не очень этим интересовался, - солгал старик, по-видимому, не желая распространяться на эту тему. - Да и какие у меня могут быть разговоры с молокососом?

   Он махнул рукой.

   - Не будет вам большой радости от сына... - начал Войслав, - нет... Хорошо, что я спасся, а то благодаря ему мог бы поплатиться жизнью, как Стогнев. Слуги видели вашего сына, лежащим в кустах и подслушивающим мой со Стогневом разговор, а затем он нас и предал князю...

   - О чем же вы говорили? - спросил удивленный Любонь.

   Войслав вскочил со скамьи, сильно взволнованный.

   - Что мне скрывать? Мешко хочет продать нас немцам. Поехал в Прагу, чтобы проторговать нашу шкуру. Это ясно. За это даст ему Болько младшую девку с богатым приданым... свою дружбу и царскую милость... Мы все это со Стогневом знали... Так что же ждать было, что ли, пока Мешко полезет всем на голову?!

   Об остальном уж можно было догадаться. Войслав считал лишним давать пояснения и после нескольких минут молчания, продолжал:

   - И когда мы ночью пришли к князю, он нас ждал уже, предупрежденный вашим сыном... Задушил Стогнева, как букашку!.. Я спасся бегством... а теперь скитаюсь.

   Наступило долгое молчание. Войслав ходил по избе взад и вперед... Варга наблюдал за ним; а Любонь углубился в грустные размышления.

   - Дадите мне приют? - спросил Войслав.

   - Хорошее место выбрал!.. - вознегодовал Варга. - Чудак ты!.. Под самым боком князя, где каждую минуту могут зайти княжеские люди, которые тебя знают!.. Пойдешь со мною!.. Я тебе дам убежище, где будешь в безопасности... Спрячу тебя в кумирне, куда нет доступа обыкновенному человеку. Нам такие люди, как ты, нужны...

   Войслав внимательно слушал старика.

   - Пойдешь со мною! - повторил Варга.

   - А я могу дать тебе хату в лесу на пасеке, - вставил Любонь.

   - Только бы мне не встретить твоего сына, собачью веру! - сказал Войслав. - Хотя и заставил ты его жениться, но я ему не верю... Продаст он и жену, и вас, и меня, если ему это удастся... а от этой веры, которая прилипает к человеку, как смола, не откажется...

   Задумавшись, со взором, устремленным в землю, Любонь тихо повторял:

   - Задушил Стогнева!..

   - Собственными руками, - пояснил Войслав, жадно попивая из кубка, который стоял на столе. - Ждал его... схватил его за горло... и даже несчастный не успел крикнуть... Тело его Мешко велел после этого со скалы в Лабу бросить, а сам опять лег спать, как будто ногою мышь раздавил... Не произнес ни слова... Когда вернулись на Цыбину, то князь передал начальство над двором Доброславу и немедленно призвал к себе Сыдбора, а теперь, должно быть, готовится уже к свадьбе... Таков он... Как поступил с одним, сделает с остальными, даже не поморщив бровей... Мы рассчитывали на Сыдбора, у него большая сила в руках... но это тоже собака, привыкшая вилять хвостом и лизать брату ноги... с ним и разговаривать не стоит.

   - Будто, кроме него, никого нет? - подхватил старый Варга. - Князей разве мало?

   - Не князей, а людей!.. - волнуясь, вскричал Войслав. - Прежнюю храбрость убили Пясты... сделали из нас рабов... мужества нет... все пугливы... пойдут, куда велят, на кого повелят, на родных отцов даже.

   - Неправда! - воскликнул Варга, вскочив со своего места. - Плохо наш народ знаешь! Еще не все обузданы, как тебе кажется... в лесах живет прежняя свобода и старые обычаи... как раньше, собираются на вечах и не позволят гнать себя, как стадо...

   Начали разговаривать о судьбе полян и о грозящей им опасности; Любонь меньше всех вмешивался. Наступила ночь, когда, наконец, Варга встал от стола.

   - Темная ночь, но я дороги хорошо знаю... вам и мне лучше ходить ночью, чем днем. Пойдем... найдем ночлег.

   Когда Войслав и Варга стояли уже на пороге, Любонь, вдруг загородив им выход, сказал:

   - Знаете старого Любоня! Я пойду с вами! Не обращайте внимания на то, что Мешко захочет перетащить меня на свою сторону и что я ему кланяюсь... Если будут вам нужны люди, возьмите меня и моих воинов...

   И крепко пожал руку Войслава.

   - За сыном наблюдай! - напомнил Войслав.

   - Не бойся, я о нем не беспокоюсь.

   Любонь проводил обоих до ворот. Варга пошел вперед, а Войслав за ним верхом на лошади, и вскоре оба исчезли в ночной темноте.

  

  

   Когда кончалась жатва, и с полей был убран весь хлеб, обыкновенно начинались осенние празднества, приносились жертвы богам и воссылались благодарственные молитвы. Дня для них обозначено не было, и в каждом селе и деревне и в больших дворах выбирали для такого праздника день по собственному усмотрению, и устраивались они по мере сил и возможности то очень пышно, то поскромнее. Заготовлялись в большом количестве пиво и мед, а молодежь, пользуясь случаем, выбирала себе девушек, так как свадьбы по большей части устраивались осенью и зимою, когда земля была вспахана, посевы были сделаны и все полевые работы закончены.

   Обычай празднования уборки хлеба с полей сохранился и при княжеских дворах, и там устраивались пиршества для рабочих и всей молодежи, а кудесники в кумирне предсказывали и приносили жертвы.

   Так и в этом году Мешко раньше, чем обыкновенно, пригласил в замок всех старшин и богатых землевладельцев, и хотя вся уже страна была полна слухами о его же