Коллинз Уилки - Бедная мисс Финч

ия Луциллы к нему, она тщательно скрывала это ради Оскара. Слепота ее внушала ему неподдельное сострадание, безумная мысль, что зрение может быть еще возвращено ей, возникла из этого чувства. Нюджент не был против брака Оскара, он даже оскорбил ректора (он постоянно чем-нибудь оскорблял мистера Финча), намекнув, что со свадьбой можно бы поспешить. Я сама слышала его слова.

   - Церковь рядом. Отчего бы вам не надеть своего облачения и не сделать Оскара счастливым завтра же после завтрака?

   Мало того, его, почти как женщину, интересовали малейшие подробности всей истории отношений Оскара с Луциллой. Я ему указала на брата как на источник информации. Он не отказывался переговорить с ним, но не сознавался, что это ему тяжело, поэтому просто оставил Оскара в, стороне и стал расспрашивать меня о Луцилле. Как все начиналось с ее стороны? Я напомнила ему, о романтическом появлении его брата в Димчорче и предоставила самому судить, как должно оно было подействовать на горячее воображение молодой девушки. Но Нюджент не захотел судить сам, а продолжал упорно расспрашивать меня. Когда я рассказала ему весь несложный роман, одно обстоятельство, по-видимому, сильно поразило его.

   Впечатление, произведенное на Луциллу с первого раза сходством с голосом брата, очень его заинтересовало. Он этого не понимал, он над этим смеялся, он этому не верил. Я была принуждена напомнить ему, что Луцилла слепа и что любовь у других, зарождающаяся в сердце с помощью зрения, у нее могла возникнуть лишь посредством слуха. Это объяснение, высказанною мною, подействовало на него, заставило задуматься.

   - Голос его, - рассуждал он про себя, все держа в уме эту загадку.

   - Говорят, у меня голос точь-в-точь такой же, как у Оскара, - сказал он, внезапно обращаясь ко мне. - Вы тоже находите?

   Я отвечала, что в этом не может быть сомнения. Он встал со стула, вздрогнув, словно внезапно почувствовал холод, и переменил разговор. При следующей встрече с Луциллой он не только не был свободней в обращении с ней, но и, напротив, стеснялся более прежнего. Как с первой встречи они отнеслись друг к другу, так, по-видимому, суждено им было относиться друг к другу и до конца. Со мною он был всегда развязен, с Луциллой никогда.

   Какое заключение должна была сделать из всего этого такая опытная женщина, как я?

   Теперь очень хорошо знаю какое. Но клянусь, как честная женщина, тогда я не знала этого. Мы не всегда (позволите напомнить) бываем последовательны. Самые умные люди делают иногда нелепые промахи, точно так же, как у глупых людей появляются по временам проблески ума. Вы, может быть, обнаружили свойственное вам умение вести дела свои в понедельник, вторник и среду, но из этого еще не следует, что вы не сделаете ошибки в четверг. Объясняйте, как хотите, но я слишком долгое время, как ни печально для моего самолюбия, ничего не подозревала, ничего не замечала. Я смотрела на его обращение с Луциллой, как на непонятную странность, вот и все.

   В течение первых двух недель, о которых идет речь, лондонский доктор приезжал навестить Оскара. Он уехал очень довольный результатами своего лечения. Страшная падучая болезнь, по его заключению, не будет больше мучить пациента и пугать друзей его. Можно смело отпраздновать свадьбу в условленное время. Оскар излечен.

   Посещение доктора, привлекая снова внимание к происшедшей в Оскаре перемене, поставило опять и вопрос о двусмысленном положении его относительно Луциллы.

   Мы с Нюджентом советовались об этом. Я сказала ему, что нам следовало бы объединенными силами склонить Оскара к откровенному и мужественному признанию. Нюджент не ответил на это прямо ни да, ни нет. Он, мгновенно принимавший решения во всем остальном, тут попросил времени подумать.

   - Мне нужно сначала знать одно, - сказал он. - Мне нужно понять эту странную антипатию Луциллы к темному цвету, которая так тревожит моего брата. Можете вы объяснить ее?

   - А Оскар пытался объяснить? - осведомилась я со своей стороны.

   - Он упомянул об этом в одном из своих писем ко мне и пытался растолковать эту странность по приезде моем в Броундоун в ответ на мой вопрос, заметила ли Луцилла перемену в нем. Но несмотря на все его старания, я все-таки ничего не понял.

   - Что же вас затрудняет?

   - А вот что. Как могу я заметить, она не чувствует инстинктивно присутствия смуглых людей или темных красок в комнате. Только тогда, когда уведомляют ее об их присутствии, обнаруживается ее антипатия. Из какого состояния ума берет начало это странное ощущение? Кажется, невозможно, чтобы краски имели для нее какое-нибудь значение, если правда, что она ослепла в год. Как же вы объясняете это? Может ли существовать чисто инстинктивная антипатия, не проявляющаяся, пока не пробудят ее внешние влияния, и не основывающаяся ни на каком физическом ощущении?

   - Я думаю, может, - отвечала я. - Почему, когда я едва умела ходить, отскакивала от первой встречной собаки, которая залает на меня. Я не могла знать тогда ни по опыту, ни от других, что лай собаки иногда предшествует укусу. Страх мой, очевидно, был чисто инстинктивным.

   - Тонкое замечание, - сказал он, - но все-таки не удовлетворяющее меня.

   - Не забудьте также, - продолжала я, - что с темными красками у нее иногда соединяется определенно неприятное ощущение. Они действуют на ее нервы через осязание. Она таким образом узнала, что на мне темное платье, в первый день, как я с ней познакомилась.

   - Однако она трогает лицо моего брата и не замечает в нем никакой перемены.

   Я дала и на это возражение удовлетворительный, по моему, но не по его мнению, ответ.

   - Я вовсе не уверена что она не открыла бы истины, если бы прикоснулась к нему впервые после того, как лицо его потемнело, - сказала она. - Но теперь она находится под влиянием мнения, уже составленного на основании того, что ощущала прежде, прикасаясь к его лицу. Примите во внимание, как мнение это может действовать на чувство осязания; припомните также, что изменился лишь цвет кожи, а ее ткань осталась та же, и по-моему становится понятным, как перемена могла укрыться от нее.

   Он покачал головой; он сознался, что не может оспаривать моего толкования; но все-таки он не был удовлетворен.

   - Осведомлялись ли вы, - спросил он, - о том времени детства ее, когда она еще не была слепа? Может быть она до сих пор еще чувствует следы потрясения, испытанного, пока обладала зрением.

   - Мне не приходило в голову осведомляться об этом.

   - Нет ли здесь под рукой кого-нибудь, кто был подле нее в первый год ее жизни? Едва ли, впрочем, найдется такой человек после стольких лет.

   - Есть в доме такое лицо, - сказала я. - Ее старая нянька еще жива.

   - Пошлите за ней сейчас же.

   Зилла пришла. Объяснив сначала, что ему от нее нужно, Нюджент прямо приступил к занимавшему его вопросу.

   - Не испугалась ли когда-нибудь ваша молодая хозяйка, будучи еще ребенком, какого-нибудь темного человека или темного предмета, внезапно появившегося пред ней?

   - Никогда. Я не подпускала к ней ничего такого, что могло бы испугать ее, пока она, бедняжка, не ослепла.

   - Уверены ли вы совершенно в надежности вашей памяти?

   - Совершенно уверена относительно всего прошлого. Зиллу отпустили. Нюджент, до сих пор необыкновенно серьезный и озабоченный, обратился ко мне с видом облегчения.

   - Когда вы предложили мне объединенными силами склонить Оскара к признанию, - сказал он, - я несколько опасался могущих произойти последствий. После того что я сейчас услышал, опасения мои отпали.

   - Какие опасения? - спросила я.

   - Чтобы признание Оскара не привело к размолвке между ними, которая могла бы отсрочить свадьбу. Я против всяких отсрочек. В особенности мне хочется, чтобы свадьба Оскара не откладывалась. В начале нашего разговора, признаюсь, я думал, как Оскар, что лучше сначала сыграть свадьбу, а потом рискнуть признаться. Но после того, что сказала нянька, я не вижу серьезного риска.

   - Словом, - спросила я, - вы соглашаетесь со мной?

   - Я соглашаюсь с вами, хотя я самый упрямый человек на свете. Теперь все шансы, кажется мне, в пользу Оскара. Луциллина антипатия не то, чего я опасался, не антипатия, крепко коренящаяся в органической болезни глаз. Это не более, - твердо решил Нюджент, словно человек, глубоко сведущий в физиологии человека, - это не более как болезненная причуда, следствие ее слепоты. Она может от нее отделаться, непременно, я полагаю, отделалась бы, если бы обладала зрением. Словом, после того что узнал я сегодня, думаю, как вы: Оскар делает из мухи слона. Ему давно следовало объясниться с Луциллой. Я имею на него безграничное влияние. Я буду вас поддерживать. Оскар признается во всем на этой же неделе.

   Мы заключили договор пожатием рук. Видя его таким бодрым, живым, энергичным, именно таким, каким мне всегда хотелось видеть Оскара, я, признаюсь, к стыду своему, пожалела, что мы его не встретили в сумерках в тот вечер, который открыл для Луциллы новую жизнь.

   Переговорив обо всем, что хотели сказать друг другу в отсутствие наших влюбленных, отправившихся гулять по горам, мы расстались, и я думала, что в этот день мы уже не встретимся. Нюджент отправился в трактир, чтобы посмотреть конюшню, которую намеревался превратить в мастерскую, так как не было в Броундоуне комнаты столь обширной для первой громадной картины, какою "великий утешитель-художник" намеревался изумить свет. А я, не имея других дел, пошла встречать Оскара и Луциллу на обратном пути с прогулки. Не найдя их, я возвращалась домой через Броундоун. Нюджент сидел в одиночестве на низком заборе пред домом, куря сигару. Он встал и пошел мне навстречу, таинственно приложив палец к губам.

   - Не входите в дом, - сказал он, - и не говорите громко, чтобы вас не услышали. Он указал на маленькую угловую комнату, уже знакомую читателю. - Оскар заперся там с Луциллой и в эту минуту признается ей во всем. Я подняла глаза и руки в удивлении. Нюджент продолжал.

   - Я вижу, вам хочется знать, как все это произошло. Сейчас узнаете. Пока я осматривал конюшню (она далеко не так просторна, чтоб быть моею мастерской), оскаров слуга принес мне написанную карандашом записку, в которой убедительно просил меня от его имени тотчас же прийти к нему в Броундоун. Я застал Оскара ожидающим меня перед домом в ужасном волнении. Он предостерег меня так, как я сейчас вас, чтоб не говорил громко. И по той же самой причине - Луцилла находилась в доме.

   - Я думала, они пошли гулять, - прервала я.

   - Они и пошли гулять. Но Луцилла жаловалась на усталость, и Оскар привел ее в Броундоун отдохнуть. Ну, я спросил, в чем дело. Ответом было, что оскарова тайна вторично была выдана в присутствии Луциллы.

   - Опять Джикс! - воскликнула я.

   - Нет, не Джикс, на этот раз слуга Оскара.

   - Как же это случилось?

   - Случилось через одного деревенского мальчика. Когда Оскар с Луциллой пришли, он ревел около дома. Они спросили, что с ним. Мальчишка отвечал, что броундоунский слуга побил его. Луцилла пришла в негодование. Она потребовала непременно, чтоб это дело было расследовано. Оскар оставил ее в гостиной, к сожалению, как оказалось, не затворив за собой двери, позвал слугу в коридор и спросил, за что он бил мальчика. Слуга отвечал: "Я ему дал тумака в пример другим". - "Что же он сделал?" - "Стучал в дверь палкой (это уж он не впервые делает, когда вас нет) и спрашивал, дома ли синее лицо". Луцилла слышала каждое слово в отворенную дверь. Нужно ли говорить вам, что произошло затем?

   Вовсе не нужно было говорить. Я слишком хорошо помнила, что произошло в тот первый случай в саду.

   - Понимаю, - сказала я, - она, конечно, потребовала объяснения. Оскар, конечно, запутался и просил вас выручить его. Что же вы сделали?

   - Что собирался сделать сегодня утром, как говорил вам. Он твердо рассчитывал, что я встану на его сторону, бедняк! Жалко было смотреть на него. Однако для его же пользы я не уступил. Я предоставил ему на выбор: объяснить ей происшедшее самому или поручить объяснение мне. Нельзя было терять ни минуты. Не в таком она была состоянии духа, чтобы с нею можно было шутить. Оскар вел себя отлично, он всегда ведет себя отлично, когда я прижму его к стенке. У него хватило мужества осознать, что ему самому следует объясниться, а не мне за него. Я обнял беднягу, чтоб ободрить его, втолкнул его в комнату, затворил за ним дверь и вышел сюда. Ему бы уже следовало закончить разговор. Да он и закончил! Вот он идет.

   Оскар выбежал из дома с непокрытой головой. Он был заметно взволнован, я сразу поняла, что что-то не ладно. Нюджент заговорил первый.

   - Что случилось? - спросил он. - Ты сказал ей правду?

   - Я пытался сказать ей.

   - Пытался? Что это значит?

   Оскар обнял брата рукой за шею и положил голову ему на плечо, не говоря ни слова.

   Я с своей стороны задала ему вопрос.

   - Луцилла отказалась вас слушать? - спросила я.

   - Нет.

   - Она что-нибудь такое сказала или сделала.. ?

   Он поднял голову с плеча брата и прервал меня.

   - Не тревожьтесь о Луцилле. Луциллино любопытство удовлетворено.

   - И она довольна вами?

   Он опять опустил голову на плечо брата и ответил тихо:

   - Совершенно довольна.

   Мы с Нюджентом поглядели друг на друга в изумлении. Луцилла все слышала, она осталась с ним в прежних отношениях. Он сообщил нам этот необыкновенно счастливый результат, и сообщил с потухшим взглядом голосом, полным отчаяния. Терпение Нюджента лопнуло.

   - Кончим эту мистификацию, - сказал он резко, отстраняя от себя Оскара. - Я требую ясного ответа на ясный вопрос. Она знает, что мальчик стучался в дверь и спрашивал дома ли "синее лицо". Знает ли она, что значила выходка мальчика? Да или нет?

   - Да.

   - Она знает, что ты - "синее лицо"?

   - Нет.

   - Нет!!! Так кто же это, по ее мнению?

   Пока он спрашивал, Луцилла появилась в дверях дома. Она повернула слепое лицо вопросительно сначала в одну, потом в другую сторону.

   - Оскар! - позвала она. - Зачем вы ушли от меня? Где вы?

   Оскар, дрожа, обратился к своему брату.

   - Бога ради, прости меня, Нюджент! - сказал он. - Она думает, что "синее лицо" - ты.

  

   При таком необычном признании, высказанном так неожиданно, такими простыми словами, даже энергичный Нюджент не совладал с собою. У него вырвался крик, который долетел до слуха Луциллы. Она тотчас же обернулась к нам, предполагая, что крик испустил Оскар.

   - А! Вот вы где! - воскликнула она. - Оскар! Оскар! Что с вами сегодня?

   Оскар не в состоянии был отвечать ей. Он бросил умоляющий взгляд на Нюджента, когда Луцилла подходила к нам. Безмолвный упрек, который прочел он в глазах Нюджента лишил его последних сил. Он плакал молча, плакал, как женщина, на груди брата.

   Надо было кому-нибудь прервать затянувшееся молчание. Я заговорила первая.

   - Все благополучно, друг мой, - сказала я, идя навстречу Луцилле. - Мы проходили мимо дома, а Оскар выбежал и остановил нас.

   Мои объяснения пробудили в ней новую тревогу.

   - Нас? - переспросила она. - Кто с вами?

   - Нюджент со мною.

   Последствия случившегося трагического недоразумения тотчас же обнаружились. Луцилла побледнела как полотно от мучительного чувства, что находится в обществе человека с синим лицом.

   - Подведите меня к Нюдженту, чтоб я могла поговорить с ним, но не прикасаясь к нему, - шепнула она. - Я слышала, какая у него наружность. О! Если бы вы видели его таким, каким я вижу в темноте. Я должна сдержать себя. Я должна говорить с оскаровым братом ради Оскара.

   Она схватила меня за руку и прижалась ко мне. Что было мне делать? Что сказать? Я не знала ни что говорить, ни что делать. Я глядела то на Луциллу, то на близнецов. Вот предо мною Оскар, слабый, подавленный унизительным положением, в какое поставил себя относительно женщины, на которой собирался жениться, и относительно брата, которого любил. А вот Нюджент, сильный, владеющий собою, он обнял брата, поднял голову и дает мне рукой знак, чтоб я молчала. Он был прав. Стоило мне оглянуться на лицо Луциллы, чтобы понять, что опасная и трудная задача вывести ее из заблуждения не может быть разрешена тут же на месте.

   - Вы расстроены, - сказала я ей. - Пойдемте домой.

   - Нет, - ответила она. - Я должна привыкнуть говорить с ним, начну сегодня же. Подведите меня к нему, но чтоб он меня не трогал.

   При нашем приближении Нюджент освободился от Оскара, который, очевидно, не мог помочь нам в столь затруднительном положении. Он указал на низкую ограду дома, предлагая брату подождать там в стороне, до тех пор пока он будет в состоянии говорить с Луциллой. Благоразумие этого поступка обнаружилось немедленно. Луцилла позвала Оскара, как только тот отошел от нас. Нюджент ответил, что Оскар пошел в дом за шляпой.

   Звук голоса Нюджента дал ей возможность рассчитать расстояние, на каком она находилась от него, и без моей помощи. Все еще держа меня за руку, она остановилась и заговорила.

   - Нюджент, я узнала от Оскара то, что ему давно следовало сказать мне (она останавливалась после каждой фразы, с трудом сдерживаясь, с трудом переводя дух). Он заметил одну безрассудную мою антипатию. Не знаю как. Я старалась скрыть ее от него. Ни к чему говорить, в чем она состоит.

   Она замолчала. Все крепче и крепче прижималась Луцилла ко мне, все старательнее боролась с овладевшим ею непреодолимым нервным отвращением. Он слушал девушку, смущенный, как всегда в ее присутствии, а в этот раз смущенный более обыкновенного. Глаза его были опущены в землю. Нюдженту как будто не хотелось даже поглядеть на нее.

   - Кажется, я понимаю, - продолжала Луцилла, - отчего Оскар не хотел сказать мне...

   Она остановилась, не зная, как выразиться, чтоб не оскорбить его.

   - Сказать мне, - начала она снова, - чем вы не похожи на других. Он боялся чтобы, по глупой слабости моей, я не почувствовала предубеждения против вас. Хочу сказать, что я не позволю себе этого сделать. Никогда не было мне так стыдно, как теперь. У меня также есть свой недостаток. Мне следовало бы сочувствовать вам, а между тем...

   Голос ее становился слабее и слабее. Она тяжело опиралась на меня. Взглянув на нее, я увидела, что еще немного и она упадет в обморок.

   - Передайте вашему брату, что мы пошли домой, - сказала я Нюдженту.

   Он впервые взглянул на Луциллу.

   - Вы правы, - ответил он, :

   - отведите ее домой.

   Нюджент опять сделал знак, чтоб я молчала, и пошел к брату, ждавшему у ограды перед домом.

   - Он ушел? - спросила Луцилла.

   - Ушел.

   Пот выступил у нее на лбу. Я вытерла ей лицо платком и повернула девушку к ветру.

   - Вам теперь лучше?

   - Да.

   - Вы можете дойти до дому?

   - Легко.

   Я взяла. Луциллу под руку. Мы прошли несколько шагов. Вдруг она остановилась, как будто пугаясь чего-то впереди, подняла трость и начала ею водить по воздуху, словно устраняя какое-то препятствие, словно раздвигая в густом лесу ветки, преграждающие путь.

   - Что вы делаете? - спросила я.

   - Очищаю воздух, - ответила Луцилла. - Воздух наполнен им. Меня теснят со всех сторон темно-синие фигуры. Дайте мне руку. Пойдемте!

   - Луцилла!

   - Не сердитесь на меня. Я уже начинаю приходить в себя. Никто лучше меня не знает, какая это глупость, какое безумие. У меня есть сила воли - как ни трудно мне будет, я обещаю переломить себя в этот раз. Я не могу и не хочу показать оскарову брату, что он для меня предмет ужаса.

   Она опять остановилась и, как бы в благодарность, поцеловала меня.

   - Вините мою слепоту, друг мой, а не меня. Если б я могла видеть... О! Разве можете вы понять меня, вы, не живущие в темноте!

   Она прошла несколько шагов молча, задумавшись, и опять заговорила:

   - Вы не будете смеяться над тем, что я вам скажу?

   - Вы знаете, что не буду.

   - Представьте себе, что вы лежите в постели ночью.

   - Ну?

   - Я слышала, что люди иногда вдруг просыпаются среди ночи, не разбуженные никаким шумом, и им кажется, без всякой особой причины, что есть кто-то или что-то в темной комнате. Случалось ли это когда-нибудь с вами?

   - Конечно, душа моя. Это почти со всеми случается, когда нервы несколько расстроены.

   - Очень хорошо. Так и у меня есть воображение, есть нервы. Когда это с вами случалось, что вы делали?

   - Я зажигала огонь и удостоверялась, что ошиблась.

   - Представьте же, что у вас нет ни свечи, ни спичек, что ночь без конца и что вы остаетесь с своим воображением в темноте. Вот мое положение. Вам нелегко было бы успокоиться в таких условиях, не правда ли? Вы, может быть, мучились бы очень безрассудно, положим, но очень мучились.

   Она подняла свою тросточку с грустной улыбкой.

   - Может быть, вы дошли бы до такой же глупости, как ваша Луцилла, и стали бы отмахиваться тростью.

   Прелесть ее голоса, ее лица усиливали действие этих трогательно простых и печально правдивых слов. Она заставила меня понять больше прежнего, что значит быть в одно и то же время одаренным богатым воображением и пораженным слепотой. На одну минуту мною целиком овладели сочувствие и любовь к ней. На одну минуту я забыла ужасное положение, в каком все мы находились. Луцилла безотчетно напомнила мне о нем, заговорив снова.

   - Может быть, я напрасно вынудила Оскара сделать признание, - сказала она, взяв меня под руку и продолжая идти. - Я могла бы привыкнуть к его брату, если бы не знала, какая у него наружность. Однако я чувствовала, что в нем есть что-то странное, хотя мне и не говорили, и я не знала, что именно. Должно быть, были у меня основания для того отвращения, которое я с первого же раза к нему почувствовала. Не будем говорить об этом. Если б я и не заставила Оскара признаться, истина обнаружилась бы рано или поздно. Знаете ли, что я чуть-чуть недовольна Оскаром? Помните, как признался он в саду, что окрасил себе лицо, представляя синюю бороду для забавы детей? Нехорошо, неделикатно было с его стороны показать такую бесчувственность к страшному уродству брата. Следовало вспомнить об этом, не следовало смеяться над этим. Ну довольно, пойдемте, откроем фортепиано и постараемся забыться.

   Чем все это кончится, когда ей скажут, а сказать ей будет необходимо, в какое страшное заблуждение она впала: Что будет с нею? Что будет с Оскаром?

   Признаюсь, я побоялась дать на это ответ.

   Дойдя до конца долины, я в последний раз оглянулась на Броундоун. Близнецы стояли все на том же месте, где мы их оставили. Хотя лиц нельзя было различить, я видела ясно Оскара, сидящего на ограде, и Нюджента, стоящего подле него, положив ему руку на плечо. Даже на таком расстоянии различие их характеров выражалось в позе каждого. Войдя в изгиб долины, скрывший их от моих глаз, я подумала (так легко успокоить женщину), что сила, чувствовавшаяся в движениях Нюджента, произвела на ум мой ободряющее действие. Он найдет выход, сказала я себе. Нюджент выручит нас.

  

   Мы сидели за фортепиано, как предложила Луцилла. Она пожелала, чтоб я играла одна. Я разучивала с нею тогда одну из сонат Моцарта. Я попыталась дать урок. Никогда, ни прежде, ни после, не играла я так дурно, как в тот день. Божественная ясность и простота, возвышающая, по моему мнению, музыку Моцарта над всякой другой когда-либо написанной музыкой, может быть достойно передана только исполнителем, всецело погруженным в нее. Мучимая тревогами, я могла лишь искажать эти небесные мелодии, сыграть их прилично я была не в состоянии. Луцилла приняла мои извинения и села на мое место.

   Прошло полчаса, из Броундоуна не было известий.

   Сами по себе полчаса, конечно, - время короткое. При томлении же, которое вы испытываете, пока решается важный вопрос, полчаса - целая вечность. Каждая минута, которая проходила, не выводя Луциллу из ее заблуждения, возбуждала во мне новое угрызение совести. Чем дольше оставим мы ее в неведении, тем труднее для всех нас будет тяжкая обязанность открыть девушке истину. Я начинала волноваться. Луцилла, с своей стороны, стала жаловаться на усталость. После испытанных ею тревог наступила неизбежная реакция. Я посоветовала ей пойти в свою комнату отдохнуть. Луцилла послушалась. В моем тогдашнем настроении было невыразимым облегчением, остаться одной.

   Походив взад и вперед по гостиной, тщетно, стараясь найти выход из окружающих нас трудностей, я сказала себе, что нечего ждать здесь напрасно известий. Братья еще в Броундоуне, в Броундоун я и решилась пойти.

   Я заглянула тихонько в комнату Луциллы. Она спала. Сказав Зилле, чтоб та присмотрела за своей хозяйкой, я ускользнула из дома. Переходя через лужайку, я услышала, что отворяется садовая калитка. Еще минута, и мне встретился именно тот человек, которого я больше всего хотела видеть, - Нюджент Дюбур. Он взял у Оскара ключ, и один отправился в приходский дом сообщить мне, что произошло между ним и братом.

   - Вот первый счастливый для меня случай сегодня, - сказал он, встретившись со мною. - Я спрашивал себя, как добиться разговора с вами наедине. И вот вы здесь, свободны и одни. Где Луцилла? Можем ли мы рассчитывать, что нам не помешают?

   Я дала ему положительный ответ на оба вопроса. Нюджент был очень бледен и утомлен. Прежде чем он заговорил, я уже заметила, что он пережил немало с тех пор, как я его оставила. В конце сада была беседка, из которой открывался вид на приволье окружающих гор. Тут мы уселись, и я со свойственною мне горячностью начала разговор с главного вопроса:

   - Кто объяснит Луцилле ее ошибку?

   - Никто не объяснит.

   Этот ответ ошеломил меня. Я поглядела на Нюджента в немом изумлении.

   - Нечему удивляться, - сказал он. - Позвольте мне изложить вам мой взгляд на это дело в двух словах. Я имел серьезный разговор с Оскаром...

   Женщины, как известно, не умеют слушать. Я не лучше других женщин в этом отношении. Я не дала ему договорить.

   - Оскар сказал вам, как произошла эта ошибка?

   - Оскар не больше вас мог сказать мне. Он признался что, оставшись с нею лицом к лицу, совершенно растерялся, сам не знал, что говорить. Он потерял голову, она потеряла терпение. Представьте себе его нервное замешательство в столкновении с ее нервною раздражительностью - результат понятен. Из этого ничего не могло выйти, кроме недоразумения и ошибки. Когда мы ушли, я обдумал случившееся. По-моему, ничего другого сделать нельзя, кроме как покориться обстоятельствам, не падая духом. Придя к этому убеждению, я закончил тем, чем большею частью кончаю, - разрубил гордиев узел. Я сказал Оскару: тебе хотелось бы оставить Луциллу в теперешнем ее заблуждении до вашей свадьбы? Вы его знаете, незачем нам говорить, что он ответил. Хорошо, сказал я, утри глаза и успокойся. Синим человеком я начал, синим человеком я и останусь до поры до времени. Не стану описывать вам благодарность Оскара. Я предложил, он согласился. Вот и весь выход из затруднений, какой мне представляется.

   - Ваш выход бесчестный и лживый, - отвечала я. - Я протестую против такого жестокого злоупотребления слепотой Луциллы. Я отказываюсь от всякого участия в подобной проделке.

   Нюджент вынул сигарету.

   - Действуйте как вам угодно, - сказал он. - Вы видели, в каком жалком состоянии была она, когда принудила себя говорить со мною. Вы видели, наконец, как не могла она сладить с ужасом и отвращением своим. Перенесите на Оскара этот ужас и это отвращение (к которым прибавится еще презрение), представьте себе последствия, которые могут возникнуть в результате пробуждения у Луциллы этих чувств, прежде чем он станет ее мужем. Сделайте все это, если у вас хватит духу. Я люблю беднягу. У меня духу не хватает. Вы позволите мне закурить?

   Я разрешила движением руки. Прежде чем продолжать разговор, я поняла, что необходимо постигнуть этого загадочного господина, если только возможно.

   Нетрудно было объяснить его готовность пожертвовать собой ради Оскара. Он ничего не делал наполовину, он любил грудью встречать трудности, перед которыми остановился бы другой. В нем могла заговорить теперь та же братская любовь, которая спасла жизнь Оскару во время суда. Меня озадачивало не поведение его в данном случае, а тон, которым он себя оправдывал, и манеры его, когда он говорил. Благовоспитанный, блестящий молодой человек, каким знала я его прежде, стал до крайности суровым и резким. Он ждал, что я отвечу ему с суровостью, вовсе не вызываемой обстоятельствами и не соответствующей прежним представлениям моим о нем. Что тут под поверхностью таилось что-то, какое-то внутреннее побуждение, скрываемое им и от брата, и от меня, это видела я так же ясно, как свет солнца и тени на горах, расстилавшихся предо мной. Но какое это было побуждение, я не в силах была отгадать. Мне на ум не приходила та страшная тайна, которую Нюджент скрывал от меня. Не подозревая истины, я сидела пред ним невольной свидетельницей завершения борьбы несчастного с самим собою, последнего его усилия не обмануть брата и подавить жгучую страсть, овладевшую им. Пока Луцилла будет считать его уродом, всем покажется естественным, что он избегает ее из уважения к ее спокойствию. В отдалении от нее заключалась для него последняя возможность воздвигнуть непреодолимую преграду между собой и Луциллой. Он уже пытался прежде создать себе другое препятствие, он старался ускорить свадьбу, после которой Луцилла стала бы для него недоступной, будучи женой его брата. Эта попытка не удалась. Теперь ему оставалось только одно - избегать встречи с ней, пока она не выйдет замуж за Оскара. Он согласился сохранить то положение, в какое поставил его Оскар, как единственное средство достигнуть желаемой цели, не возбуждая подозрений, и в награду за свою жертву встретил с моей стороны глупый протест, бессмысленное сопротивление. Вот побуждения, чистые, благородные побуждения, как известно мне теперь, которые руководили им. Вот истинное толкование резких речей, которые смутили меня, суровости, которая меня раздражала, - толкование, данное позднейшими событиями.

   - Что же, - сказал он, - союзники мы или нет? Заодно вы со мной или против меня?

   Я не проявила старания понять его и ответила прямо на поставленный прямой вопрос:

   - Не отрицаю, что если вывести Луциллу из заблуждения, это может иметь серьезные последствия, - сказала я. - Но тем не менее я не хочу принимать участия в таком жестоком обмане.

   Нюджент поднял палец кверху, как бы предостерегая меня.

   - Подумайте, мадам Пратолунго! В настоящих обстоятельствах вы можете сделать непоправимое зло. Нечего стараться отговорить вас. Я прошу вас только подождать. До свадьбы еще много времени. Может случиться, что вы сами откажетесь от необходимости открывать Луцилле истину.

   - Что же может случиться? - спросила я.

   - Луцилла может увидеть его таким, каким мы его видим, - отвечал Нюджент. - Луцилла может узнать истину собственными глазами.

   - Как! Вы еще не оставили безумной мысли излечить ее слепоту?

   - Я оставлю эту мысль, когда немецкий хирург скажет мне что она безумна, не ранее.

   - Вы говорили об этом с Оскаром?

   - Ни слова. Я никому, кроме вас, не скажу об этом ни слова, пока немец не пристанет благополучно к берегам Англии.

   - Вы ожидаете приезда его до свадьбы?

   - Конечно. Он уехал бы из Нью-Йорка со мною, если бы не один больной, который еще нуждался в его уходе. Никакие новые пациенты не удержат его в Америке. Его необычный успех составил ему состояние. Желание всей его жизни увидеть Англию, и он имеет на это средства. Он может приехать сюда с первым ливерпульским пароходом.

   - А когда он приедет, вы намерены привезти его в Димчорч?

   - Да, если Луцилла согласится.

   - А если Оскар не согласится? Она примирилась со своею слепотой. Если вы встревожите ее понапрасну, вы можете сделать ее на всю жизнь несчастною женщиной. На месте Оскара я не согласилась бы на такую опасную попытку.

   - Оскару по двум соображениям выгодно идти на эту опасность. Я повторю то же, что уже говорил вам. Если зрение ее будет восстановлено, в ней произойдет не одна только физическая перемена. Новый дух вселится в нее с приобретением новых чувств. Оскару постоянно грозит опасностью болезненная причуда ее, пока она слепа. Если только воображение ее изменится под воздействием зрения, если только она, увидит его, как мы его видим, и привыкнет к нему, как мы привыкли, будущность Оскара с нею обеспечена. Согласны ли вы оставить дело в теперешнем положении на случай, что немецкий хирург приедет сюда до свадьбы?

   Я согласилась на это, невольно удивляясь странному совпадению его слов со словами, сказанными мне раньше Луциллой. Нельзя было отрицать, что теория Нюджента, как ни странной казалась она, подтверждалась мнением самой Луциллы о своем положении. Покончив, таким образом, на время с нашими разногласиями, я перевела разговор на деликатный вопрос об отношении Нюджента к Луцилле.

   - Как вам видеться, - спросила я, - после впечатления произведенного на нее сегодняшнею встречей?

   Он гораздо мягче ответил на этот вопрос. И тон, и манеры его изменились к лучшему.

   - Если б я мог действовать как хочу, - сказал Нюджент, - Луцилла теперь была бы уже избавлена от опасности встретиться со мною. Она услышала бы от вас или от Оскара, что дела принудили меня оставить Димчорч.

   - Оскар не соглашается на ваш отъезд?

   - Оскар слышать не хочет о моем отъезде. Я старался всячески убедить его, обещал вернуться к свадьбе - напрасно! "Если ты оставишь меня здесь одного с мыслью о зле, которое я совершил, о жертвах, на которые я тебя вынудил, я умру от горя. Ты не знаешь, какая поддержка для меня твое присутствие, ты не знаешь, какую пустоту буду чувствовать я, если ты уедешь". Я так же слаб, как Оскар, когда он так говорит со мною. Против собственного убеждения, против желания своего, я уступил. Лучше было бы мне уехать, гораздо лучше.

   Он сказал эти последние слова таким голосом, который заставил меня содрогнуться. Это был просто голос отчаяния. Как плохо понимала я его тогда! Как хорошо понимаю теперь! В этих грустных словах оставлял след последний остаток чести, последний остаток правдивости. Бедная, невинная Луцилла! Бедный, виновный Нюджент!

   - Итак, вы остаетесь в Димчорче, - начала я снова. - Что же вы будете делать?

   - Все, что могу, чтоб избавить ее от дикого страдания, которому невольно подверг ее сегодня. Она не может преодолеть в моем присутствии болезненного отвращения, я это вижу ясно. Я буду избегать ее, удаляться от нее постепенно так, чтоб отсутствие мое не удивляло ее. Я буду с каждым днем реже и реже бывать в приходском доме, дольше и дольше оставаться в Броундоуне. После свадьбы их...

   Он замолчал, слова как будто застряли у него в горле. Он занялся раскуриванием сигары и долго раскуривал ее.

   - Когда Оскар женится, он не будет считать присутствие мое необходимым для своего счастья. Тогда я уеду из Димчорча.

   - Вам придется объяснить причину вашего отъезда.

   - Я объясню истинную причину. Здесь нет для меня достаточно просторной мастерской, как я уже говорил вам. И даже если бы нашел я мастерскую, оставаясь в Димчорче, я не сделал бы ничего порядочного. Ум мой не стал бы живее, способности не развивались бы в здешней глуши. Пусть Оскар живет здесь тихою жизнью семьянина. Мне нужна другая атмосфера, атмосфера Лондона или Парижа.

   Он вздохнул и рассеянно посмотрел на горы, видневшиеся в отворенную дверь беседки.

   - Странно видеть вас унылым, - сказала я. - Ваша веселость казалась неистощимой в тот первый вечер, когда вы застали мистера Финча за чтением "Гамлета".

   Нюджент бросил окурок сигары и горько засмеялся.

   - Мы, артисты, всегда переходим из одной крайности в другую, - ответил он. - Как вы полагаете, что я думал, прежде чем вы заговорили со мной?

   - Не могу догадаться.

   - Я думал, что лучше бы мне вовсе не приезжать в Димчорч!

   Не успела я произнести ответного слова, как послышался голос Луциллы, зовущий меня из сада. Нюджент вскочил.

   - Мы все сказали, что нужно? - спросил он.

   - Да, на сегодня, по крайней мере.

   - Так на сегодня прощайте!

   Он ухватился за деревянную перекладину над дверью беседки и, перескочив через низкую ограду сада, скрылся в поле. Я откликнулась на зов Луциллы и поспешила к ней. Мы встретились на лужайке. Она была бледна и расстроена, как будто испугана чем-то.

   - Не случилось ли чего-нибудь в доме? - спросила я.

   - Ничего не случилось ни с кем, кроме меня, - отвечала она. - Впредь, когда я буду жаловаться на усталость, не советуйте мне ложиться в постель.

   - Почему же? Я заглянула к вам, идя сюда. Вы спали крепко и, по-видимому, совершенно спокойно.

   - Спокойно! Никогда в жизни вы так не ошибались. Я была измучена ужасным сном.

   - Вы были совершенно спокойны, когда я вас видела.

   - Значит, это началось после. Пустите меня сегодня к себе ночевать. Я боюсь спать одна.

   - Что же вам снилось?

   - Мне снилось, что я стою в венчальном платье перед алтарем незнакомой церкви и что священник, голос которого слышу я в первый раз, совершает обряд бракосочетания...

   Она остановилась, тревожно махнув рукой по воздуху.

   - Несмотря на слепоту мою, - проговорила она, - я и теперь его вижу.

   - Жениха?

   - Да.

   - Оскара?

   - Нет.

   - Кого же?

   - Оскарова брата. Нюджента Дюбура (Упоминала ли я прежде о том, что иногда бываю очень глупа? Если нет, то хочу заявить об этом теперь.) Я засмеялась.

   - Чему тут смеяться? - спросила она сердито. - Я видела его ужасное, безобразное лицо. Я никогда не бываю слепою во сне. Я чувствовала, как синяя рука его надевает кольцо мне на палец. Постойте, это еще не все. Я выходила за Нюджента Дюбура добровольно, не помышляя о слове, данном Оскару. Да, да, я знаю, что это не более как сон. А все-таки мысль об этом мне невыносима. Мне мучительно изменять Оскару даже во сне. Пойдемте к нему. Я хочу услышать от него, что он меня любит.. Пойдемте в Броундоун. Я так расстроена, что не хочу идти одна. Пойдемте в Броундоун.

   Приходится мне сделать еще одно унизительное признание - я старалась отговориться от прогулки в Броундоун. (Бесчувстве