Буссенар Луи Анри - Пылающий остров

ный цвет белый мундир инсургентского вождя.

   Смертельно раненный, генерал выпустил поводья и, падая с лошади, успел только пробормотать костенеющим языком:

   - Доконали-таки... удалось, наконец, им!.. Боже, защити... мою... несчастную родину!.. Да здравствует... свободная... Куба!..

   И Масео умер.

   Серрано рвал на себе волосы и отчаянно кричал, между тем как весь отряд инсургентов, охваченный паническим ужасом, быстро умчался с места катастрофы, покидая своего вождя на произвол судьбы.

   Только один остался ему верен до конца - один Франциско Гомец не обратился в бегство и не желал осрамить имени, которое носил.

   Юноша поспешно спрыгнул с лошади и бросился к Масео, но встретив тусклый, неподвижный взор любимого вождя, понял, что все кончено, и громко зарыдал, упав на грудь человека, которого он любил, как отца.

   А доктор Серрано продолжал до конца разыгрывать свою гнусную комедию. Он быстро расстегнул мундир убитого и приложил ухо к его груди. Убедившись, что сердце перестало биться, предатель поднялся на ноги и воскликнул дрожащим, как бы проникнутым скорбью голосом:

   - Все кончено!.. Нашего дорогого Масео не стало... Нужно отомстить за него! Идем, Франциско!

   Но молодой человек покачал головой и твердо проговорил:

   - Я не отойду отсюда ни на шаг и пока жив, никому не позволю дотронуться до тела моего генерала. Не все же трусы. Надеюсь, кто-нибудь явится сюда за телом.

   Серрано сделал свое дело и не находил нужным настаивать. Он молча вскочил на лошадь и вскоре скрылся из вида.

   После отъезда предателя из рощи выскочил отряд испанских солдат, чтобы убедиться, что вождь инсургентов действительно убит.

   Испанцы быстрыми шагами направились к месту, где лежал убитый Масео и стоял с поникшей головой Франциско Гомец. Юноша надеялся, что бежавшие инсургенты возвратятся за трупом своего вождя, и решился ждать их, а в случае надобности - защищать дорогие останки до последней капли крови.

   Заметив приближение испанцев, Франциско укрылся за своей лошадью и выстрелил в них из карабина Винчестера, которым были вооружены все офицеры инсургентов.

   Вид этого храброго юноши, почти мальчика, готовившегося оспаривать драгоценные останки у многочисленного и хорошо вооруженного отряда имел столько величия и благородства, что офицер, командовавший испанцами, был поражен и крикнул ему:

   - Вы можете удалиться! Мы вас пропустим, оставьте только нам труп!

   - Ни за что! - с непоколебимой твердостью отвечал Франциско и снова выстрелил в тесно сплоченную массу испанцев.

   Один из солдат упал.

   - Пли! - скомандовал испанский офицер.

   Целый град пуль посыпался на отважного юношу. Лошадь, за которой он стоял, со стоном повалилась на землю.

   Франциско обернулся и, удостоверившись, что отряд его не возвращается, тихо прошептал:

   - Бедный генерал, я не могу спасти даже твоего тела!

   Он лег на землю за трупом лошади и, превозмогая страшную боль в раненой руке, выстрелил в нападавших еще несколько раз.

   Между тем испанцы подходили ближе и ближе, продолжая осыпать одинокого защитника трупа Масео градом пуль.

   Но вот Франциско выронил карабин и, вытянувшись, остался неподвижен.

   Несколько испанских кавалеристов подскакали и нагнулись над телом Масео.

   - Да, это действительно Антонио Масео! - воскликнул один из них.

   Громкое восклицание удовольствия пробежало по рядам испанцев.

   Командующий отрядом отдал трупу инсургентского вождя честь своей саблей и громко сказал:

   - Сеньоры! Нашего самого опасного врага не стало. Воздадим же честь его останкам! Он был храбр и великодушен. Мир праху его!

   Он сошел с лошади и преклонил колена над телом изменнически убитого врага. Все последовали примеру своего командира. Затем весь отряд вскочил на лошадей и скрылся в чаще пальмовых деревьев.

   Тем временем отряд инсургентов доскакал до своего лагеря и сообщил ужасную весть о смерти Масео. Все пришли в отчаяние от этой вести.

   - Отомстим за Масео! Смерть испанцам! - раздалось по лагерю, и крик этот разнесся далеко по окрестностям.

   Напуганные грозным криком, испанцы поспешили удалиться и соединиться с главными силами своей армии.

   Вскоре многочисленная толпа кубинцев окружила тело своего вождя-героя. Устроив на скорую руку носилки, обезумевшие от горя, громко рыдающие инсургенты положили на них тела любимого генерала и его единственного защитника. Покрыв трупы старым кубинским знаменем, во многих местах пробитым испанскими пулями, плачущие инсургенты понесли их в свои горы.

   Пока в лагере мятежников царствовали глубокое уныние, печаль и доходившее до исступления отчаяние, испанцы шумно торжествовали свою легкую победу, не делавшую, однако, чести хваленой кастильской доблести.

   Во всей Испании, куда немедленно была сообщена по телеграфу знаменательная новость, смерть Антонио Масео была встречена с шумной, нескрываемой радостью, точно это событие предвещало новую эру счастья целой страны.

   Правительству посыпались сочувствия, армии - поздравления; устраивались банкеты, гулянья, вывешивались флаги, делались иллюминации...

   Общество было уверено, что со смертью Антонио Масео "пылающий остров" сразу будет умиротворен и все пойдет по-старому. Ни у кого не оставалось и тени сомнения, что Куба, наконец, побеждена.

   Слово "победа" передавалось от одного к другому и распевалось на всевозможные лады. Сыпались награды, повышения...

   Но вскоре ликовавшие должны были убедиться, что радость их преждевременна. Кубинцы, похоронив своего героя и оплакав его преждевременную кончину, с новой энергией взялись за дело.

   Война разгорелась с прежней силой.

  

  

   Пронизанная десятком пуль, Долорес упала мертвой среди клубов дыма.

   Не успели нападающие издать крик торжества, как вдруг раздался грохот, сопровождаемый густым белым облаком дыма; когда этот дым рассеялся, перепуганные, оглушенные и ошеломленные испанцы увидели, что человек тридцать из их отряда бьются на земле в предсмертных судорогах.

   Вслед за этим выстрелом раздался второй, затем третий, четвертый и так далее, один за другим, безостановочно. Снаряды со свистом и треском так и сыпались, производя страшные опустошения в рядах испанцев, скучившихся в капище, точь-в-точь как были скучены там "водуисты", атакованные кубинцами.

   Но где же однако находилось таинственное орудие, изрыгавшее с такой страшной силой смерть? Нигде не было видно ни одного человека, и звуки выстрелов как будто исходили сверху. Не с неба же, в самом деле, сыпались эти ужасные снаряды!

   Оставшиеся в живых, точно стадо животных, объятое паническим ужасом, с дикими воплями бросились бежать, куда глаза глядят. Наиболее суеверные даже вообразили, что это месть "воду" за поругание его святыни.

   Но вот один из бегущих нечаянно взглянул вверх и увидел над своей головой величественно реявший в воздухе аэростат, напоминавший гигантского альбатроса, распустившего крылья и почти неподвижно парящего в воздухе.

   - Воздушный шар! Воздушный шар! - крикнул один солдат. - Ах, они, проклятые, даже шар себе завели!

   "Проклятыми" он называл, конечно, кубинских патриотов, флаг которых развевался на переднем конце аэростата, походившего своей удлиненной формой на веретено.

   Хотя то, что сначала было принято за сверхъестественное, оказалось совсем обыкновенным, тем не менее оно оставалось страшным; бежать и укрыться от воздушной машины, с которой сыпались такие страшные снаряды, не было никакой возможности.

   Но солдаты все-таки бежали, не слушая ни команды, ни угроз, ни просьб своих начальников, - бежали сломя голову, сшибая с ног, давя и топча друг друга. Они бросали оружие, знамена, значки и, руководясь одним слепым инстинктом самосохранения, думали только о собственном спасении.

   Между тем аэростат, снабженный, очевидно, сильнодействующим, остроумно придуманным приспособлением, стал быстро спускаться вниз.

   Он с каждой секундой увеличивался и бросал на капище огромную черную тень, заслонявшую даже лучи солнца.

   Воздушный колосс опустился как раз возле входа в здание, посреди трупов, крови, вырытых снарядами ям и груд всевозможных обломков.

   Из окованной металлическими пластинками лодки аэростата вышел человек высокого роста, с гордой и величественной осанкой, вооруженный револьвером.

   Забросив свободный конец каната, прикрепленного к шару, на один из уцелевших косяков двери, незнакомец пробормотал: "Неужели я опоздал?"

   Заглянув внутрь здания, он увидел в дальнем углу коленопреклоненную группу людей, двух мужчин, двух женщин и мальчика, окружавших женский труп. Женщины и мальчик отчаянно рыдали; мужчины стояли с поникшими головами, лица их выражали глубокую скорбь.

   Незнакомец прошел в разбитую дверь и, приблизившись к этой группе, тихо проговорил:

   - Я - друг свободной Кубы. Меня зовут Жорж де Солиньяк. Услыхав выстрелы и увидев, как сюда ворвались испанцы, я понял, что здесь должны находиться патриоты, на которых устроена облава, и поспешил на помощь... Но кажется, я опоздал?

   После этого молодой офицер отрекомендовался сам и взволнованным голосом ответил:

   - Да, вы опоздали спасти вот эту молодую девушку, Долорес Валиенте, сестру Карлоса Валиенте, нашего храброго полковника и друга генерала Масео.

   После этого молодой офицер отрекомендовался сам и представил Бессребренику остальных. Последний почтительно поклонился молодым девушкам, крепко пожал руку мужчинам и поцеловал мальчика.

   - Я страшно жалею, что опоздал! - произнес он с искренней грустью. - Случись я в этой местности на несколько минут раньше, молодая героиня была бы спасена, но злой рок, очевидно, судил иначе.

   После минутного молчания он вдруг поднял голову и быстро проговорил:

   - Однако время не терпит. Испанцы могут возвратиться... даже наверное возвратятся. Я прибыл на аэростате. Издалека этот воздушный корабль опасен для испанцев, но вблизи они легко могут овладеть им. В нем находятся только моя жена и механик, но места там достаточно для всех вас. Пойдемте же скорее! Хоть вы будете спасены.

   - А бедная Долорес? Неужели мы так и бросим ее без погребения? - полусдавленным голосом сквозь слезы прошептала Фрикетта, указывая на труп своей подруги.

   Бессребреник молча огляделся. Возле двери снаружи была широкая и глубокая яма, вырытая его снарядами.

   - Могила готова, - сказал он. - Капитан, помогите мне уложить в нее тело молодой героини.

   Мариус поспешно вынул из своей сумки одеяло. Кармен и Фрикетта поняли трогательную деликатность матроса, не хотевшего, чтобы тело их подруги было похоронено без савана.

   Когда завернутый в одеяло провансальца труп опустили в яму, Роберто снял со своей фуражки кокарду, положил на грудь умершей и произнес глухим голосом:

   - До свидания в лучшем мире!

   - Аминь! - благоговейно прошептали остальные.

   В несколько минут импровизированная могила была засыпана.

   Только что успели покончить с этим делом, как до чуткого уха Бессребреника донесся какой-то отдаленный шум, возраставший с каждой секундой. Шум этот, очевидно, происходил от гула множества голосов и шагов многих людей. Действительно, вскоре можно было различить уже отдельные восклицания.

   Бессребреник понял, что испанцы возвращаются с намерением напасть на них.

   - Скорее, скорее! - торопил он своих новых друзей.

   Раздался глухой треск выстрела, и ружейная пуля со свистом впилась в оболочку аэростата.

   Бессребреник поспешно открыл дверцу в лодке воздушного шара и помог Пабло, Кармен и Фрикетте пройти в нее.

   Раздалось еще два выстрела.

   - Садитесь же, ради Бога, скорее! - крикнул Бессребреник капитану и матросу.

   Пока они садились, из леса выскочило несколько испанских солдат, потрясавших оружием и громко кричавших.

   В то мгновение, когда Бессребреник садился сам в лодку и отрубал канат, один из солдат прицелился в него, но тут же был уложен на месте метким выстрелом из револьвера.

   Затем Бессребреник быстро захлопнул металлическую дверцу, и шар плавно и величественно стал подниматься вверх.

   Между тем к капищу собралось уже человек сто солдат, которые выли от бешенства при виде ускользающей добычи.

   - Пли! Пли! - командовали офицеры.

   Металлическую обшивку лодки ружейные пули пробить не могли, зато разрывали оболочку шара, из которого с резким свистом выходил газ.

   Но благодаря своему превосходному мотору, аэростат в несколько минут поднялся на такую высоту, куда не могли долетать пули.

   События следовали друг за другом с такой быстротой, что инсургенты не помнили даже, как очутились на воздушном шаре; все это казалось им какой-то фантасмагорией.

   Мистрисс Клавдия оказала им самый сердечный и радушный прием. Видя, что все они до крайности изнурены, она поспешила предложить им подкрепиться пищей. Съестных припасов на аэростате было много и могло хватить всем на несколько дней.

   Пока патриоты восстанавливали свои сила и восторгались неожиданным воздушным путешествием, Бессребреник и механик старались, чтобы аэростат не опускался.

   Увеличение тяжести ослабляло, разумеется, подъемную силу шара и действие мотора, что очень затрудняло управлявших этой воздушной машиной. Кроме того, большое неудобство заключалось в том, что приходилось постоянно накачивать газ взамен выходившего через пробоины.

   Графиня де Солиньяк с интересом и участием расспрашивала о подробностях только что происходившей в капище драмы. Фрикетта откровенно созналась, что сама не может понять, каким чудом она и ее товарищи уцелели при залпе, которым была убита Долорес.

   Капитан Роберто объяснил это тем, что Мариус и он успели вовремя лечь на землю и заставили сделать то же самое Фрикетту, Кармен и Пабло, так что пули пролетели над ними, не причинив им никакого вреда, между тем как Долорес стояла немного в стороне и не последовала их примеру.

   Бессребреник с задумчивым видом выходил из машинного отделения, когда капитан закончил свое объяснение.

   Увидев озабоченное лицо мужа, мистрисс Клавдия спросила:

   - В чем дело, мой друг? Что еще случилось?

   - Ничего особенного, - ответил тот. - Нехорошо только, что ветер несет нас туда, где я вовсе не желал бы быть. Мы в настоящее время находимся над местностью, занятой испанским войском, и я опасаюсь пушек.

   - Так поднимайся выше.

   - Невозможно, милая Клавдия; мы и на этой-то высоте едва удержимся.

   - Тогда пусть ветер несет нас через пролив, к Флоридским островам. Там мы будем в безопасности. Воздушное течение гонит как раз в ту сторону.

   - Прекрасная мысль!.. Господа, вы не будете против, если вам придется теперь покинуть "пылающий остров"? - обратился Бессребреник к своим гостям.

   - Что же делать! - ответил Роберто. - Мы потом можем вернуться на одном из блокадных бегунов.

   Резкое гудение, доносившееся снизу, заставило Бессребреника вздрогнуть. Через секунду прогремел пушечный выстрел, точно отдаленный удар грома.

   - Ого! Заметили-таки нас! - произнес Роберто, открывая маленькое отверстие в стенке лодки и смотря в него.

   Аэростат несся над укреплением, находившимся на горе и господствовавшим над морем.

   Раздался новый раскат пушечного выстрела, и лодка шара получила такой сильный толчок, что пассажиры все попадали друг на друга.

   - Черт возьми! - воскликнул Бессребреник, теряя свое обычное хладнокровие. - У них искусные пушкари!

   Аэростат заколебался из стороны в сторону и стал опускаться.

   Хотя положение становилось крайне опасным, храбрые женщины держались.

   Бессребреник снова удалился в машинное отделение, чтобы узнать, что повреждено.

   Машина оказалась настолько попорченной, что о ремонте ее нечего было и думать. Шар тихо, но неудержимо продолжал опускаться.

   Недолго думая, Бессребреник и механик начали выбрасывать из лодки все лишнее: провизию, снаряды, амуницию и тому подобное.

   Облегченный шар снова поднялся метров на тысячу. Ветер снова подхватил его и погнал к морю.

   Опасность миновала, но пушечные выстрелы обратили внимание испанских крейсеров. Заметив причину тревоги, они начали кто погоню за аэростатом, кто старался пересечь ему путь, причем те и другие стали стрелять в него.

   Началась адская канонада, направленная кверху, в злополучный шар.

   "Пеннилес" (так назывался и аэростат) мужественно боролся. Он несся по ветру, точно раненая птица, беспомощно отдавшаяся во власть стихий и предпочитающая скорее сделаться жертвой их, нежели людской злобы.

   Машина едва работала. Газ вырывался с такой быстротой, что не успевали накачивать его. Через некоторое время шар снова стал медленно опускаться.

   Пассажиры продолжали выбрасывать все, что только можно, и падение немного задержалось, да и ветер был довольно сильный, так что шар все-таки продолжал подвигаться вперед.

   Между тем круг, образуемый крейсерами, постепенно сужался, а вместе с тем шар все больше и больше пробивался выстрелами из пушек; газ выходил из него уже со всех сторон.

   Вскоре беглецам осталось одно из двух: попасть в плен или утонуть.

   По мере приближения крейсеров канонада была все сильнее и сильнее. Одной из бомб изорвало в клочья всю оболочку аэростата, и он быстро стал падать вниз.

   Не теряя присутствия духа, Бессребреник крикнул:

   - Взбирайтесь в сеть, господа!.. Скорее!.. У нас осталось только тридцать секунд до полного падения!

   Женщины и мальчик молча стали карабкаться по снастям, окружавшим шар. Мариус и капитан закинули вокруг них веревку и повисли сами возле них.

   - Все там? - спросил Бессребреник.

   - Все! Все! - раздалось в ответ.

   Бессребреник и его помощник быстро отвинтили скрепы, удерживавшие лодку, которая стремглав полетела вниз, а сам шар, сделав гигантский скачок вверх, снова превратился в едва заметную с земли точку.

   Наверху его опять подхватило воздушным течением и понесло в горизонтальном направлении.

   Освободившаяся наполовину от газа оболочка образовала парашют и держалась некоторое время на одной высоте, но вскоре шар снова стал опускаться. Теперь уже все было кончено, спасение казалось невозможным. Все приготовились к смерти.

   Шар опускался все ниже и ниже... Вот уже концы его канатов окунулись в воду...

   Между тем крейсеры приближаются, не переставая стрелять. Над морем носятся облака удушливого белого дыма, со всех сторон вспыхивают огни. Далеко разносятся грозные раскаты выстрелов, ядра, бомбы, ружей ные пули свистят по воздуху и шипят, падая в воду, слышны резкие команды и крики - то досады, то радости и торжества, смотря по тому, задет шар выстрелами или нет.

   Вдруг на левой стороне круга, образованного крейсерами, показался небольшой пароход, который несся с такой скоростью, что намного опередил остальных. С него тоже шла беспрерывная пальба, но при его выстрелах почему-то не слышно было характерного свиста снарядов.

   Пароход этот был теперь всего в полумиле от опускавшегося шара.

   - Нам угрожает плен! - проговорил Бессребреник.

   - Лучше смерть! - в один голос воскликнули Роберто и Мариус.

   Вдруг Бессребреник, сидевший верхом на ободке, к которому прикреплялась лодка, громко расхохотался.

   Веселый смех в подобную минуту, когда жизнь всех висела в буквальном смысле слова на волоске, невольно заставлял заподозрить внезапное помешательство хохотавшего.

   Догадавшись по выражению лиц своих спутников о мелькнувшей у них единовременно печальной мысли, Бессребреник сказал:

   - Да неужели даже ты, Клавдия, не видишь, что этот пароход, который летит как сумасшедший и так щедро награждает воздух холостыми выстрелами, - наша яхта?.. Всмотрись хорошенько, и ты увидишь, что это "Пеннилес"... Он спешит на помощь своему погибающему воздушному брату. Он поднял испанский флаг и притворяется, будто и он охотится за нами вместе с крейсерами. Они, вероятно, считают его своим наемным пакетботом... Блестящая мысль со стороны моего славного помощника! Клянусь честью, я сумею вознаградить его за это!

   Судорожно цеплявшиеся за канаты пассажиры шара радостными криками приветствовали приближавшуюся яхту, с борта которой сейчас же раздалось восторженное ура.

   Еще несколько минут, и шар, или, вернее, его скелет, зацепился за мачту подоспевшей яхты. Матросы быстро подхватили его, и воздухоплаватели с наслаждением ощупали под собой надежные доски пароходной палубы.

   Забрав погибавших, яхта снова стрелой понеслась в открытое море, между тем как спасенные и спасители обменивались друг с другом объятиями, поцелуями, рукопожатиями и другими проявлениями безграничной радости.

   Крики торжества со стороны испанцев сменились воплями бешенства и потоками проклятий, когда они поняли, что их обманули, и что пароход, который они считали своим, был не чем иным, как блокадным шнырялой, на котором, наверное, находятся мятежники или по крайней мере их сообщники.

   Действительно, было от чего взбеситься: помощник Бессребреника, управлявший во время его отсутствия яхтой, обманул всех с поразительной смелостью и искусством.

   Канонада, приостановленная было в момент захвата шара, возобновилась. Все выстрелы были теперь направлены на "Пеннилес".

   Пока яхта не выбралась из района пушечных выстрелов, опасность еще существовала. Один Мариус не хотел признать этого и добродушно посмеивался над "напрасной тратой испанских зарядов".

   Но вот один из этих зарядов ударил в металлическую обшивку яхты и разлетелся на мелкие осколки. Несколько осколков попало прямо в грудь Фрикетты. Девушка упала на руки стоявшего возле нее Роберто и тихо простонала:

   - Дорогие мои родители! Неужели я должна умереть, не повидав вас еще раз!

  

  

   Перенесемся на залитый солнцем берег прекрасного Прованса, этого благословенного уголка старой Франции, так справедливо названного "лазоревым берегом".

   В глубине бухты с ярко-синими, переливающими золотом и серебром волнами приютился прелестный городок Бандоль.

   Хорошенькие домики, рассеянные по берегу, грациозные виллы, поднимающиеся одна за другой по террасовидным, вечнозеленым склонам косогоров, длинный водопровод, аллеи, окаймленные пальмами и эвкалиптами, люди со звонким, веселым и мелодичным голосом, так приятно действующим на слуховые нервы, - все это производит чарующее впечатление на путешественника и надолго остается у него в памяти.

   Да, Прованс, с его бурой, почти красной землей, на которой росли гигантские алоэ, зонтиковидные сосны, оливковые, померанцевые, миртовые, мастиковые деревья и масса кустарниковых растений, - действительно, страна солнца, тот благодатный юг, где не знают ни морозов, ни снегов, ни вьюг; где в январе цветут розы, фиалки, гвоздика и анемоны; где зимняя жатва есть жатва цветов; где человек живет, не боясь стихий, живет без нужды и забот, почти без труда, счастливый, веселый, радостный, с вечным смехом на губах, опьяненный чудным воздухом, солнцем и свободой.

   Бандоль, с его мягким климатом, гостеприимными жителями и обворожительным местоположением, - настоящий рай, пока еще не превращенный в модный курорт, к счастью для людей, способных ценить прелести природы и находить в них высшее наслаждение.

   В этом-то счастливом уголке земного шара и очутилась Фрикетта.

   Раненная в грудь осколком испанской бомбы на яхте "Пеннилес", молодая девушка долго находилась между жизнью и смертью.

   На "Пеннилесе" был очень дельный и добросовестный доктор, но рана Фрикетты оказалась из таких, что и его искусства не было достаточно для полного устранения опасности.

   Граф и графиня де Солиньяк ухаживали за своей пациенткой с трогательной нежностью, и если она осталась жива, то только благодаря искусству доктора и их заботам.

   Когда она стала немного поправляться, эти благородные люди довершили свое благодеяние до конца и доставили молодую девушку на ее родину. В пути Фрикетте снова сделалось хуже, так что она прибыла во Францию совершенно больной.

   Был созван консилиум лучших врачей. Они посоветовали отправить больную для полного излечения на юг.

   Фрикетта не хотела расставаться с Мариусом и Пабло и уговорила их сопровождать ее в дом ее родителей, которые, как она и ожидала, приняли моряка и мальчика очень радушно и в скором времени от всей души полюбили их.

   Когда заговорили о юге, Мариус воскликнул:

   - Если нужно ехать на юг, то юг только в Бандоле... Лучше Бандоля нет места на земле... это моя родина!

   Недолго думая, родители Фрикетты увезли больную дочь с ее спутниками в Бандоль, где вскоре сами убедились, что Мариус нисколько не преувеличивал достоинств своего любимого Прованса.

  

  

   В нескольких сотнях шагов от Бандоля, на пути к Тулону, расположена небольшая прелестная вилла с фасадом, выходившим на море. Вся терраса перед виллой усажена апельсиновыми деревьями, эвкалиптами и пальмами.

   Хотя был январь, все двери и окна были широко открыты: таков климат Прованса. Сидящая же в саду в американской качалке молодая девушка, очевидно, больная, раскрыла зонтик и обмахивается веером.

   С трудом можно было узнать Фрикетту в этой бледной, исхудалой, обессиленной девушке.

   Около больной стояла средних лет дама с приятным, сразу располагающим к себе лицом.

   - Дорогая Фрикетта, что ты все глядишь на это противное море, которое уносило тебя так далеко от нас, - говорит дама, видя, что задумчивые глаза молодой девушки точно прикованы к расстилающейся внизу голубой равнине.

   - Но оно же и принесло меня назад, мама! - отвечает Фрикетта.

   - Принести-то принесло, но в каком ужасном положении! Теперь ты начинаешь немного поправляться, и оно опять того и гляди унесет тебя.

   - Не так скоро, мама, будь спокойна.

   - Если бы ты сказала "никогда", я успокоилась бы. Ты и представить себе не можешь, сколько слез я пролила, пока ты была на этой противной Кубе... А отец разве мало перестрадал за это время?

   - Пожалуйста, милая мама, не будем говорить об этом. Мне очень грустно, что я своей страстью к путешествиям и приключениям причиняла вам столько горя...

   - Так ты больше не покинешь нас?

   - Пока нет. Сначала я хочу выздороветь, так чтобы и следа не осталось от того, что свалило меня с ног. На это мне понадобится по крайней мере год. Затем мне нужно подготовиться к экзаменам и написать диссертацию на получение докторского диплома. Это займет не меньше трех лет...

   - Только смотри, Фрика, не передумай потом! Пожалей же наконец меня и отца!

   Но видя, что утомленная разговором молодая девушка закрыла глаза, мать осторожно отошла от нее.

  

  

   Прошло два месяца с тех пор, как Фрикетту привезли в Бандоль, и молодая девушка чувствовала себя уже значительно лучше. Да и вообще в этом благодатном уголке всем жилось очень хорошо и спокойно.

   Фрикетта сидела вместе с матерью в саду. Обе женщины вели задушевную беседу.

   - А вот и отец с Мариусом и нашим милым Пабло! - вдруг воскликнула Фрикетта и, встав со своего места, направилась им навстречу.

   Отец ее, Мариус и Пабло действительно входили в сад.

   Пабло, загорелый, живой и веселый, нес целую охапку цветов.

   Бросившись порывисто к Фрикетте на шею, мальчик закричал, страшно упирая на букву "р":

   - Здррравствуй, милая тетя Фрррикетта! Мы прррогуливались по морррю с Маррриусом и дедушкой Ррробертом... Дедушка Ррроберт заболел, бедный...

   Фрикетта поцеловала мальчика и с улыбкой сказала:

   - Здравствуй, Пабло, здравствуй, мой добрый мальчик!.. Ну, как твоя рыбная ловля, отец? - обратилась она к старику.

   - Моя рыбная ловля? - повторил тот. - Плохо, дочка! Кроме приступа морской болезни, она ничего мне не дала. Удивляюсь, как это людям нравится качаться в этом громадном синем бассейне!.. Право, я лучше согласен ездить на велосипеде, чем в лодке... А все Маркус!

   Моряк громко захохотал и с торжеством показал ведро, в котором плавало несколько рыб.

   - Вот, мадемуазель, - говорил он, - пожалуйте! Это для вас. Лучше этих рыб нет во всем море.

   - Спасибо, с удовольствием съем их за твое здоровье.

   - Один из моих товарищей обещал мне наловить вам завтра маленьких морских коньков, которых вы так любите. А другой приятель хочет достать сардинок, так что недостатка в рыбе у вас не будет.

   Во время этой беседы явился почтальон.

   - Здравствуй, мой милый Леон. Qu'es aco? - приветствовал его Мариус.

   Почтальон пожал своему старому другу руку и подал Фрикетте пачку газет и письмо, при виде которого она сначала покраснела, а потом побледнела.

   - Что, разве ты ожидаешь неприятных вестей? - спросила мать, с беспокойством взглянув на дочь.

   - Нет, мама... Впрочем, я еще сама не знаю. Вижу только, что письмо с Кубы.

   Молодая девушка нерешительно вертела в руках большой четырехугольный конверт из толстой бумаги, с кубинской почтовой маркой.

   Она медлила распечатывать письмо, как будто предчувствуя, что содержание его будет иметь решающее влияние на всю ее жизнь. Ей захотелось остаться одной, и она ушла в свою комнату. Усевшись там перед открытым окном, она некоторое время задумчиво смотрела перед собой, а потом вдруг нервным движением разорвала конверт.

   В письме, состоявшем из трех мелко исписанных почтовых листков, лежал нежный светло-голубой цветок, похожий на незабудку.

   Фрикетта улыбнулась при виде этого цветка и долго рассматривала его грустным взглядом, а затем, зажав его в руке, стала читать письмо следующего содержания:

  

   До этого времени непобедимая робость препятствовала мне сдержать свое обещание - сообщить вам новости о моей второй дорогой родине. А между тем мне нужно столько сказать вам, так хотелось бы побеседовать с вами, что я наконец решился взяться за перо. И вот, как нарочно, перо это не двигается, как бы понимая, что не может поспеть за потоком моих чувств и мыслей... Однако, раз уж начал, нужно же продолжать!

   Если бы не воспоминание о вашей благосклонности ко мне, я никогда не решился бы писать; только это воспоминание ободряет и поддерживает меня...

   С чего бы начать?.. Ах да, будет самое лучшее, если я начну с того, что нам всем так дорого и близко - с памяти о Масео.

   Мы теперь узнали все подробности низкой измены, которая была причиной смерти этого великого и благородного человека.

   Предателем его был доктор Серрано, добивавшийся руки Кармен. Ради этого он и решился предать своего друга, войдя в гнусную сделку с отцом Кармен, доном Мануэлем.

   Жизнь Масео в обмен на донну Кармен - таково было условие, заключенное между благородным испанцем и бесчестным доктором.

   Пока мы оплакивали преждевременную смерть нашего незабвенного Масео, предатель его явился к дону Мануэлю требовать плату за свое преступление.

   Он пришел в гациенду ночью и нашел отца Кармен мертвым, покрытым ранами, очевидно, нанесенными кинжалом, которым был приколот к его груди клочок бумаги с надписью: "Так погибнут все, изменившие "воду".

   Оказалось, что дон Мануэль сделался жертвой странного недоразумения: жрецы, видевшие, что вы ускользаете от них в то время, когда они ожидали его помощи, подумали, что он изменил им, и поспешили отомстить ему.

   Серрано, совершивший бесполезное преступление, бродил некоторое время по острову, как зачумленный, не смея ни к кому приблизиться, так как не только мы, но и сами испанцы с отвращением и презрением отворачивались от него. Чувствуя, что на Кубе ему более делать нечего, он переменил имя и перебрался в Америку.

   Что же касается донны Кармен, то, избавившись от тирании отца и преследований противного ей человека, она стала женой друга детства, которого объявила своим женихом еще в самый разгар нашей борьбы. Она уже не надеялась увидеть его в живых, зная, что дон Мануэль устроил на него засаду; но ему удалось чудесным образом ускользнуть от опасности. Скрепив брачными узами свой сердечный союз с полковником Карлосом Валиенте, донна Кармен душой и телом отдалась делу освобождения Кубы и вместе с мужем всегда находится в рядах сражающихся.

   Вы видите, дорогая кузина, что у нас нет недостатка в героях, и, что бы ни говорили наши враги, дело освобождения Кубы еще живет.

   Но вместе с тем нужно сознаться, что борьба истощает нас, и даже победы ослабляют нашу силу. Мы одни, без всякой поддержки и помощи, между тем как испанцы то и дело получают помощь людьми, оружием и деньгами.

   Скажу вам по секрету: будущность меня пугает.

   Как бы то ни было, лично я буду бороться до конца и навсегда останусь верным моему знамени. Кроме того, я постоянно буду благословлять счастливый случай, столкнувший меня с вами и позволивший мне узнать, какие богатые сокровища человеколюбия, милосердия и мужества таятся в вашем сердце.

   Вы прошли среди нас как ангел милосердия и преданности, жертвуя своей жизнью, проливая свою кровь за патриотов, признательность которых внесла вас в золотую книгу героинь Кубы.

   Благоговение к вашему имени во всей армии инсургентов, вечное воспоминание о ваших благодеяниях, неутешная скорбь о вашем отсутствии, благословение кубинских матерей, - вот все, что могут дать бедные кубинцы доброй француженке, которая так любила их.

   Но зато как горяча питаемая к вам признательность! Как все огорчены известием, что вы ранены и страдаете! Сколько ежедневно возносится самых искренних молитв к Небу о вашем выздоровлении!

   А можете себе представить, как мучит меня скорбь о случившемся с вами несчастии! Ведь я был к вам ближе других, а потому мог еще лучше узнать и оценить вас...

   Сказать ли вам, что удар, поразивший вас, поразил и меня? Видя вас помертвевшей, я чувствовал, как мое сердце разрывается на части от невыносимой боли... В этот момент я понял, почему люди умирают с горя!

   А потом какое отчаяние охватило меня, когда я должен был покинуть вас в самую серьезную минуту вашей болезни, чтобы возвратиться к своему посту на поле битвы!

   О, как иногда бывает трудно исполнение долга и как беспощаден этот долг!

   Меня несколько утешало только то, что я оставлял вас в заботливых и преданных руках графа и графини де Солиньяк, этих лучших из людей. Я же мог быть для вас не более как совершенно бесполезной, хотя и усердной сиделкой, между тем как несчастная Куба так нуждалась в моих силах и в моей крови.

   Я снова отправился на Кубу и стал жить только воспоминаниями о вас, изредка получая от графа известия о ходе вашей болезни.

   Эти воспоминания, одновременно и бесконечно сладкие, и бесконечно горькие, никогда не покидают меня. Они составляют для меня все и служат утешением в моей тревожной жизни солдата, которая каждую минуту ставится на карту.

   Я постоянно вижу вас посреди шума и беспокойств бивачных ночей, грохота пушек, треска ружейных выстрелов и облаков удушливого порохового дыма; вижу вас и во время наших беспорядочных, неопределенных маршировок, составляющих, как известно, нашу тактику.

   Да, я постоянно везде и всюду вижу вас!.. Ваш милый образ, точно обольстительный, дорогой мираж, заставляет биться мое сердце от восторга и вызывает слезы умиления на мои глаза, измученные видом только бедствий и страданий!..

   Вот вам моя исповедь; вы теперь знаете состояние моей души. Удивление, преданность, поклонение - все эти чувства к вам, которыми вы наполнили мое сердце, бесконечны и неизменны; уничтожить их может только смерть!

   Прощайте же, дорогая кузина, или, вернее, до свидания при лучших условиях. Сохраните в своей памяти хоть маленькое местечко для того, кто, быть может, скоро явится сообщить вам лично о совершившемся освобождении его новой дорогой родины.

  

   P.S. Передайте, пожалуйста, выражение моего искреннего почтения вашим родителям, Мариусу - мой сердечный поклон, а маленькому Пабло - мой горячий поцелуй!"

  

   Дочитав до конца это письмо, тронувшее ее до слез, Фрикетта встала совершенно преобразившейся.

   Четверть часа тому назад она еще выглядела больной, а теперь, вся розовая от возбуждения, с блестящими глазами, она вдруг сде