Буссенар Луи Анри - Пылающий остров

   Мартиника, французская колония, была два раза в руках англичан: с 1794 по 1802 год и с 1807 по 1814. Не желая подчиняться, французы с Мартиники, покинув свои плантации, переселились частью в Соединенные Штаты, частью на Кубу.

   Принятые испанской администраций очень любезно, они сейчас же занялись сахарными плантациями. Поселились они главным образом в восточной провинции; их деловитость и честность снискали им всеобщее уважение. Они приобрели в провинции огромное влияние. Но их фамилии подверглись некоторому искажению, так что, например, Вальяны превратились в Валиенте и тому подобное.

   Полковник Карлос Валиенте происходил именно из французских эмигрантов, носивших на Мартинике фамилию Вальян. Его предок расчистил большое пространство земли и устроил плантацию, которой в честь своей родины дал имя "Франция". Плантацию он засеял сахарным тростником и основал большой сахарный завод. Род Валиенте сделался скоро одним из самых богатых в этой местности. Жили Валиенте-Вальяны открыто и гостеприимно.

   По соседству с ними находилась сахарная плантация, принадлежавшая богатой и старинной испанской семье Агвилар-и-Вега. Между семьями были самые дружеские отношения. Ничто не нарушало этого доброго согласия вплоть до 1872 года. В этом году, по причине кубинского восстания, отец Карлоса в разговоре с Мануэлем Агвиларом высказал однажды большую неприязнь к Испании. Дон Мануэль заметил ему это.

   Сеньор Валиенте отвечал:

   - Что же делать? Я ведь слишком еще "новый" испанец.

   В следующем году произошло еще одно событие. Сеньор Валиенте, вопреки всем предрассудкам, освободил молодую невольницу-квартеронку и женился на ней. Местная аристократия, и в том числе Агвилары, были этим шокированы. Через год у Валиенте родился сын Карлос, но, к несчастью, рождение ребенка стоило жизни его матери. Сеньор Валиенте долго был безутешен, но время сделало свое дело. Успокоившийся Валиенте почувствовал симпатию к одной молодой особе, дальней родственнице Агвиларов, круглой сироте, и женился на ней. Вторая жена родила сеньору Валиенте дочь Долорес. Маленькому Карлосу она была доброй и заботливой матерью. С ее стороны это было подвигом, потому что она не была чужда цветного предрассудка. Во всяком случае, брак Валиенте с нею лишь закрепил старинные узы, связывавшие семейства Валиенте и Агвилар-и-Вега.

   У дона Мануэля была только одна дочь, Кармен, годом старше Долорес и двумя годами моложе Карлоса. Все дети росли и играли вместе и были очень дружны между собой. Карлос был мальчик живой и резвый, он терпеть не мог ученья, зато любил лазить по горам и скалам и бегать по лесам. С Кармен у него была особенная дружба, для нее он был готов на все. Она повлияла на него в том, что заставила учиться.

   - О Карлос, - сказала она ему однажды, - как это стыдно, что ты ничего не знаешь!

   И мальчик перестал шалопайничать и засел за науку.

   По мере того как Кармен и Карлос росли, их дружба переходила в любовь. Дон Мануэль ничего не замечал; он даже не допускал и мысли о чем-либо подобном. На Карлоса он смотрел как на существо низшей породы, и терпел дружбу между ним и Долорес. В его глазах он был не более как паж его дочери.

   И вдруг удар разразился.

   Кармен достигла шестнадцатилетнего возраста; к тому возрасту девушки в южном климате формируются вполне. Претендентов на руку Кармен было множество. Особенно один из них, знатный и богатый юноша, пользовался расположением дона Мануэля. Но, к его глубокому удивлению, Кармен отказала и этому претенденту, как отказывала всем другим. Отец убеждал, просил, грозил. Ничего не помогало. Решение молодой девушки было твердым.

   - Но почему же? Почему? - кричал разгневанный дон Мануэль. - Ты, значит, любишь кого-нибудь?

   - Да, отец, люблю.

   - И ты дала ему слово?

   - Мы дали друг другу клятву. Наши узы может разорвать только смерть.

   - Но кто же он? Кто? Я хочу знать!

   - Вы скоро узнаете.

   Мануэлю и в голову не приходило, что это может быть Карлос, полумулат, чуть ли не негр.

   Карлос за три года перед тем уехал во Францию заканчивать свое образование. Теперь он возвращался, исполненный веры в свою подругу... Когда он предстал перед гордым дворянином-плантатором, тот посмотрел на его красивую, мужественную фигуру и подумал: "Как жаль, что он смешанной крови, а то бы молодец хоть куда".

   Серьезно и с достоинством Карлос попросил у дона Мануэля руки его дочери.

   Но мере того как он говорил, дон Мануэль бледнел, а глаза его метали молнии. Он переходил от изумления к негодованию, от негодования к презрению. Но он не произносил ни слова, сохраняя наружное спокойствие. Когда Карлос кончил, он произнес изменившимся голосом, но сдерживаясь:

   - Ты просишь руки Кармен? Да?.. Для кого же это? Для себя?

   - Конечно, для себя... Мы любим друг друга... Она позволила мне...

   Дон Мануэль собирался кататься верхом и потому держал в руке хлыстик.

   При последних словах Карлоса он вышел из себя. Подняв руку, он ударил молодого человека хлыстом по лицу и крикнул:

   - Вот тебе мой ответ!.. Сын невольницы!.. Подлый негр!..

   Синий рубец прошел по щеке юноши. Выступила кровь... Но физическая боль была ничто в сравнении с нравственной мукой. Карлос хотел броситься на обидчика, но удержался, вспомнив, чей он отец.

   - Дон Мануэль, - сказал он, - вы остаетесь живы только благодаря ангелу, называемому Кармен. Вы поступили гнусно. Я прощаю вас, но вам придется раскаяться.

   Дон Мануэль дико захохотал.

   - Негр - и вдруг муж моей дочери!.. Господин Зозо!.. Ах, черномазый, что выдумал!.. Вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было!

   - Хорошо, дон Мануэль. До свидания! Мы увидимся с вами при других обстоятельствах!

   Воротясь домой, Карлос рассказал отцу все без утайки. Сеньор Валиенте хотел вызвать дона Мануэля на дуэль, но Карлос сказал:

   - Отец, тут не один дон Мануэль виноват. В этих предрассудках виноват весь строй нашей жизни. Надо бороться с ним, надо его ниспровергнуть. Гомец, Масео, Марти и другие вожди восстания провозгласили свободу Кубы. Присоединимся к ним, будем сражаться за общее дело.

   - А как же Долорес?..

   Молодая девушка входила в эту минуту в комнату; она слышала разговор и сказала.

   - Я вас не покину, и нас будет трое.

  

  

   Валиенте немедленно распродал весь свой скот, собрал все деньги и драгоценности, рассчитал рабочих и прислугу и ночью уехал с сыном и дочерью в лагерь к Антонио Масео.

   Плантацию и усадьбу свою он запалил с четырех сторон, и так как в складах было много горючего материала, то все сгорело как трут. К утру от богатой усадьбы остались только развалины и зола.

  

  

   Хотя отряд Масео и вернулся благополучно в Пинар-дель-Рио, положение его было все-таки очень ненадежно. Испанские войска, действовавшие против него, были храбры, многочисленны, дисциплинированы и горели желанием отомстить за свою неудачу. Ряды же инсургентов были сильно разрежены испанскими пулями и штыками.

   С другой стороны, военное начальство испанцев было озлоблено тем, что, несмотря на все усилия войск, люди, презираемые испанцами, стойко держались и не хотели покориться. Вследствие этой озлобленности, военное начальство издавало жесткие распоряжения одно за другим. Помимо обычных правил осадного положения, строго запрещалось жителям оказывать инсургентам, даже больным и раненым, какую бы то ни было помощь, запрещалось даже разговаривать с ними. После захода солнца даже детям запрещалось выходить из дома; запрещалось хранить какое бы то ни было оружие; за всякое нарушение правил грозила смертная казнь.

   Эти общие распоряжения, исходившие от главнокомандующего, дополнялись частными, которые издавались подчиненными начальниками. Из этих второстепенных начальников особенной неумолимостью отличался дон Мануэль де-Агвилар. В преданности своему долгу он не уступал дону Валиенте и, подобно ему, пожертвовал ради своего дела всем своим состоянием, будучи готов пожертвовать и жизнью.

   От природы добрый, он отличался полным отсутствием великодушия к врагу. Инсургентов он ненавидел всеми силами души. Инсургенты были для него люди, находящиеся вне закона, и уничтожать их, по его мнению, надлежало всеми средствами.

   День битвы с отрядом Масео был для него особенно тяжелым. Во-первых, он страдал душой после поражения, а во-вторых - болел телом из-за падения с лошади, так как это именно у него подстрелил коня Мариус из своей меткой винтовки.

   Гордый испанец считал себя до сих пор неуязвимым. Он не знал, что его охраняло могучее заступничество Карлоса Валиенте. Он проявлял безумную отвагу, постоянно выставлялся вперед - и оставался невредим. Мало-помалу на него стали смотреть как на легендарное существо.

   И вдруг очарование исчезло: его вынули из-под лошади сильно помятого, едва живого.

   В злобном ослеплении он на другой же день издал приказ, объявлявший награду в тысячу пиастров тому, кто доставит мертвыми или живыми Карлоса Валиенте, его сестру Долорес, француженку Фрикетту и ее слугу - матроса.

   Для получения награды достаточно было предъявить голову в доказательство.

   Объявление заканчивалось следующей фразой:

  

   "А кто докажет, что им убит бунтовщик Антонио Масео, тот получит право требовать себе в жены единственную дочь мою, донну Кармен Агвилар-и-Вега".

  

   В районе расположения испанских войск наблюдалось сильное движение: очевидно, испанцы готовились к наступлению. Масео обо всем узнал своевременно, не исключая приказа полковника Агвилара, и холодно сказал приближенным:

   - Вот каким способом ведут они с нами войну.

   Карлос и Долорес пожали плечами, а Фрикетта сказала:

   - Тысяча пиастров!.. Мы дороже стоим.

   Мариус громко расхохотался и сказал:

   - Подожди, господин испанец! Мы еще посмотрим кто кого.

   Заразившись смехом матроса, засмеялся и вертевшийся тут же около взрослых маленький Пабло.

   Детское горе проходит быстро. Сиротка не забыл еще своих родителей и часто звал маму, но тем не менее успел привязаться к Фрикетте, которая так нежно его ласкала и утешала, говоря, что мама скоро придет.

   С Мариусом мальчуган сдружился как нельзя лучше и звал его "Мариус". Объяснялись все трое на каком-то фантастическом языке из смеси испанских и французских слов.

   Мариус пел мальчику веселые песенки, учил его ружейным приемам и маршировке, носил его на плечах и учил говорить по-французски, но, конечно, с тулонским выговором.

   Собака Браво привыкла к новым друзьям и перестала показывать клыки неграм, сражавшимся за свободу Кубы.

   А время шло. Ежечасно являлись к Масео разведчики все с новыми и новыми известиями. Было ясно, что испанцы намереваются окружить инсургентов и прижать их к стене. Масео понимал опасность положения и не надеялся прорвать железное кольцо: силы его отряда были слишком незначительны. Хотя его характеру более подходило отступление, чем оборона, но тут он поневоле должен был пассивно дожидаться подкреплений, которые вел к нему лейтенант Ривера.

   Он усилил укрепления своих позиций, но никак не думал, что испанцы приготовились нанести ему решительный удар.

   В центре позиции инсургентов находилась большая испанская гациенда (усадьба), жители которой разбежались после прорыва инсургентами оборонительной линии испанцев. Масео сделал из этой гациенды ключ своей позиции. Он укрепил ее и поставил там две свои динамитные пушки, поручив одну из них Мариусу. Фрикетта, Долорес и Пабло поместились в одной из комнат нижнего этажа, которая была превращена в лазарет, и стали ждать событий.

   К несчастью, у Масео было мало военных припасов. Поэтому генерал строго наказывал солдатам как можно бережнее расходовать их.

   Мариус, между тем, основательно обошел всю усадьбу, все осмотрел там и подошел к Масео. Долго он что-то говорил генералу, который слушал его внимательно, но с нескрываемым удивлением.

   Когда Мариус кончил, генерал подумал несколько минут и сказал провансальцу:

   - Извольте. Я даю вам полномочия. Но знайте, что если вам не удастся - мы погибли.

   - Черт побери мою душу, генерал, если будет неудача!

   - Хорошо... Я на вас полагаюсь.

   - И хорошо делаете.

   Наступление испанцев было уже несомненно. Со всех четырех сторон началась канонада. Снаряды с шипением прилетали в самую середину инсургентского лагеря. Вдали строились длинные ряды пехоты, окутываясь белыми клубами выстрелов.

   Испанцам незачем было щадить заряды: у них имелось их много.

   Масео вдруг сообразил, что неприятельские силы должны быть огромны и совершенно несоразмерны с его силами.

   Он слегка побледнел, чувствуя, что ни он, ни его маленькое войско еще ни разу не подвергались такой ужасной опасности.

   Нахмурив брови, он прошептал:

   - Надобно удержаться здесь во что бы то ни стало... до прибытия подмоги... А если она не придет, то умереть, сражаясь за независимость Кубы.

  

  

   Жители Кубы почти все искусные пчеловоды. Пчеловодство составляет там один из самых главных промыслов. В каждой усадьбе, на каждой плантации имеется более или менее обширная пасека, которую содержат старательно и умело.

   На больших Антиллах существует много разновидностей пчел, но самая интересная - так называемая прозябающая пчела, у которой на брюшке растет паразитный грибок из породы clavaria, живущий за ее счет. Пчела летает, работает, делает мед, не расставаясь со своим паразитом и, по-видимому, не испытывая от него никакого неудобства. Другие пчелы, как дикие, так и домашние, похожи на европейских, только крупнее их и гораздо злее. Их жало острее и ядовитее.

   Ульи на Кубе усовершенствованы французскими колонистами и вполне приспособлены для защиты пчел от тропических ливней.

   В гациенде, занятой отрядом Масео, тоже была большая пасека, и Мариус установил это с большим для себя удовольствием. Как только стало известно, что испанцы переходят в наступление, провансалец оставил свою пушку и, собрав около себя сорок человек, занялся таким делом, которое, по-видимому, не имело ничего общего с военными действиями.

   Было очень жарко, и пчелы, вернувшись с полета, отдыхали в ульях. Мариус со своими помощниками на скорую руку заткнул отверстия ульев соломой, травой и глиной. Ульев было около трехсот, но работу закончили быстро.

   Затем Мариус и его солдаты принялись перетаскивать улья из пасеки по другую сторону маленькой траншеи. Фрикетта, Долорес и все, кто следил за этими странными поступками Мариуса, бесконечно удивлялись.

   - Послушайте, Мариус, что это вы такое делаете? - спросила наконец Фрикетта.

   - Мадемуазель, если я вам скажу теперь, то лишу вас приятного сюрприза, - отвечал матрос. - Подождите.

   Испанские войска быстро приближались. Их ядра и пули сыпались в инсургентский лагерь. Мариус и его помощники продолжали перетаскивать улья и расставлять их в ряд за траншеей.

   В это время к дому подъехали два всадника. Один из них соскочил на землю возле комнаты, занимаемой молодыми девушками, и подал каждой по винтовке и по пачке патронов.

   При этом он сделал под козырек и сказал:

   - От полковника Валиенте.

   Затем он снова вскочил на коня и уехал обратно со своим товарищем.

   - Нам дают оружие, - сказала Фрикетта. - Ну что ж! Будем в таком случае защищаться и мы.

   Тем временем Мариус и его помощники успели закончить свою работу, хотя и обливались потом. На каждый улей они надели по фуражке и по куртке. Фрикетта и Долорес продолжали удивляться.

   А испанские войска подходили. Инсургенты открыли огонь. Динамитные пушки делали свое дело, неся смерть в ряды нападающих. Тогда испанцы решили во что бы то ни стало овладеть позицией инсургентов.

   Полковник Агвилар-и-Вега предложил генералу Люку, командовавшему испанским корпусом, свой полк конных волонтеров для атаки на инсургентов. При этом он клялся, что овладеет обеими пушками и привезет их в лагерь. Генерал согласился.

   Полковник построил свой полк, выехал вперед и с обнаженной саблей помчался на неприятеля, крикнув своим:

   - За мной! Вперед! Да здравствует Испания!

   Волонтеры помчались вихрем. Это была превосходная кавалерия, как всадники, так и кони.

   Инсургенты не стали даже и ждать их, обратились в бегство.

   - Atras!.. Atras! (Назад! Назад!) - кричали они.

   Мариус убегал первый.

   Фрикетта и Долорес с негодованием глядели на этих, как они думали, подлых трусов... Но вдруг обстоятельства переменились. Инсургенты разом остановились, обернулись - и покатились со смеху.

   Испанцы врубились в середину ульев и, принимая их за людей, сгоряча рубили их саблями. Прежде чем они увидели свою ошибку, ульи были уже разрублены и из них вылетели тучи раздраженных пчел. Ядовитые насекомые, вне себя от ярости, напали на лошадей и людей и моментально облепили их, вонзая в них свои острые жала. Произошло невообразимое смятение. Лошади бесились, брыкались, всадники, ослепленные, с распухшими лицами, валились с седел и попадали под ноги лошадей... Вскоре от всей этой великолепной кавалерии не осталось ничего: она была рассеяна, уничтожена. Между тем Мариус и его товарищи, бегство которых было ничем иным, как притворством, давно уже построились опять и ожидали приказаний.

   Весело смеясь, провансалец подошел к Фрикетте.

   - Ну, что, мадемуазель? - спросил он. - Как вы находите мою выходку?

   - Я нахожу ее злой и непростительной.

   - Испанцы, мадемуазель, вполне стоят этого. Вспомните, ведь наши головы оценены.

   - Я с вами вполне согласна, что они стоят этого, - энергично поддержала матроса Долорес.

   Между тем инсургенты прибывали со всех сторон и выстраивались на поле сражения, которое было теперь свободно после бегства испанской кавалерии. Пользуясь ее поражением и паникой, Масео выдвинул вперед свою собственную кавалерию и решил атаковать испанцев. Те никак не предполагали, что их кавалерия уничтожена. Видя приближающуюся инсургентскую кавалерию, они приняли ее за своих волонтеров и подумали, что первая их атака отбита и что они возвратились, чтобы построиться вновь. Поэтому испанцы подпустили к себе инсургентов довольно близко. Недоразумение продолжалось недолго, но было для них роковым. С криком ринулись на них инсургенты. Пехота не выдержала натиска, дрогнула и стала быстро отступать, почти не защищаясь. Инсургенты рубили и топтали испанцев, отступление которых скоро перешло в дикое бегство: солдаты бросали оружие, ранцы и разбегались в разные стороны.

   В четверть часа все было кончено.

   А за кавалерией следом шла учебным шагом пехота и занимала покидаемые испанцами позиции.

   Поражение испанской армии было полное. Отряд Масео был спасен. Теперь он не только мог свободно действовать в провинции Пинар-дель-Рио, но добыл себе около пятисот превосходных ружей и более 600000 патронов, двести лошадей с полным снаряжением и одно орудие.

   Испанцы потеряли триста человек убитыми, восемьсот ранеными и около четырехсот попали в плен.

  

  

   Испанцы были так уверены в гибели отряда Масео, что не приняли почти никаких мер для защиты провинции Пинар-дель-Рио. Все жители оставались на своих местах. Все усадьбы были полны всяким добром, ничего не было вывезено, скот, лошади, всякие припасы оказались к услугам инсургентов.

   После поражения корпуса генерала Люка испанцы не могли в скором времени снова сосредоточиться, и для инсургентов открывалось обширное поле действия. Они могли пожалуй угрожать самой Гаване.

   Инсургенты разместились по усадьбам, где их принимали, по большей части, довольно радушно, так как знали, что они не делают безобразий. Масео поддерживал среди своих самую строгую дисциплину.

   Пленных всех обезоружили и отпустили на свободу. Раненые получили медицинскую помощь.

   Масео расположил свои войска в треугольнике между деревнями Сан-Хуан и Канделярия и городом Сан-Кристобаль.

   Тылом он оперся на горный хребет Сьерра-до-лос-Органос и таким образом оградил себя от обходного движения испанцев. Для главного штаба он отрядил Карлоса отыскать гациенду побольше и такую, чтобы ее можно было хорошо укрепить.

   Карлос хотя и не совсем еще оправился от ран, но во всех последних сражениях участвовал, не щадя себя, и был теперь очень утомлен. Он едва мог держаться в седле в тот момент, когда его взвод остановился у ворот намеченной им гациенды.

   Один из всадников заметил:

   - На гациенде испанский флаг. Здесь не скрывают своих симпатий.

   Карлос взглянул на флаг, пожал плечами и постучался в ворота эфесом своей сабли.

   Явился слуга и спросил, что угодно.

   - Мне нужно видеть хозяина.

   - Его нет дома.

   - А кто же дома?

   - Сеньорита.

   - В таком случае, доложите сеньорите, что ее желает видеть офицер республиканской армии.

   Слуга ушел и скоро вернулся.

   - Пожалуйте, ваше превосходительство. Сеньорита вас просит.

   Карлос улыбнулся по поводу титула "превосходительство" и пошел за слугой, который провел его в обширный зал. Солдаты Карлоса остались во дворе.

   Вдруг раздались одновременно два изумленных возгласа, в которых слышалась также и радость.

   - Кармен!.. Вы!.. Здесь!..

   - Карлос!.. Вас ли я вижу!..

   Они кинулись было друг к другу, но на полпути остановились. Одна и та же мысль пришла им в голову. Они оба побледнели и замолчали.

   Наконец храбрый полковник, не боявшийся неприятельских пуль, робко заговорил:

   - Видите ли, сеньорита... Ваша усадьба находится в центре наших операций... Я явился от имени нашего генерала требовать помещения для нашей главной квартиры...

   - О, Карлос, я знаю - вы честные враги. Я вам готова довериться.

   - Вы здесь одна?

   - Одна, с прислугой. Отец полагал, что оставляет меня в полной безопасности. Я уже с неделю не получаю о нем никаких известий.

   - Могу вас уверить, что он жив. Да, Кармен, я его видел, но избегал с ним близкой встречи...

   Кармен подняла на него свои большие голубые глаза и прошептала:

   - Я знаю, что инсургенты всегда щадят моего отца; я знаю, кому я этим обязана. Мне передавали об этом пленные... О, какая ужасная вещь эта война!.. Все время я должна дрожать за отца и за жениха...

   - За жениха, Кармен? - вскрикнул Карлос. - Вы говорите, за жениха? Неужели невзирая на вражду, на войну, вы не забыли своего старинного друга?.. Ведь уже два года прошло.

   - Да, два ужасных года... Ваш отец погиб за это время... Я плакала о нем и молилась... Как хорошо, что при вас осталась Долорес...

   - Она сейчас здесь будет.

   - Я очень рада, что увижусь с ней. Я ее люблю от всего сердца.

   - А между тем, Кармен, все ваши симпатии на стороне испанцев.

   - Что ж такого? Я не сочувствую вашим идеям, но люблю все благородное, честное, великодушное.

   - Если бы все ваши друзья так рассуждали, Кармен, то война давно бы закончилась. Если бы вы только знали, как мало мы требуем и чем готовы довольствоваться!

   Молодая девушка добродушно улыбнулась и перебила полковника:

   - Это уже политика, мой друг, а я не желаю говорить с вами о политике... Тем более, что я теперь в сущности пленница, сдавшаяся на милость победителя.

   - Который будет, конечно, вполне великодушен, - в свою очередь улыбнулся полковник.

   - И первая моя просьба к нему - это оставить на доме испанский флаг рядом с тем, который будет вывешен.

   - Извольте, Кармен; ваша просьба для меня закон, хотя я боюсь, как бы не вышло тут какого-нибудь недоразумения.

   Молодая девушка подала ему свою руку и сказала:

   - Ну, любезный враг, отправляйтесь теперь к своему генералу, а я распоряжусь всем для вашего приема.

   Молодой человек взял протянутую ему руку и поцеловал, припав на одно колено. Он был бледен и взволнован.

   - Благодарю, дорогая!.. - проговорил он. - Благодарю за все! Если я буду убит, я умру со сладким сознанием, что при жизни был любим вами.

   - Если ты будешь убит, я не переживу этого! Я умру с горя!

   Карлос Валиенте быстро встал и пошел к своим солдатам, которые начинали уже волноваться. Полковника провожал тот же слуга, который встречал его. Теперь этот слуга бросал на него злобные взгляды. Это был старый дворецкий дона Мануэля, преданный своему господину как собака и разделявший все его предрассудки. Он узнал Карлоса и подслушал его разговор с Кармен.

   "Ага, друзья мои! Да вы тут затеваете, кажется, любовь! - злобно думал дворецкий. - Погодите, голубки мои нежные! Погодите! Вам не очень-то это удастся. Мы примем это к сведению и кое-что сами предпримем... Погодите!"

  

  

   Фрикетта, Долорес и Пабло поместились вместе с штабом Масео в гациенде дона Мануэля. Там же поместился и доктор Серрано, личный врач главнокомандующего инсургентов. Он вообще никогда не расставался с Масео, с которым был очень дружен. Это был очень знающий и опытный врач, горячо любивший свое дело, и в то же время храбрый солдат. Он одинаково хорошо владел конем, мечом и ланцетом. Черты лица его были правильны и энергичны, но его портил бегающий взгляд его глаз, никогда не смотревших прямо, а все по сторонам. Глаза доктор Серрано закрывал всегда дымчатыми очками. Фрикетта почему-то сразу почувствовала к нему недоверие и впоследствии не особенно жаловала его. Долорес тоже чувствовала к нему отвращение и никак не могла понять, за что к нему так привязан Масео. С другой стороны, Карлос, видавший Серрано за делом на поле битвы и на перевязочном пункте, чувствовал к нему большое уважение и постоянно подчеркивал это.

   Донья Кармен произвела на Серрано сильное впечатление, но он скрыл свои чувства и любовался несравненной красотой молодой девушки украдкой, стараясь погасить пламя, невольно загоравшееся в его глазах.

   "Так вот кого полковник Агвилар обещал в жены тому, кто предаст испанцам Масео! - думал доктор. - Да, он знаток человеческого сердца!"

   Так прошли первые сутки.

   Радуясь свиданию с Долорес, Кармен почти все время проводила с ней и с Фрикеттой. Она видела, что дворецкий Кристобал усиленно шпионит за ней, но не обратила на это никакого внимания. Она не опасалась его ненависти к инсургентам, так как знала, что Масео и его офицеры, при всей своей храбрости, очень осторожны.

   В особенности берегся Масео, успевший за время восстания получить в сражениях двадцать три огнестрельных раны. Он никогда не спал ни на кровати, ни в доме, а подвешивал где-нибудь на деревьях или на столбах гамак. Спал он всегда по-жандармски, одним глазом, и при малейшем шорохе просыпался. Отравить его тоже было трудно, потому что он отличался изумительной умеренностью, ел мало, один только раз в день, да и то пищу самую спартанскую, совершенно не пил вина и не курил табак. Даже кофе не пил. Своих людей он знал всех в лицо, знал, что каждый из них делал, и входил в каждую мелочь.

   Но на всякого мудреца довольно простоты: он не заметил, как его доктор влюбился в донну Кармен; не заметил и дружбы, вдруг возникшей между доктором Серрано и дворецким Кристобалем.

   А между тем эти два человека, то есть доктор и дворецкий, поняли друг друга с первого взгляда, с первого слова.

   В качестве врача и генеральского друга Серрано имел возможность ходить беспрепятственно всюду и во всякое время. Пароль ему всегда был известен.

   И вот настала вторая ночь пребывания инсургентов в усадьбе. Был одиннадцатый час на исходе.

   Доктор, прилегший было на постель одетым, вдруг встал, взял револьвер и бесшумно вышел.

   В ту минуту, когда он выходил из дома, его окликнули тихим голосом:

   - Это ты, мой друг? Тебе душно в комнатах? Ты хочешь подышать?

   Доктор узнал голос Масео, но самого генерала не было видно в темноте.

   - Да, генерал, это я. Там у меня есть опасный больной.

   - Ну, иди, иди... Прогуляйся.

   - Спокойной ночи, генерал!

   Это доктор сказал вслух, а про себя прибавил: "Черт его знает, когда же он спит?"

   Серрано направился к большому манговому дереву и, дойдя до него, тихо позвал:

   - Кристобаль!

   - Я здесь, господин доктор.

   - Ведите меня.

   Они молча пошли по тропинкам среди обработанных полей хлопчатника. По временам при свете звезд там и сям сверкал штык, и часовой загораживал дорогу.

   - Кто идет?

   - Офицер.

   - Пароль?

   Доктор говорил пароль, и их пропускали.

   Через полчаса они достигли группы хижин, расположенных довольно симметрично. То были жилища негров. Перед одной из хижин дворецкий остановился и сказал:

   - Здесь, сударь.

   Он издал свист, на который из хижины отозвались таким же условным свистом. Вслед за тем на пороге хижины появился огромный черный силуэт.

   - Сципион, это ты? - спросил дворецкий.

   - Я, муше*.

   ______________

   * Так негры произносят monsieur, господин. - Примеч. автора.

  

   - Господин наш здесь?

   - Да, муше. Он вас ждал.

   Все трое вошли бесшумно в хижину, в которой горели две свечки. При свете их доктор увидел на грубой постели неподвижно лежащего человека. Черты этого человека невозможно было различить: все лицо представляло одну сплошную опухоль. Из распухших губ вырывалось прерывистое дыхание.

   Дворецкий наклонился к распухшему уху больного и сказал:

   - Сеньор, вот доктор, о котором я вам говорил.

   Больной с усилием пробормотал несколько едва понятных слов.

   - Разбойник... из свиты... разбойника Масео... Могу ли я ему довериться?

   Доктор даже не поморщился.

   - Полковник Агвилар, - сказал он, - я уважаю в вас храброго воина. Как отец донны Кармен, вы для меня священная особа.

   Полковник Агвилар!.. Неужели этот изуродованный полутруп был дон Мануэль Агвилар-и-Вега, полковник конных волонтеров? Неужели это он, хвалившийся истребить весь отряд Масео, теперь сам умирал в жалкой хижине своего бывшего раба?

   Да, это был он. Таковы случайности войны. Весь полк волонтеров, этот блестящий, храбрый полк, был совершенно уничтожен ядовитыми жалами пчел. Сам его гордый командир, весь искусанный пчелами, со сломанной рукой, должен был теперь довериться врагу.

   Впрочем, этот враг готов был сделаться его соумышленником.

   После истории с пчелами полковник Агвилар, упавший с лошади и сломавший себе руку, долго пролежал на земле вместе с другими ранеными и убитыми. Его подняли испанские солдаты и по его просьбе отнесли не в госпиталь, а в его усадьбу. Но так как усадьба оказалась занятой инсургентами, то полковника пришлось спрятать в хижине негра Сципиона. Сципион сообщил об этом Кристобалю, чтобы тот предупредил Кармен, но дворецкий решил поступить иначе. Он ничего не сказал Кармен, но зато полковнику нажаловался на его дочь, рассказав о ее дружбе с бунтовщиками. В то же время он успел заметить, какое впечатление произвела Кармен на доктора Серрано. Дворецкий решил воспользоваться этим обстоятельством. К своему удивлению, он увидел, что доктор не только готов лечить полковника Агвилара, но и выслушивать благосклонно такие предложения, которыми возмутился бы всякий честный человек.

   Неужели Серрано мог бы совершить предательство ради получения руки Кармен?..

   Выслушав и осмотрев раненого, Серрано сделал ему перевязку сломанной руки. Полковник сейчас же почувствовал облегчение и спросил, едва шевеля распухшими губами:

   - Буду ли я жив?

   - Да, полковник, вы будете живы, но только вы должны строго исполнять все мои предписания.

   - Обещаю вам это... А что, мое положение очень опасно?

   - Оно очень серьезно. Я опасаюсь рожистого воспаления на лице после многочисленных уколов пчелиными жалами.

   - Доверяю вам свою жизнь.

   - Постараюсь сделать все возможное для спасения жизни отцу донны Кармен.

   - Послушайте, доктор... Мне сказал Кристобаль, что вам приглянулась моя дочь.

   Доктор не сразу мог ответить. Его сердце бурно забилось в груди... Наконец он произнес:

   - Да!.. И я готов на все, лишь бы получить ее руку.

   Обезображенные черты полковника покривились подобием улыбки. Он сказал:

   - Для этого существует только одно условие... Неизменное... Вы понимаете меня?.. Готовы ли вы исполнить это условие?

   Доктор, весь бледный, опустил голову и не сказал ничего.

   Но полковник и Кристобаль поняли, что доктор Серрано изменник и что Масео будет предан.

  

  

   Хорошо жилось инсургентам в гациенде донны Кармен. После трудов и опасностей они наслаждались так редко выпадавшими на их долю минутами покоя и досуга. Если бы не расставленные повсюду караулы и не приезжавшие и уезжавшие то и дело курьеры, можно было бы подумать, что в усадьбе течет мирная помещичья жизнь. Все как-то обленились и полюбили гамаки в тени деревьев и прохладительные напитки. Даже подвижная как ртуть парижанка Фрикетта дольше обыкновенного предавалась сиесте*, занимавшей теперь значительную часть ее дня.

   ______________

   * Сиеста (исп.) - послеобеденный отдых.

  

   Что касается Мариуса, то он по этому поводу сделал однажды следующее замечание:

   - Знаете, мадемуазель, мы здесь точно в тулонском арсенале.

   - Как так, Мариус?

   - Там рабочие, когда их за работой спросят, что они делают, - отвечают: "Мы отдыхаем".

   - А работа как же?

   - Идет себе помаленьку. Они всегда по двое за одним делом: один работает, другой смотрит; через каждые четверть часа они сменяются: второй - за работу, первый - смотреть... Потом все уйдут гулять и шляются часа три.

   Между тем над Масео и его друзьями собирались тучи, о которых они и не догадывались.

   Доктор Серрано вел себя крайне осторожно и даже не намекал донне Кармен на те чувства, которые он к ней питает. Будучи всецело занята своей привязанностью к Карлосу, молодая девушка не придавала особенного значения тому усиленному вниманию, с которым к ней относился Серрано. Она объясняла это внимание деликатностью хорошо воспитанного человека, который вдобавок был другом ее жениха.

   Подозревать какое бы то ни было предательство она не могла уже просто потому, что сама была совершенно на него не способна. Сговора доктора с дворецким, разумеется, не подозревала, не знала также и о пребывании ее отца в хижине негра Сципиона. Этот секрет хранился строго; никому и в голову не приходило, что полковник Агвилар находится так близко.

   Благодаря стараниям доктора Серрано, дон Мануэль поправился. Лихорадка прошла, и никаких осложнений не предвиделось. Больной совершенно пришел в себя и рассуждал вполне здраво. Он обдумывал чисто испанскую месть, которая должна была обрушиться на его врагов.

   Масео, Карлос, Долорес, Фрикетта, Мариус... Все это были его враги. Всех их он хотел поразить на смерть, без всякой жалости, хотел насладиться их мучениями, их агонией.

   План мести был обдуман с чисто адской ловкостью и с неслыханной жестокостью.

   Так как нужно было спешить, то дон Мануэль решил действовать без