Красницкий Александр Иванович - Красное Солнышко

   Александр Красницкий

  

  

   Вопрос о варягах на Руси принадлежит к наиболее спорным в русской историографии.

   Первые гипотезы о происхождении Русского государства встречаются уже в летописях XVI века, а научное изучение варяжского вопроса началось в Академии наук сразу же после ее основания в 1724 году. Прежде всего привлекали ученых легенды о призвании варяжских князей и вполне удовлетворительные объяснения имен Рюрика и Трувора как скандинавских. Чуть сложнее обстояло дело с именем Синеус. Однако теорию основания Русского государства норманнами опровергнуть достаточно легко, ибо значение скандинавского завоевания весьма преувеличено.

   Походы викингов на Русь, начавшиеся в конце VIII века являются разбойничьими набегами, которые довольно трудно отделить от "торговых поездок". По мере того как местное население училось обороняться от набегов норманнов, всю большую роль начинала играть мирная торговля.

   Одновременно с этим громадное значение для скандинавов имела возможность наняться на службу в дружину к русским князьям.

   Что же касается термина "варяг", то ученые-скандинависты предлагают несколько его толкований: в древнерусском словоупотреблении это и скандинавские дружинники, приходившие на Русь за данью, и наемные воины на службе у русских князей, и торговцы.

   Некоторые ученые выводят слово "варяг", "варенег" от западнославянского слова, обозначающего "меч". Известный лингвист М. Фасмер связывал "варяг" с древнесеверным "var" - "клятва", "присяга".

   В языке же самих скандинавов это слово применяется только к воину-наемнику, в том числе и на службе у базилевсов в Византии.

   Вот об этом обо всем вы и узнаете из очередного тома нашей серии.

   Счастливого плавания на викингских драккарах!

  

  

  

   Густой туман поднимался сплошной стеной над таинственным Рюгеном[1], островом, где полновластно царил страшный Святовит[2] - требовавшее постоянно крови, битв, разорения божество прибалтийских славян.

  

   [1] - Рюген - остров Балтийского моря, отделенный узким проливом от континента. Берега его очень извилисты, образуют множество заливов. Поверхность острова ровная, но заметно поднимается к западу, с северо-востока представляет отвесные меловые скалы. Больших рек нет, но много речек и озер. Первоначальное население было германское, но затем его вытеснили славяне-венды.

  

   [2] - Святовит - языческий бог древних славян, живших на Рюгене, был богом всякого обилия и успеха.

  

   Святовит, "истукан", и "царил". Пусть сопоставление этих двух слов не кажется странным. Именно "царствованием", в полном значении этого слова, можно назвать культ грозного божества. Кроткие венды, жившие на Рюгене, были порабощены жрецами Святовита, действовавшими не иначе, как во имя его, и требовавшими от населения и кровавых жертв, и воинов в ряды своих дружин, всегда готовых по первому их знаку кинуться на непокорных. С течением времени добровольная покорность этому вошла в привычку, в Святовите рюгенцы стали видеть грозного защитника от внешних врагов, главным образом - удалых викингов, бороздивших по всем направлениям Варяжское море; жрецы поддерживали эту уверенность, и идол стал как бы земным царем рюгенцев, будто он был одухотворением земной жизни и в самом деле обладал каким-то таинственным могуществом.

   Итак, Святовит "царил" полновластно в Рюгене.

   Постоянные туманы, одинокое положение острова среди бурного моря, рассказы о его божестве, выходившем будто бы по ночам и своего храма и мчавшегося на белом коне с мечом в руках по горам и по равнинам острова и над валами беспокойного моря, - все это придавало Рюгену особенную таинственность, и даже удальцы-берсерки из среды викингов, готовые всегда на всякий подвиг безумной храбрости, не осмеливались нападать на рюгенцев. Редко даже кто чужой нападал на этот остров - так силен был инстинктивный страх, внушаемый грозным богом.

   Храм Святовита находился на Арконе[3]. Здесь, окруженный высоким валом, стоял городок жрецов. Вал был так поднят, что закрывал собою высокие, с остроконечной крышей дворцы-крепости, где жили служители Святовита. Только храм божества, стоявший на горе, одиноко поднимался над островом и, как бы венчая его, издалека был виден с моря в немногие нетуманные дни.

  

   [3] - Аркона - самый северный мыс на острове Рюген, на полуострове Витове, на западном конце которого находился город, носивший то же наименование. В этом городе жили жрецы Святовита, храм которого был на высоком холме, значительно поднимавшемся над морем.

  

   Редко, очень редко кому-либо чужому удавалось побывать в жреческом городке. Служители Святовита ревниво берегли свои тайны. Для них чужой глаз был опасен. Поэтому только в самых исключительных случаях посторонние попадали в таинственные убежища грозного бога - храм, ворота которого открывались лишь тогда, когда выносилось из храма огромное знамя, что служило знаком того, что "божество" разгневано и требует войны и истребления своих врагов.

   Вслед за знаменем выходили тогда воины Святовита. Их было всего-навсего только триста, но это были закаленные в боях берсерки, для которых "не было в мире дела лучше войны". Эти люди составляли ядро рюгенской армии. К ним примыкали молодые мужи и наемные воины жрецов, викинги с соседних островов; спускались на воду быстро оснащенные остроносые черные драккары, и уходила на грабеж к соседям буйная дружина, давая клятву возвратиться не иначе, как с добычею, заранее назначенной в жертву Святовиту.

   Случалось так, что долгое время не показывалось пред рюгенским народом знамя Святовита. Не с кем было воевать его воинам. В Норвегии царствовал храбрый Олав Трюгвассон, пришедший туда из Дании. Борьба с ним была не под силу рюгенским жрецам. К берегам пиктов и саксов тоже не приходилось идти, у франков после недавних набегов викингов образовалась своя береговая стража. Побережье Варяжского моря все было разорено и выжжено. Волей-неволей приходилось томиться скукою Святовитовым воинам.

   На площадке, окружавшей жреческий городок у вала, у разложенного костра, в тот туманный день, когда начинается этот рассказ, сидело в разных позах несколько суровых воинов, поставленных здесь для наблюдения за морем. Дул сильный, пронизывающий до костей ветер. Туман волновался, как воздушное море. Невидимое за ним и в нем настоящее бурное море глухо рокотало, словно начинавшее свирепеть чудовище. Костер горел тускло; дым его стелился по низу, как будто тяжело ему было подниматься к этой белесоватой, давившей сверху гуще. Лица воинов были угрюмы. Кто-то из них полулежал на подстилке из звериных шкур, кто-то сидел, обняв руками колена. Изредка кто-нибудь приподнимался и начинал подкладывать в костер набросанные поблизости сучья; тогда раздавался треск, вспыхивало пламя, и суровые лица на мгновение оживлялись.

   Вдруг со стороны моря, из кромешного гула донесся какой-то странный шум. Не то крики людей, не то звуки рогов. Воины как-то все разом встрепенулись и переглянулись между собой.

   - Что там такое, Сфенкал? - сказал старший. - Пойди посмотри: стража внизу, может быть, знает.

   Сфенкал поднялся и с сожалением взглянул на костер.

   - Проклятый шум, - пробормотал он.

   - Иди, Сфенкал, иди! - крикнул старший. - А вы, - обратился он к остальным, - будьте наготове.

   Посланный воин, что-то ворча сквозь зубы, пошел по валу и скоро скрылся в туманной мгле.

   Теперь все эти угрюмые люди у костра вдруг оживились. Неожиданно донесшиеся до них звуки стряхнули скуку, наполнили их сразу ожиданием чего-то нового. Пробудилось любопытство: звуки с моря не так часто долетали до арконского вала, чтобы не возбуждать собою интереса.

   - Уж не те ли там, на море, кого так ожидают в Арконе? - сказал один из оставшихся воинов.

   - Кто знает? Может быть, и те! - отозвался тот, кто был начальником над ними.

   - Тогда чего же мы остаемся здесь?

   - А что же мы сделаем в таком тумане?

   Раздавшийся откуда-то снизу, от подошвы вала, звук рогов, заставил всех воинов вскочить на ноги.

   - Вот теперь нас зовут, и мы пойдем, - наставительно произнес начальник, - скорее разбирайте оружие, не забудьте раскидать костер.

   Он говорил все это отрывистым голосом; воины быстро вооружились и стояли, ожидая новых приказаний своего вождя.

   - Ну, идем! Не то опоздаем! - сказал он.

   - Если только не опоздали! - отозвался несколько насмешливо молодой воин.

   - Это почему, Икмор? - вскинул на него глаза начальник.

   - Взгляни, - указал молодой человек в сторону, где, несмотря на туман, виднелся храм Святовита.

   Рога, не умолкая, гудели от подножия вала. Им вторил шум, поднявшийся на улицах Арконы. Видны были толпы людей в белых жреческих одеждах и темных воинских одеяниях. Слышались крики, заметна была с высоты вала суматоха, толпы двигались по направлению к арконским ворогам. Городок, недавно еще безлюдный, безмолвный, вдруг оживился.

   Старый воин махнул рукой.

   - Клянусь рогом Святовита, это прибыли ожидаемые гости, - воскликнул он.

   - В такой туман? - повторил его недавние слова Икмор.

   - А что же? - возразил тот уже на ходу. - В фьордах мало ли искусных мореходов? А эти гости идут именно оттуда.

   Весь небольшой отряд спешно пошел за своим начальником по дороге, проложенной на гребне вала. Икмор, воспользовавшись тем, что вождь так разговорился, шагал с ним рядом.

   - Скажи, батюшка, - расспрашивал он, - не слышал ли ты, зачем является сюда это посольство? Ведь, Олав Трюгвассон успокоился с тех пор, как попал в Норвегию. Что ему здесь нужно?

   - Не знаю, - отвечал вождь, - зачем послал к нам Олав своих воинов, об этом ничего не слышно; но не будь я Эрик, по прозвищу Черный Дракон, если только очень скоро не будет вынесено из храма знамя Святовита.

   - Вот как! И ты уверен в этом?

   - Так же, как в том, что я сын своей матери.

   - Но куда же пошлет нас Святовит?

   - А про то знает старый Бела, его верховный жрец.

   Тут Эрик сообразил, что сказал слишком много, и вдруг рассердился.

   - Да чего ты ко мне пристал? - закричал он. - Или ты думаешь, я обязан тебе сообщать, что говорят об этих пришельцах около Святовитова храма? Помолчи лучше, а не то я пожалуюсь на тебя Беле.

   Икмор лукаво улыбнулся и замедлил шаг, отстав от своего сердитого начальника.

   "И того довольно сказал, - думал он, - стало быть, скоро кончится эта тоска, и мы пойдем за море. А куда, я это узнаю."

   Он поспешил сейчас же передать товарищам то, что ему удалось выпытать у старого Эрика. Среди кучки воинов пошел одобрительный говор. Эти воины были не из числа тех трехсот, которые составляли дружину Святовита. На Рюгене они были просто наемниками, взятыми для тяжелой караульной и рядовой службы. Таких наемников обыкновенно набирали из всей Скандинавии, стран варяжского побережья и Северной славянщины, с которой у скандинавов были постоянные торговые отношения. Ничто не привязывало к Рюгену этих людей, которых норманны называли "варягами", иногда прибавляя к этому наименованию сокращенное название их полуострова, так что общеупотребительным их именем было "варяго-россы". В то же время эти люди всегда были верны в исполнении договоров, и никогда не случалось, чтобы кто-либо из них уходил прежде, чем окончится уговоренный срок их службы, или не выполнял принятых на себя обязательств. Поэтому ими всегда дорожили, и викинги- скандинавы никогда не отказывались принимать в свои дружины этих по большей части безродных людей.

   Под начальством Эрика, по прозвищу Черный Дракон, был большой отряд, но зато все его подчиненные были очень тесно сплочены между собой, жили дружно и пользовались полным уважением жрецов Святовита.

   Сообщение Икмора не на шутку обрадовало их. Скоро должен был кончиться их срок службы при дружине Святовита, и им пришлось бы возвращаться на Рослаген, не побывав в боях. А для них и жизнь не в жизнь была, если кругом не кипела сеча, не было опасности. Они боялись, что на Рослагене просто засмеют их, когда им придется вернуться туда, а больше некуда было идти. Для самостоятельного похода отряд Эрика был слаб.

   Оживленно разговаривая, варяги спустились с вала. Все население Арконы высыпало уже на побережье, расстилавшееся от ворот и вплоть до морских волн. Маленькая арконская гавань кипела оживлением. Драккары, стоявшие у берега, отводились: видно было, что для почетных гостей приготовлялось место. Звуки рогов не смолкали. Из ворот вышел небольшой отряд дружинников Святовита. Эти воины, закованные в железо, с тяжелыми мечами и щитами, сидели на могучих белых конях, тоже прикрытых от вражеских стрел кожаными глухими попонами. В сравнении с плохо одетыми, вооруженными только секирами да короткими мечами варягами, эти люди по внешности были олицетворением несокрушимой ратной силы и ее красоты. Но вместе с тем лица их были нежны, белы, выхолены, на них не заметно было ни решительности, ни упорства, ни того воинского духа, который так и сквозил в суровых варягах. Да оно и понятно. Дружинники Святовита стали теперь вождями собиравшихся рюгенских армий, их и в боях берегли, и в мирное время они являлись участниками всевозможных шествий, церемоний и привыкли выставляться больше всего напоказ, привыкли, чтобы ими любовались, а дело опасности - это уже выпадало на долю других.

   Их и теперь в собравшейся на берегу толпе встретили криками восторга, тогда как варягов никто не замечал. Однако приветствия на этот раз были непродолжительны. Внимание толпы скоро отвлеклось другим. Трубные звуки с моря раздавались все громче и громче, и трубы на берегу вторили им. Вдруг завесу тумана словно разрезал стройный драккар. Он как будто вынырнул из какой-то бездны. Его черные, суженные кверху борта, острый, загнутый несколько с высоты к воде нос, высоко приподнятая корма с площадкой для рулевого - так и вырисовывались в белесоватом тумане. С десяток весел медленно поднималось и опускалось, всплескивая воду. На носу стоял воин, что было сил дувший в рог. На корме, около рулевого, находился другой воин - типичный норманн в панцирной рубахе с медным нагрудником и в шлеме. Около него стояло еще двое людей, один исполинского роста, другой статный, стройный, с кудрями, выбивавшимися на плечи из-под шлема. Оба они тихо говорили между собой, то и дело указывая на Аркону. За этим драккаром выскользнул из тумана другой, третий, и скоро в маленькой гавани сошлась целая флотилия их. Когда первый, самый нарядный из них, подошел к очищенному для него месту и ряду выложенных камней, что заменяло собой пристань, приветственные кличи, звуки рогов, шум волн - все слилось вместе. В это время на борт нарядного драккара вскинуты были сходни, и три витязя, стоявшие на его корме, медленно сошли на твердую землю.

  

  

  

  

   Из толпы жрецов Святовита, стоявших всех ближе к пристани, отделился седой пронырливого вида старик в белом жреческом одеянии и, обращаясь к прибывшим, заговорил:

   - Привет тебе, храбрый Освальд сын Руара, - с этими словами старик слегка поклонился норманну и продолжал: - Привет и вам, пришельцы из далеких славянских стран, тебе, Владимиру, сыну Святослава, внуку Игоря и правнуку великого Рюрика, и тебе, сыну Малка.

   Говоря с последними двумя, старик едва-едва наклонил свою седую голову, так что поклон его вышел совершенно незаметным. - Великий отец и судья Бела, любимый служитель Святовита, - закончил свою коротенькую речь старик, - приказал мне передать вам, что он очень рад видеть Вас благополучно переплывшими море. Идите за мной, вы будете гостями Святовита, отдохнете с дороги, которая была нелегка.

   - Привет и тебе, мудрый Нонне сын Локка! - воскликнул Освальд. - Передай твоему отцу и господину, мудрейшему Беле, что конунг мой великий Олав Трюгвассон, о котором громко поют саги в наших фьордах вдохновленные светлым Бальдром скальды, приказал передать ему поклон.

   - Мы будем говорить об этом, храбрый ярл, потом, - прервал его Нонне, - великий отец Бела выслушает сам, что приказал тебе твой могущественный конунг, а теперь повторяю вам свою просьбу: пойдемте, вас ждет отдых под приготовленным для вас кровом.

   Он жестом пригласил прибывших следовать за собой. Дружинники Святовита повернули коней, открывая шествие. Впереди, по направлению к городским воротам, шпалерами вытянулись в два белых ряда младшие жрецы и жреческие ученики с трубами и особого рода тимпанами. За ними, как живое море, волновались сбежавшиеся из предместий Арконы мужчины, женщины, дети. Позади небольшой группы прибывших и Нонне шли варяги, но теперь число их сразу утроилось.

   С подошедших драккаров, провожавших ладью посланца конунга Олава и славянских гостей, сошло много воинов. Среди них были норманны в панцирях и шлемах и варяго-россы, одетые, подобно их рюгенским товарищам, как попало. Старый ярл сейчас же нашел приятелей и друзей среди прибывших, его воины смешались с толпой; нисколько не стесняясь, все они громко приветствовали друг друга. Слышен был шумный разговор, взрывы веселого хохота.

   Так дошли до ворот "бурга". За них вступили только конные дружинники Святовита, Нонне с гостями и жрецы. Для прибывших скандинавов и варягов было отведено помещение в предместье, где жили и рюгенские варяги. Там им был выстроен дом в одну длинную огромную комнату со скамьями вдоль стен под окнами. В зале было светло: освещали ее никогда не гаснувший очаг да множество смоляных факелов. Посредине зала стоял во всю длину его стол, уставленный к приходу гостей и хозяев только что зажаренными воловьими и бараньими окороками, огромными кубками с вином и другими яствами и питиями.

   Эрик с тремя прибывшими варягами, Ингелотом, Руаром и Оскаром, уселись на самом дальнем конце стола. По обе стороны его, разместились, кому где пришлось, остальные. Скоро зашумел веселый пир; слышался звон кубков, смех, беседа так и разливалась из конца в конец стола. Все теперь на этом пиру равны: не было ни старших, ни младших, ни кичливых норманнов, ни простоватых варяго-россов.

   Были только обрадовавшиеся встрече добрые друзья, спешившие наговориться вдоволь, тем более, что оживлению беседы способствовало крепкое, будто не истощавшееся совсем в кубках вино.

   - Клянусь громовержцем Тором[4], - восклицал Ингелот, оглядываясь вокруг, - мой старый Эрик живет, будто он совсем забыл, как звучит шум сечи, как несется врагам в лицо вопль берсерков. Он будто никогда не совершал берсекеранга и не мчался на врага, далеко отбросив щит. Нет, Эрик! В светлой Валгалле, где наслаждаются павшие на земле в бою воины-эйнхерии, нет такого покоя, как здесь. Там они охотятся на чудного вепря, а здесь. Здесь я не вижу даже, чтобы какой-либо труд был для вас утешением. Я боюсь, Эрик, не затупился ли меч твой?

  

   [4] - Божество грома и войны у скандинавов.

  

   - Не говори так, сын своей матери, - прервал его, хмуря брови, Эрик, - ты знаешь, мы нанялись и должны служить до срока.

   - А кто заставлял вас?

   - На Рослагене не хватало хлеба!

   - Вот отговорка! Будто мало хлеба у врагов!

   - В то время было его мало. Никто не брал варягов в свои дружины. Ох, прошли те времена, и только в сагах поют про то, как ходили норманны и варяги и на пышную Лютецию[5], и на зеленые острова Эрика[6]. Прошли! Теперь даже прямым путем не пробраться в Византию. Наши же загородили путь. Теперь не добраться и до Хольмгарда [7]. А кто виноват тому? Кто виноват, я спрашиваю вас, друзья? Ведь, Рюрик и Олав загородили все входы. Они завладели громадными землями славянскими на севере и на юге, и некуда идти теперь свободным викингам. А Рюрик и Олав были наши.

  

   [5] - Париж.

   [6] - Ирландия.

   [7] - Новгород.

  

   - Были наши, а стали свои собственные, увы, так это, - согласился Ингелот.

   Громкие крики прервали беседу приятелей. Крики эти были радостны и выражали полное удовольствие всех пирующих. Особенно шумно выражали свой восторг суровые и молчаливые норманны.

   - Скальд, скальд, - кричали они на разные голоса.

   Из их среды выступил красивый молодой человек с сиявшими вдохновенными глазами. Он, отойдя от пирующих, сел на отдельную скамью и задумался, опустив голову на ладони рук.

   - Скальд Зигфрид споет нам драгу, - шепнул Ингелот Эрику.

   - Как давно не слыхал я вдохновенного самим светлым Бальдром[8] певца, - вздохнул тот и устремил на Зигфрида испытующий взор.

  

   [8] - Бог солнца, любви, искусств у скандинавов.

  

   В зале воцарилось молчание. Все с напряженным ожиданием готовились слушать певца, складывавшего свою песню. Наконец, Зигфрид отнял лицо от ладоней, огляделся по сторонам и запел звучным молодым голосом:

  

  

   Войне от колыбели

   Обрек он жизнь свою,

   Ему и стрелы пели,

   И я теперь пою!

  

  

   - Драга об Олаве Трюгвассоне, - тихо прошептал Руар, склоняясь к Эрику, - ты, друг, пожалуй, не слыхал ее.

   Зигфрид пел все более и более звучно, мерные строфы словно рождались одна за другой в голове поэта. Он пел, как конунг Олав со своими викингами явился к берегам далекой Италии и там брал дань с городов, расположенных у моря. Он пел, как в молодости своей Олав был первым на всех состязаниях: и в беге, и в прыжках. Песнь его была сплошь похвалой славному конунгу, овладевшему всей Скандинавией. И вдруг она как-то сразу оборвалась, словно рыдание вырвалось из груди. И совсем другим уже и более грустным голосом он запел:

  

  

   Презренен, кто для сладкой песни

   Забыл стук копий и звон мечей:

   Валгаллы светлой, дивной тени

   Не видит взор его очей!

  

  

   Зигфрид пел уныло, жалобно. Он говорил в своей новой песне о том, что есть конунги и викинги, которым женская прялка заменила меч. Ни одного слова не было в ней о конунге Олаве, но переход от громких похвал к жалобным упрекам и без слов подсказывал, что именно о славном норманне говорит песня во второй своей части. Слушатели скальда приуныли и сидели теперь, опустив головы, как бы разделяя тихую скорбь своего певца.

   - Он прав, этот вдохновенный певец, - громко воскликнул Оскар, ударив кулаком по столу, - с некоторого времени все во фьордах пошло по-иному!

   - Что ты хочешь сказать этим, друг? - спросил Эрик. - Неужели конунг Олав Трюгвассон мог забыть свою прежнюю доблесть? Неужели намеки Зигфрида касаются его?

   - Одно тебе скажу, мой Эрик: конунг Олав не прежний.

   - Но что с ним? Какая перемена?

   - Он удаляется от битв и пиров. Кругом него такая скука, как и в темнице. Нет более прежних победных походов, мир и тишина спорят между собою около когда-то славного Олава.

   - Что же с ним сделалось?

   - Он стал слишком слушать жрецов иных богов и отвернулся от Одина, и других асов, вот они и покинули его! - вставил свое слово Руар.

   - Я ничего не понимаю! - воскликнул Эрик. - Скажите мне, друзья, как это могло случиться?

   - Это случилось после того, как Олав ходил к берегам Италии. Там он услыхал про нового Бога и захотел слушать Его жрецов.

   - Какого Бога? Уж не Бога ли христиан?

   - Вот именно. Он привез с собою на север жрецов христианских и стал проводить время в беседах с ними.

   Старик Эрик покачал своею седою головою.

   - Не раз слыхал я про этого нового Бога, - сказал он, - от Него и в самом деле могут погибнуть и Один, и Святовит, и славянский Перун. Говорят, Он всесилен.

   - Уж не знаю, - проговорил Руар, - а скажу одно, что где бы ни появился жрец этого Бога, всюду люди меняются и забывают о битвах, о кровавой мести и только лишь толкуют о том, что врагам нужно прощать, что нужно любить всех, как самого себя. Да разве это возможно? Я уже не говорю о том, что после бесед с христианскими жрецами народ становится холоден к своим древним богам.

   - Вот потому-то здешний главный жрец Святовита, этот старик Бела, так и ненавидит христиан, - заметил Эрик.

   - Ненавидит? - воскликнул Ингелот.

   - Для него нет большей радости, как уничтожить христианина.

   - Ну, теперь я многое понимаю! Ведь Освальд сын Руара, наш вождь, хотя и именует себя посланником конунга Олава Трюгвассона, но на самом деле он никогда им не был!

   - Как так? - Воскликнул удивленный Эрик.

   - Клянусь тебе асами, что так. Ты видел этого молодого русса, что был вместе с Освальдом?

   - Да. Я слышал, Нонне назвал его сыном Святослава, русского князя.

   - Так, так! Он именно сын этого славного воина и сам князь северных руссов.

   - Зачем же он между вами?

   - А затем, что он бежал со своей родины. Старший брат его по имени Ярополк остался княжить в Киеве; среднему отец отдал большую и богатую область, а этому, теперешнему гостю Арконы, назначил быть князем в древнем Хольмгарде. Когда отец был убит, киевский Ярополк захотел быть князем всех руссов. Он убил среднего брата и добрался вот до этого, Владимира, но тот успел убежать во фьорды к конунгу Олаву. Олав сам не раз бывал в Хольмгарде, он принял молодого сего князя, помог ему набрать дружину, ну, словом, стал тот викингом. Владимир не раз ходил в походы за море и показал себя храбрецом. Только у молодца вовсе не было мысли оставаться на всю жизнь на службе у конунга. Он задумал кое-что другое. Владимир просто рассчитал, что конунг Олав поможет ему прогнать из Киева Ярополка.

   - А тот что же? Неужели отказался? - воскликнул Эрик, и глаза его зловеще блеснули.

   - В том и дело, старый мой друг, что около конунга Олава в это время был христианский жрец, и Олав, этот славный герой, склонил свое сердце к его убеждениям. Христианский жрец стал ему говорить, что Ярополк любит христиан и поэтому нельзя идти на него войною.

   - И конунг Олав послушал жреца?

   - Олав наотрез отказал дать Владимиру свои дружины для покорения Киева и руссов. Тогда-то ярл Освальд, который также не терпит христиан, сам объявил поход, но, увы, воинов собралось немного. Именитые ярлы и викинги не хотели идти против воли конунга. Но конунг запретил и варягам идти с ярлом и русским князем. Тут-то Освальд и схитрил. Он объявил, что варяжские дружины нужны ему не для похода против руссов, а будто бы собираются им только для арконских жрецов.

   Кое-кто остался, не пошел с ярлом, но все-таки собралась небольшая дружина. Для похода нас было мало, и Освальд решил попытать счастья здесь, в Арконе. Может быть, Бела вынесет знамя Святовита и, конечно, даст в помощь Владимиру свои варяжские дружины. Понял, мой старый Эрик, какое задумано дело?

   - Что же? - раздумчиво произнес Эрик, - я не прочь пойти на Днепр: от Киева близка и Византия. Да и Киев город богатый. Там можно много найти ценной добычи.

   - А пойдут ли за тобой твои?

   - Мы все служим Святовиту, - пожал плечами старый варяг, - пошлет нас Бела, и мы пойдем. А там скоро кончится срок нашей службы, и мы все станем свободны.

   - Так мы, стало быть, будем товарищами?

   - Разве у вас все решено?

   - Все! Даст Бела помощь или не даст, а я и все, кто со мной, пойдем за Освальдом и Владимиром!

   - Тогда что же и говорить! Сами асы покровительствуют нам и нашей дружбе. Только пока не сообщай никому, что я тебе поведал. Молчать придется недолго. Освальд здесь не засидится. Руку, друг! Будем пить за былые встречи на полях битв. Тс, Зигфрид опять поет.

   Скальд пел теперь веселую песню. Его слушали с восторгом. Пир зашумел еще сильнее, когда Зигфрид кончил свою песню. Теперь, когда головы пирующих порядочно были затемнены вином и беседа стала общей, встретившиеся друзья достаточно наговорились между собой. Слышались отдельные, чаще всего бессвязные восклицания, воины шумно рассказывали о своих боевых подвигах. Совсем незаметно день склонился к вечеру, но пир все еще продолжался, и только поздняя ночь прекратила его. Тишина водворилась в недавно шумном зале, слышались храпение, бред; наконец, сам собою потух и очаг.

  

  

  

  

   Пока варяги и скандинавы пировали, во дворце главного жреца Святовита, Белы, происходило другое.

   Старый Нонне привел в обширный дворцовый покой Владимира, Добрыню и Освальда и здесь оставил их одних.

   - Клянусь Перуном, - воскликнул Владимир, встряхивая своими кудрями, - здесь нас встречают куда приветливее, чем у конунга Олава.

   - Я это предсказывал тебе, - заметил Освальд.

   - Только бы поскорее кончились все эти переговоры. Я тоскую по родной стороне.

   - Скоро, племянник, скоро! - вступился Добрыня. - Отсюда мы пойдем в Новгород.

   - Ах, поскорее бы! - сказал Владимир, и в голосе его ясно слышно было тоскливое чувство. - Поскорее бы! Меня измучила эта разлука с родиной, а как вспомню я, что брат Олег до сих пор остается неотмщенным, так стыдно становится жить на свете.

   Добрыня долгим, испытующим взором смотрел на племянника, как бы желая проникнуть в тайники его души.

   Добрыня Малкович был высок ростом, широк плечами. Грудь его была поистине богатырская, выпуклая. Он казался выше Освальда, тоже воина не из малорослых. И вид Добрыни был внушительный. Голова его оставалась не выбритою, как у варягов, а покрытой густыми, начинавшими седеть волосами, ниспадавшими до плеч, по обычаю всех днепровских славян. Черные глаза как-то особенно выглядывали из-под густых нависших бровей. Взгляд их был выразителен; в нем так и светились непреклонная железная воля, ничем несокрушимое упорство и вместе с тем полнейшее душевное спокойствие, уравновешивавшее все чувства и порывы этого славного богатыря.

   Добрыня Малкович был ближайшим другом и воеводою погибшего в 972 году среди печенежских орд великого киевского князя Святослава Игоревича. Мало того, он был его шурином по своей сестре Малуше. Брат и сестра из Любича попали пленниками в Киев. Здесь судьба распорядилась так, что пленные мальчик и девочка попали к княгине Ольге, матери Святослава. Девочка осталась и выросла на попечении мудрой княгини, Добрыня стал товарищем сперва детских игр Святослава, потом участником его знаменитых походов. Судьбе угодно было, чтобы Малуша стала супругою русского князя, и от этого брака родился младший сын Святослава Владимир.

   Малуша была добрая, любящая женщина. Вместе со своей княгиней она посещала христиан, которых немало было в Киеве еще со времен Аскольда и Дира, сильно склонялась к христианству сама, и только боязнь огорчить Святослава помешала ей принять крещение, но невольно для самой себя она вложила в своего пылкого, впечатлительного сына первые зачатки христианства. Княгиня Ольга, которой нечего было бояться грозного князя, с тех пор как Владимир помнил себя, внушала ему христианские истины. Но суровый Святослав рано отнял своего младшего сына от бабки и матери, и частые походы, кровавые сечи заглушили в юноше семена добра, детские впечатления изгладились из памяти, молодая пылкость окончательно поглотила их. Душа Владимира была полна стремления к земным наслаждениям, к земному счастью, и никакая мысль о небесном не тревожила его.

   Случилось так, что Святослав, отправляясь за Дунай "добывать" себе болгарское царство, разделил только еще недавно сплоченную Олегом Северную и Южную Русь между тремя своими сыновьями. Старший Ярополк получил Киевскую землю, средний Олег - древлянскую; младший Владимир - Новгород. С Владимиром отправился в качестве опекуна и его дядя Добрыня Малкович. После смерти Святослава ближайший воевода Ярополка, его опекун Свенельд, мстя за своего сына Люта, убитого Олегом Древлянским, побудил своего князя пойти на брата войной. В одной из схваток Олег был убит. Когда весть об этом дошла до Новгорода, то Добрыня испугался за участь любимого племянника. Он был уверен, что Свенельд стремится для Ярополка к единовластию и после Олега должен наступить черед и Владимира. Новгородцы казались ему ненадежными. По крайней мере, они отказались дать ему дружины для мести за Олега. Страшась, как бы Новгород не выдал Владимира киевскому князю, Добрыня заставил племянника уйти за море, к конунгу Олаву. Надежды его на скандинавского владыку не оправдались, и теперь все будущее молодого сына Святослава находилось во власти арконского жреца. Однако Добрыня Малкович и виду не подавал, что душа его полна тревоги. Недаром он давно уже был искушен во всяких "дипломатических" сношениях. Сколько раз при Святославе он вел переговоры и с венграми, и с ляхами, и с хитрыми византийцами, знал все их увертки, научился прятать свои мысли и чувства в сокровеннейшие тайники души и бесстрастно поглядывать вокруг, когда в сердце кипела страшная буря тревоги и напряженного ожидания.

   Владимир Святославович был молод и к своему положению относился с задорной беззаботностью.

   Будущее не пугало его. Он помнил прошлое и узнал настоящее. Силы так и кипели в молодом здоровом теле. Два года боевой, полной всевозможных приключений жизни развили в нем и статного витязя. Явилось сознание силы, а вместе с этим и полная уверенность в успехе. Неудачи не надламывали молодой энергии. Жизнь улыбалась этому изгнаннику, и более всего выводила его из себя осторожная медлительность дяди Добрыни.

   Красив был собою Владимир Святославович! Рост его средний шел к статной, словно отлитой фигуре. Русые кудри, холеные, прилежно причесанные, рассыпались по его плечам, небольшая русая бородка, незаметно переходившая в шелковистые усы, закрывала губы и подбородок; голубые глаза светились молодою пылкостью, задором, веселостью и вместе с тем истинно-славянским добродушием. Когда Владимир смеялся, все лицо его так и сияло. Когда он улыбался, глаза его так и лучились. Щеки его горели здоровым розовым румянцем, но в то же время и в фигуре, и в движениях, и в манере держать себя сказывалась богатырская и физическая мощь, привычка повелевать, а в словах сквозили и ум, и тонкая наблюдательность.

   Ярл Освальд был высок ростом, сутуловат и медлителен в движениях, в чем, несомненно, сказывалась его привычка постоянно носить тяжелое вооружение; левая рука его не отходила от левого бедра, как будто постоянно придерживала у пояса тяжелый меч. Черты лица Освальда были крупны, резки. Давно начавшие седеть усы, как две змейки, спускались на грудь и придавали скандинаву вид какого-то чудовища.

   Покой, где находились это трое гостей арконского жреца, был высок и непригляден. Все убранство его составляли тяжелые шкуры, задрапировавшие стены. Свет проходил через крохотные оконца, пробитые почти под потолком. От этого покой был мрачен, и невольно тоскливое чувство закрадывалось в душу тех, кому приходилось оставаться в нем долгое время.

   Кругом была мертвая тишина. Ни звука, ни движения не чувствовалось за этими угрюмыми стенами, жизнь словно замерла, как только эти трое людей переступили порог мрачного покоя.

   - Что же, так и будем сидеть в этих стенах? - с нетерпением воскликнул Владимир.

   Освальд беззвучно засмеялся.

   - Юность нетерпелива, она не понимает старости, - сказал он, - а здесь кругом нас только старики. Медлительность свойственна их возрасту.

   - О ярл! - воскликнул Владимир. - Ты не старик, а тоже не желаешь понять, как мне хочется поскорее вернуться. Но ты воин, я дивлюсь, как не сочувствуешь ты мне, жаждущему яростного отмщения за кровь несчастного моего брата.

   - Все придет в свое время, племянник! - перебил Владимира Добрыня, боявшийся, что молодой князь скажет что-либо лишнее.

   - Придет, придет, - крикнул тот, приподнимаясь с ложа, на котором лежал до тех пор, - а каково томиться муками ожидания.

   - Всякое ожидание учит мудрости.

   - Знаю, знаю! Но что поделаешь, когда тоска лютой змеей грызет сердце. Ярополк, Рогвольд! Они теперь беззаботно наслаждаются счастьем.

   - И гордая Рогвольдовна готовится разуть сына королевы Предславы! - вдруг раздался тихий, неприятный, похожий на шипение змеи, голос, заставивший всех троих гостей быстро вскочить со своих мест.

   Кроме них, в покое был теперь низкий сгорбленный старик в белом, ниспускавшемся до пят одеянии. Никто из гостей даже и не заметил, как он появился здесь, и его вмешательство в разговор стало полнейшей неожиданностью. Старец этот, несмотря на свою наружную дряхлость, выступал твердой поступью. В правой руке у него был длинный жезл, заканчивавшийся золотым изображением конской головы, но опирался на него старик легко, почти не касаясь его нижним острием пола. Голова, впавшая глубоко между плечами, однако, держалась твердо. Глаза смотрели выразительно и, несмотря на преклонный возраст старика, все еще сохраняли свой блеск. Череп был совсем гол, только на висках и затылке виднелись пряди седых редких волос. Длинная, ниже пояса, вся седая борода, падая на белую, как снег одежду, почти сливалась с нею. Голос старика, хотя он говорил тихо, звучал твердо и непреклонно.

   - Великий отец Бела, - воскликнул, увидав старца, Освальд вдохновенный любимец грозного Святовита!

   С этими словами ярл, низко, коснувшись рукою до пола, поклонился старику. Поклонился и Добрыня, но поклонился степенно, даже важно, с чувством собственного достоинства. Зато Владимир, услыхав имя грозного Святовитова жреца, вдруг бросился к нему и торопливо заговорил несколько взволнованным голосом:

   - Так вот каков ты, великий отец, чья воля держит в своих руках все побережье Варяжского моря! Привет тебе, великий, привет мой! Будь здоров долгие еще годы, и да прославит грозный Святовит тебя своею помощью!

   Владимир с пылом схватил руку старца и, наклонившись всем корпусом, положил ее себе на голову.

   На лице Белы промелькнула тень удовольствия. Поступок молодого славянского князя пришелся ему по душе. Он не сразу отнял свою сухую руку с головы Владимира и несколько раз ласково провел ею по его русым кудрям.

   - Привет мой и тебе, Красное Солнышко! - голосом, утратившим шипение, произнес он. - Великий Святовит благославляет твой приход ко мне. Я уже вопрошал его, и он мне сказал, что ты благословенный гость в его чертогах. И вот я, смиренный исполнитель воли всемогущего божества, сам явился к вам, дабы возвестить вам милость Святовита.

  

  

  

  

   Бела протянул руку Владимиру и с его помощью дошел до широкого, устланного мягкими звериными шкурами ложа.

   - Сядь, сын мой, около меня, - по-прежнему ласково проговорил он, - твои кудри так мягки, что моя старая рука отдыхает, касаясь их. Садитесь и вы, могучие витязи, - кивнул старик в сторону Добрыни и Освальда, - я хочу говорить с вами, и помните, что моими устами будет предлагать вам свою волю сам великий и могущественный Святовит.

   Глаза Добрыни как-то странно блеснули при этих словах Белы. На мгновение в них отразилось не то недоверие, не то насмешка. Как будто Владимиров дядя хотел сказать: "Знаем мы, как ваши боги говорят вашими устами! У нас в Киеве жрецы Перуна вот так же нам говорят! Стоял за шкурами да подслушивал, вот и появился, словно из-под земли! Да впрочем, говори, только бы для племянника польза была. А там мы и сами посмотрим, как нам с тоб