Красницкий Александр Иванович - Красное Солнышко

ой говорить, теперь же твой верх!"

   Старый Малкович, как и большинство славянских витязей, был совершенно равнодушен к верованию в созданных народом богов. Слишком он много перевидал на своем веку. Славянский Перун, прибалтийский Радегаст и Сварог, арконский Святовит, норманнский Один: что ни народ, то бог! Всем им где же верить, так пусть уже старики да женщины к этим созданным человеческими руками богам прибегают, а храбрый витязь больше на свой меч должен надеяться. Но вместе с тем Добрыня знал, что всюду жрецы выступают как умнейшие люди, великая сила, и потому раздражать их да перечить им опасно, особенно тогда, когда приходится обращаться к ним с важными просьбами. Поэтому он только вздохнул и опустил глаза, боясь выдать их блеском свои мысли.

   Бела между тем продолжать ласкать Владимира, опустившегося к его ногам.

   Сгорбленный, отживший свой век старец и молодой, полный жизни красавец составляли чудную группу. Даже суровый Освальд невольно залюбовался ею и воскликнул:

   - Да поразит меня свирепый Локки [9], если я когда-нибудь слышал, чтобы великий Бела так принимал кого-то из своих гостей!

  

   [9] - Божество подземного огня у древних скандинавов.

  

   Бела поднял на него глаза и чуть заметно улыбнулся.

   - Я слабый исполнитель воли божества, - произнес он.

   - Так, стало быть, твой Святовит благосклонен ко мне! - вскричал Владимир.

   - Я уже сказал, - ответил Бела, - что твой приезд приятен Святовиту.

   - Тогда он поможет мне вернуть стол моего отца и отомстить за брата!

   Бела покачал головой.

   - Увы! Я не могу еще сказать тебе, сын мой, этого.

   - Отчего, отец?

   - Я вопрошал Святовита лишь о твоем прибытии на Рюген.

   - Тогда спроси его скорее. Спроси, отец, я принесу, какие ты назначишь, жертвы, твоему богу. Ах, отец, как тяжело знать, что кровь остается неотмщенного!

   - И обида тоже! - тихо сказал Бела.

   - Ты о Рогвольдовне? - вспыхнул Владимир, и глаза его загорелись диким огнем. - И сюда уже дошли вести о моей обиде? "Сына рабыни разуть не хочу!" О-о-о! Змея лютая! Она ужалила меня в сердце, и боль не прошла еще. "Сына рабыни!" Моя мудрая бабка называла мою мать дочерью, мой отец не имел после нее других супруг. Рабыня! Слышишь, дядя? Рабыня! Ты тоже раб? И кто говорит это? Дочь чужака, пришедшего неведомо откуда. Ведь землю кривичей из милости Ярополк-братоубийца дал Рогвольду во владение, а я князь по рождению. Сын рабыни! Да все они кровью, жизнью своей поплатятся за эти слова!

   В сильном нервном возбуждении Владимир вскочил на ноги и теперь, тяжело дыша, стоял перед Белой. Лицо его так и пылало, глаза горели, гнев всецело овладел им. Бела и Освальд любовались молодым князем. Добрыня, казалось, совершенно равнодушно смотрел на племянника.

   - Ты, войдя сюда, - продолжал Владимир, обращаясь к Беле, - сказал: братоубийца Ярополк берет за себя супругой Рогвольдовну. Так я скажу, что этого не будет!

   - Кто же помешает им? - спросил Бела.

   - Я!

   - Ты? Уж не один ли ты пойдешь на полоцкого и киевского князей?

   - Подниму Новгород, если ты мне не поможешь.

   - Да, если только удастся. Знаю я этот народ приильменский! - возразил Бела. - Ох, как я его знаю! Они у себя шумят, кричат на вече, а на всякую войну идут неохотно.

   - Теперь за мной пойдут. В Новгороде уже изведали, каковы посадники Ярополка. Слыхали мы с Добрыней, как плачутся, меня вспоминаючи. Рады будут, когда вернусь. Слышишь ты, кривичи с Рогвольдом верх над Новогородом берут. Полоцк выше Новгорода забирается. Ко мне уже гонцы были, вот и иду я теперь в свою область, сперва до Полоцка доберусь, с Рогвольдом посчитаюсь, а потом и Киев посмотреть пойду. Мне, если хочешь знать, так и твоей помощи не нужно.

   Тень неудовольствия набежала на лицо Белы.

   - Зачем же ты явился просить о ней? - холодно спросил он.

   - А так. Дашь дружины, убытка не будет, пригодятся, а не дашь - все равно!

   Гневный порыв уже прошел. Владимир успокоился и теперь говорил, то и дело взглядывая на дядю, как бы ища в его глазах одобрения своим словам. Добрыня сидел все время понурившись, но при последних словах племянника встрепенулся и, устремив на Белу взор заговорил:

   - Правду, отец Бела, говорит племяш-то мой, на Руси за нас и Новгород, и Киев, и вся Древлянщина. Слово скажи, появись среди них - поднимутся и пойдут. А если пришли мы просить у тебя дружины, так нужна она нам как охрана в пути, да на первый какой-нибудь случай, ибо как князю без войска быть? Вот тебе мой сказ, а на остальном твоя воля.

   Малкович смолк и с удовольствием погладил бороду. Он видел, что его слова произвели впечатление на жреца Святовита. Бела в самом деле недоуменно посмотрел на Освальда, как бы желая узнать, каково его мнение, но норманнский витязь сидел, потупив голову, и не промолвил ни одного слова. Он как будто был сконфужен чем-то и страшился поднять глаза на Белу. Тот понял, что от норманна ждать объяснений, по крайней мере немедленно, нечего, и чуть слышно вздохнул. Старик ожидал, что пришельцы придут к нему и будут униженно просить помощи. В ответ он решил поставить свои условия, предварительно измучив их ожиданием, но выходило совсем не то. Ясно было, что они искали только союза и на все, что он им предложил бы, могут и не пойти. По крайней мере, так понял Бела речь Добрыни. Теперь старик пожалел, что отнесся слишком ласково к Владимиру, но изменить обращение, показать себя неприступно серьезным, по его мнению, было уже поздно.

   - Не будет от тебя нам помощи, - продолжал между тем Добрыня, знаком показав племяннику, что тот должен не прерывать его, - так мы и в другом месте отыщем ее. Мало ли храбрых королей и князей окрест нашей Славянщины есть? Король Мечислав у ляхов, король венгров с верховья Истра - все это друзья и побратимы покойному нашему князю Святославу были, так, авось, не откажут в помощи и его сыну. А если с ними не сговоримся, так к половцам пойдем. Их ханы до ратного дела охочи, тьму людей дадут. Таков мой сказ тебе, отец Бела. Но ежели мы к тебе первому пришли, так потому лишь, что владения твои первыми нам по пути попались да слышали мы вот от нашего друга Аскольда, - переиначил на славянский лад Добрыня имя норманна, - что и ты, отец, не прочь ратного дела, ибо засиделись дружины твои да и казна Святовита тощать стала. Вспомнили и пришли, ведь от речи убытку не будет, а выйдет у нас дело с тобой или нет, про то не станем пока до поры до времени загадывать. Так-то, отец!

   Голос Добрыни звучал уверенно.

   Говорил славянский витязь совершенно свободно, как будто перед ним был не всесильный жрец таинственного рюгенского божества, а во всем равный ему, изгнаннику, человек. Уверенность и твердость Добрыни произвели впечатление. Бела не то, чтобы смутился, но у него были свои планы в отношении этих русских витязей, и он смотрел на них как на своих покорных слуг, бесприкословных исполнителей своей воли - и вдруг неожиданный отпор в виде указания на то, что в его помощи эти люди далеко не так нуждаются, как он, Бела, ожидал! Однако Бела сейчас же нашелся, как выйти из своего затруднительного положения.

   - Ох, сын Малка, - произнес он, - совсем не ко времени твои эти речи!

   - Лучше все сразу сказать, - ответил Добрыня.

   - Да на это и другую пору найдем. Экие вы! Прямо с пути - и за дело!

   - Ты, отец, сам заговорил! - перебил его Владимир.

   - О чем? О Рогвольдовне? Так это так, к слову пришлось. Я обрадован был, что грозный Святовит благосклонен к вашему прибытию, и поспешил сам придти к вам, дабы пригласить вас с дороги разделить с нами, служителями Святовита, скромную нашу трапезу.

   А вы сейчас же и за дела! Забудьте о них и помните, что вы гости Святовита. Путь ваш был долог, море бурно, и, думаю я, что, забыв о всех делах, должно прежде всего дать покой и усладу истомленному телу. А ты, мой сын, - закончил он, обращаясь к Владимиру, - пылок, как юноша! Вижу я, что сердце твое страдает от обиды, но это ли тяжкое горе? Эх, дитя, дитя! Так ли змеи жалят человеческие сердца! Будешь жить, узнаешь сам, что и горшие страсти мутят вас, славных людей, и только тот, кто, подобно мне, весь живет в божестве, может не страдать от них. Нонне! Нонне! - захлопал в ладоши Бела.

   Невидимые руки распахнули шкуры, висевшие на одной из стен, и показался старый жрец, встречавший гостей на морском берегу. Он скрестил на груди руки, так что пальцы касались его плеч, и, низко склонившись пред своим владыкою, застыл в этой позе, ожидая приказаний.

   - Все ли готово, мой Нонне, для наших гостей? - спросил Бела.

   - Ты повелел, могущественный! - последовал ответ.

   - Так проводи их в зал трапез. Тебе я поручаю их; я же пойду к Святовиту, ибо настало время моления моего пред ним. Идите, дорогие гости, утоляйте ваш голод, запейте франкским вином вашу жажду, потом возлягте на ложе, и да пошлет вам Святовит добрые сны!

   Он слегка поклонился своим гостям; Нонне жестом руки пригласил их следовать за собой. Освальд, уходя, тоже низко поклонился старому жрецу. Добрыня отвесил поклон со степенной важностью, Владимир же подошел к Беле и, положив свою руку на его плечо, произнес ласковым голосом, в котором не осталось и следа недовольства:

   - Отец, мне кажется, ты полюбишь меня. Не кори меня моей молодостью, попроси Святовита, чтобы он помог мне сесть на киевский стол, и ты найдешь во мне навсегда преданного друга.

  

  

  

  

   Нонне вел гостей длинными запутанными переходами. В них стояла такая темь, что только один старый проводник мог идти спокойной поступью. Остальные то и дело спотыкались и, чтобы удержаться на ногах, схватывались друг за друга. Невольно даже в неробкие сердца воинов закрадывался страх.

   - Войти мы вошли, а как вот выйдем? - пробормотал словно бы про себя Добрыня.

   Нонне услыхал его и круто обернулся.

   - Ты боишься, вождь? - спросил он.

   - Чего боюсь? Ничего я не боюсь, - угрюмо ответил Малкович, - и будто бы нет другого пути в трапезную вашу залу! Здесь ведь и запутаться легко.

   - Да, - несколько загадочно сказал Нонне, - кто раз прошел по этим переходам, тому трудно вернуться без помощи Святовита обратно. - Голос жреца звучал и насмешкою, и загадкою.

   - Но вы, чужеземцы, не бойтесь ничего, - продолжал Нонне, не слыша, чтобы кто-либо из спутников сказал ему в ответ хотя бы одно слово, - я проведу вас назад другим путем, и вы вновь увидите сияние солнца, услышите шум морских волн, но прежде всего вы должны взглянуть на тайну божества и преклонить колена пред владыкою воздуха, морей и земли, великим, грозным Святовитом. Такова воля моего отца-повелителя Белы.

   - Пусть будет так, - беззаботно вскричал Владимир, - хотя я теперь предпочел бы чашу франкского вина и хороший кусок прожаренного на углях мяса. Но что же? Обязанность гостей покоряться во всем воле хозяина. Но что это слышу я?

   Владимир остановился и схватил руку Добрыни.

   Откуда-то до них доносились жалобные стоны. Казалось, где-то совсем близко мучается страшной, невыносимой болью человеческое существо. Стоны то слабели, то переходили в отчаянный, ужасающий рев. В них слышалось безумное отчаяние, предсмертная тоска и жажда смерти, которую как будто удаляли нарочно, дабы продлить эти страдания. Между тем решительно ничего не было видно в полутьме лабиринта. Страшные звуки выходили как будто из глубины. По крайней мере, все трое витязей были уверены, что они слышат их у себя под ногами.

   - Клянусь Одином, - вскричал Освальд, - так не ревут и пикты, когда их поражают секиры берсерков. Вероятно, в подземелье Святовита не сладко тем, кто туда попадает Они стояли, не двигаясь. Непонятный ужас приковал их ноги к холодному полу. Нонне тоже остановился и, полуобернувшись, с насмешкой сказал:

   - Ты прав, ярл! Великий Святовит бесконечно милостив к тем, кто ему покорен, и не знает пощады к врагам. Он мстит противящемуся ему и при жизни, и в мире теней, где он царствует так же, как и на земле. Не хотите ли взглянуть на обреченных?

   - Нет, нет, Нонне! - вскричал Владимир. - Молю тебя, избавь нас. Долгий путь и без того истомил наши тела, и отдых необходим нам. Веди нас скорее прочь. Эти вопли растерзали мое сердце.

   Но Нонне был неумолим.

   - Я должен показать вам жертвы Святовита, - произнес он, - мы находимся как раз около обреченных.

   Добрыня незаметно дернул племянника за рукав, как бы указывая, что необходимо повиноваться желанию кровожадного жреца.

   Владимир понял, что хотел выразить дядя.

   - Так показывай скорее все, что хочешь, - согласился он, - только, говорю, скорее.

   Жрец сделал едва заметное движение рукою, и вдруг сразу пропала одна из стен лабиринта. Стало светло, и в некотором отдалении от себя, но гораздо ниже своих ног, гости Белы увидали несколько человеческих существ - человеческих лишь потому, что они фигурою были похожи на людей. Одно из этих существ было распято на двух скрещенных друг с другом бревнах. Из бесчисленных надрезов на теле крупными каплями струилась кровь. Другое существо, также обнаженное, было заключено в клетку с железными прутьями. Оно кричало и ревело, делая страшные и, казалось, совершенно бессмысленные прыжки. Прутья клетки были раскалены и краснели, вспыхивая то и дело огоньками. Владимир понял, что пол клетки нагревался и это было причиной бессмысленного прыганья несчастного страдальца. Как ни крепки были нервы этого молодого, но уже закаленного в боях человека, он все-таки не мог вынести ужасного зрелища и отвернулся. Освальд, еще более крепкий, чем новгородский князь, тоже стоял, закрыв лицо ладонями рук. Один Добрыня совершенно равнодушно смотрел на происходивший перед его глазами ужас.

   - Скажи, Нонне, - тихо, несколько дрожащим голосом спросил Владимир, - что сделали эти люди? Какая вина обрекла их на эти пытки?

   - Это христиане! - злобно хохоча, вскричал Нонне. - Этих людей Святовит ненавидит более всех врагов. Муки их - наслаждение ему.

   - Христиане. Христиане, - пробормотал Владимир.

   Он хотел еще что-то сказать, но Добрыня опять остановил его.

   - Да полно тебе, жрец, путать-то нас, - проговорил он, - уж не думаешь ли ты, что такие ваши дела, - кивнул Малкович в сторону несчастных страдальцев, - так устрашат нас, что заробеем. Поди скажи твоему Беле, что нас пугать нечего. Мы пришли к вам в Аркону по доброй воле, и договор наш тоже да будет заключен добровольно. Страхи же ваши нам нипочем. Веди нас далее.

   На этот раз голос старого витязя звучал уже далеко не шуточной угрозой. Притом же Добрыня, произнося последние свои слова, так повел плечами, что даже Нонне вздрогнул. Жрец привык к подобострастию со стороны тех, кто являлся с просьбами о помощи к их повелителю Беле. Но этот славянин заговорил скорее угрожающе, и Нонне, получивший от Белы подробные инструкции, несколько рассердился. Ему в самом деле приказано было показать гостям ужасное зрелище. Бела рассчитывал, что пришельцы устрашатся и пойдут на все те условия, которые он поставил бы им.

   Однако он строго приказал своему слуге-жрецу не прибегать ни к каким крайним мерам, а лишь наблюдать за тем впечатлением, которое произведет на гостей страшное кровавое зрелище.

   Теперь Нонне видел, что благодаря хладнокровию Добрыни впечатление произведено самое слабое. Недовольный самим собою, он трижды хлопнул в ладоши, и стена мгновенно закрылась без всякого шума, как будто чьи-то невидимые руки поспешно запахнули ее.

   - Вот так-то лучше, Нонне, - воскликнул Освальд, - теперь веди нас скорее. Думаю, что конец этим вашим проклятым переходам скоро.

   - Путь познается по своему концу! - и насмешливо, и загадочно произнес в ответ старый жрец.

   На этот раз Добрыня промолчал.

   Идти им теперь, и в самом деле, пришлось недолго. Нонне вдруг скрылся совсем из глаз, потом распахнулись невидимые завесы стены, и трое витязей очутились в огромном зале, слабо освещавшемся небольшими окнами наверху и огнем в огромном очаге, устроенном в одном из углов. Стены угрюмого зала были завешаны звериными, шерстью вверх, шкурами, между ними были прикреплены огромные развесистые турьи рога, оставленные на выветрившихся и совершенно белых черепах. Посреди зала, ближе к очагу, стоял длинный, узкий стол и около него высокие, дубовые, покрытые шкурами скамьи. В конце стола, чуть поодаль от него, на возвышении, установлено было кресло-трон с высокой спинкой и мягким сидением. Когда вошли витязи, кресло уже было занято. На нем восседал старый Бела, казавшийся издали, благодаря своей одежде, белым пятном. Около него стояли двое молодых жрецов, а у возвышения - четверо рослых и красивых воина Святовита, также в белых длинных одеяниях, в медных, ярко блестевших латах. Двое держали остриями книзу длинные тяжелые мечи, остальные - массивные секиры на плечах. Головы воинов не были прикрыты; русые волосы волнами падали на плечи. Дружинники стояли неподвижно, как изваяние. Вся эта группа, со старцем в центре, была красива, и Владимир, как более впечатлительный, невольно залюбовался ею так, что даже забыл поклониться при входе старому жрецу Святовита.

   Бела заметил, какое впечатление произвел он на славянского князя, и слабо улыбнулся.

   - Приди ко мне, о юный, - произнес он, протягивая к Владимиру руки, - еще раз приветствую тебя, ибо я опять вопрошал Святовита и Святовит снова остался доволен твоим прибытием на остров!

   Славянский князь почтительно приблизился к трону жреца и преклонил колено.

   - Отец, - с порывом сказал он, - я вижу, что ты полон доброжелательства к нам! Мне показалось, что, когда расстались мы, на лице твоем появилась тень гнева, но теперь твои слова рассеяли мои подозрения.

   - Не может быть гнева на тех, к кому благоволит Святовит, - возразил Бела. - Витязи, - обратился он к Добрыне и Освальду, - займите места за столом, и чтобы вам не было скучно, я призову для беседы с вами начальников Святовитовых дружин, ты же, Владимир, сядь около меня, и когда утолишь свой голод и жажду, мы будем говорить с тобой обо всем, что тебе по душе.

   Бела громко хлопнул в ладоши. Двое молодых жрецов, явившихся как из-под земли, установили несколько ниже его трона небольшой столик со всевозможными яствами. Яства, но в большем количестве, появились и на главном столе. Пока подавали их, зал наполнялся воинами-жрецами. Все эти люди были с виду могучи, красивы. Стариков между ними не было, даже пожилых виднелось очень немного. Подходя к столу, они кланялись в пояс Добрыне и Освальду и только после этого занимали свои места. Добрыня Малкович отвечал им степенным поклоном, а сам все старался подобраться к краю стола. Старому витязю хотелось быть поближе к племяннику, и он преуспел в этом. Уловку его не заметил даже Бела, все свое внимание обративший на Владимира, и, наконец, Добрыня ухитрился пристроиться за столом так, что ему было слышно каждое слово из разговора племянника с арконским жрецом.

   По знаку Белы начался пир. Все вставали со своих мест и низким, поясным поклоном приветствовали жреца. В этот момент раздались тихие, приглушенные далью звуки рогов, к которым скоро присоединились невидимые лютни, где-то послышалось согласное красивое пение скрытого от глаз пирующих хора. Все же за столом молчали, даже не слышно было звона кубков.

   - Клянусь Перуном, Одином, самим Святовитом, наконец, - воскликнул Владимир, - мне это пение нравится более, чем то, которое я слышал по дороге сюда!

   - Что ты хочешь сказать, дитя? - ласково спросил Бела, взглядывая на славянского князя.

   - Твой Нонне зачем-то привел нас туда, где мучаются христиане.

   - Д-а-а! - протяжно произнес жрец. - И что же?

   - Я подумал, что нехорошо очутиться на их месте!

   - Еще бы! - усмехнулся старец.

   - Но за что они так мучаются?

   - Ты хочешь это знать?

   - Да! Нонне что-то такое говорил мне. Будто они враги Святовита, и их муки доставляют ему удовольствие. Может ли это быть? Я видел этих людей. Они кротки, в особенности их жрецы, толкуют о какой-то любви и неохотно берутся за меч. За что же страдают они? Я понимаю битву. Это другое дело. Тогда есть сладость борьбы, а за ней и счастье победы. Полна наслаждения удовлетворенная месть. Но что сладкого в том, чтобы пленить людей и терзать их тело?

   Владимир и не замечал, что по мере того, как текла его речь, хмурился арконский жрец.

   - Ты очень молод, сын мой, - вымолвил, прерывая его, Бела, - и многое в жизни действительно непонятно тебе. Нет у Святовита, у Перуна, у Сварога, Одина врагов земных более сильных, чем христиане. Всюду, где ни появляются они, рассеивается слава богов, которым поклонялись целые поколения наших предков. Христиане возвещают новую жизнь, а зачем она, эта жизнь, когда народ счастлив? Разве не прославил себя и свой народ конунг Олав своими бесчисленными победами? Имя его гремело повсюду. Но как только около него появились христиане, он забыл о победах и слушает их речи, а народ его беднеет и не находит себе пищи для существования. А речи их лживы. Они говорят о добре и какой-то любви людей, а что делают сами? Вот и ты пострадал и страдаешь от них.

   - Как так? - вскричал Владимир.

   - Тебе лучше это знать, лучше, чем кому другому!

   - Ничего не знаю. Моя бабка Ольга была христианкой, и я никогда не видал от нее никакого зла. Это скажет и Добрыня!

   Малкович, услыхав свое имя, приподнялся и перешел к столу, за которым сидел его племянник.

   - Ты что-то говоришь обо мне? - сказал он.

   - Да! Вот скажи Беле, что бабка Ольга, хотя и умерла христианкой, а лучше ее не было на свете женщины.

   Добрыня крякнул.

   - Ты уж позволь, отец Бела, присесть с вами, - говорил он, подвигая высокий табурет, - слышу я, поминаете вы мое имя, так думаю, что уже и мне лучше быть здесь.

   Глаза арконского жреца блеснули гневом.

   Среди дружинников, сидевших за пышным столом, прошел шепот. Им показалось оскорбительным для их властелина бесцеремонная выходка славянского витязя, но тот не обратил внимания ни на грозные взгляды Белы, ни на ропот его воинов.

   - Ты, отец Бела, не гневайся, - говорил Добрыня, принимаясь за кубок с вином, - сам ты виноват, что меня за задний стол пересадил. Не место мне, княжьему дяде, там. Вот я и перешел сюда. Все равно без меня с племянником ничего не решишь, и толковать-то со мной придется!

   - Отец Бела, - просительно сказал Владимир, - дядя Добрыня мне вместо отца, и нехорошо ему на пиру ниже меня быть!

   . Лицо жреца несколько прояснилось.

   - Это хорошо, что ты за своих заступаешься! - сказал он. - Пусть Малкович с нами будет. Я знаю, что он воин храбрый и советник хороший.

   - Вот так и давно бы тебе! - промолвил, слегка усмехаясь, Добрыня. - Вот что, отец Бела, ты княгиню Ольгу хаять оставь: мудрая она была, недаром по вещему Олегу имя свое носила. Про христиан тоже ничего не скажу. Есть и среди них храбрые воины.

   Бела опять нахмурился. Очевидно, он не мог выносить, когда при нем хвалили христиан.

   - Много христиан развелось в Киеве, - произнес он, - и они погубят весь народ славянский. Они уже просветили Ярополка и подстрекнули его убить Олега.

   - Не может быть того! - воскликнул Владимир.

   - Ты думаешь? - холодно сказал Бела, взглядывая в упор на Владимира. - Олег и ты никогда не поддались бы им, а Ярополк склонился на их сторону. Он позволяет христианским жрецам обращать в свою веру киевский народ. Олег не позволил бы этого. Ты тоже. Вот вас и нужно было устранить, чтобы Ярополк остался один княжить. О, они хитры! Олег пал, ты изгнанник. Ярополк поддался христианам.

   - Я вернусь, - закричал Владимир, - и горе всем им!

   Глаза его искрились гневом, слова будто через силу вырывались из груди.

   - Кому им? - спросил Бела.

   - Им! Ярополку и христианам.

   - И ты не отступишься от своих слов?

   - Клянусь, нет!

   - Тогда, сын мой, ты можешь рассчитывать на помощь Святовита! - торжественно проговорил жрец. - Я дам тебе дружину и помогу тебе в твоей мести!

   Он протянул руку славянскому князю, как бы подтверждая этим свое обещание.

  

  

  

  

   Очевидно, Бела совершенно изменил свои взгляды на Добрыню.

   Вскоре вместе с ним он удалился из зала, оставив Владимира пировать со своими воинами. Сын Святослава между тем скоро развеселился. Обещание арконского жреца ободрило его. Он сильно побаивался, что им с Добрыней не удастся добыть на Рюгене дружины, теперь эти опасения рассеялись. С уходом Белы все вдруг повеселели. Завязался разговор, воины уже не только что непринужденно разговаривали, но и смеялись. Забыта была даже выходка Добрыни Марковича, тем более, что все видели, как жрец оказал ему внимание.

   К Владимиру относились все с большим почтением.

   После того как Бела открыто пообещал ему помощь, в нем видели вождя предстоящего похода в новые, не истощенные еще предшествовавшими грабежами земли, а поэтому теперь уже многие старались обратить на себя его внимание.

   В то же самое время Бела и Добрыня в отдаленном покое вели между собою вполне откровенный разговор.

   - Помощь-то ты обещал нам, отец Бела, - говорил Добрыня Малкович, непринужденно рассевшись пред жрецом на дубовой скамье, - а вот не сказал одного, что ты получить с нас пожелаешь?

   - А то, что вы исполнить можете, - был ответ.

   - Еще бы ты запросил, чего сделать нельзя, - усмехнулся Добрыня. - Да ты обиняками-то не говори. Условимся сразу - и конец всему!

   - Помогу я вам, - вдруг пылко и страстно заговорил арконский жрец, - помогу так, что и теперь уже за ваш успех поручусь, а вы пообещайте мне лишь одно: что не заведете на вашей Руси христианство и всех христиан изгоните из вашей земли.

   - Только-то?

   - Если и это исполните, хорошо будет!

   - А и не любишь ты, Бела, христиан!

   Жрец злобно рассмеялся.

   - Мне полюбить их?! - воскликнул он. - Рюген и все морское побережье, где живут мои венды, было подвластно Святовиту. В землях наших не было никого, кто осмелился бы усомниться в могуществе Святовита, и вот я вижу, что везде стала слабеть вера в богов, что люди перестают бояться их кары, не прибегают к нам, служителям божества. Я уже теперь не имею той силы и власти, какая была у меня недавно. Все рушится, все отпадает от старины, и виною этому христиане. Они везде заводят свои новые порядки. В землях франков, аллеманов, на острове саксов и пиктов исчезли совсем друиды, и только случайно уцелевшие руны кое-где еще свидетельствуют об их недавнем могуществе. О древних богах и говорить нечего. Тверд был среди народов славянских Святовит, но теперь, слышно, и они отказываются от старых богов. Ляхи уже становятся христианами; осталась Русь ваша, но и в нее вошло христианство. Правда, оно идет к вам с Востока, из Византии, но это все равно. Если оно укрепится на вашем Днепре, то оттуда разольется везде по землям, где живете вы, славяне, и тогда пропадет Святовит, а с ним и Аркона, и мой Рюген потеряют все, всю власть, какую имели до сих пор. Я уже знаю, Олав, конунг Норвежский, подчиняясь христианским жрецам, задумывает поход на Аркону. Он разрушит храм Святовита, убьет его белого коня, подчинит весь Рюген своей власти. Тогда всюду здесь появятся храмы христианского Бога, и у меня не будет силы защитить мое божество, которому я служу всю мою долгую жизнь. Вот почему я хочу, чтобы твой Владимир стал киевским князем. Он будет в Киеве и не пропустит христианских жрецов на Русь. Тогда Рюген будет спасен.

   - А если пропустит? Если и сам станет христианином? - сказал Добрыня.

   - Этого не будет!

   - Как знать будущее.

   - Не будет! Я поставлю его киевским князем, я же и уничтожу его, если он или ты осмелитесь изменить своему обещанию. Разве не мои дружины пойдут с вами? Разве не будет у меня могучих приверженцев в нашем Киеве? Я даю, я могу взять и назад данное.

   "Ого, вот ты как, - подумал Добрыня, - я бы на твоем месте так говорить не стал! А еще считаешься мудрецом!"

   Бела не заметил его насмешливого взгляда.

   - Итак, - с прежним увлечением продолжал он, - я помогу вам, я отдам вам голову Ярополка, потому что он никогда не будет служить нам. Вы же всегда будете моими союзниками. С помощью вас я изгоню христиан со всей Славянщины и всюду восстановлю старых богов, и опять народы будут счастливы по-прежнему. Когда же исполнится это, я соединю всех славян под властью киевского князя; всех славян, слышишь ли, витязь? И славяне пойдут повсюду, где умами и сердцами людей овладели христианские жрецы, и станут изгонять их, разрушать храмы их Бога, и будет тогда мой Святовит царить повсюду!

   - Это не худо! - согласился Малкович.

   - И ты с племянником будете служить мне.

   - Коли только в том дело, чтобы христиан не пустить да вашей Арконе помощь подать, тогда и говорить нечего: конечно, будем! Сказать по правде, нам что Перун, что Святовит - все равно.

   - Нет, Перун у вас был, пусть и останется.

   - И то ладно! А христиане... Да пусть они пропадут!

   Добрыня становился с каждой минутой все веселее.

   Он даже и помыслить не смел, чтобы Бела поставил такие легкие условия своей помощи. Теперь его интересовал вопрос, сколько даст дружинников ему арконский жрец.

   - Отдам хоть всю норвежскую дружину! - ответил Бела, когда Малкович спросил его об этом.

   Тут Добрыня несколько стал в тупик. Он прекрасно знал, что варяги служат у арконского жреца по найму.

   "Видно, их срок близок к концу, - вдруг сообразил он. - Да это все равно, лишь бы в Новгород придти, а там и мы найдем, чем варягам платить! Полоцкая земля недалеко. Рогвольдовой казной все заплатим".

   Однако он и виду не подал, что догадывается о близости срока окончания службы наемных войск Арконы.

   - Так по рукам тогда, отец Бела? - сказал он.

   - А будет ли твой Владимир согласен на мои условия? - спросил осторожный Бела.

   - Ну, еще бы. Он хоть так про христиан говорил, а сам их не любит.

   - Тогда пусть он даст клятву, а ты будь за него поручителем.

   - Чем угодно, поклянемся оба, - немедленно согласился Добрыня, - хоть Перуном самим, все равно. Только ты не держи нас.

   - Не буду держать. Ярополк усиливается.

   Малкович лукаво посмотрел на жреца.

   - А как же ты хотел выдать нам его с головой?

   - И выдам. Он сам придет к вам.

   - Ой ли, отец! Ярополка-то я с детства знаю, простоват он, что и говорить, а все-таки кто же сам на свою погибель пойдет.

   - Увидите! - коротко сказал Бела и устало закрыл глаза. Добрыня встал со скамьи.

   - Притомился ты, отец, - сказал он, - да и я тоже. Пусть племянник веселится, а меня на покой отпусти. Обо всем, кажись, мы с тобой переговорили.

   Не открывая глаз, Бела кивнул головою и хлопнул в ладоши. Появившемуся на зов служителю он приказал проводить витязя в приготовленный для него покой; но лишь только он остался один, выражение усталости исчезло с его лица, и он громко закричал:

   - Нонне, Нонне!

   Нонне ждал этого зова где-то совсем близко. Он явился мгновенно.

   - Ты был здесь, Нонне? - с живостью спросил его Бела. - Ты слышал наш разговор?

   - Слышал, великий отец.

   - Что ты скажешь?

   - Прости, великий, я не понимаю, зачем ты говорил этому варвару, почему тебе нужно, чтобы Владимир сел в Киеве? Не может ли он подумать, что мы нуждаемся в их помощи, а не они в нашей? Не вообразят ли они, что мы погибаем и не можем найти нигде себе союзников, кроме них, потому и беремся помогать им?

   Бела грустно покачал головою.

   - Нонне, ты думаешь, что этот варвар глуп?

   - Думаю так, великий отец.

   - Тогда я скажу, что ты ошибаешься. Он княжий советник, и князь Святослав поручал ему и управление государством, и переговоры с неприятелем. Знаешь ли ты, вот этот Добрыня не раз обходил хитрецов-византийцев, а о других и говорить нечего.

   - Но ты принял его неласково и сначала совсем не говорил с ним.

   - Я должен был приглядеться к нему, понять, каков он с Владимиром. Недаром я живу столько лет на свете. Когда этот юноша сказал, что Добрыня ему вместо отца, я понял, что он действительно находится под его влиянием. И вот теперь нам нужно перехитрить его. Необходимо, чтобы около Владимира, когда он станет киевским князем, был у нас свой человек, который стал бы его ближайшим советником. Ты знаешь ли воеводу Блуда?

   - Воеводу Ярополка?

   - Да. Вот я хочу, чтобы он занял при Владимире место Добрыни. Блуд давно уже там. Он ненавидит христиан, ненавидит и Ярополка. Если он будет при Владимире, вся Русь будет покорна нам и поможет отстоять Рюген от Олава.

   - Великий отец, - воскликнул Нонне, - разве так грозна опасность?

   - Нонне, Нонне! Или ты не знаешь, что Олав - владыка, каких еще не бывало на свете? Он храбрее всех конунгов, даже храбрее великого Кнута. И он, как донесли мне преданные люди, даже во сне грезит, как бы низвергнуть Святовита. Вся наша надежда на русских славян. Вот почему я и принял этих двух изгнанников так, как никогда еще не принимал конунгов и герцогов. Но не хитро взять, нужно еще и удержать взятое. Вот это труднее всего. Настало, Нонне, время послужить тебе!

   - Приказывай, великий отец, - склонился старик, - тебе известна моя преданность Святовиту и тебе! Все будет исполнено, что бы ни повелел ты, разве смерть остановит мои дни.

   - Я потому-то так и надеюсь на тебя, Нонне. Я скоро пошлю тебя на Днепр, в Киев. Жрецы Перуна - наши друзья и слуги. Я укажу тебе, как ты должен действовать и на что направлять воеводу Блуда. Ярополк должен погибнуть, но виновником его гибели должен стать Владимир. Это необходимо. Ты пойдешь отдельно от Владимира, так, чтобы он даже не знал о твоем появлении на Днепре. Иди под видом купца. Жрецы Перуна примут тебя, как родного.

   - Когда прикажешь мне приготовиться в путь, великий отец? - спросил Нонне.

   - Сперва отпустим их. Завтра выведу коня Святовита и покажу рюгенскому народу его знамя. Немедленно отпущу чужестранцев. Они пойдут морским путем, ты же проберешься по суше. Теперь иди. Нет, постой. Что эти христиане?

   - Я показывал их пришельцам.

   - А что они?

   - Они не обратили даже внимания и поспешили пройти мимо. Добрыня даже обличал меня в том, что я хочу поразить их ужасом.

   - Видишь, как проницателен этот славянин. Иди же, мой Нонне, мне нужно остаться одному. Многое нужно обдумать, многое подготовить в путь; да хранят тебя Святовит и все подвластные ему боги.

   Нонне низко поклонился Беле и исчез за звериными шкурами, покрывавшими стены. Старый жрец остался один. Глубокая задумчивость овладела им. Губы тихо шептали какие-то слова.

   Наконец Бела глубоко вздохнул и громко заговорил сам с собою:

   - Да, настало время последней борьбы. Кто одолеет: Святовит или Бог христиан? Я буду бороться до последнего своего издыхания. Пусть только Владимир сядет в Киеве! Я окружу его своими слугами, моя дружина будет всегда около него, и горе ему, если только он осмелится ослушаться моих повелений, выйти из моей воли! Я сумею уничтожить его и поставлю киевским князем кого захочу. Христиане никогда не одолеют славянского Перуна, и Русь будет моей защитницей. Тогда берегись, Олав! Тебе не одолеть этого народа, он сам одолеет тебя и твоих. Только бы удалось все так, как задумано мною.

   Старик заметно волновался. Он поднялся со своего кресла-трона и большими шагами прошел по покою. Тревога овладела его душой, думы, одна мрачнее другой, волновали его, но он не поддавался тяжелым мыслям.

   - Нет, Святовит должен победить всех своих врагов, иначе погибнем и мы! - восклицал старик, и глаза его светились ненавистью.

  

  

  

  

   Громкие звуки рогов заставили на следующее утро Владимира открыть глаза и стряхнуть дремоту. В эту ночь он спал крепко. Усталость после пути, веселый пир, закончившийся поздно ночью, множество новых впечатлений усыпили молодого славянского князя так, что, проснувшись, он даже забыл, как лег в постель.

   Молодость сказалась. Сейчас же Владимир поднялся на ноги и огляделся вокруг. У противоположной стены на составленных вместе широких скамьях спал, сладко похрапывая во сне, Добрыня. Племянник поспешил разбудить его. Теперь он припомнил, что, возвратившись с пиру, он уже застал его здесь крепко спавшим. Он еще тогда хотел разбудить его, но сон старого богатыря был так крепок, что, повозившись около него, Владимир сам поспешил улечься в постель.

   "Если так, - подумал он, - Добрыня сделал все, и старый Бела несомненно на нашей стороне".

   Звуки рогов между тем не смолкали. Шум все возрастал. В спальном покое появился жрец.

   - Великий Бела, любимый слуга Святовита, - произнес он, кланяясь Владимиру, - просил своих гостей сойти к нему для последней беседы.

   Добрыня, спавший до того, как убитый, услыхав голос чужого человека, сразу поднялся со своего ложа.

   - Скажи отцу Беле, - обратился он к жрецу, - что мы сейчас будем.

   Богатырь встал, потянулся, зевнул и, повернувшись к племяннику, произнес:

   - Мы уже покончили с Белой. Он дает нам свои варяжские дружины и за это требует лишь одного, чтобы ты, когда станешь киевским князем, не принимал христиан, а тех, которые уже живут на Руси, прогнал бы.

   - Только-то и всего, - вскричал Владимир, - не верится мне что-то!

   - А ты поверь, - отвечал Малкович, делая в то же время племяннику знаки глазами, - старый Бела полюбил тебя, как сына, вот и хочет тебе помочь. Я уже сказал, что его условие я принимаю. Пойдем скорее к нему, и подтверди сам мое обещание.

   Владимир понял, что Добрыня не хочет вести подробного разговора, и молча кивнул ему головою в знак своего согласия.

   Между тем у ворот жреческого города собралось чуть ли не все окрестное население. Рюгенцы сходились толпами. На острове было уже известно, что в это утро будет вынесено из храма знамя Святовита. Давно не появлялось оно перед толпою, и островитяне радовались, так как этот ритуал свидетельствовал о скорой войне с врагами их бога, а такие войны, в сущности сводившейся к разбойничьим набегам на соседние страны, всегда обогащали жителей Рюгена, ибо отправлявшиеся в походы воины возвращались не иначе, как с хорошей добычей.

   - На кого пошлет Святовит свои дружины? - слышались в толпах вопросы.

   - Говорят, что воины пойдут в славянские земли. Там много скопилось богатств.

   - Неужели на Новгород?

   - Кто знает это? Может быть, на Киев.

   - В Киеве богатства больше. Туда идти бы.

   В это время растворились ворота жреческого города, и толпы волнами хлынули в них. На площади перед храмом нестройными рядами стояли варяжские дружины. Тут были и рюгенские в