Красницкий Александр Иванович - Красное Солнышко

аряги, и варяги, прибывшие с гостями Белы. Эрик, Ингелот, Руар и Оскар стояли в первых рядах. Все эти воины, обыкновенно шумливые, теперь сохраняли тишину и спокойствие. Их лица были как никогда серьезны и важны. Они все ожидали решительного мгновения. Когда будет вынесено знамя Святовита, его жрец должен был объявить имя главного вождя похода, а вслед за тем белый конь рюгенского божества покажет, что ждет воинов на полях битвы.

   От храма вплоть до подножия холма стояли шпалерами пешие и конные дружинники Святовита. Пешие разместились между всадниками и образовали блестящую красивую группу. У закрытых дверей храма полукругом расположились жрецы в своих белых одеяниях. День на этот раз выдался светлый и даже солнечный. Обычный на Рюгене туман рассеялся, и даже видно было небо, покрытое быстро плывущими сероватыми облаками, море шумело без обычного своего рокота; звуки труб и рогов жрецов далеко разносились над Рюгеном.

   Так прошло некоторое время. Вдруг послышалось громкое пение. Попарно, длинною вереницею вышли мальчики, певшие хвалу Святовиту. Дети были одеты в такие же длинные белые одеяния, как и остальные жрецы. За ними с длинными трубами в руках шли жрецы-юноши, дальше уже - престарелые жрецы. В конце шествия одиноко шел Нонне. Толпа приветствовала его громким приветственным кличем. Варяги ударяли мечами о щиты. Эти звуки, пение, трубы и рога - все перемешалось в один гул.

   За Нонне легко выступал Владимир, с любопытством смотревший вокруг . Позади него шли Добрыня и Освальд. Их со всех сторон окружали вожди Святовитовой дружины. Блиставшие в солнечных лучах их медные нагрудники, казавшиеся золотыми шлемы, отливавшие холодным блеском стали мечи и секиры производили сильное впечатление на собравшиеся толпы рюгенского народа.

   Громкие крики восторга раздавались отовсюду. В них слышались удовольствие и чувство гордости.

   Как и всегда, внешняя красота увлекающе действовала на толпу, и в сравнении с вождями Святовита, совсем остались незамеченными скромные, просто одетые славянские и норманнские витязи.

   Шествие растянулось так, что, когда дети поднялись на холм и занимали места рядом со стоявшими перед храмом жрецами, гости Святовита и окружавшие их дружинники только-только подходили к подножию холма.

   Наконец, и они, провожаемые ни на мгновение не смолкавшими криками, поднялись на площадку перед храмом и заняли места во главе дружинников, стоявших шпалерами.

   Пред закрытыми дверями остался один Нонне. Он поднял руки над головой и громко воскликнул:

   - Святовит, Святовит, Святовит!

   В насупившей сразу тишине эхом перекатился этот призыв. Ответа на него не было.

   - Святовит, - взывал Нонне, - явись!

   - Святовит, Святовит! - воскликнуло сразу несколько тысяч голосов. - Явись, явись!

   Вдруг что-то блеснуло над холмом. Сотни труб, рогов загудели все в одно мгновенье. Ворота храма распахнулись. Все, кто стоял у подножия холма, как подкошенные, пали ниц.

   В открывшихся воротах ясно был виден блиставший на солнце уродливый истукан. Он представлял собой грубо сделанную гигантскую фигуру человека с одной поднятою, а другой опущенной рукой. Венок из длинных игл, изображавших молнии, окружал голову идола. В поднятой руке он держал огромных размеров рог, в опущенной - исполинский меч.

   Это был Святовит, божество славян-вендов.

   У подножия истукана стоял старый Бела, казавшийся маленьким в сравнении с гигантским идолом. Левой рукой Бела указывал на Святовита, правая простерта была по направлению к народу.

   - Вот Святовит! - воскликнул он.

   - Вот Святовит! - эхом повторил стоявший перед храмом Нонне.

   - Вот Святовит, вот бог! - крикнули разом дружинники.

   Крик их подхватила толпа. Неистовый восторг объял рюгенцев; они кричали, шумели, даже рыдали. Слышалось безумие в этой массе звуков. Варяги и те были увлечены общим порывом.

   - Святовит, Святовит! - неистово кричали они, колотя мечами по щитам.

   Бела вышел на площадку пред храмом, и едва он переступил через через его порог, невидимые руки задернули истукан темною, непроницаемою для глаз завесою. В то же время в храм вошел Нонне с двумя вождями святовитовых дружин.

   - Народ рюгенский, варяги, гости и служители Святовита! - отчетливо, громко заговорил Бела с высоты холма. - Настал великий час. В ночь на сегодняшний день я, как и всегда, молился и приносил священные жертвы грозному Святовиту. Громко выл ветер, и рокотало неспокойное море. И вот я видел, как ожил Святовит. Он был страшен. Молнии сверкали из его очей, клубы огня и дыма вырывались из его уст. Меч в его руке звенел, и заржал белый конь, чуя приближение своего господина. Я в страхе пал ниц на землю. В это время Святовит воссел на своего коня. Сами собою отворились двери храма, и грозный бог помчался по воздуху, рассекая его своим мечом. Я же лежал, не смея шевельнуться, и пробыл я словно в забытьи, пока не вернулся Святовит в свое жилище. Я услышал его тяжелое дыхание, храп его утомленного коня. "Бела, любимый слуга мой! - сказал мне подобным грому голосом Святовит. - Не страшись, ибо я люблю тебя. Когда настанет день, возвести народу моему, что пришло время поднять меч на врагов моих. Я уже был среди них и обрек их на жертву моему воинству. Пусть дружины мои идут смело, их ждет победа, ибо я буду с ними". "Куда же повелишь идти дружинам твоим, о грозный?" - осмелился спросить я. "Пусть идут в славянские земли, на Русь, - отвечал мне Святовит. - Там города полны бранной добычей, которая будет наградою моим воинам за их труды. Там укрепляются мои враги-христиане, и пусть мои воины уничтожат их. Так я хочу, и да будет так. В знак же того, что такова моя воля, покажи народу моему мое знамя. Кто же ослушается, страшную смерть на того пошлю я". Так говорил мне Святовит. Голос его был подобен то реву ветра, то дыханию легкого утреннего ветерка. Лишь когда стихли божеские слова, осмелился я поднять с земли голову. Все было по-прежнему. По-прежнему был неподвижен бог, и лишь глаза его сверкали тысячами молний. И вот я спешу исполнить волю Святовита и объявляю вам ее. Вот знамя Святовита. Смотрите!

   Трубы и рога возвестили появление этой реликвии. Снова пали на колени все стоявшие пред холмом рюгенцы, и даже варяги преклонили до земли свои головы. В это мгновение из храма выдвинулся старый Нонне. Два вождя несли за ним огромное разноцветное знамя-хоругвь, прикрепленное к длинному древку. Знамя состояло из длинных полотнищ, сшитых между собой. Сверху древко кончалось грубым изображением рюгенского божества.

   - Смотрите, смотрите, - кричал Нонне, - вот знамя Святовита, грозного повелителя Рюгена!

   Опять раздались трубные звуки. Теперь и дружинники Святовита ударили мечами по своим щитам. Слышались звон, стук, громкие крики. Толпа так и ревела от восторга. Завеса, скрывавшая истукана, была отдернута опять, и Святовит во всем своем блеске появился пред народом.

   - Послужим великому Святовиту! - гремели голоса.

   - Покорим под его властью славянские земли!

   - Да здравствует Бела, любимый слуга Святовита!

   Старый жрец стоял под самым знаменем, придерживаясь за его полотнище. Он молчал, выжидая, пока пройдут первые восторги толпы.

   - Народ рюгенский! - громко возгласил он, когда водворилась некоторая тишина. - Настало время. Сообщу вам еще одну волю нашего властелина.

   - Слушаем, слушаем! - раздались крики.

   - Когда я приносил Святовиту последние утренние жертвы, дух познавания грядущего снизошел на меня. И увидел я в жертвенном дыму всякие земли, покоренные во славу Святовита его воинами. Всюду в этих новых странах, ставших подвластными нам, восхвалялось имя нашего повелителя; обитатели этих стран несли свою дань в нашу казну и ставили могучих воинов в дружины Рюгена. И вопросил я в недоумении: "О, великий Святовит! Открой мне, кто должен все это сделать, кто покорит новые земли под твою священную власть, кто поведет твои дружины по твоим следам?" И мне было видение. В жертвенном дыму увидел я молодого и могучего вождя. Он не был из рюгенского народа, но славянин и могуществен. И я узнал его, этого вождя-чужеземца. Он - в числе гостей, прибывших на Рюген. И смутился я духом моим и вопрошал божество: "О всемогущий владыка Святовит, как может случиться, что чужой вождь станет во главе твоих дружин?" И слышал я голос божества: "Неразумный и маловерный! Не я ли привел к Рюгену драккары этого вождя, плывшие по бурному морю? Не я ли по вступлении его на мою землю показал тебе в дыму моих жертв, что угоден он мне, этот вождь? Ты же усомнился теперь. Горе, горе тебе, горе всему рюгенскому народу, если не будет исполнена моя воля. Пусть дружины изберут пришельца вождем своим, и ты выведи пред ними моего белого коня. Проведи его по копьям, и дам я знаменье, что успех ждет моих воинов под его начальством". Голос смолк, и я пал ниц, умоляя властелина помиловать и меня, и рюгенский народ, если согрешил я своими сомнениями. Такова воля божества, а вот и вождь-пришелец, которого Святовит желает поставить во главе своих дружин.

   По знаку Белы Нонне взял за руку Владимира и вывел его пред народом. Несколько мгновений прошло в гробовом молчании. Тысячи пар глаз с любопытством устремились на молодого славянского князя.

   Владимир стоял перед народом, гордо откинув назад голову и осматривая все вокруг властным взором. Наконец, среди толпы пронесся сперва чуть слышный шепот, вскоре разросшийся в громкий гул голосов.

   Первыми заговорили варяги.

   - Лучшего вождя и не надобно! - воскликнул Эрик. - Клянусь Тором, с ним нас ждет победа. Он в славянских землях свой и поведет нас знакомыми путями.

   - Пусть я не буду сыном своей матери, - отозвался Икмор, - если наш Эрик не прав! Взгляните на него: таких воинов мало и у Олава. Как он горд, как он могуществен!

   - Да здравствует Владимир, конунг славянский! - вторя своим вождям, воскликнула варяжская дружина.

   - На щит его! Поднимите его на щит!

   - На щит его! Да будет он вождем нашим!

   - Слышишь, Владимир? - положил Бела руку на плечо славянского князя. - Тебя варяжские дружины избирают своим вождем. Я сделаю все. Исполнишь ли ты свои обещания?

   - Исполню, - ответил тот, - лишь бы мне отомстить за кровь брата и сесть в Киеве.

   - Помни только, я тебе даю, я и возьму!

   Пока они говорили, словно живая волна всплеснулась на вершину холма. Это с громкими кличами взобрались среди рядов дружинников и жрецов беспорядочною толпою рюгенские варяги и прибывшие накануне скандинавы. Разом Владимир был приподнят с земли десятками дюжих рук. Еще мгновение и, поднятый на щит, он возвысился и над жрецами, и над толпами народа. Опять смешались в один нестройный хаос звуков звон мечей, щитов, громкий клич, и лишь по знаку Белы на мгновение водворилась тишина.

   - Народ рюгенский и вы, варяги и норманны, - воскликнул Бела, - взгляните, вот вождь Святовита!

   - Да здравствует вождь! - как один человек ответила толпа. - Да здравствует!

   С торжественными криками спустили Владимира варяги на щите с выси храма и понесли его между волнами народа, громко восклицая:

   - Кто против избранного вождя, пусть выйдет!

   Никто не выступил.

   Слово Белы было для рюгенцев священно.

   - Друзья, товарищи, воины, - воскликнул Владимир, когда варяги, все еще держа его на щите, стали так, что он очутился в живом кольце своих воинов, - клянусь, что поведу вас к великим победам! Клянусь делить с вами все труды, лишения и опасности походов и битв и свою долю добычи ратной теперь же отдаю вам всю целиком!

   Варяги закричали от восторга.

   - Да здравствует наш конунг! Да здравствует, - гремели они, - веди нас на врагов! Победим, победим!

   - Коня! Пусть Бела выведет коня Святовита! - кричали другие голоса.

   - Бросайте копья, посмотрим, что ждет нового вождя: успех или поражение.

   В храме Святовита, вблизи его истукана, всегда содержался жрецами белый, без малейшей отметины, конь. Около него всегда наготове висело седло, но его никогда не седлали. По уверениям жрецов, на этом коне разъезжал в бурные ночи по воздуху их Святовит, поражая своих врагов и намечая пути, по которому должны были идти отправлявшиеся в набеги дружины.

   Этот же конь являлся предвестником воинских успехов или неуспехов во время таких набегов. Пред отправлением в поход дружинники сооружали помост из копий, укладывая их в ряд древко к древку. Потом заставляли коня Святовита ступать по ним и замечали, какою ногою он прежде вступит на копья: если правой, воинов ждет полный успех, если же левой - неудача. И теперь народ рюгенский требовал, чтобы жрецы вывели им коня и путем гадания предсказали, что ждет дружины в этом походе в страны, где никогда не были еще воины Святовита.

   Дружинники Святовита поспешно бросали по скату холма свои копья. Жрецы укладывали их поплотнее, одно к другому. Бела и Нонне удалились в храм, завеса внутри которого скрывала уже истукана. Варяги и народ с напряженным вниманием следили за укладкой копий, сама собою воцарилась мертвая тишина. Слышались только звяканье железа да изредка похожий на шелест ветра шепот.

   Прошло некоторое время.

   Вдруг из глубины храма донеслось громкое конское ржание. Воины и народ, стоящие вокруг холма, встрепенулись и опять затихли. Ржание раздавалось все ближе и ближе. Опять распахнулась завеса, скрывавшая истукана, и в дверях Святовитова храма показался белый конь.

   Это было красивое животное, выхоленное, гладкое. Голову коня украшал пук перьев, спину покрывала белая попона. Конь выступал мелкими шажками. Он поводил налитыми кровью глазами, прядал ушами, фыркал. Под уздцы его вел сам Бела, два самых сильных молодых жреца держали длинные поводья.

   - Конь Святовита! - пронеслось в толпе.

   На пороге храма конь, ослепленный ярким светом, остановился и громко заржал.

   - Счастливое предзнаменование. Удача, удача будет! - заволновался народ.

   - Правду сказал отец Бела. Правду.

   - Еще бы. Сам Святовит вещает волю его устами.

   - Тише, тише! Конь Святовита у копий.

   Бела осторожно сводил коня. В напряженном ожидании замерли все люди.

   Владимир, все еще стоящий на щите, с тревогою следил за конем. Многое теперь зависело в его судьбе от этих мгновений. Какою ногой ступит на копья Святовитов конь? Если левой - не будет в дружинах воодушевления и неохотно пойдут они за своим только что избранным вождем. Без воодушевления же нет и победы.

   Вдруг вздох облегчения вырвался из груди славянского князя. Конь был близко от копий, и Владимир мог рассчитать по его шагам, что он должен вступить на копья непременно правой ногой. Бела поднял голову и взглянул с улыбкою на славянского князя.

   Тотчас раздалось ржанье коня, но его заглушил громкий радостный крик толпы: Святовитов конь ступил на копья правой ногой!

   Никто теперь в огромной толпе этих простодушных людей, окутанных непроглядной тьмой язычества, не сомневался в полном успехе набега, в том, что этот пришелец избран в вожди волею Святовита. Кричали в неистовом восторге и воины, и жрецы, лишь один Бела был бесстрастно спокоен.

   - Народ рюгенский, норманны и варяги, - воскликнул он, - видите вы, прав я был, возвестив вам волю грозного Святовита!

   - Прав, прав! - зашумела толпа. - Да здравствует Владимир, конунг славянский! Да покорит он нашему Святовиту новые страны!

  

  

  

  

  

  

  

   Спустя несколько недель после происшедших на Рюгене событий в широкий пролив[10], соединявший Варяжское море с морем Нево, вошла большая флотилия остроносых драккаров.

  

   [10] - Ныне река Нева; в IX веке она была проливом и разливалась на огромное расстояние в обе стороны.

  

   Ветра не было, и драккары шли на веслах. Тихо плескались об их крутые бока волны, широкий след оставался за кормой. Впереди флотилии шли легкие разведочные суда, показывавшие остальным путь среди бесчисленных отмелей, то и дело выступавших из воды островов, покрытых, как шапками, густым сосновым лесом.

   Судя по внешнему виду драккаров, они только что выдержали долгое морское путешествие. Краска обсыпалась с их бортов, паруса были грязны, кое-где виднелись поломки. На бортах, кормах, палубах находились воины. Одни сидели у весел, другие мирно отдыхали на внутренних скамьях, третьи с азартом бросали кости - любимая игра, заимствованная скандинавами и варягами у франков.

   В середине флотилии шел один драккар - и больших размеров, и более красивый, чем остальные.

   Этот корабль принадлежал вождю направлявшихся к Нево дружин - славянскому князю Владимиру, стремившемуся с рюгенскими дружинами в южную славянщину, чтобы отмстить одному брату гибель другого и самому занять место первого, став князем всей Руси, осевшей на огромном пространстве от берегов Варяжского моря до устья великой славянской реки - Днепра.

   Когда варяжская флотилия вошла в полив, Владимир был на корме своего драккара. Около него, как всегда, важный, степенный, сосредоточенный, стоял его неизменный спутник и друг Добрыня Малкович.

   Оба они смотрели на темневший справа от них далекий берег.

   - Там новгородская земля, - сказал, указывая на него племяннику, Добрыня.

   - Да, дядя. Вижу и удручаюсь.

   - Чем это?

   - Тяжко идти на родину мне. Не с добром иду. Меч и огонь несу.

   Добрыня сделал нетерпеливое движение.

   - Постой, - остановил его племянник, - я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты будешь уверять, что иду я мстителем, знаю я это, да ведь Ярополк-то брат мой?

   - И Олег был его и твоим братом.

   - Так ведь Олега погубил не столько Ярополк, сколько Свенельд-воевода.

   - А зачем Ярополк слушал негодника?

   - Как же не слушаться? Если бы ты вот.

   - Я? Я бы сумел повернуть все так, что никто ни в чем не был бы виноват!

   - Пусть будет по-твоему. Но еще тяжко мне, что я сам-то несвободным являюсь в родную землю.

   - Чего же свободнее? Вон сколько воинов у нас! У кого такая дружина, тот несвободным не может быть!

   - А обещание-то мое?

   - Это старому Беле, что ли?

   - Ему! Оно меня и по рукам, и по ногам сковывает. Ведь подумать только: если я сокрушу Ярополка и сяду в Киеве, так все-таки должен буду во всем Беле быть подчиненным. Ровно, бы на службе я у него состою. Разве я свободен?

   - Дай только добыть Киев, а там мы и от Белы отделаемся. Все ведь я тебе говорил, чего там, на Рюгене, сказать было нельзя, ибо везде там были уши и каждое слово, какое скажешь, сейчас Беле переносилось. Что же ты думаешь, простаки мы? Пусть только нам помогут рюгенские дружины изничтожить врага, а там мы найдем на них управу. Теперь-то перестань думать об этом. Важнее всего для нас, какие вести придут к нам из Новгорода. Что-то долго не возвращаются гонцы!

   Владимир тяжко вздохнул.

   - Да, пока все в руках новгородцев! - проговорил он, - Неужели же нам придется пролить их кровь?

   - Будут упрямиться, так и накажем их, - усмехнулся Добрыня. - Тоже эти новгородцы - зелье известное.

   Дядя и племянник немного помолчали.

   Казалось бы, Владимиру, чем ближе к родине, тем веселее быть, а он, напротив того, становился все мрачнее и мрачнее. Добрыня не понимал, что делается с его племянником. Сперва он думал, будто Владимира угнетает мысль, что за оказанную военную помощь он отдал и себя, и все свои будущие завоевания арконскому жрецу, которому перед церемонией вынесения знамени Святовита дал торжественные обещания выплачивать дань, посылать по требованию арконских жрецов свои дружины, изгнать из Руси всех христиан.

   Правда, эти условия действительно ставили киевского князя в зависимость от арконского жреца, но Добрыня Малкович, принимая их, в то же самое время решил их не исполнять и потому относился к будущему совершенно равнодушно. Он был уверен, что, когда придет время, он сумеет обойти старого Белу, а его угроз он не боялся. Так он и племяннику сообщил и, видя, что тоска все еще не оставила Владимира, решил, что причины ее совсем другие. Но какие это были причины, Добрыня сообразить не мог.

   Долгое морское путешествие также не развеяло грусти Владимира, а между тем приближалась время, когда он должен был собрать всю свою энергию, все мужество. Войдя в пролив, они уже были в виду новгородских областей. В Новгород были посланы гонцы. Наступило время томительного ожидания. Если новгородское вече откажется принять возвращающегося князя, тогда решено было взять Новгород военной силой и разорить его. А этого не хотелось и Добрыне Малковичу. Новгород был крупной величиной и в то время. Со всего Приильменья, из-за Нево, сходились в него купцы. Здесь было складочное место всевозможных товаров. Гибель Новгорода была бы полным разорением края; и вряд ли встретили бы добром приильменские племена тех, кто разорил их столицу. Пришельцам лучше всего было бы действовать добром, пока они не утвердились в крае. Не так уже и многочисленна была сопровождавшая их варяжская дружина, чтобы, потратив ее под Новгородом, идти с остатками на далекий Киев. Все это соображал Добрыня и терзался долгим мучительным ожиданием вестей из столицы Приильменья столько же, сколько и постоянно грустным видом своего любимца-племянника.

   А драккары, тихо покачиваясь на волнах, шли все вперед и вперед. Задул попутный ветер, мигом убраны были весла, подняты паруса, и флотилия пошла гораздо быстрее, чем при входе в пролив.

   Норманны, которыми начальствовал ярл Освальд, и варяги, выбравшие себе предводителем старого Эрика, сильно томились бездействием. От самого Рюгена они плыли все морем, берега которого, то и дело разоряемые всякими морскими разбойниками, были почти что полной пустыней. Ни одной битвы еще не было с начала путешествия. Однако ропота среди этих людей не возникало: они все знали, что пойдут на Киев, и раньше киевской земли не могли рассчитывать на встречу с врагом.

   Правда, не раз подумывал о Новгороде, но тут они ничего не могли ожидать. Новгород находился под покровительством Олава Трюгвассона, проведшего в нем свое детство и юность, и обидеть этого конунга было делом опасным. Тогда никто не посмел бы вернуться на родину, а, несмотря на дикость и склонность к разбою, скандинавы любили свои скалы, фьорды, и лишиться родины было совсем не под силу даже их закаленным в битвах сердцам. Поэтому они давно уже перестали думать о Новгороде как о военной добыче, и лелеяли мысль о Киеве и о недалекой от него Византии. Мало кто из них не думал, что Владимир, как только управится с Киевом и отомстит за своего брата Олега, сейчас же поведет их по примеру своих предков, Олега Вещего, деда Игоря, отца Святослава, на пышную столицу Востока. Вот где ждет их богатейшая добыча!

   И при одних только мыслях о Византии разыгрывалось воображение этих хищников. Они уже видели перед собой груды золота, слышали звон его при дележе добычи, и не один скандинав засыпал, убаюкиваемый сладкими грезами о походе за Черное море.

   Быстрее и быстрее шли драккары, шире и шире становился пролив. Приближалось бурное Нево, волны становились все выше и выше, ветер все шквалистее. Шли целыми днями, останавливались на ночь для отдыха у островов. Тогда все, кто мог, выходили на сушу и, не опасаясь внезапных нападений, отдавались шумной веселости.

   Только одного Владимира не оставляла его тоска.

  

  

  

  

   В одно утро, когда дружины Владимира приготовились после ночлега на судах, поставленных на якорь, в дальнейший путь, вдруг с передового драккара раздались громкие крики.

   - Ладьи, ладьи! - только и можно было разобрать.

   Вмиг все всполошилось. Освальд громкими звуками рога отдал приказание кораблям построиться в боевой порядок. Быстро подняты были якоря, заплескали по воде весла, и легкие суденышки, управляемые опытными рулевыми, встали поперек реки-пролива неправильным полукругом. Над палубами поднялся целый лес копий, засверкала в лучах солнца холодная сталь мечей. Борта словно выросли от поднявшихся над ними щитов. Прошло очень немного времени, и все уже было готово к отчаянному бою.

   Княжеский драккар поместился в самом центре построившейся в боевой порядок флотилии, справа от него выгнулись полукругом драккары с норманнами, слева были варяги. Начальство в бою, как старшему летами, принадлежало ярлу Освальду, и его драккар выдвинулся далеко вперед, но постоянно менял свое место.

   Владимир и Добрыня надели панцири, скрыли головы под ярко блиставшими шлемами и стояли на палубе, с нетерпением ожидая появления встреченных сторожевыми драккарами ладей. Они не думали до сих пор о битвах, даже не рассчитывали встретить кого-либо в этих водах, но понимали, что все эти приготовления далеко не лишни, ибо никто не мог сказать наверное, друзья или враги идут навстречу.

   Вдали уже белели паруса шедших с Нево судов. Добрыня из-под ладони зорко всматривался вперед, Владимир смотрел спокойно, как будто ему было все равно, кто на него идет.

   - Раскосые паруса, - проговорил, наконец, Малкович, опуская руку, - это новгородские ладьи.

   - Я и сам так думал, - отозвался Владимир, - кому же здесь быть, кроме новгородцев?

   - Они, они. А вот с чем они идут к нам, того не знаю.

   - Подождем. Подойдут поближе - узнаем!

   Добрыня Малкович приготовился к встрече.

   Теперь, когда могла быть близко опасность, ни скуки, ни томления не было в нем. Владимир стал перед ним. Его красивое лицо повеселело, глаза так и искрились нервным возбуждением.

   - Ой, дядя, чуется мне, что бой будет!

   - Кажись, без сечи не обойдется, - отвечал Добрыня. - Ишь людей без счету; если бы с добром шли, куда их столько. Да ничего. Здесь покажем, там все миром обойдется.

   - Вот сейчас мы узнаем, зачем идут к нам новгородцы. Аскольд навстречу им легкие драккары выслал. Ишь понеслись, что лебеди белые.

   Шедших навстречу ладей становилось все больше. Они красиво шли по спокойной воде, расставив свои косые паруса. Никакого порядка кормовые не соблюдали. Шли как кому по душе пришлось. Два драккара неслись к ним навстречу, остальная флотилия пришельцев, ловко маневрируя, сумела сохранить все свои места и ожидала подхода встречных в прежнем боевом порядке.

   Случилось, однако, совсем не то, чего ожидала дружина Владимира. Высланные вперед ладьи, вождям которых приказано было, в случае враждебных действий, поскорее уходить назад к главным силам, вклинились в самую середину новгородской флотилии, и ничто не показывало, чтобы там произошел бой. По мере того, как сокращалось расстояние, с норманнских и варяжских судов ясно было видно, что драккары мирно идут борт о борт с новгородскими ладьями.

   - А что, ведь это добрый знак, - воскликнул Добрыня, - пожалуй, обойдется и без драки.

   Владимир ничего не ответил.

   Он не спускал глаз с приближающихся судов. Теперь они были на таком расстоянии, что до слуха князя и Добрыни ясно доносились крики, галденье, как будто бы там говорили всё разом, причем никто из говорящих не слушал другого, а только старался его перекричать.

   - Новгородцы, - радостно воскликнул Добрыня, - идут, голубчики, сами встречают своего князя. Ишь, как горланят, словно у себя на вече. Горлопаны этакие! - Старый витязь был радостно настроен. Обыкновенно спокойный и важный, он теперь забыл свою степенность и, сложив трубой руки у рта, кричал, что было силы: - Эй, вечевики! Где запропастились? Отчего князя своего у пределов Руси не встретили, вот он вас!

   Ему с ладей ответили какие-то крики. Слов разобрать нельзя было, но в самих звуках не было ничего враждебного. Напротив, слышалась явная радость.

   Однако Освальд держал по-прежнему в боевом порядке свои дружины. На норманна этот шум, эти крики действовали как указание к предстоящему бою, и он уже посылал к князю спросить, не кинуться ли дружинам на подходивших новгородцев, не дожидаясь, пока те нападут сами. Владимир строго запретил своему вождю начинать бой. Между тем случилось нечто совершенно неожиданное. Ладьи, шедшие, казалось, в полнейшем беспорядке, вдруг, словно им откуда-то был подан незаметно для пришельцев сигнал, ловко скользнули между драккарами, и, прежде чем Освальд мог сообразить, что произошло, каждый драккар уже оказался между двумя новгородскими ладьями, а судно с князем и Добрыней было окружено и отрезано от остальной флотилии.

   Страшный гомон, шум, галденье сменили недавнюю еще тишину. Прибывшие орали, что было сил. Куда ни взглядывал Владимир, всюду он видел перед собой бородатые раскрасневшиеся лица под шапками-колпаками: выражение их было радостное, никакой враждебности не было заметно. Выкрикивались приветствия, и в то же время кричавшие успевали перебраниваться между собой. Гомон был общий, и в первые мгновения совсем оглушил молодого князя.

   - Здравствуй, князь наш пресветлый Владимир Святославович, - кричали с одной стороны.

   - Не оставь ты нас, сирот, своей княжеской милостью, - вторили с другой стороны.

   - Пожалуй к нам, в Господин Великий Новгород, владей нами по-прежнему!

   - Горюшка-то сколько без тебя хлебнули мы, слез горючих сколько пролили.

   - Всех-то нас, сирот, без тебя изобидели.

   - А пуще всех Рогвольдишка!

   Владимир гордо и властно смотрел на весь этот люд, выражавший теперь криками свою к нему любовь. Добрыня, очутившись между своих, не стерпел. Всю его степенность как рукой сняло, и недавний еще тонкий, проницательный дипломат не замедлил вступить в грубую, но добродушную перебранку, на которую ему отвечали такою же добродушной бранью.

   Крики и перебранка не стихли даже тогда, когда на борт княжеского драккара перешло с новгородских ладей трое почтенных стариков в длинных, до пят кафтанах и высоких, с круглыми днищами шапках. Их сопровождало двое воинов в панцирных рубахах и медных шлемах, с мечами, оставшимися в ножнах.

   Владимир сразу узнал гостей. Это были степенные новгородские бояре, бывшие в совете новгородского посадника.

   Прибытие их доказывало полное миролюбие новгородцев, ибо они не могли быть посланы ни для чего иного, как для чествования.

   - Здравствуй, свет ты наш ясный, солнце красное, князь Владимир Святославович, - проговорил один из них, склоняясь перед князем, - осчастливил ты нас, вернулся к нам. Прими же привет от Господина Великого Новгорода и помилуй, ежели кто провинился чем пред тобою.

   - Здравствуй, солнышко наше красное, князь Владимир Святославович, - заговорил другой боярин, выступая вперед и кланяясь, - поведай нам, неразумным, с добром или покором идешь ты к нам? Коли с добром - милости просим. Приказало нам вече кланяться тебе низко и просить тебя в Новгород Великий, а коли худо мыслишь ты, так и не прогневайся. Не пустим мы тебя. Везде заставы поставлены, и будет между нами бой не на живот, а на смерть.

   Третий старик молчал.

   - Иду я к вам, люди новгородские, - раздался звучный голос князя, - зла против вас не имея. Хочу добрым к вам быть и, если примете меня управлять вами, хочу судить вас по старине, по милости и правде. Вины, какие были на вас, я прощаю вам. Так вечу скажите. А если не примете вы меня, князя своего, то будет между нами бой. Прикажу дружине моей разорить всю землю вашу и всякое именьишко возьму за себя, дабы и другим не повадно было идти против меня, князя своего.

   Тогда заговорил третий старик.

   - Здравствуй, князь Владимир Святославович, привет тебе и многие лета. Посланы мы к тебе с добром. Велело нам вече наше сказать тебе: коли идешь княжить у нас по старине, так будь князем, владей нами, суди нас и милуй. А зла у веча на тебя нет. Коли и ты зла не имеешь, пожалуй скорей в Великий Новгород. Княжьей честью встретит тебя народ наш, и будет солнце на небе да ты, князь, в Великом Новгороде.

   С этими словами он низко поклонился Владимиру.

  

  

  

  

   Пока шли эти переговоры, вокруг было сравнительно тихо; но как только кончил говорить последний боярин, сразу начались прежние гомон и галденье.

   - Надёжа-князь, не оставь нашей бедности, - кричали одни, - пожалуй к нам.

   - Соскучились мы по тебе, князь Владимир Святославович!

   - Что посадники - князя Великому Новгороду надобно!

   - Негоже ему хуже других быть! Пусть Киеву не уступит.

   - Зовем тебя, иди к нам, княже, и владей!

   Владимир с удовольствием слушал эти крики. Он знал новгородцев и понимал, что все эти восторги далеко не продолжительны и вызваны лишь впечатлением минуты. Но и то было хорошо, что новгородцы добровольно принимали его. Засиживаться же в Новгороде не думал и сам Владимир.

   После двух лет, проведенных среди совсем чужих по крови и по духу людей, любо было смотреть сыну Святослава на этот народ, слушать родную речь. Он внимательно вглядывался в каждое лицо, и, наконец, взор его упал на воинов, стоявших позади новгородских послов. Ему показалось, что одного из них когда-то он видел. Всмотревшись попристальней, он даже вздрогнул от радости. Перед ним вдруг встала, как наяву, недавняя еще его юность. Живо вспомнился ему друг его детских дней Забыта. Пылкое воображение нарисовало ему самоотверженного юношу, сына Прастена, любимого воеводы его отца, старца-христианина Андрея, несчастного печенежского князя Темира.

   Вспомнился ему день, когда обвиненный Прастеном Андрей вступил по приказанию князя в единоборство со своим обвинителем и, несмотря на свою старческую дряхлость, уложил на землю богатыря-воеводу, стремившегося опозорить его, уничтожить из-за старой кровавой вражды; вспомнилось, как Андрей, которому Святослав выдал побежденного врага, первый обратился к нему со словами братской любви и прощения. И Забыта вспомнился, израненный, окровавленный.

   Теперь друг его юности стоял перед ним, глядя на него своими ясными, лучистыми глазами. Вот они после долгой разлуки опять встретились, и доброе, хорошее чувство овладело душою князя.

   - Вы, бояре, - обратился он к послам, - знаете: слова своего я назад не беру. Коли просите меня усердно, так я на ваши просьбы склоняюсь и пойду к вам в Новгород. А чтобы не было меж нами неприязни какой, так нужно уговориться нам обо всем лично. Вот и поговорите вы с дядей Добрыней. Он в разговоре будет вместо меня перед вами, и как вы порешите, так и я утвержу.

   - С Добрыней, так с Добрыней! - согласился старший посол. - Здрав будь, Малкович.

   - И вы здравствуйте, - выступил Добрыня, - вот опять нам пришлось свидеться и дело делать.

   - Тяжеленек ты, Добрынюшка, - отозвался тот же боярин.

   - А уж каков есть, - усмехнулся тот, - а потому и тяжеленек, что все ваши повадки да увертки знаю. Да пойдемте, други, под палубу, там я вас сладким вином франкским угощу, вот и потолкуем. А ты, князь, - обратился он к Владимиру, - велел бы к острову какому пристать да угостил бы на радостях народ твой, чтобы твое здоровье пили и веселились.

   Радостные крики покрыли слова Добрыни.

   Владимир приказал Освальду, тоже явившемуся на его драккар, пристать к острову, где они ночевали.

   Это было нетрудно, возвращаться не приходилось, ибо течение снесло драккары и ладьи далеко за остров. Скоро пустынный клочок земли закипел народом. Варяги, норманны, новгородцы братались между собой. Много помогли этому бочонки с вином, выкаченные на остров пришельцами, и крепкий мед да брага, предусмотрительно захваченные с собою новгородцами.

   Послы и Добрыня ушли в подпалубу. Владимир же, как только разошелся с ними, сейчас же остановил молодого воина.

   - Зыбата! - сказал он, кладя ему руку на плечо. - Или ты не узнал меня?

   Молодой воин смотрел на князя блестевшим, радостным взором.

   - Узнал, княже, как не узнать, - говорил он, - да подойти все боялся. Как примешь, не ведал.

   - Что ты, Зыбата! Всегда я приму тебя как друга.

   С этими словами Владимир сперва протянул молодому воину руку, а потом привлек его в свои объятия.

   Они оставались на кормовой палубе одни. Все их ближние дружинники сошли на землю, только из-под палубы доносилось гуденье голосов переговаривавших о делах новгородских послов и Добрыни.

   Князь опустился на скамью и усадил около себя Зыбату.

   Радость встречи еще более оживила красивое лицо Владимира.

   - Ну, говори же мне, рассказывай о себе, - повторял он Зыбате, - я все хочу знать.

   - Нет, княже, - улыбнулся тот, - расскажи ты.

   - Хорошо. Ты знаешь, презренный Ярополк убил Олега, и я тогда не отомстил за его смерть.

   Зыбата с грустью на лице покачал головой.

   - Нет, княже, Ярополк не убивал Олега, - сказал он.

   Брови Владимира сдвинулись, по лицу скользнуло выражение мести и гнева.

   - Он, Ярополк, убил нашего брата, - с особенным выражением произнес он, - ты мне будешь говорить о Свенельде? Так Олег вправе был убить его сына Люта, потому что Лют без позволения охотился на его землях. Свенельд что такое? Разве он князь, что осмелился поднять руку на князя? Но я и это забыл, если бы Ярополк отомстил за убийство Олега. Но он даже не наказал Свенельда. Так я отомщу им обоим. Я иду - и горе Ярополку!

   Зыбата тихо положил руку на плечо Владимира.

   - Княже, вспомни, что нет ничего сладостнее прощения! - тихим, взволнованным голосом сказал он.

   Владимир взглянул на него, и вдруг словно темная туча набежала на его лицо.

   - Да, я и позабыл, - произнес он дрогнувшим голосом, - ты ведь христианин?

   - Да, я христианин! - поспешил подтвердить Зыбата. - И отец мой Прастен христианин, и старый печенег Темир христианин. Все мы крестились во имя Господа Иисуса Христа, и старец Андрей - помнишь его? - был нашим крестным отцом. Но ты молчишь, Владимир, ты отвернулся и более не смотришь на меня. Что это значит? Чем я прогневил тебя? Скажи, князь, скажи.

   Теперь лицо молодого князя отражало невыносимую тоску. Признание Зыбаты напомнило ему о клятве, данной арконскому жрецу, и вот он уже столкнулся с христианином, и в душе его не находилось достаточно силы, чтобы поступить по клятве и уничтожить этого "врага Святовита" - человека, которого он любил с первых дней своего детства.

   - Ты все-таки молчишь, княже, - продолжал Зыбата, - вспомни же нашу веселую юность. Я-то как лелеял мысль о свидании с тобою. Знаешь ли, я, как только оправился после болезни, по совету моего крестного отца Андрея, оставил Киев и ушел за тобою в Новгород. Там я хотел послужить тебе, моему другу и князю, но когда я явился туда, тебя уже не было, ты ушел за море к варягам. Однако много людей говорили, что ты вернешься. Я остался тебя ждать, и вот она, желанная встреча. Что с тобою, Владимир мой?

   - Зыбата, Зыбата, - раздался чуть слышный шепот молодого князя, - уходи от меня, уходи, пока не поздно. Скройся, чтобы я никогда не видел тебя более. Чтобы я даже не слышал о тебе.

   - Зачем это нужно? - изумился молодой воин.

   - Нужно, нужно. Ты христианин, а я, пойми, Зыбата, я дал клятву ненавидеть всех христиан.

   Зыбата сперва отпрянул от Владимира, потом медленно поднялся на ноги.

   - Ты, княже, дал клятву ненавидеть всех христиан, - проговорил он, - за что же? Разве христиане причинили тебе какое-нибудь зло, которого ты никак им простить не можешь?

   - Нет, нет, они мне ничего не сделали, - то