Красницкий Александр Иванович - Красное Солнышко

сюда были отрезаны и последнее убежище старшего сына Святослава должно было скоро пасть от недостатка пищи для засевших в нем немногочисленных дружин.

   Об этом именно и думал Владимир.

   - Ой, князь молодой, - заговорил опять Добрыня, - стоит ли возиться с Родней-то? Скажи слово, ударим мы на нее разом, и голова моя порукой тебе в том, что сразу же Ярополка заберем.

   - Не хочу я того, - отмахнулся досадливо новгородский князь.

   - Что так?

   - Измором возьмем.

   - Измором, говорю, возиться не стоит! Покончить бы с ним, да и делу конец.

   - Нет, не следует того.

   - Али дружины жалеешь? Али в победе не уверен?

   - Да нет же! - сердито крикнул Владимир. - Рогвольд Полоцкий покрепче был, да и то я брать его не задумался. А тут я крови не желаю больше. Я дело затеял и не хочу, чтобы народ говорил, будто я через труп брата на киевский стол взошел. Хочу я, чтобы Ярополк сам пришел ко мне, челом мне ударил, меня просил его над Киевом заменить. Хочу также, чтобы все это знали, чтобы все ведали. Мало сего: хочу я, чтобы Ярополк сам увидел, какие люди его окружают и чего они стоят. А голова его мне не нужна. Пусть посидит, нашим же дружинам и без того отдохнуть нужно: сильно притомились они в столь долгом пути, так не все ли равно, где отдыхать? Сторожевую же службу нести, пожалуй, нетрудно будет. Ты, Малкович, о том позаботься, чтобы поменьше времени люди на стороже стояли.

   - Эй, ой, Владимир, - засмеялся Добрыня, - говоришь ты так и от меня же свои думы скрываешь. Все я знаю; куда и на что ты метишь. Хочешь ты, чтобы Блуд и Нонне тебе Ярополка выдали.

   - Коли знаешь это, дядя, так и держи про себя, - оборвал его Владимир, - будешь болтать много, добра из того выйдет мало, так-то.

   Зыбата слушал этот разговор, и еще более наполнилось грустью его сердце. Впервые при нем во всеуслышание были произнесены имена Блуда и Нонне, и теперь ему стало ясно, что эти люди готовы были предать киевского князя в руки врага.

   Владимир заметил смущение, явно отразившееся на лице его друга детства.

   - Ты, Зыбатушка, не печалься, - направил он к нему лошадь, - ты, вон, христианин, а вы, христиане, всегда воле Господней покорны, так покорись и теперь ей, предоставь Ярополка участи, какая ему суждена, и не горюй, не мучайся за него. Помятуй, что не погибнет он, коль не суждено ему погибнуть. Я же, Владимир, головы его не ищу, и крови мне его не надобно. А ты, Зыбатушка, лучше вот что: приходи ты ко мне в шатер; я там у своего ложа занавес приказал раскинуть. Так ты побудь за тем занавесом малое время; да что услышишь, о том умом пораскинь.

   - Зачем же потайно буду слушать, княже? - спросил Зыбата.

   - Надобно так, Зыбатушка, надобно. Тут я гостей к себе жду дорогих, так ты и послушаешь, что они мне говорить будут. Так же я делаю для того, чтобы не винил ты меня после в Ярополковой судьбе, чтобы мог бы возразить каждому, кто бы ни сказал, будто я руку на брата поднял, - что не виновен князь Владимир ни в чем, что с братом его случилось. Так-то, Зыбатушка, так-то. А теперь вот что: ведомо мне, что много друзей да приятелей в Родне у тебя. Пройдика ты к ним туда да поговори с ними, да разузнай, все ли Ярополк на своих советчиков надеется или колебаться начал?

   - Ой, князь, не хочу я идти на Родню.

   - Отчего же так?

   - Да все оттого. Люди меня встретят и будут думать, что я как друг к ним пришел, а я как твой разведчик к ним явлюсь; предательствовать, значит, ты меня заставляешь.

   - Не хочу я того, - возразил Владимир, - ты для себя пойди в Родню, а потом у меня в шатре послушай, а что после того сам надумаешь, так мне, ежели пожелаешь, уже в Киеве скажешь.

   - А будем-то мы в Киеве? - улыбнулся Зыбата.

   - Ой, Зыбатушка, будем. Помяни ты это мое слово, будем.

   - Князь, - тихо и вместе с тем серьезно спросил воин, - а на что тебе Киев? Разве мало тебе Новгорода твоего? Ведь ведомо мне, что ты и на Готском берегу гость дорогой и среди викингов своим считаешься. Ведомо мне, что и к франкам ты ходил и в другие западные страны забирался. Так ведь тот край, Северный, весь тебе принадлежит, зачем же еще тебе киевская страна?

   Владимир ответил не сразу.

   - Вот как ты меня теперь спрашиваешь, - раздумчиво наконец вымолвил он, - так-то и сам я себя не раз спрашивал. Всего-то у меня в Новгороде много, сказать по чести - куда больше, чем в Киеве. Таких диковинок, как к нам в Новгород заморские гости привозят, в Киеве, почитай, и не видывали. А нет, вот, не сидится мне там. Словно сила какая-то, Зыбатушка, так и тянет меня к Киеву. Ночью ли я сплю - вдруг меня тот же голос будить начинает. Просыпаюсь я и слышу, потайный голос мне над ухом говорит: "Иди в Киев, иди, там твое место!" И много раз я себя испытывал. Куда, в какой поход я ни пошел бы, все меня так вот к Киеву и тянет, будто в жизни у меня только и дороги есть, что туда. А зачем, того и сам не знаю. Детство мне, что ли, вспоминается, бабка, что ли, меня зовет, или сам Бог всесильный ведет. И иду путем неведомым. А куда иду, в Киев или под курган могильный, не знаю. Только, вот, смотри, и теперь я судьбу испытываю. Что мне стоит Ярополка взять: удар один, и нет его! А я не хочу. Вон, все вы думаете, что я головы его ищу, а я не хочу его головы. Ежели же нужно ему жизни лишиться, чтобы мне к киевскому столу путь освободить, так и без меня он погибнет. Это уже будет мне последнее испытание, больше уж я останавливаться не буду, так прямо в Киев и пойду. Войду в него и сяду на стол отца своего, Святослава, а там я посмотрю, что сделаю. Вот, Зыбатушка, хочешь ты, иди к Родне, хочешь, не иди. Не предательства твоего я ищу, а, быть может, через тебя свою судьбу пытаю. А теперь, прости, вон Добрыня знак подает, к нему пойду.

   Владимир кивнул головой Зыбате и, припустив лошадь, помчался к отделившемуся от них на далекое расстояние Малковичу.

  

  

  

  

   Зыбата, оставшись один, решил воспользоваться предложением Владимира. Он и сам был не прочь побывать в Родне, где находилось теперь столько его друзей; но более всего тянуло его в осажденный город желание повидать обреченного на гибель Ярополка.

   Он поспешил сказать о своем намерении Добрыне, который, очевидно, был уже предупрежден племянником.

   - Что же, побывай, дело неплохое, - отозвался тот, - посмотри, как там живут, лучше киевского али нет. Ты иди, как стемнеет, там, в передовых дружинах, я скажу, тебя пропустят дозорные.

   Зыбата с великим нетерпением дождался вечера.

   Наконец вечер настал.

   У Зыбаты оказался оседланный конь, и он с удивлением заметил, что чьи-то заботливые руки привязали к его седлу всяких припасов.

   "Зачем это?" - подумал молодой воин. Он хотел было оставить припасы, но потом раздумал и решил их взять с собой.

   Когда совсем стемнело, он смело пустился в путь.

   Дозорные беспрепятственно пропускали его, и вскоре добрый конь вынес Зыбату почти что к самой Родне.

   С удивлением увидел бывший начальник Ярополковой дружины, что Родня вовсе не охранялась; ни на валах, ни у рвов не было выставлено стражи.

   Он достиг осажденного Детинца без помех. Почти уже у самых ворот до его слуха донесся слабый, едва слышный голос:

   - Ежели добрый человек, отзовись!

   И перед Зыбатой появилась какая-то тень

   - Кто здесь? - воскликнул молодой воин.

   - А ты кто? Как будто из новгородского стана. Уж не к нам ли, в Родню, передаешься?

   Звуки голоса показались Зыбате знакомыми.

   - Стемид, - воскликнул он, - никак это ты?

   - Я, я. А ты-то кто будешь?

   - Не узнаешь? Я Зыбата.

   - Зыбата? - голос дозорного звучал радостью. - Ты, Зыбата? Быть того не может. Зачем ты к нам?

   - Проведать вас.

   - Ой, Зыбатушка, посмеяться ты над нами приехал.

   - Да что же с вами? Расскажи ты мне толком. - Зыбата соскочил с коня. - Ты мне скажи, Стемид, ведь еще же кто-нибудь есть, кроме тебя?

   - Ой, есть, Зыбатушка, есть. Да вот еще кое-как на ногах держусь, а остальные-то многие, пожалуй, и подняться не могут.

   - Что же с ними такое?

   - Изголодались мы. Не трогает нас Владимирова дружина, не знаю, почему. А лучше, кабы разом ударили. Хуже той беды, которая у нас теперь в Родне, и на Руси никогда не бывало.

   - Да что же вышло? Как?

   - Так и вышло, Зыбатушка. Ведь налегке пошел наш князь Ярополк сюда из Киева, ничего с собой не захватил. Все здесь найти думал, а здесь-то ничего и нет. Как окружили нас новгородские дружины, так мы, почитай, в день али в два все запасы проели, а теперь вот с голоду мрем. Худо, Зыбатушка.

   - Бедные, бедные, несчастные, - воскликнул воин, - и все-таки вы верными князю остаетесь.

   - Да как же не оставаться-то? Обещание дали, нужно. Ежели мы да изменим, то что же тогда будет. Ой, Зыбатушка, молю я тебя: не ходи ты к нам, не показывайся.

   - Это почему?

   - Да боюсь я, как увидят тебя дружинники-то наши, так кто их знает, еще больше духом смутятся, и бросят князя своего. Не ходи ты. Ежели что передать желаешь, так мне скажи.

   Сердце Зыбаты так и трепетало от боли; уже по тону, каким говорил эти слова его бывший товарищ, он видел, что в Родне голод свил себе прочное гнездо.

   - Вот, - сказал он, отвязывая от седла так неожиданно пригодившиеся припасы, - отдай ты. Мало здесь, ну, сколько есть, а князю поклон скажи. Обидел он меня, а я зла на него не имею.

   - Ой, Зыбатушка, - воскликнул Стемид, - вот что я тебе скажу! Ведомо нам всем, что с Владимиром вы большие друзья и при нем ты в ближних людях состоишь; так я тебе одно скажу: хочет наш князь к вашему князю на поклон идти, хочет мира у него просить и милости, сам себя с головой ему выдает. Так поговори ты с Владимиром, может быть, и не поднимет он руки на брата своего.

   - Не ищет Владимир головы Ярополка.

   - Ой, ой! Он-то не ищет, да другие хотят.

   - Кто другие?

   - Ой, будто не знаешь?

   - Нонне, что ли?

   - И Нонне, и Блуд. Что только им Ярополк сделал, понять не могу, а злобятся они на него, и оба они лютые его враги.

   - Так что же Ярополк не идет к Владимиру? Ведь, ежели бы он с поклоном к брату пришел, так, может быть, и в самом деле милость у него заслужил бы?

   - Да, видишь ты, не хочет он, старший брат, младшему кланяться. Хочет Ярополк до конца свою судьбу испытать. Блуд и Нонне задумали Владимиру передаться, а сами князю Ярополку то же советуют, то еще его отговаривают, подбивают в венгерскую землю бежать. А Ярополк им верит. Он не знает, на что и решиться, а все равно ждать не долго. И теперь-то нас новгородские рати голыми руками взять могут, а ежели только князя не будет, так сами передадимся. О-ой, Зыбатушка, прости меня, не гневайся, поспешу я скорее к товарищам с подарками твоими. Они и не знают, какое счастье, привалило. Пир мы устроим, какого и не видывали давно; и Варяжко, друга твоего, позовем, поклон от тебя скажем.

   - А дозор-то как же? Разве можно бросать?

   - Что дозор, все равно никто сюда не придет, никому мы не нужны. Так поезжай же ты, родимый, обратно.

   Голос Стемида дрожал.

   Зыбата угадывал, что он ждет не дождется, когда можно ему будет вместе с товарищами приняться за так неожиданно доставшиеся им припасы.

   - Ну, прощай, Стемид, быть по-твоему, вернусь я в стан. Варяжко поклон скажи и князю челом ударь.

   Повернул лошадь и тронулся обратно от неприветливой Родни.

   "Судьба Божия неисповедимая сказывается, - думал он, - никто, как Бог всеведующий, предает Ярополка в руки Владимира, а что из сего будет - не человекам предугадывать. Может, и в самом деле Промысел Божий неведомыми путями ведет новгородского князя: в могилу, в язычество погружен он, а кто знает, не засияет ли через него над всей Русью свет великой Христовой истины?

  

  

  

  

   В Родне, действительно, приходилось очень плохо всем осажденным. Легкомыслие князя особенно поразительно выказывалось в той неосмотрительности, с какой он принял здесь осаду. Трусливый Ярополк загнал здесь сам себя в такую ловушку, из которой, как только появились новгородские войска, не оказалось для него ни малейшего выхода.

   Он знал, что дружины Владимира смелы, воинственны, решительны, что если они идут против врага, то думают лишь о том, как бы одолеть его. И вдруг словно какое-то затмение нашло на киевского князя: он вообразил, что Родня настолько неприступна, что новгородские дружины разобьются об нее, как разбиваются волны о неподвижные утесы среди моря.

   Ярополк ожидал, что Владимир как придет, так и ударит сразу по крепостце, и не думал даже, что новгородский князь решится на длительную осаду.

   Если бы Владимир пошел на приступ, то, очень может быть, силы его и разбились бы о стены Родни. Но он повел осаду, и в результате осажденные, застигнутые за стенами почти что без всяких запасов еды и даже воды, несмотря на близость Роси, очень скоро попали в критическое положение.

   Грустный и сильно взволнованный, повернул Зыбата от Родни в свой стан. Зато Стемид, трепещущий от радости, пошел к товарищам, чтобы поделиться с ними подарками их бывшего начальника.

   Заботливость Зыбаты была всеми оценена по достоинству.

   - Спасибо Зыбатушке, - говорили окружавшие Стемида товарищи, - вот это вождь. Не позабыл в беде своих.

   - Христианин он, оттого и не забывает.

   - У христиан и враги должны любить друг друга.

   - А, может быть, он с умыслом подъезжал-то?

   - С каким там умыслом, что за умысел.

   - Как, с каким. Может, его новгородский князь подсылал, чтобы нас на измену сманить.

   - И ни слова он об измене не говорил, - запротестовал обидчиво Стемид, - жалеть жалел, сердечно так жалел, как братьев родных, а чтобы переманивать, не было этого.

   - Не таковский Зыбата, чтобы переманивать. Кабы тогда князь-то наш ни за что, ни про что на него не разгневался, так и он с нами остался бы.

   - Вестимо, остался бы. Не волей ушел он и теперь об нас вон как заботиться.

   - Доносили те, кто в лагерь высматривать ходили, что у новгородского князя он как гость живет, а против Ярополка никогда не идет.

   Все эти разговоры происходили, пока Стемид делил на равные части Зыбатовы подарки.

   - А это я Варяжке снесу, - проговорил он, откладывая в сторону одну из частей, - он, Варяжко-то, как и мы, мучается.

   - Вольно ему свою долю отдавать.

   - Да ведь кому отдает-то? - возразил Стемид. - Князю самому.

   - То-то, что князю. Ярополк будто не понимает, откуда ему так всего вдоволь подают, а Варяжко мучается. Принесешь ты, Стемид, так он и теперь все Ярополку отдаст.

   - Что ж, это его дело, - ответил тот, - были бы мы покойны, что товарища не обделили, а там он со своей долей пусть, что хочет, то и делает.

   Стемид забрал отложенные куски и пошел прочь.

   Идти ему нужно было довольно далеко, через обширную площадь Детинца, посредине которой стояла большая изба, отведенная под помещение князя Ярополка; около этой избы было еще несколько строений, где жили воевода Блуд, арконец Нонне и другие приближенные к киевскому князю люди.

   Стемид подходил уже к этим зданиям, как вдруг увидел в темноте две человеческие фигуры; он кинулся на землю и залег за первый попавшийся бугорок.

   Как ни было темно, а Стемид узнал по массивной фигуре воеводу Блуда. Рядом с ним виднелась маленькая фигурка тощего Нонне.

   Арконский жрец и Блуд беседовали так горячо, что даже не заметили Стемида и не услышали произведенного им довольно сильного шороха; они шли очень тихо и то и дело останавливались; толстый Блуд, страдавший одышкой, обычно старался не двигаться слишком скоро, хотя, при надобности, был весьма подвижен.

   Они остановились так близко от Стемида, что тот мог слышать их разговор.

   - Нужно кончать это дело, Нонне, - говорил Блуд, - этакая, ведь, напасть. Такой, пожалуй, никогда еще и не слыхано было. Святослав в Доростоле сидел, так и то ему свободнее было, чем нам; видимо дело, что Владимир измором хочет взять.

   - Видимо дело, - хихикнул Нонне, - точно не ты ему советовал.

   - Я то я, да разве я знал, что так выйдет? Коль и советовал я, так думал, что потерпят, потерпят дружинники, да и пойдут против князя. Сами собой руки и развязались бы. А они вон как, с голоду вспухли, а за Ярополка стоят. Что он им только дался.

   - Слову верны, - коротко заметил Нонне.

   - Слову-то слову, да, ведь, Ярополк-то им чужой. Будь-ка другие на их месте - давно бы такого князя мечами посекли и к Владимиру перешли.

   - И теперь, - вдруг с каким-то змеиным шипением громко проговорил Нонне, - теперь ты сам своими руками себе ловушку хочешь устроить?

   - Это как? - и в голосе Блуда зазвучало нескрываемое удивление.

   - Да вот как: Ярополк сам истомился, знаешь, поди, его: он и попить, и поесть любит так, чтобы до отвала. А ты что надумал?

   - Да то и надумал. Поклониться брату, ударить ему челом и признать его за старшего.

   - Ну, вот видишь, а знаешь ты, что из того для тебя быть может? Владимира-то я видел и знаю. Когда так Ярополк сделает, он все сердце для него позабудет, и помирятся братья. А ежели помирятся, то Владимир тебя перед Ярополком не покроет, все ему расскажет, как ты переносился с ним, какую ты ему гибель готовил.

   - Ну вот, боюсь я, - засмеялся Блуд, но теперь в его голосе звучал уже страх: он, видимо, почувствовал близкую опасность и уже начал придумывать способ выпутаться из нее.

   Нонне, проницательный и хитрый, подметил эти нотки в тоне своего собеседника.

   - Уж там, боишься ты или нет, - проговорил он, - дело другое, а беды тебе не избежать. Если помирятся Владимир и Ярополк, так Ярополк у Владимира большую силу возьмет, никогда Владимир не забудет, что он ему старшим братом приходится. Смекаешь ты? Ни-ког-да, - протянул с особенным подчеркиванием арконский жрец, - а умирать-то киевский князь даже и не собирается.

   - Что же ты думаешь, Владимир меня ему с головой выдаст?

   - Отчего же ему и не выдать? Ты ему чужой, а Ярополк и он одного отца сыновья, так-то. Ты вот обо всем подумал, а этого-то не сообразил; а для тебя всего опаснее, ежели братья сойдутся.

   Нонне зло засмеялся.

   Блуд молчал; он вздохнул и тихо пошел вперед, арконский жрец следовал за ним.

   Стемид, как только они отошли, поднялся из-за своего бугра и чуть не бегом поспешил к княжеским хоромам. Однако Варяжко он там не застал, но узнал, что Ярополков любимец пошел к варяжским воинам, охранявшим Родню с противоположной стороны.

   - Ага, знаю, где он, - сообразил Стемид. - Есть у него там приятели. Пойду-ка, да и, наверно, найду его там, - и он снова пустился по Родне на противоположную сторону ее Детинца.

  

  

  

  

   Варяжко, действительно, он застал у вождя одной из варяжских дружин, по имени Феодор. Варяг Феодор родился в Киеве, куда пришли с далекого Севера его родители. До вступления в Ярополкову дружину он находился при мудрой Ольге и, как все, кто служил ей, был христианином. Нравом он был кроток, сердцем незлоблив.

   Варяжко любил его не менее, чем Зыбату, и теперь, когда Зыбаты около него не было, он только и отводил душу, что в беседах с Феодором.

   Стемид застал их обоих за разговором.

   Оба воина, как и все в Родне, были на вид истомленные и истощенные, исхудалые до крайности и походили скорее на тени, чем на недавно еще могучих воинов киевской дружины.

   - Спасибо тебе, Стемидушка, спасибо, - ласково благодарил Варяжко, - Зыбату, говоришь, видел, челом бил. Эх, жалко, что его нет вместе с нами, но, однако, и радуюсь за него. Круто приходится, круто. А все-таки держаться будем, не выдадим Князя Великого. Хотя бы всем головы сложить пришлось, а постоим за правду.

   - Хорошее ты слово сказал, Варяжко, - улыбнулся ему Феодор, - за правду нужно постоять, правдой земля держится; и вижу я, что одна она, правда-то, и у вас, Перуну кланяющихся, и у нас, что Истинного Бога познали. Вот мы сошлись здесь, и вы, и мы, и так нас крепко правда связала, что терпим из-за нее муку, а против нее не идем.

   Варяжко грустно покачал головой.

   - Где уж тут идти. Куда тут пойдешь. Никуда нам не уйти, здесь и останемся.

   - Ой, Варяжко, вижу я, в отчаяние ты впадать стал, а я вот думаю, что Господь нам милость окажет и уйдем мы отсюда, и в Киев вернемся. И все по-хорошему будет. У меня, в Киеве-то, дитя осталось, сын, Иоанном его назвал; оставил его, уходя, на чужих руках, душой скорбел, а теперь словно голос мне какой говорит, что увижу я его, что еще далеко конец мой; и на душе у меня и легко, и покойно.

   - У тебя-то покойно, - перебил Варяжко, - а у меня нет. Ты о сыне, малолетке, думаешь, а я о князе. У тебя сын в надежных руках оставлен, а я как погляжу - около князя одни враги, только и думающие, как бы погубить его. Да не удастся! Вот все думали они, что как будет морить здесь нас новгородский князь, дружины поднимутся на Ярополка и убьют его. Не выходит этого - дружины верны остаются. Теперь, проведал я, на другое решились. Нонне, арконец, так вот Ярополку и шепчет в уши, чтобы он челом ударил Владимиру. И что ему за охота пришла братьев мирить, когда он же их друг на друга натравливал, совсем не знаю.

   Стемид, до того молча слушавший беседу, тут вмешался в нее. Он почти слово в слово передал ту беседу между арконским жрецом и Блудом, которую ему пришлось невольно подслушать.

   Варяжко с величайшим вниманием отнесся к рассказу дружинника.

   - Ничего я сообразить не могу, что теперь Нонне с Блудом затевают. Думаю я, желает он Блуда извести. Только, с чего он за таковое принялся, не ведаю. Должно, Блуд ему в чем-нибудь мешает, вот он и злобится. Эх, этот Нонне. Весь грех от него идет.

   - Ты бы князя-то предупредил, - заметил Феодор.

   - О, предупреждал я, не слушает меня князь. Так поддался Блуду да Нонне, что и теперь, когда в мышеловке мы и уже дитяти неразумному видно, что завел в эту ловушку нас воевода-пестун да жрец арконский, и то он никому, кроме них, не верит, словно разума лишился. А силой взять? Так нешто силой против князя пойдешь.

   - Да зачем идти, - раздумчиво произнес Феодор, - ежели суждено ему что от Господа, то и будет. Божьи пути неисповедимы. Без Его же воли ни единый волос не падет с головы человеческой.

   Он хотел еще что-то сказать, но в это время вбежал один из княжеских отроков.

   - Варяжко, Варяжко, иди скорее! - закричал он. - Приказал князь тебя сыскать и пред его очи привести.

   - Что такое? Зачем я понадобился?

   - Ой, Варяжко, совсем нам худо.

   - Что еще?

   - Нонне-арконец.

   - Что Нонне-арконец?

   - Ушел из Родни. Должно, к новгородскому князю.

   Варяжко взглянул на Стемида.

   - Или ты ошибся?

   - Да нет же, не мог я ошибиться. Своими глазами Нонне видел, и Блуд был вместе с ним.

   - Эх, - вздохнул ярополков любимец, - чуется мне, что беда все ближе и ближе. Пойду к князю, а ты, Феодор, дружины свои обойди. Кто знает, что ночью случится, может, вот теперь-то новгородцы и ударят на нас. А тебя, Стемид, за память благодарю, не посовещусь, возьму твои гостинцы, пригодятся. Они, может быть, скудны, но и у князя очень скудно, так скудно, что и сказать нельзя.

   Они разошлись.

  

  

  

  

   Варяжко застал Ярополка в страшном припадке горя. Князь, пораженный бегством своего ближайшего советника, не понимавший причин этого побега, плакал, как женщина; около него суетился Блуд.

   - И когда же это арконец бежать-то успел? - выкрикивал Блуд притворно-жалобным голосом, - все это время, почитай, вместе мы были, о делах разных говорили, как беду изжить, совещались. Он взял да и убег. И куда - ума не приложу.

   Варяжко смотрел на него пристально; он и сам недоумевал, как могло это случиться. Он верил Стемиду, к Блуду же у него не было ни малейшего доверия.

   - Варяжко мой, - воскликнул Ярополк, - что же нам теперь делать? Покидают все. Вот Нонне убежал, а потом ты убежишь. Останемся мы с тобой, Блуд, одиноки.

   - Княже, за что ты меня обижаешь? - вскричал Варяжко, - служу я тебе честно, а ты вместо того, да такую обиду.

   - Ой, Варяжко, прости ты мне, не я говорю - горе мое говорит. Только двое теперь вас и осталось у меня: Блуд да ты; ни на кого больше положиться не могу. Посоветуйте же мне, что я делать должен. Ведь, видимо дело, в Родне нам не отсидеться. Дружинники, что мухи под осень, еле с голоду ноги таскают. Ударит Владимир - сразу всех так и захлопнет. Вот, Варяжко, при тебе я Нонне спрашивал, а теперь уж ты мне присоветуй. Блуд, вон, говорит, чтобы я брату младшему челом ударил и примирился с ним, а ты мне что посоветуешь?

   Варяжко так и встрепенулся, когда услыхал эти слова.

   - Совета моего желаешь, княже? - сказал он. - Скажу тебе то, что давно думал.

   - Скажи, скажи, Варяжко. Вон, Блуд правду говорит. Нам от Владимира в Родне не отсидеться, возьмет он нас здесь всех, чует мое сердце, возьмет и убьет. А я жить хочу! Я еще молодой, я еще не все утехи в жизни видел. Не помириться ли с Владимиром? Что ж, ну поклонюсь ему, а он, быть может, и помилует.

   - Княже, - горячо и резко прервал его Варяжко, - ты моего совета желал, так слушай же. Не следует тебе к брату на поклон идти. Не водится так, чтобы старший брат меньшему челом бил. Да еще помилует тебя Владимир аль нет, кто то знает? А ты говоришь: "Жить хочу!" Стало быть, жизнь для тебя дорога; а за то, что человеку дорого, постоять нужно, нечего отдавать так, задаром, даром-то отдать ее, жизнь-то твою, всегда успеешь.

   - Ой, Варяжко, да что же мне делать-то? - уже совсем испуганно воскликнул малодушный князь.

   - А вот что: не ходи ты, княже, к Владимиру. Пойдешь - тут тебе погибель.

   - Куда же идти-то мне?

   - Как куда! Ночи темные. Новгородцы Родни почти что не стерегут. Сядем на коней да к печенегам. Их только кликни - они все соберутся да придут, и за тебя же постоят.

   - Ой, нет, Варяжко, нет. Не по сердцу мне совет твой, - замахал на него руками Ярополк, - идти к печенегам, бежать такую даль. Поди, погоня будет, лошади у нас плохие, погоня настигнет, и убьют меня, а то еще печенеги не примут. Ведь они отца-то моего, князя Святослава, помнят и из-за него на меня злобятся. Нет, Варяжко, не хочу я идти к печенегам.

   - Воля твоя, княже, - печально проговорил Варяжко и с тяжелым вздохом опустил голову на грудь.

   - И ты тоже, - с деланным негодованием накинулся на него Блуд, - ишь ведь, какие вы на советы: к печенегам бежать! Да если князь пойдет к печенегам, так Владимир еще пуще разгневается, и тогда он него никакой пощады ждать нельзя! Тут-то, ежели поговорить с ним хорошо, так и умилостивить можно, а уж тогда никакие просьбы не помогут. И потом, мне так сдается. Слушай-ка, княже. Ведь Нонне неспроста ушел к Владимиру. Имел я с ним беседу, сегодня имел; видимо дело, после нашей беседы он в бега ударился. А в беседе той арконец проговорился, будто уйдет он и разведает, как Владимир, на мир с тобой склонен ли. Он сам Владимира-то знает, как тот еще в Арконе был, на Рюгене. С тех пор они знакомцами стали. И вот еще Нонне вспоминал, что он Владимиру и дружины варяжские подбирал, так что, ежели они теперь сойдутся, Владимир от него скрытничать не станет, все, что на душе, перед ним выложит, а Нонне потом со мной перенесется. И как разузнаем мы, склонен Владимир к миру, али нет, тогда и порешим. Вот что я думаю. Кто его знает, новгородского князя-то. Может быть, он одного почету только желает, а враждовать с тобой и не думает, тогда что же? И челом тебе ему бить не придется, сойдетесь вы, обнимитесь, как братья милые, и никакой распри между вами не будет.

   - Ой, княже, не ходи к Владимиру, погибель там твоя, - глухо произнес Варяжко, склонив голову.

   Ярополк опять так и замахал на него руками.

   - Оставь, Варяжко, оставь. Напрасно я твоего совета спросил. Ежели мечом управляться, так ты, пожалуй, и Зыбате не уступишь, а совет подавать не твое дело. Вон Блуд все рассудил, и склоняюсь я на его слова. Ежели уж и к печенегам идти, так после того, как узнаем, что Владимир о мире думает. Ведь к печенегам мы всегда уйти успеем, а только зачем, ежели мир между нами будет? А я верю, что Нонне не бросил меня, что ежели он ушел, так добра мне желаючи. Иди, Варяжко, иди. Ой, Блуд, и лихо же нам здесь, в Родне: голодно, беда, и попировать нечем, хоть бы мир скорее!

   - Так как же, княже, решаешь: к печенегам? - вкрадчиво спросил Блуд, перебивая Ярополка, - или по-моему поступишь? Мне твое решение знать надобно. Может, на утро от Нонне вести придут, так я думаю, твое дело, княже, вершить. Может, Владимир себе Киева потребует. Ведь если на мир идти придется, так и Киев ему уступить надобно. Как ты, княже?

   - А что мне Киев, - досадливо махнул рукой Ярополк, - не в одном Киеве жить можно, да еще как жить-то! Да будет по совету твоему: возьму, что брат мне уступит.

   - Княже, опомнись! - уже не своим голосом вскрикнул Варяжко, забываясь. - Не ходи к Владимиру, погибнешь.

   - Иди вон, Варяжко, - рассердился Ярополк, - видеть тебя не хочу! Попал князь в беду, так и вы все по-своему его хотите заставить делать. Не будет того! Я князь - моя воля! Как решаю, так и будет. Иди вон! А ты, Блуд, останься, ты мне еще посоветуешь, как лучше с братом встретиться.

   На глазах Варяжко от сознания незаслуженной обиды проступили слезы, но он видел, что все его дальнейшие уговоры будут бесполезны, и вышел.

  

  

  

  

   В это время Зыбата, задумчивый и страдавший сердцем за изнемогших товарищей, возвращался уже к новгородскому стану.

   Его пропускали так же свободно и обратно; ночь между тем уже быстро близилась к свету, край с востока алел предрассветной полоской.

   "Что же это такое, - думал Зыбата, - или впрямь сбывается над этими людьми судьба? Кто знает ее неисповедимые пути? Владимир сказал, что он испытывает ее; и хочется думать, что она стоит за смелого сына Малуши. Но что же тогда? Если так, то следует покориться ее велениям и предоставить несчастного Ярополка своей участи. Что ж, пусть сбывается, что предрешено, но жаль, бесконечно жаль князя".

   Топот лошади заставил Зыбату отвлечься. Теперь он с недоумением размышлял, кто бы мог так поздно возвращаться из осажденного города к новгородцам.

   Едва он подумал это, как мимо него, совсем тенью, проскользнул обгонявший его всадник.

   Как ни слаб был свет наступавшего утра, тем не менее Зыбата узнал в проехавшем арконского жреца.

   - Нонне! - тихо воскликнул он.

   Голос его раздался чуть слышно, но, должно быть, внимание арконца было напряжено до последней степени, ибо он сейчас же попридержал лошадь и глухим шепотом спросил:

   - Кто знает меня здесь? Кто назвал мое имя?

   Зыбата не счел нужным скрываться и выступил вперед.

   - Это я, Зыбата.

   - А, христианин, - глухо раздалось в ответ. - Как же, узнал, вот где свиделись. Ты уж не из Родни ли?

   - Да, оттуда. А ты не в новгородский ли стан?

   - Да, туда, - засмеялся Нонне. - Как живет князь Владимир?

   - Чего ты меня спрашиваешь Я думаю, ты это так же хорошо знаешь, как и я, - ответил Зыбата.

   Нонне глухо засмеялся.

   - Мало ли, что я знаю, Зыбата, мало ли что. На то я служу всемогущему Святовиту, чтобы знать всякие тайны. Да, Зыбата, всякие тайны. Никому и не снится, что ведаю я. Я все ведаю, мне все известно: и как растет всякий цветок из-под земли, и что говорят звезды на небе. Знаю я, Зыбата, о чем каждый человек думает, и не только это знаю, но и то, что каждого человека ждет впереди.

   - Это знает только один всеведущий Бог! - воскликнул Зыбата.

   - Ты говоришь про своего Бога, про Бога христиан, - в голосе Нонне теперь послышалось сдержанное бешенство, - а я тебе скажу, что так верить, как вы веруете, христиане, значит верить в свой сон, в свою мечту. Верить в то, существование чего подвержено сомнениям, значит лишь обманывать самого себя.

   - Нет, Нонне, нет! - с силою воскликнул Зыбата. - Ты не можешь так говорить; в тебе клокочет ненависть, и твой разум затемнен ею! Бог христиан велик и всемогущ, ваши же Святовит, Перун, Один, Тор - одни лишь создания человеческой мечты, и в них нет ни тени Божества. Ты говоришь, твой Святовит всеведущ, так пусть же он скажет твоими устами, что ждет, ну, хотя бы меня, христианина, в будущем.

   Нонне ответил не сразу; он, видимо, понял, что Зыбата в этих словах сделал ему вызов, и ответил с обычной осторожностью и привычкой давать решительные ответы не иначе, как обдумав и сообразив все обстоятельства, окружающие их.

   - Ты спрашиваешь меня, Зыбата, - тихо и внушительно произнес он, - а я должен ответить тебе, и я отвечу. Но я не буду говорить о тебе одном, а о всех тех, кто единоверцы тебе. Солнце взойдет на небе три раза и столько же раз сойдет с неба, как Владимир уже будет на киевском столе князем, а когда оно сядет на покой четвертый раз, то ни одного христианина в Киеве не останется.

   Голос его звучал торжественно, и Зыбату невольно охватило предчувствие чего-то ужасного. Он хорошо понимал, что Нонне вовсе не предвещает, внезапно просвещенный силой своего божества, а просто говорит ему известное о том, что непременно должно случиться. Зыбата, одаренный от природы большой сообразительностью, сразу смекнул, что Нонне имеет с Владимиром Новгородским уговор, согласно которому князь, овладев Киевом, должен был истребить всех тех, кто следовал вере его мудрой бабки Ольги. Вместе с тем молодой воин понял, что Нонне открыл ему то самое, что он должен был услышать сегодня в шатре Владимира.

   - Ты поражен, Зыбата, - торжествовал между тем арконец, - ты уверен, что мои предсказания исполнятся непременно. Помни же это и страшись. О тебе я ничего не скажу. Принимай мои слова как знаешь. - Злобный старик захохотал, позабыв даже всю осторожность.

   - Нонне, Нонне! - восклицал действительно смущенный Зыбата, - неужели ты решился на такое кровопролитие?

   - На какое, Зыбата?

   - Ведь то, что ты говоришь, будет вовсе не делом твоего Святовита. Это будет, Нонне, делом рук твоих, и ты никогда не заставишь меня думать, будто гибель христиан прошла без твоего участия.

   - Как хочешь, так и думай, Зыбата, в этом ты волен, а только помни, что я сказал. Быть может, я попрошу Святовита, и ты умрешь последним, так что увидишь, как будут гибнуть твои единоверцы. Но до тех пор я с тобой говорить ни о чем не буду. Ты же, если уцелеешь, вспомни мои слова и, оставшись живым, прославь великого властителя тайн жизни и смерти, которому поклоняются на Рюгене.

   Он тронул лошадь, как будто желая показать этим, что никаких разговоров между ними больше не может быть. Вскоре он скрылся из виду.

   - Боже правый, всеведущий, всемогущий! - произнес тихо Зыбата, поднимая глаза к заалевшим утренней зарей небесам. - Огради силою Твоею несчастных, не дай им пострадать безвинно, и да посрамится этот злой человек силою своей же ненависти!

   Он произнес это, и сразу же на душе у него стало легко, отпала страшная тягота, легшая на его сердце, и словно какой-то тайный, но мощный голос зашептал молодому воину на ухо: "Без воли Божией ни единый волос не упадет с головы человеческой".

  

  

  

  

   Зыбата возвратился в стан сильно утомленный своей ночной поездкой и заснул как убитый, едва добравшись до своего шатра.

   Когда он проснулся и вышел наружу, то увидел, что весь стан осаждающих находится в необыкновенном движении.

   Новгородцы, с радостью сияющими лицами, снимали стан, вьючили лошадей, словно готовились к какому-то новому походу.

   - Друже, скажи, что происходит? - остановил Зыбата одного из дружинников. - Куда уходим мы?

   - Как, Зыбата, ты такой близкий к князю человек и не знаешь? - искренно удивился спрошенный.

   - Я уходил из стана под вечер, а вернулся лишь наутро.

   - Бросаем мы Родню, уходим.

   - Куда же?

   - В Киев.

   - На Киев! - изумился Зыбата. - Это зачем? А как же Ярополк?

   - Ярополк прислал послов, челом бьет нашему Владимиру, чтобы не было между ними распри, а помиловал бы его Владимир и пожаловал, чем только его милость будет.

   - И что же Владимир?

   - Владимир ответил: пусть Ярополк приходит в Киев, там, дескать, они и помирятся, а что здесь, у Родни, он никакого разговора вести не будет; милость же свою Владимир сейчас показал: он объявил, что уйдет от Родни и лишь малую дружину оставит, дабы Ярополка на пути к Киеву от всяких напастей охранять.

   - Вон что случилось, - пробормотал Зыбата, - а я и не знал. Действительно, скоро дела стали делаться. А где теперь князь-то? Надо бы пойти к нему.

   - Поди, поди, если догнать можешь.

   - Как догнать! Разве Владимира нет в стане?

   - То-то и оно, что нет. В Киев ушел он, и Добрыня Малкович с ним. Тут к нему ночью, пред рассветом из Родни один человек явился.

   - Нонне-арконец? - воскликнул Зыбата.

   - Уж не знаю, как его зовут. Стар человек. С виду, что лиса, хитроватый такой; с ним да с Малковичем князь и помчался; ополдень и мы, пожалуй, пойдем.

   Зыбата ничего не ответил, да и что он мог ответить? События совершались с непостижимой быстротой. Он понял, что-то случилось, но что именно - этого он совершенно не понимал и решил терпеливо выжидать, что будет далее.

   &nb