Верн Жюль - Завещание чудака

  

   Библиотека Луки Бомануара

   Scan - Очень добрый Лёша, spellcheck - Валентина

  

   Иностранец, приехавший утром 3 апреля 1897 года в главный город штата Иллинойс, имел бы полное основание считать себя избранником бога путешествующих. В этот день его записная книжка обогатилась бы любопытными заметками, материалом, вполне пригодным для сенсационных газетных статей. Несомненно, если бы он продлил евое пребывание в Чикаго сначала на несколько недель, а потом на несколько месяцев, то пережил бы свою долю волнений и беспокойств, переходя от надежды к отчаянию, участвуя в том лихорадочном возбуждении, которое привело этот большой город в состояние ошеломленности, пожалуй даже одержимости.

   С восьми часов утра все возраставшая громадная толпа двигалась по направлению к двадцать второму кварталу, одному из самых богатых кварталов города.

   Как известно, улицы современных городов Соединенных штатов расположены по направлениям широты и долготы, что придает им четкость линий шахматной доски.

   - Да что же это такое?! - воскликнул один из агентов городской полиции, стоявший на посту на углу Бетховен-стрит и Норд-Уэллс-стрит. - Не собирается ли все городское население запрудить сегодня весь квартал?

   Этот рослый полицейский, ирландец родом, хороший малый в общем, как и большинство его товарищей по корпорации, тратил большую часть жалованья в тысячу долларов на удовлетворение столь естественной невыносимой жажды, от которой страдают все уроженцы зеленой Ирландии.

   - Сегодня доходный денек для карманных воров, - прибавил один из его товарищей, тоже типичный ирландец, тоже рослый, страдающий той же неутолимой жаждой.

   - Пусть каждый сам смотрит за своими карманами, - ответил первый полицейский, - если не хочет найти их пустыми, вернувшись домой. Нас одних на всех не хватит...

   - Сегодня хватит с нас того, что придется переводить под руку дам на перекрестках!

   - Держу пари, что будет сотня раздавленных! - добавил его товарищ.

   К счастью, в Америке существует прекрасная привычка защищать себя самому, вместо того чтобы ждать от администрации помощи, которую та и не в состоянии оказать.

   А между тем какое громадное скопление народа грозило этому двадцать второму кварталу, если бы сюда явилась хотя бы половина всего населения Чикаго! Столица насчитывала в то время не менее одного миллиона семисот тысяч жителей, из которых почти пятую часть составляли уроженцы Соединенных штатов; немцев было около пятисот тысяч и почти столько же ирландцев. Среди остальных - англичан и шотландцев было пятьдесят тысяч, жителей Канады - сорок тысяч, Скандинавии - сто тысяч, столько же чехов и поляков, евреев - пятнадцать тысяч и французов - десять, самое меньшее число во всем этом огромном количестве.

   Впрочем, по словам французского ученого-географа путешественника Элизе Реклю, Чикаго еще не занимал всей городской территории, отведенной ему на берегу Мичигана на площади в четыреста семьдесят один квадратный километр, почти равной департаменту Сены.

   Бьую очевидно, что в этот день любопытные спешили из всех трех частей города, которые река Чикаго образует своими двумя рукавами - северо-западным и юго-западным, Норт-Сайдом и Саут-Сайдом. Путешественники называют первую и из этих частей "Сен-Жерменским предместьем", а вторую - "предместьем Сент-Оноре" главного города штата Иллинойс. Правда, не было также недостатка в наплыве любопытных и из западного угла, сжатого между двумя рукавами реки.

   Жители этой менее элегантной части города, в свою очередь, присоединились к этой многолюдной толпе любопытных. Многие из них жили в своих невзрачных домишках вблизи Мадисон-стрит и Кларк-стрит, кишмя кишевших чехами, поляками, немцами, итальянцами и китайцами, бежавшими из пределов своей страны.

   Весь этот люд направлялся к двадцать второму кварталу беспорядочной, шумной толпой, и восьмидесяти его улиц не хватало, чтобы пропустить такое множество народу.

   В этом людском потоке были смешаны почти все классы населения: должностные лица Федерал-Бильдинга и Пост-Оффиса, судьи Корт-Хауза, высшие представители управления графств, городские советники Сити-Холла и весь персонал колоссальной гостиницы Аудиториума, в которой насчитывается несколько тысяч комнат; далее, приказчики больших магазинов мод и базаров господ Маршалл Фильд, Леман и В.В. Кембэл; рабочие заводов топленого свиного сала и маргарина, изготовлявших прекрасного качества масло по десять центов или по десять су за фунт; рабочие вагонных мастерских знаменитого конструктора Пульмана, явившиеся с дальних окраин Юга; служащие универсального торгового дома "Монтгомери Уорд и К"; три тысячи рабочих М. Мак Кормика, изобретателя знаменитой жатвенной машины-вязалки; рабочие мастерских, доменных печей и прокатных цехов; рабочие завода, вырабатывающего бессемеровскую сталь; рабочие мастерских М.Ж. Мак Грегор Адамса, обрабатывающих никель, олово, цинк, медь и лучшие сорта золота и серебра; рабочие фабрики обуви, где производство доведено до такого совершенства, что на изготовление ботинка достаточно полутора минут, и тысяча восемьсот рабочих торгового дома "Елджин", выпускающего ежедневно из своих мастерских две тысячи часов.

   К этому уже и без того длинному списку прибавьте еще персонал служащих на элеваторах Чикаго, первого в мире города по торговле зерном; служащих железных дорог, перевозящих ежедневно через город по двадцати семи железнодорожным путям в тысяче трехстах вагонах сто семьдесят пять тысяч пассажиров, а также персонал паровых и электрических автомобилей, фуникулерных и других вагонов и экипажей, ежедневно перевозящих два миллиона пассажиров. И, наконец, моряков и матросов громадного порта, торговый оборот которого ежедневно требует шести-десяти кораблей.

   Нужно было быть слепым, чтобы не заметить среди всей этой толпы директоров, редакторов, сотрудников и репортеров пятисот сорока ежедневных и еженедельных газет и журналов чикагской прессы. Нужно было быть глухим, чтобы не слышать криков биржевиков и спекулянтов, которые вели себя здесь так, точно они находились в департаменте торговли или на Уит-Пит, хлебной бирже. А среди всей этой шумной толпы двигались и волновались служащие банков, национальных или государственных, и т.д.

   Как забыть в этой массовой демонстрации учеников колледжей и университетов: Северо-западного университета, соединенного Колледжа права, Чикагской школы ручного труда и стольких других! Забыть артистов двадцати трех театров и казино, артистов Большой оперы, театра Джекобс-Клэрк-стрит, театров Аудиториум и Лицеум. Забыть персонал двадцати девяти главных отелей, слуг всех этих ресторанов, достаточно просторных для того, чтобы принимать по двадцати пяти тысяч гостей в час. Забыть, наконец, мясников главного Сток-Ярда Чикаго, которые по счетам фирм Армур, Свит, Нельсон, Моррис и многих других закалывают миллионы быков и свиней по два доллара за голову. И можно ли удивляться тому, что Царица Запада занимает второе место после Нью-Йорка среди индустриальных и торговых городов Соединенных штатов, раз нам известно, что ее торговые обороты выражаются цифрой в тридцать миллиардов в год!

   Децентрализация в Чикаго, как и во всех больших американских городах, полная, и если можно играть этим словом, то хочется спросить: в чем же заключалась та притягательная сила, которая заставила население Чикаго так "сцентрализоваться" в этот день вокруг Ла-Салль-стрит?

   Не к городской ли ратуше устремлялись все эти шумные массы населения? Не шло ли дело об исключительной по своей увлекательности спекуляции, которую здесь называют "бум", продаже с публичных торгов какой-нибудь земельной собственности, спекуляции, возбуждающе действующей на воображение каждого? Или, может быть, дело касалось одной из тех предвыборных кампаний, которые так волнуют толпу? Какого-нибудь митинга, на котором республиканцы, консерваторы и либералы-демократы готовились к ожесточенной борьбе? Или, быть может, ожидалось открытие новой Всемирной колумбийской выставки и под тенью деревьев Линкольн-Парка, вдоль Мидуэй-Плезанс, должны были возобновиться пышные торжества 1893 года?

   Нет, готовившееся торжество было совсем другого рода и носило бы очень печальный характер, если бы его организаторы не были обязаны, согласно воле лица, которого все это касалось, выполнить возложенную на них задачу среди всеобщего шумного ликования.

   В этот час Ла-Салль-стрит была совершенно очищена от публики благодаря большому количеству полицейских, поставленных на ее концах, и процессия могла теперь беспрепятственно катить по ней свои шумные волны.

   Если Ла-Салль-стрит не пользуется такой симпатией богатых американцев, какой пользуются авеню Прерий, Калюмет, Мичиган; где высятся богатейшие в Чикаго дома, то она тем не менее одна из наиболее посещаемых улиц в городе. Названа она по имени француза Роберта-Кавалье де-Ла-Салль, одного из первых путешественников, который в 1679 году явился исследовать эту страну озер и чье имя справедливо пользуется в Соединенных штатах такой популярностью.

   Зритель, которому удалось бы пройти через двойную цепь полицейских, увидел бы почти в самом центре Ла-Салль-стрит, на углу Гёте-стрит, перед одним из великолепнейших особняков колесницу, запряженную шестеркой лошадей. Находившиеся впереди и позади этой колесницы участники процессии были размещены в строгом порядке и ждали только сигнала, чтобы тронуться в путь. Во главе процессии находились несколько отрядов милиции в поной парадной форме со своими офицерами, струнный оркестр, состоящий из сотни музыкантов, и такой же многочисленный хор певческой капеллы, который должен был присоединить свое пение к музыке, исполняемой оркестром.

   Вся колесница была затянута ярко-пунцовой материей с золотыми и серебряными полосами, на которой сверкали осыпанные бриллиантами инициалы: "В. Дж. Г.". Повсюду виднелись цветы - не букеты, а целые охапки цветов, но их изобилие здесь, в этой Столице Садов, так называют также Чикаго, никого не удивляло. Сверху колесницы, которая могла бы с честью фигурировать на каком-нибудь пышном национальном празднике, спускались до самой земли благоухающие гирлянды. Их поддерживали шесть человек, трое с правой стороны, трое - с левой.

   Позади колесницы, в нескольких шагах от нее виднелась группа лиц, человек около двадцати, среди которых находились: Джемс Т. Дэвидсон, Гордон С. Аллен, Гарри Б. Андрьюс, Джон Аи. Дикинсон, Томас Р. Карлейль и другие члены Клуба Чудаков на Мохаук-стрит, в котором Джордж Б. Хиггинботам был председателем, а также члены других четырнадцати городских клубов.

   Как известно, штаб-квартира миссурийской дивизии и резиденция ее начальника находятся в Чикаго, и само собою разумеется, что как сам начальник ее, генерал Джемс Моррис, так и весь его штаб и чиновники его канцелярий, размещенные в Пульман-Бильдинге, в полном составе следовали за упомянутой группой. А за ними шли: губернатор штата Джон Гамильтон, потом мэр города со своими товарищами по должности, члены городского совета, комиссары графства, прибывшие специально для такого дня из Спрингфильда, официальной столицы штата, где находятся многие правительственные учреждения, а также судьи Федерального суда. Их назначение на эту должность, в отличие от большинства правительственных чиновников, зависит не от выборов, а от президента Союза.

   В конце процессии толпились коммерсанты, инженеры, профессора, адвокаты, доктора, дантисты, следователи, местные начальники полиции.

   С целью защитить процессию от такого наплыва любопытных, генерал Джемс Моррис призвал сюда сильные отряды кавалерии с саблями наголо, с развевающимися на свежем ветре знаменами.

   Это длинное описание необычной церемонии должно быть дополнено еще одной подробностью: у всех без исключения присутствующих красовалось в петличке по цветку гардении, который им вручал мажордом, одетый в черный фрак, стоявший у парадных дверей великолепного особняка.

   Весь дом имел праздничный вид, и свет его бесчисленных канделябров и электрических ламп спорил с ярким светом лучей апрельского солнца. Настежь открытые окна выставляли напоказ дорогие матерчатые разноцветные обои, покрывавшие стены. Лакеи в праздничных ливреях стояли на мраморных ступеньках парадной лестницы; гостиные и залы были готовы для торжественного приема гостей. В многочисленных столовых накрытые столы сверкали серебром массивных ваз, всюду виднелись изумительные фарфоровые сервизы любимые чикагскими миллионерами, а хрустальные бокалы и кубки были полны вина и шампанского лучших марок.

   Наконец на башне городской ратуши часы пробили девять, с отдаленного конца Ла-Салль-стрит прогремели фанфары, и в воздухе раздалось троекратное "ура". По знаку помощника начальника полиции развернулись знамена, и процессия тронулась в путь.

   Сначала послышались увлекательные звуки "Колумбус-марша", написанного кембриджским профессором Джоном К. Пэном, исполняемого оркестром. Медленными, размеренными шагами участники процессии направились вверх по Ла-Салль-стрит, и тотчас же вслед за ними двинулась и колесница, которую везла шестерка лошадей, покрытых роскошными попонами, украшенных плюмажами и эгретками. Гирлянды цветов поддерживались руками шести привилегированных участников процессии, выбор которых был, казалось, делом простой случайности.

   Вслед за колесницей в безукоризненном порядке двинулись члены клубов, представители властей, как военной, так и гражданской, отряды кавалерии, а за ними широкие массы публики.

   Излишне говорить, что все двери, окна, балконы, подъезды, даже крыши домов на Ла-Салль-стрит были полны зрителей всех возрастов, причем большинство их заняло места еще накануне.

   Когда первые ряды процессии достигли конца авеню, они повернули налево и направились вдоль Линкольн-Парка. Какой невероятный муравейник людей толпился теперь на двухстах пятидесяти акрах этого очаровательного местечка, окаймленного на западе сверкающими водами Мичигана, парка с его тенистыми аллеями, рощами, лужайками, покрытыми пышной растительностью, с маленьким озером Винстон, с памятниками Гранту и Линкольну, с площадью для парадов и с зоологическим садом! Из сада в эту минуту доносился вой хищных зверей и обезьян, желавших, по-видимому, порезвиться и принять участие во всеобщем торжестве. Обычно в будни Линкольн-Парк представлял собой пустыню, и попавший сюда случайно иностранец мог подумать, что этот день был воскресеньем. Но нет! Это была пятница, обычно неприятная, унылая пятница 3 апреля.

   Об это никто не думал в толпе любопытных, обменивавшихся замечаниями об участниках процессии и сожалеющих, без сомнения, что сами не принимали в ней участия.

   - Да, - говорил один из них, - эта процессия так же великолепна, как та, которая была при открытии нашей выставки.

   - Верно, - отозвался другой, - во всяком случае, она стоит той, которую мы видели двадцать четвертого октября в Мидуэй-Плезанс.

   - А эти шестеро, которые маршируют около самой колесницы! - воскликнул один из чикагских матросов.

   - Некоторые вернутся с полными карманами, - прибавил кто-то в группе рабочих завода Кормика.

   - Можно сказать, счастливый билет они вытянули, - вмешался владелец ближайшей пивной, человек громадного роста, у которого пиво, казалось, сочилось из всех пор тела. - Я бы отдал все, что у меня есть самого ценного, чтобы быть на их месте!..

   - И вы, во всяком случае, не прогадали бы! - ответил широкоплечий мясник со Сток-Ярда.

   - День, который принесет им целые груды кредитных билетов! - послышался чей-то голос.

   - Да... богатство им обеспечено!

   - И какое богатство!

   - Десять миллионов долларов каждому!

   - Вы хотите сказать - двадцать миллионов?

   - Ближе, кажется, к пятидесяти, чем к двадцати!

   В том возбуждении, в котором они находились, эти люди очень быстро договорились до миллиарда - цифра, между прочим, чаще всего употребляемая в разговорах, ведущихся в Соединенных штатах.

   Но, разумеется, все эти предположения основывались только на гипотезах.

   Ну, а что же дальше?.. Неужели эта процессия решила обойти весь город?

   Если в программу входила такая "прогулка", то на нее не хватило бы и целого дня!..

   Как бы то ни было, все с теми же шумными проявлениями радости, под звуки громкой музыки, оркестра и пения хора певческой капеллы, среди оглушительных "гип! гип!" и "ура" толпы длинная колонна, никем не останавливаемая, дошла до входа в Линкольн-Парк у которого начинается Фуллертон-авеню. Оттуда она повернула налево и двигалась на протяжении двух с половиной миль в западном направлении вплоть до северного рукава реки Чикаго. Между тротуарами, черными от толпы, оставалось еще достаточно места для того, чтобы процессия могла свободно продвигаться вперед.

   Перейдя мост, она дошла до Бранд-стрит, до той великолепной городской артерии, которая носит название бульвара Гумбольдта, и, сделав, таким образом, около одиннадцати миль в западном направлении, повернула на юг и от начала Логан-сквера продолжала свой путь, двигаясь все время между живой изгородью любопытных.

   Начиная с этого пункта, колесница беспрепятственно докатилась до Пальмер-сквера и остановилась перед входом в парк, носящий имя знаменитого прусского ученого.

   Был полдень, и получасовой отдых в Гумбольдт-Парке был необходим, так как прогулка предстояла еще длинная. Здесь толпа могла отдохнуть на зеленых лужайках, среди которых текли, освежая их, быстрые ручьи; площадь парка составляла более двухсот акров.

   Как только колесница остановилась, оркестр и хоры заиграли и запели "Star Spangled Banner"[ "Star Spangled Banner" - "Усеянный звездами флаг"], вызвавший такую бурю аплодисментов, точно дело происходило в мюзик-холле какого-нибудь казино.

   Самого западного пункта, находившегося в Гарфильд-Парке, процессия достигла в два часа дня. Как видите, в столице штата Иллинойс в парках нет недостатка! Из них не меньше пятнадцати главных, причем Джексон-Парк занимает пятьсот девяносто акров, а в общей сложности парками покрыты две тысячи акров[ Две тысячи акров - около четырехсот гектаров.] земли - лужаек, рощ, лесных зарослей и кустарников.

   Завернув за угол, образуемый бульваром Дуглас, процессия продолжала двигаться в прежнем направлении, чтобы дойти до Дуглас-Парка и оттуда дальше, по Саут-Вест-стрит; потом она перешла через южный рукав реки Чикаго, а затем реку Мичиган и канал, который тянется к востоку от нее, после чего ей оставалось только спуститься на юг, двигаясь вдоль Вест-авеню, и, пройдя еще три мили, дойти до Гайд-Парка.

   Пробило три часа. Пора было сделать новую остановку, прежде чем возвращаться в восточную часть города. Теперь оркестр пришел уже в полное неистовство, исполняя с необыкновенным воодушевлением самые веселые и самые безумные де-катр и аллегро, заимствованные из репертуара Лекока, Вернея, Одрана и Оффенбаха. Кажется совершенно невероятным, что присутствующие не были вовлечены в танцы этим увлекательным ритмом публичных балов. Во Франции, наверное, никто не смог бы ему противостоять!

   Погода была великолепная, хотя воздух все еще оставался холодным. В штате Иллинойс в первые дни апреля зимний период далеко еще не закончен, и навигация по озеру Мичигану и реке Чикаго обыкновенно не возобновляется с начала декабря и до конца марта.

   Но хотя температура оставалась еще низкой, воздух был так чист, солнце, совершая свой путь по безоблачному небу, лило такой яркий свет, очевидно тоже "принимая участие в общем празднике", как выражаются репортеры официальной прессы, что нельзя было сомневаться, что до самого вечера все будет идти так же удачно.

   Масса народа все еще не редела. Если среди них теперь отсутствовали любопытные северных кварталов, то им на смену явились любопытные южных кварталов, не менее оживленные, оглашавшие воздух такими же громкими, такими же восторженными криками "ура".

   Что касается различных групп этой процессии, они сохраняли тот же порядок, в каком они были в самом начале, перед особняком на Салль-стрнт, и в каком они, без сомнения, останутся вплоть до самого последнего пункта своего длинного путешествия.

   Выйдя из Гайд-Парка, колесница направилась на восток вдоль бульвара Гарфильда.

   В конце этого бульвара развертывается во всем своем изумительном великолепии парк Вашингтона, покрывающий собой площадь в триста семьдесят один акр. Его теперь снова наполняла толпа, как это было несколько лет назад во время последней выставки. От четырех часов до половины пятого опять была остановка, во время которой хор певческой капеллы блестяще исполнил "In Praise of God"[ "In Praise of God" - "Во славу бога".] Бетховена, заслужив бурные аплодисменты всей аудитории.

   После этого прогулка совершалась в тени аллей парка вплоть до громадной площади Джексон-Парка, у самого озера Мичигана.

   Не намеревалась ли колесница направиться именно к этому пункту, пользующемуся с некоторых пор такой славой? Не имелось ли в виду подобной церемонией воскресить воспоминание о славной годовщине, чтобы ежегодно празднуемый день навсегда сохранился в памяти жителей Чикаго?

   Нет! Первые ряды милиции, обогнув Вашингтон-Парк и двигаясь по Грэв-авеню, подходили теперь к одному из парков, который был окружен целой сетью стальных рельсов, что объясняется исключительной населенностью этого квартала. Процессия остановилась, но, прежде чем проникнуть под тень великолепнейших дубов, музыканты сыграли один из самых увлекательных вальсов Штрауса.

   Не принадлежал ли этот парк какому-нибудь казино и не готовился ли его грандиозный холл принять всю эту толпу, приглашенную на какой-нибудь ночной фестиваль?

   Ворота широко растворились, и полицейским агентам с большим трудом удалось сдержать толпу, еще более многочисленную и шумную, чем раньше. Но проникнуть в парк она все же была не в состоянии, так как его защищали несколько отрядов полиции, чтобы дать возможность проехать туда колеснице и тем закончить "прогулку" через весь громадный город в пятнадцать с лишком миль.

   Но парк этот не был парком. Это было Оксвудсское кладбище, самое громадное из всех одиннадцати кладбищ Чикаго. А колесница была погребальной и везла к последнему пристанищу смертные останки Вильяма Дж. Гиппербона, одного из членов Клуба Чудаков.

  

   Тот факт, что Джемс Т. Дэвидсон, Гордон С. Аллен, Гарри Б. Андрыос, Джон Аи. Дикинсон, Джордж Б. Хиггинботам и Томас Р. Карлейль находились среди почетных лиц, непосредственно следовавших за колесницей, еще не означал, что они были наиболее популярными членами Клуба Чудаков.

   Справедливость требует сказать, что самым эксцентричным в их образе жизни было то, что они принадлежали к вышеназванному клубу на Мохаук-стрит. Возможно, что все эти почтенные янки, разбогатевшие благодаря многочисленным удачным операциям с земельными участками, по разработке нефти, эксплоатации железных дорог, рудников и лесных участков, благодаря убою домашнего скота, имели намерение поразить своих соотечественников пятидесяти одного штата Союза, а также весь Новый и Старый Свет своими ультра-американскими экстравагантностями. Но надо сознаться, их общественная и частная жизнь не представляла собой ничего такого, что могло бы привлечь к ним внимание всего мира. Их было человек пятьдесят. Они платили огромные налоги, не имели прочных связей в чикагском обществе, были постоянными посетителями клубных читален и игорных залов, просматривали большое количество всяких журналов и обозрений, вели более или менее крупную игру, как водится во всех клубах, и частенько делали заявления в прессе о том, что они сделали в прошлом и что делают в настоящем.

   - Решительно мы совсем не... совсем не чудаки - говорили они.

   Но один из членов этого клуба был, повидимому, более склонен, чем его коллеги, проявить некоторую долю оригинальности. Хотя он еще ничего не сделал такого эксцентричного, что могло бы обратить на него всеобщее внимание, все же было основание думать, что он сумеет оправдать название, может быть чересчур преждевременно присвоенное себе этим знаменитым клубом.

   Но, к несчастью, Вильям Гиппербон умер, и справедливость требует признать, что то, чего он никогда не делал при жизни, он сумел сделать после смерти, так как именно на основании его определенно выраженной воли похороны совершались в этот день среди всеобщего веселья.

   Покойному Вильяму Гиппербону в момент, когда он так неожиданно окончил свое существование, не было еще пятидесяти лет. В этом возрасте он был красивым мужчиной, рослым, широкоплечим, довольно полным, державшимся прямо, что придавало некоторую деревянность его фигуре, не лишенной в то же время известной элегантности и благородства. Его каштановые волосы были очень коротко подстрижены, а в его шелковистой бороде в форме веера виднелись среди золотистых и несколько серебряных нитей. Глаза его были темно-синие, очень живые и горящие под густыми бровями, а слегка сжатые и чуть приподнятые в углах губы и рот, сохранивший полностью все зубы, говорили о характере, склонном к насмешливости и даже презрению. Этот великолепный тип северного американца обладал железным здоровьем. Никогда ни один доктор не щупал его пульса, не смотрел его горла, не выстукивал его груди, не выслушивал его сердца, не измерял термометром его температуры. А между тем в Чикаго нет недостатка в докторах, - так же как и в дантистах, - обладающих большим профессиональным искусством, но ни одному из них не представилось случая применить свое искусство к Вильяму Дж. Гиппербону.

   Можно было бы, однако, сказать, что никакая машина, - обладай она даже силой ста докторов, - не была бы в состоянии взять его из этого мира и перенести в другой.

   И тем не менее он умер! Умер без помощи медицинского факультета, и именно этот его уход из жизни и был причиной того, что погребальная колесница находилась теперь перед воротами Оксвудсского кладбища.

   Чтобы дополнить внешний портрет этого человека моральным, нужно прибавить, что Вильям Дж. Гиппербон был человеком холодного темперамента, положительным и что во всех случаях жизни он сохранял полное самообладание. Если он считал, что жизнь представляет собой нечто хорошее, то это потому, что он был философом, а быть философом вообще нетрудно, когда огромное состояние и отсутствие всяких забот о здоровье своем и семьи возволяют соединять благожелательность со щедростью.

   Вот почему невольно хочется спросить: логично ли было ждать какого-нибудь эксцентричного поступка от человека такого практичного, такого уравновешенного? И не было ли в прошлом этого американца какого-нибудь факта, который давал бы основание этому поверить?

   Да, был, один единственный. Когда Вильяму Гиппербону было уже сорок лет, ему пришла фантазия сочетаться законным браком с одной столетней гражданкой Нового Света, родившейся в 1781 году, в тот самый день, когда во время Великой войны капитуляция лорда Корнваллиса заставила Англию признать независимость Соединенных штатов. Но в тот момент, когда он собрался сделать ей предложение, достойная мисс Антония Бэргойн покинула этот мир в припадке острого детского коклюша, и таким образом Вильям Гиппербон запоздал со своим предложением! Тем не менее, верный памяти почтенной девицы, он остался холостяком, и это, конечно, может быть сочтено за несомненное с его стороны чудачество.

   С тех пор ничто уж не тревожило его существования, так как он не принадлежал к школе того великого поэта, который в своем бесподобном стихотворении говорит:

  

   О Смерть, богиня мрака, в который возвращается все и растворяется все,

   Прими детей в свою звездную глубину!

   Освободи их от оков времени, чисел и пространства

   И верни им покой, нарушенный жизнью.

  

   И действительно, для чего Вильям Гиппербон стал бы призывать "мрачную богиню"? Разве "время", "числа" и "пространство" его здесь когда-нибудь беспокоили? Разве не все удавалось ему в этом мире; Разве не был он исключительным любимцем случая, который везде и всегда осыпал его своими милостями? В двадцать пять лет обладая уже порядочным состоянием, он сумел его удвоить, удесятерить, увеличить в сто и тыссячу раз благодаря счастливым операциям, не подвергая себя при этом никакому риску. Уроженцу Чикаго, ему достаточно было только не отставать от изумительного роста этого города, в котором сорок семь тысяч гектаров, стоивших в 1823 году, по свидетельству одного путешественника, две тысячи пятьсот долларов стоили теперь восемь миллиардов. Таким образом, покупая по низкой цене и продавая по высокой участки земли (из которых некоторые привлекали покупателей, дававших по две и по три тысячи долларов за один ярд для постройки на этой площади двадцативосьмиэтажных домов) и помещая часть полученной прибыли в различные акции: железнодорожные, нефтяные, акции золотых приисков, Вильям Гиппербон разбогател в такой мере, что мог оставить после себя колоссальное состояние. Без сомнения, мисс Антония Бэогойн сделала большую ошибку, игнорируя такое блестящее замужество.

   Но если нельзя удивляться тому, что безжалостная смерть унесла эту столетнюю особу, то поводов для удивления оказалось достаточно, когда стало известно, что Вильям Гиппербон, не достигший еще и половины ее возраста, в полном расцвете сил отправился в иной мир, причем у него не было никакого основания считать его лучше того, в котором он жил до сих пор.

   Кому же должны были достаться все миллионы почтенного члена Клуба Чудаков!

   Вначале все спрашивали, не будет ли клуб назначен законным наследником того, который первым со дня основания клуба ушел из этого мира, что могло бы побудить его коллег последoвать такому же примеру?

   Нужно знать, что Вильям Гиппербон большую часть жизни проводил не в своем особняке на Салль-стрит, но в клубе на Мохаук-стрит. Он там завтракал, обедал, ужинал, отдыхал и развлекался, причем самым большим его удовольствием, - это нужно отметить, - была игра. Но не шахматы, не триктрак, не карты, не баккара или тридцать и сорок, не ландскнехт, поккер, пикет, экарте или вист, а та игра, которую именно он ввел в своем клубе и которую особенно любил.

   Дело идет об игре в "гусек", благородной игре заимствованной у греков. Невозможно сказать, до чего Вильям Дж. Гиппербон ею увлекался! Эта страсть и увлечение в конце концов заразили и его коллег. Он волновался, перескакивая, по капризу игральных костей, из одной клетки в другую в погоне за гусями, стремясь догнать последнего из этих обитателей птичьего двора. Он волновался, попадая на "мост", задерживаясь в "гостинице", теряясь в "лабиринте", падая в "колодец", застревая в "тюрьме", наталкиваясь на "мертвую голову, попадая в клетки: "матрос", "рыбак", "порт", "олень", "мельница", "змея", "солнце", "шлем", "лев", "заяц", "цветочный горшок" и т. д.

   Если мы припомним, что у богатых членов Клуба Чудаков штрафы, которые полагалось платить по условиям игры, были не маленькие и выражались в нескольких тысячах долларов, то станет ясно, что играющий, как бы богат он ни был, все же не мог не испытывать удовольствия, пряча выигрыш в карман. В течение десяти лет Вильям Гиппербон почти все дни проводил в клубе, только изредка совершая небольшие прогулки на пароходе по озеру Мичигану. Не разделяя любви американцев к заграничным путешествиям, он все свои поездки ограничивал только Соединенными штатами. Так отчего же в таком случае его коллегам, с которыми он был всегда в прекрасных отношениях, не сделаться его наследниками? Не были ли разве они единственными из всех людей, с которыми он был связан узами симпатии и дружбы? Не разделяли ли они ежед невно его безудержную страсть к благородной игре в "гусек", не сражались ли они с ним на арене, где случай дарит играющим столько сюрпризов? И разве не могла прийти в голову Вильяму Гиппербону мысль назначить ежегодную премию тому из партнеров, кто выиграет большее число партий в "гусек" за время от 1 января до 31 декабря?

   Пора уже сообщить, что у покойного не было ни семьи, ни прямого наследника - вообще никого из родных, кто имел бы право рассчитывать на его наследство. Поэтому умри он, не сделав никаких распоряжений относительно своего состояния, оно естественным образом перешло бы к Соединенным штатам, которые, так же как и любое монархическое государство, воспользовались бы им, не заставив себя долго просить.

   Впрочем, чтобы узнать последнюю волю покойного, достаточно было отправиться на Шелдон-стрит, N 17 к нотариусу Торнброку и спросить у него, во-первых, существовало ли вообще завещание Вильяма Гиппербона, а во-вторых, каково было его содержание.

   - Господа, - сказал нотариус Торнброк председателю Клуба Чудаков Джорджу Б. Хиггинботаму и одному из его членов Томасу Р. Карлейлю, которые были выбраны делегатами для выяснения этого серьезного вопроса, - я ждал вашего визита, который считаю большой для себя честью...

   - Это такая же честь и для нас, - ответили, раскланиваясь, оба члена клуба.

   - Но, - прибавил нотариус, - прежде чем говорить о завещании, нужно заняться похоронами покойного.

   - Мне кажется, - сказал Джордж Б. Хиггинботам, - что их нужно организовать с блеском, достойным нашего покойного коллеги.

   - Необходимо строго следовать инструкциям моего клиента, запечатанным в этом конверте, - ответил нотариус, ломая печать конверта.

   - Это значит, что похороны будут... - начал было Томас Карлейль.

   - ...торжественными и веселыми в одно и то же время, господа, под аккомпанемент оркестра и хора певческой капеллы, при участии публики, которая не откажется, конечно, прокричать веселое "ура" в честь Гиппербона!

   - Я ничего другого и не ожидал от члена нашего клуба, - проговорил председатель, наклоняя одобрительно голову. - Он не мог, конечно, допустить, чтобы его хоронили, как простого смертного.

   - Поэтому, - продолжал нотариус Торнброк, - Вильям Гиппербон выразил желание, чтобы все население Чикаго представительствовало на его похоронах в лице шести делегатов, избранных по жребию при совершенно исключительных условиях. Он давно уже задумал этот план и несколько месяцев назад собрал в одну большую урну фамилии всех своих сограждан обоих полов в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Вчера, согласно его инструкциям, я в присутствии мэра города и его помощников произвел жеребьевку, и первым шести гражданам, чьи фамилии я вынул из урны, я дал знать в заказных письмах о воле покойного, приглашая их занять места во главе процессии и прося их не отказаться от этого возложенного на них долга...

   - О, они, конечно, его исполнят, - воскликнул Томас Карлейль, - так как есть все основания думать, что они будут хорошо награждены покойным, если даже и не окажутся его единственными наследниками.

   - Это возможно, - сказал нотариус, - и с своей стороны я бы этому вовсе не удивился.

   - А каким условиям должны отвечать лица, на которых выпал жребий? - захотел узнать Джордж Хиггинботам.

   - Только одному, - отвечал нотариус: - чтобы они были уроженцами и жителями Чикаго.

   - Как... никакому другому?

   - Никакому другому.

   - Все понятно, - ответил Карлейль. - А теперь, мистер Торнброк, когда же вы должны будете распечатать завещание?

   - Спустя две недели после кончины.

   - Только спустя две недели?

   - Да, так указано в записке, приложенной к завещанию, следовательно, пятнадцатого апреля.

   - Но почему такая отсрочка?

   - Потому что мой клиент желал, чтобы прежде, чем ознакомить публику с его последней волей, факт его смерти был твердо установлен.

   - Наш друг Гиппербон очень практичный человек, - заявил Джордж Б. Хиггинботам.

   - Нельзя быть слишком практичным в таких серьезных обстоятельствах, - прибавил Карлейль, - и если только не дать себя сжечь...

   - А притом еще, - прибавил поспешно нотариус, - вы всегда рискуете быть сожженным заживо...

   - Разумеется, - согласился председатель, - но раз это сделано, то вы, по крайней мере, можете быть уже вполне уверены, что вы действительно умерли.

   Как бы то ни было, вопрос о кремации тела Вильяма Гиппербона больше не поднимался, и покойный был положен в гроб, скрытый под драпировками погребальной колесницы.

   Само собой разумеется, что когда распространилась весть о смерти Вильяма Гиппербона, она произвела в городе необычайное впечатление.

   Вот те сведения, которые тотчас же стали известны.

   30 марта после полудня почтенный член Клуба Чудаков сидел с двумя своими коллегами за карточным столом и играл в благородную игру "гусек". Он успел сделать первый ход, получив девять очков, составленных из трех и шести, - одно из самых удачных начал, так как это отсылало его сразу в пятьдесят шестую клетку.

   Внезапно лицо его багровеет, руки и ноги деревянеют. Он хочет встать, поднимается с трудом, протягивает вперед руки, шатается и едва не падает. Джон Аи. Дикинсон и Гарри Б. Андрьюс его поддерживают и на руках доносят до дивана. Немедленно вызывают врача. Явились двое, которые и констатировали у Вильяма Гиппербона смерть от кровоизлияния в мозг. По их словам, все было кончено, а уж им-то можно было верить: одному богу известно, сколько смертей перевидали доктор Бернгам с Кливленд-авеню и доктор Бюханен с Франклин-стрит!

   Час спустя покойник был перевезен в его особняк, куда моментально прибежал нотариус Торнброк.

   Первой заботой нотариуса было распечатать один из конвертов, в котором лежало распоряжение покойного, касавшееся его похорон. Прежде всего нотариус должен был выбрать по жребию шесть участников в процессии, чьи фамилии вместе с сотнями тысяч других находились в колоссальной урне, помещавшейся в центре холла.

   Когда это странное условие стало известно, легко можно себе представить, какая толпа журналистов и репортеров набросилась на нотариуса Торнброка! Тут были и репортеры газет Чикаго Трибюн, Чикаго Интер-Ошен, Чикаго Ивнинг Джерналь, газет республиканских и консервативных; и репортеры Чикаго Глоб, Чикаго Геральд, Чикаго Тайме, Чикаго Мейл, Чикаго Ивнинг Пост, газет демократических и либеральных; и репортеры Чикаго Дейли Ньюс, Дейли Ньюс Рекорд, Фрейе Прессе, Штаат-Цейтунг, газет независимой партии. Особняк на Салль-стрит полдня кишмя-кишел народом. Все эти собиратели новостей, поставщики отчетов разных происшествий, репортеры и редакторы сенсационных статей старались вырвать "хлеб" друг у друга. Они вовсе не касались подробностей смерти Вильяма Дж. Гиппербона, так неожиданно постигшей его в ту минуту, когда он выбрасывал роковое число девять, составленное из шести и трех. Нет! Всех интересовали главным образом имена тех шести счастливцев, карточки которых вскоре должны были быть вынуты из урны.

   Нотариус Торнброк, подавленный сначала обилием всех этих журналистов, быстро вышел из затруднения, будучи человеком исключительно практичным, как и большинство его соотечественников. Он предложил устроить из фамилий счастливцев аукцион, сообщив их той газете, которая заплатит за них дороже других газет, при условии, что полученная таким образом сумма будет разделена между двумя из двадцати городских больниц. Наивысшую цену дала газета Трибуна: после горячего сражения с Чикаго Интер-Ошен она дошла до десяти тысяч долларов! Радостно потирали руки в этот вечер администраторы больницы на Адамс-стрит, No 237, и чикагского госпиталя "Для женщин и детей" на углу Адамс-стрит и Паулин-стрит.

   Зато какой успех выпал на следующий день на долю этой солидной газеты и какой доход она получила от своего дополнительного тиража в количестве двух с половиной миллионов номеров! Пришлось разослать этот номер в сотнях тысяч экземпляров во все пятьдесят один штат Союза.

   - Имена, - кричали газетчики, - имена счастливых смертных, выбранных жребием из всего населения Чикаго!

   Их было шесть человек - этих счастливчиков, этих "шансёров" (от слова "шанс" - удача). Сокращенно же они назывались просто: "шестеро".

   Нужно сказать, что газета Трибуна часто прибегала к подобным смелым и шумным приемам. Да и чего только не могла бы себе позволить эта хорошо информированная газета Диборна с Мадисон-стрит, бюджет которой составляет миллион долларов, а акции ее, стоившие вначале тысячу долларов, теперь стоят уже двадцать пять тысяч?

   Надо прибавить, что, помимо этого первоапрельского номера, Трибуна напечатала все шесть фамилий еще на отдельном специальном листке, который ее агенты распространили во всех даже самых далеких окраинах республики Соединенных штатов.

   Вот эти фамилии, расположенные в том порядке, в каком они попали в число шести избранных, - фамилии людей, которым предстояло путешествовать по свету в течение долгих месяцев по воле самых странных случайностей, о каких вряд ли мог бы составить себе представление французский писатель, одаренный даже самой богатой фантазией:

   Макс Реаль; Том Крабб; Герман Титбюри; Гарри Т. Кембэл; Лисси Вэг; Годж Уррикан.

   Мы видим, что из этих шести лиц пять принадлежали сильному полу и одно - слабому, если только можно применить такой термин к американским женщинам.

   Однако общественная любознательность, узнав эти шесть фамилий, была далеко не вполне удовлетворена, так как Трибуна вначале не могла сообщить своим бесчисленным читателям, кто именно были их обладатели, где они жили и к какому классу общества принадлежали.

   И были ли еще живы счастливые избранники этого посмертного тиража? Этот вопрос приходил в голову каждому. Действительно, фамилии всех чикагских граждан были положены в урну уже за несколько месяцев перед тем, и если никто из шести счастливцев не умер, то могло же случиться, что один или некоторые из них покинули за это время Америку.

   Разумеется, если только они будут в состоянии, то, хотя их никто об этом и не попросит, они все явятся занять предназначенные им места около самой колесницы. Никаких сомнений на этот счет быть не могло. Допустимо ли предположить, что они ответили бы отказом и не явились на это странное, но вполне серьезное приглашение Вильяма Дж. Гиппербона, доказавшего по крайней мере после смерти свою эксцентричность? Разве могли они отказаться от выгод, котор