Сю Эжен - Морской разбойник и торговцы неграми, или Мщение черного невольника

чка!.. Доктор! Что это такое?

   Доктор. Опиум!.. Опиум!..

   Лейтенант. Уж не хочет ли он отравиться этим?

   Доктор. Нет, для отравы этого мало, он только заснет.

   Брюлар. Господа! сделайте мне последнюю милость! прошу вас! отдайте мне эту скляночку!..

   Лейтенант. Капитан! прикажете?

   Капитан, (кивает головой в знак согласия).

   Лейтенант (бросая Брюлару склянку). На, собака, возьми! Тащите его вон отсюда и приготовьте петлю на большой мачте...

   Брюлара утащили под палубу. Он тотчас же выпил свой опиум и повалился без памяти на мокрый и грязный пол. Под влиянием опиума он мечтал.

   Между тем комиссар прочитал вопросы и ответы, составил журнал и определение, капитан и офицеры подписали его и разошлись.

  

  

   Ему снилось, что он сидел в великолепной комнате подле прелестной девицы, своей любовницы, и обнимал ее.

   - Будешь ли ты любить меня всегда, Артур? - говорила она ему. - Ах! если ты меня обманешь!.. Постой, я удавлю тебя!

   И, прижав голову Артура к своей груди, которая высоко вздымалась, она обвивала шею молодого человека длинными косами своих черных волос и сжимала их с улыбкой...

   - О! - говорил он, целуя ее обнаженные полные плечи. - Милочка! ты задушишь меня!.. Ты крепко сжала мне шею!.. Но что ты делаешь!.. Ах!.. Я умираю!.. Ангел мой!.. Прости!..

   И в эту минуту точно вешали Брюлара на мачте корабля "Британии", и петля затягивала ему шею. Но он, упоенный опиумом, ничего не видел и не слышал. Одним словом, он умер в упоении радостного восторга, выражение которого было даже заметно на лице его. Потом тело разбойника бросили в море.

   Господин Вилль благополучно достиг Англии на корабле "Британия". Но не мог долго оставаться в Лондоне по причине своего бедного состояния, а принужден был отправиться жить во Францию вместе с Атар-Гюлем, ибо там содержание дешевле.

   - Наконец!.. - сказал сам себе Атар-Гюль, - я достиг полного моего мщения!.. О! как ужасно и продолжительно мое мщение!.. Я мог бы разом убить его! Но нет, я не хочу этого! Я буду томить его медленными муками! Смерть была бы благодеянием в сравнении с той жизнью, которую я ему приготовил.

  

  

  

   Представьте себе, любезные читатели, один из тех закоптелых и старинных домов отдаленных кварталов города Парижа, коими застроена узкая и грязная улица Тир-Шап... дом в девять этажей, мрачного цвета, с узкими окнами, крутой и темной лестницей, настоящим лабиринтом, по которому можно пробраться не иначе, как держась за протянутую длинную, толстую веревку, засаленную и лоснящуюся от ветхости, - дом, населенный мелкими промышленниками и поденщиками, бегающими вверх и вниз, взад и вперед, гнездящимися и размножающимися в этих клетках, помещенных одна над другой, как пчелы в улье.

   Ось, вокруг которой вертятся все эти трудовые и рабочие существа, есть старая беззубая сердитая и болтливая дворница, одна из тех парижских старух, которых так удивительно изобразил Генрих Монье.

   Была ночь. Пожилой мужчина, одетый в черный фрак, спускался осторожно по высоким ступеням лестницы, крепко схватившись за веревку, служившую вместо перил.

   Дворница, услышав шум, необыкновенный в это время, когда все спало в доме, вдруг отворила дверь своей конуры, сначала просунула свою старую руку, вооруженную вонючей сальной свечей, а потом уже и свое сердитое и морщинистое лицо и спросила:

   - Кто там сходит вниз?.. Теперь так поздно!

   - Это я!.. я! Доктор!.. - отвечал хриплый голос.

   Тут дворница переменила свой суровый и сердитый голос на некоторый род ласкового ворчания.

   - Ах! Боже мой, это вы, господин доктор! Но вы бы кликнули меня, чтобы посветить вам. Ну что, как чувствует себя старый немой? Как долго страдает этот бедный больной!.. Ну что, будет ли он жив? - спросила она у доктора, загораживая ему дорогу, как будто для того, чтобы силой принудить его дать ей ответ.

   - Больной чувствует себя кое-как, все по-прежнему, госпожа Буньоль.

   - Однако же, негр его, господин Таргю, предобрейший человек и ухаживает за ним, как за отцом.

   - Правда, что это чрезвычайно верный слуга... Он не покидает его ни на минуту.

   - Я, право, не понимаю, что за охота этому доброму негру оставаться при этом больном и убогом старике, который не платит ему ни гроша, ибо не хозяин кормит и содержит слугу, а слуга - хозяина. Право, это чудо!..

   - Это точно добродетельный слуга, госпожа Буньоль, и такой пример, которому, к несчастью, очень редко следуют прочие, но прощайте! Желаю вам доброй ночи... - Сказав эти слова, доктор скрылся.

   Но любопытная дворница не ограничилась этим, она взошла на седьмой этаж и позвонила в колокольчик у одной двери.

   В ту же минуту дверь отворилась, из нее высунулась курчавая голова арапа, покрытая красной фуражкой.

   Это был Атар-Гюль.

   - Что вам угодно, сударыня? - спросил он ее сурово.

   - Господин Таргю, - отвечала Буньоль, жеманясь. - Я желала бы узнать о здоровье вашего доброго господина.

   - Господин мой страдает, очень страдает, - сказал честный слуга со вздохом, растерзавшим сердце дворницы. - Все по-прежнему.

   - Что делать господину Таргю! Нужно же как-нибудь утешиться. Во-первых, всем жильцам здесь известно, что вы содержите своего господина. И господин Мер, приходивший вчера для освидетельствования этого неимущего и оказания ему пособии, сказал мне, что он уведомит правительство о вашем похвальном поведении, и что рано или поздно добродетель получит награду...

   - Благодарю вас! - сказал Атар-Гюль, захлопнув дверь перед самым носом дворницы, которая, ворча, спустилась вниз.

   Когда Атар-Гюль заперся, то осмотрелся старательно кругом в сенях и долго прислушивался, прежде чем войти в другую комнату, побольше первой.

   В этой прихожей находились два старых пустых чемодана, стул и рогожа, на которой он спал.

   Он отворил потихоньку дверь в другую комнату и вошел.

   Внутренность этой комнаты представляла самую полную картину нищеты, но однако же нет грязной и отвратительной нищеты, ибо небольшое число мебели, находившейся в ней, было чисто и опрятно; пол вымыт и подметен, стекла в окнах блестели; притом там же стояли два плетеных стула, а на окошке горшок с настурциями, пунцовые цветы которых, перемешанные с зелеными листьями, вились по растянутым шнурам.

   Наконец, на простой деревянной кровати, на матрасе и соломенном тюфяке, однако же покрытыми толстой, но чистой простыней и шерстяным одеялом, лежал господин Вилль.

   Как он переменился, Боже мой! Это была только тень прежнего здорового и счастливого богача! Лицо его, прежде столь веселое, столь розовое, сделалось теперь желтым, сухим и продолговатым, волосы его вылезли и поседели.

   Атар-Гюль, встав у кровати, сложив руки, смотрел на него с непостижимым выражением зверской радости и удовлетворенного мщения!.. Ибо он был, наконец, доволен, мщение его было совершено.

   Вы должны знать, чтобы понять это, любезный читатель, что самая мрачная, самая грязная, самая ужасная тюрьма была бы королевским дворцом для колониста в сравнении с этой комнатой, холодной и чистой.

   Да, вы должны знать что самые медленные и ужасные муки, самая жестокая смерть была бы неизъяснимым наслаждением для колониста в сравнении с униженной и внимательной покорностью его невольника! Судите сами.

   Сумма, вырученная господином Биллем от продажи остатков своего имущества, была так ничтожна, что он не мог, как уже мы сказали, жить в Англии и был принужден переселиться в Париж.

   Он искал квартиры подешевле в отдаленной и бедной части города, и хозяин убогой гостиницы, в которой он остановился, рекомендовал ему один дом на улице Тир-Шап.

   Усердие его черного невольника не изменилось. Только он с удивительным старанием отдалял от своего господина всех посторонних людей. Вскоре какое-то банкротство так уменьшило ничтожный капитал колониста, что ему недостаточно было бы его даже для пропитания, если бы Атар-Гюль, исполняя разные поручения в городе и прислуживая жильцам, не помогал бы господину Биллю к всеобщему удивлению всех жителей.

   Однажды вечером колонист, окончив свой скромный ужин и не будучи в состоянии ходить по комнате, ибо паралич совершенно разбил его, сидел в кресле у окошка и любовался своими настурциями, освещенными последними лучами заходящего солнца, вспоминая о прошедшем своем счастье и размышляя о настоящем своем положении.

   Ибо он видел себя, одного из богатейших колонистов острова Ямайки, принужденного питаться милостыней негра, невольника, разделявшего с ним, Томом Виллем, бедную печальную и мрачную комнату, с ним, чья обширная и великолепная усадьба была прежде наполнена людьми, дрожавшими при одном звуке его голоса.

   Какие ужасные воспоминания!

   Между тем наступила ночь.

   Атар-Гюль старательно запер дверь на ключ и на задвижку, потом зажег лампаду и подошел к колонисту, погруженному в размышление.

   Он сильно ударил его по плечу своей широкой и тяжелой рукой и разбудил его, ибо Вилль начинал дремать.

   В первый раз господин вздрогнул при виде своего невольника. Зато и сцена эта была действительно страшная и ужасная.

   - Послушай, белый! - сказал ему Атар-Гюль глухим голосом. - Послушай, я расскажу тебе страшную историю! - Это тыканье, этот грубый и даже торжественный голос встревожили колониста, который с беспокойством устремил глаза свои на негра. Тот продолжал:

   - Первый белый человек, которого я возненавидел, был тот разбойник, которого повесили на мачте английского корабля.

   Он купил меня, избил и продал... Небесное правосудие постигло его.

   Второй белый, которого я возненавидел самой пламенной ненавистью, был ты. Ты, Том Вилль, колонист и заводчик ямайский...

   Колонист хотел встать, но от слабости опять упал в кресло, испустив глухой вздох. Негр продолжал:

   - Знаешь ли ты, Том Вилль, что ты мне сделал?

   - За деньги ты продал кровь мою, бедного старика, которому нужно было только немного сорочинского пшена и солнечной теплоты, чтобы прожить еще несколько дней и потом умереть. За деньги ты казнил его казнью вора, разбойника!.. Это был отец мой... Том Вилль!.. Слышишь ли? Отец мой! Старый твой негр Вулкан!.. Понимаешь ли меня теперь?

   Колонист, как бы очарованный пламенным взглядом Атар-Гюля, смотрел на него в молчании.

   - Тогда, видишь ли, - продолжал черный, - мне нужно было скрывать мою ненависть, пылавшую в глубине моего сердца; днем я должен был смеяться, служить тебе, целовать руку, которая била меня, и плакать от радости, а ночью я проклинал тебя! таким лицемерием я приобрел, наконец, твою доверенность, любовь!..

   И негр захохотал ужасным смехом.

   - Я обвинил тебя перед тайным судилищем отравителей, я отравил твое стадо, переморил твоих невольников и даже первого младенца, которого родила любовница моя Нарина.

   Я сжег твой завод и твою усадьбу... я добрый и верный слуга твой! Я приманил змею, умертвившую твою дочь...

   Тут, сделав сверхъестественное усилие, колонист встал и, грозно смотря на Атар-Гюля, пошел к нему, но едва успел сделать два шага, как упал на пол от слабости.

   Атар-Гюль стоял сложа руки, и с презрением смотрел на господина своего, валяющегося у его ног и испускающего ужасные вопли.

   Он продолжал:

   - Эти ужасные несчастья, эта смерть отняли у тебя язык, сделали тебя немым Томом Виллем, небесное правосудие способствовало моему мщению, я провел Теодорика в ущелье Волчьей горы и там зарезал его.

   Одним словом, я причина смерти твоей жены, твоего разорения... Том Вилль... я один сделал все это... и этого еще мало... теперь только начинается казнь твоя и отец мой наслаждается там моим мщением и твоими страданиями! Послушай, Том Вилль! С тех пор как мы находимся здесь, я никого не допускаю к тебе; все почитают меня самым верным слугой, притом же ты сам написал это в своем духовном завещании, которое хранится у меня; ты нем теперь... и не можешь рассказать этого. Я не допущу тебя писать... притом же руки у тебя отнялись.

   И каждый день, каждый час ты будешь беспрестанно видеть перед собой палача своего семейства, виновника твоего разорения и бедствий.

   Я умертвил твое семейство!.. Сделал тебя немым, несчастным... Я! Один я!.. Слышишь ли ты, Том Вилль!.. и никто не будет знать этого... все будут почитать меня самым добродетельным, верным слугой... - негр ревел, как тигр, от злобной радости и прыгал по комнате, испуская ужасные вопли.

   Когда этот припадок бешенства прошел, то он поднял колониста, лежащего без памяти на полу и положил его на кровать.

   Том Вилль был поражен этой ужасной сценой, глаза его закрылись навеки...

   Негр сорвал ветхое одеяло, покрывавшее худощавое и изможденное тело колониста, чтобы насладиться ужасным зрелищем его кончины.

   - О! как еще сладка смерть твоя! - говорил черный. - Ты умираешь в постеле, ты страдал только шесть месяцев! Ты! который купил меня как скотину, повесил моего отца за деньги как вора, за то что он был стар и не мог больше работать для тебя.

   Я должен был отомстить тебе за его жизнь и смерть. А для доброго сына мщение есть добродетель... Отец, доволен ли ты?.. погоди немного! - я скоро с тобой соединюсь!

   И действительно, Атар-Гюль вскоре после того умер в Париже...