Салиас Евгений Андреевич - Названец

бороться с обстоятельствами. Он ближе стоит к Шварцу, чем этот Коптев... Но ведь кого Шварц сочтет дерзким лгуном и нахальным выдумщиком, еще неизвестно. В правде есть что-то... какая-то неведомая сила, власть...

   От безысходности положения и из-за невозможности придумать что-либо разумное для своего спасения Львов стал придумывать вздорные планы. Ему показалось возможным попросить тайно от Шварца кого-либо из чиновников взяться за дело Львовых, допрашивать Коптева и стараться, если можно, в глазах его сойти за Зиммера. Офицеру не придет на ум узнавать, кто его допрашивает, как фамилия чиновника.

   Однако, придумав несколько подобных вздорных способов спасения, Львов возвращался к мысли и решению упорно опровергать "нахальную выдумку" офицера, если он начнет вдруг утверждать, что пред ним не Зиммер, а сам Львов.

   "Но прежде всего - отец!" - решил он.

   И на другой же день он побывал у слесаря, которому заказал ключ, и получил последний.

   "Когда подумаешь, что все зависит от пустяка, от прорезов в этом ключе...-уныло думалось ему.- Если мастеровой ошибся, то все пропало..."

   Затем Львов собрался просить Лакса доложить начальнику, что он считает нужным побывать в Шлиссельбурге по одному важному сыскному делу дворянина Козлова и отлучится на два дня. Но тотчас же он решил, что от волнения и смущения теряет голову, сообразительность и начинает действовать, как глупец. Надо тайно побывать в Шлиссельбурге. Надо, чтобы одновременно с побегом старика Львова не знали в канцелярии, что он был в крепости. И, не сказавшись, рано утром следующего дня Львов выехал верхом из Петербурга по хорошо знакомой ему дороге.

   Разумеется, комендант радушно встретил приятеля Зиммера. И целый день весело пробеседовали они о всяких пустяках, о столице, об увеселениях ее и зрелищах. В камеры он не пошел.

   Старик Игнат тоже обрадовался приезду ласкового барина, любителя их кваса, но напрасно прождал его к себе в каземат.

   Пробыв сутки - день и ночь,- Львов не переставая обдумывал, как именно произвести дерзкий замысел, чтобы все удалось. Откладывать было невозможно, так как и за стенами крепости было уже кой-что подготовлено. Плохо проспав ночь, он наутро поднялся со зрело обдуманным планом, примененным к обстоятельствам. Он начал одеваться. Если бы кто увидел его одевание, то ахнул бы или принял его за сумасшедшего...

   Прежде всего Львов приказал оседлать лошадь, а сам отправился проститься с комендантом... Затем он пошел в камеры заключенных.

   - Дай-кась ключ,- сказал он Игнату,- надо мне повидать буяна Козлова.

   Игнат передал ему связку ключей.

   Львов быстро двинулся по всему длинному коридору, но прошел камеру Козлова и скоро был у двери камеры, где был отец. Он достал из кармана другой, свой ключ, и сердце его невольно трепетно забилось...

   Что, если ключ не подойдет?.. Что, если слесарь ошибся?..

   Но замок заскрипел, и дверь растворилась. Он быстро вошел, снова запер за собой дверь и, обернувшись, увидел, что заключенный отец спит на своей кровати. Он бросился к нему, схватил его за руки и почти вскрикнул:

   - Скорей!.. Скорей!.. Батюшка!

   Павел Константинович проснулся, открыл глаза, ахнул и, как молодой, быстро сел на кровати, а затем тотчас же поднялся на ноги. Он обнял сына, как бывало всегда, и стал горячо целовать его.

   - Не время!.. Не время!.. Скорей!..-повторял тот.

   И с этими словами он начал быстро раздеваться и бросать на пол кафтан, камзол и все остальное свое платье. Под ними оказалось другое, поношенное и испачканное платье - русская рубаха, зипун и шаровары. Он быстро снял все это и, пока начал снова одеваться, продолжал повторять:

   - Скорей!.. Скорей!..

   Павел Константинович, сбросив арестантское платье, начал надевать снятое сыном. Крестьянская одежда отлично шла к нему, так как за время заключения у него отросла длинная борода.

   Но вдруг старик остановился и произнес робко:

   - Боюсь я...

   - Полно! Полно, батюшка. Чего бояться?..

   - Боюсь за тебя... Что за важность, если меня поймают опять и засадят? А ты... С тобой что будет?..

   - Ничего не будет! - отчаянно вскрикнул Львов.- Никто не видел, как я пришел, никто не знает, что я здесь. И ключ этот - мой ключ, а не сторожа. Поймают тебя - засадят, то на меня все-таки никто мысли иметь не может! Пойми хорошенько!

   - Ну, тогда ладно, тогда не боюсь! - бодро произнес старик и быстро оделся.

   Львов, уже одетый, давно снова растворил дверь.

   - Ну, слушай же, батюшка. Стой тут и тихонько читай "Верую". Читай совсем не спеша. Прочитай ее шесть раз и тогда иди! Понял ли ты меня? Шесть раз.

   - Да. Не мудреное что...

   - Хорошо ли понял: шесть раз не спеша! Я то же буду делать, и как раз сойдемся во дворе. Меня увидишь, я буду болтать с рабочими у стенки. Только тяни лучше молитву... Лучше позже, чем раньше. Я прочту про себя шесть раз, могу и седьмой раз начать - это не беда. Но я буду знать, что когда я в четвертый или пятый раз буду читать молитву, то старика Игната уже не будет. А как - уж это мое дело. За это время я успею все сладить... А ключ в двери оставь снутри. Помни, оставь. Дверь-то не забудь за собой затворить. Избави Бог, коли тотчас хватится Игнат. Ну вот, благослови, Господи! Авось все-то к благополучному концу теперь идет!

   Выйдя от отца, Львов быстро прошел, по всему зданию и спустился во двор. Сторожа, к его удивлению, нигде не было. Он снова вернулся наверх и, проходя мимо одной из камер, увидел Игната, выходящего оттуда. Он передал ему ключи и сказал:

   - Ну-ко угости меня на дорогу. Я уезжаю!

   - Как это - угостить? - не понял старик.

   - Дай мне кваску. Аль забыл?

   - Об эту пору? - удивился Игнат.- Не обедавши?

   - Что же! Что делать, коли жажда!

   - Ну, ладно. Обожди и карауль.

   - Нет, старина, мне не время. Я тоже спешусь. На дворе напьюсь - и на коня! - заявил Львов.

   - Как же быть-то, барин?

   - Что за важность! Камеры все заперты.

   - Нет, Генрих Иваныч, не годно. Никогда я так-то не ухожу. Мало что может: придет кто и отопрет. На грех мастера нет. Обожди, пока я в подвале.

   - Не могу, родимый, спешу... Стой! И мы оба - дураки. Бери все связки с собой. Что за важность! Не сто пудов.

   - Это вот, пожалуй...- согласился Игнат. Старик забрал все связки ключей с гвоздей. Оба двинулись и спустились по лестнице.

   Игнат прошел весь большой двор, где в глубине жил крепостной ключник и были кладовые, подвалы и погреба.

   Львов оглянулся среди двора. Невдалеке рабочие клали стенку... Правее ходил по двору конюх и водил его лошадь, уже оседланную.

   Волнуясь в высшей степени, он старался сообразить: сколько за это время успел бы он прочесть "Верую"? По его убеждению как раз, если не спешить и произносить каждое слово с маленькой паузой - то раза три, а пожалуй, четыре.

   И он направился к тому месту, где каменщики работали у стены. Он весело заговорил с ними с шутками и прибаутками.

   Но, разговаривая, он постоянно оглядывался на крыльцо, с которого вышел. По времени выходило, что он успел бы уже раз семь прочесть молитву, а между тем никто на крыльце не показывался. Он начал тревожиться. Наконец, вдруг оглянувшись назад, он чуть не вздрогнул... Сердце стукнуло в нем... На подъезде показался мужик с седой бородой и тихо, не спеша направился через двор в крепостные ворота.

   Молодой человек хотел продолжать болтать с рабочими, но не мог... Язык его не слушался... Волнение, его охватившее, было настолько сильно, что он, казалось, готов был сесть на землю, чувствуя, что ноги его дрожат.

   Через минуту появился в конце двора Игнат с ковшиком.

   - Ну, спасибо, старина,- сказал Львов, выпив весь квас.- Ключи-то не растерял в подвале?

   - Как можно! - отозвался старик.- А все-таки с ними было неповадливо там! - усмехнулся он.

   - Ну, прощай, старина! Через неделю буду опять,- сказал Львов и прибавил, обращаясь к рабочим: - Бог помощь вам, ребята! Работай!

   И, сев на свою лошадь, которую держал конюх, он двинулся за ворота. Часовые отдали ему честь. Он выехал на пустырь. Невдалеке, на дороге, среди голого поля, стояла фигура молодого парня и при виде его стала разводить руками по воздуху. Это был условленный знак, что тулуп и сапоги уже переданы по назначению и, стало быть, отец в полном платье и в обуви уже зашагал по дороге.

   Львов припустил коня шибкой рысью и вскоре нагнал старика мужика.

   - Ну, вот и милостив Господь!- закричал он, осаживая лошадь.- Но все-таки, батюшка, скорей! Коли можешь, рысцой иди и вот все прямо. Спрашивай у прохожих... коли собьешься. В деревушке третья изба налево.

   - Знаю, знаю!..- восторженно, со слезами на глазах ответил Павел Константинович.

   Невдалеке показались дрожки с каким-то военным. Львов пришпорил коня и тотчас отскочил от пешехода-мужика.

   В дрожках оказался один из адъютантов генерала Ушакова. Раскланявшись, он крикнул что-то Зиммеру, но этот сделал вид, что не видит и не слышит, и, поклонившись, промчался мимо. Но он невольно оглядывался и ждал, как проезжий минует старика крестьянина, который плетется по дороге. И вот дрожки повстречались ему и промчались дальше... И на душе сына стало легко.

   - Слава Богу! Слава Богу! - воскликнул он.- Завтра будет в слободке, а после нее "на слободе", как говорит народ.

   И, дав ход коню, он уже понесся шибкой рысью по большой, ровной дороге.

   В первой же деревушке, верстах в пяти от крепости, Львов остановился у одной избы и спросил:

   - Был ли Демьяныч?

   Рослый мужик, стоявший у ворот, поклонился, снял шапку и ответил, что Демьяныч еще не бывал. Львов строго заговорил:

   - Ну, как придет, дай ему вздохнуть, а там сажай и вези!.. И прямо в Питер, в Казачью слободку. Спрашивай избу, где стоит барышня Макарова. Ей и сдай старика.

   - Ладно, ладно. Будьте благонадежны. Мы это все от вас который-то раз слышим. Не мудреное что... Все в порядке будет, лишь бы старый пришел.

   - Сегодня, по-моему, должен быть! - сказал Львов.- А не придет, обманет, я другого раздобуду себе. Везде маляры есть. Придет коли завтра, то и не вези. Вот что! Скажи, что я, прождавши, осерчал и другого нашел. Так и скажи. Впрочем, думается мне, что сегодня будет к тебе.

   Молодой человек пришпорил лошадь и двинулся далее...

   - Да. Не умею я хитрить,- ворчал он себе под нос.- Все у меня шило в мешке выходит. Да авось Бог милостив. Благо, всякое удивительное никого не дивит. Глуп народ, да и доверчив: что Игнат, что этот, что мужики в Казачьей слободке - все верят, и никому в голову не приходит, что из мешка шило торчит.

  

  

   Прошло два дня, и Львов был спокоен, узнав, что отец уже на месте, встретился с дочерью и не верит счастью своему. Однако навестить тотчас Макаровых в слободке он опасался, ожидая, что его вызовет Шварц.

   В канцелярию уже приехал гонец с известием, что арестант Львов бежал из крепости Шлиссельбургской.

   Все подивились, что старик Львов теперь бежал точно так же, как когда-то бежал и его сын.

   Господин Зиммер был изумлен более всех и объяснил Лаксу и другим чиновникам канцелярии, что он еще третьего дня, будучи в крепости, допрашивал Львова.

   Разумеется, Зиммер заявил, что наутро отправится в Шлиссельбург - произвести строжайшее следствие о бегстве арестанта.

   - А скажите, господин Зиммер,- спросил вдруг Лаке,- вы, кажется, по приказанию его превосходительства должны заняться еще делом офицера Коптева, который упустил молодого Львова? Скажите, вы его допрашивали?

   - Нет еще...- ответил Львов, смущаясь.

   - Отчего же? - странным голосом спросил Лакс.

   Львов хотел отвечать, но появился писарь и доложил, что начальник требует его к себе. Он двинулся смело...

   Дежурный чиновник, увидя его, остановил его и передал ему приказание подождать.

   Это показалось Львову сомнительным. Обыкновенно, когда он являлся по вызову Шварца, то прямо проходил в его кабинет, не дожидаясь очереди. Теперь же ему приходилось изображать из себя такого же просителя, какими всегда была полна приемная.

   Едва только вошел он в приемную и сел в углу, смущаясь и волнуясь, как растворились двери, и в них показался тот же Коптев в сопровождении солдата, который стал в дверях. Львов переменился в лице, и сердце застучало в нем молотом. Он тотчас же невольно отвернулся, но укрыться от Коптева не было никакой возможности. Можно было только сесть боком к нему.

   Прошло несколько минут. Львов невольно скосил глаза, глянул на Коптева и увидел, что тот пристально смотрит на него, и смотрит странно. Очевидно, что он узнал его. А между тем офицер как будто нисколько не удивлен, как будто он заранее, еще накануне или несколько дней тому назад, уже знал, что Львов не только в Петербурге, но что он встретит его, и именно здесь встретит!

   Совершенно пораженный, понимая отлично, что погиб, что сегодня же вечером он будет под арестом, а через день - и в застенке, Львов совершенно потерялся. Если бы в эту минуту Шварц вызвал его к себе, то один его вид предал бы его. Но прошло много времени. Львов видел смутно, как во сне, как некоторые лица входили в дверь кабинета и выходили, и приемная все пустела... Наконец осталось не более десятка лиц.

   Он успел, однако, успокоиться, несколько приободриться. У него явилось соображение, что доказать, кто он, невозможно. Коптев будет говорить, что он Львов, а он будет говорить, что он Зиммер. Но ведь он - близкий человек к Шварцу и полезный, несколько раз оказавший ему несколько очень важных услуг, искусно исполнивший много его поручений.

   Наконец чиновник, стоявший у дверей, пропустив кого-то из кабинета, вышел тотчас же и обернулся к Львову со словами:

   - Господин Зиммер, пожалуйте!

   Молодой человек, как часто бывает у людей решительных, умеющих владеть собой, сразу стал спокойнее. Лицо его стало почти веселым, улыбающимся, беззаботно-довольным. И он твердым шагом вошел в кабинет начальника.

   - А? Мой милый Генрих! - встретил его Шварц.- Подойдите!

   И когда Львов был у самого стола, Шварц, весело улыбаясь, спросил, будто заигрывая:

   - Я имею сведение, что вы еще не исполнили мое поручение. Вы еще не занялись делом офицера Коптева и его не допрашивали. Так ведь?

   - Никак нет-с. Я все время был занят тем, что...

   - Хорошо...- перебил Шварц.- Ну-с? Видели вы тут, в приемной, офицера?

   - Видел,- ответил Львов, слегка робея.

   - Знаете вы, кто это?

   - Нет-с...

   - Совсем не знаете?

   - Совсем не знаю...

   - Никогда его не видали?

   - Никогда не видал-с! - твердо произнес Львов.

   - Ну и я так думаю, милый Генрих! Да, повторяю: и я вашего мнения. Иначе говоря, верю вам. Но видите ли, какое любопытное обстоятельство! Wunderbar! {Чудесно! (нем.).} Этот офицер - Коптев.

   - Коптев?! - удивленно произнес Львов.

   - Да. Это Коптев... И вдобавок Коптев, говорящий, что он вас хорошо знает... Что вы на это скажете?

   - Странно!..- отозвался Львов, пожимая плечами.- Я его еще не допрашивал. Вероятно, ему меня во дворе кто-нибудь показал и назвал.

   - Вы меня не поняли. Коптев не по фамилии лишь вас знает. Он говорит, что он с вами давно знаком. И хотя это очень странно... Но это еще не все. Это - пустяки... Он говорит...- Шварц рассмеялся.- Знаете ли вы, Генрих, что он говорит? Уж конечно, не догадываетесь! Он говорит, во-первых, что вы не Зиммер, что вы не немец, а чистокровный русский... Что вы на это скажете?

   Львов, будто предчувствовавший подобное заявление и как бы вдруг приобретя способность комедианствовать, изобразил крайнее удивление вытаращенными глазами и открытым ртом; потом он развел шутливо руками пред столом.

   - Да, он говорит, что вы не Зиммер. А во-вторых, он говорит, что вы Львов...

   - Как Львов?! - вскрикнул этот.

   - Да так! Что вы Львов, тот самый Львов, который бежал у него в дороге. Ну-с, что вы скажете?

   - Ничего не могу сказать, ваше превосходительство! Все это такая чепуха, такой вздор, что на это нельзя ничего отвечать. После этого ему остается только заявить, что я сам кабинет-министр Волынский, воскресший из мертвых.

   Шутка очень понравилась Шварцу, и он рассмеялся весело и раскатисто.

   - Согласен с вами, Генрих, но прибавлю, что все это я пошутил. Ничего этого сам офицер Коптев никогда не говорил. Все это сочинили ваши враги! И вот сию минуту мы ваших врагов присрамим самым простым образом.

   Шварц крикнул дежурного чиновника и приказал просить к себе сейчас же Лакса.

   - А когда он явится, то вместе с ним введите и офицера Коптева!

   Чиновник исчез. Шварц молчал и, задумавшись, глядел на бумагу. Львов снова переменился в лице, понимая, что сейчас произойдет, и второй припадок, но уже сильнейший - страха и отчаяния,- заставил его побледнеть... Даже руки его, опущенные вдоль туловища, слегка дрожали.

   "Конец... Конец!.." - повторял он про себя.

   Если бы в эту минуту Шварц не был занят чтением какой-то толстой тетради, то, конечно, один вид Львова сказал бы ему все.

   Сколько прошло времени, Львов не помнил, но наконец дверь отворилась, и появился Лакс, веселый, улыбающийся, довольный. Он приблизился тоже к столу.

   Шварц поднял голову и сухо сказал:

   - Здравствуйте!

   Переведя глаза на Львова, он заметил в нем перемену и уставился на него своими проницательными глазами.

   - Вы волнуетесь, Генрих? Вы стали как будто бледнее...

   - Может быть! - отозвался Львов.- Подобного рода обстоятельства заставят всякого смутиться. Долго ли всякого человека сделать самым отчаянным преступником... на словах!

   - Успокойтесь! Не в моих глазах. Сию секунду правда сделается правдой, а ложь сделается ложью. Путаницы никакой не будет. Введите офицера Коптева! - прибавил Шварц, обращаясь к чиновнику.

   И Львов, вместо того чтобы окончательно оробеть, потерять разум от отчаяния, почувствовал в себе прилив необычайной решимости или необычайной дерзости.

   "Все равно погибать!- думал он.-По крайней мере, буду дерзко бороться - если не оружием, то разумом!"

   Но сердце стучало сильно, а кровь приливала к голове.

   "Неужели сейчас конец всему?" - спрашивал он у себя самого мысленно.

   В дверях появился Коптев, и Львов удивился, заметя, что офицер входит как-то особенно робко, будто на осуждение.

   - Подойдите! - выговорил Шварц свое обычное слово.

   Офицер приблизился к самому столу. Шварц своими маленькими глазками странно, будто ехидно улыбаясь, стал глядеть на всех трех в ряд стоящих лиц. Львов стоял на своем месте. Лакс стоял в средине стола, а приблизившийся Коптев стал у противоположного левого угла.

   - Вы заявляли, господин офицер, по прибытии в Петербург, что найти бежавшего Львова в пределах его вотчины нет никакой возможности, так как он находится где-то далеко, быть может, даже в самой столице. Правда ли это?

   - Одно лишь предположение заставило меня это сказать! - отозвался офицер.-Могу ли я наверно знать, что Львов в Петербурге? Я знаю верно только то, что около Жиздры его нет и не было.

   - Ну-с, а теперь что вы думаете? - усмехнулся Шварц.

   Коптев молчал.

   - Что же вы ничего не говорите?

   - Простите, ваше превосходительство,- ответил офицер, опустив глаза,- я не понимаю, что вам угодно?

   - Я спрашиваю у вас, думаете ли вы теперь, что Львов в Петербурге?

   - Не знаю...- тихо ответил этот.

   - Не знаете? - усмехнулся Шварц.

   - Как не знаете?! - воскликнул вдруг Лакс так громко, что начальник строго глянул на него и прибавил гневно:

   - Что вы кричите?!

   - Виноват, ваше превосходительство! - отозвался Лакс.- Но я не понимаю... Может быть, господин Коптев совсем близорукий человек, под носом ничего не видит?..- И, обернувшись к офицеру, он прибавил: - Вы близоруки?

   - Нет! - отозвался Коптев.

   - Так тогда...- И Лакс протянул руку по направлению к своему правому соседу.

   - Позвольте, это не ваше дело! - выговорил Шварц сухо, и, обратясь к Коптеву, он прибавил: - Долго ли Львовы находились под вашим конвоем?

   - Дней девять или неделю - не упомню, ваше превосходительство! Одним словом, от Новгорода до столицы. Двигались мы очень тихо на крестьянских подводах.

   - И вы хорошо знаете обоих Львовых. Если бы увидали их, то признали?

   - Да-с...- едва слышно отозвался Коптев.

   - Если бы около вас вдруг очутился беглец или старик Львов, вы бы их узнали?

   - Да-с...- снова так же ответил офицер, не поднимая глаза.

   Наступило молчание... Шварц глядел на офицера и недоумевал. Ему казалось странным, что такие простые вопросы заставляют этого человека смущаться и терять самообладание. И наконец, как будто что-то сообразив про себя, Шварц выговорил:

   - Я намерен, господин офицер, показать вам беглеца Львова и просить вас удостоверить, что это именно он. Вам будет это, конечно, не трудно. Если же вы ради каких-либо неизвестных мне побуждений солжете и притворитесь, что не узнаете Львова, то вы будете немедленно преданы жесточайшей пытке и все равно через сутки, благодаря дыбе и огню, скажете правду. Итак, извольте сию минуту отвечать! Во-первых, поднимите глаза! Вот так. Поглядите направо! Вот на господина Зиммера поглядите! Видите вы его?

   - Вижу-с!

   - Ну, как вы его находите? Красивый молодой человек?

   - Да-с! - отозвался снова едва слышно Коптев.

   - Ну-с, отвечайте тотчас же и решите свою собственную судьбу: быть вам живому или после пытки быть через два-три дня на том свете! Отвечайте мне: этот Зиммер - не Львов, бежавший от вас в дороге?

   Прошло несколько секунд молчания, и Коптев выговорил тихо:

   - Нет!..

   - Что нет?! Говорите прямо, яснее.

   - Не понимаю...- пробурчал Коптев.

   - Чего вы не понимаете?! - воскликнул Шварц.- Я вас толком спрашиваю: действительно ли господин Зиммер есть названец, облыжно назвавший себя чужой фамилией - Зиммером, а в действительности он тот самый Львов, который бежал у вас из-под конвоя? Понимаете вы?..

   Коптев замотал головой.

   - Так этот Зиммер - не Львов?!- вскрикнул Лакс.

   - Нет!..- твердо ответил Коптев.

   Лакс двинулся, и у него невольно вырвалось:

   - Что же это?!

   - Что это?! - вскинулся вдруг на него Шварц.- А это - клеветничество! Это соперничество, доводящее людей до мерзких и подлых поступков! Извольте выйти вон!..

   И так как этот, совершенно потерявшись, продолжал стоять на своем месте перед столом, то Шварц вскрикнул уже гневно:

   - Убирайтесь вон или я вас велю вывести!

   Лакс робко и виновато вышел.

   Затем Шварц обернулся к Коптеву:

   - А вас я прикажу тотчас освободить. Вас тоже всячески оболгали, чтобы... не знаю зачем. В бабьих дрязгах и умный человек запутается пуще, чем в важном деле. Вы поступили честно, правдиво. Другой на вашем месте мог совсем запутать дело.- И, обратясь к своему любимцу, Шварц заговорил мягче: - Вы, надеюсь, поняли, в чем дело, мой милый Генрих? Дело и мудреное, и простое. Ваши враги, которых вы себе здесь нажили совершенно безвинно, хотели вас погубить... и потому только, что вас полюбила молодая девушка, которая вам не по сердцу и у которой много поклонников, ею из-за вас отверженных. Вас оклеветали! В чем и как - вы, вероятно, сообразили. Но конечно, совершенно достаточно свидетельства господина офицера, что все это клевета. Впрочем, я и ранее был вполне уверен, что все это дерзкая комедия и нелепость.- И, обернувшись к Коптеву, он прибавил: - Ну, ступайте, завтра будете свободны.

   Коптев двинулся и украдкой глянул на Львова. Молодой человек заметил крайне печальное выражение лица офицера.

   Когда он вышел, Шварц приказал Генриху сесть на стул против себя и заговорил совершенно гневным голосом:

   - Полюбуйтесь, что творится, и подумайте!.. Что это такое?! И без того, кажется, у нас достаточно всякого рода дел государственных первейшей важности. Достаточно у нас путаницы во всем! Сами мы знаем, что много безвинных людей зря берем и зря осуждаем. А теперь близкие люди к нам, чего же лучше, моя собственная крестница и та прибавляет мне забот, тоже пустилась путаться в государственные дела! Ведь это она через этого дурака Лакса и других дошла якобы собственной догадкой, что вы, Генрих, названец, или, как говорится, облыжник. Вы якобы Львов, назвавшийся полунемцем Зиммером. И вы сами еще не знаете, не догадываетесь, что могло произойти? Могло произойти самое ужасное, несправедливое дело! Офицер Коптев находится в положении человека, который не нынче завтра должен быть судим и сослан за то, что из-под его охраны бежал арестант. Он вызвался искать его и, разумеется, найти не может и не найдет. Его спасение было бы найти этого Львова, хотя бы даже и не настоящего... И что же вдруг? Ему здесь охотники до чужих дел подготовили фальшивого Львова. И теперь, несколько минут назад, в этой самой комнате Коптев мог бы единым словом, при помощи некоторого криводушия, спасти себя от строгого наказания: ему стоило только сказать, что вы Львов. А что стали бы вы делать против свидетельства нескольких человек? Пока бы дело разъяснилось, вы все-таки просидели бы в крепости. Ну, теперь я вас прошу отправиться прямо к госпоже Кнаус, повидать крестницу и сказать ей от моего имени, что ей да будет стыдно! Скажите, что я вас прислал и через вас прошу более ни на кого не клеветать, важных дел не сочинять и меня ими не обременять; от праздности ли, или ревности, или досады действовала она - мне все равно! Скажите, что я, во всяком случае, на нее сердит. Что касается Лакса, то я его только потому не прогоню из канцелярии, что он действовал не самостоятельно: его подбила Тора, а он, с ума сходящий от нее, конечно, по ее приказанию решается на всякий вздор. Ну, вот... Ступайте! Надеюсь, что во второй раз такой комедии не только с вами, но и ни с кем другим в стенах этой комнаты не произойдет. Вы правы, говоря, что в такие дни, какие мы переживаем, разные языки, разные доносчики могут из служащего в канцелярии сделать воскресшего кабинет-министра Волынского; могут про меня донести герцогу, что я не кто иной, как тайный агент турецкого султана или бывший великий визирь.

   Шварц сухо рассмеялся и кивнул головой.

   Львов вышел из комнаты и не пошел, а почти побежал через все остальное. Будучи уже среди двора и шагая так, как если бы спешил по важнейшему делу, он уже не думал, а вслух повторял:

   - Что ж это?! Почему он сказал это? Что его заставило?.. Вот уж понять совершенно невозможно...

   Разумеется, Львову страшно хотелось повидаться с Коптевым тотчас же, так как он имел право бывать в камерах всех заключенных. Но это было опасно... Он решился ждать.

  

  

   Ждать долго не пришлось. Шварц сдержал свое обещание, и на третий день после очной ставки офицера с Зиммером он приказал его освободить.

   Шварц был поражен добросовестностью молодого человека, который, имея возможность признать Зиммера якобы Львовым, мог затянуть свое дело, свое осуждение. И он не пошел на это.

   Разумеется, не кто иной, как Лакс, разыскал солдата, бывшего в конвое Коптева, и этот солдат заявил, что действительно господин Зиммер - "живой бегун Львов". Одновременно офицер по доносу Жгута из Калужской губернии был вытребован и доставлен в столицу. Лакс рассчитывал, что Коптев будет счастлив, вдруг накрыв своего беглеца. Он решил сообща с Торой заявить Шварцу, что его любимец Зиммер - названец и что это якобы уже заявил сам Коптев, что и подтвердит, конечно, при очной ставке. Лахсу хотелось устроить поразительный, театральный эффект, не предупреждая ни Зиммера о подозрении, на нем лежащем, ни Коптева - о сюрпризе, который его ожидает: быть спасенным.

   Вышло же что-то невероятное! Шварц посмеивался и даже хохотал над сочинительством Лакса и Кнаусов.

   И вдруг он оказался прав.

   Когда Лакс бросился к солдату с опросом, откуда он взял свою выдумку, и заявил, что сам офицер не признал Зиммера Львовым, то солдат тотчас струхнул и повинился, говоря:

   - Стало, выходит, я обшибся!

   И все козни Лакса не только рухнули, но он еще навлек на себя справедливый гнев своего начальника за нелепое, почти ребяческое сочинительство.

   Между тем Львов, не веривший очевидности, пораженный поистине невероятным поступком Коптева, едва узнав об его освобождении, тотчас бросился к нему. Только одно наивное соображение останавливало его. Как идти благодарить Коптева и, стало быть, сознаться самому, что он именно бежавший Львов. А если офицер обманывается, забыл его лицо и не признает?.. Или, отлично признав, по каким-то своим соображениям не хочет начинать борьбу с любимцем всевластного Шварца? Может быть, Коптев воображает, что Шварц сам знает правду и скрывает ее? Тогда офицер, стало быть, явится обличителем самого Шварца! А это глупо, даже опасно!

   Но разумеется, размыслив хорошенько, Львов, конечно, пришел к убеждению, что все это бредни. Поступок Коптева основан на чем-нибудь ином. Надо идти к нему благодарить и узнать все.

   Чрез несколько часов по освобождении офицера Львов был уже у него на квартире.

   Коптев встретил гостя с печальной улыбкой и со словами странными и загадочными:

   - Я вас ожидал к себе, господин Зиммер. Но вы напрасно думаете, что я могу вам что-либо объяснить в этом странном деле. Вызванный к господину Шварцу, я ничего не знал заранее и был удивлен его вопросом так же, как и вы... Кто и с какой стати выдумал эту басню, что вы Львов, бежавший у меня в пути, я решительно не понимаю. Даже сходства простого между Львовым и вами нет почти никакого. Итак, не ждите от меня никаких разъяснений.

   Львов, озадаченный этой речью, окончательно не знал, что сказать, с чего начать.

   - Вы, вероятно, пришли у меня спросить,- начал снова Коптев,- как у меня хватило дерзости заявить, что чиновник канцелярии и доверенное лицо господина Шварца - названец? Но я никогда никому этого не заявлял. Кто это сочинил, я не знаю. Все равно я не знаю, кто на меня донес, что я, живя в Жиздре, около имения Львовых, якобы знаю и укрываю местонахождение Петра Павловича Львова, потому что я жених его сестры. Я, правда, глубоко, всем сердцем привязался к молодой Софье Павловне, и она ко мне благоволила, и при иных обстоятельствах я, конечно, посватался бы...

   Львов, долго не зная, что сказать, при этих словах Коптева не выдержал и по прямоте своего характера прекратил комедию сразу, одним словом.

   - Виновата во всем Соня! - выговорил он горячо.- Если б она поведала мне, как брату, все искренно... Призналась, с кем близко свел ее Господь... с каким добрым и хорошим человеком, тогда...

   - А! Если сами вы так заговорили!..-воскликнул Коптев.- Если вы сами... Ну да! Вы - Петр Павлович Львов! Но... но поймите... я люблю вашу сестру... Полюбил поэтому вас и вашего батюшку... Как же мне губить брата той, которую я бы желал назвать моей женой?..

   Львов, все понявший, все-таки удивленно глядел на офицера.

   "Как все спуталось",- думал он.

   - Но ничего этого не будет! Чует мое сердце, что это временная удача!..- снова воскликнул Коптев.- А скоро все раскроется - и мы все погибнем... Все!..

   Разумеется, молодые люди объяснились подробно, вполне искренно и сразу стали друзьями.

   Коптев, выехавший из Жиздринского уезда в столицу по приказанию из канцелярии, покинул Соню Львову в Караваеве и считал, что девушка и теперь в вотчине. Он не знал, что, вызванная братом, она через три дня, почти вслед за ним, тоже выехала.

   Узнав, что девушка в Петербурге, Коптев сразу взволновался страшно и вдруг бросился на шею к Львову со словами:

   - Я хочу с ней видеться.

   - Конечно! - отозвался Львов.

   - И скорее, скорее!.. Почем знать, может быть, через дня два-три я опять буду в каземате за обман, за ложь... Да и вы тоже погибнете... Нам бы следовало всем вместе, всем четверым бежать, тотчас и без оглядки бежать в Польшу.

   - Да. Знаю. Обдумал я бегство наше всячески,- ответил Львов как-то грустно,- и, конечно, нам терять время нельзя. Сегодня ввечеру переговорим вместе все...

   Разумеется, в тот же вечер двое всадников в простых русских платьях шибко ехали по темным улицам столицы. Через час оба были в Казачьей слободке и остановились у небольшой новой избы.

   Здесь жил купец Макаров с дочерью, недавно прибывшие в столицу по своим делам, но не имеющие средств жить в самом городе.

   Так думали обыватели слободки.

   Встреча Коптева с Соней, нежданная молодыми людьми, была такова, что не только старик Павел Константинович прослезился, но и у Петра Львова слезы навернулись на глаза.

   Совещание стало семейным советом.

   Времена и обстоятельства были не простые, а лихие и лютые. Нынче жив и здоров, а завтра, быть может, и головы на плечах не будет.

   Немудрено, что Соня стала в глазах старика отца нареченной невестой Коптева сразу, в несколько минут. К тому же этот молодой человек, любимый дочерью, только что спас его сына ценою собственной погибели.

   Все было просто, желательно, но мудрено и печально. Прежде всего надо было решить главный вопрос: когда, как и куда спасаться?

   Вопрос не менее важный был уже благополучно решен, а именно: чем жить на чужбине?

   Бурцев обещал молодому Львову, что отстоит опись имущества и конфискацию в казну Караваева. Цесаревна обещала ему попросить самого герцога, ввиду бегства двух Львовых и исчезновения молодой Львовой, не обижать ни в чем не повинную Брянцеву и позволить ей наследовать.

   Разумеется, Анна Константиновна поступит честно. Она будет знать, где они все обретаются, и будет посылать им с тайными гонцами раз-два в год доходы с их имения.

   Из всех четверых один Петр был того мнения, что можно обождать с бегством. Он был уверен, что, несмотря на вражду и происки Лакса и семьи Кнаусов, положение его не опасно. После удостоверения Коптева Шварц никому не поверит вновь, что якобы его Генрих Зиммер - хитрый и дерзкий названец, его обманывающий самым нахальным образом.

   Разумеется, никто - ни отец, ни сестра - не знал, что руководит Петром в его желании отсрочить отъезд из столицы, да и сам он наивно не сознавался и себе самому, что было тому причиной.

   А это была мысль об Лизе Бурцевой.

   Если б она одна или с отцом присоединилась к этому добровольному изгнанию, то Петр тотчас же стал бы собираться, не рискуя продолжать именоваться Зиммером и вертеться около тех самых лиц, которые имели власть в один день запытать его до смерти, а то и прямо присудить к казни.

   С этого дня почти всякий день двое всадников и вместе, и порознь приезжали в Казачью слободку к Макаровым, но всегда поздно вечером, и возвращались в столицу далеко за полночь.

  

  

   Наступил октябрь. Уже раза два выпадал снег и снова сходил.

   В столице было как-то особенно тихо, будто все замерло. Уныние и боязнь вместе заставили обывателей притихнуть. И было от чего!..

   За последние два года императрица постоянно хворала. У нее была подагра, которая все усиливалась, и иногда от припадков болезни она сильно страдала. За год назад болезнь осложнилась, и появились новые страдания от каменной болезни. К этому примешалось еще и нравственное угнетение: императрица была поражена гибелью близкого ей человека Волынского и продолжала раскаиваться и упрекать себя в том, что уступила другому любимцу - Бирону.

   Появление новой болезни и жестоких припадков заставило ее тотчас же решить насущный вопрос государственной важности. У нее не было наследника престола. Уже давно жила при ее дворе родная племянница, дочь герцогини Мекленбургской. Она взяла ее к себе, с тем чтобы сделать ее наследницей престола или же, выдав замуж, объявить наследником будущего внука.

   Еще семь лет тому назад, когда принцесса была только девочкой, императрица выбрала ей жениха - принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Принц прибыл в Россию тотчас же и был при дворе. Предполагали, что брак будет заключен, как только принцессе минет лет пятнадцать-шестнадцать. Но, к удивлению всех, дело о бракосочетании, имевшем в данном случае государственное значение, все затягивалось.

   Вельможи, сановники и весь двор, гадая, недоумевая, пришли наконец к подозрению, а затем и к полному убеждению, что бракосочетание отлагается вследствие всяких происков и советов Бирона.

   Герцог возмечтал женить на будущей наследнице престола своего собственного сына.

   Однако за год назад обострившаяся болезнь императрицы настолько смутила ее, что по совету разных близких лиц, отчасти неприязненно расположенных к Бирону, брак принцессы Анны был решен, а в июле месяце пышно и блестяще отпразднован.

   В этом году, в августе, когда болезнь императрицы вдруг усилилась, произошло событие, имевшее огромное значение. У принцессы Анны родился ребенок - мальчик. Появление на свет мальчика - и, стало быть, настоящего наследника престола - так подействовало на императрицу, что она временно казалась совершенно выздоровевшей. При крещении ребенок был назван в честь отца императрицы Иоанном.

   Это было в конце августа. Теперь, в первых числах октября, императрица вдруг почувствовала себя хуже, чем когда-либо...

   Наконец, шестого октября за обедом с ней сделалось дурно, и ее без чувств унесли в спальню и положили на постель. И ей уже не суждено было подняться. Ежедневно ей становилось все хуже.

   Смущение, овладевшее всеми в Петербурге, уже постепенно распространялось и далее - в Москву и в провинции. Наследник престола - двухмесячный ребенок! Его отец и мать - чуждые России принцы! Такие же немцы чистокровные!

   Лежа в постели и не имея возможности подняться, Анна Иоанновна все-таки не сознавала опасности, и все, о чем докладывали ей высшие сановники, о серьезности ее положения, она принимала с гневом и раздражалась, говоря, что не собирается вовсе умирать. Тем не менее через несколько дней ее убедили составить акт о престолонас