Салиас Евгений Андреевич - Названец

льгейм усмехнулся и ответил:

   - Какие же у меня дела? У меня никаких дел нет! Это все на меня сочиняют. Я просто хотел проехаться в Малороссию, да надоело трястись по скверным дорогам - и вернулся, не повидавши хохлов.

   - Ну-ну, хорошо! Скрытничайте! Я не любопытна. Не хотите сказать - не говорите! Я все равно позднее от кого-нибудь другого узнаю: уладилось ли дело?

   Речь зашла об общих знакомых. Тора весело и смеясь рассказала про какой-то случай на Неве с их знакомыми, причем целая компания чуть не потонула. При этом брат вставлял свои замечания и острил, Адельгейм, а равно и г-жа Кнаус смеялись до слез, но затем гость все-таки сказал:

   - Какие мы злые! Люди чуть не погибли, а мы смеемся над этим.

   - Я их не люблю! - отозвалась Тора.- Они злые, на всех клевещут. И вы не должны их защищать! Они и про вас много дурного говорят. Уж конечно, не вам бы следовало их спасать!..

   - Ну, Бог с ними! - отозвался Адельгейм, и, обратясь к Амалии Францевне, он вдруг выговорил: - Ах, ведь главное-то я и забыл! Прошу у вас позволения завтра или послезавтра привезти к вам и представить молодого человека.

   - Кто же это? Кого?..

   - Моего нового приятеля...

   - Старика?! - воскликнула Тора.

   - Да, старика... лет двадцати пяти.

   - Что это значит?

   - А значит, что он настолько рассудительный молодой человек, что в некотором смысле старик.

   - Да кто же такой? Откуда? Где вы с ним познакомились, если только вчера приехали? - закидала Тора вопросами.

   - Самый удивительный случай! Если рассказывать все подробно, то надо будет говорить целый час, а я вам скажу вкратце. Верст за сто от Петербурга, в одной деревне, где я отдыхал в дороге и ужинал, оказался молодой человек, только что спасшийся от смерти.

   - Как?! Что?! - вскрикнули и г-жа Кнаус и дети.

   - Да! Его, бедного, ограбили на дороге и чуть не убили. Он спасся совершенно чудом - в одном лишь белье, без гроша денег, даже без шапки и без сапог. Разумеется, я его тотчас же накормил, напоил, даже, могу сказать, пригрел, ибо одел, то есть дал ему свой сюртук и все, что нужно было... Конечно, я взял его с собой и привез в Петербург. Пока он поселился у меня и написал родным о высылке ему денег. Молодой малый этот мне понравился, как редко кто нравился. Умный, образованный, дельный, степенный! И знаете, что вдобавок я забыл прибавить? Он то же, что и вы: он курляндец, ребенком маленьким приехавший в Россию. Он говорит по-немецки, пожалуй что, не лучше вас, Fräulein Тора, а по-русски говорит, конечно, совсем уже не на немецкий лад.

   - Как его фамилия? - спросила Тора.

   - Генрих Зиммер. Я уверен, что он вам очень понравится и вы будете со временем сожалеть так же, как и я теперь, что он в Петербурге не задержится. Он, как только получит от родных деньги, двинется далее, Бог весть, на край света.

   - Куда же? - спросила Тора.

   - И догадаться трудно... Он едет в Архангельск.

   - Зачем?! - ахнул и воскликнул Карл.

   На его лице отразилось недоумение. Он стал соображать.

   - Этого он мне не сказал и просил не расспрашивать. Мне кажется, что по какому-то довольно важному делу, но как будто торговому. А между тем он - дворянин фон Зиммер. Он говорил, что у него есть родственники-однофамильцы-бароны. И мне сдается, что я в юношестве слыхал об одном бароне фон Зиммере, живущем в Саксонии или в Силезии, хорошо не упомню.

   - Вы, конечно, доложите господину Шварцу об этом случае? - сказал юноша.

   - Разумеется! Но, милый Карл, ничего сделать нельзя. Около Новгорода разбойное место испокон века, и каждый год на многих проезжих нападают. Спасибо еще, что не убивают, а отпускают живьем. Тут сделать ничего нельзя! Два года тому назад и на меня чуть не напали. Я спасся только тем, что приказал людям, которые ехали за мной в бричке, не дожидаясь приближения каких-то людей с опушки леса, палить по ним из мушкетов. Тут сделать ничего нельзя! Надо просто всем путешествующим запасаться оружием.

   - Скажите,- прервала Тора гостя,- этот молодой человек... Как вы его назвали?

   - Фон Зиммер.

   - Этот фон Зиммер красив?

   - Ну вот! - рассмеялась Амалия Францевна и махнула на дочь рукой.- Кому что, а она первый вопрос - красив ли?

   - Что же из этого? - заступился Адельгейм.- Совершенно понятно, что должно интересовать молодую девушку. Да, Тора, отвечу вам на это, что мой новый приятель даже очень красив собой. Очень!

   - Белокурый? - с каким-то странным оттенком голоса сказала Тора.

   - Вот и нет! Извините! Если бы он был белокурым, то я бы и не посмел вам назвать его красивым. Слава Богу, я знаю давно, кто вам нравится. Нет-с, он черноволосый. Черные брови, черные глаза, черные как деготь волосы, да еще курчавые. Ну чисто араб, из белой Арапии прибывший. Чернее, одним словом, любого трубочиста. Стало быть, должен вам, Fräulein, понравиться страшно.

   И Адельгейм звонко засмеялся.

   - Это что же такое? - засмеялся и Карл.- Он, стало быть... ну, того... Догадываетесь?

   - Кого? - спросил Адельгейм.

   - Знаю!- отозвалась Тора.- Брат хочет сказать, что ваш найденыш похож на того... ну, помните, что я замуж-то собиралась.

   - Вот-вот, именно! - воскликнул Адельгейм.- Номер второй! Но только, воля ваша, мой будет покрасивее вашего жениха, да и поумнее, да и смелости у него будет не меньше. Тот, ваш, был смел в пустяках, а этот от разбойников, от четырех или пяти человек, одним дорожным топориком отбился и, конечно, убежал, однако, говорит, одного ранил. Ну-с, так позволите, Амалия Францевна, представить вам ограбленного дворянина?

   - Конечно, конечно! - воскликнула Тора, не дожидаясь ответа матери.- Хоть сегодня же вечером!

   - Извините, нельзя!

   - Почему?

   - Не в чем ему будет явиться! Ведь вы забыли, что у него все украдено, ну а мой сюртук на нем сидит несколько смехотворно. Надо дать ему время обшиться, как приличествует дворянину, да и парик новый купить. Вот так через неделю я его привезу.

   - Как через неделю? - воскликнула Тора чуть не с отчаянием.

   - Постараюсь и раньше! Если он согласится взять у меня денег взаймы, то и раньше. Но боюсь, не согласится. Обещать не могу, но, одним словом, всячески постараюсь!..

  

  

   Адельгейм был добрейший и сердечнейший немец, уроженец Ревеля. Доброта заставила его привезти с собой какого-то найденыша на большой дороге. Доброта заставила везти его и к г-же Кнаус. И дня через три около полудня он был в доме Амалии Францевны вместе с своим новым protégé {Протеже (фр.) - человек, пользующийся чьим-либо покровительством.} - найденышем среди столбовой дороги. Прихотливая, избалованная матерью и своенравная Тора отчасти по легкомыслию, а отчасти из праздности настолько приставала два дня к Адельгейму - привезти молодого человека, что он должен был поневоле уговаривать Зиммера тотчас поехать познакомиться с важною дамой и с ее красавицей дочерью.

   Напрасно Зиммер - очень степенный молодой человек - уверял, что знакомство совершенно излишне, ибо как только он справится с делами, то выедет дальше в Архангельск. Адельгейм упросил его сделать хоть один визит г-же Кнаус. Вдобавок у молодого человека оказались дальние родственники в Петербурге, он на другой же день уже достал деньги и мог тотчас же прилично одеться.

   Через двое суток рано утром у него было уже новое франтовское платье и все аксессуары туалета, включая и парик по самой последней моде.

   И, добродушно улыбаясь, слегка пожимая плечами, но любезно, Зиммер заявил добрейшему и веселому Адельгейму, что он готов для него на все.

   - Вы меня подобрали на большой дороге, как нищего-бродягу, довезли до Петербурга, поселили у себя - как же мне не исполнить простой просьбы познакомиться с почтенной дамой, да вдобавок еще с красавицей девушкой!

   Около полудня они были уже в гостиной г-жи Кнаус. Зиммер, смуглый брюнет с красивыми и выразительными черными глазами, сразу понравился и матери, и дочери; но в особенности понравился юной Торе двумя отличительными чертами своей личности: изяществом и скромностью. Эти два качества и красивая наружность делали его вполне привлекательным.

   Разумеется, Тора заставила его рассказать про опасность, которой он подвергся в дороге, и Зиммер добродушно и серьезно, без хвастовства рассказал свой случай. Его действительно чуть не убили, он бежал, даже сапоги свои оставив добровольно в руках разбойников.

   Пока Адельгейм о чем-то перешептывался с г-жой Кнаус у окна, Тора, беседуя наедине с Зиммером, расспросив его обо всем на свете, продолжала все-таки свои расспросы.

   - Отчего вы так плохо, с таким странным произношением говорите по-немецки? - спросила она.

   - Я слишком маленьким приехал в Россию,- ответил Зиммер.

   - Так же, как и мы с братом! - воскликнула девушка.- Но все-таки мы, выучившись отлично по-русски, так же как и вы, все-таки сохранили произношение. Вы же изъясняетесь, как здешние русские, выучившиеся по-немецки уже после восшествия на престол императрицы, поняв, что этот язык им необходим в будущем, так как Россия должна же отныне сделаться полунемецким государством.

   - Неужели вы думаете, что это возможно? - холодно выговорил вдруг Зиммер.

   - Что?

   - Чтобы Россия, огромная страна, православная и русская, сделалась совершенно немецкой и лютеранской?

   - Непременно! Все так говорят. Веру заставят всех переменить и сделаться лютеранами, а языку заставят учиться.

   - А крестьяне? - спросил Зиммер, несколько улыбаясь.

   - Понемножку и крестьян заставят. Говорят же в Германии крестьяне по-немецки.

   Тора говорила все это утвердительно и твердо, как самую простую истину.

   - И мы - я и вы,- как немцы, должны желать этого! - прибавила она.

   - Конечно! - заявил Зиммер.- Но я думаю, что этого никогда не будет. Ведь вот вы, как и я, живя здесь долго в России, стали говорить отлично по-русски. И даже мы вот теперь, начав с немецкого языка, перешли на русский.

   Тора засмеялась:

   - Я, право, не знаю... Я и русских, и немцев одинаково люблю. А иногда даже бывает, что иной русский мне нравится больше немца. Наши все какие-то сонные. И вот я скажу правду: вас первого немца я нахожу мало похожим на всех. Вы мне напоминаете одного русского офицера и лицом, да и вообще что-то у вас есть похожее на него.

   И затем Тора весело, отчасти кокетничая, спросила, едет ли Зиммер на север, когда и зачем.

   - Конечно, как только придут деньги, так я уплачу то, что взял здесь взаймы, и выеду в Архангельск. Когда это будет, право, не знаю... Через недели две, не ближе.

   - Ну а тогда...- воскликнула Тора и запнулась, как будто то, что ей пришло на ум, сказать было немыслимо. Она даже немного покраснела.

   А мысль ее была такая: "За две недели я, быть может, сумею заставить тебя и отложить это путешествие!"

   Зиммер видел ясно, что или юная Доротея - большая кокетка, проводит время в том, чтобы стараться нравиться всем, или же он действительно ей сразу понравился. Она как-то особенно смотрела на него. Иногда взгляд ее прекрасных голубых глаз заглядывал в его глаза, смущал его. Он что-то читал в этом взгляде, недоумевал и конфузился.

   - Скажете ли вы мне или нет, зачем вы едете в Архангельск? - спросила девушка.

   - По очень важному делу.

   - Нельзя сказать, по какому?

   - Оно не интересно, но секрета, конечно, нет.

   - И думаете вы долго пробыть там?

   - Совершенно неизвестно... Или месяц, или целый год!

   - Год?! - воскликнула Тора. И, подумав, она прибавила: - Но ведь раньше двух недель вы не выедете?

   - Не думаю!

   И, опустив глаза, Тора подумала: "Две недели! За две недели можно многое сделать, но надо, чтобы он бывал у нас всякий день..."

   И, подумав это, она вздохнула.

   В это время Адельгейм с хозяйкой приблизились к ним от окна и сели рядом.

   Тора передала кое-что матери из того, что слышала от Зиммера. И вероятно, дочь сказала что-нибудь взглядом матери, потому что г-жа Кнаус вдруг обратилась к Зиммеру со словами:

   - Я прошу вас быть у нас сегодня вечером. Вы перезнакомитесь со многими очень приятными людьми, и даже с такими, которые когда-нибудь, если вы будете вновь в Петербурге, могут быть вам полезны. Вообще, пока вы в Петербурге, я прошу бывать у нас часто, не стесняясь.

   Зиммер поблагодарил и обещал, но по его голосу можно было догадаться, что это простое вежливое светское обещание, ни к чему не обязывающее.

   Тора при этом как будто встревожилась. Она быстро поднялась и позвала Адельгейма к тому же окну в углу гостиной, у которого он только что шептался с ее матерью. И здесь началось тоже шептание.

   - Господин Адельгейм,- зашушукала весело девушка,- вы меня любите?

   - Это что за вопрос?

   - Говорите, вы меня любите? Много?

   - Конечно! И давно! Да и кто же вас не любит? Весь Петербург...

   - Ну а если любите, то исполните мою просьбу, такую, с какой в другой раз я никогда к вам не обращусь... Привезите мне сегодня вечером Зиммера. И если он сам - один - не захочет ездить к нам, то приезжайте к нам каждый вечер непременно и привозите его с собой. Дайте мне в этом ваше честное слово!

   Адельгейм рассмеялся, подмигнул девушке и выговорил:

   - Понимаю! Сразу победил всех ваших воздыхателей. Даю слово! Но подумайте, Fräulein, если он упрется и не захочет, что же мне делать?

   - Тогда дайте мне слово, что вы будете делать все на свете, чтобы заставить его приезжать. Говорю вам откровенно, он мне - и странно это, почему,- он мне очень, очень понравился!..

   Адельгейм рассмеялся снова:

   - Ведь это не первый раз, Fräulein! Сколько раз я от вас слышал, что молодой человек вам сразу страшно понравился. А потом через недельку вы же мне говорили: "Я ошиблась, он совсем дурак" или: "Он злой клеветник, лгун, хвастун!"

   - Да, может быть, бывало. Но теперь это совсем не то... Вы сами знаете, этот ваш - не таков.

   И, глянув пристально в глаза Адельгейма, Тора вдруг задумалась и почти печально поникла головой.

   - Что с вами? - спросил Адельгейм.

   - Я думаю...- отозвалась девушка,- что он то же самое, что вот мы с братом. Русский немец или немецкий русский. Но он взял все хорошее у немцев и хорошее у русских. Он не сонный, как немцы!

   - Спасибо! - поклонился Адельгейм.

   - Да, вы все сонные! Что же делать? Я правду говорю. Вместе с тем он не грубый, благовоспитан, как немцы. А русские все грубоваты. У него есть ваш светский лоск.

   - Спасибо на иной лад! - снова поклонился Адельгейм.

   - Итак, дайте мне ваше честное слово, что с нынешнего вечера он будет у нас всякий день!

   - Даю в том, что буду стараться, но отвечать, конечно, не могу.

   - Только слово дайте!

   - Постараюсь. В этом даю слово.

  

  

   Адельгейм упорно взялся за своего нового приятеля. Между ними тотчас зашел странный разговор о г-же Кнаус и ее дочери. Зиммер заявил прямо, что Доротея настолько красивая и симпатичная девушка, что он бы не желал жить в Петербурге и часто ее видеть, потому что она опасна для молодого человека.

   - Ею можно увлечься легко! Спасибо, что я отсюда скоро уеду, а бывать у них я не буду.

   Адельгейм насупился:

   - Ну а я вам вот что скажу, мой милый Генрих! Вы мне несколько раз говорили, что никогда не забудете одолжения, которое я для вас сделал, хотя в нем не было ничего особенного. Не взять вас с собой в свой экипаж и не доставить в Петербург было бы поступком совершеннейшего невежи и брюзги, человеконенавистника. Не только вас, но и всякого другого в вашем положении каждый проезжий взял бы с собой. Но вы сами называете это одолжением, которого вы никогда не забудете. В таком случае вы должны отплатить мне. Вы у меня в долгу. Признаете ли вы это?

   - Конечно! - отозвался Зиммер.

   - А если так, то я требую уплаты, а вы должны дать честное слово, что уплатите по моему требованию.

   - Даю! - весело воскликнул Зиммер.-Но какого рода?

   - Остаться. Не уезжать.

   - Как не уезжать? - удивился молодой человек.- Я вас не понимаю.

   - Оставаться здесь, в Петербурге, елико возможно дольше, и затем...

   - Две недели довольно? - перебил Зиммер.

   - Нет! Елико возможно дольше. Неволить вас я не стану и расстраивать ваши дела не стану. Вы по доброй воле останетесь елико возможно дольше. Но это не все! Вы всякий день, вернее, всякий вечер, а то, пожалуй, хоть и раза два в день будете бывать или со мной, или одни у госпожи Кнаус.

   - Зачем? - изумился Зиммер.

   - Затем, чтобы увлечься красавицей Торой и, может быть, понравиться и ей. А может быть, кончить тем, чем кончается любовь молодых людей.

   - Это невозможно! Да она никогда и не пойдет за меня. Я человек с очень маленьким состоянием и не имеющий никакого положения по службе.

   - Зато, милый Генрих, у нее очень большое приданое - наследство, полученное недавно от дальнего родственника, умершего в Курляндии. А что касается до положения, то даю вам честное слово, что муж Торы, крестницы господина Шварца, будет важной персоной через месяц или два после своей женитьбы.

   - Господин Шварц? Кто это?!

   Адельгейм рассмеялся:

   - Только вы, мой милый, прибывший Бог весть откуда и едущий Бог весть куда, к белым медведям, можете задать такой наивный вопрос. Быть может, действительно господин Шварц неизвестен в провинции, но в Петербурге если вы найдете хоть одного человека, не знающего, кто это, то я кладу в заклад тысячу рублей и выиграю! А наша красавица - его крестница. А выйдет она замуж по собственной воле, по собственному выбору, если не будет противодействовать Шварц. Это однажды уже случилось. Но в данном случае я думаю, что вы и Шварцу понравитесь. Там был русский, а вы немец, тот был нахал, вы же скромный молодой человек. Итак, согласны ли вы не оставаться у меня в долгу и отплатить той же монетой?..

   Зиммер задумался и молчал. Лицо его приняло странное выражение. Глаза его заблестели так сильно, что, казалось, в нем происходила какая-то внутренняя тревога, и тревога радостная. А между тем лицо было как будто сумрачно - или же он притворялся и старался сделать лицо задумчивым.

   - Ну что же, какой ответ вы дадите мне? - заговорил Адельгейм.

   - Я не имею возможности отказать вам! Все, что прикажете, то и буду делать! Прикажете бывать у госпожи Кнаус хоть два раза в день - и я буду исполнять ваше приказание, если только они сами меня не прогонят. Но все-таки через две недели, когда я по расчету времени должен получить деньги, я выеду в Архангельск.

   Адельгейм обнял молодого человека и выговорил:

   - Поцелуемся! Умница вы, Генрих! Посмотрите, предсказываю вам, что вы в вашем Архангельске никогда не будете. Незачем будет! Вы найдете ваше счастье здесь, на берегах Невы. Счастье в вашей жизни зависит от прихоти или от одного слова молодой девушки, красивой и милой. И поверьте, что если она сама - не придворная дама, приближенная к императрице девушка, и не важный чиновник, но тем не менее имеет в Петербурге, во всей столице, большее значение, нежели иной именитый сановник, служащий при герцоге.

   Зиммер улыбнулся и казался смущенным.

   И действительно, со следующего дня Зиммер стал бывать ежедневно в доме госпожи Кнаус. Тора была с ним крайне любезна и каждый раз, когда он прощался, настойчиво просила быть снова на другой день, иногда брала с него даже слово, что он непременно будет.

   На третий раз, что молодой человек был в доме Кнаусов, он заметил, однако, что в числе своих новых знакомых лиц, бывавших тоже постоянно у Кнаусов, был один еще сравнительно молодой человек, который странно относился к нему - сдержанно, холодно, будто подозрительно и даже будто враждебно.

   Зиммера, по-видимому, озабочивало это обстоятельство. Он всячески старался догадаться, откуда и отчего явилась эта враждебность в господине Лаксе, чиновнике канцелярии самого герцога.

   Наконец молодой человек догадался... Это было не что иное, как ревность.

   Желая убедиться в этом своем соображении, он однажды заговорил с Доротеей о неприязни, которую заметил в Лаксе.

   - Не обращайте на него никакого внимания! - рассмеялась девушка.- Ну и пускай ненавидит вас.

   - Я не люблю иметь врагов, Fräulein,- заметил Зиммер.

   - Мало что... Не любите... Это от вас не зависит. Врагов наживаешь поневоле - без них и прожить нельзя. И у меня есть, и я сама враг некоторых лиц, и лютый враг!

   - Вы? - улыбнулся Зиммер.

   - Не смейтесь. Я страшным, опасным врагом могу быть, я ничего не делаю вполовину. Я или люблю сильно, или ненавижу и презираю... И тогда я преследую...- И глаза девушки вспыхнули.-Впрочем, вашим врагом я никогда не буду. Не могу быть! - как-то странно добавила Тора.

   Зиммер отчасти понял намек и задумался.

   Однако в этот вечер и особенно на следующий день, благодаря поведению Торы, Лакс стал как будто еще неприязненнее относиться к Зиммеру. Он как будто даже с трудом сдерживал себя, чтобы скрыть свое озлобление.

   И это было так в действительности.

   Лакс, чиновник в канцелярии герцога, был уже с год сильно влюблен в Доротею. При этом он ясно видел, что и девушка благоволит к нему. Прямой его начальник и крестный отец молодой девушки уже давно относился к нему радушно и всячески отличал от других своих подчиненных. Поэтому Лакс имел полное основание думать, что начальнику все известно и что он ничего против его брака с крестницей не только не имеет, а может быть, даже и желает этого.

   Недавнее известие, что Тора получила крупное наследство, конечно, повлияло на Лакса и удесятерило его чувство.

   "Красавица и богачка! - думал и говорил он сам себе.- Да кроме того, впереди блестящее высокое положение. Близким лицом самого герцога можно сделаться... и в конце концов... кабинет-министром бароном фон Лакс!"

  

  

   В числе арестованных и заключенных в большом здании, помещавшемся в глубине двора, принадлежавшего канцелярии герцога, был один, который долго и упорно надеялся на прощение и наконец узнал, что он погиб безвозвратно.

   Это был офицер Коптев, конвоировавший Львовых. Он всячески - через друзей - хлопотал, умоляя о помощи молодого графа Миниха и его отца - фельдмаршала. Но все оказалось напрасно. На его дело, его вину взглянули в канцелярии особенно строго.

   Теперь у несчастного молодого человека оставалась одна надежда.

   Однажды, когда он уже в четвертый раз был вызван снова к допросу, он узнал от Шварца, что будет разжалован и по снятии чина с ним уже будут поступать не как с дворянином: он подвергнется допросу с пристрастием, дабы узнать истину, бежал ли Львов по его неосторожности или плохому досмотру или же бежал с его согласия, быть может откупившись большими деньгами.

   - Дело это так оставить нельзя! - сказал Шварц строго.- Если те, которых вышнее правительство считает нужным арестовать и судить, будут убегать из-под ареста или из-под надзора конвойных, то это поведет к весьма важным последствиям.

   Несчастный Коптев, бледный как полотно, стоял перед Шварцем и весь трясся, как в лихорадке. Наконец он вымолвил, едва произнося слова:

   - Дозвольте мне искупить свою вину, дозвольте мне взяться за розыски Львова! Если я не успею в своем предприятии, то через месяца два-три меня можно разжаловать и судить. Я уверен, что разыщу Львова! Я буду просить, чтобы меня командировали в Калужскую губернию. С людьми, которых мне дадут, я поселюсь около Жиздры и около их имения и уверен, что накрою его. Бежавши, он, наверное, не долго остался на свободе, а, вероятно, вернулся в свои края и поселился, разумеется, не в своей усадьбе, а где-нибудь около, в деревушке. И там я его могу накрыть и привезти.

   - А сами вы не сбежите? - произнес, усмехаясь, Шварц.

   - Прикажите за мной неослабно смотреть всем местным властям или обяжите меня вернуться под страхом смерти. Приставьте ко мне соглядатая, который должен вам обязаться глядеть за мной, не мешать мне действовать в розысках, но смотреть, чтобы я не бежал сам.

   В словах офицера было столько искренности и убедительности, что Шварц, подумав, согласился.

   - Все-таки, скажу, мне кажется ваше предложение сомнительным. Это все очень трудно... И я думаю, что вы сами знаете, что предлагаете вздор, предлагаете исполнить неисполнимое.

   - Божусь Богом! - воскликнул Коптев.- Это даже самое простое дело.

   - Скажите, как вы намерены действовать?

   - Я поеду в Новгород и прежде всего разыщу там хворающего офицера, который мне сдал Львовых.

   - А если он уже выздоровел?

   - Я поеду в Москву и его там разыщу. От него я узнаю подробно, где имение Львовых, и кой-что о семье. Я слышал от старика Львова, что там остались его сестра и дочь...

   - Ну-с, далее...

   - Я поеду в Жиздру и поселюсь там... А для большей предосторожности, на случай, если бежавший скрывается около своей усадьбы, я буду просить дать мне пропускной подорожный указ не на мое имя, а на какое-либо другое...

   - Да, это лучше. Это умно.

   - Если скрывающийся от властей Львов и услышит про меня, то будет обманут именем. А эдак понятно, что, услыхав, что офицер Коптев в пределах его уезда, он тотчас бежит, и все дело пропало... А я уверен, что он около своей вотчины.

   Шварц усмехнулся ехидно:

   - А как же вы в прошлый раз уверяли меня, что беглец был опасно ранен солдатом, и если жив, то валяется где-нибудь в деревушке у мужиков раненый и без всякой помощи?..

   - Я и теперь в это верю, ваше превосходительство!- убежденно проговорил Коптев.- К несчастию, я говорил не с самим убитым солдатом, а знаю все со слов другого солдата.

   - Так вы будете искать в Жиздре раненого, лежащего где-либо в Новгородской губернии? Объяснитесь.

   - Собрав все малейшие сведения о беглеце в его вотчине и узнав наверное, что его нет в Жиздринском уезде, я тотчас вернусь и объезжу все деревушки в уезде, где он от меня бежал. Или в Калужском наместничестве, или в Новгородском - но я найду его и представлю вам! - решительно и энергично кончил Коптев.

   - Тогда вы получите прощение,- сказал Шварц.

   - Надеюсь на эту милость. Я приложу все старания, чтобы загладить свою вину.

   - Сколько вам дать сроку на поиски Львова? - произнес Шварц, задумчиво глядя на Коптева.

   - Трудно сказать, ваше превосходительство! Разыскивание офицера в Новгороде или в Москве, затем прибытие на место возьмут, конечно, около месяца, да там понадобится для обыска месяц-полтора самое большее. И ровно через три месяца я вернусь сам и привезу с собой Львова. Или переберусь для поисков в эти пределы, тогда надо положить еще месяц.

   - Хорошо! Я вам верю и распоряжусь!

   Через несколько дней молодой офицер с тремя данными ему в помощь дельными молодцами собирался выезжать из Петербурга. Двое из них были довольно искусные сыщики, третий - гвардейский солдат Прохоров. Однако, тайно от Коптева, этому солдату было внушено присматривать за своим начальником и в случае неуспеха его задачи строже глядеть, чтобы офицер сам не вздумал бежать.

   Прохоров, по прозвищу Жгут, умный и расторопный, бывалый и видавший виды, был очень польщен таким поручением и отвечал головой, что будет служить Коптеву в его деле верой и правдой, а в случае сомнения в начальнике от неудачи в розыске зорко присмотрит за ним самим.

   Коптев получил подорожный лист и указ из канцелярии на имя подпоручика Лаврентьева, офицера, недавно еще служившего в распоряжении Шварца, но умершего лишь за неделю пред тем.

   За три дня до выезда Коптев, сидевший безвыходно дома и все обдумывавший свое предприятие со всех сторон, вдруг оживился, приободрился. Он додумался до чего-то, что показалось ему залогом успеха.

   Он явился тотчас к Шварцу и объяснился...

   - Вы совсем молодец. Вы умница! - сказал Шварц, узнав от офицера про его измышление и выслушав все доводы.

   Коптев просил дать ему другие документы. Не на имя Лаврентьева, а на имя капитана Андрея Львова.

   - И чин важнее... и фамилия понятнее...- сказал он.- Я побываю в вотчине у барынь и подружусь с ними в качестве дальнего родственника, про которого забыли... и в качестве родни возьмусь якобы хлопотать и о старике, и о беглеце-сыне. Да бегун и сам ко мне явится!

   - Молодец! Прямо молодец! - воскликнул Шварц.

   Чрез три дня из Петербурга выезжал в двух бричках с тремя солдатами капитан Львов.

   Названец был радостен и уверен в успехе.

  

  

   Прошло более двух недель, что Адельгейм в первый раз привез к своим старым друзьям найденыша на Новгородской дороге. Теперь его забавляло соперничество двух влюбленных в молодую Тору. Кроме того, его веселило, что найденыш брал верх над чиновником канцелярии герцога. В домике г-жи Кнаус по-прежнему ежедневно бывало много гостей; и было в особенности весело по вечерам. Зиммер, видимо увлеченный девушкой, бывал всякий день, иногда по два раза, и молчал об отъезде.

   Адельгейм, пробыв несколько дней в Петербурге, снова выехал, не говоря куда. По нескольким неосторожным словам г-жи Кнаус ее друзья знали, что Адельгейм постоянно командируется самим герцогом в разные пункты России, иногда очень далеко, по самым разнообразным, иногда очень важным делам.

   Зиммер, оставшись один в квартире своего нового покровителя, конечно, продолжал и один бывать у Кнаусов. Юная Доротея была с ним не только особенно и исключительно любезна, но положительно неравнодушна к нему. Все знакомые уже заметили ее благорасположение к вновь явившемуся молодому человеку, и никто не мог удивляться этому, так как нельзя было положительно ничьего найти против него. Он был умен, вежлив, скромен и равно любезен со всеми.

   Но, однако, всем, даже г-же Кнаус и даже отчасти самой Доротее, казалось в этом Зиммере что-то особенное, что выразить было бы трудно. Какая-то постоянная забота, пожалуй, даже тревога, изредка нападавшая сильная задумчивость и отсюда какая-то загадочность. Как будто молодой человек был под гнетом чего-то и старался скрыть это.

   Однажды, когда Доротея заметила ему откровенно, что в нем есть какая-то странность, Зиммер смутился и заявил, что у него есть крайне важное дело в Архангельске, от которого зависит его благосостояние. Он может сделаться богатым или стать совершенно нищим.

   Тора передала это матери и брату, а затем и все знакомые узнали это, и загадочная личность была разгадана тотчас и просто.

   За все это время Тора очень часто уговаривала Зиммера не ездить в Архангельск, оставаться в Петербурге, но, узнав, что там решится дело первостатейной важности, она спросила, нет ли возможности устроить это дело, послав кого-либо другого вместо себя. Зиммер объяснился с девушкой откровенно, и выяснилось, что если бы у него была протекция в Петербурге или если бы он сам был на службе, то, конечно, дело уладилось бы.

   - Так очень просто! - воскликнула Тора.- Вам надо тотчас же поступить на службу! Я могу вам это устроить самым простым образом. Мне стоит только сказать несколько слов моему крестному отцу.

   Зиммер ничего не отвечал и казался в нерешительности, принять ли предложение молодой девушки.

   Через два дня после этого разговора Тора объявила Зиммеру, чтобы он был непременно у них на другой день ровно в четыре часа, и взяла с него честное слово, что он будет. По лицу и голосу молодой девушки можно было догадаться, что это не простое приглашение на чашку кофе, а нечто важное.

   В назначенный час он явился. Тора, веселая, заявила ему, что через несколько минут решится его судьба, ибо она сделала все от себя зависящее, но успех, конечно, зависит от него самого - Зиммера. Он должен понравиться тому господину, который сейчас приедет к ним в гости.

   - Если вы ему понравитесь, то все устроится. Я надеюсь, что вы догадываетесь, кому мы вас сейчас представим?

   Зиммер, конечно догадался, но все-таки отвечал, что не знает.

   - Сейчас будет здесь крестный отец, господин Шварц. Вы, вероятно, знаете, какое это важное лицо в Петербурге? Он одно из близких лиц к самому герцогу.

   Действительно, через четверть часа подъехала к домику большая карета, запряженная красивыми лошадьми, с ливрейными лакеями на запятках.

   Войдя в дом, а затем в гостиную, господин Шварц запросто расцеловал Доротею и Карла, а затем, поцеловав ручку вышедшей в гостиную г-жи Кнаус, заговорил с ними, как всегда, по-немецки.

   - Зачем ты меня заставила непременно сегодня приехать? - обратился он к крестнице.

   - У нас к вам просьба! - весело заявила Тора.- Мы вам сейчас представим молодого человека и будем за него просить...

   - Ну, так!.. Вечно одно и то же! Если бы я брал к себе всех, кого ты мне рекомендовала и навязывала, то теперь у меня бы набрался целый полк. И в числе прочих было бы по крайней мере дюжины две никуда не годных, ленивых или непутных молодых людей.

   - Нет, этот не таков и вам может понравиться! - сказала г-жа Кнаус.- Только у него есть один недостаток. Не важный, но именно такой, какой вы не любите,- то, что вы людям не прощаете.

   - Что такое? - спросил Шварц.

   - Он немец, с детства проживший в России, отлично говорящий по-русски.

   - И забыл свой родной язык! - выговорил Шварц и сухо, презрительно засмеялся.

   - Да, правда!

   - Да, сотый раз скажу вам, Frau {Фрау (нем.) - обращение к женщине.} Амалия, худшей рекомендации для немца быть не может. Вы знаете, как я вас люблю, и давно, и как люблю вот их обоих,- показал он на молодую девушку и ее брата,- а между тем и вам никогда не прощу этого. У Торы и у Карла невозможный, срамной немецкий акцент, и я уверен, что они по-русски думают.

   Госпожа Кнаус не поняла, дочь ее тоже, и собирались уже спросить, что хочет сказать г-н Шварц, но Карл предупредил их:

   - Это правда, вы правы! Мама думает по-немецки, а я и сестра положительно по-русски.

   - Ну вот, это срам, это позор! Если бы все немцы поступали так, живя в других странах, то это было бы равносильно предательству своего отечества. Немцы за границами своего государства, находясь среди иноплеменной нации, должны стараться других обучить своему языку, а не учиться умышленно их языку. Возьмите меня в пример. Я в России с того самого дня, когда государыня вступила на престол, вот уж, стало быть, десять лет приблизительно, а я едва знаю пятьсот русских слов и стараюсь неправильно ими пользоваться. Я говорю по-русски только с теми, кто мне нужен, полезен, а по-немецки ни слова не понимает. А вы хотите мне теперь рекомендовать молодого человека, который, так же как и вы, природный немец и позабыл свой язык.

   - Он не позабыл его! - вступилась Тора.- Он очень хорошо говорит, но только с особенным выговором, который... который...

   И Тора несколько сконфузилась и запнулась.

   - Что же? - спросил Шварц.

   - Его выговор таков, что он даже хуже моего...

   Шварц усмехнулся, потом покачал головой:

   - Ну, милая Тора, выговор немецкий у немца, который хуже твоего выговора,- это, должно быть, что-нибудь ужасное.

   - Зато он умный, честный, дельный, трудолюбивый! - воскликнула Тора.

   - Вот как! На основании чего же ты одарила его всеми этими качествами? Давно ли вы его знаете?

   - Две недели! Даже больше...

   Шварц рассмеялся:

   - Что же вы хотите? Что я должен для него сделать?

   - Он бы желал быть на службе, и именно у вас, чтобы посвятить себя, все свои силы делу, которому вы отдали всего себя.

   Шварц присмотрелся к лицу девушки и выговорил:

   - Вот уж как стала ты изъясняться! Впрочем, ты это повторяешь мои слова, которые я часто говорю при тебе. Ну, хорошо! Пришли мне своего любимца, я погляжу на него, но скажи мне прежде всю правду. Если солжешь, то все равно твоя мать не солжет и скажет правду. Неужели это опять избранник твоего сердца?

   Тора слегка покраснела, хотела что-то ответить, произнесла несколько слов без связи и смолкла.

   - Вы отчасти правы,- заговорила г-жа Кнаус,- он ей действительно нравится, но до того, что вы думаете, еще далеко. Впрочем, увидим - и я, и вы. Почем знать, может быть, он в самом деле окажется таким, каким нам кажется,- вполне порядочным человеком.

   - Никогда!..- вскрикнул Шварц.- Повторяю: молодой малый, умный, как вы говорите, отказавшийся от своего языка, сделавшийся почти русским, не может быть порядочным человеком!..

   Шварц излагал это настолько резко и стал настолько хмур, что г-жа Кнаус и ее дети как бы вдруг присмирели и притихли. Они знали, что Шварц упрям, а в упрямстве своем как бы прихотлив. Он часто легко соглашался исполнить какую-нибудь довольно мудреную просьбу с их стороны, и часто самое простое дело, которое зависело от одного его слова, он отказывался исполнить наотрез. И никогда нельзя было догадаться, что им руководит, если не простая прихоть вдруг заартачившегося человека.

   Тора, собиравшаяся уже сказать Шварцу, что молодой человек у них в доме, в соседней комнате, и что она может представить его тотчас же, теперь не решалась. Она переглядывалась с матерью, как бы предлагая ей взять это объяснение на себя.

   Госпожа Кнаус тоже не решалась. Она не боялась Шварца, но не любила его сердить. Среди наступившего молчания Карл звонко рассмеялся и выговорил, обращаясь к Шварцу:

   - Смотрите! Поглядите! И мутерхен {Маменька (нем.).}, и Тора испугались вас! Их хитрая затея не удалась! А знаете ли, что они затеяли?

   Веселое лицо и смех Карла как бы подействовали на Шварца. Лицо его прояснилось:

   - Что именно? Какой заговор?

   - Да ведь этот обруселый немец, такой же, как и я, здесь, в доме! Мы хотели его вам сегодня же здесь представить.

   Наступ