Салиас Евгений Андреевич - Фрейлина императрицы

p;    - Пожалуй, что так!- отозвался Карлус, смеясь.- Даже и теперь страшно. Сто верст! Шутка!

   - Ну, а теперь дело сделано. Уж едем,- весело сказал Яков.- Через сутки все будет кончено, даже деньги в тележке будут лежать. Что ж, жалеешь, что ли, что взялся мне услужить?

   - Нет. Что ж! И то правда... Кони хорошие. Живо съездим. А коли ты хозяину заплатишь вдвое, то все равно никто в обиде не будет.

   - Так ты не сердишься на меня за обман?

   - За что же? Стоит ли...

   Приятели припустили лошадей... Добрые кони пролетели бодро верст тридцать, но затем начали приуставать... Карлус предложил другу отдохнуть в знакомой деревушке, но Яков не согласился, говоря, что заранее решил отдохнуть и покормить лошадей в одном местечке, где у него есть родственник.

   Действительно, проскакав не кормя около пятидесяти верст и достигнув местечка, Яков завернул во двор и вызвал хозяина.

   - А, здорово...- воскликнул этот.- Твои тебя поджидают здесь уже двое суток.

   - Доброе дело,- отозвался Яков, вылезая.

   - Кто такие тебя поджидают?- удивился Карлус.

   - Входи, увидишь... Народ веселый... Мои земляки,- смеясь, сказал Яков.

   - Твои земляки...- проговорил Карлус, будто робея.

   - Ну да... Подумаешь, диковину я сказал...

   - Зачем они тут? Почему же ты мне ничего о них не говорил? Не сказал, что тебя тут будут ждать эти земляки?

   - Зачем говорить? Вот теперь все узнаешь. Слезай!

   Карлус, сам не зная почему, в сомненье сидел на тележке и медлил слезать и входить в дом. Какое-то тревожное чувство внезапно сказалось в нем. Странный ли голос Якова или странный, будто насмешливый, взгляд хозяина двора - не известно, что подействовало на Карлуса, но он оторопел и не двигался.

   - Чего же ты?- весело и небрежно спросил Яков.

   - Зачем ты таил все это?..- начал было Карлус.

   Но Яков громко расхохотался.

   - Ты ведь робеешь. Ей-Богу, робеешь... Чего только - сам не знаешь. Что ж мы здесь тебя зарежем, что ли? Зачем? Ограбить? Что грабить? Платье твое или несколько гривен в кармане?

   - Нет. А вот этих чужих коней вы угоните!- резко, сердито вымолвил Карлус.- А меня бросите здесь. Я ворочайся в Вишки и расплачивайся за тебя. А кони и телега - дорогие. Я их в три года не уплачу...

   - Полно. Стыдно, Карлус. Ей-Богу, стыдно! А еще приятель! Вылезай-ка. Вот тебе Господь на небеси, что я лучше тебя самого украду, чем твоих коней.

   Карлус неохотно и нерешительно вылез из тележки. Хозяин двора принял лошадей, и приятели вошли в горницу.

   Тут на полу крепко спали и храпели двое дюжих молодцов...

   - Ну и мы так-то ляжем. А выспавшись, все двинемся за моим кладом!- сказал Яков.- До него отсюда еще верст сорок. А ты, Карлус, не тревожься... Не все то дурно, что удивительно...

   - Когда же мы проснемся? К вечеру?

   - Да, конечно, к вечеру. Ночью и поедем. Мое дело нельзя днем делать. Кони отдохнут, и мы тоже. Ночью проедем, на заре все дело обделаем вчетвером. Лихо обделаем.

   - Зачем ты таил от меня, что будет еще двое помощников?- продолжал сомневаться Карлус.

   - Э-эх, право...- нетерпеливо отозвался Яков.- Ложись. Спи!

   Сказав это, Яков разостлал свой кафтан на пол и лег. Карлус постоял минуту и сделал то же самое.

   "Что ж, в самом деле, я оробел. Чего же?- думал он.- Резать им меня не за что. Лошадей бы не угнали они. Так я не дам, подниму деревню... Тут у меня знакомый живет. Догоним верхами и отобьем".

   Карлус успокоился несколько, но чрез несколько минут, когда Яков уже храпел, он снова думал:

   "Если я с ними поеду, то они меня середи дороги выбросят, а сами лошадей угонят. Я лучше предложу Якову здесь других коней нанять. А на этих вернемся в Вишки. Этак вернее".

   Карлус тревожился все более и более, сам не понимая и не отдавая себе отчета, почему он подозревает приятеля и сомневается в его истории насчет зарытых денег. Сомнение не только не уменьшалось, но все сильнее росло и западало в душу. Карлус решил окончательно не ехать далее на тех же лошадях, а предложить Якову нанять других.

   "Этак вернее".

   Карлус все-таки заснул... Долго ли и крепко ли он спал - он не знал. Но когда он очнулся, то на дворе была уже ночь, а в горнице был мерцающий свет от месяца, смотревшего в окно. Карлус, прийдя окончательно в себя, хотел привстать и вдруг почувствовал что-то особенное, чего он сразу даже и понять не мог. Он был скручен бечевой по ногам и по рукам, и хотя слабо, но тем не менее достаточно, чтобы не иметь возможности двинуться, встать и пойти. В горнице никого не было;

   - Ох, злодеи...- воскликнул он.- Да и я-то хорош... Украли! Угнали! А я теперь расплачивайся за коней из жалованья своего...

   Карлус попробовал порвать бечеву, дернул руками и ногами, но путы только пуще впились ему в тело. Он стал кричать отчаянным голосом.

   - Эй, не ори!- послышался за дверью голос хозяина двора, и плотный мужик вошел в горницу.- Чего орешь? Зарезали, что ли, тебя...

   - Разбойники!.. Угнали коней!.. Ты думаешь, что я оставлю тебя. Врешь. И ты у меня в ответе будешь... Развязывай путы... Живо.

   - Развязывать?- хладнокровно сказал мужик.- Дурень! Нешто затем тебя связали, чтобы по твоему указу развязывать. Обожди.

   - Чего ждать? Того, чтобы они за сто верст коней угнали!- крикнул Карлус.- Да ведь ты-то здесь. Тебя-то я притяну за конокрадство.

   - Ничуть не угнали и не сграбили. Полно врать-то. Лежи смирно.

   - Где ж Яков?

   - Ушел и сейчас придет. И молодцы его тоже с ним придут.

   - А кони с телегой?

   - Здесь, на дворе. Где были, там и стоят.

   - Зачем же я связан?

   - Почем я знаю. Говорят, что так нужно. Мое дело сторона.

   Хозяин двора сел спокойно на скамью. Карлус, лежа на полу в путах, стал снова повторять те же вопросы в десятый раз, но мужик зевнул несколько раз сладко и продолжительно и не ответил ни слова.

   - Будешь ты говорить, чертова морда!- крикнул Карлус нетерпеливо.

   - Нет, не буду, дурак,- тихо ответил мужик, зевнув еще раз...- Лежи, сейчас придут.

   Не успел он выговорить эти слова, как около избы раздались голоса и шаги. Чрез мгновение в горницу вошел Яков.

   - А, приятель. Проснулся?- вымолвил он весело.- Но голос его был точно другой и странно поразил Карлуса. Это был такой пренебрежительный голос, как если бы Яков был начальником или барином Карлуса.

   - Что ты со мной делаешь! Как ты смеешь, проходимец, меня вязать!- крикнул он вне себя.

   - Лежи смирно. Сейчас запрягут коней. Мы тебя посадим и повезем,- вымолвил Яков холодно.

   - Куда?..

   - Если ты будешь сидеть смирно, ничего тебе худого не будет. Понимаешь? Если ты будешь орать или биться, то я тебя выпорю. И буду я тебя пороть до тех пор, пока ты не смиришься.

   - Как ты смеешь...- заорал Карлус и, сделав тщетное усилие подняться, он стал злобно и во все горло кричать по-русски и по-латышски:- Помогите... Разбой... Помогите... Палидзиат!

   Голос его среди ночи раздавался на всю деревню.

   - Замолчи. Слушай меня. Я не разбойник,- заговорил Яков.- Чрез час придет грамотный человек, которому ты поверишь больше, чем мне. Ну, вот я ему покажу, какая у меня есть бумага. Он прочтет ее тебе, переведет по-польски. И ты поймешь, что я тебя имею власть увезти с собою куда нужно, куда мне указано. Понял?

   Карлус замолчал и тяжело вздохнул. "Что же это такое, Господи?" - думалось ему.

  

  

   Прошла неделя, прошел месяц, два, и никто более не видел, никто даже не слыхал ничего ни о Карлусе, ни о Якове. Они исчезли бесследно. Только один след был... След коней...

   В ста верстах от Вишек, на большой станции тракта, видели отдыхавших четырех путников, и из них один показался местным жителям похожим на буфетчика гостиницы в Вишках, которого все хорошо знали в округе. Остальные трое были совершенно неизвестны, и, по-видимому, все трое москали. Но если бы даже насчет Карлуса и ошиблись, то, по описанию тележки и пары дорогих зирксов, в Вишках не сомневались, что это именно были угнанные кони.

   Разумеется, исчезновение Карлуса было таким событием в Вишках, о котором все от мала до велика долго толковали, теряясь в догадках. Никто не мог думать, что Карлус бежал ради конокрадства, бросив жену и детей в Дохабене. Следовательно, главный мошенник был не известный никому московец Яков. Но каким образом уехал с ним Карлус? Очевидно, против воли, увезенный силком.

   Видевшие Карлуса добавляли, что он один из всех четырех был как бы болен или насмерть перепуган. Трое незнакомцев как бы сторожили его на станции, и близко никого к нему не подпускали.

   - Но куда же его повезли? Зачем его увезли?- говорилось повсюду со страхом.

   В семье Карлуса его исчезновение разразилось, конечно, как громовой удар. Несчастная Марья свалилась при известии с ног, лежала долго без сознания, затем начала бредить, и кончилось тем, что заболела горячкой. Дети несколько дней проходили перепуганные, выли, ревели, дико озираясь на всех. Одна молоденькая Софья была спокойнее, но много плакала по отцу. Ксендз, узнав об исчезновении Карлуса, прямо тотчас же объяснил обитателям Дохабена, что Карлус схвачен москалями и увезен в Россию. По всей вероятности, его или сошлют в Сибирь, или засадят в крепость, а быть может, просто голову отрубят.

   - И это следовало ожидать,- сказал он.- Я это предсказывал. Москали его, верно, давно разыскивали.

   И посоветовал тайком дать знать о приключении всей родне, ради того чтобы они были осторожнее.

   Пока Марья была больна, сделать это было невозможно. Женщина поправлялась медленно, но наконец снова была на ногах. Не имея возможности примириться с тем, что Карлус навсегда исчез и что она никогда не увидит его, Марья деятельно принялась за розыски. Она была уверена, что муж попал к разбойникам.

   Содержатель "виасибас намс" поддерживал в ней эту веру. Он сомневался, чтобы русский император стал посылать из Москвы ряженых солдат или каких-то поверенных для того, чтобы тайком или обманом похитить Карлуса.

   Вскоре Вишки и Дохабен разделились поровну на два лагеря: одни были мнения содержателя гостиницы, другие мнения дохабенского ксендза. Много было толков, много споров и горячих прений в продолжение долгого времени о том, как и куда бесследно сгинул "пара бралис" - царский брат.

   Прежде всего Марья решила обратиться за советом к Христине и попросить у нее немного денег, чтобы назначить награду тому, кто разыщет пропавшего Карлуса.

   Чрез неделю женщина была уже в деревушке Кегема.

   Муж и жена Енриховы были поражены вестью, но оба подтвердили в Марье уверенность в том, что Карлус сделался жертвою каких-нибудь конокрадов или разбойников. Христине казалось нелепым, что русская царица станет таким способом похищать Карлуса. Если бы за кого и пожелали москали приняться, то, конечно, прежде всего за нее, Христину, как за главную виновницу, открывшую все о себе и о своих братьях.

   Конечно, Вульфеншильд, узнав о прибытии Марьи, вызвал ее к себе в дом и тоже расспросил обо всем.

   С тех пор, что Христина повидалась в Риге с своею царицей, Вульфеншильд обращался с семьей Енриховых несколько мягче и теперь особенно интересовался их судьбою, ибо надеялся, что это родство в будущем принесет ему какую-нибудь выгоду. Он точно так же отнесся к делу. Ему показалось тоже нелепым, чтобы Карлуса похитили москали, как бы какую красную девушку или как цыгане воруют детей. Шляхтич буквально повторил то же, что говорил содержатель гостиницы в Вишках.

   - Захотели бы взять,- сказал он,- чтобы увезти в Москву, так прислали бы двух или трех солдат.

   К удивлению не только Марьи, но и семьи Енриховых, пан Вульфеншильд дал тоже немного денег, чтобы облегчить розыски Карлуса.

   Христина дала своей невестке один червонец на дорогу. Вместе с этим она посоветовала Марье поручить розыски Дириху. Он, по ее мнению, как ямщик, постоянно разъезжающий, может через своих товарищей ямщиков распространить на целую округу известие о пропаже Карлуса и обещание о награде за его нахождение.

   - Хлопочи,- прибавила Христина.- Я думаю так же, как и наш пан, что не москали увезли Карлуса. Воры угнали дорогих коней, а Карлуса, так как может донести, кто конокрады, они убили или держат у себя в неволе, запертым в подвале или где-то в лесной сторожке, пока не переберутся воровать в другую округу. Такие примеры бывали.

   Марья пустилась снова в путь и через неделю была на станции, где жил Дирих.

   Он только что выехал с каким-то проезжим, но, вернувшись через несколько часов, был точно так же перепуган известием. Конечно, он тотчас же согласился разыскивать всячески брата, однако сомневался, чтобы Карлуса похитили какие-либо разбойники.

   - Прежде бывали здесь шайки,- говорил он.- Постоянно грабили проезжих. Бывало, месяца не проездишь, чтобы кого-нибудь не ограбили. Только нас не трогали и даже просили всегда побольше возить народа, да потише, чтобы легче было ловить!- добродушно пояснил он.

   Марья подробно выспросила у Дириха, как пробраться к золовке Якимовичевой. Путь был не малый, так как Анна жила в польских Лифляндах. Марья, однако, решилась побывать непременно и у умной Анны.

   Никогда еще не видав семьи Якимовичевых, Марья знала от мужа, что его сестра - женщина особенного ума и решительности. Вообще Марья была о ней самого высокого мнения.

   - Ведь она почти приказчицей у своей панны!- часто говорил ей муж.

   Дирих подробно рассказал Марье, как проехать через границу, и даже пообещался проводить ее верст хоть за сто.

   Однако за одну ночь, что пробыла Марья в доме Дириха, все изменилось.

   За эту ночь латышка убедила своего Дириха, слепо повиновавшегося ей, что нужно поступить совершенно иначе. Для нее не было ни малейшего сомнения, что Карлус взят москалями и что он, Дирих, будет точно так же взят в скором времени.

   - Все это виновата Христина,- сказала Трина своему сожителю.- Она разъяснила царице, где мы все живем. И вот баб: Христину, Анну, Марью или меня - не тронут, а мужиков, Карлуса и тебя, москали непременно решили не оставлять на свободе. Стало быть, надо ожидать в скором времени, что таким же или иным способом возьмут и тебя.

   Дирих был поражен и поверил сразу.

   - Что же нам делать, Трина?

   - Да ты не согласишься. Я знаю, что делать. Да ты, осел, упрешься,- сказала Трина.

   Действительно, когда латышка объяснила своему сожителю, что, по ее мнению, следует предпринять, то Дирих растерялся, смутился и стал отказываться.

   Однако через два часа переговоров среди ночи и, конечно, шепотом, чтобы не могла ничего слышать Марья, спавшая в соседней горнице, Трина все-таки убедила:

   "Поскорее, не теряя ни дня, сбыть Марью с рук и заняться не Карлусовой, а своей собственной судьбой".

   Хитрая и умная латышка быстро подготовила почву для соглашения. Все утро она охала на все лады, дивясь, как Марья могла отлучиться из дому после такого казуса с мужем.

   Если и впрямь, говорила она, не разбойники, а москали выкрали Карлуса, то могут точно таким же образом явиться и покрасть детей. И кто защитит их? Уж, конечно, не пан Лауренцкий, который от московских солдат или простых сыщиков спрячется сам в подвале или в стоге сена.

   - Да ведь и я бы не могла защитить их,- отозвалась несколько встревоженная Марья.

   - Вестимо. Но зато тебя бы взяли вместе с ними. По крайней мере, не разлучили бы. А ведь теперь ты можешь вернуться из своего путешествия к Якимовичам и найти дом пустым. Хорошо, если ты после, тоже взятая, увидишься с мужем и детьми.

   - Что же мне делать?- говорила уже совершенно смущенная женщина.

   Дирих предложил сестре возвращаться немедленно домой и сам вызвался ехать к Анне Якимовичевой, чтобы вместе обсудить дело и начать розыски, но, разумеется, на деньги Марьи.

   Женщина с радостью дала брату два червонца, а сама в сумерки, встревоженная всем, что красноречиво наболтала ей хитрая Трина, пустилась домой, прося Бога найти лишь детей целыми и невредимыми в Дохабене.

   А через несколько часов после ее отъезда в избе Дириха шла спешная укладка и сборы. Ямщик уже получил расчет от хозяина.

   Немало удивился содержатель станции и другие ямщики и их жены, узнав, что Дирих с латышкою покидают хорошую избу, за найм которой вперед уплачено, и бросают целую десятину, засеянную хлебом.

   Разумеется, Дирих не объяснил никому ничего, а сказал, что один из проезжих нанял его в кучера, верст за сто от места. Должно быть, Дирих лгать не умел, потому что на его лице и в глазах все прочли, что есть нечто другое, побуждающее его быстро и без оглядки, бежать со станции.

   В тот же вечер на телеге было свалено все небольшое имущество Дириха и Трины. На воз была посажена младшая девочка, а старшая, вместе с матерью и Дирихом, пошла пешком.

   К утру путники были уже верст за двадцать от деревушки и остановились в поле отдохнуть. Путь их был действительно к польской Лифляндии, но, добравшись через неделю до местечка Губно, Дирих оставил семью, пристроив на заезжем дворе, а сам пошел искать себе место в батраки.

   Не более как через сутки и Дирих, и латышка уже нанялись к купцу, у которого были большие огороды. Однако нанялся к огороднику не Дирих Сковорощанек, не поляк и католик, не тридцати пяти лет мужик, а нанялся Юррэ Чамарый, латыш, пятидесяти лет и по вероисповеданию униат. Иначе говоря, по научению Трины, перед отбытием со станции Дирих, напоив одного из товарищей ямщиков допьяна, просто-напросто украл у него из кармана его билет.

   - Ну, теперь здесь,- шутила Трина, довольная и счастливая,- никакие москали, буде станут разыскивать Дириха Сковорощанка, не найдут нас ни за что. Сто раз пройдут и проедут они мимо Юррэ Чамарого и не догадаются, кто этот Чамарый.

   Поселившись здесь, Дирих и Трина не могли, конечно, узнать, насколько умно и хитро они поступили.

   Не далее как через месяц после того, как Дирих получил свой расчет у содержателя станции, в Вишках и Дохабене появились какие-то две личности и, расспросив подробно о том, где живет и что делает брат Карлуса Сковорощанина, направились на ямскую станцию. Здесь они узнали, что Дириха давно нет, а куда он отправился - неизвестно.

   Обе таинственные личности в продолжение еще почти месяца сновали по всей округе, разыскивая Дириха, чуть не обшаривая каждую деревушку и каждый поселок. Они говорили, что Дирих разыскивается за убийство проезжего. И, несмотря на то, что в этом объяснении не было ничего особенного, никто этому не поверил. Сами эти личности, плохо говорившие по-польски и вовсе не говорившие по-латышски, были подозрительны для всех.

  

  

   Однажды в Дохабене, на огороде, среди высокой конопли, сидели на земле двое - чернобровая красавица, очень молоденькая, живая и вертлявая, а около нее, полулежа у гряды, белокурый, рослый малый лет двадцати, с простовато-добрым лицом.

   Это были друзья с детства: "ганс", то есть пастух Дауц Цуберка, и Софья Сковорощанка.

   Прежде они не только видались просто, не скрываясь и не таясь ни от кого, но даже проводили иногда целые дни вместе.

   Теперь же их дружба, перешедшая в иное чувство, стала предметом как насмешек дохабенцев, так и гонения со стороны родных Софьи. Нищий бобыль и деревенский "ганс" не мог быть парой для девушки, отец которой был не простой крестьянин, а лакей, платящий большой оброк своему пану и живущий богато.

   Теперь Марья приказывала сыновьям - Антону, уже восемнадцатилетнему парню, и даже мальчугану Мартыну - следить за сестрой, чтобы она не водилась с Цуберкой. Если б латыш был поменьше ростом и послабее, то Марья приказала бы даже старшему сыну побить возлюбленного сестры, но Цуберка был такой дюжий парень, что с ним и мужику в драку вступить было бы опасно.

   Пользуясь исчезновением отца и горем и убитостью матери, Софья стала чаще и подолгу видаться с возлюбленным, скрываясь, однако, от приставленных к ней надзирателей-братьев.

   Беседа влюбленной парочки на этот раз была особенная. Софья тихо уверяла Цуберку, что, благодаря внезапно придуманному ею плану, хитро обдуманному, больше вероятия, что она выйдет за него замуж. Цуберка только косматой головой встряхивал и глуповато взглядывал на Софью.

   Переговорив, они молча сидели, глядя друг на друга, когда внезапно Софья услыхала шаги в коноплянике.

   - Антон крадется!- шепнула она.- Увидит - мы его обругаем. Чего бояться?

   Шаги приближались, и вдруг среди высокой конопли показалась такая фигура, что Софья дико взвизгнула и бросилась с места в сторону... Цуберка шаркнул тоже зайцем в другую сторону. Такого гостя и он оробел пуще самого черта.

   Фигура, очевидно нечаянно наткнувшаяся на влюбленную парочку, был барин-москаль, из тех, что уже побывали раз в Дохабене, разыскивая Дириха.

   И Софья, и Цуберка хорошо узнали москаля, ибо когда-то немало глядели на него с трепетом.

   Разумеется, девушка бросилась бежать домой и всполошила семью известием о появлении страшного гостя.

   - Не ошиблась ли ты?- спрашивал Антон.

   - Москаль! Москаль! Вот как видела. И Цуберка видел. Москаль!- повторяла Софья.

   Действительно, в Дохабене появились снова те же две странные личности. В тот же день вся деревня была на ногах, а гости явились в дом к Сковорощанке и, уже не скрывая своего происхождения и звания, объяснили Марье, что они присланы из Москвы, чтобы предлагать Дириху, а равно и Марье с детьми ехать в Россию.

   - Там вы увидитесь и с Карлусом Самойловичем,- заявили они.

   Марья, ее сыновья и дочь, конечно перепугавшись насмерть, тотчас дали знать об ужасных гостях, являвшихся уже второй раз, как пану, гостившему у соседа, так и ксендзу.

   Тот и другой немедленно явились и нашли у Марьи двух чисто одетых молодцов, из которых один казался простым солдатом, а другой скорее смахивал на офицера. Но одеты они были одинаково, в простых кафтанах и шароварах, с высокими сапогами и в шапках вроде гречневиков.

   Появление ксендза и отсутствовавшего пана шляхтича как будто сначала несколько озадачило обоих. Но затем тот, который казался скорее барином и офицером, чем простым солдатом, отрекомендовался письмоводителем московской берг-коллегии и объяснил, что ему дано поручение от одного именитого боярина пригласить как Дириха, если он найдется, так и Марью с ее детьми ехать в Москву и получить выгодное занятие.

   - Может быть, там они и разбогатеют,- повторял чиновник.

   Пан Лауренцкий заявил, что господин секретарь берг-коллегии может увезти с собою Марью с детьми, но предварительно купив их у него, так как они его крепостные и он их даром никому не отдаст. Пан Лауренцкий думал, что на этом прекратится весь разговор. Но, к его удивлению, москаль стал торговаться и предлагать сумму, которая смутила небогатого шляхтича.

   Москаль предлагал сто рублей за женщину с шестью детьми, из которых только один старший сын мог считаться уже хорошим работником. Это была огромная цена.

   Пан Лауренцкий оторопел, не согласился тотчас, а попросил себе сутки на размышление. Вернувшись домой, он уже боялся только одного, что как бы москаль не раздумал и не уехал или не предложил бы вдруг двадцать пять рублей.

   Лауренцкий отдал бы всю семью и за пятнадцать рублей, но ему жаль было расстаться с красавицей Софьей, на которую он имел уже свои виды. Впрочем, за сто рублей московских Лауренцкий с радостью соглашался пожертвовать и чернобровой Софьей.

   Пан уже собирался в тот же вечер снова объясниться с чиновником берг-коллегии, но к нему неожиданно явился ксендз.

   - Поймите, пан,- сказал он,- в чем дело. Карлуса похитили москали хитростью. Взять его силою они не хотели, чтобы не нашуметь во всем нашем округе. Теперь точно таким же образом... заметьте это, пан, тем же самым манером, ничего о себе не объясняя, разыскивали они Дириха Сковоротского и, нигде не найдя, явились и предложили вам уступить семью Карлуса. Если бы можно было украсть женщину и шестерых детей без шума, заманя их куда-нибудь, то поверьте, что ни Марьи, ни детей ее не было бы теперь уже в Дохабене. Но так как выкрасть целое семейство мудренее, чем одного человека, то вот они поневоле и явились торговаться с вами. По чьему указу они так делают? Кому интерес и выгода получить семью Карлуса? Конечно, русскому царю! А как вы полагаете, что может дать за свою прихоть или за какую-нибудь крайнюю нужду русский царь? Представьте себе, что царю или царице русским позарез хочется или даже необходимо заполучить к себе в Москву Дириха и семью Карлуса. Что русский царь за эту необходимость или хоть за эту прихоть может предложить владельцу, пану Лауренцкому? Неужели сто рублей? Нет, любезный пан, уж если вам продавать таким покупателям, то продавайте так, чтобы, благодаря такому случаю, единственному в гистории, какой вам судьба и фортуна ваша посылают, вы могли бы на эти деньги купить себе еще целую другую вотчину. Поймите, пан, что вы переговариваетесь теперь не с письмоводителем берг-коллегии. Он наемный посланец. Вы ведете теперь торг с иным лицом!

   И наутро Лауренцкий, убежденный ксендзом, решил просить за семью Сковорощанков пятьсот рублей.

   Разумеется, думал пан, эти приезжие такой большой суммы не дадут и уедут обратно просить дальнейших приказаний. И когда-то еще москали доедут до Москвы и объявят о своей неудаче, да когда-то еще снова пошлют их сюда с новым предложением. А между тем, покуда он успеет обделать свои дела, близкие его сердцу. До тех пор Софья Сковорощанка перейдет в полное его владение, уже не как к пану помещику, а как к влюбленному в нее. А затем, через каких-нибудь полгода, когда явятся снова москали за Сковорощанками, он получит крупную сумму и с удовольствием отдаст им всю семью, с Софьей включительно. Таким образом, две его цели будут достигнуты.

   В полдень пан Лауренцкий повидался с загадочными гостями, ночевавшими в Дохабене в ожидании его ответа.

   Секретарь берг-коллегии был искренно и неподдельно изумлен ответом пана шляхтича.

   - Помилуйте, господин Лауренцкий. За эти деньги в России можно купить целых три имения, целую округу, целый городок!- возразил москаль.

   - Да и у нас также большую вотчину можно купить, хоть бы вот одну из Радзивиловых,- смеясь, отозвался шляхтич.- Но я полагаю, пан секретарь, семейство Сковорощанков стоит этого. Я полагаю, что вы, побывавши в столице Московского государства, вернетесь ко мне снова и привезете эту сумму сполна. У вашего хозяина денег много... Привезете!

   - Не думаю,- уже загадочно смеясь, отозвался москаль.

   Через несколько часов гости уже выехали из Дохабена.

   Марья с семьею вздохнула свободнее. Избегнув опасности, ей оставалось только снова горевать о муже. Однако через двое суток, около полуночи, в доме Марьи произошла сумятица. Маленькие дети завыли, а старшие, Антон и Софья, мертво-бледные, дрожали как в лихорадке, поднятые вдруг со сна.

   Марья, еще более перепуганная, едва могла отвечать на вопросы того, кто произвел эту сумятицу. В ее доме, пробравшись как вор, появился тот же секретарь берг-коллегии.

   Напрасно он успокаивал женщину и детей, клялся, что никакого худа им не сделает, что он пришел мирно уговорить их ехать, чтобы свидеться с отцом.

   - Поймите, глупая женщина, что я вас отвезу туда, где теперь Карлус, который томится о вас в разлуке. Чтобы вы верили мне, вот доказательство самое лучшее. Возьмите это себе.

   И ночной гость выложил на стол две горсти денег, где было серебро и несколько червонцев.

   - Вот вам для того, чтобы вы купили себе все нужное и собирались в дорогу. А затем тайком, как-нибудь ночью в заранее условленный час, выходите на большую дорогу, где я буду ждать вас с двумя телегами.

   Долго уговаривал и усовещевал москаль и женщину, и старших детей согласиться тайно бежать из Дохабена и ехать в Россию, чтобы свидеться с Карлусом. Старшие дети только мотали головами, пугливо озираясь и ожидая каждую минуту появления вооруженных людей в помощь этому ночному посетителю.

   Марья, несколько успокоившись, колебалась, глядя на деньги, высыпанные москалем на стол. Наконец, будто осененная лучом находчивости и присутствия духа, она выговорила:

   - Никогда, ни за что не двинусь я с детьми отсюда. Если вы говорите, что должны свезти меня туда, где Карлус, и что он в ваших руках, а не в руках каких-нибудь разбойников, то пускай он сам явится с вами и возьмет нас. Пускай он также, явится тайком, ночью, мы будем готовы и в несколько минут выйдем за вами. С Карлусом и с детьми хоть на край света. А так, пан москаль, я не двинусь. Если вы что-нибудь злое предпримите, я в одну минуту всполошу всю деревню. Мы, с благословения пана священника и с разрешения пана Лауренцкого, убьем вас, зароем в землю, и к рассвету об вас и помину не будет. Благо, вы потихоньку и невидимо пришли. Уходите тотчас, или я сейчас же крикну в окошко одно слово, от которого сразу встанет на ноги весь Дохабен. Стоит мне крикнуть: "Москали!.." - и через минуту все мои соседи окружат эту избу.

   Секретарь берг-коллегии будто смутился, вероятно понимая, что женщина не зря угрожает ему, что все ею сказанное может легко сейчас перейти в действительность. Он собрал деньги со стола...

   - Очень сожалею. Прощайте,- выговорил он и быстро исчез, как и не было его.

   - Обойти мне двор и задворки?- произнес Антон.

   - Нет, ни за что на свете не пущу!- воскликнула Марья.- Они тебя могут украсть. Ты послабее Карлуса. Теперь я вас ночью выпускать не буду. А из деревни и днем не смейте отлучаться одни.

  

  

   Когда-то Дирих был тоже крепостным холопом Лауренцкого, но был им подарен дальнему родственнику. На подарок этот расчетливый пан решился потому, что глуповатый и неспособный Дирих, по мнению своего пана; "умел добже зробить" - или хорошо работать только зубами и желудком. По пословице, вдвойне тут приложимой, что даровому коню в зубы не смотрят, родственник поблагодарил за подарок, но вскоре, убедясь, что дареный хлоп действительно ни на что не годен по глупости, отпустил "дарового коня" на волю, не положив даже никакого выкупа.

   - Что-нибудь присылай. Что можешь!- сказал он хлопу в напутствие.- А нельзя - Бог с тобой...

   Честный Дирих аккуратно посылал своему пану "с оказией" злотых десять, иногда и более, в год. Но эти злоты не всегда достигали кармана помещика, а оставались в руках хитроумной Трины.

   И помещик, и Дирих этого, конечно, не знали.

   На счастье вольной семьи, все теперь уладилось гораздо лучше, чем можно было надеяться. А главное было то удачно, что можно было в Губне зажить под именем Юррэ Чамарого, тогда как у панны Ростовской, если бы они добрались до сестры, пришлось бы Дириху быть по-прежнему Дирихом и Сковоротским.

   Нанявшись у купца-огородника, Чамарый отпросился на неделю в отлучку, прежде чем вступать окончательно в услужение.

   Трина и старшая дочь тотчас же принялись за работу и удивили купца своим усердием, а Дирих отправился к сестре добросовестно исполнить поручение невестки.

   Без труда разыскал он деревню, где жила старостиха Ростовская. Барыню эту знали на сто верст кругом... Даже более того. На сто верст кругом была известна плеть старостихи, ременная "треххвостка" с красной сафьяной ручкой и с серебряным свистком. С этой треххвосткой было знакомо все староство, и нелегко было бы выискать ту спину, на которой эта плеть хотя бы раз за сорок лет не свистнула.

   Старостиха была известна в округе как людоед-баба, и ее побаивались не только ее собственные хлопы, не только подданные других панов соседей, но и сами некоторые паны шляхта.

   К этой-то барыне, которой принадлежала теперь Анна Сковорощанка, выйдя замуж за ее крепостного хлопа Михайлу Якимовичева, направился Дирих.

   Когда простоватый с лица мужик своим шепелявым и даже по звуку глупым голосом опрашивал прохожих и проезжих, как пробраться ему в экономию старостихи Ростовской, то многие ухмылялись, указывая путь, а некоторые и шутили:

   - Аль ученья ее отведать захотелось... Смотри, у нее, брат, если провинишься - вытянут ременной плетью. А если уж, на свое счастье, ни в чем не провинишься, ну тогда только розгами.

   Вследствие этих частых одинаковых предсказаний, Дириха в пути стало уже разбирать сомнение, продолжать ли путь? Но, поколебавшись немного, Дирих решил, что он ни в чем не виноват против старостихи, а, следовательно, может смело надеяться только на розги. А подобное с ним уже раза три в жизни было, и хотя давно, но он помнил хорошо, что это вещь не стоящая внимания.

   "Розги одно баловничество,- думал Дирих.- После них летом бывает хлопотливо насчет сидения, а зимой после розог дня с два даже как-то теплее на дворе кажется".

   В семье Якимовичевых, конечно, чрезвычайно обрадовались прибытию близкого родного.

   Сначала, однако, никто пришельца не признал. Смуглая и черноволосая Анна, очень похожая с лица на брата Карлуса, не могла узнать сразу хотя и родного, но беловолосого и белоглазого брата. Когда он назвался, конечно, Анна тотчас вспомнила младшего брата, которого когда-то забижала и колотила чаще и больше, чем другого брата и сестру.

   Михайло Якимовичев признал тоже не сразу своего шурина, которого видел раз или два в жизни. Он удивлялся немало, какой Дирих белый.

   - Что, он седой иль всегда таков был?- спросил Михайло жену.

   - Он и Христина век были таковы,- отвечала Анна.- А она - в нас с Карлусом.

   - Кто?

   - Она... Ну... Марта.

   После нескольких минут радостных опросов, угощенья и всякой ласки наступили грустное молчание, изумление и вздохи.

   Дирих, начав с вести об очевидной погибели старшего брата, ни слова еще не сказал о главном, и тут он рассказал, насколько сумел, о пленении Христины русскими войсками и о беседе ее с царицей в Риге.

   Якимовичевы были изумлены и недоверчиво глядели на Дириха. Они, конечно, знали давно об удивительной судьбе их Марты. А тут вдруг оказывается, что сестра Христина беседовала с ней.

   "Не врет ли Дирих? Он всегда был какой-то помешанный!" - подумала Анна.

   Однако рассказ Дириха слишком отзывался правдой. Да и подробности передал он такие, которые придумать было трудно, в особенности ему, с его простотой.

   И сразу страх и боязнь закрались в сердце мужа и жены Якимовичевых.

   Если москали сграбили и угнали в Россию Карлуса за его родство с Мартой, то и остальным всем несдобровать. Скоро перехватают их всех.

   - Однако ведь Христину в Риге не задержали,- заметила Анна,- а выпустили ее, напротив, из тюрьмы и дали ей еще много денег. Верно это?

   - Верно. Верно... Она и мне червонец прислала из этих денег,- заявил Дирих.

   "Как же тут понять,- соображала умная Анна.- Христину сами москали отпустили на волю, когда она была уже у них в заключении. А Карлуса разыскали и насильно увели. Диковинно!"

   - А сказала ли Христина, где мы живем? Чьи мы?..- спросил Михайло.

   - Про всех все у нее выспросили, и она все рассказала,- ответил Дирих.

   - Стало быть, прежде всех за тебя, брат, примутся!- сказал Михайло.- А покуда ты на свободе гуляешь, то нам нечего опасаться.

   Дирих несколькими словами окончательно смутил и зятя, и сестру, объяснив, что он совсем бросил свое местожительство.

   - Я и прозвище переменил,- прибавил Дирих.- Меня теперь ни царь русский, ни круль польский никакими жолнерами не разыщут.

   Анна была смущена более мужа. Михайло отнесся как-то легче к известию и даже заявил, что вряд ли с Карлусом приключилось что худое, если только его взяли москали.

   - Я так думаю...- решил он уже вечером, когда все, поужинав, сидели вместе и калякали при свете лучины,- Я думаю, что Карлус просто помер где-либо. Волки съели, либо медведь задрал в лесу, либо грабители убили. Он ведь любил хорошо одеваться, как мне сказывали проезжие купцы из Вишек тому года два. Помнишь, Анна? Купцы, что с товаром проезжали. Панна еще себе чулки купила и только половину денег заплатила, а другую половину обещала отдать или на том свете угольками, или же на этом - плетьми. Помнишь?

   - Помню,- отозвалась женщина, улыбаясь.

   - Они нам сказывали, что заезжали в Вишки и знают Карлуса. Они говорили: вы совсем мужики, а Карлус одет чисто, ухваткой ловкий... Будто какой княжий лакей или конюх. Ну, вот из-за этого платья его грабители и убили,- решил Михайло.

   - Полно брехать-то!- нетерпеливо отозвалась жена его.

   Анна заставила мужа замолчать, как это часто бывало у них, сама же думала думу и пришла про себя к совершенно иному заключению.

   - Что думает обо всем этом сама Марья?- спросила она Дириха.

   - Она ничего не думает. В Вишках все одно говорят, а в Дохабене другое.

   И Дирих передал, как сумел, оба мнения о судьбе Карлуса.

   Анна примкнула к мнению дохабенского ксендза. Продумав в бессоннице всю ночь о брате и о подробностях его исчезновения, она была убеждена, что Карлус в Россиях.

  

  

   На другой день около полудня рослый гайдук зашел в избу Якимовичей и спросил:

   - У вас есть гость?.. Родственник...

   - Есть. Брат мой,- отвечала Анна.

   - К панне его. Панна требует.

   Дирих, услыхавший голос и приглашение идти к панне с треххвосткой, немного смутился, но Анна его успокоила:

   - Чего ты робеешь...

   - А как же не робеть. Я ведь не камень какой...

   - Она же тебя не тронет. За что же? Она гневна на провинности, а зря редко злобится.

   Дирих, в сопровождении гайдука, направился в усадьбу панны старостихи.

   Его ввели в прихожую и велели дожидаться, пока не позовут.

   Долго просидел Дирих... Мимо него шныряли люди, дворовые слуги и простые хлопы, но что более всего удивляло Дириха - это было бесчисленное количество кошек и котят, которые перебывали в прихожей. Одни входили и уходили, иные проходили только мимо, другие, оглядев его, прыгали к нему на колени или ложились около него, но, полежав, опять уходили. Какое-то беспокойство заметил Дирих во всех этих котах, кошках и котятах.

   - И-и-и! Пан Бог! Какое многое множество!- восклицал Дирих шепотом.

   Приходили и проходили звери эти: серые, желтые, черные, белые, ярко-красные, пестрые... Но во всех было одно и то же... Какое-то беспокойство! Они странно оглядывали и обнюхивали Дириха, будто соображая и примериваясь: нельзя ли его съесть, как крысу.