Марриет Фредерик - Многосказочный паша

nbsp;   - Что говорит он? - спросил паша.

   - Франк уверяет, что глаза ее светились так же, как у газели, брови сходились, рост ее уподоблялся стройному кипарису, лицо полной луне, и она была так же полна, как гурии, которыми награждаются истинные правоверные.

   - Маша плах! И все это за один пиастр! Спроси его, Мустафа, много ли в той земле продажных женщин?

   - Много ли? - переспросил матрос. - В продолжение часа можешь нагрузить ими целый корабль. Есть у нас в Англии ребята, которые рады дать горсть золота, лишь бы избавиться от своих жен!

   - Мы разведаем о том поподробнее, Мустафа, как ты думаешь?

   - Непременно, - ответил Мустафа. - Сердце мое подобно изжаренному мясу при одном воспоминании о женщинах той земли; они таковы, какими описал их матрос; это просто гурии. Продолжай, яга-биби, друг мой, и расскажи его...

   - Яоув бибби! Я сказал тебе, что меня зовут Билл, а не Бибби; притом я никогда не жажду на пути; хотя иногда, вот как и теперь, пристаю для принятия провианта. - Матрос хлебнул порядком из фляжки, обтер рот рукавом и продолжал: - Теперь пойдет чистая ложь.

   Я отправился на одном бриге в Бразилию; вдруг поднялась такая буря, какой еще не видывал я в жизни.

   Надо было приставить к капитану троих, чтобы держать его за волосы. Один юнга был поднят ветром к самому месяцу и спустился оттуда по двум лучам его, ухватился за грот-мачту и не потерпел ни малейшего вреда.

   - Славно! - сказал Мустафа и передал это паше.

   - Чудно! Клянусь бородой пророка! - воскликнул паша.

   Буря продолжалась восемь дней. Ночью - я стоял тогда на руле - прибило нас к одному голому острову. Толчком перекинуло меня через горы на другую сторону острова в море. Я приплыл к берегу и кое-как вскарабкался в пещеру, где и заснул. На другое утро открыл я, что тут не было никакой пищи, кроме крыс. Их было в изобилии, но они были такие проворные, что я не мог поймать ни одной. Обходив весь остров, заметил я, что около одного места собралось множество крыс. Они теснились около речки, единственной на всем острове, как открыл я после. Крысы не могут жить без воды, и мне пришло в голову, что здесь я могу ловить их. Я накрыл всю речку, оставил маленькое отверстие и сел подле него. Когда крысы пришли опять, набрал я полный рот воды и раскрыл его сколько мог. Они бросились туда, и я стиснул их зубами. Таким образом ловил я их, сколько мне было нужно для поддержания себя.

   - Аферин! Превосходно! - воскликнул паша, когда Мустафа объяснил ему это.

   Наконец взял меня один корабль, чему был я очень рад, потому что сырое мясо крыс не очень-то вкусное кушанье. Я воротился в Англию и не пробыл еще и двух часов на земле, как вдруг заметил первую жену; за нею тащился красный воротник. "Это он! " - сказала она. Я сжал кулаки, но меня схватили, и я должен был отправиться в тюрьму, чтобы предстать перед судом за многоженство, то есть за то, что у меня было одной женой больше, чем следует.

   - Что хочет он сказать этим? Вели ему объясниться понятнее, - сказал паша, когда Мустафа передал ему слова матроса. Мустафа повиновался.

   - В нашей земле мужчине дается только одна жена, и он не можег брать больше, чтобы каждый получил свое. Я взял себе двух, меня судили, и я был отослан на житье в Ботани-Бей.

   Такое объяснение сделало для паши еще темнее этот обряд.

   - Как! - воскликнул он. - Что же это за земля, где мужчина не смеет иметь двух жен? Иншаллах! Благодарение Аллаху! Мы можем их иметь сотнями в наших гаремах!.. Или смеется он нам в бороду? Не чистая ли это ложь?

   - Все сказанное франком совершенно справедливо, - отвечал Мустафа. - Даже король той земли не может иметь более одной жены. Бехезм, отвечаю глазами, что это не ложь.

   - Ну, да ведь они неверные! - сказал паша. - Они не заслуживают иметь больше, гурии даются одним правоверным. Да будут осквернены могилы отцов их!.. Вели гяуру продолжав.

   - Я должен был плыть по океану и довольно счастливо добрался до места. При попутном ветре и благоприятной погоде надеялся я когда-нибудь пристать к небу. Но мне не очень-то нравилось работать бесплатно, и одним прекрасным утром я улизнул в лес, где с двумя друзьями прожил шесть месяцев. Питались мы мясом кенгуру и еще одним маленьким животным. Все шло как нельзя лучше.

   - Из чего состоит блюдо кенгуру? - спросил Мустафа по приказанию паши.

   - Состоит!.. Ну из чего же состоять ему, как не из кенгуру? Я говорю о животном, а не о блюде. Убить его стоило всегда больших хлопот: встанет, окаянный, на свой толстый хвост и защищается всеми четырьмя ногами. Да и в других штуках кенгуру очень редкое животное: детеныши выскакивают у него из живота и влезают туда опять через дырку, которая именно для этой цели и предназначена, ну точно как большая дыра на пзлубе корабля. Что касается другого животного, то оно плавает в прудах, несет яйца и имеет утиный нос, хотя и покрыто шерстью, как и всякий скот.

   Визирь прервал его.

   - Клянусь пророком, он смеется нам в бороду! - воскликнул гневно паша. - Это все чистая, бессовестная ложь!

   - Ты должен говорить паше не явную ложь. Он сердится, - сказал Мустафа, - Лги, но что-нибудь дельное.

   - Ну, да буду я проклят, - отвечал матрос, - если это не правда. Это только и есть справедливого из всей моей басни! И старый дурак в том сомневался! Хорошо, в угождение ему попытаюсь еще на что-нибудь.

   - Прожив, как уже сказано, шесть месяцев в лесах, наконец соскучился я, а так как расстояние до моего отечества было только в двадцать тысяч миль, то и решился я переплыть туда.

   - Машаллах! Переплыть! Сколько миль? - воскликнул Мустафа.

   - Безделицу - всего двадцать тысяч.

   Итак, в одно прекрасное утро, закинув себе на плечи молодого кенгуру, начал я свое путешествие. Три месяца плыл я не переставая. Когда немного утомлялся, то ложился на спину, после чего продолжал путь. Но меня покрыло столько раковин, что я не мог двигаться вперед. Я пристал у острова Вознесения, отскоблил раковины, обчистился и, чтобы сохранить себя от цинги, прокормился черепахами восемь дней, по прошествии которых снова отправился в дорогу. Приплыв к проливу Гибралтар, подымал я, что не худо завернуть сюда, и прибыл вчера ровно в третий час утренней стражи, после путешествия, продолжавшегося пять месяцев и три дня.

   Когда Мустафа объяснил это паше, тот был вне себя от изумления

   - Аллах ваакбар! Бог вездесущ! Слыхал ли ты когда-нибудь о подобном пловце? Двадцать тысяч миль, пять месяцев и три дня! Нечего сказать, чудный рассказ! Наполнить ему рот золотом.

   Мустафа объявил матросу о неожиданной награде, придуманной для него, когда тот только что осушил фляжку и покатил ее в сторону.

   - Черт возьми, это новый способ награждать! Никогда еще не слыхивал я, чтобы делали изо рта мешок. Но все равно; только если вы хотите сыпать золото, то не мешает выкинуть лишний груз через борт.

   С этими словами матрос вложил в рот большой и указательный пальцы и вынул огромную жвачку табака.

   - Ну, теперь я готов, только не очень старайтесь, пожалуйста, а то задушите меня.

   Тут один из людей паши всыпал ему в рот довольно много золотых монет. Матрос выплюнул их одну за другой в свою шляпу, вскочил на ноги, кивнул головой, лягнул взад ногой (что было прощальным поклоном для паши), объявил, что он глупейший из всех старых дураков, когда-либо им виденных, кивнул Мустафе и удалился из дивана.

   - Машаллах! Он хорошо плавает! - сказал паша.

  

  

   Отбытие каравана визирю удалось различными проволочками отсрочить на два или на три дня. Конечно, ему должно было всячески способствовать его отправлению, но он хотел задержать Менуни и доставить тем удовольствие паше. Менуни был вовсе не прочь: щедрость паши сыщешь не везде, и следующим вечером он снова явился.

   - Кош амедеид! Ты пришел очень кстати! - воскликнул паша входящему Менуни. - Мы ждем от тебя сегодня новой повести. Мне все равно, как ни долга она, только, сделай милость, расскажи повесть без царевен, отыскивающих себе женихов. Нужно иметь терпение дервиша, чтобы выслушать до конца какую-нибудь Бабе-би-Бобу.

   - Повинуюсь приказанию Вашего Благополучия, - отвечал Менуни. - Угодно ли будет слушать повесть о водоносе Юсуфе?

   - О водоносе - это, кажется, будет лучше. Начинай!

  

   Говорят, что великий Гарун-аль-Рашид мучился бессонницей, которой Аллаху угодно было затемнить блеск судьбы его и которая обыкновенно посещает чаще людей, вознесенных счастьем выше низких забот жизни.

   - Не могу сказать, чтобы я когда-нибудь мучился ею, - заметил паша. - Отчего бы это, Мустафа?

   - Ваше Благополучие имеете на нее такое же неоспоримое право, какое имел и великий халиф, - ответил Мустафа с низким поклоном. - Впрочем, если смею сказать Вашему Высокомочию мнение нижайшего из рабов ваших, - продолжал он, наклонившись к уху паши, - в чудной воде гяуров нашли вы против нее оборонительное средство.

   - Совершенная правда! - отвечал паша. - Как я знаю, Гарун-аль-Рашид исполнял со всей точностью заповеди корана, зато на что был похож под конец!.. Продолжай.

   Халиф, как я уже имел счастье сказать Вашему Благополучию, мучился бессонницей; он послал Мезрура первому министру, Джаффару Бермукки, который, несмотря на то, что очень не любил эти ночные тревоги, поспешил к повелителю правоверных.

   - Отец правоверных! Наместник пророка! - начал министр с низким поклоном. - Раб ожидает мудрых слов твоих; он дышит только тем, чтобы скорее исполнять твои приказания.

   - Джаффар, - сказал халиф, - я не могу заснуть и хочу, чтобы ты нашел средство развлечь меня. Что скажешь ты на это?

   - Иди, государь, в твой любимый тигрийский сад и там, следя за течением светлой луны и слушая пение соловья, дожидайся великолепнейшего зрелища восхода солнца.

   - Нет, не то, - отвечал халиф.

   - Клянусь бородой пророка! Халиф был прав, а Джаффар - просто дурак! Я не слыхал, чтобы можно было находить удовольствие, глядя на луну! - воскликнул паша.

   - Нет, не то, - сказал халиф. - Мои сады, дворцы, сокровища уже не приносят мне никакого удовольствия.

   - Клянусь мечом пророка! - воскликнул паша. - Теперь и сам халиф кажется мне глупым.

   - Или не угодно будет, о, повелитель, отправиться в хранилище древних рукописей обогатить память мудрыми изречениями, в них хранящимися? - продолжал Джаффар.

   - Которые ни к чему не служат, - отвечал халиф. - Воспоминания о прошедшем не рассеят забот настоящего.

   - Или не благополучно ли будет светильнику мира, - продолжал Джаффар, - переодевшись, идти с подлейшим из рабов ваших изучать нужды подданных?

   - Вот это дельно! - сказал халиф. - Я пойду с тобой на базар и, переодетый, посмотрю на увеселения моих подданных после дневной работы.

   Мезрур, первый визирь халифа, тотчас принес нужные платья Одевшись в наряд муссульских купцов и выкрасив свои лица оливковым цветом, халиф и Джаффар, переодетые, в сопровождении Мезрура, вооруженного саблей, вышли через потаенные двери сераля.

   Джаффар, знавший по опыту, какие кварталы более оживлены и богаты, повел халифа мимо мечети Зобеида через Тигр, в часть города, лежащую на месопотамской стороне реки. Эта часть была обитаема торговцами вином и другими товарами, нужными как для увеселений багдадцев, так и для их житейских потребностей.

   С час времени ходили они взад и вперед, не встречая никого. Они повернули в одну узкую улицу. Тут услыхал халиф веселую песню, он остановился, чтобы выслушать ее до конца, но, по-видимому, ему бы пришлось ждать до самого рассвета, потому что за одним куплетом следовал тотчас другой.

   Наконец, потеряв терпение, халиф велел Мезруру постучать в дверь певца. Услышав стук, певец отворил дверь на террасу и вышел посмотреть, кто его беспокоит. Увидев же у своего дома трех человек, он закричал:

   - Что за собаки мешают честному человеку в его размышлениях? Убирайтесь отсюда!

   - Честный господин! - начал Джаффар жалобным голосом. - Мы бедные купцы, чуждые в этом городе, заблудились и боимся, чтобы стража не схватила нас и не представила кади, и потому просим тебя принять нас в дом свой. Аллах наградит тебя за доброе дело!

   - Принять вас в мой дом ни с чем? Накормить вас моим ужином и напоить вас моим вином?.. Убирайтесь!

   Халиф от души смеялся над этим ответом, наконец воскликнул:

   - Мы точно купцы и просим одного ночлега до утренней молитвы.

   - Так ли? - сказал тот. - Значит, вы уже поужинали и утолили вашу жажду?

   - Хвала Аллаху, мы уже поели, даже вдоволь, - отвечал халиф.

   - Если так, то, пожалуй, войдите, только с условием: обещайте во все время вашего пребывания у меня не открывать рта, что бы я ни делал, будет ли это вам по нутру, или нет.

   - Ваше требование так благоразумно, что надо быть ослом, чтобы не согласиться на него.

   Певец бросил еще один испытующий взгляд на купцов, потом спустился и о торил дверь. Халиф со своими проводниками последовал в верхнюю комнату, где они } видали стол, на котором находились большая фляга вина, часть жареного теленка, многие другие вкусные блюда, пирожное и различных сортов плоды; также поставлены были на стол разные цветы; комната была ярко освещена. Лишь только они вошли, хозяин, как бы желая вознаградить потерянное время, разом опорожнил кружку вина и указал незнакомцам в угол, прося их поместиться там и не мешать ему. Он принялся снова за свой ужин и, опорожнив еще кружку вина, как бы скучая от одиночества, грубо спросил:

   - А откуда вы и зачем?

   - Господин, - отвечал Джаффар, который до того шепотом разговаривал с халифом, - мы муссульские купцы и возвращаемся с пирушки из владений одного багдадского хана. У него хорошо поели и расстались с нашим другом при наступлении сумерек. Мы заблудились и попали на эту улицу. Когда до ушей наших долетели звуки вашего приятного голоса, мы воскликнули: "Как восхитительны эти звуки! Человек, обладающий таким прекрасным голосом, должен быть и сам так же прекрасен. Попробуем попросить у него гостеприимного крова и рано утром отправимся снова в путь".

   - Послушай, бесстыдная собака, я не верю ни слову из сказанного тобой. Вы просто шпионы или мошенники, которых Аллах в недобрый час насылает на наши дома. Ах ты пивная бочка, медвежьи усы! - продолжал он, обращаясь к визирю. - Я дам себя повесить, если видел когда-нибудь такую гадкую харю! А ты там, черномазый, если ты не перестанешь таращить свои бельма на стол, то, клянусь Аллахом, я вас всех отправлю к шайтану. Я вижу, что ваши руки чешутся на теленка, но осмельтесь только протянуть их к столу, я, клянусь бородой пророка, этой палкой переломаю вам ребра.

   Говоря это, он взял из угла добрую дубину, положил ее подле блюда с теленком и начал преисправно убирать его за обе щеки.

   - Джаффар! - сказал потихоньку халиф. - Постарайся выведать у этой бестии, кто он и что дает ему возможность вести такую веселую жизнь.

   - Во имя Аллаха, оставим его в покое, - отвечал Джаффар. - Что, если ему вздумается и в самом деле попробовать свою дубину на наших головах? Ведь он отправит нас на тот свет так, что никто об этом и не узнает!

   - Пустое, не бойся ничего, - отвечал халиф. - Смело спроси его об имени и занятиях.

   - Властитель, исполнять малейшие желания твои - первый долг мой. Но я невольно содрогаюсь, подумав об угрозах этого мерзавца. Позволь мне отложить все вопросы до тех пор, пока вино не утишит его храбрости.

   - О, малодушнейший из визирей! - сказал халиф. - Так я сам должен его спрашивать?

   - Аллах да сохранит меня от этого! - воскликнул Джаффар. - Раб ваш готов обратить на себя ярость этой собаки, да будет осквернена его могила!

   Во время этого разговора шепотом, хозяин, которого вино сделало повеселее, обратил на них глаза свои.

   - О чем вы там, да возьмет вас шайтан, шепчетесь? - спросил он.

   Видя, что хозяин в лучшем расположением духа, Джаффар осмелился подать голос.

   - Высокопочтеннейший и любезнейший господин, - начал он, - мы говорим о вашей доброте и доверии, которое вы нам оказали, дозволив присутствовать при вашем ужине. Мы осмеливаемся, во имя нашей дружбы, спросить об имени и звании столь достойного мусульманина, чтобы знать, кого нам упоминать в молитвах наших.

   - Ах ты бесстыдная морская свинья! Разве ты не обещал мне не задавать ни одного вопроса? И еще во имя дружбы! А давно ли она появилась между нами?

   - Молю Аллаха, да утвердит он ее! Разве не выказали вы ее, позволив нам вот уже сколько времени находиться в вашем благословенном присутствии? Разве вы не дали нам пристанища? И мы смеем только желать узнать об имени и занятиях столь любезного и добродушного мужа.

   - Довольно! - сказал хозяин, успокоенный видимым смирением визиря. - Молчи и слушай! Видишь ли этот бурдюк, что висит над моей головой?

   Халиф и его спутники обратили туда глаза свои и увидели бурдюк из выделанной кожи молодого быка, который, по-видимому, служил для ношения воды.

   - Им, - продолжал хозяин, - зарабатываю я дневной хлеб. - Я Юсуф, сын Абута, который умер пять лет назад, оставив мне несколько драхм и козий мех для пропитания себя. Я смолоду люблю веселую жизнь и приятное препровождение времени. Все в округе знают меня; я не щажу ни встречного, ни поперечного, и беда тому, кто осмелится оскорбить меня! Я наделяю его такой оплеухой, от которой у него с неделю звенит в ушах.

   - Аллах да сохранит нас от этого! - прошептал халиф.

   - Когда старый Абут помер, я увидел, что, если не приложу к чему-либо сил своих, мне придется умирать с голода. Чья жизнь веселее жизни водоноса? - подумал я и решил быть водоносом, но вместо козьего меха, оставленного мне отцом, взял я у кожевника добрый бычий бурдюк, который теперь висит надо мной, приноровил его к своим плечам, наполнил из реки водой и пошел на базар. Только что появился я там, как все водоносы напустились на меня:

   - Юсуф, мошенник, хочет отбить у нас хлеб. Чтобы его взял шайтан! Пойдем к кади и донесем на него.

   Они явились к кади и обвиняли меня в колдовстве, потому что пять человек не могли поднять мой бурдюк, когда он был наполнен водой.

   Кади послал одного из своих слуг с приказанием представить меня Я только что успел наполнить из реки водой свой бурдюк, как слуга приблизился ко мне. Я последовал за ним со своей ношей. Толпа расступилась, чтобы пропустишь меня, и я предстал перед кади, который очень удивился, видя, как мало утруждает меня моя ужасная ноша.

   - Юсуф, - воскликнул он, - слушай и отвечай! Тебя обвиняют в колдовстве.

   - Кто обвиняет меня? - сказал я, свалив с плеч бурдюк.

   Тут выскочили двое висельников, которые закричали:

   - О мудрейший и справедливейший из людей, мы здесь!

   Кади отослал одного из них в сторону и стал допрашивать другого, который клялся книгой Магомета, что дьявол дал мне свиной бурдюк и что обещал мне во все то время, в которое я буду снабжать поклонников Магомета из этого нечистого мешка, он будет давать мне силу носить тяжести за десятерых. Второй доносчик подтверждал эти слова и присовокупил еще, что сам слышал, как я совещался с чертом, который будто бы обещался носить за меня, что я торжественно и принял, но на каких условиях, того он не может сказать, потому что не дослушал до конца нашего совещания.

   После этих допросов кади и присутствовавшие тут муллы вытаращили от ужаса глаза и начали совещаться о роде наказания, которого заслуживало такое неслыханное преступление. Они не хотели и слышать моих оправданий.

   Наконец они решили дать мне пятьсот ударов по пяткам, и если я после них останусь еще жив, то столько же по животу.

   Кади уже готов был произнести этот ужасный приговор, как я покусился прервать быстрый ход юстиции.

   - О кади! - сказал я - И вы, муллы, коих бороды проникнуты самой мудростью, дозвольте вашему рабу положить к ногам правосудия драгоценные доказательства моей невинности.

   - Так скорее говори их, сын шайтана! - воскликнул кади.

   Я развязал шнурки и выпустил всю воду из бурдюка, после чего вывернул его и показал присутствовавшим рога молодого быка, которые я, к счастью, не отрезал, и спросил кади и мулл, видали ли они когда-нибудь свинью с рогами?

   При этом вопросе они все громко захохотали, как будто я сказал им Бог весть какую остроту. Меня признали невиновным, а назначенные мне пятьсот ударов были разделены моим обвинителям.

   Эта неудачная попытка отбила у всех водоносов охоту беспокоить меня. Слух о моем обвинении и оправдании разнесся по всей округе, и все правоверные обратились с запросами ко мне. Короче сказать, я едва успевал наполнять мой бурдюк, это приносило мне порядочные деньги; я бросил все заботы к черту и каждую ночь проматываю все, что заработаю днем. Лишь только раздается голос муэдзина, призывающий правоверных к вечерней молитве, я сваливаю с плеч бурдюк, отправляюсь в мечеть, совершаю омовения и благодарю Аллаха. После чего иду на базар, где на одну драхму покупаю мяса, немного овощей и цветов, пирожков и других лакомств, и масла для ламп; на остальные деньги беру вина. Закупив все нужное, отправляюсь домой, зажигаю лампы и угощаю себя вдоволь на свой манер. Теперь вы знаете все, что касается меня, и я не забочусь о том, купцы ли вы, или переодетые шпионы. Итак, будьте довольны тем, что узнали от меня, и убирайтесь, потому что уже начинает светать.

   Халиф, которого рассказ Юсуфа очень занял, сказал:

   - Вы удивительный человек и, должно признаться, избавляете себя от многих беспокойств и неприятностей, не принимая никого в сотоварищество.

   - Да, - сказал Юсуф, - я прожил таким образом целых пять лет. Каждую ночь, как и теперь, освещал свою комнату и веселился, не обращаясь никогда ни к кому из вам троим подобных. Нюхайте сколько угодно, и как ни разбегаются глаза ваши на мои блюда, все-таки вы не получите ничего.

   - Но, товарищ, - сказал Джаффар, - слухи ходят, что халиф хочет поутру издать указ, которым уничтожает он сословие водоносов, и что всякий, кто ослушается, будет немедленно повешен. Что вы будете делать в таком случае? Тогда уже вам не на что будет зажигать свои лампы, кушать пилав и кебаб, лакомиться плодами н пирожными, даже не на что будет тогда купить и капли вина.

   - Да возьмет шайтан твою черную душу, зловещий коршун! Чтоб присох язык твой к гортани за эти слова! Убирайся вон сейчас же и берегись когда-нибудь попасться мне на глаза!

   Юсуф взбесился донельзя.

   - И ты смеешь еще повторять свой глупый вопрос, смеешь спрашивать, что бы делал я тогда! Слушай же: клянусь бородой пророка, что если халифу вздумается издать подобный указ, то я этой палкой перепробую спины всех багдадцев, пока не отыщу вас троих. Тебя и тебя, - продолжал он, бросая зверские взгляды на визиря и халифа, - я изобью так, что вы сделаетесь такие же черные, как (показывая на Мезрура) вон тот, а его, пока он не сделается столь же белым, как мясо этого теленка. Убирайтесь отсюда и не вздумайте попасть когда-нибудь в дом мой.

   Гнев Юсуфа так забавлял халифа, а между тем он так боялся обнаружить это, что был принужден засунуть в рот полу, чтобы удержаться от смеха. Таким образом, осыпаемые градом проклятий и очень нелестных пожеланий, они вышли от водоноса.

   - Клянусь бородой пророка, счастливы они, что убрались из этой западни! - заметил паша. - Да как осмелилась эта собака - плюю на могилу его матери - грозить побоями наместнику пророка?

   - Но халиф был переодет, и Юсуф не знал его, - заметил Мустафа.

   - Тот, кто бы осмелился угрожать мне, хоть и переодетому, клянусь бородой пророка, не получил бы помилования! - воскликнул паша. - Менунн, продолжай!

   Уже светало, когда великий Менунн вошел через потаенные двери в сераль и удалился в свою опочивальню. После краткого сна он встал со своего ложа, совершил обряд омовения и вошел в диван, где уже собрался весь двор для встречи его. Однако голова его была занята только приключениями прошедшей ночи, и он, по окончании дневных занятий, велел позвать великого визиря, который после обычных поклонов вошел в комнату.

   - Джаффар, - сказал халиф, - вели отдать городовому коменданту приказ, чтобы в продолжение трех дней никто не смел являться на базар с водой и что ослушники будут немедленно повешены.

   Лишь только комендант Калид-бен-Талид получил приказ, как тотчас принял надлежащие мэры для обнародования его. Во все части города были разосланы вестники, объявлявшие волю халифа. Народ дивился такому указу, но слушался.

   Юсуф, совершив утреннюю молитву, отправился к Тигру, наполнил свой бурдюк водой, взвалил его на плечи и хотел уже идти, как увидал одного из разосланных вестников. Он повиновался, проклиная всех муссульских купцов.

   - Да будут прокляты собаки, предсказавшие мне прошедшей ночью это злосчастное повеление! О, если бы они попались мне теперь в руки! - воскликнул Юсуф. - Ведь только что заикнулись об этом, окаянные, гляди, оно и случилось!

   Между тем как Юсуф унывал над своим бурдюком, подошло к нему несколько других водоносов, которые стали утешать его на манер друзей Иова.

   - Нечего печалиться тебе, - говорил один. - Ты в один день зарабатываешь столько, сколько не заработать нам и в пять, притом же у тебя нет ни детей, ни жены. Пожалей вот обо мне бедном: у меня жена, дети, и прежде чем пройдут эти три дня, они уже умрут с голода.

   Другой говорил:

   - Мужайся, Юсуф! Пройдут эти три дня, и тогда, пропостившись это время, ты с большим удовольствием примешься и за свой кебаб и за свое вино.

   - Притом, - прибавил третий, - не забудь, Юсуф, 'слов пророка, который наложил проклятие на души и тела тех, кто беспрестанно напивается.

   Эти увещания до того взбесили его, что он уже готов был излить свой гнев на зубоскалов. Однако скрепился, гневно повернулся к ним спиной, поднял свой пустой бурдюк и тихими шагами пошел к мечети Зобеида, проклиная дорогой всех муссульских купцов до пятнадцатого колена. Проходя мимо большой бани, Юсуф повстречался с одним из банщиков, который был ему знаком. Тот, видя, что он не в духе, спросил о причине его горести.

   - По милости нашего безжалостного халифа я лишен занятий на целые три дня; он угрожает повесить того из водоносов, который осмелится явиться с водой на базар. Ты знаешь, приятель, что я не имел никогда привычки откладывать на завтра ни одного гроша, и теперь мне придется голодать целые три дня и не промочить горла ни каплей вина.

   - Которое ты так часто распивал со мной, - прервал банщик. - Долг платежом красен; теперь, если угодно, я разделю с тобой свою работу; она не требует ничего, кроме силы, а в ней у тебя, хвала Аллаху, нет недостатка. Тебе ничего не стоит взять в руки волосяной мешок и кусок мыла и тереть и выправлять тела правоверных. Твои здоровые мускулистые руки очень способны вертеть и ломать члены. Пойдем, ты поработаешь у нас три дня, а там, пожалуйста, займись своим прежним ремеслом.

   - Твои утешительные слова глубоко проникли в мое сердце, - отвечал Юсуф. - Я иду за тобой.

   Банщик ввел его в баню, велел раздеться, подвязал ему передник и снабдил мешком, тремя бритвами, пемзой для стирания мозолей на ногах, волосяным мешком и губкой. После чего он ввел Юсуфа в отделение, где, находилась горячая вода, и велел ему ждать, пока кто-нибудь его не потребует.

   Юсуф не долго сидел на мраморной скамейке бани; его позвали к одному хаджи, на котором было столько грязи и пыли, как будто он только что воротился из долгого странствования.

   Юсуф с рвением принялся за работу. Одной рукой схватил хаджи, другой раздевал, потом стал работать бритвой на его голове. Хаджи восхищался ловкостью и проворством своего банщика.

   Выбрив голову так гладко, как только позволяла ему тупая бритва, Юсуф намыливал и растирал кожу пилигрима, пока она не заблестела, как спина ворона. После чего он обсушил хаджи, потом вскочил к нему на спину, мял и коверкал, ломал члены, стряхивал и вытягивал все суставы, которые трещали под его руками, как снопы риса на огне. Бедный хаджи старанием нашего водоноса почти превратился в мумию, и, собрав последние силы, закричал:

   - Довольно, довольно! Именем Аллаха, я совсем мертв, я едва дышу!

   Проговорив эти слова, бедный хаджи упал почти без чувств. Юсуф очень испугался. Он поднял пилигрима, окатил его теплой водой, вытер, положил на софу и закутал в простыню. Хаджи погрузился в тихий сон и проснулся через полчаса столь свежим и переродившимся, что не узнавал сам себя.

   Юсуф сказал:

   - Хаджи, вы обязаны этим моему искусству.

   Хаджи опустил руку в карман, вынул три драхмы и вручил их удивленному такой щедростью Юсуфу. Хаджи еще раз поблагодарил и вышел.

   Обрадованный столь счастливым началом, Юсуф продолжал свои занятия с такой же ревностью и своим искусством освежал и оживлял всякую новую жертву. Когда наступило время вечерней молитвы, он, перемыв до полудюжины правоверных и получив за то шесть драхм, решился в этот раз повеселиться вдоволь.

   Выйдя из бани и одевшись, отправился он домой, взял глиняную кружку, блюдо и короб и поспешил на базар, где купил часть мяса, которое отнес к лучшему в округе повару, потом набрал вина, восковых свечей и цветов, фисташек, сушеных плодов, хлеба и масла для ламп.

   Закупив все это, отправился он к повару, где нашел свое мясо на блюде, превращенное в прекрасный кебаб. Заплатив повару и уложив говядину в короб, он в раздумье о своем счастье спешил через мост Тигра домой. Придя, он прибрал комнату, вынул лучшие платья, засветил лампы и, распорядившись со столом, поджал ноги и воскликнул, опоражнивая чарку:

   - Черт возьми, как я счастлив! Однако, несмотря на то, все таки да будут прокляты муссульские купцы с их зловещими предсказаниями! Аллах, направь толы ко их шаги сюда, больше ничего не желаю.

   Тут Менунн прервал свой рассказ и сказал:

   - Не довольно ли на сегодня, потому что рассказ о Юсуфе-водоносе я не могу передать Вашему Благополучию за один вечер?!

   Хотя пашу очень занимал этот рассказ, но он и сам уже немного утомился.

   - Быть по твоему, - сказал он. - Ну, Мустафа, позаботься о том, чтобы караван отправился не прежде, чем я услышу конец повести.

   - Он подождет, Ваше Благополучие, - отвечал Мустафа. И все на этот вечер разошлись.

   - Что там у вас? - спросил паша Мустафу, который утром следующего дня с примерным терпением слушал доводы одного просителя.

   - О, мудрый властитель правоверных! Здесь идет спор о деньгах. Эти два человека выдают себя за проводников одного франка, путешествующего по нашей империи. Одного из них он нанял в проводники, но так как тот плохо знал дорогу, то и пригласил с собой другого. Теперь у них идет спор о дележе денег, находящихся вот в этом мешке.

   - Ты говоришь, нанятый проводник не знал дороги?

   - Точно так, - отвечал Мустафа.

   - Поэтому какой же он был проводник, и заслуживает ли хоть один обол? Другой был взят в сообщество?

   - Слова Вашего Благополучия - снова самой истины.

   - Следовательно, и он не может назваться проводником, поэтому ни один из них не имеет права на эти деньги. Клянусь бородой пророка, что не стоит утруждать правосудие и держать диван для таких глупых просьб. Вели деньги раздать бедным, а каждому из просителей дать по пятидесяти ударов по пяткам. Такова моя воля!

   - Баллах таиб! Не может быть решения мудрейшего! - воскликнул Мустафа, когда просители были выведены.

   - Теперь позови Менуни, - сказал паша. - Мне любопытно знать продолжение истории Юсуфа и дальнейших предприятий халифа. Часть золота из этого мешка оставь на его долю за сладкие рассказы.

   Менуни явился с низкими поклонами. Паша и Мустафа приняли из рук невольника-грека по трубке, и сказочник продолжал рассказ свой.

   Великий Гарун-аль-Рашид, по обыкновению, держал вечернюю аудиенцию. Аудиенция кончилась. Голова Гаруна была занята критическим положением Юсуфа, и ему очень хотелось узнать, что с ним сталось по обнародовании указа. Он послал за своим визирем Джаффаром.

   - Мне бы хотелось знать, - сказал халиф, - удалось ли бедному Юсуфу отыскать средства на эту ночь своих вакханалий?!

   - Наверное он, о властитель правоверных, - отвечал Джаффар, - теперь сидит в темноте, в горести, без вина, кебаба, пирожного и тому подобного.

   - Так позови Мезрура, мы опять переоденемся и навестим его.

   - О властитель правоверных! - сказал Джаффар, дрожа от страха. - Позволь подлейшему из рабов положить к стопам твоим изображение того, что нас ожидает. Нет сомнения, что этот сын шайтана с пустым желудком вспомнит предсказание, припишет исполнение его нашим зловещим предложениям и изольет весь гнев свой на нас.

   - Согласен, - отвечал халиф, - он, вероятно, бесится от голода. Но, несмотря на то, мы пойдем и увидим, в каком находится он состоянии.

   Джаффара бросало в дрожь при мысли, что он подвергнется гневу такого детины, каким был Юсуф, однако он не возражал более. Он уведомил Мезрура; они переоделись и удалились через потаенные двери сераля.

   Яркий свет в комнате Юсуфа показал им, что тот нисколько не горевал о своей участи. Когда они приблизились, то звуки его голоса еще более уверили их в этом. Когда подошли к окну, Юсуф перестал петь и начал проклинать всех муссульских купцов, которых желал увидеть еще раз, пока их не взял шайтан.

   Это желание очень рассмешило халифа, он взял горсть камешков и бросил ими в окно.

   - Что там за черт? - проворчал водонос. - Что за бездельники беспокоят меня? Эй, убирайтесь отсюда, не то, клянусь бородой пророка, я вас всех посажу на этот шест!

   - Разве вы не узнаете нас, Юсуф? - отвечал халиф. - Это мы, ваши друзья, и пришли опять просит впустить нас под свой гостеприимный кров.

   Юсуф вышел на террасу.

   - А, так это вы, голубчики?.. Проваливайте отсюда с Богом! Теперь я не расположен сердиться. Счастливы вы, что не встречались мне днем: я бы свернул вам шеи!

   - Добрый Юсуф! Мы узнали о странном и безрассудном указе халифа и пришли спросить, каково идут дела твои, а в случае надобности и сделать что-нибудь для такого гостеприимного и доброго человека.

   - Думаю, что вы лжете! - воскликнул Юсуф. - Но все равно, теперь я весел; так и быть, войдите ко мне и посмотрите, каков мой сегодняшний ужин. Я - Юсуф, и моя надежда на Бога!

   Он сошел вниз, впустил их, и они удивились, увидав остатки его ужина.

   - Теперь, - начал полупьяный Юсуф, - вы знаете наши условия: вот мясо, вот вино, вот плоды, но вам нет ни крошки еды, ни капли вина. Ты, черная борода, не таращи глаз на пирожное! - продолжал он, обращаясь к халифу. - Будь доволен тем, что достанется на твою честь.

   - Не бойтесь, гостеприимнейший господин, нам не нужно ваших лакомств. Мы желаем только знать причину этого неслыханного до сих пор указа и то, каким средством вы добыли себе такой ужин.

   - Вы все услышите, - отвечал Юсуф. - Юсуф всегда и во всем полагается на Бога. Когда приказ халифа дошел до ушей моих, я совсем потерялся. Случились мне проходить мимо бань Бермукки, где встретился я со знакомым банщиком.

   Далее Юсуф рассказал, каким образом он добыл деньги, и рассказ его очень забавлял слушающих.

   - С этих пор, - продолжал он, - не хочу быть водоносом, буду до смерти своей банщиком. Да падут все несчастья на голову этого злого халифа. Хвала Аллаху! Запереть бани ему не придет никогда в голову!

   - Но, - сказал Джаффар, - положим, что это пришло бы в голову халифа завтра утром.

   - Да постигнут тебя все скверности, когда ты посетишь могилы отцов своих! - закричал Юсуф, взбесившись. - Зловещая птица, разве я не предостерегал тебя, разве ты не обещал мне не предполагать ничего? Верно, сам черт в связи с тобой и шепчет твои желания на ухо халифу, а тот их потом издает в своих глупых указах.

   - Прошу от всего сердца простить меня, не скажу более ни полслова, - сказал Джаффар.

   - Тогда ты хоть раз сделаешь что-нибудь умное. Держись и впредь этого правила, а отсюда убирайся, пока я не проводил тебя сам этой палкой.

   Глаза Юсуфа сверкали от гнева, и гости благоразумно последовали его совету.

   - Мы еще увидимся с вами, добрый Юсуф, - сказал халиф, сходя с лестницы.

   - Убирайтесь вы все трое к черту и не показывайтесь никогда мне на глаза со своими гадкими рожами! - воскликнул водонос, захлопнув за ними дверь.

   Халиф удалился от него в самом веселом расположении духа и вошел со своими спутниками через потаенные двери в сераль.

   На другое утро халиф держал диван, в котором присутствовали все муллы и вся знать; он выдал при всем собрании приказ запереть на три дня в Багдаде все бани под страхом смертной казни. Багдадцы были вне себя от удивления.

   - Что бы это значило? - говорили они. - Вчера было нам запрещено пользоваться водой из Тигра, сегодня запрещены бани, а завтра, чего доброго, велят запереть мечети.

   Они качали головами, между тем как говорили:

   - Это делается, вероятно, для блага народного.

   Несмотря на то, указ был разослан по всем баням. Наряженные для того сановники заперли прежде всего баню аль-Рашида, потом Зобеиды и кончили банями Бермукки, в которых Юсуф нашел для себя занятие.

   Когда баню заперли, то содержатель ее и банщики стали роптать на друга Юсуфа, говоря, что он причиной тому, что бани заперты, потому что Юсуф, принужденный указом оставить прежнее свое занятие, принес это запрещение с собой в бани.

   Между тем Юсуф шел к своей новой должности, бормоча про себя:

   - Я - Юсуф, и моя надежда на Бога! Буду служить при бане до самой смерти.

   Не зная ничего об указе, Юсуф приблизился к дверям бани, перед которыми стояла толпа банных служителей. Он присоединился к ним.

   - Что новенького, братцы? Что, дожидаетесь ключа? Или испортился замок? В таком случае положитесь на мою силу.

   - Разве ты не слыхал, что по указу халифа под страхом смертной казни велено запереть бани на три дня? Юсуф опешил от изумления.

   - Проклятые муссульские купцы! Да падет вечный срам на могилы отцов их! Их предположения всегда сбываются. Я отыщу их, и они узнают меня.

   Говоря так, Юсуф со своими щетками, бритвами и мылом удалился. В бешенстве пробегал он часа два по улицам, и каждому встречному смотрел в глаза, думая отыскать тех, на кого хотел излить весь свой гнев.

   Пробегав довольно долго, сел он на большой камень.

   - Хорошо же, - сказал оп, - я все-таки Юсуф, и моя надежда на Бога Но я сделал бы лучше, если бы вместо того, чтобы бегать за этими бестиями, подумал о средствах достать себе ужин

   С этими словами он встал, пошел домой, оделся получше, свернул красный бумажный шарф в тюрбан, взял ковры, которые употреблял при молитве, и намеревался идти на базар, чтобы там продать их. Проходя мимо мечети Гуссейна, он увидел в ней нескольких мулл, читавших и толковавших трудные места в коране Юсуф преклонил колени для молитвы, и когда воротился к дверям мечети, встретился в них с женщиной, которая, по видимому, кого-то дожидалась. Она начала говорить с ним:

   - Господин, - сказала она, - по вашей хорошей одежде вижу, что ваша милость служит у кади.

   - Чего ты хочешь? Я - Юсуф, и моя надежда на Бога

   - О мой хаджи, будьте моим защи