Крашевский Иосиф Игнатий - Кунигас

итовцам. В мгновение ока осажденные бросились на барахтавшихся врагов, рубя им головы, раздробляя камнями плечи. Но только миг длился дикий восторг торжества: уже Вижунас подал заранее условленный знак: все бойцы бросились под защиту второй стены. Второй и последней. Взять ее было гораздо труднее.

   Крестоносцы, не ожидавшие, что первый ряд частоколов так скоро и внезапно обрушится, упали вместе с ними; и, раньше чем успели опомниться и встать, многие пали мертвыми, а еще больше осталось лежать с тяжелыми ранами, потеряв навсегда способность к бою. Предводители с запасными войсками опоздали придти на помощь. Все литовцы успели укрыться за второй стеной заграждений.

   Потери немцев были очень значительны; во всяком случае, пало их больше, нежели они когда-либо думали.

   Понесенный урон сильно ожесточил их против врага, защищавшегося с таким непреодолимым упорством.

   Маршал, не обращая внимания на что бы то ни было, кричал и настаивал на немедленном возобновлении штурма, чтобы не дать язычникам собраться с духом.

   Тем временем наступила ночь.

   Внутренность городка представляла картину, полную ужасающего трагизма. Всеми овладело настроение, редко наблюдаемое у людей. Одни пели сквозь слезы; другие смеялись. Всех охватило безумие. Лица сияли, силы удвоились, голоса звучали не по-людски.

   Раненые вскакивали и вновь рвались в бой. Окровавленные, они как будто не сознавали, что жизнь их медленно уходит с кровью. Мужчины, женщины, дети - все стали воинами. Ими овладели радость и беснование боя. Отцы равнодушно смотрели на трупы сыновей, матери забывали о детях.

   Посреди толпы, весь залитый кровью, с высоко поднятой головой и обнаженным мечом, стоял Маргер. За ним мать, такая же, как в былое время: одетая по-мужски, вооруженная, в шлеме. Рядом Банюта в новом женском повойнике, в белой рубашке, на которой пятнами запеклась черная кровь, с порванным янтарным ожерельем на шее. Грудь ее высоко подымалась, и вся она напоминала молодую волчицу, на которую в логовище напали охотники.

   Вижунас одной рукой удерживал кровь, другою указывал на частоколы. Люди бросились к ним врассыпную, обгоняя друг друга, с криком и воплями.

   Маргер дал знак рукой, чтобы попридержать их пыл.

   - День, много два, - закричал он, - крестоносцы овладеют и этой последней опорой!

   Ему отвечали криком.

   - Но никого не возьмут живьем! Не возьмут и добычи! - продолжал он все громче и рукой указал на двор: - Костер! Пусть здесь будет сложен костер! Сожжем все до последней нитки, а живые перережем друг друга! Пусть достанутся им одни трупы и остатки пожарища!

   Громким криком, как бы из единой груди, ответили воины на призыв вождя.

   Вижунас просиял; он высоко поднял руку.

   - На немцев! - рявкнул он. - Бабы и дети - к костру!

   Банюта с гордостью взглянула на Маргера и, схватив, целовала его окровавленную руку, хотела бежать вслед за воинами, но Реда удержала ее за рубашку.

   - Место наше здесь! - сказала она. - Носить воду и обвязывать раны! Дай ему кубок вина; он еще не пил и не ел. - Но в шуме и грохоте битвы потонул голос Реды.

   За стеной раздавалась песнь крестоносцев; внутри, с диким воем, гремели литовские песни.

   Немцы добрались уже до самого верха ограды и падали вниз под тяжестью валившихся сверху бревен, колод и камней. Бой вновь закипел на всю ночь.

   Тем временем посреди двора, точно волшебною силой, вырастал исполинский костер. Женщины и подростки отдирали обшивку потолков и стен, разбирали крыши, тащили бревна и все валили на смертное ложе.

   У самых слабых проснулись сверхчеловеческие силы. Женские руки волокли огромные бревна, исхудалые плечи не гнулись под бременем чудовищных нош, детские ручки хватались за увесистые толстые чурки. Самое дерево, казалось, оживало, двигалось и, послушное воле людей, всползало на верх костра. Он рос, точно чудом, и вершиной почти достигал уж§ вышки.

   Теперь стали сносить на него все свое достояние: одежду, оружие, припасы, слитки металлов, янтарь, шубы, все валилось в одну общую кучу. С радостным смехом смотрели осажденные на богатства, обреченные в жертву огню, чтобы не досталось врагам. Вокруг прыгали дети, а старые женщины предусмотрительно сбрасывали с себя все, что поценнее, боясь, как бы оно не уцелело после их смерти.

   Банюта исчезла. Она живо побежала к своему жилью, целый угол которого стоял еще нетронутым. Укрыться было уже негде; осталась только притолка да косяки от дверей в подвалы; но обе половинки были уже сорваны. Она присела на ступеньках, облокотилась и стала думать.

   - Он поклялся солнцем и луною: значит сдержит слово. О, он не допустит, чтобы я досталась в руки этим извергам на позор. Но меч его притупился.

   Она вздрогнула, выбежала из подвала и бросилась в жилые помещения, стены которых по бревнам разбирали для костра. Она увидела меч Вальгутиса, стоявший в углу комнаты. Старый клинок погнулся набок и лежал среди мусора. Она с радостью схватила его, прижала к губам и запела: ибо великое горе поет так же, как поет радость.

   - Не правда ли, меч мой любимый, ты облегчишь мне смерть от его руки? Рассечешь пополам мое сердце и выпустишь на волю душу...

   Она присмотрелась к мечу поближе и покачала головой: клинок был подернут не то ржавчиной, не то засохшей кровью. Взявшись обеими руками, Банюта качала его, как ребенка.

   За пазухой был у нее оселок. Она опять присела на пороге.

   - Старичок ты мой, - тянула она нараспев, нагнувшись над мечом, - люди о тебе забыли. Никто тебя не вытирал, не обмывал, лезвие твое ступилось. Подожди-ка!

   И она стала точить его оселком... Старый меч начал блестеть и лосниться, как в былые времена.

   Нагнувшись, Банюта увидела на очищенной поверхности слабое отражение своего лица. Из глубины металла смотрела на нее пара голубых глаз.

   - Глядишь на меня, старина! Так... хорошо... гляди!., и полюби меня и облегчи смерть от его руки.

   Она поцеловала клинок и невольно вновь стала причитать:

   - Ой умирать ли мне, молодке, умирать! А чего же мне еще недоставало? Что еще могла бы дать мне жизнь? Приумножить, разве, слезы на глазах? Сиротскую ли долю мне сулить или полон от вражьих рук? Ведь познала я уж радости любви, сжимала милого в объятиях любя, и сам он последует за мной, и наша кровь сольется...

   Слеза капнула на меч; Банюта смахнула каплю, поставила клинок и убежала. Вдали шел Маргер, во главе людей. Банюта зачерпнула в один кубок воды, в другой меду и пошла за мужем.

   Крестоносцы, разъяренные, всеми силами напирали на вторую линию частоколов и шли вперед с пеньем похоронных песен. Литовцы отражали нападавших с воем; а когда валились от их натиска закованные в железо рыцари, торжествующие возгласы сливались в дикий рев.

   И снова немцы стали пускать огненные стрелы. Они падали среди строений, но никто не обращал на них внимания.

   Несколько стрел, пущенных особенно метко, увязли в стенах вышки; и не успели Вижунас и Маргер оглянуться, как стены запылали. Сначала робко скользили вдоль них одинокие огоньки и, казалось, гасли, забираясь в щели; потом вспыхивали ярче...

   Ночь бледнела, наступал день, и вместо пламени виднелся только дым. Вышка стояла так же, как накануне, но внутри ее шипело, искрилось и трещало пламя.

   Крестоносцы штурмовали.

   Вторая изгородь была и выше, и крепче, но и она уже дрожала от ударов топора и начинала разгораться. Литовцы лили воду везде, где слышали шипение огня; забрасывали осаждавших последними запасами выдранных из-под построек камней. Скидывали на головы нападавших тела убитых, когда уж больше было нечего бросать.

   Боевые клики, вместо того чтобы ослабевать, росли и ширились, свирепея с минуты на минуту. По временам, прислушиваясь к ним, маршал содрогался: столько было в них угрозы и смертельного, пронизывающего до костей ужаса. Люди, певшие такую песнь, не могли ни сдаться, ни быть взяты живьем. У немцев, карабкавшихся на заборы, переставало иной раз биться сердце: от этих криков веяло на них отчаянием и тревогой. Но стыдно было отступить; место отбитых занимали свежие войска.

   Целый день не прекращался бой.

   Вышка вся стояла в пламени, до самой крыши. Огонь набросил на нее пурпуровую мантию, и она долго стояла нерушимая, сверкающая, страшная... потом сразу рухнула с ужасным грохотом. Заклубился дым, и во все стороны посыпались фонтаны искр. Осажденные приветствовали ее падение немолчным криком...

   Вижунас оглянулся.

   - Не будет недостатка в головнях, чтобы поджечь костер, - сказал он.

   Вижунас не заметил, что от искр костер сам собой уж начал загораться.

   Маргер бился. И пот, и кровь текли по его лицу, сбегая струйками по белой груди. Он зорко приглядывался ко всему с высокого обрубка, на который взгромоздился, и думал: "Не пора ли прекратить борьбу и начать взаимоистребление?"

   С высоты небес, с любопытством смотрели на битву звезды. Там также царило возбуждение: послов ли слали вниз на землю к людям боги Литвы? Или, быть может, метали огненные стрелы? Но с темного свода то и дело срывались звезды, чертя по небу искристые пути...

   Вижунас прошептал:

   - Души отцов нисходят на землю за нами!.. Пора нам к ним!..

   Начало светать...

   Вторая ограда готова была рухнуть. Люди выбивались из сил; грудами лежали трупы... Женщины, в ожидании смерти, сидели вокруг костра и пели погребальную песнь. А костер, точно послушный воле богов, стал медленно гореть.

   Утренняя звезда, как алмаз, засветилась на небе... Вижунас и Маргер переглянулись.

   Рубившиеся по знаку отошли от стен и спокойно приблизились к костру. Впереди их шел Вижунас, последним Маргер. А женщины продолжали петь.

   Началось то, чего не видел свет, и никогда, быть может, не увидит вновь...

   Братья обнимались и целовались, потом один обнажал грудь, другой пронизывал ее мечом... Отцы, плача, избивали детей и бросали трупы их в огонь. Мужья убивали жен, отвечавших им объятиями на предсмертное лобзание... И не было ни стона, ни крика, ни рыданий...

   Трупы широкой полосою устлали землю вокруг костра. Маргер с мечом в руке стоял и ждал. Глазами он искал Банюту.

   Она сидела на пороге подвального жилья и целовала меч, а из глаз ее струились слезы. Она ждала.

   - Он клялся солнцем и луною и сдержит клятву...

   Вижунас прислушивался к шуму за оградой.

   - Торопитесь, - закричал он, - торопитесь, если не хотите погибнуть от их мечей!.. Заборы подаются... они скоро ворвутся к нам: пусть не найдут живой души...

   Все, еще державшиеся на ногах, бросали в пламя свое имущество, останки близких, подставляя под мечи кто грудь, кто спину-Безумие охватывало переживших. Окровавленные, они сами бросались грудью на мечи и умирали...

   Реда поцеловала сына в лоб: некому было нанести ей последний удар...

   У Вижунаса дрогнула рука...

   - Не могу, - сказал он.

   Тогда Реда надвинула на лоб белую повязку и смело вошла в огонь... Пламя охватило ее, она села на пылающие угли, и раскаленные соломки рухнули под ее тяжестью...

   А сзади все громче и громче раздавалась песнь крестоносцев... В живых остались только Маргер и Вижунас... Вокруг костра стояла огромная лужа крови, медленно просачивавшейся в песок.

   Старик поклонился своему господину в пояс: пришел его черед. Кунигас должен был пережить всех и сам наложить на себя руки. Но у Маргера дрогнула рука, и он не дерзнул коснуться седины...

   Тогда Вижунас воткнул меч в землю, оперся грудью о клинок и упал вперед всей тяжестью тела...

   А где была Банюта?

   Вот она привстала, и ее белая сорочка блеснула в темноте подвала.

   Она протянула руки Маргеру.

   - Нас только двое, - воскликнула она, - приди ко мне.

   Маргер оглянулся на ограду... как будто ему было жаль расстаться с жизнью, хотелось бы продлить ее хотя на миг.

   Он шел через кровь и трупы, ноги его тонули в ней и ступали по телам, застывшим в немом оцепенении.

   - Банюта, - воскликнул он дрожащим голосом, - их еще нет!

   Он приблизился. Она обняла его обеими руками и опустила ему голову на грудь.

   - Смотри, - сказала, - вот я наточила меч... Ты клялся!

   Маргер слушал.

   Костер горел, треща и завывая, а за стеной ревели немцы, карабкаясь на тыны, приставляя лестницы...

   Было еще время на одно объятие, но для разговоров было уже слишком поздно...

   Глаза Маргера неотступно смотрели в сторону, откуда можно было ждать крыжаков... С грохотом упали огромные ворота, и на двор ворвались белые плащи и впереди всех брат Бернард... Кто знает, не мечтал ли он спасти питомца?

   Банюта, повисшая на шее Маргера, обнажила белую грудь...

   - Любимый мой, пора!..

   Еще минута, и добровольная жертва должна была свершиться...

   Маргер уже занес свой меч, когда вдруг в тылу крыжаков раздался небывалый вопль: зазвучали боевые сурмы, грозные, голосистые сурмы литовских полчищ, и высоко взвились к небу боевые клики: "Смерть крыжакам!"

   В одно мгновение убрались со двора белые плащи, а стальные шлемы исчезли с частоколов и заборов... Самонадеянные крестоносцы, застигнутые врасплох, потеряли голову и в переполохе валились вместе с лестницами. Торопливо собирались они на зов вождей посреди полянки между Пилленами и лесом, на которую, как муравьи, сыпались со всех сторон несметные толпы грозных полчищ.

   Закипела битва, недолгая, кровопролитная. Еще раз смешалась кровь крыжацкая с литовской, окрасив темною струею воды Немана. Как подсеченные сосны, падали один за другим вожди и рыцари. Некоторые, спасаясь бегством, тонули в пучинах Немана или погибали от меча Маргера, который, выбежав из замка, с дикой яростью набросился на крестоносцев.

   И вот, теми же воротами, через которые недавно вторглись орденские рыцари, теперь входили литовские дружины.

   Навстречу им клубился дым жертвенного костра, а поперек пути лежали груды трупов отважных защитников твердыни.

   На пепелище они застали только одну живую душу: Банюту!.. Протягивая руки, бежала она с блестящими глазами навстречу победителям и мужу...

   Пиллены, хотя в развалинах, в крови, безлюдные, все же уцелели, благодаря нежданной помощи со стороны Гедимина.

   Юный кунигас с отважною Банютой, созвав окрестный люд, живо взялся за работу. И не прошло месяца, как над берегами Немана опять высилась литовская твердыня, такая же неприступная, как раньше, так же грозно стоявшая на страже земли Литовской против подавляющей мощи крестоносных полчищ.