Хаггард Генри Райдер - Ласточка

Сузи пришла в полное отчаяние, когда узнала, что мы покинули свою ферму и направились неизвестно куда. Сигамба опять стала ее утешительницей.

   - Не горюй, Ласточка, - уговаривала ее мудрая маленькая женщина. - Твой муж и твои родители, наверное, направились в Наталь. Там есть большие незаселенные пространства, и земля еще плодороднее, чем в тех местах, где вы жили. Наталь недалеко отсюда, всего в нескольких часах езды. Как только Зинти отдохнет и немного поправится после всех трудов и лишений, которые ему пришлось перенести, мы пошлем его в Наталь. Ты уже столько терпела, потерпи еще немного. К тому времени и твои родные успеют добраться туда.

   - А уверена ли ты в этом, Сигамба? - спрашивала Сузи. - Что если они направились совсем в другую сторону?

   - Этого быть не может, - уверяла Сигамба и начинала доказывать, почему именно это невозможно.

   Доводы ее были так убедительны, что Сузи ничего более не оставалось, как согласиться с ними и ждать с новой надеждой.

   Однако этой надежде не суждено было быстро осуществиться. Судьба еще готовила нашей дочери и нам много тяжелых испытании.

   Наше путешествие задерживалось новыми нападениями дикарей, от которых мы избавились с большим трудом и ценой жизни чуть ли не половины боеров Ян и Ральф были тяжело ранены, и если бы не Гааша, я думаю, они не остались бы и в живых. Молодой дикарь сказал правду, когда умолял пощадить его: он действительно принес нам счастье, или, по крайней мере, избавлял от несчастий, и вообще был очень полезен. Кстати сказать, он отличался такой кротостью, честностью, услужливостью и был так признателен за малейшую ласку, что я в конце концов положительно полюбила его, несмотря на то, что он был язычником. Впрочем, путем долгих размышлении я пришла к убеждению, что даю не в одной религии, не в том, кто как называет Бога и какие совершает обряды, а в том, какая у кого душа: человек с дурной душой не может спастись только одним тем, что он считается христианином. Черный Пит считался христианином, а душа у него была хуже души любого язычника.

   Мы были уже недалеко от горы Упомондвана, когда узнали, что путь туда прегражден зулусским войском, встреча с которым значила бы верную погибель, потому что это войско, но слухам, было отборное и хорошо вооруженное.

   Как потом оказалось, Пит ван-Воорен, тщетно старавшийся каким-нибудь путем пробраться на гору Упомондвана, вздумал наконец поднять против племени Сигамбы всех зулусов.

   Бродя вокруг горы, он ежедневно видел Сузи, сидевшую на высоте пятисот футов над его головой и не обращавшую ни малейшего внимания ни на его угрозы, ни на мольбы, которыми он осаждал ее снизу. По выражению Сигамбы, Сузи сидела там, как светлый дух - хранитель горы, и Пит, конечно, должен был беситься, видя ее такой, - прекрасной, спокойной, невозмутимой и недоступной.

   Иногда рядом с Сузи появлялась черная фигурка Сигамбы, и тогда Пит окончательно выходил из себя и буквально бесновался с пеной у рта.

   Одно время он исчез. Вскоре после того Сигамбе донесли, что посреди ее стада оказались взявшиеся неизвестно откуда снежно-белые быки и коровы.

   - Великий Дух! - с испугом вскричала она. - Ведь это известный всей стране скот короля Дингааны. Как мог он попасть сюда?.. А, поняла: это опять проделки Бычачьей Головы. Он уже раз хотел сгубить меня таким путем, и если это не удалось ему, то только благодаря заступничеству Белой Ласточки. Надеюсь, что не удастся ему эта низость и теперь. Он, наверное, выкрал этот скот из стада Дингааны и примешал к моему, чтобы набросить на меня подозрение, будто я украла этих знаменитых животных, которых можно узнать с первого взгляда. Но я предупрежу его, сейчас же пошлю скот обратно к Дингаане с объяснением, как он попал ко мне.

   Она немедленно сделала так, как говорила. Но Дингаана не принял никаких объяснений, приказал убить послов Сигамбы и объявил ей, что не верит ее оправданиям и что возвращением украденного она не уничтожила факта воровства, которое нельзя оставлять без наказания. Вследствие этого он явился с сильным войском, чтобы проучить ее.

   Началась осада горы Упомондвана. Чтобы лишить осажденных воды, под самой горой был отрезан им доступ к реке большим отрядом войска под командой Черного Пита. Вследствие этого у осажденных вскоре начались все ужасы, связанные с лишением воды. Люди и животные от мучений, причиняемых жаждой, доходили решительно до неистовства. Скот в бешенстве бросался на людей, тонча их. Люди с остервенением убивали животных и тут же рвали их на части, чтобы утолить свою жажду их кровью. Сосали траву, выворачивали из земли камни и облизывали те стороны, которые были сырыми от соприкосновения с землей; сосали землю, в которой было хоть немного влаги. Старые и слабые люди и дети валились как мухи, и мертвые тела сбрасывались вниз с горы.

   Сигамба, как начальница, имевшая право хранить для себя одной воду в своей хижине, между тем как остальные должны были делиться последней каплей с другими, сама почти не пила из большого сосуда, наполненного водой, стараясь сберечь ее для более слабой Сузи и иногда уделяя немного попадавшимся ей на глаза детям, умиравшим от жажды.

   Наконец, когда общее бедствие достигло предела, к Сигамбе явились те самые старики, которые приняли ее с Сузи в начальницы, и категорически потребовали, чтобы она выдала Сузи Бычачьей Голове, который согласен сейчас же снять осаду, как только это будет сделано.

   Сигамба с негодованием отвергла это требование, говоря, что пусть лучше выдадут ее саму Бычачьей Голове, чем Белую Ласточку, находившуюся под ее покровительством.

   Старики, до такой степени ослабевшие, что едва держались на ногах и могли издавать одни хриплые, отрывистые звуки вместо связной речи, стали доказывать Сигамбе, что Белая Ласточка только навлекла на упомондванов еше большие бедствия, чем прежние, поэтому племя решило насильно выдать Бычачьей Голове виновницу всех настоящих бедствий и тем избавиться от угрожавшей всем страшной смерти от жажды, если она, Сигамба, откажется сделать это добровольно.

   Долго спорила бедная Сигамба, отстаивая Сузи, угрожая своим соплеменникам еще большим гневом духов их предков и Великого Духа за то дурное даю, которое они собирались сделать. Но все было напрасно, и она вынуждена была сдаться, хотя и выговорила себе известное условие.

   - Если уж такова ваша непреклонная воля, что вы хотите спасти себя только ценой выдачи ни в чем неповинной Белой Ласточки, то скажите Бычачьей Голове, чтобы он пустил нас к воде. Так как я не могу выдать Белую Ласточку собственными руками, то объявите ему, чтобы он сам пришел к нам на гору за ней. Она будет сидеть на своем любимом месте, на вершине горы, и следить за тем, чтобы он заставил освободить вам проход к воде и уговорил начальника зулусов совсем отступить и оставить нас в покое. Как только зулусы уйдут и нам будет дан свободный доступ к воде, пусть Бычачья Голова приходит за Белой Ласточкой. Вы и я ручаемся за то, что она пойдет за ним. Я приношу моему племени страшную жертву; но боюсь, как бы Великий Дух не наказал нас потом за то, что мы ради своего спасения нарушаем священные правила гостеприимства.

   Старики с просиявшими лицами поклонились и отправили к Черному Питу посла объявить ему решение Сигамбы. Тот сначала потребовал было немедленной выдачи Сузи без всяких условий; но потом после долгих переговоров согласился на предложенное Сигамбой условие.

   Было уже поздно, поэтому решили, что Сузи утром при первых лучах рассвета будет сидеть на вершине горы, и Пит, как только увидит ее, выполнит свой уговор: снимет осаду, откроет проход к воде и отошлет войско назад. Так как осада была начата благодаря тому, что он подружился с Дингааной и просил его помочь ему получить убежавшую от него "жену", за что обязался уступить королю часть своих обширных земель со всем находившимся на них движимым и недвижимым имуществом, то от него зависело и прекращение враждебных действий зулусов против упомодванов.

   Между тем Сузи, уже несколько дней не выходившая из своей хижины, была совершенно убита, хорошо понимая, что она невольная причина страданий племени, которое не только ее приютило, но даже почтило избранием в начальницы. Конечно, всеми делами руководила одна Сигамба, а Сузи только пользовалась преимуществами своего положения и ни во что не вмешивалась.

   Отпустив стариков, Сигамба пошла к Сузи. Расстроенная страшной душевной мукой, молодая женщина лежала на постели, уткнувшись лицом в подушку, сделанную для нее Сигамбой.

   - Ласточка, ты спишь? - тихо окликнула ее маленькая женщина.

   - Нет, Сигамба, - ответила Сузи, подняв голову. - Я только лежу и думаю, не лучше ли мне пойти и сказать Черному Питу, что я готова стать его женой, лишь бы прекратилась эта ужасная осада, из-за которой люди гибнут мучительной смертью от жажды. Я не в силах больше слышать этих жалобных криков и воплей, этих раздирающих душу стонов и проклятий... Пусть берет меня Черный Пит. Как только я увижу, что вы все спасены, то сейчас же сделаю то, что приказывает мне моя честь: кинжал все еще со мной.

   - Ну, до кинжала дело все-таки не дойдет, хотя я и вынуждена была согласиться на выдачу тебя Бычачьей Голове, - спокойно сказала Сигамба.

   - Да? - вскричала Сузи, вскочив на ноги и дикими глазами глядя на маленькую женщину. - Ты все-таки согласилась на это?.. Боже мой!.. Могла ли я подумать, что ты, Сигамба, мои лучший друг, когда-нибудь решишься выдать меня, как бы тебя к этому не вынуждали? Неужели ты не понимаешь, что мне легче сделать это самой?.. Я и так уж готова была на эту жертву, но не на вынужденную, а на добровольную; в этом большая разница... Впрочем, это, пожалуй, и к лучшему, - с невыразимой горечью добавила она, поникнув головой: - легче будет умирать с разочарованием в душе.

   Бедная дочь наша во всем желала видеть честность, доведенную до конца, и мучилась, когда видела - или думала, что видит, - хотя бы малейшую низость в ком-либо.

   - Успокойся, Ласточка, - нежно проговорила Сигамба, кладя ей свою крохотную черную руку на плечо. - Я ведь только обещала выдать тебя, но еще не выдала.

   - Что ты хочешь сказать этим? - спросила Сузи, с недоумением взглянув на свою собеседницу.

   - А вот я тебе сейчас расскажу, что придумала.

   Объяснив Сузи наскоро их безвыходное положение, маленькая женщина продолжала:

   - Человека, который сам постоянно хитрит, обманывает и способен действовать из-за угла, тоже не стыдно обмануть и сделать так, чтобы он не остался ненаказанным. Я отрежу тебе волосы и выкрашу тебя в наш цвет. Завтра утром, как только освободят проход к воде, ты смешаешься с толпой, которая бросится вниз к реке. Никто не заметит тебя; все будут рады добраться скорее до воды. Когда ты очутишься внизу, сможешь спастись. Я научу тебя, что нужно будет сделать. Я прикажу Зинти...

   - Если ты так любишь меня, как я тебя, то должна идти со мной, Сигамба, - перебила Сузи, целуя ее. - Ты будешь жить у меня, как моя сестра...

   - Нет, Ласточка, лучше не уговаривай меня, - сказала Сигамба твердым голосом. - Я лучше тебя знаю, что нужно делать. Жить с тобой, как сестра, я не могу, а быть у вас опять служанкой - для меня теперь унизительно. Оставаться же здесь начальницей я не желаю: народ мои опротивел мне с тех нор, как я услыхала, что он готов выдать тебя, лишь бы спастись самому: не так завещали нам действовать наши предки... Нет, Ласточка, не говори более об этом, - прибавила благородная, мужественная женщина, видя, что Сузи, вся в слезах и в страшном отчаянии, хочет опять перебить ее. - Мое решение бесповоротно. Я должна уплатить тебе долг и умереть; никто не может препятствовать мне в этом. Если тебе всего сказанного мною мало, то я прибавлю, что мне так назначено судьбой, а против судьбы, надеюсь, ты спорить не будешь!

   При этих словах Сигамба бросила на Сузи такой взгляд, что наша бедная дочь вдруг лишилась всякой возможности возражать и, покорно склонив голову, позволила Сигамбе делать с собой все, что той было нужно.

   Усадив Сузи посреди хижины, знахарка остригла ее прекрасные густые и длинные волосы и окрасила ей лицо, шею и руки в темный цвет. Я видела Сузи окрашенной таким образом и могу сказать по совести, что хотя ее и трудно было узнать, но красота ее от этого нисколько не пострадала. То же самое нашли мой муж, Ральф и многие другие, знавшие нашу дочь.

   Затем ее спасительница выкрасила в белый цвет только что умершую высокого роста негритянку. Потом она переодела ее в платье Сузи и приладила к ее голове роскошные косы нашей дочери. После этого остроумная маленькая женщина при помощи Зинти отнесла наряженную таким образом мертвую негритянку на гору и усадила там в "кресло", крепко привязав ее, чтобы она не свалилась. Издали этот труп смело можно было признать за Сузи.

   Покончив с этим делом, Сигамба приказала Зинти служить нашей дочери как ей самой, научила их, что нужно делать, когда они на другой день утром будут внизу горы, и растолковала, как найти дорогу в Наталь.

   Сузи, конечно, всю ночь не могла сомкнуть глаз; она все плакала и молилась Богу. В сердце ее радостная надежда на окончание всех своих мучений и на близкое свидание с мужем и с нами, ее родителями, боролась с глубокой скорбью о Сигамбе, обрекшей себя на смерть.

   Наконец занялась заря. Весь народ давно уже толпился у прохода к реке, еще занятого зулусами. Шум, теснота и давка были страшные. Всякий старался быть ближе к проходу, перед которым наверху стояла стража на случай вторжения неприятеля.

   Взоры всех с нетерпением обращались на восток, который постепенно начал алеть, гораздо медленнее, чем обыкновенно, как казалось умиравшему от жажды народу.

   Но вот блеснули первые лучи рассвета и прямо упали на балую фигуру, сидевшую на вершине горы, и на маленькую черную женщину, неподвижно стоявшую рядом с ней.

   Крик торжества снизу слился с криком восторга наверху в один оглушительный гул. Внизу Черный Пит торжествовал свою победу, и все его приспешники вторили ему, потому что он, в случае успеха своей последней затеи, обещал им щедрую награду; а наверху радовался народ, что наконец-то он получит доступ к так нетерпеливо ожидаемой воде.

   Сузи, которую Сигамба втолкнула в самую середину толпы, рванулась было назад к своей спасительнице, спокойным шагом направлявшейся к тому месту, где ей предстояла смерть; но подхватившая нашу дочь людская волна с неодолимой силой понесла ее в противоположную сторону, к проходу. На это и рассчитывала Сигамба, предвидевшая, что Сузи пожелает возвратиться к ней, чтобы еще раз проститься или попытаться уговорить ее не губить себя.

   Когда войско внизу отступило и проход освободился, народ бурным потоком устремился вниз, опрокидывая и давя друг друга. Некоторых, между прочим, и Сузи, напиравшая толпа почти вынесла на своих плечах. Очутившись внизу, толпа с радостным воем бросилась к реке.

   Пользуясь общей суматохой, Зинти увлек Сузи за выступ горы и скрылся там с ней. В это же время Пит ван-Воорен быстро взбирался на гору, к тому месту, где были две фигуры: высокая белая, неподвижно сидевшая, и маленькая черная, тоже неподвижно стоявшая и глядевшая вниз. Хорошо, что Пит ван-Воорен не мог видеть, каким взглядом провожала черная фигура двух бежавших внизу людей, мужчину и женщину, а то бы он, пожалуй, догадался, в чем дело. Те двое несколько раз оборачивались, глядели вверх и махали черной фигуре руками.

   - Вот, Бычачья Голова, - сказала ему с торжествующей улыбкой Сигамба, когда он, запыхавшись, подлетел к ней, - бери свою жену: она ждет тебя уже со вчерашнего дня. Будь счастлив, палач, и не поминай меня лихом!.. До свидания! Мы скоро увидимся!

   С этими словами она, встав на самый край утеса, ударила себя ножом прямо в сердце и бросилась вниз.

   Крик бешенства вырвался из груди Черного Пита, когда он, схватив сзади мертвую женщину в объятия, думая, что это Сузи, повернул ее лицом к себе и увидел страшное раскрашенное лицо трупа.

   В тот же момент он вместе с этим трупом был сброшен в бездну, вслед за бедной Сигамбой.

   Летя вниз, Пит невольно поднял глаза кверху. На вершине горы с копьем в руке стоял Ральф.

  

  

   Как я уже сказала, мы стояли лагерем недалеко от горы Упомодвана, не решаясь идти прямо туда из-за осады ее зулусами. Разумеется, мы страшно беспокоились за участь нашей дочери и мучились, что не можем помочь ей, хотя были близко от нее.

   Мы совсем извелись бы от горя, если бы не Гааша. Он умел говорить по-зулусски и вызвался разузнать все, что можно, о нашей дочери. Нарядившись зулусом, он смело направился в лагерь осаждающих и узнал, что осада предпринята ими из-за происков друга короля Дингааны, Бычачьей Головы, который уверил короля, что вторая начальница упомодванов, Белая Ласточка, - его жена, и просил помочь ему отбить ее у упомодванов. Убедившись, что его родители на горе умерли, Гааша возвратился назад и все рассказал нам. Это было накануне того дня, когда должна была произойти выдача нашей дочери Черному Питу.

   Услыхав, что Черный Пит требует выдачи Сузи, Ральф с негодованием вскричал:

   - И Сигамба согласилась выдать мою жену?! О нет, этого быть не может!

   - Что же ей больше осталось делать, Ральф? - глухим голосом сказал Ян, бледный как смерть. - Не губить же ей весь свои народ из-за нашей Сузи. Я уверен, что сам народ и вынудил ее на выдачу Сузи. Насколько я знаю Сигамбу, она, наверное, отстаивала нашу дочь, которую так любит, до последней возможности... Но мне думается, что она обманет этого негодяя и спасет Сузи, несмотря ни на что. Скорее Сигамба сама себя выдаст, чем свою Белую Ласточку... Это я тоже прочел у нее в глазах, - задумчиво добавил он, стараясь дрожащими руками высечь огонь, чтобы закурить трубку, но все не попадая огнивом по кремню.

   Наступило глубокое молчание. Яну после долгих усилий удалось наконец закурить свою трубку, и он начал дымить точно современный паровоз. Ральф, обхватив обеими руками голову, сидел как истукан и, видимо, думал глубокую думу. Я тихо плакала, глядя по временам на обоих мужчин и желая утешить их, но положительно не знала, что сказать, так как не менее их сходила с ума. Я видела, что Ян только храбрится, а на самом деле не ждет ничего хорошего... Хоть я тоже была уверена, что Сигамба едва ли выдаст Сузи, но вместе с тем понимала, что в настоящем ужасном положении у нее нет другого выхода.

   Вдруг Ральф встрепенулся, поднял голову и позвал Гаашу, который не любил сидеть стожа руки и уже возился около одной фуры, что-то исправляя в ней.

   - Иду, баас! - откликнулся своим звонким голосом дикарь, подходя с куском дерева в одной руке и с топором в другой. - Что прикажешь?

   - Можешь ты провести меня к горе Большой Руки так, чтобы меня никто не заметил?

   Гааша подумал немного и проговорил:

   - Могу, баас, только длинным обходом через соседние горы.

   - А сколько понадобится времени на этот обход?

   - Придется идти целую ночь, баас.

   - Отлично. Значит, если мы выйдем отсюда, когда сядет солнце, то поспеем туда как раз к восходу... Матушка, - обратился Ральф ко мне, - приготовь нам на всякий случай еды и фляжку апельсиновой настойки; может быть, Сузи и Сигамба нуждаются...

   - Ральф, да неужели ты и в самом деле пойдешь туда! - вскричала я, в ужасе всплеснув руками. - Подумай, что ты хочешь предпринять: Сузи ты все равно не спасешь, а сам наверняка погибнешь, и мы лишимся нашего последнего утешения... Потом имей в виду, что если Господь судил Сузи спастись и на этот раз, как спасал ее до сих нор, то это сделается и без твоей помощи.

   - Нет, я думаю, теперь именно и нужна моя помощь, - отчеканил Ральф. - Недаром я видел во сне гору Большой Руки; это было мне указанием, что я должен найти Сузи там, точно так же, как и ей, маленькой, снилось, что она видит меня в ущелье, в котором она и нашла меня наяву, послушавшись своего сна... Вообще, матушка, вы знаете, если я раз что решил, то меня никто не отговорит от этого.

   То же самое говорила в тот же день, может быть, даже в тот же час, и Сигамба нашей дочери.

   - Я тоже иду с тобой, Ральф, - заявил Ян, вставая. - Приготовь мне, жена...

   - Нет, отец, ты не пойдешь!.. - резко сказал Ральф.

   - Это почему? - удивился мои муж.

   - Потому что ты нужнее здесь, чем там. В том месте будет дело только для одного меня, а здесь каждую минуту может произойти новое нападение со стороны дикарей, и такому прекрасному стрелку, как ты, не следует отходить отсюда ни на шаг... Во всяком случае, я тебя не возьму с собой, так ты и знай! - заключил наш умный зять.

   Вечером он отправился с Гаашей. Шли они все время по горам. Им приходилось взбираться на такие горы, переправляться через такие расщелины и пропасти, и притом ночью, при неверном свете луны, что только особой милости Провидения может быть приписан их благополучный переход через эти горы, на каждом шагу угрожавшие им смертью.

   Наконец они добрались до горы Упомодвана со стороны, противоположной той, на которой находились осаждающие. Гааша провел Ральфа в небольшую пещеру сбоку, откуда им можно было наблюдать за всеми движениями зулусов.

   Они знали, что при первых лучах солнца Сузи будет сидеть на самой вершине горы, где Черный Пит и возьмет ее в виде награды за снятие осады и освобождение прохода к воде; войско же пока должно было оставаться вблизи, на случай, если бы Сигамба и Сузи захотели обмануть Пита. В последнем случае все племя было бы перерезано.

   Ральф с лихорадочным нетерпением стал ожидать того момента, когда народ хлынет сверху к реке, а Пит поднимется на опустевшую гору за своей добычей, которая, по мнению этого негодяя, наконец-то была в его власти и не могла уже теперь ускользнуть от него.

   Момент этот наступил. Стремившийся с пэры народ думал лишь о давно желанной воде и не обращал ни малейшего внимания на то, что делалось вокруг него. Поэтому никто и не мог предупредить ван-Воорена, что вслед за ним крадется вверх по горе человек, очевидно, со злым намерением, потому что держит наготове в одной руке копье, а в другой - пистолет.

   Сердце Ральфа замерло от наплыва разнородных чувств, когда он сзади увидал фигуру той, которую принимал за свою жену. Он и радовался, что она была так близко от него, хотя и не подозревает об этом, и вместе с тем боялся, как бы она при виде своего врага не вздумала броситься в бездну, зиявшую под ее ногами; крикнуть же ей, что он тут, возле нее, он конечно, не мог, чтобы не расстроить своего плана. Никогда он так горячо не молился, как в эту страшную минуту, которая должна была решить его судьбу: сделать его самым счастливым или самым несчастным человеком в мире.

   С первых же слов Сигамбы, сказанных Питу, наш зять понял по ее тону, что она обманула его и что женщина, сидящая в "кресле", вовсе не Сузи, которая, наверное, спрятана где-нибудь.

   К глубокому огорчению Ральфа, он не мог предупредить самоубийство этой маленькой ростом, но великой сердцем и умом жен-шины.

   В то время, когда Пит ван-Воорен с воплем ярости хотел сбросить вниз труп, Ральф столкнул его самого туда и, сбросив ему вдогонку труп, крикнул:

   - Вот тебе, Пит ван-Воорен, и награда за все твои злодеяния! Возьми ее с собой на тот свет, вместе с сознанием, что ты погиб от руки Ральфа Кензи, отомстившего наконец за свою жену!

   После этого наш зять по совету Гааши сейчас же скрылся в пещере, так что зулусы, ошеломленные этой страшной сценой, не заметили, куда он девался, и приняли его за сверхъестественное существо.

   Так погиб человек, который всю свою жизнь никому ничего, кроме зла, не делал. Разбитое до неузнаваемости тело его нашли потом почти рядом с телом бедной Сигамбы. На лице первого застыло злобное выражение, смешанное с испугом, а лицо последней выражало только покорность судьбе и величавое спокойствие.

   Сигамбу похоронили со всеми почестями, подобавшими ее сану, а тело ван-Воорена было растерзано хищными птицами.

   После ухода зулусов, пользуясь тем, что упомодваны еще не возвращались на гору, Ральф стал разыскивать жену по всем хижинам, которые, однако, оказались пустыми. Гааша деятельно ему помогал.

   Вдруг они наткнулись на молодую девушку, лежавшую на земле; у нее была сломана нога, и она не могла двинуться с места, чтобы вместе с другими утолить жажду.

   - Воды, белый человек, воды! - прохрипела она. - Я скажу тебе, где Белая Ласточка, которую ты ищешь.

   Ральф остановился, достал из висевшей у него на боку сумки фляжку с водой и напоил несчастную девушку.

   - Где же Белая Ласточка? - спросил он, когда девушка утолила жажду.

   - Она ушла с Зинти вон к тем горам, за которыми, говорят, стоят лагерем белые люди. Наверное, ты один из них, и пока шел сюда, Белая Ласточка полетела туда... О, я отлично узнала ее, хотя Сигамба и выкрасила ее в нашу краску и заставила идти с народом, когда он бросился к воде...

   - Спасибо тебе за это сообщение, - сказал наш зять. - А есть ты хочешь? - прибавил он, вынимая из сумки кусок хлеба и мясо.

   - Хочу, - ответила девушка. - Я давно уже не ела: у нас в доме все вышло. А главное, мне хотелось пить... Когда я бежала к воде, меня толкнули; я упала и сломала ногу. Я просила поднять меня, но никто не слышал моего голоса: каждому было дело лишь до себя. Как меня еще не раздавили; многие проходили по моему телу...

   - Вот тебе еда, - нетерпеливо перебил ее Ральф и, вручив ей мясо и хлеб, он, в сопровождении Гааши, пустился бегом с горы.

   - Где кратчайший путь назад к нам? - спросил он дикаря.

   - Вот там, баас, - ответил Гааша, указывая рукой вдоль по равнине, мимо горной цепи.

   - Отлично. Идем...

   Вдруг позади Ральфа раздалось громкое ржание, и кто-то толкнул его в плечо. Оглянувшись, он увидал Стрелу, ласково глядевшую на него своими умными глазами и тыкавшуюся в него мордой.

   Как потом оказалось, Стрела уцелела вместе с несколькими быками Сигамбы и все время находилась в отдельном загоне.

   Сигамба, заботившаяся одинаково как о людях, так и о животных, предусмотрительно отворила утром загон, чтобы животные лотом могли свободно пройти к реке.

   Стрела только что налилась, выкупалась и была вся мокрая. Должно быть, она издали узнала своего хозяина и побежала за ним.

   Обрадованный ее неожиданным появлением, Ральф поцеловал ее во влажную морду и дал большой кусок хлеба, который она с жадностью сжевала.

   Потом он сел на нее.

   - Садись и ты, Гааша, - сказал он дикарю, тоже радовавшемуся, что баас теперь быстро может догнать свою жену. - Или ты хочешь остаться в своем племени? - добавил наш зять, видя, что Гааша колеблется.

   Но тот энергично тряхнул своей курчавой головой и ответил:

   - Нет, баас, я привязался к вам и больше с вами не расстанусь. Родители мои умерли, а других близких родственников у меня нет, и мне нечего тут делать.

   - Так садись же скорее, - торопил Ральф.

   - Нет, баас, лошади будет тяжело. Поезжай один, я ненамного отстану от тебя и пешком.

   - Вздор, садись, а то я рассержусь на тебя! - пригрозил Ральф. - В тебе и весу-то немного.

   - Не надо сердиться на Гаашу, баас. Он все сделает, что ему велит баас, - покорно промолвил дикарь и ловко вскочил сзади Ральфа на лошадь.

   Действительно, он был так легок, что Стрела почти не замечала, что на ней сидят двое. Ральф ухватился за ее волнистую гриву. Гааша уцепился за кожаный пояс Ральфа, и они помчались.

   Между тем Сузи, проходя по горам, вывихнула себе ногу, и Зинти пришлось нести ее на руках. Это сильно замедляло ход и очень утомляло Зинти, особенно при подъемах на горы. Идти же прямым путем по равнине он не решался из-за возможной погони.

   Но как ему было ни трудно, он все-таки притащил к нам нашу дочь.

   Я не берусь описывать, что было со мной и Яном, когда мы наконец снова увидели ее: это надо чувствовать.

   Первым ее вопросом было, конечно: "А где же Ральф?"

   Когда мы сказали ей, что он ушел ночью к горе Упомодвана, узнав, что жена его там и что она должна быть выдана Черному Питу, она вскрикнула:

   - Боже мои! Да ведь Пит убьет его! Зачем вы его отпустили?.. Ведь я теперь больше никогда...

   И, не договорив, она лишилась чувств.

   Но не прошло и трех часов со времени ее прибытия к нам, как явились Ральф и Гааша на Стреле.

   Удивляюсь, как мы все не помешались тогда от радости!..

   С этого дня все наши беды окончились. Благополучно прибыв в Наталь и выбрав себе хороший участок земли - такой же, как в прежней колонии, - мы устроили себе рядом две фермы: одну для наших детей, а другую для себя, и стали жить по-прежнему, мирно и счастливо. Только работать приходилось втрое больше против прежнего, пока мы окончательно не устроили своего нового хозяйства. Но мы об этом не горевали: боеры не боятся работы.

   У Ральфа и Сузи был один только сын, тоже Ральф. Сын этот уже был вдовцом (жена его умерла, произведя на свет ту самую Сусанну, которая теперь выстукивает на машинке), когда умерла его мать, наша милая дочь. Ей было тогда уже пятьдесят лет, но на вид не более тридцати пяти. Несмотря на то, что они с мужем жили очень счастливо, Сузи вечно была задумчива и печальна и как будто не радовалась жизни.

   Когда она очутилась под землей, Ральф, еще в полной силе, несмотря на свои седые волосы, отправился сражаться против Цетивайо; сын его последовал за ним. Там они оба и остались.

   Дочь нашего внука, Сусанну, мы, разумеется, взяли к себе. Когда она достигла школьного возраста, мы отдали ее в пансион в Дурбане, чтобы ее потом не могли обвинить в невежестве, в котором так часто упрекали нас, стариков...

  

  

   Моя прабабушка, Сусанна Ботмар, не захотела более мне диктовать вследствие одного события, которое вдруг превратило меня из дочери простого боера в леди Глентирк, владетельницу многих имений в Шотландии с титулом баронессы. Поэтому мне пришлось самой окончить этот правдивый рассказ.

   Когда я напечатала на пишущей машинке последние слова, которыми закончился рассказ прабабушки, ей доложили о приезде к нам на ферму шотландского офицера, Ральфа Мэкензи. При этом известии прабабушка чуть не умерла от испуга, а я - от радости. Опомнившись от неожиданности, прабабушка пошла встречать гостя.

   Нужно сказать, что я была уже знакома с этим Ральфом Мэкензи. Я познакомилась с ним в Дурбане, когда еще училась в пансионе. Он стоял в этом городе с шотландским полком и очень был дружен с сыном начальницы пансиона, в котором я воспитывалась. Начальница очень любила меня, и я проводила у нее почти каждый вечер. У нее я встретилась с Ральфом Мэкензи, или лордом Глентирком, моим теперешним мужем. Мы познакомились и полюбили друг друга.

   Перед тем, как я, по окончании своего образования, должна была ехать в провинцию к прабабушке, Ральф просил меня быть его женой, сознавшись при этом, что он не Мэкензи, а лорд Глентирк, но не желает носить этого титула, потому что не считает, что имеет право на него. Из дальнейшей моей беседы с ним оказалось, что лет шестьдесят тому назад в Транскее разыскивался прямой наследник лордов Глентирк, спасшийся еще мальчиком от кораблекрушения, во время которого погибли его родители, лорд и леди Глентирк. Официальные сведения доказывали, что этот мальчик пропал бесследно, а по неофициальным оказывалось, что он был жив и жил в качестве боера под именем Ральфа Кензи сначала в Транскее, а затем в Натале. Отец Ральфа Мэкензи умер, ничего не зная; а дед, переживший своего единственного сына, будучи уже девяностолетним и находясь на смертном одре, открыл своему внуку тайну относительно Ральфа Кензи (моего деда), что этот Кензи и есть действительный лорд Глентирк. Совесть всю жизнь упрекала его в том, что он не открыл этой тайны сыну. Он все собирался сделать это, но сын умер в Индии, так и не узнав ничего, а потом он, чувствуя приближение смерти, решил облегчить свою совесть исповедью перед внуком.

   - Когда ты закроешь мне глаза, - заключил старый лорд, - переведись в наш полк, стоящий в Дурбане, и разузнай там, жив ли еще Ральф Кензи, - так между боерами назывался мой двоюродный брат, - или кто-нибудь из его потомков. Если окажется кто-нибудь в живых, то ты сам будешь знать, что нужно сделать, чтобы не мучила тебя совесть, как мучила меня.

   Познакомившись со мной, Ральф сначала был поражен моей фамилией и все время расспрашивал меня о моих родных. Я тогда сама знала еще очень мало об истории нашего семейства и потому не могла вполне удовлетворить его любопытство; но он и помимо меня узнал все и нашел нужным до норы до времени скрыть это от меня.

   Я очень любила Ральфа; но зная, что он лорд, а я дочь простого боера, не решалась принять его предложение, из опасения, что буду в его кругу не на своем месте. Так я и объявила ему. Тогда он сказал:

   - Ну, хорошо, Сусанна. Вы находите, что не будете на своем месте в качестве моей жены, потому что я называюсь лордом Глентирком, а вы - Сусанной Кензи. Но что вы скажете, если я докажу вам, что вы - леди Глентирк, а я - только Ральф Мэкензи, потомок младшей линии Глентирков?

   Сначала я от изумления, конечно, не могла выговорить ни слова; но когда Ральф объяснил мне, в чем дело, я ответила, что если я по закону действительно окажусь наследницей титулов и владений лордов Глентирк, то охотно буду его женой; до тех же пор прошу оставить меня в покое и не поддерживать со мной никаких отношений.

   На том мы и порешили. Я уехала к прабабушке, а он взял отпуск и отправился в Англию, с собранными им доказательствами о моем происхождении от законного лорда Глентирка, Ральфа Мэкензи, заброшенного судьбой в детстве в Транскей и жившего там под именем Ральфа Кензи.

   Не желая преждевременно возбуждать лишних разговоров, я ничего не сказала прабабушке о моем знакомстве с Ральфом Мэкензи и о последствиях этого знакомства; я стала ожидать результата его хлопот о восстановлении моих законных прав.

   У прабабушки оказался портрет моего деда, Ральфа Кензи, написанный акварелью одним гостившим на ферме путешественником-живописцем. Увидав этот портрет, я нашла, что сходство его с моим Ральфом прямо изумительное. Сходство имен тоже не оставляло никакого сомнения в том, что оба эти Ральфа родственники. Очевидно, дед, будучи маленьким, сам называл себя Кензи, потому что не мог выговорить более длинного слова "Мэкензи".

   Записывая под диктовку прабабушки историю нашего семейства, я вполне убедилась, что законная наследница шотландского баронства Глентирк - именно я, и вполне освоилась с этой мыслью, нисколько не сомневаясь, что мои права будут признаны в Англии.

   И вот Ральф явился к нам на ферму с документом, утверждавшим меня в этих правах.

   Прабабушка, увидав Ральфа, сделалась как сумасшедшая: она отмахивалась от него обеими руками и причитала, что он выходец с того света и пришел за ее душой, обремененной грехом лжи против него.

   А прадедушка (бедный старик впал в детство!) принял блестящего офицера прямо за своего приемного сына Ральфа и все время обнимал и целовал его, радуясь его возвращению. Он не мог даже сообщить, что его Ральфу теперь было бы лет под семьдесят, а моему Ральфу - около тридцати. Это происходило оттого что все Глентирки, как я уже сказала, замечательно похожи друг на друга.

   Когда все объяснилось, прабабушка сначала страшно рассердилась на меня за то, что я все скрыла от нее и даже не подавала вида, когда она мне диктовала, что знаю более ее. В конце концов, она, однако, простила меня и даже стала относиться с любовью к моему Ральфу, так напоминавшему ее любимого приемного сына и мужа ее незабвенной дочери, Белой Ласточки.

   Свадьба моя с Ральфом была отпразднована в Дурбане, в присутствии прабабушки и прадедушки. Последний был вполне уверен, что это свадьба его дочери с Ральфом Кензи, произведенным в офицеры за победу над войсками ван-Воорена (но мнению старика, и у того было войско), Мозеликатсе, Дингааны и Цетивайо.

   Через полгода после свадьбы я уехала с мужем в Шотландию, а еще через полгода было получено от прабабушки письмо. Она писала, что муж ее умер и она, хотя не больна, но тоже умрет, как только отправит это письмо, потому что без мужа, с которым прожила около восьмидесяти лет (когда он умер, ему было больше ста лет, да и ей немного менее), она не может жить ни одного дня.

   Действительно, вслед за тем мы получили известие с ее фермы, которую она оставила мне в наследство, что прабабушка тихо скончалась на другой же день после того, как отправила нам свое последнее письмо.

   Так окончилась жизнь родителей Ласточки, намного ее переживших и столько испытавших.