Эверс Ганс Гейнц - Альрауне

и прислушался. Она держала в руках стакан из черепа своей матери. И бросала кости - кости отца своего.

   "Девять, - бормотала она. - Семь - шестнадцать". Она снова бросила кости в стакан и загремела ими. "Одиннадцать", - воскликнула она.

   -Что ты делаешь? - перебил он ее.

   Она обернулась: "Я играю. Я не могла заснуть и вот стала играть".

   - Как ты играла?- спросил он.

   Она подползла к нему - проворно, как гладкая змейка:

   - Мне хотелось узнать, что будет. Что будет с тобою и с Фридою Гонтрам.

   - Ну - что будет?- спросил он.

   - Фрида Гонтрам умрет.

   - Когда?- продолжал он.

   "Не знаю. Но скоро-очень скоро". Он сжал кулаки. "Ну - а что будет со мною?" Она сказала: "Не знаю - ты мне помешал. Дай я еще поиграю".

   - Нет, - нет, я не хочу знать.

   Он замолчал и задумался. Потом вдруг испугался - сел на постели и устремил взгляд на дверь. Чьи-то легкие шаги послышались в коридоре, до него донесся скрип пола.

   Он вскочил, подбежал к двери и прислушался. Кто-то подымался по лестнице. Позади себя он услыхал звонкий смех.

   - Оставь ее,- сказала Альрауне.- Что тебе от нее нужно?

   - Кого оставить?- спросил он.- Кто это?

   Она продолжала смеяться: "Кто - Фрида Гонтрам. Твой страх преждевременен, рыцарь мой,- она еще жива".

   Он вернулся и лег на постель. "Принеси мне вина, - воскликнул он.- Я хочу пить". Она вскочила, побежала в соседнюю комнату, принесла хрустальный графин и налила ему бургундского.

   - Она все бегает,- заговорила Альрауне.- День и ночь. Она не может спать и ходит по дому.

   Он не слушал, что она говорит, жадно выпил вино и протянул бокал. "Еще,- потребовал он,- налей еще".

   "Нет,- сказала она,- не надо. Ложись - я буду тебя поить, когда ты почувствуешь жажду". Она прижала его голову к подушкам, опустилась перед ним на колени. Взяла глоток вина и дала ему пить из своего рта. И он опьянел от вина;- и еще больше от губ, которые поили его.

   Солнце ярко сияло. Они сидели на мраморной балюстраде у озера и ногами плескались в воде.

   - Пойди ко мне в комнату,- сказала она,- на туалетном столике лежит удочка - принеси ее.

   "Нет,- ответил он.-Удить не нужно. Что тебе сделали эти золотые рыбки?" Она сказала: "Иди".

   Он встал и пошел к дому. Вошел в ее комнату, взял удочку и осмотрел. Потом улыбнулся: "Ну, этим немного поймаешь". Он перебил себя, тяжелые складки показались у него на лбу. "Немного? - продолжал он. - Она и руками поймает рыбок сколько захочет".

   Взгляд упал на кровать-на деревянного человечка. Он бросил удочку и, внезапно решившись, схватил стул. Подставил, влез и быстро сорвал альрауне. Собрал побольше бумаги, бросил ее в камин и положил в костер человечка.

   Сел на пол и смотрел на огонь. Но пламя пожрало только бумагу и даже не опалило человечка, разве лишь закоптило немного. И ему показалось, будто человечек смеется, будто на его некрасивом лице появилась гримаса, словно гримаса дядюшки Якоба, и снова - и снова послышался из углов его отвратительный, вкрадчивый смех...

   Он вскочил, схватил со стола нож, открыл острое лезвие, выхватил человечка из пламени.

   Дерево было твердое, как металл,- ему удавалось отделять лишь небольшие стружки. Но он не бросал - резал и резал - один кусок за другим. Крупные капли пота выступили у него на лбу, пальцы заболели от непривычной работы. Он передохнул немного, собрал бумагу, кинул на нее стружки, подлил розового масла и одеколона.

   Ах, наконец-то они загорелись. Огонь удвоил его энергию - быстро и сильно отделял он стружки от дерева и бросал их в огонь. Человечек становился все меньше и меньше, лишился обеих рук и ног. Но еще не сдавался, упорно сопротивлялся, вонзал ему занозу одну за другой. Он окроплял своей кровью уродливую фигурку - резал и резал - все новые и новые куски деревянной фигуры...

   Вдруг послышался ее голос. Хриплый, надтреснутый...

   - Что ты делаешь?- закричала она.

   Он вскочил и бросил последний кусок в яркое пламя. Обернулся - диким безумием сверкали ее зеленые глаза.

   - Я убил его,- воскликнул он.

   "Меня,- завопила она,- меня". Она схватилась обеими руками за грудь. "Как больно, - прошептала она.- Как больно".

   Он прошел мимо нее и с грохотом захлопнул за собою дверь...

   Но через минуту он снова лежал в ее объятиях-снова впивал ее ядовитые поцелуи.

   Правда - он был ее учителем. Рука об руку с ним прошла она по парку любви - по извилистым скрытым дорожкам, - вдали от широких аллей толпы. Но там, в дикой чаще, где терялись тропинки, где он отшатнулся от страшной бездны,- она шла все дальше и дальше Беспечная, свободная от всякого страха и трепета,- легко, будто в веселой радостной пляске. В парке любви не было ни одного красного ядовитого плода, который бы не сорвали ее пальцы, в который бы не вонзились со смехом ее зубы, - от него узнала она, как сладостно опьянение, когда язык впитывает маленькие капли крови... Но жажда ее казалась неистощимой...

   ...Он устал от поцелуев этой ночи и медленно высвободился из ее объятий. Закрыл глаза, лежал как мертвый, бледный, недвижимый. Но не спал. Ясны, отчетливы были все впечатления, несмотря на усталость.

   Много часов пролежал он так. Яркое полнолуние глядело в открытое окно и заливало своим белым светом постель. Он слышал, как Альрауне шевелится рядом с ним, слегка стонет, шепчет бессвязные фразы - как всегда в лунные ночи. Он слышал, как она встает, напевая что-то, подходит к окну и потом медленно возвращается обратно. Почувствовал, как она склонилась над ним и долго смотрела на него.

   Он не шевелился. Она снова поднялась, подбежала к столу, снова вернулась, опять наклонилась, прислушалась к его дыханию. Он почувствовал, как его кожи коснулось что-то холодное, острое, - понял, это нож. "Она сейчас ударит", - подумал он. Но он не испугался-ощутил какую-то странную радость, не пошевельнулся, молча ждал смертельного удара, который бы обнажил его сердце. Она коснулась ножом его груди - осторожно, осторожно разрезала, не глубоко,- но кровь сразу брызнула фонтаном. Он слышал ее быстрое дыхание, поднял слегка веки и посмотрел. Ее губы были полуоткрыты - вдруг она бросилась на него. Прижала губы к открытой ране и начала пить-пить его кровь...

   Он лежал молча и неподвижно, чувствовал, как кровь приливает к сердцу. Ему казалось, будто она выпьет ее всю - не оставит в нем ни единой капли. Она пила-пила-прошла, казалось, целая вечность...

   Наконец она подняла голову. Он увидел, что она вся горела. Ярко сверкали ее щеки в лунном сиянии, маленькие капли пота искрились на лбу. Нежною рукою коснулась она иссякнувшего источника, своего красного нектара, - и быстро поцеловала его. Потом отвернулась и пристально стала смотреть на луну... Ее что-то манило. Шатаясь, она подошла к окну. Встала на стул, ступила ногою на подоконник - вся залитая серебряным светом...

   Потом, словно быстро решившись, спрыгнула обратно. Не смотрела по сторонам и скользила по комнате. "Я иду, - шептала она,- иду".

   Отворила дверь, вышла из комнаты.

   Он продолжал лежать - прислушивался к шагам сомнамбулы, пока они не замерли где-то вдали. Затем встал, оделся.

   Он был рад, что она ушла,- он сумеет хотя бы ненадолго заснуть. Надо уйти, уйти поскорее - пока ее нет...

   Он вышел в коридор и пошел в свою комнату. Он услышал шаги и спрятался в нишу - показалась черная тень: то была Фрида Гонтрам в глубоком трауре. Она держала в руках свечу, как всегда во время своих ночных хождений. Он увидел бледные черты ее лица, жесткую складку около носа, плотно сжатые губы. Увидел ее испуганный взгляд...

   "Она одержимая,- подумал он, - одержимая, как и я".

   Одно мгновение хотел было заговорить с нею, посоветоваться - быть может... Но покачал головою: "Нет, нет, все равно ничего не поможет".

   Она преграждала путь в его комнату: он решил пойти в библиотеку и лечь там на диване. Тихо сошел по лестнице, открыл тяжелую дверь.

   На каменной скамье перед конюшнями сидел старый кучер, он заметил, как тот поманил его. Быстро направился он к нему.

   "В чем дело, старик?"- прошептал он. Фройтсгейм не ответил, поднял только руку и показал наверх.

   - Что?- спросил он.- Где?

   Но потом вдруг увидел. По высокой крыше дома шел стройный нагой мальчик - спокойным, уверенным шагом.

   То была Альрауне.

   Глаза ее были широко раскрыты, глядели вверх, высоко вверх-на полнолуние.

   Он увидел, что губы ее шевелятся, увидел, что она слегка поднимает руку, точно в каком-то страстном могучем желании...

   И идет все дальше и дальше. Спускается по карнизу - медленно - шаг за шагом...

   Она должна упасть - неминуемо, неизбежно.

   Им овладел безумный страх - его губы раскрылись, чтобы крикнуть, предупредить ее...

   - Альра...

   Но он подавил крик. Предупредить ее, выкрикнуть ее имя - ведь это значило бы убить ее... Она спала, она в безопасности - пока она спит и действует в этом сне. Но если он закричит- если она проснется - она неизбежно должна будет упасть.

   Что-то шептало ему: "Кричи, кричи,- кричи - тогда ты спасен. Одно только слово, одно ее имя - Альрауне. На языке у тебя ее жизнь - ее и твоя собственная. Кричи же, кричи".

   Он плотно сжал губы, закрыл глаза, судорожно стиснул руки. Он чувствовал: сейчас, сейчас свершится.

   Ах-обратно было немыслимо,- он должен был это сделать. Все его мысли слились в одно, сковались в один острый кинжал: "Альрауне..."

   Вдруг среди ночи громко, пронзительно, дико, безумно прозвучало: "Альрауне - Альрауне".

   Он открыл глаза - посмотрел. Увидел, как наверху она опустила руки, как внезапная дрожь пробежала по ее телу, как она обернулась, взглянула вниз на большую черную фигуру, показавшуюся в окне,- увидел, как Фрида Гонтрам широко раскинула руки - бросилась вниз,- услыхал еще раз ее отчаянный вопль: "Альрауне".

   Потом перед ним все смешалось - густой туман заволок его глаза, он услышал только глухой звук падения, за ним другой. И снова вопль - но только один.

   Старый кучер взял его за руку и повлек за собой. Он зашатался, едва не упал-вскочил, быстро побежал через двор к дому...

   Бросился на колени перед нею - обвил ее тело своими руками. Кровь, много крови окрасило ее короткие локоны...

   Он приложил ухо к ее сердцу, услыхал слабое биение. "Она еще жива, - прошептал он, - о, она еще жива", - и поцеловал ее бледный лоб.

   Он посмотрел в ту сторону, где старый кучер суетился возле Фриды Гонтрам. Заметил, как тот покачал головою и тяжело поднялся на ноги. "Она сломала себе позвоночник",- услышал он.

   Что ему за дело? Альрауне жива - жива.

   - Пойдем, старик,- закричал он,- внесем ее в дом.

   Он приподнял слегка ее плечи - она открыла глаза.

   Но не узнала его. "Я иду, - прошептала она,- иду..."

   Ее голова откинулась...

   Он вскочил-раздался его дикий, душераздирающий крик, прорезал мертвую тишину, затопил двор и сад: "Альрауне - Альрауне - я - это был - я..."

   Старый кучер тяжело положил руку ему на плечо и покачал головою.

   - Нет,- сказал он,- закричала фрейлейн Гонтрам.

   Он дико расхохотался: "Разве это было не мое желание?"

   Лицо старика омрачилось, и глухо прозвучал его голос: "То было желание мое".

   Сбежалась прислуга, принесли свет, подняли шум,- говорили, кричали, наполняли большой двор...

   Шатаясь, как пьяный, побрел он к дому, опираясь на старого кучера...

   - Я хочу домой, - шептал он, - меня ждет моя мать.

  

   Позднее лето - розы подымают головки свои на стеблях, мальвы рассыпают свои мягкие краски: бледную - желтую, лиловую - и мягкую, розовую.

   Когда ты постучалась ко мне, дорогая подруга моя, была юная весна. Когда ты вошла в узкую дверь моих снов, ласточки смеялись с нарциссами, лазурны и добры были глаза твои и дни твои были точно тяжелые гроздья светло-синих глициний - они падали вниз на мягкий ковер: ноги мои скользили легко по аллеям, залитым весенним солнцем...

   Пали тени, и ночью из моря поднялся вечный грех,- пришел с Юга - из шири пустынь. Простер свое зачумленное дыхание. И, горячая, вся дрожа, ты проснулась,- счастливая всяким грехом, полным яда, пила мою кровь, ликовала, кричала - от страшной муки и безумного сладострастия.

   В дикие когти превратились твои розовые ногти, за которыми ухаживала Фанни, маленькая камеристка. В острые ножи обратились твои белоснежные зубы, в грудь проститутки - твоя нежная детская грудь. Ядовитыми змеями стали золотые кудри твои, а из глаз, которые преломляли свет сверкающих сапфиров моих милых золотых Будд, сверкают молнии, растопляющие своим жаром все ликование безумия...

   Но в озере моей души выросли золотые лотосы - простерли широкие листья по зеркальной воде, закрыли собою пучину,- и серебристые слезы, которыми плакало облако, лежали, точно большие жемчужины на зеленых листьях,- сверкали на солнце, точно точеные лунные камни. Где лежал снег тихих акаций, там золотой дождь пролил свою ядовитую желчь - там нашел я, подруга моя, великую красоту целомудренного греха. И понял страсти святых.

   Я сидел перед зеркалом и пил из него избыток греха твоего. Когда ты спала в летний полдень в тонкой шелковой сорочке на белой простыне.

   Другою ты становилась, белокурая подруга моя, когда солнце смеялось над садом моим, - белокурая сестренка моих тихих дней. У совсем другою - когда солнце погружалось в море, когда из-за кустов тихо выползали ночные туманы, - дикая греховная подруга моих жарких ночей. Я же при свете яркого дня видел в твоей нагой красоте все грехи ночи.

   В зеркале я прочел тайну в старом зеркале в золотой раме, которое видело столько любовных игр в большой комнате в замке Сан-Констанцо. В этом зеркале прочел я тайну, подняв глаза от страниц кожаной книги: слаще всего - целомудренный грех невинности.

   Ты не будешь отрицать, дорогая подруга моя, что есть существа - не звери - странные существа, созданные игрою причудливых мыслей.

   Добр закон, добра строгая норма. Добро - Господь, создавший их - добрый человек, их уважающий. Дети же Сатаны дерзновенной рукою ломают скрижали вечных законов. Им помогает злой дух, могучий властелин,- он создает по собственной горделивой воле - создает вопреки природе. Творения его вздымаются все выше и выше - и все-таки падают и погребают в падении своем дерзновенных детей Сатаны...

   Я написал для тебя эту книгу, сестра. Раскрыл давно забытые раны, смешал их темную кровь с яркой и свежей кровью последних страданий: красивые цветы вырастут из почвы, упоенной кровью. Правдиво, прекрасная подруга моя, правдиво все то, что я тебе рассказал,- но я взял все же зеркало и прочел в нем конечную тайну событий...

   Возьми, сестра, эту книгу. Возьми ее от безумца - высокомерного глупца - и тихого мечтателя...

   От человека возьми, сестра моя, от человека, который шел подле жизни - мимо нее...

  

   Мирамар - "Лезина - Бриони"

   Апрель - октябрь 1911 г.

  

   Первая публикация перевода: Альрауне (История одного живого существа) : Роман / Пер. с нем. Мих. Кадиш. - Москва : Л.А. Столяр, 1912. - 341 с. ([Б-ка ужаса]. Серия 1. Кн. 2. Избранные сочинения/Ганс Гейнц Эверс ; Т. 1).