Эберс Георг - Серапис, Страница 5 - Книги

спожа, высказаться вполне откровенно?.. В этом укромном местечке будет ожидать свою очаровательную красавицу влюбленный Марк и принесет ей такие роскошные одежды, перед которыми вчерашнее платье, затканное розами, покажется ей нищенским рубищем. Ты получишь золота, сколько захочешь. Я сама отведу тебя на место свидания, и там мою прекрасную госпожу встретит ее возлюбленный и примет в свои объятия.

- И это предстоит мне сегодня вечером! - воскликнула Дада в порыве такого негодования, что на ее белом лбу и висках выступили синие жилы. - Ах ты, презренная змея! Верно, тебя научила подобным низостям твоя молодая госпожа, надменная и знатная Горго? Как смеет рабыня предлагать мне подобный позор?

Дада менее всего ожидала получить бесчестное предложение от Марка, который казался ей непорочным и благородным юношей. Она не хотела верить словам египтянки, и, когда ее взгляд встретился с огненными глазами Сахеприс, молодая девушка воскликнула строгим и решительным голосом:

- Все это обман, бессовестный обман! Я приказываю тебе сказать всю правду, низкая женщина! Каким образом Марк мог разговаривать с тобой, когда он не знает, где мы находимся? Молчишь, ты не хочешь отвечать мне?.. О, теперь я поняла все! Он... он ни за что не осмелился бы оскорбить меня таким образом. Но твоя 'благородная госпожа Дамия' говорит твоими устами, ты служишь ее отголоском, а Марк здесь ни при чем. Сейчас же признавайся мне во всем, гадкая ведьма...

Египтянка никак не ожидала такого энергичного отпора от молодой, наивной с виду девушки.

- Сахеприс бедная рабыня, - сказала она умоляющим тоном, стоя на коленях и протягивая руки к раздраженной Даде. - Сахеприс должна делать, что ей приказывают, и если прекрасная госпожа выдаст меня Дамии...

- Так это она, она зазывала меня в кабачок? Рабыня утвердительно кивнула головой.

- А Марк?..

- Если бы прекрасная госпожа согласилась...

- Ну?..

- Тогда... Но, великая Исида, если ты выдашь бедную рабыню?!

- Я не выдам тебя... Говори, что бы ты сделала, если бы я согласилась?

- Я пошла бы к Марку и позвала его от твоего имени в белый домик.

- Какая низость! - прервала египтянку возмущенная девушка, и легкая дрожь пробежала по ее членам. - Зачем мать почтенного Порфирия хотела погубить меня? Я дождусь только возвращения дяди и тотчас отошлю тебя обратно к твоей старухе. Благодаря богам, у меня есть две здоровые руки и мне не требуется служанка! Однако что это значит... Смотри: к нашему судну приближаются красивые носилки, и сидящий в них пожилой человек кивает тебе головой.

- Боги, это домоправитель благородной вдовы Марии! - испугано взвизгнула рабыня.

Дада побледнела, спрашивая себя: зачем к ней мог явиться посланный от матери Марка.

Герза, зорко наблюдавшая из окна каюты за всем, что происходило на берегу, тоже заметила прибывшего, и ей тотчас пришло в голову, что Марк прислал ее племяннице любовное письмо. Она крайне удивилась, когда домоправитель вежливо, но очень настоятельно попросил ее сесть в носилки и отправиться с ним в дом его госпожи.

Может быть, это не более как хитрость? Пожалуй, старику хочется удалить ее с корабля, чтобы дать Марку возможность видеться с Дадой наедине? Но нет! Он передал ей дощечку с надписью: 'Мария, вдова Апеллеса - супруге певца Карниса'. Герза, воспитанная в Александрии, была женщина образованная. Она тотчас прочитала письмо хозяйки ксенодохиума, которая просила ее явиться к ней в дом по одному важному делу. Все еще не доверяя случившемуся, тетка Дады отозвала египетскую рабыню в сторону и стала расспрашивать ее о незнакомом посетителе. Сахеприс подтвердила, что этот старик - Фабий, преданный слуга вдовы Марии. Таким образом, здесь не могло быть и речи о каком-нибудь обмане, и Герзе волей-неволей пришлось принять неожиданное приглашение.

Опытная и благоразумная жена Карниса нисколько не растерялась, хотя ее очень беспокоил предстоящий визит к матери Марка. Она тотчас привела в порядок свою одежду и велела Сахеприс отнести полученное ею письмо своему мужу с тем, чтобы он тотчас вернулся на корабль. Но если Карнис с Орфеем замешкаются? Оставить Даду одну было слишком рискованно. В отсутствии тетки сумасбродный Марк мог склонить ее к побегу, или она могла одна отправиться от скуки на Канопскую улицу или в Брухейон, где около полудня в это время года собиралась вся легкомысленная молодежь Александрии. Такая мысль невольно поставила Герзу в тупик, но, к счастью, ей пришло в голову прибегнуть к одному испытанному практическому средству.

Дада лежала на палубе босая, и Герзе вздумалось спрятать ее обувь.

Догадливая женщина торопливо заперла в единственный уцелевший у них сундук не только сандалии белокурой красавицы, но и те, которые принадлежали Агнии, а также свои собственные. Беглый взгляд, брошенный ею на ноги смуглой Сахеприс, убедил Герзу, что хитрая служанка не может выручить Даду из затруднения. Если бы даже случился пожар, подумала она, то и тогда хорошенькая плутовка не выбежит на улицу в такой неуклюжей обуви на своих стройных ножках.

Исполнив задуманный план, Герза вздохнула свободнее, простилась с племянницей и, чувствуя себя отчасти виноватой перед ней, прибавила нарочито ласковым тоном:

- Прощай, дитя мое! Не скучай одна. Твой дядя с Орфеем и Агнией скоро вернутся домой. Сегодня вечером, если в городе будет спокойно, мы все вместе поедем в Канопус полакомиться устрицами. До свидания, милочка!

Герза поцеловала племянницу. Девушка удивленно взглянула на тетку, потому что та редко позволяла себе такие внешние проявления нежности.

Итак, Дада осталась одна на корабельной палубе, грызя конфеты и обмахиваясь новым веером. Ее не покидала мысль о бесчестном замысле старой Дамии. Радуясь в душе, что она не попала в расставленные силки, девушка в то же время чувствовала, как растет ее негодование против матери Порфирия и против Горго, так как, по ее мнению, обе они действовали заодно. Эти неприятные мысли не мешали, однако, юной певице с любопытством посматривать на дорогу, поджидая прихода Марка или римского латника. Сегодня она думала с особенной благосклонностью о молодом христианине, которого злые люди старались унизить в ее глазах, но это не мешало ей интересоваться и предметом юношеской любви надменной дочери александрийского Креза.

Между тем время проходило, солнце поднималось выше; девушка утомилась бездельем и непривычной работой мысли. Она слегка зевнула, не зная, на что решиться: подремать ли на палубе, или сойти в каюту и примерить от скуки свое новое платье. Но Дада не сделала ни того, ни другого, так как в эту минуту вернулась Сахеприс, и девушка увидела на корабельной верфи Константина в его живописной одежде римского воина. Она мгновенно выпрямилась, поправила золотой полумесяц на своих кудрях и готовилась грациозно махнуть в знак приветствия веером.

Префект всадников, знавший обычаи Порфирия помещать гостей на своем корабле, почтительно приветствовал по-военному юную красавицу, приветливо смотревшую на него с палубы. Дада очень благосклонно отвечала ему, однако молодой воин, по-видимому, не намеревался вступать с ней в беседу и, не оглядываясь, пошел своей дорогой. Сегодня он казался еще стройнее обычного. Его черные волосы были умащены и завиты, чешуйчатый панцирь и шлем ярко блестели на солнце, пурпурная ткань одежды была такого высокого качества, как будто она предназначалась для императорского дома. Дочь Порфирия сделала удачный выбор, и ее друг не уступал ей в гордом сознании своего достоинства. Даде захотелось во что бы то ни стало обратить на себя его внимание с целью узнать, точно ли для Константина не существует на свете другой женщины, кроме Горго. Ей было бы очень приятно убедиться в противном, и она решила подвергнуть юношу маленькому испытанию. Недолго думая, плутовка бросила через борт свой красивый, только что подаренный ей веер и громко вскрикнула, как будто от сожаленья.

Маленькая хитрость удалась. Офицер оглянулся. Его глаза встретились с глазами Дады. Между тем она перевесилась через перила и, показывая на спокойную поверхность озера, с живостью воскликнула:

- Я нечаянно уронила в воду свой веер.

Константин вторично сделал легкий поклон, подошел к самому берегу и нагнулся над водой.

- Вот он!.. - заговорила Дада более спокойным тоном. - Вот здесь... Ах, если бы ты его достал... Мне так нравился мой красивый веер. Вот посмотри, какой он послушный, плывет прямо к тебе.

Префекту без особого труда удалось поймать веер Дады. Он встряхнул его и понес на корабельную палубу, где сидела девушка.

Дада приняла услугу молодого человека с выражениями горячей благодарности. Он отвечал, что ему было бы приятнее быть ей полезным в более важном случае. После этого Константин хотел немедленно удалиться, но Сахеприс бросилась к нему, целуя край его одежды.

- Вот радость для отца с матерью и для бедной Сахеприс: Константин вернулся из похода!

- Да, наконец-то мне снова довелось увидеть родину! - отвечал воин необыкновенно звучным, мелодичным голосом. - Твоя старая госпожа держится еще совершенно бодро. Я был очень рад увидеть ее, а теперь иду проведать остальное семейство почтенного Порфирия.

- Мои господа уже знают о твоем приезде, - заметила рабыня. - Когда до них дошло это известие, то радости не было конца. Но не забыл ли Константин старых друзей?

- Разумеется, нет.

- А давно ли молодой господин уехал из Александрии? Кажется, два года назад; нет, даже целых три, а между тем он совсем не изменился. Только я вижу у тебя шрам повыше глаза. Пусть отсохнет рука у злодея, который нанес тебе эту рану.

Дада давно заметила широкий шрам, пересекающий лоб молодого воина и заметный из-под шлема.

- Неужели вам, мужчинам, может быть приятно драться на войне и рубить друг друга! - воскликнула она, прерывая слова египтянки. - Подумай только, если бы меч проник немножко поглубже, ты лишился бы глаза, а слепота, право же, гораздо хуже смерти. Тогда для тебя весь мир погрузился бы в вечный мрак; ты не мог бы видеть теперь ни неба, ни озера, ни корабля, ни даже меня самой.

- Это было бы очень жаль! - перебил префект, с улыбкой пожимая плечами.

- Жаль! - повторила за ним Дада. - Ты говоришь таким равнодушным тоном, как будто подобное несчастье для тебя совершенные пустяки. Меня, напротив, кидает в дрожь при одной мысли о слепоте! Иногда мне смертельно скучно и зрячей, а каково тому, кто не может видеть окружающего? Знаешь, что я тебе скажу? Достав из воды мой веер, ты обязал меня вдвойне!

- Я? Каким это образом?

- Прежде чем ответить на твой вопрос, прошу на минутку присесть. Разве тебе не известна примета: если гость не посидит у хозяев, то они потеряют спокойствие? Теперь скажи, разве воины не надевают на голову шлем, когда идут в битву? Надевают? В таком случае как же противник мог ранить тебя в лоб?

- В рукопашной схватке, - пояснил воин, - зачастую происходит много непредвиденных случайностей. Один из неприятелей сбил у меня шлем, а другой нанес удар по лбу.

- В каком же месте это произошло?

- У Савы³⁰, где мы победили Максима... ³¹

- И на тебе был надет этот самый шлем?

- Конечно.

- О, дай мне его рассмотреть! Я хочу видеть, вскочила ли на металле шишка от удара, как бывает с ушибленной головой. Как, должно быть, тяжело носить на голове подобное украшение!

Константин, скрывая улыбку, терпеливо снял с себя блестящий шлем и подал Даде. Она подняла его маленькими ручками, нашла, что он весит очень много, и намеревалась надеть каску на черные кудри статного юноши. Но это, по-видимому, не понравилось молодому воину.

- Позволь, - отрывисто заметил он, уклоняясь в сторону, потом взял шлем из рук миловидной шалуньи, надел его на себя и встал с места.

Однако Дада снова указала ему на стул, говоря:

- Нет, нет, ты не уйдешь отсюда так скоро. Оставшись здесь совершенно одна, я чуть не умерла от скуки, и ты очень кстати явился ко мне на выручку. Если хочешь довести до конца свой подвиг милосердия, то расскажи еще что-нибудь интересное о сражении, где получил рану; я хотела бы знать, кто ухаживал за тобой во время болезни, и правда ли, что паннонские женщины так красивы, как о них говорят.

- К сожалению, мне некогда рассказывать об этом, - прервал свою хорошенькую собеседницу префект, - а что касается твоей скуки, то Сахеприс лучше меня сумеет прогнать ее; по крайней мере, в прошлые годы она была мастерица рассказывать занимательные сказки. До свидания!

С этими словами Константин ушел и по дороге к саду Порфирия ни разу не оглянулся на корабль с его прелестной обитательницей.

Раздосадованная девушка, пылая ярким румянцем, следила за удалявшейся стройной фигурой молодого воина. Дада смутно понимала, что она опять совершила какой-то не совсем благовидный поступок, который не понравится ни ее тетке Герзе, ни Агнии, что было гораздо важнее в глазах легкомысленной резвушки. Константин, невольно вызвавший ее на кокетство, оказался человеком серьезным. Горго могла гордиться таким возлюбленным; если он пойдет теперь к невесте и расскажет ей о навязчивости бойкой певицы, то Дада по своей вине сделается предметом насмешек в доме Порфирия. Молодая девушка начала сознавать нравственное превосходство Агнии, Марка, префекта римских всадников и даже надменной, но безупречной Горго над собою и своими родными. Впервые она осознала, что те опасности, от которых предостерегал ее молодой христианин, существуют на самом деле, что это не пустые выдумки. Хотя Дада не могла дать себе ясного отчета, в чем именно они заключаются, но понимала, что для их избежания ей недостает прочной опоры, нравственной поддержки, что у нее нет оружия против неблагоразумных побуждений собственного сердца. Кроме того, уже одно звание странствующей певицы унижало девушку в глазах порядочных людей, выставляя ее в самом невыгодном свете. Сообразив все это, Дада почувствовала смутное недовольство судьбой, своими родными и собственными поступками, причем на нее напала непонятная тоска по новой, лучшей жизни.

Поглощенная этими мыслями, Дада задумчиво смотрела в воду, не обращая внимания на окружающее, как вдруг египтянка назвала ее по имени, указывая рукой на колесницу, которая остановилась на углу улицы, отделявшей рощу храма Исиды от корабельной верфи. Рабыня уверяла, что в этот экипаж были запряжены лошади Марка.

Дада быстро вскочила с места и, вспыхнув до ушей, бросилась в каюту, чтобы надеть свои сандалии, но вся обувь куда-то исчезла. Молодая девушка, как предвидела Герза, была готова надеть сандалии Сахеприс, однако они были до того неказисты, что хорошенькая кокетка предпочла остаться босиком.

Она поняла, что тетка ловко подвергла ее домашнему аресту; недаром эта женщина так ласково обошлась с нею перед своим уходом! Дада была взбешена и давала клятвы с этих пор не следовать так слепо всем распоряжениям Герзы. Между тем египтянка пришла звать ее на палубу. Туда явился новый посетитель, старший брат Марка, Димитрий, который познакомился с семейством певцов во время путешествия по морю.

При других обстоятельствах Дада была бы очень довольна его посещением и встретила бы Димитрия как утешителя в одиночестве, но на этот раз молодой человек выбрал недобрую минуту для своего визита: глаза девушки были заплаканы, а нежные щеки горели от гнева.

Между тем Димитрий собирался - во что бы то ни стало увезти с собой Даду в свое поместье близ Арсинои в приморской области. Обладание юной красавицей не особенно соблазняло его, но он считал своим долгом спасти неопытного брата от опасного увлечения заезжей певицей.

Чтобы вернее достичь своей цели, Димитрий взял с собою кошелек с солидами и ожерелье из бирюзы и бриллиантов, купленное им за громадные деньги в ювелирном ряду еврейского квартала. Поздоровавшись с Дадой, он прямо предложил ей уйти от родных и отправиться с ним в Арсиною.

- Что же я буду там делать? - наивно спросила девушка.

- Мне захотелось иметь веселую подругу, - лукаво улыбнувшись, заметил молодой человек. - Твое хорошенькое личико пленило меня. Желая заслужить благосклонность прелестной Дады, я привез одну вещицу, которая, надеюсь, придется ей по вкусу.

Говоря таким образом, он вынул из футляра алмазное ожерелье, сверкнувшее на солнце всеми цветами радуги.

- Если ты согласна ответить на мою любовь, возьми привезенные тебе подарки, - прибавил Димитрий, положив перед Дадой драгоценный убор и кошелек с золотом. - Я окружу тебя роскошью, осыплю драгоценностями, так как у меня большие средства, и не пожалею ничего для своей возлюбленной.

Молодая девушка была до того поражена такой дерзостью, что не могла вымолвить ни слова: волнение душило ее. Наконец, собравшись с силами, она сбросила кошелек со скамьи, и когда тот, звеня, покатился на пол, швырнула его разутой ногой далеко в сторону. Потом она гордо выпрямилась и сказала Димитрию:

- Как тебе не стыдно делать мне такое бесчестное предложение?! Если я бедная девушка и публичная певица, из этого еще не следует, что первый встречный может купить меня за деньги. Твой младший брат Марк ни за что не поступил бы так низко!.. А ты, ты гадкий мужик... Если ты осмелишься еще раз прийти к нам на корабль, то Карнис с Орфеем выгонят тебя отсюда, как вора или разбойника! Вечные боги, что я такое сделала, что все считают меня презренной? Вечные боги...

Тут молодая девушка разразилась громкими судорожными рыданиями и убежала в каюту.

Димитрий пытался ее успокоить, но она не захотела слушать его оправданий. Тогда он послал за ней Сахеприс, но служанка вернулась обратно с неутешительным ответом: Дада настоятельно требовала немедленного ухода Димитрия.

Димитрий молча повиновался и, поднимая с полу брошенный кошелек, сказал сам себе: 'Я истратил на глупое алмазное ожерелье бешеные деньги, но теперь охотно пожертвовал бы вдвое больше, если бы мог поправить свой непростительный промах. Будь во мне самом больше благородства, я не судил бы так опрометчиво о других'.

ГЛАВА IX

Город Александрия был потрясен до самых основ. Ссоры между христианами и язычниками, рукопашные схватки и вмешательство вооруженной силы в эту кровавую распрю происходили здесь с утра до вечера в центрах общественной жизни. Но как при всех ударах судьбы, поражающих отдельную семью, незначительные требования повседневного быта не могут быть оставлены без внимания, как продолжаются игры маленьких детей, когда отец лежит на смертном одре, так и среди взволнованной Александрии, которая была накануне роковой катастрофы, мелкие жизненные интересы отдельных лиц по-прежнему предъявляли свои права.

Конечно, беспрестанные смуты и всеобщая тревога отражались неблагоприятным образом на торговле и крупных промышленных предприятиях, тем не менее, дела не доходили до совершенного застоя. Врач посещал больного, выздоравливающие, опираясь на дружескую руку, делали первую попытку выйти из спальни в виридариум³², нищие получали милостыню от сострадательных прохожих. Если ненависть завоевала себе широкое поле деятельности, зато и любовь не уступала ей первенства, подкрепляя старые и завязывая новые узы. Хотя страх и повседневные заботы удручали тысячи людей, однако иные, наоборот, старались извлечь выгоду из общего беспокойства, и очень многие в Александрии по-прежнему искали удовольствий и развлечений.

На ипподроме устраивались конские бега, в увеселительных местах происходили шумные пиры, гремела музыка, раздавался громкий хохот; в народном саду, окружавшем храм Пана, публика любовалась петушиными и перепелиными боями, причем отъявленные любители бились об заклад, кто на солиды, а кто на оболы. Так ребенок, спасаясь на крыше отцовского дома от наводнения, поглотившего родную деревню, спускает игрушечную лодочку на разъяренные волны; так мальчик забавляется пестрым змеем, летающим по ветру, когда на горизонт надвигаются грозовые тучи; так старик считает накопленное богатство, между тем как рука смерти готова уже остановить его слабеющий пульс; так пляшет у подножия вулкана, на зыбкой почве, беспечная, веселая юность!

Кто заботится о целом? Каждая отдельная личность хлопочет о своих собственных интересах. То, в чем нуждается человек, чего он желает именно ради себя - будь оно важно или пустячно и незначительно, - представляет для него больше веса, больше привлекательности, чем требования общего организма, в котором он играет роль какой-нибудь капли крови или волоска от ресницы.

В доме Порфирия жил в настоящее время Олимпий, замечательный муж, ум и воля которого оказали однажды решающее влияние на судьбу Александрии. Половина города и теперь смотрела на него с напряженным ожиданием, готовясь по первому знаку немедленно вступить в открытую борьбу.

Почтенный Порфирий и его семейство разделяли взгляды этого лидера оппозиционной партии, называя себя его единомышленниками. Однако и между ними мелкие житейские заботы нередко оттесняли на задний план интересы великого дела. Так Горго, пламенная защитница старых богов, почти совершенно забыла стоящий на очереди грозный вопрос недалекого будущего, только из-за того, что товарищ ее детских игр, Константин, медлил прийти к ним в дом после своего возвращения из похода.

Вчера она с жаром исполняла 'Плач Исиды' и настойчиво уговаривала Агнию принять участие в торжественном празднике, а сегодня, напротив, очень невнимательно занималась пением, хотя ее великолепный голос ничуть не утратил своей чистоты и звучности. Малейший скрип двери в соседней комнате или громкий говор в саду заставляли Горго вздрагивать с головы до ног; ее ежеминутно кидало в жар, она сбивалась и умолкала. Карнис едва удерживался от строгого замечания. Однако он ограничился тем, что сказал Орфею:

- Вот тебе наглядный пример, как самые щедрые дары природы и самое лучшее умение пропадают даром, если искусство отделяется от жизни и не составляет ее главной задачи, служа скорее удовольствием и даже праздной забавой.

Агния выдержала характер и хотя скромно, но решительно отказалась идти в храм Исиды. К ее удивлению, эти слова не вызвали ни с чьей стороны серьезного протеста. Горго только просила повторить с ней вчерашний дуэт. Молодая христианка не сумела уклониться от такой незначительной уступки, поскольку теперь была твердо убеждена, что никто не рассчитывает больше на ее участие в языческом торжестве. Могла ли Агния предполагать, что бородатый философ, который, затаив дыхание, слушая накануне 'Плач Исиды', взял на себя труд уговорить ее?

Олимпий считал крайне важным придать как можно больше блеска и величия празднеству в святилище Исиды. Здесь должны были собраться все те, кто стоял за предания старины. Для успеха грандиозного предприятия следовало хорошенько воодушевить толпу, так как защитникам языческих верований в недалеком будущем предстояли тяжелые испытания. Тысячи людей после церемонии в храме должны были двинуться торжественной процессией к префектуре, причем предполагалось, что большинство городского населения, не принадлежащее ни к христианству, ни к иудейству, присоединится к ним, увлекшись величественным зрелищем. Такое единодушие, конечно, подействует на Цинегия, посланника императора. Он ясно увидит, что для правительства было бы слишком рискованно ожесточить против себя язычников, посягнув на главную александрийскую святыню.

Красноречивый оратор, философ, поседевший за учеными трудами, надеялся без особых усилий переубедить молоденькую девушку. Как буря разгоняет легкие облака по небосклону, так хотел Олимпий развеять в прах робкие возражения Агнии силой своей несокрушимой логики. Стоило взглянуть на этого бородатого человека с головою Зевса, с задумчивым лбом и плавной речью, которой он мог придавать, по-своему желанию, то неодолимое очарование, то потрясающую мощь, - стоило взглянуть на него, чтобы заранее быть уверенным в его несомненной победе над застенчивой христианской девушкой.

Сегодня Олимпию в первый раз после встречи удалось обстоятельнее побеседовать со своим старинным другом Карнисом. Воспользовавшись отсутствием Горго и Агнии, которые повели маленького Папиаса смотреть обитавших в саду лебедей и ручных газелей, философ стал расспрашивать Карниса сначала о молодой христианке, а потом о прошлой жизни и теперешних обстоятельствах разорившегося певца.

Бесприютный старик был глубоко тронут таким вниманием знаменитого ученого, главы могущественной партии, занимавшего должность верховного жреца Сераписа. Еще в годы молодости и школьного учения Карнис преклонялся перед всеобъемлющим умом этого человека, и теперь, достигнув высшего почета, великодушный Олимпий сохранил к нему свое прежнее расположение, несмотря на продолжительность их разлуки.

Они были друзьями еще в то время, когда Карнис, вместо того чтобы заняться изучением права, как хотел его отец, пристрастился к музыке и в непродолжительное время стал превосходным певцом, научился великолепно играть на лютне и управлять хором при языческих богослужениях.

Вскоре в Александрию пришло известие о смерти престарелого Гиеро, отца Карниса. Но прежде чем уехать оттуда, молодой человек женился на Герзе, бедной девушке простого происхождения. После свадьбы они немедленно отправились в Тавромению на остров Сицилию, где Карнису досталось большое наследство от покойных родителей. Полученное им состояние оказалось очень велико, и юный поклонник музыки тотчас вздумал употребить его на пользу любимого искусства.

Живя в Александрии, он чаще посещал театр, чем Мусейон и высшую школу при Серапеуме. Здесь ему нередко случалось участвовать, для развлечения, в хорах и даже иногда заменять отсутствующего регента.

В прежние времена театр в родном городе Карниса, Тавромении, был доведен до высокой степени совершенства; но, вернувшись на родину, молодой человек нашел его в полном упадке. Большинство жителей этого великолепного города, построенного у подножия Этны, перешло в христианство, между прочим, и те из богатых граждан, которые оплачивали постановку театральных пьес и содержали на свой счет певческие капеллы. Хотя на сцене еще давались маленькие представления, но певцы и актеры получали самую скудную плату, и в прекрасном, обширном театре некому было ставить хорошие спектакли, достойные как по внешности, так и по талантливому исполнению, славного прошлого храма Мельпомены³³.

Карнис был сильно огорчен такой переменой. Он задумал во что бы то ни стало воскресить театральное искусство в Тавромении. С этой целью молодой певец обратился к содействию тех из своих соотечественников, которые остались верны старым богам и сохранили любовь к эллинской поэзии и музыке. Горячо преданный своей идее, Карнис, с его подвижным характером и отзывчивой душой, сумел внушить этим людям искреннее сочувствие к своему заветному плану.

Таким образом, театр в Тавромении должен был сделаться центром оппозиции язычников против христиан, ему приходилось начать борьбу с новым учением, привлечь обратно к старине отпавших и укрепить в прежних воззрениях тех, кто не изменил отеческим преданиям. Карнис и его приверженцы старались напомнить с театральных подмостков эллинскому населению Тавромении о могуществе старых богов и величии прошлого Древней Эллады.

С этой целью было необходимо, прежде всего, заново отделать помещение театра, и так как состоятельный Карнис взял на себя большую часть расходов по реставрации, то ему было представлено управление театральными делами.

Он всей душой отдался этой задаче и вскоре достиг превосходных результатов. Драматические спектакли на сцене и музыкальные пьесы в одеоне ³⁴ Тавромении начали привлекать массы зрителей своим художественным исполнением и приобрели громкую известность.

Конечно, такой успех был куплен ценою немалых жертв, но Карнис, несмотря на предостережения Герзы, продолжал поддерживать театр на свои средства, чтобы его предприятие не потерпело неудачи.

Так прошло около двадцати лет, в течение которых несчастный певец совершенно разорился. В то же время христианская община Тавромении уже употребляла все усилия, чтобы искоренить в своей среде языческий соблазн. Театральные спектакли нередко заканчивались кровавыми побоищами между христианами, насильно врывавшимися в здание театра, и зрителями из некрещеных эллинов. Наконец, декретом императора Феодосия было запрещено всякое публичное исполнение драматических и музыкальных пьес.

Театр, на который Карнис отдал все свое состояние, частью в виде пожертвований, частью в виде ссуды, перестал существовать. Тогда кредиторы, дававшие за его поручительство большие суммы денег на поддержку театрального дела, когда собственные средства Карниса окончательно истощились, поспешили описать его дом и остальное недвижимое имущество и непременно посадили бы его, как несостоятельного должника, в тюрьму, если бы он не спасся бегством от такого позора.

Преданные друзья помогли семейству Карниса последовать за ним, и с тех пор певцы переезжали с места на место, зарабатывая скудное вознаграждение. Иногда они впадали в крайнюю нищету, но это не помешало пламенному поклоннику искусства остаться верным своим идеалам и старым богам поэтической Эллады.

Олимпий внимательно слушал его рассказ, отвечая на речь своего друга безмолвными знаками сочувствия и одобрения. Когда, наконец, Карнис замолк, опустив голову, чтобы скрыть невольные слезы, почтенный философ горячо обнял его и воскликнул:

- Ты хорошо поступил, старый товарищ! Мы оба неизменно служим одному и тому же великому делу. Ты пожертвовал ему всем, что имел, и я сам сделал то же. Но нам еще рано отчаиваться. Если мы одержим победу в Александрии, то придадим мужества своим бесчисленным единомышленникам, рассеянным по другим странам. Небесные светила в прошедшую ночь и наблюдения над жертвенными животными поутру предвещают громадные перевороты. Что сегодня лежит, повергнутое в прах, завтра может свободно развернуть могучие крылья! Судя по всем приметам, в мире готовится падение чего-то великого, а что в настоящее время может сравниться с величием Рима, грозного поработителя народов? Конечно, нельзя утверждать, что подобная катастрофа ожидается в самом близком будущем, но все, что случится на этих днях, будет иметь для нас громадное значение. Мне снилось недавно, что Римская империя пала, а на ее развалинах возникло, под охраной олимпийских богов, могущественное и прекрасное эллинское государство. Мы должны всеми силами стремиться к осуществлению этого пророческого сна. Ты сам подал высокий пример благородного самопожертвования, и я благодарю тебя за это от имени всех наших сторонников, даже от имени богов. Теперь нам следует разрушить план епископа Феофила, который он намерен осуществить при содействии Цинегия. Подумай: этот человек уже успел уничтожить великолепное святилище апамейского Зевса! Если уполномоченный императора уедет из Александрии, не исполнив желания Феофила, то мы выиграем очень многое, и тогда вера в успех нашего предприятия не будет более казаться безрассудством.

- Научи нас надеяться на лучшее будущее! - с жаром воскликнул Карнис. - Уже это одно принесет несомненную пользу; однако я не вижу, каким образом такая отсрочка...

- Она поможет нам выиграть время, - прервал Олимпий. - У нас все подготовляется, но ничего не готово. Александрия, Афины, Антиохия и Неаполь должны сделаться центрами восстания. Великий Либаний³⁵, разумеется, не может принять в нем непосредственного участия, но он одобряет наш план. Знаменитый Флоренций взялся вербовать нам сторонников среди военного сословия; Мессала и могущественные готские вожди Фрайют и Генерид согласны идти сражаться за старых богов. Как видишь, у нашего войска будут славные предводители...

- У нашего войска? - с удивлением спросил Карнис. - Да разве оно сформировано?

- Я говорю про наши будущие военные силы! - с воодушевлением воскликнул ученый. - Официально в этой армии не числится пока ни одного человека, но она состоит уже из многих легионов. Что сильно духом и телом - ученое юношество и сельское население с крепкими мышцами, - то составит ядро наших дружин. Какому-нибудь Максиму посчастливилось, шутя, собрать многочисленное войско, с помощью которого он отнял у Грациана ³⁶ престол и жизнь; Феодосия чуть не постигла та же участь, а между тем этот грозный победитель не что иное, как честолюбивый бунтовщик, и воинов, сражавшихся под его знаменами, не воодушевляло ничто, кроме стремления к наживе. Мы - дело другое, мы приобретаем себе сторонников, возбуждая в людях возвышенные идеи, благородные чувства; мы обещаем в награду своим сподвижникам не материальные блага, но старые верования, прежнюю свободу духа и прежние условия быта, полного поэзии, красоты и гармонии. Пусть христиане проповедуют суровое самоотречение ради любви к человечеству, пусть они влачат безотрадную жизнь под страхом загробных мук; нам нет дела до их суровой религии; мы - греки, и потому должны служить центром тяготения мировой мысли и воплощать в себе красоту вселенной. Государство, которое мы намерены основать, свергнув Феодосия и уничтожив Римскую монархию, должно быть проникнуто эллинским, чисто эллинским духом! Патриотизм былого времени, доставивший нам блистательные победы над полчищами Дария и Ксеркса, должен опять воскреснуть в наших сердцах, чтобы мы могли изгнать из своей среды варваров, как патриции, не терпящие в своей благородной семье плебеев. Греческие боги, греческое геройство, греческое искусство и наука тем быстрее должны подняться из праха, чем сильнее подавляли их притеснители. В эллинском народе сокрыт живой родник неиссякаемой энергии и творческой силы, которые рано или поздно сами собой пробьются из-под гнета.

- Странно тебя слушать! - воскликнул Карнис. - Даже во мне заиграла кровь, как в годы юности, и если бы я опять получил наследство в пятьсот талантов...

- То ты пожертвовал бы его на устройство нового греческого государства, - перебил его Олимпий, радостно улыбнувшись. - Честная душа! Твои стремления разделяются тысячами других благонамеренных и честных людей. То, что непременно удалось бы славному Юлиану ³⁷, если бы низкие убийцы не свели его в раннюю могилу, наверное, удастся нам, потому что Рим...

- Рим по-прежнему очень силен.

- Совершенно верно, но этот колосс состоит из множества отдельных глыб без всякой органической связи; сотни таких обломков еле держатся на соединяющем их цементе и готовы отпасть от нестройной громады. Наше громкое воззвание к борьбе за независимость потрясет шаткие основы непрочного здания; от него отпадет немало камней прямо к нам навстречу, и мы выберем из них самые лучшие. Для нас важнее всего выиграть время. Несколько месяцев спустя, громадная армия двинется сухим путем и водой на равнину Кампаньи, к подножию Везувия. Рим добровольно отворит нам ворота, потому что мы возвращаем ему старых богов, а сенат провозгласит низвержение императора и вместе с тем республику. Феодосий, конечно, вступит с нами в борьбу, но воодушевляющая нас идея опередит наши войска и расположит в нашу пользу солдат и офицеров, которые охотно приносили бы жертвы великим богам Олимпа и только по принуждению лобзают раны распятого... Воины возмутятся и перейдут от римского знамени, которое привело Константина³⁸ к победе, под наши походные значки. Эти значки уже готовы, их делали в Александрии, и они тщательно хранятся в доме Аполлодора. Ученик мой Аммоний видел наши знамена в религиозном экстазе, и я приказал изготовить их, согласно его указанию.

- Что же они изображают?

- Бюст Сераписа с хлебной мерой на голове. Он окружен круглой рамой, где представлены знаки Зодиака, а вокруг них изображения великих олимпийских богов. Голова нашего бога скопирована с головы Зевса; хлебная мера на ней означает будущее изобилие, которого дожидается земледелец. Знак Зодиака предвещает нам благоприятные созвездия, а фигурам на нем придан особый глубокий смысл. Так, в виде Близнецов представлены покровители мореходства. Кастор и Поллукс; возле Льва стоит украшающий его Геркулес; Рыбам придана форма любителей музыки - дельфинов. У Весов одна чаша - с положенным на ней крестом - поднялась высоко на воздух, а другая - с лаврами Феба - Аполлона и громовой стрелой Зевса - опустилась книзу. Одним словом, на нашем штандарте представлено все, что дорого греку и внушает ему благоговение. Вверху над рамой парит с венком в руке богиня Победы. Как только для всех центров движения будут найдены достойные руководители, мы разошлем по городам знамена и доставим оружие поселянам. Для каждой провинции выбран особый сборный пункт; остается раздать лозунги и назначить день восстания.

- Тогда все наши единомышленники ринутся сюда, - прервал Олимпия Карнис, - и я с моим сыном также стану в их ряды. О великий, священный день! Как спокойно я переселюсь в вечность, если мне посчастливится увидеть, что перед растворенными настежь дверьми всех храмов греческой земли снова курятся на увенчанных алтарях усердные жертвы олимпийским богам, что вдохновенные девы и юноши сливают свои голоса в стройный хор при звуке эллинских лютней и флейт! Тогда окружающий мир снова сделается радостен и светел; жизнь по-прежнему станет синонимом наслаждения, а смерть будет прощанием с роскошным жизненным пиром!

- Так, именно так должно это быть! - воскликнул Олимпий, упоенный сходным отголоском собственного энтузиазма. Он крепко пожал руку певцу и продолжал: - Подарим опять эллинам жизнь, научим их презирать смерть, как было в прежние времена, и предоставим неразумным христианам отравлять свое земное существование, ожидая блаженства за гробом. Однако я замечаю, что девушки кончили пение. Сегодня мне предстоит немало хлопот, и, прежде всего я хочу уговорить твою своенравную ученицу исполнить наше общее желание.

- Тебе это будет нелегко, - заметил Карнис. - Женщину не убедишь никакими логическими доводами.

- Едва ли, - возразил философ. - З