Бласко-Ибаньес Висенте - Винный склад

   Одинъ изъ нихъ спросилъ, вѣрно ли, что дѣвушка изъ людской заболѣла отъ внезапнаго испуга? Когда Рафаэль сообщилъ, что это цыганка, мног³е пожали плечами. Цыганка! Она поправится скоро! Друг³е, знавш³е Алкапаррона и разныя плутовск³я его продѣлки, смѣялись, услыхавъ, что больная изъ его семьи. И всѣ, забывъ о цыганкѣ, опять принялись обсуждать остроумную выходку безумнаго Дюпона, и обращались съ новыми вопросами къ Рафаэлю, желая узнать, что дѣлала Маркезита въ то время, какъ ея любовникъ выпускалъ быка, и долго ли быкъ бѣгалъ на свободѣ.

   Когда Рафаэлю ничего больше не оставалось сообщить, всѣ юнцы вернулись въ "Собран³е", не простившись съ нимъ. Разъ ихъ любопытство было удовлетворено, какое имъ было дѣло до рабочаго, для котораго они такъ поспѣшно повставали изъ-за стола.

   Надсмотрщикъ пустилъ свою лошадь галопомъ, желая какъ можно скорѣе добраться до Марчамало. Мар³я де-ла-Лусъ не видѣла его въ течен³е двухъ недѣль и встрѣтила его непривѣтливо. Также и до нихъ дошла преувеличенная разными пересудами вѣсть о случившемся въ Матансуэлѣ.

   Приказчикъ качалъ головой, порицая происшеств³е, и дочь его, воспользовавшись тѣмъ, что сеньоръ Ферминъ вышелъ на нѣкоторое время, накинулась на своего жениха, точно одинъ онъ былъ отвѣтственъ за скандалъ, случивш³йая на мызѣ. Ахъ, проклятый! Вотъ почему онъ столько времени не пр³ѣзжалъ на виноградникъ! Сеньоръ возвращается снова въ прежнимъ своимъ нравамъ веселаго кутилы и превращаетъ въ домъ безстыдства эту мызу, о которой она мечтала, какъ о гнѣздышкѣ ч³истой, законной любви.

   - Молчи, безсовѣстный. He хочу слышать твоихъ оправдан³й, я знаю тебя...

   И бѣдный надсмотрщикъ почти что плакалъ, оскорбленный несправедливостью невѣсты. Обращаться съ нимъ такъ, послѣ испытан³я, которому его подвергло пьяное безстыдство Маркезиты, о чемъ онъ умалчивалъ изъ уважен³я къ Мар³и де-ла-Лусъ. Онъ оправдывался, указывая аа свое подчиненное положен³е. Вѣдь онъ же не болѣе, ккжъ только слуга, которому приходится закрывать глаза на мног³я вещи, чтобы не лишиться своего мѣста. Что могъ бы сдѣлать ея отецъ, еслибъ владѣлецъ виноградника былъ бы такимъ же кутилой, какъ его господинъ?...

   Рафаэль уѣхалъ изъ Марчамало, нѣсколько утишивъ гнѣвъ своей невѣсты, но онъ увезъ въ душѣ, словно острую боль, ту суровость, съ которой простилась съ нимъ Мар³я де-ла-Лусъ. Господи, этотъ его сеньорито! Сколько непр³ятностей доставляютъ ему его развлечен³я!... Медленно возвращался онъ въ Матансуэлу, думая о враждебномъ отношен³и къ нему поденщиковъ, объ этой дѣвушвѣ, быстро гаснувшей, въ то время какъ тамъ, въ городѣ, праздные л³оди говордли о ней и о ея испугѣ съ громкимъ смѣхомъ.

   Едва онъ сошелъ съ лошади, какъ увидѣлъ Алкапаррона, скитавшагося съ безумными жестами по двору мызы, словно обил³е его горя не уживалосъ подъ крышей.

   - Она умираетъ, сеньоръ Рафаэль. Уже недѣлю мучается она. Бѣдняжка не можетъ лежать, и день и ночь сидитъ вытянувъ руки, двигая ими вотъ такъ... такъ, точно она ищетъ свое здоровьице, навсегда улетѣвшее отъ нея. Ахъ, бѣдная моя, Мари-Крусъ! Сестра души моей!...

   И издавалъ онъ эти возгласы точно ревъ, съ трашческой экспансивностью цыганскаго племени, которое нуждается въ свободномъ пространствѣ для своихъ горестей.

   Надсмотрщикъ вошелъ въ людскую и прежде, чѣмъ добратъся до кучи лохмотьевъ, которую иредставляла изъ себя постель больной, онъ услышалъ шумъ ея дыхан³я, словно болѣзненное пыхтѣн³е испорченнаго раздувальнаго мѣха, которымъ расширялся и сокращался несчастный реберный ацпаратъ ея груди.

   Чувствуя, что задыхается, она съ дрожью смертельнаго томлен³я разстегивала рваный свой корсажъ, обнажая грудь чахоточнаго мальчика, бѣлизны жеванной бумаги, безъ другихъ признаковъ своего пола, кромѣ двухъ смуглыхъ шариковъ, ввалившихся посреди ея реберъ. Она дышала, поворачивая голову туда и сюда, точно желая вобрать въ себя весь воздухъ. Въ нѣкоторыя минуты глаза ея расширялись съ выражен³емъ ужаса, точно она чувствовала прикосновен³е чего-то холоднаго и незримаго въ сжатыхъ рукахъ, которыя она протягавала передъ собой.

   Тетка Алкапаррона питала уже меньше увѣренности въ выздоровлен³и ея, чѣмъ въ началѣ ея болѣзни.

   - Еслибъ она толъко могла выкинуть изъ себя все это дурное, что у нея внутри! - говорила; она, глядя на Рафаэля.

   И вытарая холодный и липк³й потъ съ лица больной, она ей предлагала кувшинъ съ водой.

   - Пей, дит³я души моей! Бѣлая моя голубка!...

   И несчастная голубка, раненая на смерть, глотнувъ воды, высовывала языкъ, касаясь имъ своихъ синихъ губъ, словно желая продлить ощущен³е прохлады; свой сухой языкъ, выжженный, цвѣта варенаго бычачьяго языка.

   По временамъ шумное дыхан³е ея прерывалось сухимъ кашлемъ и выплевыван³емъ мокроты, окрашенной кровью. Старуха качала головой. Она ждала нѣчто черное, ужасное, цѣлые ручьи гнилости, которые выходя унесли бы съ собой и всю болѣзнь дѣвушки.

   Надсмотрщикъ сообщилъ теткѣ Алкапарронъ о пяти червонцахъ, которые онъ имѣетъ передатъ ей по приказан³ю хозяина, и глаза цыганки просвѣтлѣли.

   - Да, донъ-Луисъ истинный кабальеро! Всему причной лишь злая судьба дѣвушки, несчастная случайность. Пустъ Богъ вознаградитъ сеньорито!...

   И старуха отошла отъ постели больной, чтобы проводить надсмотрщика до дверей, бормоча похвалы хозяину, спрашивая, когда ей можно явиться къ Рафаэлю получить деньги.

   Прошло два дня. Десять прошло съ тѣхъ поръ, какъ Мари-Крусъ заболѣла. Поденщики въ людской казалосъ привыкли ужъ видѣть цыганку, сидящую на своей кучѣ лохмотьевъ, и слышать ея болѣзненное дыхан³е. Время отъ времени нѣкоторые поговаривали о томъ, чтобы отправиться въ Хересъ за помощью и привести доктора, но имъ отвѣчали пожиман³емъ плечъ, словно полагали, что это состоян³е больной можеть продолжаться безконечно.

   Ночью поденщики засыпали, убаюкиваемые этимъ громкимъ пыхтѣн³емъ сломаннаго раздувальнаго мѣха, исходящаго изъ угла комнаты. Они привыкли видѣть больную и уже проходили мимо нея, не глядя на нее, смѣясь и громко разговаривая. И только тогда оборачивали они головы съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, когда въ течен³е нѣсколькихъ минутъ переставало раздаватъся тяжкое дыхан³е.

   Члены семьи Алкапарроновъ, измученные безсонными ночами, сидѣли неподвижно на полу, кругомъ постели больной, не рѣшаясь идти въ поле на заработокъ.

   Однажды вечеромъ старуха разразиласъ громкимъ крикомъ. Дѣвушка умираетъ - она задыхается!... Она, такая слабая, что едва могла двигатпь руками, теперь перекручивала весь свой костяной скелетъ съ необычайяой силой смертельнаго томлен³я, и эти порывы ея были таковы, что тетка едва могла удержать ее въ своихъ объят³яхъ. Опираясь на пятки, больная вставала, выгибаясь, какъ лукъ, съ выпяченной впередъ, тяжело дышащей грудъью, съ судорожнымъ, посинѣвшимъ лицомъ.

   - Хосе-Мар³я, - стонала старуха. - Она умираетъ... Умираетъ тутъ, въ моихъ объят³яхъ! Сынъ мой!

   А Алкапарронъ, вмѣсто того, чтобы прибѣжать на зовъ матери, кинулся изъ людской безумный. Онъ видѣлъ часъ тому назадъ человѣка, проходившаго до дорогѣ изъ Хереса, направллясъ къ постоялому дворику дель-Грахо.

   Это былъ онъ, то необычайное существо, о которомъ всѣ бѣдные говорили съ уважен³емъ. Тотчасъ же цыганъ почувствовалъ себя проникнутымъ той вѣрой, что вожди народа умѣютъ проливать кругомъ себя.

   Сальватьерра, находивш³йся на постояломъ дворикѣ, бесѣдуя съ Матажордильосъ, своимъ больнымъ товаришемъ, отступилъ назадъ, удивленный стремительнымъ появлен³емъ Алкапаррона. Цыганъ смотрѣлъ во всѣ стороны безумными глазами и кончилъ тѣмъ, что бросился къ ногамъ Сальватьерры, схвативъ его руки съ умоляющей горячностью.

   - Донъ Фернандо! Милость ваша всемогуща! Милость ваша дѣлаетъ чудеса, когда желаетъ того! Моя двоюродная сестра... моя Мари-Крусъ... она умираетъ, донъ-Фернандо, она умираетъ!

   И Сальватьерра не могъ дать себѣ отчета, какимъ образомъ онъ вышелъ изъ постоялаго двора, взятый на буксиръ лихорадочной рукой Алкапаррона, и какъ онъ съ быстротой сновидѣн³я дошелъ до Матансуэлы. И бѣжалъ за цыганомъ, который тащилъ его и въ то же время призывалъ своего Бога, увѣренный, что онъ совершитъ чудо.

   Революц³онеръ очуцился вскорѣ въ полумракѣ людской, и при огнѣ свѣчи, которую держалъ одинъ изъ цыганенковъ, онъ увидѣлъ син³я губы Мари-Крусъ, сведенныя предсмертной судорогой, ея глаза расширенные ужасомъ страдан³я, съ выражен³емъ безпредѣльнаго томлен³я. Тотчасъ приложилъ онъ ухо къ потной и скользкой кожѣ этой груди, которая, казалось, была близка къ тому, чтобы лопнуть. Его осмотръ былъ кратк³й. Поднявшись, онъ инстинктивно снялъ шляпу и и остался стоять, съ непокрытой головой передъ бѣдной больной.

   Ничему, нельзя было помочь здѣсь! Началась агон³я, - упорная и ужасающая борьба, послѣдняя мука, ожидающая, притаившись, конецъ всякаго существован³я.

   Старуха сообщила Сальватьеррѣ мнѣн³е свое о болѣзни племянницы, ожидая, что онъ одобритъ ее мнѣн³е. Все это лишь испорченная кровь отъ внезапнаго испуга, не имѣющая выхода и убивающая ее.

   Но донъ-Фернандо отрицательно покачалъ головой. Его любовь къ медицинѣ, хотя и безпорядочное, но обширное чтен³е во время долгихъ годовъ тюремнаго заточен³я, постоянное общен³е съ бѣднотой - всего этого было достаточно, чтобы онъ при первомъ же взглядѣ распозналъ болѣзнь. Это была чахотка, быстрая, жестокая, молн³еносная, чахотка въ формѣ удушен³я, страшная гранулац³я, явившаяся вслѣдств³е сильнаго волнен³я истощеннаго организма, открытаго для всякихъ болѣзней, и жадно впитавшаго ее въ себя. Онъ окинулъ взглядомъ съ ногъ до головы это исхудалое тѣло столь болѣзненной бѣлизны, въ которомъ, казалось, кости были хрупк³я, какъ бумага.

   Сальватьерра шопотомъ спросилъ о ея родителяхъ. Онъ угадывалъ отдаленный отзвукъ алкоголя въ этой агон³и. Тетка Алкапаррона запротестовала.

   - Ея бѣдный отецъ пилъ какъ и всѣ, но это былъ человѣкъ, отличавш³йся необычайной силой. Друзья называли его Д_а_м_а_х_у_а_н_ъ. Видѣли ли его пьянымъ?... Никогда!

   Сальватьерра сѣлъ на обрубокъ пня и печальными глазами слѣдилъ за ходомъ агон³и. Онъ оплакивалъ смерть этой дѣвушки, которую видѣлъ всего лшнь разъ - несчастный продукть алкоголизма, покидаю³щй м³ръ, выкинутый изъ него звѣрствомъ опьянѣн³я въ ту ночь.

   Бѣдное существо билось на рукахъ у своихъ родныхъ въ ужасахъ удушья, протягивая руки впередъ.

   Казалось, передъ ея глазами носится туманъ, умалявш³й ей зрачки. He имѣя подъ руками другого лекарства, старуха давала ей пить и вода шумно вливалась въ желудокъ больной, точно на дно сосуда; она ударялась о парализованныя стѣнки пищевода, производя звукъ, будто онѣ были изъ пергамента. Лицо бѣдняги теряло общ³я свои очертан³я: щеки чернѣли, виски вдавливались, носъ вытягивался, роть судорожно сводился страшной гримасой... На землю спускалась ночь и въ людскую стали входить поденщики, а женщины, молчаливо собравшись поблизости оть умирающей, стояли опустивъ головы, сдерживая свои рыдан³я.

   Нѣкоторые ушли въ поле, чтобы скрыть свое волнен³е, въ которомъ была и доля страха. ²исусе Христе! Воть какъ умираютъ люди! Какъ трудно разставаться съ жизнью!... И увѣренность, что всѣмъ предстоить пройти черезъ ужасную эту опасность, съ ея судорогами и тяжелыми муками, заставляла ихъ считать сносной и даже счастливой жизнь, которую они вели.

   - Мари-Кру! - Голубонька моя! - вздыхала старуха. - Видишь ли ты меня? Всѣ мы тутъ около тебя!...

   - Отвѣтъ мнѣ, Мари-Кру! - умолялъ Алкапарронъ, всхлипывая. - Я твой дводородный братъ, твой Хосе Мар³я...

   Но цыганка отвѣчала лишь только тяжелымъ хрипѣн³емъ, не открывая глазъ своихъ, сквозь неподвижныя вѣки которыхъ виднѣлась роговая перепонка цвѣта мутнаго стекла. Въ одномъ изъ сдѣланныхъ ею судорожныхъ двяжен³й она обнажила изъ-подъ кучи лохмотьевъ маленькую, исхудалую ножку, совершенно почернѣвшую. Вслѣдств³е неправилънаго кровообращен³я кровь скоплялась у нея въ оконечностяхъ. Уши и руки тоже почернѣли.

   Старуха разразилась сѣтован³ями!... To именно, что она говорила! И_с_п_о_р_ч_е_н_н_а_я к_р_о_в_ь; проклятый испугъ, не вышедш³й изъ нея и теперь, съ ея смертью, распространяющ³йся по всему ея тѣлу. И она бросалась на умирающую, и цѣловала съ безумной жадностью, точно кусая, чтобы вернуть ее къ жизни.

   - Она умерла, донъ-Фернандо! Развѣ ваша милость не видитъ? Она умерла...

   Сальватьерра заставилъ старуху умолкнутъ. Умирающая ничего уже не видѣла, перерывы болѣзненнаго ея дыхан³я становились все продолжительнѣе, но слухъ еще сохранился. Это было послѣднее сопротивлен³е чувствительности передъ смертью, оно длилось пока тѣло мало-по-малу повергалось въ черную бездну безсознан³я. Медленно прекратились судороги: вѣки раскрылсь въ послѣднемъ приступѣ озноба, обнажая зеницы глазъ, расширенныя, съ матовымъ и тусклымъ оттѣнкомъ.

   Революц³онеръ взялъ на руки это тѣло, легкое какъ у ребенка, и отстраняя родныхъ, медленно опустилъ его на кучу лохмотьевъ.

   Донъ-Фернандо дрожалъ: его син³е очки потускнѣли, мѣшая ему хорошенько видѣть, холодная безстрастность, отличавшая его во всѣхъ случайностяхъ жизни, таяла передъ этимъ маленькимъ трупомъ, легкимъ какъ перышко, которое онъ положилъ на нищенскую постель. Въ его движен³яхъ было нѣчто въ родѣ священнодѣйств³я, какъ будто онъ признавалъ смерть единственной несправедливостью, передъ которой преклонялся его гнѣвъ революц³онера.

   Когда цыгане увидѣли Мари-Крусъ, лежашую неподвижно, они долгое время пробыли въ безмолвномъ оцѣпенѣн³и. Въ глубинѣ людской раздавалисъ рыдан³я женщинъ, поспѣшный шопотъ молитвы.

   Алкапарроны смотрѣли на трупъ издали, не дерзая ни поцѣловать его, ни соприкоснуться съ нимъ, въ виду суевѣрнаго уважен³я, которое смерть внушаетъ ихъ племени. Но вскорѣ старуха поднялась, царапая себѣ судорожными руками лицо, углубляя пальцы въ жирные свои волосы, еще черные, несмотря на ея годы. Кругомъ лица ея разсыпались пряди ея волосъ, и продолжительный вопль заставилъ всѣхъ вздрогнуть.

   - А-а-ай! Моя дѣвонька умерла! Моя бѣлая голубка! Моя апрѣльская розочка!...

   И крики свои, въ которыхъ звенѣлъ обильный паѳосъ скорби жителей Востока; она сопровождала царапинами лица, окровавливая ими свои морщины. Одновременно съ этимъ послышался глухой стукъ, это Алкапарронъ бросился о земь и бился головой о полъ.

   - А-а-ай! Мари-Кру ушла! - ревѣлъ онъ, какъ раненый звѣрь. - Лучшая изъ всего нашего дома! Честь нашей семьи!

   И маленьк³е Алкапарроны, какъ будто внезапно подчиняясь обряду своего племени, поднялись на ноги и начали бѣгать по двору и вокругь, издавая крики и царапая себѣ лицо.

   - О-ой, ой! Умерла бѣдненькая двоюродная сестра!... Ой!... Ушла отъ насъ Мари-Кру!...

   Какъ безумные бѣгали они по всѣмъ отдѣлен³ямъ мызы, точно желая, чтобы и самыя скромныя животныя узнали о ихъ несчасг³и. Оги проникали въ конюшни, скользили подъ ногами животныхъ, повторяя свои вопли о смерти Мари-Крусъ: ослѣпленные слезами, они мчались, стукаясь объ углы, опрокидывая здѣсь плугъ, та³мъ стулъ, въ сопровожден³и собакъ, не бывшихъ на цѣпи, и слѣдовавшихъ за ними по всей мызѣ, присоединяя и свой лай къ отчаяннымъ ихъ воплямъ.

   Нѣкоторые поденщицы погнались за маленькими бѣсноватыми, и схвативъ ихъ, приподняли ихъ высоко, но и въ такомъ видѣ, будучи въ плѣну, они продолжали размахивать въ воздухѣ руками, не прерывая свой плачъ.

   - О-ой... умерла наша двоюродная сестра! Бѣдняга Мари-Кру!

   Утомившисъ рыдать, царапать себѣ лицо, биться головой о землю, измученная шумнымъ своимъ горемъ, вся семья снова; усѣлась вокругъ трупа.

   Хуанонъ съ нѣсколъкими товарищами собирался бодрствовать надъ мертвой до слѣдующаго утра. Семья ея можеть въ это время лечь спать за стѣнами людской, потому что сонъ имъ необходимъ. Но старая цыганка воспротвилась этому. Она не желаетъ, чтобы трупъ оставался дольше въ Матансуэлѣ. Тотчасъ же они отправятся въ Хересъ и увезутъ туда трупъ в телѣжкѣ ли, на ослѣ, или же на плечахъ ея и ея дѣтей, если это окажется нужнымъ.

   У нихъ свой домъ въ городѣ. He бродяги же Алкапарроны? Семья ихъ многочисленна и безконечна; отъ Кордовы и до Кадикса нѣтъ той лошадиной ярмарки, гдѣ бы нельзя было встрѣтить кого-либо изъ ихъ родственниковъ. Сами они бѣдные, но у нихъ есть родные, что могли бы съ ногъ до головы обложить ихъ червонцами; богатые цыгане, которые ѣздятъ по дорогамъ съ слѣдующими за ними цѣлыми стадами лошадей и муловъ. Всѣ Алкапарроны любили Мари-Крусъ, больную дѣву съ нѣжными глазами: похороны ея будутъ королевскими, хотя жизнь ея и была жизнью вьючнаго животнаго.

   - Идемъ, - сказала старуха съ сильной экзальтац³ей въ голосѣ и движен³яхъ. - Идемъ сейчасъ въ Хересъ. Я хочу, чтобы еще до разсвѣта ее видѣли всѣ наши, такой красивой и нарядной, какъ сама Матерь Бож³я. Я хочу, чтобы ее видѣлъ дѣдушка, отецъ мой; самый старый цыганъ во всей Андалуз³и, и чтобы бѣдняга благословилъ ее своими руками святого отца, которыя дрожатъ и кажется, что изъ нихъ исходитъ свѣтъ.

   Обитатели людской одобрили мысль старухи съ эгоизмомъ усталости. Они не могутъ воскресить мертвую, и лучше, для спокойств³я ихъ, чтобы эта шумная семья, мѣшающая имъ спать, удалилась бы.

   Рафаэль вступился, предлагая имъ двуколку мызную. Дядя Сарандилья запряжетъ ее и менѣе чѣмъ въ полчаса они могутъ увезти трупъ въ Хересъ.

   Старая Алкапаррона, увидавъ надсмотрщика, взволновалась и въ ея глазахъ засверкалъ огонь ненависти. Наконецъ-то она встрѣтилась съ тѣмъ, на кого можетъ взвалить вину своего несчаст³я.

   - Это ты, воръ? Ты вѣрно доволенъ теперь, проклятый надсмотрщикъ. Посмотри-ка на бѣдняжку, которую ты убилъ.

   Рафаэль отвѣтилъ неудачливо:

   - Поменьше упрековъ и брани, тетка колдунья. Что же касается той ночи, вы болѣе виноваты, чѣмъ я.

   Старуха хотѣла броситься на него съ адской радостъю, что нашелся тот., кого можно обвинить въ своемъ горѣ.

   - Подлецъ... Ты, ты виноватъ во всемъ! Будь проклята твоя душа и душа разбойника господина твоего.

   Но тутъ она нѣсколько поколебалась, словно раскаиваясь въ томъ, что прокляла сеньора, всегда уважаемаго людьми ея племени.

   - Нѣтъ, не хозяина. Онъ молодой, богатый и у сеньоритъ нѣтъ другой обязаиности, кромѣ развлечен³й. Будь проклятъ ты, одинъ ты, притѣсняющ³й бѣдныхъ и слѣдящ³й за ихъ работой, точно они негры, ты, доставляющ³й дѣвушекъ хозяевамъ, чтобы лучше скрывать свое воровство. He желаю ничего твоего: бери назадъ тѣ пять червонцевъ, которые ты мнѣ далъ; бери ихъ назадъ, воръ; вотъ они, негодяй.

   И вырываясь изъ рукъ мужчинъ, державшихъ ее, чтобы она не бросилась на Рафаэля, она рылась въ своихъ тряпкахъ, отыскивая деньги, съ дѣланной поспѣшностью и твердымъ намѣрен³емъ не найти ихъ. Но несмотря на это, ея поза была не менѣе драматична.

   - Бери деньги, злая собака!... Бери ихъ и пусть изъ каждой песеты родится для тебя несчастье и будетъ грызтъ тебѣ сердце.

   И она разжимала сжатыя руки, какъ будто бросая что-то на землю, хотя и ничего не бросала, сопровождая свои жесты гордыми взглядами, точно она дѣйствительно бросила червонцы на полъ.

   Донъ-Фернандо вступился, вставъ между надсмотрщикомъ и старухой. Она довольно уже наговорила, пора ей замолчать.

   Ho цыганка выказала еще большую наглость, увидавъ, что она защищена тѣломъ Сальватьерры, и обернувъ голову, продолжала оскорблять Рафаэля.

   - Пусть Богъ допуститъ, чтобы у тебя умеръ кто тебѣ всего дороже... Пусть ты увидишь холодной и неподвижной, какъ мою бѣдняжку Мари-Кру, ту гаши, которую ты любилъ.

   Надсмотрщикъ слушалъ ее до той поры съ презрительнымъ хладнокров³емъ, но когда прозвучали послѣдн³я ея слова, удерживать поденщикамъ пришлось уже его.

   - Колдунья! - заревѣлъ онъ, - меня оскорбляй сколько хочешь, но не смѣй называть имени той особы, потому что я убью тебя!

   И казалось, онъ былъ склоненъ убить ее, такъ что поденщики лишь только съ большими усил³ями могли увести его изъ людской. Какъ можно обращать вниман³е на женщинъ?... Пусть онъ забудеть старуху, вѣдь она обезумѣла отъ горя. - А когда, побѣжденный словами Сальватьерра и толчками столькихъ рукъ, онъ переступилъ черезъ порогъ людской, онъ еще услышалъ пронзительный голосъ колдуньи, который, казалось, преслѣдовалъ его.

   - Уходи, лживый человѣкъ и пусть Богъ накажетъ тебя, отнявъ у тебя гаши, ждущую на виноградникѣ. Пустъ возьметъ ее у тебя изъ-подъ носа сеньорито... пусть донъ-Луисъ насладится ею, и ты узнай о томъ!

   О, какое усил³е долженъ былъ сдѣлать надъ собой Рафаэль, чтобы не вернутъся назадъ и, не задушить старуху!...

   Полчаса спуста Сарандилья подъѣхалъ на двуколкѣ въ дверямъ людской, Хуанонъ и друг³е товарищи обернули простыней трупъ, поднявъ его съ его ложа лохмотьевъ. Онъ былъ теперь легче, чѣмъ въ минуту смерти. Это было перышко или соломенка, по словамъ поденщиковъ. Казалось, что вмѣстѣ съ жизнью улетучиласъ и вся матер³я.

   Двуколка двинулась въ путь, съ пронзительнымъ скрипомъ покачиваясь на своихъ осяхъ по неровностямъ дороги.

   Сзади телѣги, соприкасаясь съ ней, шла старуха и ея младш³я дѣти. А за ними шелъ Алкапарронъ рядомъ съ Сальватьеррой, пожелавшаго соеровождать до города этихъ бѣдныхъ людей.

   У дверей людской скопились поденщики и въ черной ихъ массѣ сверкалъ огонекъ свѣчи. Всѣ съ безмолвнымъ вниман³емъ слѣдили за скрпомъ двуколки, не видной въ темнотѣ, и за воплями цыганъ, раздававшихся въ тишинѣ мертваго и синеватаго поля подъ холоднымъ блескомъ звѣздъ.

   Алкапарронъ чувствовалъ нѣкоторую гордость, идя рядомъ съ этимъ человѣкомъ, о которомъ вездѣ было столько толковъ. Они вышли уже на большую дорогу: на ея бѣлой полосѣ выдѣлялся силуэтъ двуколки, отъ которой, въ ночномъ безмолв³и, распространялось тихое позвякиван³е бубенчиковъ и стенан³я семьи, шедшей позади нея.

   Цыганъ вздыхалъ, словно эхо того горя, которое ревѣло впереди нero, и въ тоже время говорилъ съ Сальватьеррой о своей дорогой умершей.

   - Она была самой лучшей изъ семьи, сеньоръ... и поэтому она ушла. Хорош³е живутъ недолго. Вотъ двоюродныя мои сестры, Алкапарроны, онѣ безчестье семьи, и величайш³я плутовки, - a y нихъ червонцы цѣлыми пригорошнями, и у нихъ есть и кареты, и газеты говорятъ о нихъ, а бѣдняжка Мари-Кру, которая была лучше пшеничной муки, умираетъ послѣ жизни тяжелаго труда.

   Цыганъ стеналъ, взглядывая на небо, словно онъ протестовалъ противъ этой несправедливости.

   - Я очень любилъ ее, сеньоръ; если я желалъ чего-либо хорошаго, то лишь для того только, чтобы подѣлиться съ нею. Еще вѣрнѣе, чтобы все ей отдать. А она, незлобивая голубка, апрѣльская розочка, была всегда добрая ко мнѣ, всегда защищала меня... Когда мать моя сердилась на меня за какую-нибудь мою продѣлку, Мари-Кру сейчасъ же защищала своего бѣднаго Хосе Мар³я... Ахъ, двоюродная моя сестренка! Моя нѣжная святая! Мое смуглое солнышко съ глазищами, казавшимися яркимъ пламенемъ!... Что бы только не было готовъ сдѣлать для нея бѣдняга цыганъ!... Слушайте, милость, ваша, сеньоръ. У меня была невѣста; я хочу сказать, у меня ихъ было много, но то была гаши, т. е. дѣвушка не нашего племени; у нея было состоян³е, сеньоръ, и къ тому же, она была влюблена въ меня, за мое, какъ она говорила, умѣн³е пѣтъ нѣжныя пѣсенки. А когда мы уже были одѣты, чтобы идти вѣнчатъся, я сказалъ ей: "Гаши, пусть домъ пойдотъ моей бѣдной матери и моей двоюродной сестрѣ Мари-Кру. Онѣ такъ много работали, и жили собачьей жинзнью въ людскихъ, пусть поживуть нѣкоторое время хорошо и въ свое удовольств³е. Ты и я, мы молоды, здоровы и можемъ спать на дворѣ". А гаши не пожелала и прогнала меня; но я не огорчился этимъ, потому что я оставался съ моею матерью и двоюродной сестрой, а онѣ стоятъ больше всѣхъ женщинъ въ м³рѣ! Я имѣлъ невѣстъ дюжинами, я чуть было не женился, мнѣ очень нравятся дѣвушки, но Мари-Кру я люблю, какъ не полюблю никогда никакую жещиину... Какъ объяснить это вашей милости, которая тааъ много знаетъ? Я люблю бѣдняжку, которую везутъ впереди насъ на двуколкѣ, такъ, что не сумѣю это объяснить, какъ священникъ любить Божью Мать, когда онъ служитъ обѣдню. Мнѣ нравилось видѣть ея больш³я глазища и слушать золотой ея голосокъ; но прикоснуться до низка ея платья? Это никогда мнѣ и въ голову не приходило. Она была для меня святой Дѣвой и, какъ на тѣ, которыя въ церквахъ, я смотрѣлъ лишь на ея головку; на милую головку, созданную для ангеловъ...

   И когда онъ снова застоналъ, подумавъ объ умершей, ему отвѣтилъ хоръ плачущихъ, сопровождавшихъ двуколку.

   - А-а-а-ай!... Моя дѣвочка умерла! Мое сверкающее солнце! Мое нѣжное сердечко!

   И цыганята на крики матери отвѣчали взрывомъ жалобныхъ воплей, чтобы и темная земля, и синее пространство, и ярк³е сверкавш³я звѣзды хорошенько проникнулись бы тѣмъ, что умерла ихъ двоюродная сестра, нѣжная Мари-Крусъ.

   Сальватьерра чувствовалъ, что имъ овладѣло это трагическое и шумное горе, скользившее сквозь тьму ночную, раздаваясь въ безмолв³и полей.

   Алкапарронъ пересталъ стонать.

   - Скажите мнѣ, сеньоръ, вы, который столько знаете. Думаете ли вы, милость ваша, что я когда-нибудь увижусь снова съ моей двоюродной сестрой?...

   Ему необходимо было это узнать, его мучила тоска сомнѣн³я, и замедляя шагъ, онъ умоляюще смотрѣлъ на Сальватьерру своими восточными глазами, блестѣвшими въ полумракѣ отливами перламутра.

   Революц³онеръ взволновался, увидавъ томлен³е этой искренней души, умолявшей въ своемъ горѣ о лучѣ утѣшен³я.

   Да, онъ опять увидится съ нею; это онъ подтвердилъ ему съ торжественной серьезностью. Болѣе того, онъ во всякое время будетъ соприкасаться съ нѣчто такимъ, что составляло часть ея существа. Все, что существуетъ, остается въ м³рѣ; и только мѣняется форма, ни одинъ атомъ не теряется. Мы живемъ окруженные тѣмъ, что было прошлымъ, и тѣмъ, что имѣетъ быть будущимъ. Останки лицъ, которыхъ мы любили, и составныя части тѣхъ, которыя въ свою очередь будутъ любить насъ, носятся вокругъ насъ, поддерживая нашу жизнь.

   Сальватьерра, подъ давлен³емъ своихъ мыслей, чувствовалъ потребность исповѣдываться кому-нибудь, говорить съ этимъ простодушнымъ существомъ о своей слабости и своихъ колебан³яхъ передъ тайной смерти. Это было желан³е изложить свою мысль съ увѣренностью не быть понятымъ, излить свою душу, подобно тому, какъ онъ это видѣлъ у великихъ шекспировскихъ дѣйствующихъ лицъ, королей въ несчаст³и, вождей, преслѣдуемыхъ судьбой, которые братски довѣряли свои мысли шутамъ и безумцамъ.

   Этотъ цыганъ, котораго всѣ осмѣивають, выступалъ теперь возвеличенный внезапно горемъ, и Сальватьерра чувствовалъ необходимость передать ему свою мысль, точно онъ ему братъ.

   Революц³онеръ тоже позналъ страдан³е. Горе дѣлало его трусомъ; но онъ не раскаявался, такъ какъ въ слабости онъ находилъ сладость утѣшен³я. Люди изумлялись энерг³и его характера, стоицизму, съ которымъ онъ встрѣчалъ преслѣдован³я и физическ³я муки. Но все это проявлялось въ немъ лишь въ борьбѣ съ людьми, передъ недобѣдимой тайной смерти жестокой, неизбѣжной, вся энерг³я его уничтожалась.

   И Сальватьерра, словно забывая присутств³е цыгана и говоря самъ съ собой, вспомнилъ, какъ гордо онъ вышелъ изъ тюрьмы, бросая вновь вызовъ преслѣдован³ямъ, и затѣмъ вспомнилъ недавнюю свою поѣздку въ Кадиксъ, чтобы видѣть уголокъ земли близъ стѣны, среди мраморныхъ крестовъ и надгробныхъ плитъ. И это быдо все, что имѣется у него послѣ существа, наполнявшаго его мысль? Отъ матери его, оть старушки доброй и нѣжной, какъ святыя женщины христ³анскихъ религ³й - остался лишь только этотъ четвереугольникъ свѣжеразрытой земли, и дик³я цвѣтущ³я маргаритки? Утратилось навѣки нѣжное пламя ея глазъ, звукъ ея ласкающаго голоса, надтреснутаго отъ старости, который съ дѣтскимъ пришептыван³емъ звалъ Фернандо, "дорогого Фернандо".

   - Алькапарронъ, ты не можешь понять меня, - продолжалъ Сальватьерра дрожащимъ голосомъ. - Быть можетъ для тебя счаст³е, что у тебя дѣтская душа, позволяюшая тебѣ и въ горѣ и въ радости быть вѣтреннымъ и непостояннымъ, какъ птичка. Но выслушай меня, хотя ты меня и не поймешь. Я не отрекаюсь отъ того, чему научился; я не сомнѣваюсь въ томъ, что знаю. Загробная жизнь - ложь, гордая мечта человѣческаго эгоизма; и небо религ³й тоже ложь. Люди эти говорятъ во имя поэтическаго спиритуализма, а вѣчная ихъ жизнь, ихъ воскресен³е тѣлъ, ихъ загробныя радости и наказан³я отдаютъ матер³ализмомъ, отъ котораго тошнитъ. Для насъ не существуетъ иной жизни, кромѣ земной; но ахъ, передъ саваномъ, изъ земли покрывающемъ могилу моей матери, я впервые почувствовалъ, что убѣжден³я мои пошатнулись. Насъ нѣтъ больше, когда мы умираемъ, но нѣчто наше остается у тѣхъ, которые замѣщаютъ насъ на землѣ; нѣчто, которое не только есть атомъ, питающ³й новыя жизни; нѣчто неосязаемое и неопредѣленное, личная печать нашего существован³я. Мы словно рыбы въ морѣ; понимаешь ли ты меня, Алкапарронъ? Рыбы живутъ въ той же водѣ, въ которой мы существуемъ: пространство и земля; мы живемъ, окруженные тѣми, которые были, и тѣми, которые будутъ. И я, другъ Алкапарронъ, когда чувствую желан³е плакать, вспоминая, что нѣть ничего подъ этой земляной насыпью, вспоминая печальное ничтожество окружающихъ ее цвѣтковъ, думаю, что мать моя не вся подъ землей, что нѣчто вырвалось отуда и оно обращается среди жизни, оно прикасается ко мнѣ, привлеченное таинственной симпат³ей, и сопровождаетъ меня, окружая лаской столь сладострастной, какъ поцѣлуй... "Ложь", кричитъ мнѣ голосъ мысли. Но я не слушаю его; я хочу мечтать, хочу сочинять прекрасный обманъ на утѣшен³е себѣ. Быть можетъ, въ этомъ вѣтеркѣ, прикасающемся къ нашему лицу, есть нѣчто оть тѣхъ нѣжныхъ и дрожащихъ рукъ, которыя ласкали меня въ послѣдн³й разъ передъ тѣмъ, какъ я отправился въ тюрьму.

   Цыганъ пересталъ стенать, и смотрѣлъ на Сальватьeppa своими африканскими глазами, расширенными изумлен³емъ. Онъ нe понималъ большую частъ его словъ, но изъ нихъ ему свѣтила надежда.

   - Судя по этому, милость ваша думаетъ, что Мари-Кру не совсѣмъ умерла? Что я смогу еще увидѣть ее, когда воспоминан³е о ней будетъ душить меня?

   Сальватьерра чувствовалъ, что на него повл³яли вопли цыганъ, агон³я Мари-Крусъ, при которой онъ присутствовалъ, трупъ, качавш³йся въ двуколкѣ нѣсколько шаговъ впереди него. И грустная поэз³я ночи, съ ея безмолв³емъ, прерываемая по временамъ воплями скорби, вливалась ему въ душу.

   Да, Алкапарронъ будетъ чувствовать вблизи свом дорогую умершую. Нѣчто ея пахнеть ему въ лицо какъ благоухан³е, когда онъ будетъ копатъ землю лопатой и изъ новой борозды до обонян³я его донесется свѣжесть разрыхленной почвы. Нѣчто изъ души ея будеть также и въ колосьяхъ пшеницы, въ макѣ, вкрапливающемъ тамъ и сямъ красный цвѣтъ въ золотыя полосы хлѣбныхъ нивъ, нѣчто будеть и въ птицахъ, воспѣвающихъ разсвѣть, когда человѣческое стадо идетъ на заклан³е, въ горныхъ кустарникахъ, надъ которыми порхаютъ насѣкомыя, испуганныя бѣгомъ кобылъ и гнѣвнымъ мычан³емъ быковъ.

   - Кто знаетъ, - продолжалъ революц³онеръ, - нѣтъ ли - теперъ въ этихъ звѣздахъ, словно взирающихъ въ высь очами своими, нѣчто изъ блеска тѣхъ другихъ очей которыя ты такъ любилъ, Алкапарронъ?

   Но взглядъ цыгана выдавалъ его изумлен³е, имѣвшее въ себѣ кой что похожее на сострадан³е, словно онъ считалъ Сальватьерру безумнымъ.

   - Тебя пугаетъ величина м³ра по сравнен³ю съ малостью твоей бѣдной умершей и ты отступаешь. Сосудъ слишкомъ великъ для одной слезы: это несомнѣнно. Но точно также и капля теряется въ морѣ... тѣмъ не менѣе она тамъ находится.

   Сальватьерра продолжалъ говорить, какъ будто онъ желалъ убѣдить самого себя. Что значщть величина или малостъ? Въ каплѣ жидкости существують милл³оны и милл³оны существъ, имѣющ³я всѣ собственную жизнь: также какъ и люди, населяющ³е планету. И одного лишь изъ этихъ безконечно-малыхъ организмовъ достаточно чтобы убить человѣческое существо, чтобы эпидем³ей истребить массу народа. Почему люди не могутъ вл³ять на микробы безконечности въ этой вселенной, въ нѣдрахъ которой остается сила ихъ индивидуальности?

   Но затѣмъ революц³онеръ, казалось, сомнѣвался въ своихъ словахъ, раскаивался въ нихъ.

   - Быть можеть, это вѣрован³е равносильно трусости: ты не можешь понять меня, Алкапарронъ. Но, увы! Смерть! незнакомка, которая шп³онитъ и слѣдитъ за нами, насмѣхаясь надъ нашими тщеслав³ями и нашими утѣхами!... Я ее презираю, смѣюсь надъ ней, жду ее безъ страха, чтобы наконецъ отдохвуть: и подобно мнѣ и мног³е друг³е. Но мы, люди, любимъ, и любовь понуждаетъ насъ дрожать за тѣхъ, которые насъ окружаютъ: она подрѣзываетъ нашу энерг³ю, и мы падаемъ ницъ, труся и дрожа передъ этой колдуньей, сочиняя тысячи обмановъ, чтобы найти себѣ утѣшен³е въ ея преступлен³и. Ахъ, если бы мы ихъ любили... какимъ храбрымъ и отважнымъ существомъ былъ бы человѣкъ!

   Двуколка съ своимъ тряскимъ ходомъ уѣхала впередъ, оставивъ позади цыгана и Сальваьерру, которые останавливались, чтобы говорить. Они уже не видѣли ее. Имъ служили указан³емъ дальн³й ея скрипъ и плачъ семьи, идущей позади двуколки, и снова принявшейся за свое скорбвое пѣн³е.

   - Прощай, Мари-Кру! - кричали малютки, точно служки похорогной религ³и. - Наша двоюродшая сестра умерла!...

   Когда они замолкали на мгновен³е, раздавался голосъ старухи, полный отчаян³я, пронзительный, точно голосъ жреца скорби,

   - Угасла бѣлая голубка, нѣжная цыганка, еще не открывш³йся бутонъ розы!... Господи Боже! о чемъ ты думаешь, если ты только добрыхъ губишь?...

  

  

   Когда въ сентябрѣ мѣсяцѣ настала пора винограднаго сбора, богатые аъ Хересѣ были болѣе озабочены положен³емъ, принятымъ поденщиками, чѣмъ хорошимъ урожаемъ вина.

   Въ "Circulo Caballista" даже наиболѣе веселые сеньоритосы забывали о хорошихъ статьяхъ своихъкобылъ, о достоинствахъ своихъ собакъ и о прелестяхъ дѣвушекъ, обладан³е которыми они другъ у друга оспаривали, чтобы говорить лишь только объ этихъ людяхъ, опаленныхъ солнцемъ, привыкшихъ къ труду, грязныхъ, еъ дурнымъ запахомъ и злопамятными глазами, работавшихъ на ихъ виноградникахъ.

   Въ многочисленныхъ увеселительныхъ собран³яхъ, занимавшихъ почти всѣ нижн³е этажи улицы Ларга, не говорили ни о чемъ другомъ. Что еще нужно виноградарямъ?... Они зарабатывають поденно десять реаловъ, ѣдять въ мискахъ менестру, которую заказываютъ себѣ сами, безъ вмѣшательства хозяина; зимой у нихъ на даню часъ отдыха, а лѣтомъ два часа, чтобы они не упали бездыханные на известковую землю, сыпавшую искрами; имъ позволяють выкуривать въ течен³е дня восемь сигаръ; а ночью большинство изъ нихъ спять, подославъ простыню на тростниковую цыновку. Настоящ³е сибариты эти виноградари! - и они еще жалуются и требуютъ улучшен³й, угрожая стачкой?... ,

   Въ "Собран³й Ѣздоковъ" владѣльцы виноградниковъ въ внезапномъ порывѣ сострадан³я проявляли умилен³е, говоря о полевыхъ работникахъ на мызахъ. Эти бѣдняги дѣйствительно заслуживаютъ лучшей участи. Два реала поденной платы, вся ихъ ѣда - отвратительная похлебка, а спятъ они на полу одѣтыя, менѣе защищенные кровомъ, чѣмъ даже животныя. Было бы естественно, еслибъ они выражали бы неудовольств³е, а не виноградари, жйивущ³е сеньорами по сравнен³ю съ полевыми работниками.

   Но владѣльцы мызъ протестовали съ негодован³емъ, видя, что намѣреваются обрушить на нихъ всю тяжесть опасности. Если они не платятъ лучше полевымъ своимъ работникамъ, то лишь потому, что доходы мызъ очень незначительны. Возможно ли сравнивать доходы съ пшеницы, ячменя и скотоводства; съ доходами отъ этихъ виноградниковъ, прославленныхъ во всемъ м³рѣ, изъ лозъ которыхъ золото льется потоками и даетъ владѣльцамъ ихъ въ иные годы болѣе легкую прибыль, чѣмъ еслибъ они выходили грабить на большую дорогу... Когда пользуешься такимъ богатствомъ, слѣдуетъ быть великодушными и удѣлить хоть малую толику благосостоян³я тѣмъ, усил³ями которыхъ оно поддерживается. Виноградари жалуются справедливо.

   И на вечеринкахъ богачей происходили безпрерывные споры между владѣльцами мызъ и владѣльцами вивоградниковъ.

   Праздная ихъ жизнь остановилась. Никто не подходилъ къ рулеткѣ; колоды картъ лежали не распечатанными на зеленыхъ столахъ; хорошеньк³я дѣвушки мелькали по тротуарамъ и ни одинъ изъ юнцовъ не высовывалъ изъ оконъ казино голову, отпуская имъ вслѣдъ комплименты и насмѣшливо мигая имъ глазами.

   Швейцаръ "Собран³я" искалъ, какъ очумѣвш³й, ключь того, что въ уставѣ общества торжественно туловалось "библ³отекой": шкафъ, притаив³ш³йся въ самомъ темномъ углу дома, съ скуднымъ содержимымъ, словно буфетъ бѣдняка. Сквозь пышную и покрытую паутиной стеклянную дверь его видвѣлись нѣсколько дюжинъ киигъ, до которыхъ никто не прикасался. Сеньоры члены "Собран³я" чувствовали оебя внезапно охваченными жедан³емъ просвѣтиться, освѣдовдться о томъ, что называли соц³альнымъ вопросомъ и каждый вечеръ они устремляли свои взоры на шкафь, словно на святую святыхъ науки, надѣясь, что, наконецъ, появится ключъ и они почерпнутъ изъ нѣдръ его столь желаный ими свѣтъ. Въ дѣйствительности не очень-то велика была ихъ поспѣшность получить свѣдѣн³я о вопросахъ соц³ализма, свернувшихъ головы работникамъ.

   Нѣкоторые негодовали противъ книгъ, прежде чѣмъ прочли ихъ. Ложь, все ложь, чтобы лишь влить горечь въ жизнь. Они ничего не читаютъ, и счастливы. Почему не слѣдують ихъ примѣру деревенск³е глупцы, отнимающ³е у себя по ночамъ цѣлые часы сна, толпясь кругомъ товарища, читающаго имъ газеты и брошюры? Чѣмъ человѣкъ больше невѣжда, тѣмъ онъ счастливѣе. И они бросали взоры отвращен³я на книжный шкафъ, какъ на складъ злодѣян³й, въ то время, какъ онъ, несчастный, хранилъ въ своихъ нѣдрахъ лишь сокровище самыхъ безобидныхъ томовъ, большинство которыхъ было принесено въ даръ министерствомъ по настоян³ю мѣстнаго депутата стихотворев³я о Пресвятой Дѣвѣ Мар³и, и патр³отическ³е пѣсенники; руководства для воспитан³я канареекъ и правила для разведен³я домашнихѣ кроликовъ.

   Пока богатые спорили другъ съ другомъ, или негодовали, обсуждая требован³я работниковъ, эти послѣдн³е продолжали свое протестующее къ нимъ отношен³е. Стачка началась частично, безъ общей связи, доказывая этимъ произвольность сопротивлен³я работниковъ.

   Въ нѣкоторыхъ виноградникахъ хозяева, побуждаемые страхомъ лишиться урожая винограда, "перешагнули черезъ все", лаская, однако, въ злопамятномъ ихъ умѣ надежду на возмезд³е, лишь только виноградъ ихъ окажется сложеннымъ въ давильняхъ.

   Друг³е, болѣе богатые, имѣли настолько стыда, какъ они высокомѣрно заявляли, чтобы не входить въ какое бы то ни было соглашен³е съ мятежниками. Донъ-Пабло Дюпонъ принадлежалъ въ наиболѣе пылкимъ изъ этого числа. Онъ скорѣе готовъ былъ лишиться своей бодеги чѣмъ у_н_и_з_и_т_ь_с_я до этого сброда. Предъявлять требован³я ему, который для своихъ работниковъ чисто отецъ и заботится не только о пропитан³и ихъ тѣла, но и о спасен³и ихъ душъ, избавляя ихъ отъ "грубаго матер³ализма".

   - Это принцип³альный вопросъ, - заявлялъ онъ у себя въ конторѣ въ присутств³и служащихъ, утвердительно кивавшихъ головами еще раньше, чѣмъ онъ началъ говорить. - Я не прочь дать имъ то, что они желаютъ, и даже больше того. Но пусть они меня просятъ, а не требуютъ оть меня. Это отрицан³е священныхъ моихъ хозяйскихъ правъ. Деньги имѣютъ для меня очень малое значен³е, въ доказательство чего, прежде чѣмъ уступить, я лучше согласенъ лишиться всего урожая винограда Марчамалы.

   И Дюпонъ, задорный въ защитѣ того, что онъ называлъ своими правами, не только отказывался выслушать требован³я поденшиковъ, но изгналъ изъ своихъ виноградниковъ всѣхъ, выдѣлившихся въ качествѣ агитаторовъ еще задолго до того, что виноградари рѣшили бастовать.

   Въ Марчамалѣ оставалось очень мало поденщиковъ, и Дюпонъ зам