Уоллес Эдгар - Дюссельдорфский убийца

- нехотя начал Горн, закуривая папиросу, - убийца, по моему мнению, хотя и обыкновенного земного происхождения, но представляет собою существо, одаренное высшей, может быть, демонической силой. Это делает его неуязвимым и в то же время зависимым, он жаждет крови. Вспомните о вампирах, вурдалаках, упырях.

   - И вы говорите это серьезно? - спросил шеф.

   Горн окинул полицейского таким ледяным взглядом, что у того сразу отпали все сомнения, относительно нормальности верховного комиссара.

   - Вам случалось их видеть, доктор?

   - Право, затрудняюсь ответить вам на этот вопрос.

   - Когда у меня найдется свободное время, я навещу вас, если позволите, чтобы поговорить о некоторых интересующих меня деталях этого вопроса, - любезно произнес Горн. - Профессор Нат, ученый чудак, всю жизнь провел в Карпатах для изучения местной, так называемой демонологии. Вы не встречали его?

   - Нет, я жил там довольно уединенно, - пробормотал доктор. - Боюсь, что не смогу удовлетворить вашего любопытства.

   - Не здоровы, вероятно?

   - Да, годы уже не те. Они дают себя знать. Застарелый ревматизм, лихорадка... До свидания.

   Прощаясь, Горн так крепко сжал руку доктору, что тот невольно поморщился и пошел к выходу нервной, припадающей к земле походкой.

   - "Жил некогда в Испании Великий Инквизитор"... - вполголоса пропел Мяч, втискивая свою несуразную фигуру в автомобиль.

   - А в Германии сыщик Горн, большой мистификатор, - в тон ему ответил комиссар. - Он нервно рассмеялся. - Полгорода завтра будет говорить о том, что сыщик Горн на "ты" с самим дьяволом.

   - Какого черта вы пробовали на докторе свою силу?

   - Если бы он снял перчатку, то этого не произошло бы, - объяснил Горн. - Мне просто хотелось узнать, носит ли он кольцо с изумрудом.

   Мяч молча пожал плечами и включил вторую скорость.

   - Вы говорите самым простым тоном ужасные вещи, Горн, - произнес он через несколько минут, - или щеголяете самой изысканной любезностью, от которой мороз по коже дерет.

   - Раньше я вешал людей за склонность к философии, - ответил комиссар, откинувшись на спинку сиденья. - К счастью для вас, Мяч, теперь это уже невозможно. Сколько агентов следят за Рут?

   - Два, - мрачно ответил Мяч.

   - Поставьте четверых, - приказал Горн. - Пусть будут рядом с ней днем и ночью. Ночью в особенности.

   - Разрешите вам заметить, господин комиссар... что...

   - Что она ни при чем, - перебил его комиссар, - я в этом никогда и не сомневался, но меня интересует один молодой негодяй, и я боюсь, что он в свою очередь интересуется Рут.

   - Я рассказал вам все, что знал об этом романе, - примиряюще произнес инспектор. - Этот мерзавец отравил девушку, но не ее самую, конечно, а душу ее отравил.

   - Кокаин?

   - Нет. Я долго бился, прежде чем мне удалось вырвать ее из этой апатии и сознания какой-то обреченности. Я так и не смог узнать, что же он сделал с ней.

   - Завтра я расскажу вам все остальное.

   Горн не произнес больше ни слова, но Мяч, скосив глаза, заметил, что глубокая складка прорезала его лоб.

  

   В прокуренном помещении пивной столяр Шлеман и разносчик Якоб с волнением обсуждали создавшееся положение.

   Пиво давно уже сбежало мыльной пеной из высоких кружек на грязную скатерть, но они не обратили на это ни малейшего внимания.

   - Этот филер у тетки Румпель может испортить все дело, - заявил Якоб. - Куда я ни пойду - он всюду за мной.

   - Ко мне он тоже сунулся, - произнес столяр. - Но я его скоро отвадил.

   - Так это ты, - протянул Якоб.

   "Плут Якоб", как его называли в Дюссельдорфе, маленький, черный, скользкий, как угорь человечек, по происхождению еврей из Галиции, был вездесущ. Он составлял прошения, скупал краденое, занимался контрабандой и торговал в разнос наркотиками и фальшивыми паспортами. Одним словом, брался за все, ничем не брезгуя, и дела его шли совсем неплохо.

   Якоб удачно балансировал на нейтральной зоне между преступным миром и полицией, выдавая иногда мелкие тайны тех и других, оставляя при себе самые важные сведения. Говорили, что он к тому же и ростовщик, субсидирующий некоторые предприятия, но он тщательно скрывал эту сторону своей деятельности.

   - Пора бы ликвидировать типографию, - произнес он, помолчав. - Теперь, пока все заняты другим делом, - распродать ее по частям и конец. В газете как раз было объявление.

   - А может быть, это опять дела проклятого Горна? - недоверчиво заметил Шлеман.

   - И всюду тебе этот Горн мерещится. Чего ради он приходил к тебе?

   - Черт его знает. Старуху навестил и лекарство ей принес.

   - Разве ей так плохо? Не нравится мне это.

   - Да, не вовремя. С тех пор, как начала кашлять, помнишь, ты ей еще малины приносил... Теперь совсем плохо, помирает.

   - Причем тут малина. Малину продают и в аптеке. Навязала мне баба этот пакет, чтоб она перевернулась.

   - Какая баба? - спросил столяр.

   - Да Румпель. Иду я от тебя в аптеку, а она из-за угла ко мне подходит и предлагает малину. "Мне, говорит, она не нужна, дешево отдам". Ну, я и купил. Чего зря в аптеку так далеко тащиться.

   - Ладно, бог с ней. Ты лучше подумай, что нам дальше делать.

   Из темного, плохо обозримого угла поднялся какой-то человек и направился к выходу. Якоб вздрогнул.

   - Лягавый-то оказывается был здесь, - прошептал он, наклоняясь через столик к столяру.

   Агент, по-видимому, выяснил все, что его интересовало, он спокойно вышел на улицу и направился домой. Там полицейский вызвал в свою мансарду хозяйку квартиры.

   Тетка Румпель, толстая хитрая старуха, была очень недовольна своим новым жильцом. Ее наметанный глаз сразу же определил в молодом, аккуратно платящем за квартиру человеке сыщика, и она с подозрением наблюдала за ним.

   - Фрау Румпель, - обратился он к ней, шагая взад и вперед по комнате. - Верно, что жена столяра умирает?

   - Гордячка, даром, что сын бродяга, - кратко определила старуха, складывая руки на животе под передником.

   - Сын? Когда его видели в последний раз?

   - А никто его не видел. Сбежал мальчишкой, тому лет двадцать. Эльза уверяла, что видела его несколько месяцев назад. Хорошо одетым. Только, наверное, это ей померещилось. С чего ему скрываться? Все знают, что хулиган, а другого такого за ним ничего не водилось.

   - Как он выглядит?

   - А роста с вас, рыжий, лицом в отца, только не такой красивый, и глаза другого цвета. Я господина доктора еще студентом знала, сама тогда еще молода была, вся его история любовная на моих глазах произошла.

   - Вы часто покупаете малину, фрау Румпель?

   Старуха остолбенела.

   - Какую малину? Что вы плетете?

   - Если вы мне не ответите, кто дал вам пакетик сушеной малины, которую вы потом продали по приказанию этого человека Якобу, то я вас арестую, и у вас будут большие неприятности. А скажете - получите вот это.

   На столе появились две новенькие хрустящие бумажки.

   Глаза старухи загорелись.

   - Если уж Якоб разболтал...

   - Говорите.

   - Подходит ко мне какой-то господин, лица я его не запомнила, темно было, и говорит: "Фрау Румпель, вот вам сто марок и пакетик, передайте все это жене столяра. Она ведь нездорова". Ну, отчего же не помочь человеку. Я уже пошла было к ней, да вот встретила Якоба и ему отдала.

   - Деньги тоже?

   Старуха замялась.

   - Деньги?.. У Эльзы их и так достаточно.

   - И вы не узнаете этого человека, если увидите?

   - Даже если бы хотела, не смогла бы.

   - Ну, ладно. Получите деньги и никому ни гу-гу.

   Вечером агент отправился в полицей-президиум и сделал подробный доклад Горну.

   - Я уверен, что старуха сказала правду, - обратился Горн к Мячу. - Человек, давший аква-тофана, слишком умен, чтобы довериться старухе. Его план ясен: она отдаст пакетик с малиной Якобу или сама зайдет к больной. Прикарманив деньги, она волей-неволей должна будет молчать об этой встрече.

   Мяч привык за последнее время ко всяким неожиданностям, но в эту ночь его ожидал еще один сюрприз.

   Он разбирал бумаги в комнате, примыкавшей к кабинету Горна.

   Часов в двенадцать двери кабинета отворились и оттуда вышел... доктор Миллер в сюртуке и цилиндре. Горбясь немного более, чем обычно, он прошел мимо озадаченного Мяча и скрылся за дверьми.

   Мяч протер глаза. Утомленный напряженной работой последних дней, он на минуту задремал над бумагами, но во всяком случае не настолько, чтобы не заметить, когда доктор вошел в кабинет Горна.

   Он бросился в кабинет Горна, но там никого не оказалось.

   - Что за чертовщина! - Пораженный Мяч быстро схватил шляпу и выбежал на улицу.

   В темноте он различил удаляющуюся одинокую фигуру доктора и отправился вслед за ним.

  

   В маленьком домике столяра все было тихо. Шлеман отправился в пивную - теперь он целыми днями сидел за кружкой. Появление сыщика, который явно следил за ним в последние дни, выбило его из колеи.

   Шлеман с ранней юности спутался с дурной компанией. Несколько удачных грабежей заставили его забыть всякую осторожность, но на очередном деле он сорвался. Десять лет тюрьмы в Бреслау были достаточным наказанием для него. Выйдя оттуда, Шлеман твердо решил вести порядочную жизнь. Он женился на бывшей горничной старика Миллера, усыновив ее незаконнорожденного сына. Суммы, полученной за сокрытие греха, было достаточно, чтобы открыть столярную мастерскую, дела шли нормально, и в заказах тоже не было недостатка. Но вскоре, из-за семейных размолвок, он начал ходить в пивную чаще, чем следовало, встретился там со старыми друзьями и после долгих колебаний решил взяться за старый промысел. Но десять лет каторги научили его осторожности. Полиция никак не могла его поймать, и только теперь он начал беспокоиться, заливая свои страхи спиртным.

   Фрау Эльза услышала, как за мужем захлопнулась дверь и облегченно вздохнула.

   Она принимала его вечные попреки как наказание за грех и теперь, готовясь к смерти, чувствовала, как все окружающее отходит куда-то вглубь и заволакивается мягким туманом.

   Последний приступ лихорадки отнял у нее все силы. Измученное влажное тело едва вырисовывалось под одеялом. Глубоко запавшие глаза скользили по знакомой обстановке. Вот рамочка, которую ей подарил муж, давно, когда он еще относился к ней значительно лучше. А вот эту салфеточку она вязала, когда ушел Элиас.

   Худая рука судорожно сжала висевший на груди медальон.

   Кажется, старик вернулся. В соседней комнате послышались шаги. Эльза очнулась от забытая. "Наверное, пьян, по обыкновению", - подумала она.

   Дверь отворилась. Изумленный взгляд больной остановился на сгорбленной фигуре.

   Эльза невольно приподнялась, опираясь на подушки.

   - Франц, неужели ты, Франц?

   Доктор Миллер подошел ближе и уселся в ногах больной. Тень падала ему на лицо, но обычно резкие черты старика казались мягче.

   - Да, это я, Эльза. Узнала все-таки, состарились мы.

   - Всю жизнь я помнила тебя, Франц. Видишь медальон - твой подарок. Здесь твоя карточка и Элиаса. Помнишь нашего мальчика? Он так похож на тебя...

   Глаза доктора странно блеснули.

   - Говори, говори, Эльза, я слушаю тебя. - Его голос звучал приглушенно и тихо. - Тебе очень плохо?

   - Я умираю, Франц. Привел Бог свидеться перед смертью. Мальчика нашего, Элиаса, не забудь. Бродяжничает, совсем от рук отбился. Про тебя я ему рассказывала. Злое у него сердце, соседки недаром говорили: глаза зеленые - злой человек.

   - Зеленые глаза? - спросил доктор.

   - Да, сам рыженький, а глаза зеленые, мальчишки его всегда клоуном дразнили. У тебя голубые были, красивые... Да и я другая была... Наказал теперь Бог за грехи. Как ты уехал - сколько я вынесла! Старик пил... Очень грубым был. Элиас ничего не хотел делать... убегал из школы, лентяйничал... все его дразнили подкидышем... озлобился против людей и против тебя.

   Больная дышала с трудом. Пальцы судорожно перебирали одеяло.

   - Ты еще здесь, Франц? Ох, тяжело... Не вижу... подойди сюда...

   Доктор склонился над умирающей и поцеловал ее. Слезы катились по ее лицу. Она хотела еще что-то сказать и приподнялась, чтобы обнять руками его шею. Но руки бессильно упали, и она медленно опустилась на подушки, поддерживаемая сильной рукой доктора.

   Он постоял несколько минут прислушиваясь, бьется ли сердце. Потом закрыл глаза покойнице и, ловко расстегнув цепочку, снял с ее шеи медальон.

   Несмотря на теплую летнюю ночь, Мяч зябко поеживался, долго простояв в тени каких-то ворот. Доктор Миллер заставил его протащиться пешком через весь город и пустынными улочками привел к низенькому дому столяра.

   Мяч ясно видел, как сгорбленная фигура доктора исчезла за дверьми, и он в недоумении остановился, не зная, что ему делать.

   Что значит этот странный визит? Старик-ученый, месяцами не выходивший из дому, вдруг появляется в полицей-президиуме и ночью идет к какому-то столяру! Знал ли Горн, что Миллер был у него в кабинете? И где вообще Горн?

   Мяч недовольно заерзал на месте. Дернула же его нелегкая тащиться сюда! Он с сожалением вспомнил об ужине и мягкой постели и готов был уже повернуть обратно, как вдруг замер, прижавшись к забору.

   Длинная тень упала на дорогу. Немного поколебавшись, Мяч сделал навстречу идущему несколько шагов и... столкнулся с Горном.

   - Приятно прогуливаться в весеннюю ночь, - заметил тот обычным насмешливым тоном. - Влюбленные, поэты, сыщики одинаково любят природу.

   - Я предпочел бы постель, - пробурчал Мяч. - Как это вам удалось заставить доктора прийти к вам, да еще ночью?

   - Час самый подходящий для привидений, - рассмеялся Горн.

   - Вы были там? - спросил Мяч, кивая головой по направлению домика, от которого они быстро удалялись.

   - Да. Фрау Эльза умерла, - отрывисто бросил Горн, и Мяч не решился больше расспрашивать. Он был отправлен домой и уснул, едва добравшись до постели, а Горн долго еще сидел в кабинете, внимательно рассматривая медальон.

  

   Рут ожесточенно стучала на машинке, стараясь отогнать назойливые мысли. Как нарочно, работы было мало, а солнце озаряло редакционную комнату яркими бликами, выхватив из пыли старую чернильницу и даже смятым корректурным гранкам, придав какую-то нарядность.

   Дерзко, по-весеннему, чирикали воробьи, деревья уже покрылись яркими зелеными листьями, и кое-где торговки продавали первую едва распустившуюся сирень.

   Идя утром в редакцию, Рут поймала себя на мысли о том, как хорошо было бы сейчас очутиться за городом.

   Неужели этот Горн на самом деле повезет ее куда-нибудь? И Рут, в который раз со времени их знакомства, вспомнила высокого бледного человека с усталым лицом и насмешливой улыбкой. Как он красив все-таки!.. Усталое Сердце. И как обаятелен, несмотря на резкую повелительную манеру поведения.

   Конечно, у очаровательной фрейлин Корнер не было недостатка в поклонниках. Выросшая без матери, умершей когда Рут была еще ребенком, девушка, находясь под опекой старика-отца, ученого, погруженного в научные занятия, была рано предоставлена сама себе. Она привыкла к самостоятельности и собственной оценке людей. Среди всех, кого Рут знала, комиссар фон Горн явно выделялся незаурядностью, красотой и обаянием, кроме того, его образ был овеян волнующей романтикой.

   И Рут тщетно пыталась обмануть самое себя, стараясь заглушить зарождающиеся в ней чувства интереса и симпатии к комиссару.

   Большие стенные часы пробили три. Редакция совсем опустела, только Рут в нерешительности стояла около окна, раздумывая, что ей делать. Несколько писем, адресованных под условными литерами в ответ на объявление Горна о покупке ротационки, лежали у нее в портфеле. Она взяла их сегодня из конторы и должна была отнести в полицей-президиум. Горн к тому же просил ее прийти в солнечный день, а сегодня, как назло, на небе не было ни облачка.

   О чем он будет говорить с ней? Она отлично понимала, что "сенсационное официальное интервью" было только предлогом для чего-то более важного. И что означал этот грустный взгляд Мяча, ее старого веселого друга, его странные намеки?

   Рут невольно вздрогнула, догадываясь, что они могли означать.

   Так что же делать? Идти к Горну и беспрекословно подчиниться всем его требованиям? Вся ее гордая натура возмущенно протестовала против этого. Ведь он даже не посмотрит на нее, а лениво, полузакрыв глаза, начнет цедить сквозь зубы: "встаньте, сядьте, вы любите пломбир"... или что-нибудь в этом роде. Нет, она просто положит все письма в большой конверт и передаст его Горну - не ему самому, а Мячу, или кому-нибудь из агентов. Но Рут не удалось выполнить свое намерение. Только она сошла с лестницы, как к подъезду редакции подъехал знакомый черный автомобиль.

   Передняя дверца отворилась, и рука в кожаной перчатке сделала приглашающий жест.

   Озадаченная Рут невольно подчинилась приглашению и, только очутившись рядом с высоким шофером, увидела, что они с Горном вдвоем в автомобиле. Мяча - неизменной тени главного комиссара - не оказалось рядом.

   Горн сидел за рулем, не замечая смущения девушки.

   Черный автомобиль мчался по улицам, изредка пугая прохожих низким гудком-сиреной.

   - Я хотела передать вам письма, - начала Рут.

   - Как видите, я предпочел заехать за ними сам, чем получить их от Мяча, - последовал холодный ответ.

   Девушка смущенно покраснела: значит, он угадал, что она не хотела идти к нему.

   - Я просмотрю их потом, - бросил он, не отрывая взгляда от бежавшей перед ним дороги. - Вы сказали дома, что поздно вернетесь?

   - Нет, папа все равно не заметит моего отсутствия. Но я до сих пор не знаю, куда мы едем.

   - В Бейрат.

   - А зачем?

   - Вот что, фрейлин Рут, - продолжал Горн, - Сегодня такой великолепный день, что грешно сидеть в пыльной конторе. Неужели вы против небольшой прогулки?

   - Нет, ведь... вы так заняты?

   - Именно поэтому. Во время великой войны, когда я был в Швейцарии... - и Горн остроумно и увлекательно рассказал ей один эпизод из своей богатой приключениями жизни.

   Автомобиль, выехав из города, мчался по шоссе в Бейрат.

   Свежий воздух полей, солнце, быстрая езда успокоили и рассеяли все сомнения Рут. Она с удивлением наблюдала за комиссаром. Горн оказался таким милым, интересным собеседником, что она прямо его не узнавала.

   - Вы жили прошлым летом на вашей ферме, Рут? - спросил он, окончив свой рассказ. - Это, кажется, недалеко отсюда?

   Рут указала ему направление, совершенно забыв рассердиться за то, что Горн назвал ее просто по имени.

   Вскоре автомобиль остановился перед небольшим домиком, обвитым плющом. Старик-арендатор радостно выбежал навстречу молодой хозяйке.

   В уютной столовой вскоре был сервирован чай с густыми сливками и душистым медом. Проголодавшаяся Рут потребовала еще ветчины и яиц, и они уселись за стол, перекидываясь веселыми шутками. Оба вели себя, как выпущенные на свободу школьники.

   Только когда тонкие пальцы девушки нечаянно касались сильных, холеных рук Горна, ею овладевало странное смущение.

   - А мы ждали вас вчера, барышня, - заявил Хирт, арендатор, когда они кончили завтракать и вышли в сад.

   - Вы хотели приехать сюда? - быстро спросил Горн, и она уловила некоторую озабоченность в его голосе.

   - Да. Папе понадобились определенные материалы, которые он оставил здесь прошлым летом. Железной дорогой сюда добираться около трех часов, и я думала приехать сюда после обеда и переночевать, а на следующее утро вернуться в Дюссельдорф.

   - В следующий раз я очень прошу вас, Рут, сообщайте прежде всего мне, если вы захотите уехать куда-нибудь из города, - произнес Горн своим обычным повелительным тоном.

   - Но... мне кажется...

   - Это ваш жених, барышня? - шепотом спросил Хирт, когда она немного отстала от Горна.

   - С чего вы взяли? - резко ответила она.

   - Простите, барышня, только мне показалось...

   Рут отвернулась, чтобы скрыть краску на лице, и быстро подошла к краю лесной дороги. Она задыхалась от гнева. Этот человек обращается с ней, как со своей собственностью! Даже старик Хирт, видевший их в первый раз вместе, и то обратил на это внимание. Значит, все его любезности только для отвода глаз!

   Заслышав позади легкие шаги Горна, она остановилась. Не бежать же ей в самом деле? Смешно! Надо раз и навсегда объясниться и прекратить это безобразие...

   Горн увлек ее на небольшую полянку, прилегающую к дому, но скрытую от него деревьями, и, бережно опустив девушку на траву, улегся рядом, закинув руки за голову, и с полунасмешливой-полугрустной улыбкой произнес:

   - Боюсь, что вы меня ненавидите, Рут.

   - Кто дал вам право называть меня по имени?

   Рут твердо решила не сдавать позиций и удерживать Горна на расстоянии. Ей понадобилась вся ее выдержка и умение владеть собой. Горн мог кого угодно сбить с толку, такой уж это человек!

   - А разве об этом спрашивают? Мне так нравится.

   - Но мне...

   - И вам это не должно быть неприятно.

   - Но...

   - Но если это даже и немного "Шокинг", то иногда можно погрешить против скучных правил приличий.

   Какие у него мягкие, ласковые глаза и подкупающая улыбка! Рут собрала последний остаток мужества.

   - Хорошо, оставим в покое то, что мы с вами мало знакомы... Но где обещанное сенсационное интервью? И кроме того, неужели вы затеяли всю эту загадочную прогулку только ради того, чтобы говорить мне дерзости?

   - Или позволить вам говорить со мной совершенно недопустимым тоном, - закончил Горн. - Видите ли, Рут, как к вам идет, между прочим, это имя, - интервью я дам вам потом, когда мы вернемся в город, но, кроме того, я должен признаться, что есть еще один вопрос, который меня очень волнует. Но я не знаю, как к нему подойти... Да, я комиссар Горн, и так далее... не знаю, с чего начать. Есть некоторые вещи, которые не говорятся ни с того с сего. Если бы на вашем месте был кто-нибудь другой... Или вы сами дадите мне повод, или какой-нибудь случай, ниспосланный небом...

   - Вы ведь еще не читали писем, господин комиссар, - упорствовала Рут, стараясь перевести разговор на деловую почву.

   - Письма? Ах, да.

   Горн вынул из кармана несколько конвертов и, разорвав их, пробежал глазами содержание писем. Однако то, с какой готовностью молодой человек переключился с разговора на дело, покоробило Рут, и она тотчас же рассердилась на себя за это. Какое ей в сущности дело до его отношения к ней.

   - Чье имение здесь рядом с вашим? - спросил он, отрываясь от писем.

   - Доктора Миллера.

   - А у него тоже есть арендаторы?

   - Да, я даже знаю одного из них, некий Шлеман, только сам он не живет здесь, а сдает в аренду кому-то. Старик. Я видела его несколько раз, когда он приезжал прошлым летом.

   - Столяр?

   - Да, кажется. Странный какой-то человек.

   - Какие постройки у него на ферме?

   - Постройки? - удивилась Рут. - Жилой дом, конюшня, флигель, птичник, хлев, амбар... Большое здание молотилки, но она, как правило, закрыта.

   - Почему?

   - Говорят, что он работал на ней всегда сам, с несколькими рабочими, но у нас ведь теперь повсюду есть электричество, поэтому неудивительно, что теперь там не работают.

   - Так.

   Горн, по-видимому, напряженно о чем-то думал. Рут, слегка утомленная прогулкой, переменила позу на более удобную и, полулежа на траве, наблюдала, как в соседней ложбинке мирно грелся на солнышке небольшой уж, блаженно потягиваясь и подставляя теплым лучам солнца новую кожу.

   - В Индии есть некоторые змеи, которые по преданию приносят счастливый змеиный камень, - сказал Горн, проследовав за направлением ее взгляда. - Они носят его на голове, под кожей. Этот камень обладает чудодейственными свойствами и, в первую очередь, служит противоядием от укуса любой змеи. Обладателя такого камня змеи не трогают. Кроме того, он может исцелять других. Я лично не смог его заполучить. Англичане считают это басней, но я видел собственными глазами...

   Девушка, зная, что последует интересный рассказ, повернулась к нему и попросила:

   - Расскажите, Горн...

   - Меня зовут Олаф, - лукавая улыбка озарила его лицо, а глаза с нескрываемым восхищением остановились на порозовевшем личике девушки.

   - Я не привыкла, - начала было Рут, но, заметив укоризненное выражение его лица, окончила фразу совсем не так, как собиралась:

   - Расскажите... Олаф.

   Какое у него красивое имя! Так звали викингов и рыцарей. Но он не рыцарь... Однако, какое влияние имеет на нее этот удивительный человек с лицом викинга, громкой дворянской фамилией, с криминальной профессией и, как говорят, усталым сердцем.

   - Мне удалось встретиться с одним раджой. Я оказал ему небольшую услугу, и он в награду объяснил и показал мне многое. В тюрбане у него был странный аграф [нарядная пряжка или застежка] с единственным зеленовато-золотистым камнем. Днем он даже не был особенно красивым, но ночью светился, как настоящий змеиный глаз. При мне он исцелил одного укушенного коброй индуса, приложив на несколько минут к ранке этот камень. Опухоль моментально спала, и бедняга был через несколько часов совершенно здоров.

   - Надо пойти поискать змеиную кожу, - воскликнула, смеясь, девушка, - может быть, и мне удастся найти камень!

   - Для этого не надо далеко ходить, - возразил Горн, зоркие глаза которого давно заметили старую кожу ужа, валявшуюся между камней, где он сбросил ее, по-видимому, совсем недавно. Он сделал движение, собираясь встать, но Рут опередила его.

   - Нет, нет, я должна посмотреть сама. - И, быстро вскочив, побежала к камню.

   Действительно, там лежала кожа ужа. Рут, не боявшаяся змей, протянула руку и подняла кожу, но в это время заметила блестящий предмет, лежавший на песке. Она подняла его и воскликнула.

   Горн в одно мгновение очутился на ногах и, подбежав, поддержал за плечи пошатнувшуюся девушку. Смертельно бледная Рут невольно прижалась к нему, как бы ища защиты.

   На ее ладони блестело массивное золотое кольцо с большим изумрудом.

   Горн усадил девушку на прежнее место, обнял одной рукой ее талию, а другой - взял кольцо и внимательно стал рассматривать его.

   - Могу вас уверить, что это не змеиный камень, - холодно произнес он, отдавая кольцо дрожащей с головы до ног девушке.

   - Нет, нет, я не возьму его, даже не хочу к нему больше прикасаться.

   - В таком случае, я возвращу его владельцу, - спокойно сказал Горн, опуская кольцо в жилетный карман. - Хотя по праву вы могли бы оставить его себе.

   - Я... я не хочу... Но... разве вы знаете, кому оно принадлежит?

   - Я знаю человека, который до сих пор не расставался с ним. И вы тоже знаете его.

   Горн снова стал холодным и резким и пристально посмотрел на Рут. Лицо ее застыло в напряжении, она опустила голову еще ниже.

   - Я... я не могу. Это так ужасно. Зачем вы привели меня сюда?

   - Рут, я очень долго ждал удобного случая, чтобы поговорить с вами... об этом человеке. Я не хотел начинать этот разговор без повода, неожиданно, боясь напугать вас и оскорбить. Но теперь вы должны сказать мне. Поверьте, что я не только сыщик, но и человек... человек, который вас... который очень хорошо относится к вам. Четыре агента днем и ночью следят за каждым вашим шагом не потому, что я подозреваю вас, а потому, что я боюсь за вашу жизнь, Рут. И вы знаете, что я говорю серьезно. Мне не следовало посвящать вас во все проблемы, но я хочу убедить вас в том, что вы должны и можете быть со мной абсолютно откровенны.

   Рут подняла голову и заплаканными глазами взглянула на Горна. В его обычно холодных, насмешливых глазах светилась такая мягкость, голос звучал такой неподдельной лаской и участием, что она решилась, наконец, рассказать ему то, что тяжелым гнетом лежало на ее душе.

   - Мне кажется, что это не может иметь большого значения, - робко начала она, - я видела это кольцо у Элиаса... Это один молодой человек, мой знакомый.

   Горн невольно вздрогнул, услышав это имя, но тотчас скрыл свое волнение.

   - Вы познакомились с ним позапрошлым летом, когда жили на ферме? Ваш отец знает его?

   - Нет, - признались Рут. - Все это было очень странно, по-моему, его вообще никто не знает здесь. Кажется, он жил неподалеку, но всегда приезжал на автомобиле. Мы встречались в лесу.

   - И он просил никому не говорить об этом?

   - Да. Я пыталась его тогда расспрашивать, особенно потом... Когда... когда он сказал, что любит меня и... но он улыбался только в ответ, и мне становилось так жутко, что я не пыталась больше расспрашивать.

   - Выше среднего роста, худой, резкое лицо, зеленые глаза, рыжий, - задумчиво произнес Горн, покручивая стебельки травы.

   - Да, да - вы его знаете?

   - Что он вам еще говорил, Рут, ответьте, пожалуйста, откровенно на мой вопрос. Как могли вы... я не скажу порядочная, потому что порядочность тут ни при чем, но серьезная, умная девушка связаться с таким... таким типом? Конечно, я понимаю, что о свиданиях редко докладывают родителям. Но... все же, раз вы сами сказали, что его никто не знал, а вы боялись... то...

   - Это было ужасно. - Рут невольно схватила его руку, как бы прося о защите. - Как я мучилась. Это был просто яд, как опиум, кокаин, морфий. Знаешь, что он тебя губит, и все-таки не можешь расстаться. Есть люди, заставляющие повиноваться. Может быть, я безвольна. Он рассказывал такие страшные и странные истории... О вампирах, жертвах, змеях... Я видела в музее картину Катабринского "Delire" - бред. Так вот там такие, как у него, лица. Настоящий вампир или одержимый.

   - Но чего же он хотел от вас?

   - Он говорил, что его мучает что-то или кто-то, не дающий ему покоя... Обреченность какая-то. И наряду с этим... такой цинизм, такое презрение ко всему святому и светлому, что, кажется, уже одно прикосновение этого человека отравляет душу.

   - Он богат?

   - Кажется, да.

   - Чем же он объяснял окружающую его таинственность?

   - Ничем. Он говорил, что если я не буду повиноваться ему, то умру. И я настолько была под его влиянием, что свято верила этому.

   - Ну... и... что же?

   - Он велел мне ждать его. Или я стану его женой, или чьей-то жертвой. Знаете - кролики сами идут в пасть змее, беспрекословно.

   - Но, ведь, это было позапрошлым летом. А весной 1929 года начались убийства... одно за другим. Разве у вас не возникло никаких подозрений?

   - Боже! - задрожала Рут. - Неужели вы думаете, что он... имеет к этому отношение?

   - Во всяком случае, он безусловно подозрительный субъект.

   - Я много думала об этом. Последнее время он долго не приезжал, и, оставшись одна, я начала выздоравливать. Потом, когда мы встретились... Я не струсила, Горн, но когда я начала ему говорить все, что я о нем думаю, и просила оставить меня а покое... он... рассмеялся. Олаф, Боже мой! До сих пор слышу этот смех... я кинулась бежать, как сумасшедшая... Больше мы не встречались.

   - Ни разу?

   - Нет. Только однажды я нашла на окне своей спальни записку. Он писал, что еще придет за мной. И опять весь этот бред. Я сожгла ее.

   У Горна невольно вырвался жест сожаления, - Рут заметила это.

   - Я не хотела ничего, что могло бы напоминать мне о нем.

   - И забыли настолько, что даже не сочли нужным сказать кому-нибудь о ваших подозрениях, - с упреком заметил Горн.

   - Это было выше моих сил. Что-то мешало мне говорить об этом... Я даже не могу толком объяснить, что со мной происходило.

   И Рут невольно содрогнулась, вспомнив об ужасных муках, которые она испытывала. Но теперь ей почему-то стало удивительно спокойно, и она готова была смеяться над своими прежними страхами... Или это присутствие Усталого Сердца наполняло ее таким спокойствием?

  

   Солнце уже садилось, окрашивая розовато-оранжевыми тонами небо, когда Рут и Горн вышли из леса. Увидев строения, Горн остановился.

   - Идите вперед, Рут, кажется, я забыл на поляне блокнот.

   Она молча кивнула в ответ и пошла на ферму. Нужно было еще найти рукописи отца и проститься со стариком-арендатором.

   Горн подождал, когда скроется стройная фигура девушки, потом круто повернулся и зашагал обратно. Однако он и не думал искать оброненный блокнот, спокойно лежавший в его кармане. Горн бесшумно подошел к поляне и остановился в тени огромного бука. Казалось, что он поджидал кого-то. Вскоре на поляну вышел человек, шаривший палкой по траве. Он все время нагибался, очевидно, разыскивая что-то. Горн, неожиданно выйдя из укрытия, подошел к нему и любезно приветствовал его. Потом, подняв с травы только что подброшенный блокнот, вежливо приподнял шляпу и удалился.

   Четверть часа спустя черный автомобиль свернул с шоссе на проселочную дорогу.

   - Куда вы? - спросила Рут. - Это нам не по дороге.

   - Почему бы не проехать этим путем? - ответил Горн. - Мы немного потеряем.

   Рут не возражала. Она была погружена в свои мысли, и наблюдения за Горном и окружающее мало ее тревожило. Она только немного удивилась, когда автомобиль вскоре остановился у заброшенной молотилки соседней фермы. Арендатор Шлеман с побледневшим лицом и трясущимися руками открыл по требованию Горна тяжелую дверь с железным засовом.

   Рут мельком взглянула в сарай и невольно приподняла брови, увидев знакомую картину: наборная машина, две бостонки, три, четыре кассы... Посередине этой оригинальной сельской типографии стояла устаревшая ротационная машина. Рядом валялись куски металла, старые формы, валики, ролики бумаги.

   "Так вот в чем заключалась тайна молотилки?" - подумала Рут, нагибаясь, чтобы поднять один из валявшихся на полу сфальцованных [фальцовка - сгибание печатных листов в такой последовательности, чтобы страницы были разложены в соответствии с нумерацией.] листов. Лист оказался коммунистической прокламацией. Не оставалось никаких сомнений в том, чем занимался Шлеман на молотилке.

   Горн быстро просмотрел листочек, скомкал его в руке, насмешливо взглянул на столяра и, не проронив ни слова, вышел из сарая, взяв под руку Рут.

   Резкий поворот руля - и зловещая черная машина вылетела на шоссе.

   - Я все-таки не понимаю, в чем дело, - храбро начала Рут. - Причем здесь эта несчастная типография и арендатор?

   - Арендатор - бывший и, надо думать, будущий каторжник. Ротационка играет маленькую роль в этой истории.

   - Великолепно, но я не слышу обещанного интервью.

   - Официально вы получите его в городе, в моем бюро, в присутствии достопочтенного Мяча и какой-нибудь восторженной барышни из машинисток, - ответил Горн.

   Этот день был одним из самых счастливых в жизни Рут. Солнце, зелень, бешеная езда, успокаивающая и вместе с тем волнующая близость бледного человека с такими ласково-скорбными глазами... Усталое Сердце!

   В бюро их нетерпеливо ждал верный Мяч, дожевывая остатки колоссального бутерброда. Он лукаво ухмыльнулся, поглядывая на парочку, хранившую самый серьезный вид.

   Горн уселся за письменный стол в своей любимой позе - небрежно откинувшись назад и устало полузакрыв глаза.

   - Я обещал дать интервью, фрейлин Рут, - начал он, не обращая на Мяча никакого внимания, - но, к сожалению, боюсь, что не смогу предоставить вам какие-нибудь интересные сведения. Следствие по делу убийцы оказалось гораздо труднее и запутаннее, чем я думал. Несмотря на все усилия, у следствия нет ничего определенного. Мне приходилось распутывать и более трудные дела - моя репутация подтверждает это. Но, должен признаться, что у меня до сих пор были более сильные сотрудники. Один в поле не воин. Я не хочу осуждать всех, но некоторые, - холодные глаза Горна с каким-то странным выражением остановились на Мяче, - но некоторые, повторяю, далеко не на высоте. То, что хорошо для поимки карманных воров, не годится и даже вредит в таком важном деле. Поэтому я решил принять дополнительные меры. Сегодня же я телеграфирую в Берлин с просьбой прислать мне в помощь Рейнгольда. Это исключительная личность - если верить рассказам о нем, потому что лично я его никогда не видел и с ним не знаком. Не думаю, чтобы кто-нибудь из присутствующих встречался с ним. Он в последнее время работал в Будапеште, и, несмотря на молодость, быстро выдвинулся.

   - Это все? - спросила Рут, записывая в блокнот речь Горна. - Но... мне очень неприятно... боюсь, что эту беседу не совсем удобно...

   - Я категорически настаиваю на том, чтобы она была помещена слово в слово, - твердо сказал Горн и, наклоняясь к девушке, тихо прибавил: - Вы не знаете, насколько это сейчас важно, Рут.

   - Я несколько смягчу ваши слова, - также тихо ответила она, наклоняя голову.

   Рут подкорректировала интервью и, подняв голову, посмотрела на окружающих. На лицах всех присутствующих было написано полное недоумение. Мяч даже сразу как-то осунулся.

   - Интервью окончено, - улыбаясь, сказал Горн. - Я знаю, что оно придется