Уоллес Эдгар - Дюссельдорфский убийца

ьших успехов в деле обнаружения преступников.

   - Вы читали об этом в криминальных романах, дорогой господин Кунце, не так ли?

   - Хотя бы и так. Но и криминальные романы не появляются на пустом месте. В их основе, как правило, лежит истинное происшествие.

   - На канве которого романист расписывает небывалые узоры, даже и во сне не снившиеся преступникам и тем более полиции...

   - Вы бы вместо того, чтобы острить, занялись делом, которое вам поручили.

   - Меня не надо учить, господин советник. Я и так ученый. Не забывайте того, что искать преступников несколько тяжелее, чем сидеть в думе и обсуждать вопрос о пользе поливки улиц. Преступники в вашем воображении представляются чем-то вроде дрессированных животных, которым стоит только свистнуть, как они тут же явятся на ваш зов: "Пожалуйста, мол, дяденька, посади меня в тюрьму".

   Советник сухо простился с Мячом и направился домой.

   Жил он в конце Шарлоттенбургштрассе в небольшом собственном домике, обставленном с чисто немецкой аккуратностью. Он был одинок, все его попытки сочетаться законным браком потерпели неудачу. Увы, почтенный советник не блистал ни красотой, ни красноречием, и все его пламенные излияния по стилю скорее напоминали исходящие и входящие документы и не могли зажечь ответной страстью сердца молодых особ, к которым были обращены. Вследствие этого советник, несмотря на возраст, так и оставался холостяком, ограничив свои любовные увлечения размеренными, помеченными в записной книжке визитами девиц, которых, встречая на улице, обычно не узнают.

   Образцовому порядку в своей четырехкомнатной квартире он был обязан молодой прислуге Софии Шлюккер, миловидной девушке, игравшей в его холостяцкой жизни роль гораздо более значительную, чем это было условлено при найме.

   Придя домой, советник с аппетитом пообедал, выпил пива и прилег на кушетку с газетой в руках. В голове его роились всевозможные планы. О, он сам потихонечку, ни с кем не советуясь, возьмется за это дело. Он покажет этим дуракам-сыщикам, как надо обращаться с преступником!

   В газете не было ничего нового. Маленькая заметка, сообщавшая о том, что в состоянии здоровья госпожи Маурер, тяжело израненной преступником, наступило некоторое улучшение, и больше ничего.

   Советник с досадой отшвырнул газету и позвонил.

   На звонок впорхнула Софьи Шлюккер, хорошенькая вертлявая девушка в кокетливом чепчике и чистеньком передничке.

   - Что угодно, барин?

   - Подойдите сюда, София.

   Девушка подошла с легкой гримаской.

   Советник, не вставая с кушетки и не меняя положения, ласково ущипнул ее за интимное место.

   - Принесите мне, пожалуйста, синюю папку с вырезками. Она лежит в правом ящике письменного стола.

   Девушка ловко вывернулась из его настойчивых объятий и поспешила исполнить приказание.

   Советник Кунце самодовольно усмехнулся, но внезапно вспомнил Рут и нахмурился. Положительно, эта Рут не давала ему покоя. И чем недоступнее и насмешливее она была, тем больше распалялось воображение почтенного советника.

   Господин Кунце раскрыл папку и принялся за чтение вырезок, стараясь не обращать внимания на возникший образ девушки. Вырезки относились к делу Дюссельдорфского убийцы, на каждой из них аккуратно была сделана пометка с числом и номером газеты.

   - "Убийство г-жи Кун", "Убийство Розы Олигер", "Убийство инвалида Шеера", "Нападения на г-жу Ценнинг, г-жу Флаке, Анни Гольдгауер, г-жу Мантель, рабочего Корнблюма", - читал Кунце, загибая пальцы левой руки. - Гертруды Хамахер... Луизы Ленцен... госпожи Маурер.

   Все эти имена были им тщательно выписаны на отдельной бумажке, приложенной к вырезке.

   - Одиннадцать жертв, - насчитал советник.

   Ему почему-то показалось, что он пропустил кого-то, и число жертв должно быть больше на одну, то есть двенадцать Он отложил в сторону вырезки и взял листочек собственноручно им заполненный и пронумерованный.

   "Ну да, двенадцать", - сказал он самому себе, увидя цифру внизу столбца и тут же поднес листочек ближе к глазам, чтобы прочесть забытую им фамилию последней жертвы.

   - София Шлюккер, - машинально прочел он и только через несколько секунд сообразил, что это совершенно невероятная вещь, так как это имя носила его собственная прислуга, которая только что была в комнате.

   - Что за чертовщина! - подумал советник, вертя перед собой бумажку и разглядывая написанное. - Неужели это я сам написал?

   Он позвонил, сам не зная для чего. Может быть, у него подсознательно мелькнуло желание убедиться в том, что София дома и ее фамилия в списке жертв написана им но какой-то непонятной рассеянности.

   На звонок никто не ответил.

   Обеспокоенный советник встал с кушетки и обошел всю квартиру, вплоть до кухни и комнаты, где помещалась девушка. Квартира была пуста.

   Он надел шляпу, взял палку и вышел из дому. На улице уже стемнело.

   Куда же девалась София? Может быть, она пошла в лавку? Впрочем, что ей делать сейчас в лавке? Все необходимое на вечер, включая сигары, было куплено еще с утра. Такой порядок давным-давно был заведен в его доме. Обычно, когда Софии нужно было по какой-либо причине уйти из дому, она всегда спрашивала его разрешения. До сих пор он не замечал нарушений этого правила. Господин советник вообще терпеть не мог ничего выходящего за рамки его строго распланированной, строго расписанной жизни.

   Внезапно он вспомнил. Совсем недавно, два или три дня назад, возвращаясь вечером из гостей, он заметил Софию, беседовавшую с каким-то молодым человеком у ворот дома. Он тогда же хотел поговорить с ней об этом и сделать строгое внушение, но потом подумал, что София в конце концов только прислуга... И не может же он запретить ей встречаться с молодыми людьми и флиртовать с ними. Это дало бы повод соседям говорить о его интимных связях с девушкой. Кроме того, робкая надежда, что Рут, наконец, согласится на его брачное предложение, заставила его серьезно подумать о прекращении этой связи.

   Теперь дело принимало другой оборот.

   Советник в раздумье несколько раз прошел мимо своего дома, чем обратил внимание сидевшей на крыльце соседки, госпожи Шванебах.

   Встретив ее удивленный взгляд, советник остановился, снял шляпу и сказал:

   - Добрый вечер, фрау Шванебах. Я ищу Софию. Не видели ее случайно?

   - Софию? Мне кажется, она пошла туда (последовал жест рукой) с каким-то молодым человеком.

   - Молодым человеком! - чуть было не вскрикнул советник, но вовремя сдержался, так как это восклицание фрау Шванебах непременно истолковала бы в определенном смысле.

   Господин советник, подобно страусу, прячущему голову под крыло и воображающему, что его никто не видит, полагал, что соседи ничего не знают о его истинном отношении к Софии. Между тем эта история уже давно перестала интересовать его соседей, как всем известная и потому надоевшая.

   - Ага, - пробормотал советник и, приподняв шляпу, раскланялся.

   Ему хотелось немедленно отправиться в указанном госпожой Шванебах направлении, но по вышеназванным причинам он ни мог этого сделать, и поэтому он пошел в противоположную сторону, храбро выдержав испытующий взгляд соседки.

   Дойдя до первого переулка, он свернул в него и боковой улицей обошел свой дом, минуя бдительное око госпожи Шванебах.

   Так он прошел несколько кварталов, встречая на своем пути лишь одиноких пешеходов.

   Вдруг ему показалось что впереди нет в темноте мелькнули два силуэта мужчины и женщины. Он ускорил шаги. Да, сомнения быть не могло. Впереди шла парочка, причем мужчина обнял свою спутницу за талию и что-то вполголоса говорил ей. Советнику показалось, что это была его прислуга.

   Он тихонечко перешел на другую сторону и пошел вслед за парочкой, стараясь не упустить ее из виду. Сердце его замирало от страха и сознания, что, может быть, у него в руках ключ к таинственному преступлению. Он нащупал в кармане брюк маленький браунинг, который зарядил дома на всякий случай.

   Парочка довольно медленно шла впереди не оглядываясь и продолжая тихо беседовать.

  

   Что же произошло с Софией после того, как она выполнила просьбу господина Кунце?

   Раскрасневшаяся София вышла из гостиной. Этот старый Кунце начинал положительно действовать ей на нервы.

   Конечно, она не отличалась особой нравственностью и давно уже вышла из того счастливого девического возраста, когда мимолетная мужская ласка, случайный щипок за мягкие места в коридоре или поцелуй в темном углу вызывают искреннее смущение и прилив краски к щекам.

   Ее отношения с Кунце превратились для нее в неприятную, но неизбежную обязанность, вроде уборки ночных сосудов. Она привыкла к ним, как вообще многие люди привыкают к унизительному, но хорошо оплачиваемому труду.

   В конце концов он неплохой человек и жить у него не хуже, чем в каком-нибудь другом месте, где надо вытирать носы сопливым ребятишкам, выносить ревнивые взгляды стареющих, обрюзгших, некрасивых жен и назойливые ласки их мужей. Или еще хуже того, гнуть спину на какой-нибудь фабрике, пройдя предварительно через спальню директора или главного мастера, как большинство ее подруг, имеющих несчастье уродиться хорошенькими.

   Но именно сегодня ласки старого Кунце ее особенно раздражали. Может быть, потому, что молодой аптекарский ученик, с которым у Софии недавно завязался роман, ей очень нравился. Причем юноша обнаруживал намерения более серьезные, чем она могла предполагать. Девушка, с пятнадцатилетнего возраста не испытавшая ничего, кроме случайных романов со стареющими мышиными жеребчиками типа Кунце, и развращенная до крайности, в глубине души мечтала о нежности и настоящей любви...

   София повертелась перед зеркалом, пудрясь и подводя губы.

   О да, она очень хорошенькая. Немножко портят вид эти синяки под глазами... и немного бледноватый цвет лица.

   Пучок полевых цветов, брошенных в окно чьей-то смелой и уверенной рукой, прервал ее размышления.

   Это Эдди, ее поклонник, подавал условный знак.

   Она надела жакет и шляпку и вышла по черному ходу во двор.

   "Собственно, надо было бы отпроситься у Кунце, а вдруг он не ляжет, как обычно, после обеда, а захочет куда-нибудь пойти?" - подумала девушка, но ее ждал Эдди, и долго раздумывать не было времени. Только бы Кунце не заметил.

   Она быстро пробежала по маленькому дворику и хотела уже скользнуть в калитку, как вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный, беспокойный взгляд.

   Девушка оглянулась. Кругом не было видно ни души. Ни на дворе, ни в раскрытых окнах дома.

   Внезапно взгляд ее упал на сломанный решетчатый забор, отделявший их двор от соседнего сада.

   За забором стоял молодой человек небольшого роста, одетый в черный костюм. На голове его красовалась довольно старая мягкая шляпа с полями. Он прижался лицом к забору и пристально в упор смотрел на девушку холодными немигающими глазами.

   София никогда еще не испытывала на себе более тяжелого и в то же время повелительного, настойчивого, зовущего взгляда, от которого кружилась голова и подгибались ноги.

   На улице на нее часто смотрели мужчины, но это было совсем не то. В тех взглядах, явно любующихся, желающих, ничего не было страшного. Такие взгляды иногда зажигали, порой оставляли равнодушной, порой смешили - но почти всегда подсознательно доставляли девушке удовольствие тем, что ею любуются, что она вызывает желание. Редкая женщина остается к этому совершенно равнодушной.

   Но этот бледный молодой человек, прижавшийся лицом к решетке, был почему-то ей страшен. Его взгляд обрекал на страшное безволие, оцепенение, от которого трудно было освободиться. Софию поразило его неестественно бледное лицо с ярко-красными, словно накрашенными губами.

   Подавив слабый крик, девушка с усилием отвела глаза и отворила калитку.

   Эдди, веселый и расфранченный, ждал ее на противоположной стороне улицы, болтая с Эммой, подругой Софии.

   Девушка присоединилась к ним и, успокоенная веселыми шутками, смехом и остротами Эдди, забыла о неприятной встрече. Ей даже не пришло в голову то странное обстоятельство, что неизвестный находился в саду, вход в который посторонним был строго-настрого запрещен его владельцем, бароном Мюлленбергом, живущем безвыездно в Берлине.

   Импровизированный пикник прошел очень весело. Единственно о чем можно было пожалеть, так это о том, что он так быстро окончился. София вовремя спохватилась, что ее продолжительное отсутствие может вызвать недовольство советника Кунце, и быстро распростилась со своими друзьями. Они проводили ее почти до самого дома, и София успела шмыгнуть в калитку как раз в то время, когда господин Кунце вышел через парадный вход. Господин Кунце, к счастью, не заметил этого маневра. Он, как говорилось раньше, осведомился о Софии у соседки и, услышав, что она пошла с каким-то молодым человеком, направился обходным путем ей вдогонку.

   Благополучно избежав неприятной встречи с хозяином, София перешла дворик и подняла уже ногу на ступеньку крыльца, как чья-то рука схватила ее за плечо. Она слабо вскрикнула, повернулась и увидела перед собой бледное лицо с расширенными горящими зелеными глазами и ярко красными губами. Она сделала попытку вырваться, но удар чем-то тяжелым по виску свалил ее на землю...

  

   Силуэты идущих впереди мужчины и женщины внезапно скрылись за углом. Здесь улица кончалась и начиналась небольшая лужайка, окаймленная кустарником.

   Советник с замиранием сердца, насколько ему позволял его солидный возраст, быстро пересек улицу, не спуская глаз с парочки.

   Идущие впереди остановились. Затем они присели на траву, и господин Кунце, прижавшийся к забору, невольно стал свидетелем сцены довольно интимного характера, которая в другое время доставила бы ему большое удовольствие. Но так как он не сомневался, что в этой сцене участвует София Шлюккер, на которую он, по его мнению, имел больше права, нежели неизвестный ему мужчина, а мужчина сильно смахивал на дюссельдорфского убийцу, нежная сцена не произвела на него должного впечатления. В серебряных сумерках все было видно достаточно ясно, вплоть до цветных подвязок и кокетливого белья девушки. Лиц, правда, разглядеть было невозможно, зато все остальные детали вырисовывались с убедительной ясностью, не оставлявшей никаких сомнений в том, что происходит.

   Выждав необходимую, по его мнению, паузу, почтенный советник, движимый внезапно проснувшимся чувством ревности и естественным благородным желанием поймать преступника на месте преступления, выскочил из своей засады и, держа наготове браунинг, ринулся к обнявшейся парочке.

   - Ни с места, - закричал он, наводя револьвер.

   Парочка от неожиданности не могла вымолвить ни слова. Эдди перетрусил не на шутку, а Эмма Лейтман, скорее смущенная, чем испуганная, спряталась за спину своего кавалера, наскоро приводя в порядок платье.

   К ужасу господина советника, мнимый дюссельдорфский убийца вскочил на ноги и... оказался аптекарским учеником Эдди. Он, в свою очередь, узнал господина советника, часто заходившего к ним в аптеку.

   - Что это за глупые шутки, Эдди! - воскликнул рассерженный советник.

   - Мне кажется, этот вопрос надо задать вам, - ответил пришедший в себя Эдди.

   - Что это за женщина с вами? - не унимался советник, пытаясь рассмотреть лицо закрывшейся шарфом Эммы. - Так-с, молодой человек, очень похвально. Вы, оказывается, занимаетесь совращением девушек, вдобавок служащих у почтенных людей. Скажу вашему хозяину. Софи, - повелительно сказал он, подходя к девушке, - что все это значит?

   Эдди, наконец, понял в чем дело. Он громко расхохотался, чем привел советника в еще большее раздражение. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дело не вмешалась Эмма. Увидев, что дело принимает серьезный оборот, она решилась раскрыть свое инкогнито.

   - М-м, - промычал господин Кунце, чрезвычайно смущенный и окончательно сбитый с толку. - М-м, - повторил он еще раз, не зная, как поступить, и что вообще говорят в таких экстраординарных случаях.

   Убедившись, что это не София, он сразу потерял весь свой пыл, размяк и чувствовал страшную неловкость.

   Эдди пришел ему на помощь. Он отвел советника в сторону и начал ему тихо говорить.

   - Вы понимаете, господин Кунце... Она моя невеста, дело молодое, вы сами понимаете, вы сами были в таком возрасте... Но... если вы скажете хозяину... понятно, всякие неприятности... И я, в свою очередь, могу пустить слухи...

   - Да-да, хе-хе, - смущенно пробормотал советник. - Я ничего, этого как его... но вы тоже ни гу-гу... А однако... девочка очень недурна... Хе-хе... У вас, молодой человек, губа не дура...

   - "Слава Богу, - подумал Эдди, - что это оказалась Эмма, а не Софи... Вот была бы веселенькая история!"

   Расстались по-дружески. Советник благодушно погрозил молодым людям пальцем и посоветовал выбирать более уединенные места для любовных свиданий.

  

   Возвращаясь домой, советник наткнулся на безжизненное тело Софии, лежащее у крыльца черного хода. Сбежавшиеся на крик господина Кунце соседи и немедленно прибывшая полиция подняли девушку и перенесли ее в дом, где она с помощью врача была приведена в чувство. Таинственный убийца успел только оглушить свою жертву. Очевидно, кто-то помешал ему привести в исполнение задуманное преступление.

   Немедленно был обыскан сад барона Мюлленберга и все окрестные дома, но, как и следовало ожидать, следов преступника нигде не оказалось. Очевидным было только то, что убийца изменил тактику своих намерений и стал применять новое средство: оглушение жертвы каким-то тяжелым предметом, по всей вероятности, молотком.

   Ровно через месяц полиция нашла тело горничной Иды Рейтер. Она была убита несколькими ударами молотка. Следующей жертвой оказалась двадцатилетняя Элизавета Дорье, умершая через два дня после нанесенных ей ран.

   Через некоторое время в поле, на берегу Рейна, нашли тело убитой пятилетней Гертруды Альберман, а через две недели, 11 августа, в день германской конституции, бесследно исчезла еще одна девушка, Мария Ган.

   В последний раз ее видели на гулянье с каким-то молодым человеком. Утверждали даже, что она была снята на любительском снимке, во время этого гулянья. Но полиция никак не могла разыскать этот снимок, несмотря на самые тщательные поиски.

   Мария Ган была девятнадцатой жертвой таинственного преступника. Чаша терпения населения переполнилась.

  

   После того как поиски бесследно исчезнувшей Марии Ган не дали никаких результатов, дюссельдорфская полиция получила открытое письмо... от самого убийцы.

   Оно было лаконичным: "Копайте дальше". Это было второе письмо преступника. На первое, полученное через несколько дней после исчезновения девушки, полиция не обратила никакого внимания. Его приняли за обычную мистификацию. Однако в нем преступник давал точные указания места, где была зарыта его жертва - именно около Бейрата. После второго письма убийцы поиски возобновились, и, действительно, труп несчастной девушки был найден в указанном месте.

   Население Дюссельдорфа было до предела возмущено тем фактом, что преступник в полной безопасности, шлет письма полицей-президиуму и при этом гуляет на свободе.

   Мания преследования охватила город. Соседи доносили на соседей, все начали подозрительно коситься друг на друга и в каждом человеке видеть неуловимого убийцу. Мало-мальски необычные поступки привлекали к себе всеобщее внимание и немедленно служили причиной для необоснованных арестов.

   Дело, наконец, дошло до того, что полиция по настойчивому требованию населения арестовала двух уважаемых лиц города - доктора Миллера и известного писателя Ганса Гейнца Эаерса.

   Первый казался подозрительным благодаря своему уединенному образу жизни и необычайной молчаливости и замкнутости. Он нигде не бывал и никого не принимал у себя, погруженный в свои научные изыскания. Второй - был автором мрачных и странных рассказов.

   Он черпал свои сюжеты в патологических извращениях, сексуальных загадках, мрачных тайнах человеческой души. Для толпы этого было более чем достаточно. Все выходящее за рамки ее понимания принималось как доказательство преступности.

   Конечно, оба лица были очень скоро освобождены, но глухое недовольство росло и, в конечном итоге, могло привести к серьезным эксцессам, вроде суда Линча.

   А между тем в руках полиции не было решительно никаких серьезных улик, за исключением неразысканной фотографии преступника, снятой во время праздника 11 августа, и нескольких писем. Одно из них было написано на чистом листе газетной бумаги, причем этот лист успел пройти ротационную машину. Это обстоятельство можно было установить по следам зажимов, оставленных машиной. Полиция лихорадочно искала по всем типографиям машину, сквозь которую была пропущена эта бумага. Специалисты установили, что бумага была взята из макулатуры, оставшейся после печати на очень старой ротационной машине. В городе таких устаревших машин не оказалось. Весьма возможно, что она находилась где-нибудь в одном из соседних маленьких городков.

   Открытые письма, присланные преступником в редакции газет "Дер Миттаг" и коммунистической "Фрейгет", были переданы полицией специалисту-графологу. Эксперт признал, что оба письма были написаны одним и тем же почерком, причем автор этих писем, несомненно, является психически больным, страдающим болезнью, известной в медицине под названием шизофрения.

   Последнее письмо, полученное газетой "Миттаг", содержало в себе следующее:

   "Пью кровь... ближайшей жертвы. Много поваров портят тесто. Копайте, ищите".

   На открытке был изображен маленький чертеж дороги с указанием: "Герестейм, Гард и Ганиель". В правом углу открытки значились слова: "заблуждения публики".

   Второе письмо, адресованное газете "Фрейгейт", гласило:

   "Вы, наверное, интересуетесь моими действиями? Вам следует обратить внимание на следующее: я начал с Ланденфельде. Там живет существо, которое по моральным качествам и образу мыслей вряд ли можно отнести к отпрыску человеческого рода. То, что она не может мне принадлежать, побудило меня ко всем этим страшным деяниям. Она также должна умереть, хотя бы это стоило мне жизни. Я хотел ее отравить, но совершенно чистое тело преодолело яд. Теперь, я думаю, меня ждет успех. Вечером она должна возвращаться из Гильдена. При письме вы увидите чертеж дороги. Эта девушка будет моей ближайшей жертвой. В Ланденфельде вы можете взять в полиции мое письмо".

   Но ни одно из писем, присланных в редакцию, не произвело такого ужасного впечатления, как письма, отправленные убийцей по адресу родителей своих жертв. Одна мать убитого ребенка при получении такого письма едва была спасена от самоубийства.

   В распоряжении полиции были два таких образчика "литературы". Оба письма начинались стихами, что доказывало принадлежность убийцы к интеллигентному или полуинтеллигентному слою общества.

   В первом убийца подробно описывал все детали преступления: как он заманил девочку, какой между ним и жертвой произошел драматический диалог и как он, наконец, зарезал ее ударами ножа.

   Второе письмо было любовным посланием убийцы, адресованным мертвому ребенку.

   Все это вызывало небывалое возмущение в обществе.

   Вскоре после этого газета "Фрейгейт" опубликовала еще одно письмо преступника. Оно отличалось тем, что в нем содержались автобиографические данные убийцы.

   "Мой отец был крупным государственным чиновником. Я учился в высшем учебном заведении, затем работал в банке, откуда меня уволили за один проступок. Одно время я посещал академию художеств в Дюссельдорфе. Впоследствии я занял пост инспектора в одном страховом обществе".

   Трудно было установить, действительно ли эти письма написаны преступником или они являлись мистификацией, но несомненно было одно, что все они писались одним и тем же лицом. Это доказала экспертиза.

  

   Здание уголовной полиции Дюссельдорфа ничем не отличалось от обычных полицей-президиумов казарменного типа. Серый камень, несколько подъездов, кое-где зарешеченные окна.

   В один из хмурых весенних дней 1930 года перед зданием полиции собралась возбужденная толпа. Двое агентов уголовной полиции вели под руки молодую, довольно красивую женщину, бившуюся в истерике. Кое-как надетое платье, растрепанные волосы, бледное, точно мел, лицо ее производили ужасное впечатление.

   Толпа молча расступилась, сопровождая женщину соболезнующим взглядом.

   - Кто это? Кто это? - спрашивала Рут, невольно остановившаяся у дома.

   - Это мать Эрики Лендерман - последней жертвы убийцы, - ответил ее спутник, инспектор Мяч.

   - Боже мой, бедная женщина! Какой ужас! И это уже двадцатая жертва. Неужели полиция действительно бессильна с этим бороться?

   - Если полиция в скором времени его не обнаружит, - подхватил Мяч, - то ко всем жертвам прибавится еще одна - бескровная. Ею буду я. Я умру от суеты и голода.

   Девушка улыбнулась и посмотрела на него с некоторым недоумением.

   - Поверьте, - продолжал Мяч, - с тех пор, как началось это ужасное дело, у меня нет ни одной спокойной минуты. И вы думаете, что я расследую убийство? Нет, я только говорю о нем. Половина жителей города теперь стала добровольными сыщиками. Другая половина - убийцы. И если вас еще не арестовали по обвинению в убийстве, то, значит, непременно вскоре зарежут.

   - Кажется, я тоже приму в этом участие, в розысках, конечно, - засмеялась Рут.

   - Я так и знал, - комично выдохнул Мяч. - Вам, положим, я охотно объяснил бы суть дела за чашкой кофе в кондитерской, и сам бы при этом подкрепился. Сегодня моя хозяйка снабдила меня только двумя дюжинами бутербродов, и я страшно голоден, но... видите, к нам приехала важная персона из Берлина... видите...

   К дому подъехал большой черный автомобиль, забрызганный грязью. Мяч и Рут Корнер стояли так близко от него, что видели, как открылась дверца и на панель вышел высокий бледный человек.

   Рут невольно обратила внимание на его глаза: печальный, задумчиво-усталый взгляд и вместе с тем стальной, холодный блеск пронизывающих зрачков.

   - Видите, - прошептал неутомимый Мяч, - знаменитость из Берлина... Фон Горн... стал сыщиком по призванию и семейной традиции. Потом получил наследство и занялся литературой. Теперь снова вернулся к прежней работе. Не человек, а дьявол... железные нервы. В английском Скотленд-Ярде его прозвали Усталым Сердцем, когда он помогал им разыскивать одного интернационального преступника. Его теперь прислали к нам из Берлина в качестве верховного комиссара. И в первую очередь он разнесет меня за мои бутерброды и выбалтывание служебных тайн.

   Рут, улыбаясь, простилась со своим другом. Мяч часто приходил к ней в редакцию и забавлял своей болтовней. Несмотря на неподходящую, казалось, для его профессии фигуру, и излишнюю словоохотливость, он был дельным работником и пользовался всеобщими симпатиями, даже... в преступном мире.

   Рут медленно шла по дороге в редакцию.

   Усталое Сердце - какое странное прозвище. И какой грустный и тяжелый взгляд у этого Горна.

   В репортерской она сдала подробный отчет обо всем виденном и слышанном и со вздохом сожаления уселась за перевод криминального романа для следующего номера газеты. Дюссельдорфские обыватели ничем, кроме убийств, не могли теперь интересоваться; какое им было дело до Усталого Сердца и черноглазой девушки, выстукивавшей на машинке очередную сенсационную главу.

   В просторном кабинете начальника полиции происходило совещание. Прибывший комиссар сидел в стороне от остальных, как будто все происходящее его совершенно не касалось, задумчиво подперев голову рукой, изучая рисунок обоев, рассеянно посматривая на окружающих и изредка, вставляя свои замечания.

   Докладывал шеф полиции, обращаясь преимущественно ко вновь прибывшему.

   - Мы ничего не можем сделать с охватившей город паникой. Многие серьезные, рассудительные люди уезжают из Дюссельдорфа или отправляют отсюда свои семьи. Я не говорю уже о том, что многие избегают выходить вечером на улицу, а женщин не отпускают без провожатых. Случаи нападения с целью грабежа происходят чаще, чем это было до сих пор. Они, конечно, не имеют никакого отношения к маньяку-убийце, но нередко совершающие их люди пользуются для запугивания жертвы его именем. Слухи достигли небывалых размеров. Все подозревают друг друга, и мне пришлось уже произвести ряд самых бессмысленных обысков и арестов, чтобы не вызвать самосуда разъяренной толпы.

   - Все же некоторые аресты оказались полезными, - вставил вполголоса Мяч.

   - А именно? - встрепенулся главный комиссар, окинув маленькую толстенькую фигуру инспектора пытливым взглядом.

   - Я хотел сказать... всеми уважаемый доктор, Миллер... спирит и ученый. Он не только не обиделся на арест, но... даже дал очень ценные указания.

   - Вы понимаете, что мы прилагаем все усилия, - нетерпеливо перебил его шеф, - в городе в настоящее время живет инкогнито инспектор Скотленд-Ярда Томас Мун, но и его усилия пока напрасны. Несколько служащих заняты у нас в настоящее время разборкой писем от добровольных агентов. Двадцать убийств за год, совершенных одним и тем же лицом!

   - И почти ничего, что могло бы дать в руки какую-нибудь нить, - вставил Конради, высокий седой инспектор.

   - А письма? - вмешался Мяч.

   - Одно из собственноручных писем убийцы написано им на клочке газетной бумаги, прошедшей через вал ротационной машины устарелого типа, - объяснил Конради приезжему комиссару.

   - И, конечно, ни в одной типографии на десять миль в округе не нашлось подобной машины? - медленно спросил тот.

   - Да, и мы пришли к убеждению, что этот листок попал к нему совершенно случайно, - произнес шеф. - Во всяком случае, это необыкновенный преступник. Наглость, доходящая до издевательства над полицией, и, очевидно, удивительная уверенность в своей безопасности позволяет ему...

   - Вы хотите сказать, что если бы это был обыкновенный человек, то после двадцати убийств за двенадцать месяцев он опасался бы и не действовал так открыто?

   Собравшиеся удивленно посмотрели на комиссара. Круглые глаза Мяча раскрылись еще шире, и он подвинулся поближе.

   - Мое мнение, - произнес шеф, не дождавшись объяснения, что убийца необыкновенно ловкий и хитрый сумасшедший. Того же мнения держится и доктор Миллер.

   - Вы, конечно, ознакомитесь сегодня подробно с делом? - добавил он, указывая на толстую папку, лежавшую на столе.

   - Д-да-да, - неопределенно ответил Горн. - Я уже просмотрел присланные вами копии. Кстати, у вас на службе состоит инспектор Шульце?

   - Это я, - просиял Мяч, выступая вперед.

   - Рад познакомиться. Вы всегда носите этот альпийский мешок за плечами или тогда, когда отправляетесь в горы?

   - Нет я... я не любитель горных видов, - замялся Мяч, менее всего похожий своей комплекцией на горного туриста, разве что из юмористических журналов.

   - Но вы находите его удобным?

   - Да, я ношу в нем бутерброды, - ничуть не смущаясь, признался толстяк, стараясь не обращать внимания на насмешливые взгляды коллег.

   - А вы умеете бросать лассо? - неожиданно спросил Горн.

   - Мальчиком я пускал змея, но с тех пор не приходилось...

   - Я бы был вам признателен, если бы вы познакомили меня с укладом жизни в вашем городе, - любезно сказал Горн, избегая объяснений по поводу предыдущего вопроса.

   Он встал.

   - Мы осмотрим вначале труп девочки, потом проедемся по городу, и вы покажите мне подходящую гостиницу.

  

   Маленький труп девятилетней Эрики Лендерман лежал в секционной камере. Горн, сопровождаемый Мячом, внимательно осмотрел одиннадцать ран, нанесенных, очевидно, кинжалом.

   Большинство ран находилось около горла.

   - В каком положении были руки девочки, когда ее нашли? - спросил Горн.

   - Судорожно сведенные в кисти, со сжатыми пальцами, - ответил Мяч.

   - Кто же их разогнул?

   - Служитель, наверное.

   - Позовите его.

   Когда Мяч вернулся, он застал Горна за странным занятием: комиссар, вынув из жилетного кармана миниатюрный прибор для маникюра, тщательно чистил ногти умершей.

   - Благодарю, мне больше ничего и никто не нужен, - сказал он изумленному Мячу. - Едемте дальше.

   В автомобиле инспектор решился осторожно спросить:

   - Разве вы считаете, господин комиссар, что убийца - человек-феномен, обладающий сверхчеловеческими возможностями?

   - Вернее, человек, считающий себя сверхчеловеком, - холодно ответил Горн. - Вы назвали шоферу адрес?

   - Я не привык еще к вашему методу работы, - пробормотал Мяч.

   - Но вы умный человек, инспектор, и я уверен, что мне ничего не придется объяснять вам, - устало произнес Горн.

   "Усталое Сердце", - подумал Мяч, пропуская мимо ушей первую, довольно двусмысленную фразу. - Итак, я должен назвать шоферу адрес...

   - Доктора Миллера, а мне рассказать все, что вы о нем знаете.

  

   Лет тридцать пять или сорок тому назад молодой, только что окончивший университет Франц Миллер начал в Дюссельдорфе свою практику. Несмотря на молодость, он быстро обратил на себя внимание трудами в области психологии и пользовался большой популярностью. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что его дядя считался одним из самых богатых людей в городе. Других родственников у молодого доктора не было, родители его давно умерли.

   Франц Миллер был, безусловно, завидным женихом, и дядя выбрал ему невесту, предлагая впоследствии передать ему свое дело.

   Но молодой человек влюбился в хорошенькую горничную, и от их связи родился сын. Доктор настаивал на свадьбе, но старик-дядя убедил молодую мать выйти замуж за одного ремесленника, согласившегося за приличную сумму покрыть ее грех. Племянник был проклят и выгнан из дома.

   После этой скандальной истории доктору неудобно было оставаться в городе, и он уехал в Карпаты. Только через двадцать с лишним лет, когда его дядя, девяностолетний старик, умер, простив племянника и завещав ему все свое состояние, вспомнили о пропавшем Франце Миллере. Прошел год, прежде чем он откликнулся на объявления о розыске наследника и вернулся обратно в город. Его трудно было узнать, так он изменился за эти годы, когда-то веселый, общительный молодой человек стал совершенным нелюдимом. Он ликвидировал через поверенного все дела, заперся в старом доме, держа самую необходимую прислугу, бросил практику и только изредка покидал дом, выезжая в свое имение около Бейрата.

   Ходили слухи, что он стал спиритом и пишет ученый труд о значении спиритизма в медицине. Но обыватели, заинтересовавшись им сначала, быстро забыли о нем, переключившись на других людей. Только после серии убийств, поднявших на ноги полицию и терроризировавших население, по городу поползли мрачные слухи, что старик занимается черной магией, и так как ему для этой цели нужна человеческая кровь, именно он и является убийцей.

   Как ни были бессмысленны подобные обвинения, полиция все же арестовала его. В доме произвели обыск, доктора допрашивали в течение нескольких дней, потом, когда возбуждение народа улеглось, отпустили на свободу.

   Через несколько дней после этого шеф полиции получил письмо от дюссельдорфского убийцы, в котором тот нагло заявлял, что полиции следовало бы ловить настоящих преступников, а не арестовывать ни в чем неповинных людей.

  

   Автомобиль Горна остановился перед небольшим особняком, расположенном в саду.

   Мяч поднял молоток в форме львиной головы и постучал. Вслед за стуком послышались шаги, и дверь приотворилась на цепочку.

   - Господин доктор занят и никого не принимает.

   Горн молча подал свою карточку. Слуга проворчал что-то и, захлопнув дверь, ушел. Через несколько минут он вернулся и попросил гостей войти.

   Мяч провел Горна в кабинет, они миновали ряд старомодно, но со вкусом убранных комнат. Кабинет из тяжелого резного дуба производил очень внушительное, солидное впечатление. За письменным столом сидел седой невысокого роста человек.

   - Господин фон Горн очень хотел познакомиться с вами, доктор, - сказал Мяч после взаимного представления.

   - И принести мои извинения за непростительную ошибку местной полиции, - добавил комиссар. - Вы давно здесь живете, доктор?

   - Я здесь родился, но большую часть своей жизни провел в Карпатах.

   - Если я не ошибаюсь, вы вернулись два года тому назад.

   - Да, немногим меньше. Какие здесь произошли во всем перемены! Я перестал узнавать даже старых знакомых.

   - И они вас, конечно. Вы, говорят, совершенно уединились...

   - В мои годы это неудивительно.

   - Однако у вас еще очень бодрый вид, - стальные глаза Горна лениво скользили по кабинету, незаметно присматриваясь к хозяину. Седая грива волос, бритое лицо с неправильными резкими чертами, полураскрытые глаза, сгорбленная фигура - на самом деле Франц Миллер казался старше своих лет.

   - Разве? - удивился он. - Мне шестьдесят два года, но мой дядя, например, дожил до девяноста и умер совершенно неожиданно. Очевидно, долголетие у нас в роду.

   - А ваш сын?

   - Мой?.. Вы ошибаетесь, господин Горн, я не женат.

   - Я хочу сказать... ваш сын от Эльзы Картон, бывшей горничной у ...

   Губы старика сложились в язвительную улыбку.

   - Вы хорошо осведомлены о всех городских скандалах и сплетнях, - заметил он, - К сожалению, я мало интересуюсь ими... Эльза... да, конечно, я помню ее, но последний раз я видел ее двадцать восемь лет назад.

   - Тогда, наверное, у вас еще были голубые глаза?

   Ошарашенный Мяч с удивлением посмотрел на комиссара. Этот Горн чересчур эксцентричен!

   Косматые брови доктора слегка приподнялись.

   - Разрешите вам заметить, господин комиссар, что цвет радужной оболочки действительно меняется со временем - особенно это заметно у грудных младенцев и стариков, но все же, если вы явились сюда не как официальное лицо, собирающееся меня снова арестовать, я попросил бы вас... изменить свой тон. Вы еще очень молодой человек, и даже допрос имеет свои границы благопристойности.

   Горн ответил на эту гневную тираду обворожительной улыбкой.

   - Прошу извинения. Я не всегда умею выражать свои мысли. Вы теперь погружены в свои научные занятия, доктор? Насколько я вижу, у вас обширная библиотека по оккультным вопросам. Должен признаться, что меня это всегда глубоко интересовало. Ваше мнение об убийце?

   - Откровенно говоря, он меня интересует только с патологической точки зрения.

   - Однако у вас порядочно газет...

   - Я выписываю их по старой дурной привычке... Убийца, вне сомнения, садист... извращенный болезнью до полной невменяемости.