Лепеллетье Эдмон - Фаворитка Наполеона

старается снова сесть на тот самый трон, в узурпации которого его обвинили тогда, когда он был побежден, разбит. Он внезапно предстанет перед своими старыми солдатами, сказав им: "А вот и я!" - и они последуют за ним.

   Теперь ему уже не приходилось считаться ни со своим зятем, австрийским императором, ни со всей Европой вообще. До тех пор он еще мог надеяться на возвращение Марии Луизы, пока еще он мог ждать от нее такого же сюрприза, который сделала ему графиня Валевская, он был готов примириться со своей участью. Он наивно верил, что, оставаясь безобидным повелителем острова Эльба, отказавшись от честолюбивых замыслов и желаний, не выказывая ни малейших поползновений на восстановление былой славы, он обезоружит ненависть государей и добьется от австрийского императора разрешения Марии Луизе прибыть в Портоферайо.

   Теперь приходилось отказываться от этих ожидаемых минут величайшего счастья, от этих восторгов чистейшей радости. Легкомысленное сердце Луизы, все более и более возраставшее влияние на нее этого негодяя Нейпперга заставляли его сказать последнее "прости навсегда!" тихим радостям мирной супружеской жизни в одиночестве острова. Ну что же! Вместо такого мирного существования, в котором ему отказывали, он снова сядет на лошадь, снова зальет, если понадобится, кровью и дымом пожарищ пораженную Европу, которой придется снова смириться пред ним.

   В то же время в тайниках души Наполеона теплилась мысль, что вернуть себе обратно Францию и скипетр значит, быть может, вернуть в то же время и расположение жены. Быть может, в случае если придется выбирать между Нейппергом и законным супругом, вновь ставшим вождем грандиозной армии, приветствуемый великой нацией, Мария Луиза, не задумываясь, вернется к нему.

   В то же время все эти соображения поддерживались весьма важной причиной, о которой мы уже упоминали ранее, и эта причина придавала планам Наполеона характер необходимости.

   Пенсия в пять миллионов франков, назначенная ему согласно договору в Фонтенбло, до сих пор не выплачивалась.

   Его личные средства таяли с каждым днем, и уже недалек тот день, когда он вынужден будет распустить свою гвардию. А тогда он будет обречен жить в зависимости от великодушия врагов, которые будут в состоянии в любой момент атаковать его в его резиденции, или задушить, как советовал Брюлар, старинный вождь шуанов, или перевезти на острова Мадеру или Святой Елены.

   Хотя Наполеон и решил действовать в величайшем секрете, но в этот проект следовало посвятить по крайней мере двух человек.

   Когда графиня Валевская, удивленная переменой, происшедшей в душе Наполеона, спросила у него после сцены с удалением ребенка, не может ли она быть полезной ему во Франции, куда она собиралась возвратиться, лицо императора выразило удовольствие. Не открывая полностью своих планов графине, он дал ей понять, что в случае если народ призовет его снова во Францию, а армия выразит желание снова встать под его начало, он найдет возможность, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, тайно сесть на корабль и добраться до берегов Франции. Для того чтобы этот смелый план удался, достаточно было усыпить бдительность английского комиссара, сэра Нейла Кэмпбела, и избежать встречи с королевскими судами, крейсировавшими в Средиземном море. Ведь счастье, которое так помогало ему в этих самых водах при возвращении из Египта, могло помочь ему и в этот раз.

   Графиня постаралась ободрить Наполеона, вдохновить его еще больше на выполнение этого намерения. Она обещала ему самым тщательным образом осведомиться о настроении умов во Франции.

   Тогда Наполеон сказал ей, по обыкновению все предвидя и предусматривая:

   - На обратном пути постарайтесь осведомиться и как следует сориентироваться в симпатиях и настроении гренобльского гарнизона. Если французы вновь призовут меня, то мне придется быть очень осторожным, в особенности в самом начале путешествия. Я теперь слишком хорошо знаю провансальцев, чтобы вторично довериться им. Дофинцы - совсем другой народ; они порядочны, храбры, преданны. Если когда-нибудь я решусь вернуться во Францию, то это возвращение произойдет через Гренобль.

   - Хорошо, ваше величество, я побываю там. Там стоит полк полковника Анрио. Быть может, мне удастся через его жену Алису войти в сношения с некоторыми из офицеров гарнизона.

   - Черт возьми! - сказал император. - Этот храбрец Анрио скучает здесь. В данный момент он вовсе не нужен мне; ему, вероятно, очень хочется расцеловать свою жену, вот я и пошлю его в Париж... через Гренобль. - Наполеон задумался на мгновение, а затем прибавил: - Чтобы не привлекать ничьего внимания, я дам ему поручение в Вену.

   Графиня Валевская вздохнула. Значит, Наполеон все-таки думал о том, чтобы вновь завоевать расположение Марии Луизы! То, что она ему сообщила, не смогло уменьшить его страсть. Ее сердце сжалось, и, не в силах долее сдерживать свои истинные чувства, она попросила у императора дозволения сейчас же удалиться с острова.

   Наполеон предложил ей остаться, чтобы отобедать у него с ребенком, прибавив, что вечером она сможет уехать на одном из связных судов.

   Послали за полковником Анрио, и Наполеон дал ему соответствующие инструкции. Он должен был отправиться в Вену, попробовать увидеть де Меневаля, секретаря императрицы, а если будет возможно, то добиться личного свидания с нею; он скажет ей, что император чувствует себя хорошо и надеется на скорое свидание. Затем, исполнив это поручение, полковник направится в Гренобль, где стоит его полк. Там он постарается разузнать у офицеров, как они относятся к Бурбонам и продолжают ли они чтить память императора. Графиня Валевская, которую будет сопровождать полковник Анрио, позаботится о том, чтобы сведения, добытые полковником Анрио, были переправлены в полной тайне и сохранности на остров Эльба.

   После обеда, во время которого император был в очень хорошем расположении духа, графиня покинула Марсиану и отправилась в маленькую бухту, где ее ждала лодка. Вместе с полковником Анрио и сыном ее отвезли на борт связного судна, на котором она и добралась до Ливорно.

   Там, предъявив свой паспорт, она оказалась объектом особенного внимания со стороны английского комиссара Нейла Кэмпбела, тайного тюремщика Наполеона.

   Он посовещался с английским консулом, был страшно любезен с красавицей полькой и спросил у нее, выпадет ли ему на долю счастье когда-нибудь снова увидать ее, будь то в Лондоне или на острове Эльба.

   Графиня подумала, что из впечатления, которое произвела ее красота на стража царственного узника, можно будет извлечь кое-какую пользу. Ведь она могла бы усыпить его бдительность, отвлечь его внимание и тем способствовать бегству императора. Поэтому она не стала обескураживать галантного англичанина и обещала увидеться с ним в последних числах февраля, когда она, по всей вероятности, будет в Италии у неаполитанского короля.

   Кэмпбел, влюблявшийся все более и более, поклялся графине, что при первом известии о ее присутствии в Италии он примчится туда. Прекрасная полька запомнила это обещание и решила воспользоваться им.

   Из Ливорно она собиралась отправиться на английском корабле в Триест, откуда должна была проследовать в обществе Анрио в Вену. Когда она уезжала, Кэмпбел провожал ее до пристани, откуда еще долго махал платком, причем из глаз этого влюбленного вояки катились слезы.

   После отъезда графини Наполеон погрузился в глубокую задумчивость. В его глазах заблестел огонь надежды, его лицо порозовело, и - редкое явление со времени его поселения на острове Эльба - он улыбался! Король Ивето умер, император вновь воскрес к жизни!

  

  

  

   В последние месяцы 1814 года всю Францию охватило чувство глубочайшего разочарования. Все жалели об эпохе Наполеона. Войны, налоги, страдания, лишение свободы были забыты; вспоминали только былую славу времен Наполеона и сравнивали прежний нравственный подъем с теперешним нахождением под опекой духовенства и необходимостью переносить наглость старинной родовой аристократии.

   Бурбонскому правительству плохо удавалось поддерживать свой авторитет в магистратуре и армии. Духовенство под покровительством герцога де Берри совершало ошибку за ошибкой, а маршал Сульт, ставший военным министром вместо Дюпона, пускался в такие авантюры, которые окончательно роняли престиж правительства.

   Все офицеры империи чувствовали себя под надзором целой армии сыщиков, стороживших и выслеживавших каждое их движение. Они не могли даже и вздохнуть свободно. О малейшем слове немедленно доносилось, их переписка вскрывалась. В результате по всей Франции начался ряд конфликтов и скандалов между военными частями и офицерами запаса, получавшими лишь половину прежнего содержания и посылаемыми в различные, специально для них назначаемые местности. Между прочим, много шума наделал процесс генерала Эксельмана.

   Эксельман получил приказ отправиться в Бар-сюр-Орнэн, место своего рождения. Это была ссылка. За отказ подчиниться этому несправедливому и беззаконному требованию маршал Сульт велел арестовать Эксельмана. В Суасоне последнему удалось ускользнуть от конвоиров; он укрылся в надежном месте и написал оттуда министру письмо, в котором требовал назначения над ним, Эксельманом, правильного суда, обещая немедленно отдаться в руки властям, как только для расследования его дела будут назначены беспристрастные судьи.

   Заседание военного суда 16-й дивизии состоялось 23 января 1815 года в Лилле. Суд единогласно вынес Эксельману оправдательный приговор, который был встречен с неописуемым торжеством. Отныне офицеры запаса уже могли, значит, распоряжаться своей свободой по собственному усмотрению, ездить из города в город, как и куда заблагорассудится, не навлекая на себя репрессий.

   Подобные происшествия с каждым днем все более и более выставляли напоказ, насколько призрачна власть и неустойчиво могущество реставрированной королевской власти. Недовольная, мятежно настроенная армия ускользала из-под ее влияния.

   Да и общественное мнение тоже возмущалось все более и более. Наглое поведение королевской лейб-гвардии в Париже, вызывающий образ действий провинциального дворянства, вмешательство духовенства в домашние дела мирян, убытки торговцев, разоряемых англичанами, угрозы по адресу собственников земель, приобретенных у нации, подавление бурбонским правительством либерального духа - все эти беспорядки и притеснения возмущали офицерство и даже буржуазию, и в их среде уже развивались ферменты революционного движения, которое должно было вскоре превратиться в могучее и единодушное движение в пользу возвращения Наполеона.

   Наполеон был в курсе всех этих событий и настроений: газеты, сообщая о различных эпизодах и инцидентах, рисуя картины внутренней жизни страны, давали ему основание быть твердо уверенным, что Франция уже жалеет о нем и готова вновь призвать его как законного повелителя.

   Таково было настроение в стране, когда полковник Анрио ехал в Гренобль, где стоял его полк.

   Согласно инструкциям императора, он поехал через Вену, чтобы поговорить с де Меневалем, секретарем Марии Луизы. Однако в момент приезда Анрио Меневаля не оказалось в Вене, а потому полковнику пришлось поговорить только с де Боссэ, камергером императрицы. Аудиенции он не получил, да и не добивался ее особенно. Нейпперг зорко следил за императрицей, и было бы более чем неосторожно открывать ей хотя бы в общих чертах надежду Наполеона снова свидеться с женой во Франции, во вновь отвоеванном Тюильрийском дворце.

   Из Вены полковник Анрио и графиня Валевская отправились в Дофинэ через Альпы. Прошло уже две недели, как они ехали по дороге в город Гренобль. Они двигались очень медленно, принимали массу предосторожностей, вплоть до сокрытия своих настоящих имен. В это время стояли сильные холода, особенно в этих альпийских областях; всюду лежал снег. Однажды, подходя к дому, где они должны были переночевать, графиня Валевская, внезапно упав духом, ухватилась за руку Анрио и сказала ему сквозь рыдания:

   - О, полковник, я хотела бы умереть! Я слишком устала... Хотя бы это кончилось поскорее!

   - Смелее, графиня, смелее! - ответил Анрио, поддерживая молодую женщину. - Почему вы вдруг загрустили? Ведь мы вскоре доедем до цели нашего путешествия, и все наши трудности и усталости останутся позади!

   - Меня мучает не настоящее, а будущее. Император был очень сдержан, слишком осторожен по отношению ко мне и к вам. Он не доверяет нам. Он не захотел связывать себя словом, что все наши усилия не пропадут даром и что он воспользуется нашими советами.

   - Подобная осторожность была необходима, графиня. Он должен был сдержаться и не выказывать пред нами своих надежд. Вы не имеете права сомневаться в его доверии к вам. Он верит в армию, понимает, что все гонения и притеснения, чинимые министром, невольно кинут к нему офицеров. Да и не все они остались служить при Бурбонах, те же, которые остались на службе, сделали это по необходимости. Маршал Лефевр, удалившийся к себе в Комбо, далеко не один. Я вскоре увижу его, поговорю с ним о Наполеоне. Как только мы соберем армию, я отправлюсь в Комбо.

   - Вы надеетесь встретить в Гренобле поддержку? - спросила графиня.

   - Да! Там гарнизоном стоит мой полк; я увижу своих офицеров, своих солдат. Армия жалеет, ждет, жаждет возвращения императора... А потом, промахи, делаемые маршалом Сультом и герцогом де Берри, подготавливают ожесточенную борьбу против роялизма... Вскоре мы увидим, как повсеместно восстанут войска, возглавляемые угнетаемыми ныне офицерами.

   - О, я не сомневаюсь в тех преданных героях, которые сейчас же придут на помощь Наполеону, как только колесо фортуны повернется к нему. Я сомневаюсь в решительности самого Наполеона: он не верит уже в свою звезду!

   - Не думайте так, графиня! Стоит только вспомнить, с какой лихорадочной горячностью он комментировал газетные сообщения, порицал правительство, уверял в близком перевороте в пользу герцога Орлеанского или Наполеона Второго под регентством Марии Луизы.

   - Его сын! Мария Луиза! А, это тоже мое больное место! - сказала графиня, подавляя рыдания.

   Тогда Анрио понял наконец истинную скорбь и страдания этой женщины, все мысли которой были устремлены к Наполеону и к ее собственному ребенку от него.

   Слезы заливали ее красивое, изящное лицо. Брови нахмурились, губы слегка вздрагивали, но вся ее подавленная горем фигура дышала глубокой гордостью. Наконец она вытерла слезы и, протягивая руку Анрио, сказала:

   - Простите меня, полковник, но я чувствовала себя очень, очень несчастной! Слезы успокоили меня. С того самого момента, как мы расстались с императором, они подступали у меня к горлу и душили меня. Спасибо вам за то, что вы поняли меня. Спасибо, я не забуду этого!

   - Сегодня вечером я надеюсь получить кое-какие добрые известия. У меня имеются друзья, с которыми мы должны встретиться. Мы поговорим об императоре и подготовим его возвращение, если Франция готова призвать его обратно.

   - Да услышит вас Господь! Пусть поскорее вновь взойдет звезда, померкшая на мгновение! Пусть мое личное счастье навсегда закатилось для меня, но я буду счастлива хоть издали видеть, что Наполеон снова завоевал свою утраченную власть. Я ничего не жду от него, не имею права надеяться на что-либо с его стороны... Но об этом я даже и не думаю; я рада служить императору, не рассчитывая ни на какую награду, не претендуя на счастье или благодарность.

   Они подошли к лачужке, занимаемой какой-то старухой и пастухом, около Малижэ, на берегу Дюранс.

   Женщина, увидев подходящих к ней путников, вышла за дверь и сказала:

   - Стоит страшный холод, добрый барин и красавица барыня, и я совсем заждалась вас.

   - Найдутся у вас хорошие постели? - спросил Анрио, отдавая поводья какому-то парню, подбежавшему к нему.

   - О, что касается хороших постелей, то я соврала бы, если бы сказала, что таковые найдутся у меня! Но зато что касается ваших лошадей, то им будет хорошо на конюшне, за это-то я ручаюсь. Не правда ли, Матюрен? Зато и огонек я развела для вас, вот уж увидите!

   - Ну, и ладно! Войдем поскорее в дом!

   Анрио подал графине руку и прошел вслед за ней в низенькую комнату лачужки.

   В очаге горел жаркий огонь; путников сразу охватила приятная теплота. Графиня подошла к очагу, уселась на шаткую деревянную табуретку пред огнем и вытянула руки и ноги к пламени, весело игравшему по раскаленным углям. Лицо Валевской смягчилось. В его нежных чертах уже не отражались страдания, которые еще недавно мучили графиню.

   Анрио с радостью видел, что ее душа отходила в этой атмосфере благодатного покоя, а затем подумал о свидании с друзьями, назначенном в этом уединенном месте.

   Они с графиней прибыли ранее назначенного срока - тех еще не было; поэтому они принялись за ужин.

   Работник все время торчал сзади них. Он с любопытством наблюдал за ними, следил за всеми их взглядами, за их отрывочными словами, как бы желая прочитать мысли, остававшиеся невысказанными, и превратить в стройные фразы брошенные путешественниками отрывочные слова.

   Они и не замечали этого наблюдателя. Пастух был невелик ростом, очень коренаст, кривоног, с непомерно большой мохнатой головой. Вытянув шею, прищурив глаза, опустив плечи, он был очень похож на охотничью собаку в стойке. Казалось, что он подстерегал прибывших посетителей словно добычу.

   Чего он ждал? Что делало его таким сосредоточенным и серьезным?

   Подойдя к очагу, Анрио заметил Матюрена, но не обратил на него внимания. Он повернулся к крестьянке, которая собирала посуду и подавала свои незатейливые блюда, и сказал ей ласковым тоном:

   - Итак, милая, значит, вы ждали нас?

   - Да как же было не ждать! Ведь я не знала наверное, когда именно вы пожалуете.

   - Нам пришлось сильно задержаться в пути. Во-первых, дороги у вас плохие, затем идет снег, а главное - мы не знали как следует дороги.

   - Вам, вероятно, хочется навести справки о местных жителях? - вмешался Матюрен. - Здесь это не очень-то удобно. Все волком смотрят друг на друга; полиция не любит шутить, когда говорят об императоре.

   - Об императоре? Что вы хотите сказать этим, друг мой? Я не понимаю вас!

   - Э, барин, Господь с вами, это так просто! С тех пор как его заперли там, на острове Эльба, находятся порядочные люди, которые не перестают думать о Наполеоне. Говорят, что Бурбоны делают такие вещи, которые не следовало делать. Полицейские крючки рады были бы заставить замолчать всех тех, кто думает об императоре, ну, да это не так-то уж легко сделать... Можно быть последним нищим и все-таки иметь свое мнение. Никогда, никогда - слышите ли вы? - не было у Наполеона столько приверженцев, как с тех пор, когда его прогнали. Но он вернется, это уж во всяком случае!

   - Вы так думаете, друг мой?

   - Да, следует, чтобы он снова взял в свои руки управление страной, а то духовенство уже показало нам свои лапы, да и король старается отобрать все наше добро.

   - А, значит, и вы так смотрите на вещи? - спросила графиня, плохо скрывая радость при этих словах Матюрена.

   - Да, сударыня, я держусь такого мнения. Да и не один я, как мне кажется.

   - А почему вы думаете, что император еще может вернуться? Недостаточно надежды нескольких бедняков, чтобы вернуть прежнего государя, ныне оставшегося без поддержки и без вооруженной силы.

   - Это правда; но всем известно, что за это дело взялось много солдат и даже генералов. Мне не раз приходилось слышать об этом. Говорят, что...

   - Ты лучше сделаешь, если отправишься в конюшню и посмотришь, все ли там в порядке, - перебила его старуха крестьянка. - Сам видишь, что твоя болтовня надоела доброму барину и красавице барыне. Ты еще навлечешь на нас разные беды всеми этими разбойничьими россказнями. Запрещаю тебе мешаться в политику. Наш король - это король, а кюре уверяет, что Наполеон - просто бесноватый, демон, бандит, способный на всякое преступление.

   Матюрен только что собирался ответить старухе, как снаружи раздался троекратный стук в дверь. Он отправился открыть, а затем, отходя в сторону и пропуская троих путешественников, сказал:

   - Добрый вечер, господин Робер! Вы пришли вовремя, чтобы заступиться за святое дело, и вы будете в силах сделать это лучше, чем я, так как у меня и слов-то не хватает.

   Затем он скромно скрылся, отправившись на конюшню, чтобы позаботиться о лошадях и осмотреть, заперты ли двери, засунуты ли запоры и спущены ли собаки во дворе.

   В этой лачуге, затерявшейся в альпийской лощине, должны были разыграться грандиозные и трагические события. Звезде Наполеона суждено было вновь возгореться под крышей этой простой и честной крестьянки.

  

  

  

   Человек, которого Матюрен назвал Робером, заметив полковника Анрио, не мог сдержать крик радости. Они бросились в объятия друг другу и дружески расцеловались. Затем Робер представил своих спутников, назвав их своими друзьями.

   После представлений позаботились удалить крестьянку.

   - Вот что, старуха, мы займем эту комнату на добрую часть ночи, не следует нас беспокоить, - сказал вновь пришедший.

   - О, понимаю, господин Робер, - ответила крестьянка, кивнув головой. - Матюрен в конюшне, а я отправлюсь спать. Вы будьте здесь как у себя дома. Располагайтесь как вам будет удобнее, не стесняйтесь, а если красавице барыне все-таки захочется спать, то я уступлю ей свою кровать. Она может там отоспаться всласть, стоит ей только сказать слово.

   - Спасибо, я знаю, где ваша комната, - сказал Робер повелительным тоном. - Оставьте нас теперь!

   Старуха сделала им почтительный реверанс, прибавила несколько любезностей и ушла к себе наверх.

   Как только они остались одни, Робер снова представил своих друзей.

   - Доктор Эмери, - сказал он, показывая на молодого человека с решительным выражением лица, - он прибыл из Гана. Это - пламенный приверженец императора; я часто говорил вам о нем... А это мой секретарь; он готов на все.

   Анрио раскланялся и пожал руки обоим сторонникам Наполеона.

   - Дорогой де Лабэдуайер, - сказал он, называя Робера его настоящей фамилией, которой суждено было завоевать трагическую славу, - благодарю вас за, то, что вы привели сюда обоих ваших друзей... Вы уже знакомы с графиней Валевской, которая пожелала сопровождать меня. Мы возвращаемся с острова Эльба. Наша преданность императору подскажет нам планы для исполнения наших общих задач; мы должны подготовить события, сгруппировать их, направить так, чтобы избежать всякого поражения... Что вы скажете?

   - Что вы делали на острове Эльба? Что сказал император? Готов ли он рискнуть? Согласен ли он наконец последовать желанию всей Франции?

   - Полковник, все будет зависеть от вас, - ответила ему Валевская.

   - Но, графиня, все зависит только от самого Наполеона! Без него мы не можем рискнуть ровно ни на что! От него должна исходить вся инициатива. Страсти, подъем, воодушевление народа - все это магниты, которые может заставить действовать только его воля!

   - Ну что же! Император ждет! Нам не удалось заставить его высказаться окончательно.

   - Графиня, - сказал Анрио, - оставьте все ваши страхи! Наполеон с нами. Я только что убеждал вас в этом. Я умею отчасти читать в его душе, с тех пор как научился служить ему. Наше последнее свидание с ним значительно повлияло на его решимость. Он не хочет идти против желания народа, но любит Францию, жаждет мира и спокойствие страны ценит выше всего, даже выше собственной свободы. А если он пока еще немного и колеблется, то потому, что среди всех слухов, достигших его ушей в ссылке, он, несмотря на все наши убеждения, все еще не нашел окончательных и бесспорных доказательств того, что армия последует за ним, станет защищать его, будет приветствовать его криками восторга, на руках внесет в Париж.

   - О, армия, - сказал полковник Лабэдуайер, - за нее я отвечаю вполне! Она еще никогда не была настолько расположена в пользу императора, как теперь!

   - Генералы пока еще не решаются признаться в этом, - прибавил Эмери, - но во всех полках солдаты готовы крикнуть: "Да здравствует император!" - как только он предстанет пред ними!

   - Это правда, - подтвердил Лабэдуайер. - Пусть он только покажется, а я уж отвечаю за подъем духа и восторг войск. Не правда ли, Эмери? По дороге из Гана в Визиль вас задержал генерал Мутон-Дювернэ! Он знает, как вы преданы императору, и все-таки отпустил вас, не посмев арестовать. Ну что вы заключаете из этого?

   - Разумеется, он не решился задержать меня.

   - Ну вот! - продолжал Лабэдуайер. - Со своей стороны, могу прибавить следующее: мы обедали у генерала Маршана со всеми офицерами гарнизона. Нас собрали, чтобы узнать наши мнения и убеждения. Большинство офицеров молчало, но, несмотря на присутствие высших военных властей, они не могли не показать, что им будет очень трудно пойти против Наполеона.

   - В таком случае, Лабэдуайер, мы являемся господами положения, - оживленно сказал Анрио. - Предупреди: императора и подготовим почву, чтобы он мог вновь надеть на своих солдат трехцветные кокарды!

   Лабэдуайер, сидя посредине у стола, задумался на мгновение.

   Это был один из самых молодых офицеров армии, один из тех, на кого роялисты возлагали наибольшие надежды. Он принадлежал по жене к королевскому роду, был исконным дворянином, и ему покровительствовал двор. Солдаты обожали его и слепо повиновались. Его полк, седьмой пехотный, расквартированный в Шамбери, должен был в ближайшем будущем направиться в Гренобль.

   - У меня есть своя идея, - заговорил он снова, отвечая Анрио, - но прежде чем я изложу вам ее, я хотел бы нарисовать вам точную картину положения в областях Дофинэ и Альп. Вы понимаете, что на Париж существует только одна целесообразная дорога: следует пройти через Гап, взять Гренобль, представляющий собой сильную крепость, неприступную благодаря своим позициям, укреплениям, политическому значению и настроению жителей. Раз Гренобль будет взят, Лион будет открыт сам собой, а это отдаст нам в руки Париж. Следовательно, нам надо позаботиться о том, чтобы подготовить все в этом городе. Наш друг, доктор Эмери, пользуется там симпатиями среди интеллигенции... Он-то и поможет нам завладеть столицей Дофинэ.

   Лабэдуайер перешел к отдельным деталям этого грандиозного проекта свержения Бурбонов и восстановления империи.

   Префектом Изеры был Фурье, а седьмой дивизией, стоявшей в Гренобле, командовал генерал Маршан. Фурье был ученым, страшно досадовавшим на политические смуты. Он не любил вмешиваться в уличные волнения, во всякие смуты, которые только пугали его. Он проделал вместе с Наполеоном египетскую кампанию и в глубине сердца остался верен ему, благоговейно храня в памяти воспоминания о былой славе. Он служил Бурбонам без всякого энтузиазма, только ради спокойствия. Что касается генерала Маршана, то это был очень храбрый и прямой солдат. Он боялся возвращения Наполеона из-за тех осложнений, которое оно вызовет, но в то же время негодовал на Бурбонов, которые не сумели успокоить Францию.

   В Альпах предполагалось сосредоточить значительные военные силы; это уже начали делать в Франш-Контэ, в Лионе, в Дофинэ. Будут ли эти войска верны императору, когда он появится перед ними?

   Горцы Дофинэ и Систерона оставались страстными приверженцами былой славы французского оружия, ненавидели иностранцев, презирали дворян и духовенство; без сомнения, они окажут императору хороший прием, первые станут приветствовать его, доставят ему лошадей, съестные припасы, будут защищать его до смерти в своих неприступных горах.

   Накануне генерал Маршан не скрыл от Лабэдуайера в присутствии всех властей своих опасений, внушаемых настоящим моментом. Батальонные командиры не ручались за всех офицеров, офицеры не могли поручиться за своих солдат.

   В Гренобле наряду с пятым пехотным полком находился также четвертый артиллерийский, в котором Наполеон начал военную карьеру и в который после роспуска императорской гвардии зачислили многих спутников Наполеона времен его славных походов; кроме того, там же стоял третий саперный полк, открыто высказывавший антипатию к Бурбонам.

   Седьмая дивизия, образованная из четырех полков, разделялась таким образом на две поддивизии: гренобльскую, заключавшую в себе Изер и Монблан, и валенсийскую, заключавшую Дром и Верхние Альпы. Генерал Мутон-Дювернэ должен был каждый раз приезжать в Гренобль, когда следовало отдать распоряжение в Верхние Альпы, то есть в Гап.

   Таким образом Гренобль был центром защиты, который правительство непременно хотело удержать за собой. Это была старинная и сильно укрепленная крепость. Там помещались артиллерийское училище, инженерное училище, материальный склад на восемьдесят тысяч ружей, двести артиллерийских орудий и большие запасы патронов и снарядов. Следовательно, именно в этом пункте и постараются сосредоточить все войска Дофинэ и части Савойи, еще принадлежавшей Франции.

   - Вы видите, господа, - сказал Лабэдуайер, заканчивая свой длинный обзор положения, - что все это очень ясно и многозначительно. Бурбоны уже не чувствуют под собой твердой почвы, почти вся армия не на их стороне. Я нарисовал вам картину роялистских сил, их скрытые намерения, схему передвижения войск с того самого момента, когда Наполеон высадится на берег... Только бы он не вздумал явиться сюда через Италию! Но это совершенно невозможно! Мюрат не может помочь ему так открыто; ведь коалиционные силы держав уничтожат его, так что он не рискнет пойти на такой шаг. К тому же лучше всего будет направиться по настоящей дороге, по той самой, которую мы только что наметили.

   - Первая же вспышка увлечет за собой всех остальных, - сказал Анрио. - А вы лично, полковник, как рассчитываете распорядиться вверенными вам войсками?

   - Первым делом будет отдано распоряжение двинуть в Гренобль четвертый гусарский полк, так как там чувствуется недостаток в кавалерии; одиннадцатый и седьмой то есть мой, тоже должны будут последовать туда. Мы немедленно пустимся в дорогу. Таким образом я очень скоро окажусь в самом центре военных операций. На моих солдат можно положиться. Вот уже несколько месяцев, как я удваиваю им пайки и оделяю через верных людей деньгами. Я могу сделать с ними все, что захочу. С самого начала военных действий я поспешу к императору, сказав солдатам просто следующее: "Кто любит меня, последует за мной!" Ручаюсь вам, что весь полк побежит за мной с криками: "Да здравствует император!"

   В этот момент снаружи послышался шум голосов.

   Кто мог явиться в такой час? Ведь лачужка стояла в стороне от проезжей дороги, и не бывало еще, чтобы туда заходили случайные путники.

   Свои последние слова полковник Лабэдуайер произнес очень громко, но, услышав шум голосов, остановился на мгновение в высшей степени удивленный. Заговорщики в немом спокойствии выжидали, что последует далее.

   - Откройте! - сказал вдруг кто-то снаружи, постучав в дверь кулаком.

   Никто из присутствующих не ответил ни слова. Анрио и доктор Эмери даже немедленно обнажили имевшееся при них оружие, готовясь дорого продать свою жизнь и свободу.

   - Именем короля приказываю вам отворить дверь! - еще громче повторил прежний голос.

   - Ни малейшего сопротивления! - сказал Лабэдуайер, обращаясь к друзьям. - Нам изменили... Всякое сопротивление будет напрасным. Людей, которых послали арестовать нас, наверное, достаточное количество. Придется сдаться, а там посмотрим.

   Он встал и отодвинул запор.

   Показался Матюрен, возглавлявший целый отряд стражников, и произнес:

   - Я крайне сожалею, что господам полицейским приходится слегка потревожить вас, господин Лабэдуайер. Но, видите ли, политика имеет свою обратную сторону. Я лично держусь таких убеждений, которые вы не вполне разделяете, так что я счел своим долгом позаботиться, чтобы вас арестовали.

   - Как, негодяй? Так это ты напустил на нас полицию? - сказал полковник Лабэдуайер, занося руку над уродливым пастухом.

   - А ей-Богу же, я! Да и как было иначе поступить? Ведь я - верноподданный его величества короля! Уж давненько я выслеживаю вас, и не скоро придется подлому Узурпатору снова увидать Тюильри. Да и то сказать, ведь вы даже не принимали особенных предосторожностей. Ну, да ладно, теперь вы в надежных руках, и это большая удача для Франции и всех истинных верноподданных короля...

   - Нельзя ли заткнуть глотку этому болвану? - сказал Лабэдуайер. - Господа, мы совершенно к вашим услугам! - Затем, обращаясь к полковнику Анрио, он прибавил еле слышным шепотом: - Дорогой брат по оружию, счастье изменяет нашим надеждам, но если нам и не придется увидать возвращение императора, то мы по крайней мере можем утешиться тем, что подготовили ему дорогу, и сознание этого у нас никто не может отнять. Наш долг исполнен! Так будем же храбрыми и гордыми! Звезда Наполеона поднимается, он еще засияет былой красотой и славой. Все эти люди так же боятся Наполеона, как если бы он все еще был всемогущ. А это явно доказывает конец роялизма! Но ввиду того, что нам нечем особенно рисковать, я все-таки попробую отвоевать нас у этих разбойников роялизма!

   Графиня Валевская наклонилась к нему, прислушиваясь к последним словам.

   Заметив это, Лабэдуайер, обращаясь к ней, сказал, но уже громче, чтобы полицейские слышали:

   - Вы являетесь жертвой подлого предательства. Вас задерживают без всякого основания. Я офицер королевской армии, мне еще отдадут отчет в этой ошибке, и вас скоро отпустят на свободу. Не бойтесь ничего и крепитесь! Произвол недопустим и не опасен ни при какой форме правления. Он не может долго продержаться, и горе тому правительству, которое прибегает к нему как к средству управления!

   Ордер об аресте, предъявленный им полицейским комиссаром, был составлен в неясных выражениях. Очевидно было, что сначала там были оставлены пустые места для имен, которые вписали в самый последний момент. Без сомнения, правительство боялось скандала.

   Вспомнив о том, что накануне он обедал у генерала Маршана и ничем не выдал себя, Лабэдуайер рассчитывал в ближайшее время освободиться и выручить своих друзей из того неловкого положения, в которое они попали. Ведь не было никаких улик против него!

   В данный момент интересы самих Бурбонов требовали величайшей осторожности и громадной тактичности в подобных рискованных шагах. Нельзя было на основании каких-то смутных, в высшей степени спорных улик нанести подобное оскорбление двум полковникам и доктору, пользовавшемуся огромным уважением со стороны населения большого города, а также арестовать графиню Валевскую. Доноса со стороны какого-то болвана пастуха было еще очень недостаточно для того, чтобы правительство могло пойти на это.

   Поэтому, не вступая ни в какие пререкания и не оказывая ни малейшего сопротивления, Лабэдуайер и его секретарь, Анрио, доктор Эмери и графиня Валевская вышли из комнаты, дрожа от волнения за судьбу императора.

   Они возлагали на него слишком великие надежды для того, чтобы упасть духом и отказаться от своей энергии и веры в него, а потому последовали за стражниками, надеясь, что очень скоро их отпустят, так что они смогут вновь приняться за свое дело освобождения императора и отпора его врагам.

  

  

  

   Арест полковника Лабэдуайера мог повлечь за собой самые серьезные последствия. Со всеми предосторожностями арестованный был отправлен в Гренобль с Анрио и его друзьями, и во всем этом деле власти тщательно избегали огласки.

   Общественное мнение, уже чрезмерно возбужденное оправданием генерала Эксельмана, волнениями в Лилле, а также произволом по отношению к офицерам, угрожало с минуты на минуту создать революционную обстановку во всей этой области Дофинэ, подстрекаемой к мятежу деятельными и уважаемыми бонапартистами.

   Префекту Фурье было весьма неприятно принимать безотлагательные меры. Он опасался попасть впросак, совершить политическую ошибку, которая могла бы навлечь на него строгое порицание короля. Генерал Маршан, бывший в курсе дел, в свою очередь запросил совета из Парижа. Ответ не заставил себя ждать. Через свою семью Лабэдуайер состоял в родстве с домом Бурбонов. Он всегда выказывал верность своему долгу; его служба была безупречна. Начальники любили его, на него возлагали самые большие надежды. Состоявший под его командой полк пользовался безусловным доверием.

   Накануне, за столом того же генерала Маршана, где в присутствии высшего начальства производили как бы экзамен совести, проверяли каждого в смысле верности общему делу, чести, служебному долгу на тот случай, если бы Наполеон сделал попытку вернуться, все офицеры отвечали утвердительно; своим поведением на этом банкете Лабэдуайер тоже оправдал доверие, которое оказывало ему правительство. Таким образом, его неожиданный арест сбил всех с толку.

   Первый рапорт королевского прокурора о его аресте не содержал ни одной важной улики против его участия в каком-либо бонапартистском заговоре и допускал прекращение следствия. Герцог де Берри воспользовался этим; вмешавшись лично в дело, он приказал немедленно освободить Лабэдуайера с его секретарем. Присутствие женщины на ферме Малижэ допускало безобидное объяснение захвата молодого полковника, застигнутого врасплох на любовном свидании, и это обстоятельство поспешили ловко обратить в его пользу.

   Но ни полковник Анрио, ни графиня Валевская, ни доктор Эмери не были отпущены на свободу. Их дело выделили из дела полковника Лабэдуайера, и правительство позволило правосудию пустить в ход все свое оружие и на законном основании наказать подсудимых.

   Королевский прокурор был властолюбивый самодур с переменчивыми, непостоянными взглядами, без твердо установившегося мнения, жестокий и причудливый. Сначала он вступил в союз революционеров в Вандее, состоял членом многих комитетов, обладавших исключительной властью; в эпоху империи он обнаруживал жестокий, экзальтированный республиканизм, потом примкнул к правительству Бурбонов и оказался тогда одним из самых усердных агентов крайнего роялизма. Словом, этот человек творил зло всюду, куда только попадал; он не пользовался никаким уважением, но был известен своим резким характером, крайней нетерпимостью и готовностью ожесточенно и умышленно поражать противников данной минуты. Это был рьяный защитник короля и духовенства, один из тех отступников революции и империи, которые, чтобы заставить забыть прошлое, ударились в крайний легитимистский и религиозный фанатизм.

   Избавившись от нежелательной обузы в лице полковника Лабэдуайера, прокурор вздохнул с чувством облегчения и удовольствия. Теперь ему открывалась возможность действовать по своему произволу, обращаться с подсудимыми, опасными бонапартистами, так, как они того заслуживали.

   Ужасные репрессии судов не были еще придуманы герцогом Деказом, но гренобльский прокурор уже превратил свой кабинет в подобие камеры пыток для пожизненно заключенных, где обвиняемые, скорее подсудимые, подвергались самым жестоким мучениям. Он не щадил никаких человеческих чувств, не принимал во внимание никакое положение, никакое достоинство, звание или заслуги.

   Разъяренный и в то же время избавленный от обязательства преследовать судом родственника Бурбонов, он собирался применить к полковнику Анрио, к Эмери и красавице польке все отвратительные приемы судебного следствия.

   Законы о личном задержании, о крике, речах, мятежных письмах, частных и публичных собраниях, различные предложения на этот же счет, ежедневно утверждаемые роялистами в палате депутатов, а также удаление лиц администрации, сколько-нибудь не согласных с новым режимом, придали новую энергию прокурорам-роялистам, которые сдавливали свирепыми когтями каждый город. Видя повсюду виновных, они вынуждали представителей административной власти под страхом отставки вести самые инквизиторские розыски; они организовали комитеты, где держали всех под арестом и наказывали за самые пустяковые проступки. Политические, личные или местные страсти допускали самые вопиющие злоупотребления. Вернулось ужасное время комитета общественной безопасности, хотя теперь его существование нельзя было оправдать какой-либо опасностью, грозившей стране.

   Превратно понятого слова, намека на прошлые и настоящие события, малейшей жалобы было достаточно, чтобы отстранять от должности чиновников, приговаривать к ссылке бывших военных, простых граждан, отмеченных как лица, враждебные королевской власти.

   Честных людей отдавали под суд по оговору соседей, недоброжелательных чиновников, метивших на их место или решивших завладеть их состоянием, и произносили над ними безжалостный приговор.

   Но все это беззаконие творилось согласно вероисповеданию, привычкам, а также - и это в особенности - по усмотрению комиссаров или генеральных прокуроров, и в очень многих случаях высшему суду и министерству приходилось пересматривать поспешные решения дел, смягчать приговор, каравший слишком сильно и дававший промах вместо того, чтобы метко попасть в цель.

   Полковник Анрио не видел еще ни графини Валевской, ни доктора Эмери после их общего ареста, а также ничего не слышал об освобождении полковника Лабэдуайера. Он был в одиночном заключении. Наконец королевский прокурор потребовал Анрио к себе в кабинет; это был уже его четвертый вызов на допрос.

   Было два часа пополудни, когда стража ввела Анрио к прокурору. Тот сидел за письменным столом, лицом к двери. Анрио слегка наклонил голову для приветствия и осмотрелся вокруг.

   В комнате, освещенной высоким решетчатым окном, находившимся сбоку, царил обманчивый сумрак, мешавший при входе различать окружающие предметы. Глаз не сразу привыкал к этому тусклому свету.

   Анрио сел немного поодаль, справа от прокурора, несколько впереди, но вдруг, через несколько минут, внезапно вскочил и рванулся с места. Причиной было то, что он только что заметил напротив, по другую сторону письменного стола, рядом с доктором Эмери, графиню Валевскую. При его порывистом движении его удер