Доде Альфонс - Тартарен на Альпах

йскаго берега, наклеиваетъ ярлычки на коробочки съ лакрицей и на пузырьки съ siropus gummi. Когда ставни были закрыты, задвижки заперты и поперечные засовы задвинуты, Тартаренъ заговорилъ:

   - Слушайте, Фердинандъ! - и тутъ онъ выложилъ все, что было у него на сердцѣ, высказалъ все негодован³е, которое въ немъ возбуждала неблагодарность согражданъ, передалъ обо всѣхъ низкихъ подкопахъ оружейника, указалъ на недостойную штуку, которую ему готовили на выборахъ, и открылъ, наконецъ, то средство, которымъ онъ разсчитывалъ поразить недруговъ. Но, прежде всего, надо все это держать въ строгой тайнѣ до поры до времени, и открыть секретъ лишь тогда, когда это окажется необходимымъ для успѣха дѣла, если только какой-нибудь несчастный случай, всегда возможный, конечно, какая-нибудь ужасная катастрофа...

   - Да перестаньте вы, Безюке, высвистывать, когда я говорю о серьезномъ дѣлѣ!

   Молчаливый отъ природы (большая рѣдкость въ Тарасконѣ), аптекарь имѣлъ, дѣйствительно, слабость сопѣть съ присвистомъ прямо въ лицо собесѣднику при самыхъ важныхъ разговорахъ. За молчаливость Тартаренъ выбралъ аптекаря повѣреннымъ своей тайны, а этотъ вѣчный свистъ звучалъ въ такую минуту какъ бы неумѣстною насмѣшкой. Нашъ герой намекалъ на возможность трагической смерти; передавая аптекарю конвертъ съ траурною печатью, онъ торжественно говорилъ:

   - Тутъ мое завѣщан³е, Безюке... Васъ я избралъ моимъ душеприкащикомъ, исполнителемъ моей посмертной воли...

   - Фю-фюитъ... фю-фюить... фю-фюить... - посвистывалъ, между тѣмъ, аптекарь, хотя и былъ въ глубинѣ души сильно взволнованъ и хорошо понималъ всю важность выпадающей ему роли.

   Минута отъѣзда приблизилась, и онъ на прощанье предложилъ выпить за успѣхъ предпр³ят³я - "чего-нибудь хорошенькаго... стаканчикъ элексира Garus". Поискавши въ нѣсколькихъ шкафахъ, Безюке вспомнилъ, что элексиры и настойки заперты у мамаши. Приходилось разбудить ее и поневолѣ сказать, кто пришелъ въ такую позднюю пору. Рѣшено было замѣнить элексиръ калабрскимъ сиропомь, невиннымъ лѣтнимъ питьемъ, изобрѣтеннымъ самимъ Безюке. Въ газетѣ Форумъ онъ давно уже помѣщалъ такое объявлен³е объ этомъ сиропѣ: "Sirop de Calabre, dix sols la bouteille, verre compris". Чертовски злой и завистливый ко всякому успѣху, Костекальдъ подло перенначилъ это по-своему и говоритъ: "Sirop de cadavre, vers compris" {Непередаваемая игра с³овъ; въ объян³ен³и значится: "Калабр³йск³й сиропъ, десять су за бутылку, съ посудой". Ехидный Костекальдъ говоритъ: "Трупный сиропъ съ червями".}. Впрочемъ, эта отвратительная игра словъ только усилила продажу и тарасконцы въ восторгѣ отъ этого "sirop de cadavre".

   Чокнулись, выпили, обмѣнялись еще нѣсколькими словами и обнялись. Безюке засвисталъ еще сильнѣе и оросилъ слезами огромные усы.

   - Ну, прощай... прощай! - рѣзко проговорилъ Тартаренъ, чувствуя, что и у него подступаютъ слезы къ глазамъ, и поспѣшилъ выйти.

   Но такъ какъ наружная дверь была заперта, то нашему герою пришлось пройти черезъ дворъ и выползть въ подворотню на брюхѣ. То было уже началомъ путевыхъ испытан³й.

   Три дня спустя Тартаренъ вышелъ изъ вагона въ Вицнау, у подошвы Риги. Онъ избралъ Риги для своего перваго дебюта, отчасти вслѣдств³е небольшой высоты этой горы (1,800 метровъ, приблизительно въ десять разъ выше тарасконской Mont-Terrible), а также и потому, что съ ея вершины открывается чудная панорама бернскихъ Альпъ, тѣснящихся вокругъ живописныхъ озеръ. Отсюда путникъ можетъ выбрать любую вершину и намѣтить ее своею киркой.

   Опасаясь быть узнаннымъ дорогой и, чего добраго, быть выслѣженнымъ врагами,- онъ имѣлъ слабость думать, что во всей Франц³и онъ такъ же извѣстенъ и популяренъ, какъ у себя въ Тарасконѣ;- Тартаренъ направился не прямо въ Швейцар³ю, а пустился въ объѣздъ и лишь на границѣ нацѣпилъ на себя все свое альп³йское снаряжен³е. Это онъ, впрочемъ, хорошо сдѣлалъ, такъ какъ едва ли бы смогъ въ такомъ видѣ пролѣзать въ вагоны французскихъ дорогъ. Но, при всемъ просторѣ и удобствѣ швейцарскихъ вагоновъ, нашъ алъпинистъ, обвѣшанный своими инструментами, къ которымъ не успѣлъ еще и привыкнуть, на каждомъ шагу давилъ ноги пассажировъ то киркою, то альпенштокомъ, зацѣплялъ на ходу людей желѣзными крючками, и повсюду, куда входилъ,- на станц³яхъ, въ отеляхъ, на пароходахъ,- вызывалъ всеобщее смятен³е и громко выражаемое неудовольств³е. Всѣ отъ него сторонились, всѣ окидывали его непр³язненными взглядами, которыхъ онъ не могъ себѣ объяснить. Его благодушная и сообщительная натура не мало выстрадала отъ такого отчужден³я. А тутъ еще, какъ бы нарочно, чтобы доканать его, небо покрылось сѣрыми сплошными тучами и полилъ непрерывающ³йся дождь.

   Дождь лилъ въ Балѣ и помогалъ служанкамъ обмывать бѣлые и безъ того чистеньк³е домики; лилъ онъ въ Люцернѣ на сундуки и чемоданы, придавая имъ видъ пожитковъ, спасенныхъ послѣ кораблекрушен³я; лилъ изъ Вицнау на берегу озера Четырехъ Кантоновъ, лилъ на зеленыхъ силонахъ Риги, надъ которыми ползли черныя тучи, струился мутными потоками вдоль скалъ, рокоталъ разсыпчатыми каскадами, тяжелыми каплями падалъ съ каждаго камня, съ каждаго хвоя сосны. Тарасконецъ во всю жизнь свою не видалъ столько воды.

   Онъ зашелъ въ трактиръ, спросилъ кофе со сливками, меда и масла. Подкрѣпивши силы, онъ рѣшилъ тутъ же, не откладывая, предпринять свое первое восхожден³е на Альпы.

   - А скажите,- заговорилъ онъ, навьючивая на себя пожитки,- во сколько времени доберусь я до вершины Риги?

   - Въ часъ или въ часъ съ четвертью; только поторопитесь: поездъ отходитъ черезъ пять минутъ.

   - Поѣздъ - на Риги!... Что за вздоръ!...

   Въ тусклое окно трактира ему указали на отходящ³й поѣздъ. Локомотивъ съ короткою и толстопузою трубой толкалъ впереди себя два крытыхъ вагона безъ стеколъ въ окнахъ, и, словно какое-то чудовищное насѣкомое, прицѣпившееся къ горѣ, карабкался по ужасающимъ крутизнамъ. Оба Тартарена, и "молодчина", и животолюбивый тарасконецъ, одновременно возстали противъ столь отвратительнаго механическаго способа подниматься на горы. "Молодчина" находилъ смѣшнымъ лазить по Альпамъ въ вагонѣ съ паровозомъ; что же касается другаго Тартарена, то въ немъ висящ³е въ воздухѣ мосты съ перспективою паден³я съ высоты 1,000 метровъ, при малѣйшемъ сходѣ съ рельсовъ, вызывали рядъ размышлен³й на весьма печальные мотивы, оправдываемые видомъ маленькаго вицнаускаго кладбища, бѣлыя могилки котораго у поднож³я ската казались сверху бѣльемъ, разложеннымъ на дворѣ прачешной. Очевидно, это кладбище тутъ не даромъ, а приспособлено на всяк³й случай, чтобы не далеко было таскать путешественниковъ.

   - Нѣтъ, ужь я лучше на собственныхъ ногахъ,- разсудилъ храбрый тарасконецъ,- надо же привыкать...

   И онъ пустился въ путь, стараясь на первыхъ порахъ не ударить лицомъ въ грязь умѣньемъ управляться съ альпенштокомъ передъ сбѣжавшимся трактирнымъ персоналомъ, кричавшимъ ему, куда идти и гдѣ свернуть. Никого и ничего не слушая, альпинистъ пошелъ прямо въ гору по дорогѣ, усыпанной крупнымъ и острымъ щебнемъ и окаймленной сосновыми желобами для стока дождевой воды. Справа и слѣва тянулись больш³е фруктовые сады, сочные луга, изрѣзанные оросительными деревянными водопроводами. Теперь всѣ они рокотали переполнявшею ихъ водой. Всяк³й разъ, когда альпинистъ задѣвалъ своею киркой за нависш³я вѣтви деревъ, его обдавало, какъ изъ спрыска садовой лейки.

   - Господи Боже, сколько воды! - вздыхалъ житель благодатнаго юга. Но его дѣло стало еще хуже, когда щебенка вдругъ исчезла на дорогѣ, и пришлось шагать прямо по водѣ, перепрыгивать съ камня на камень, чтобы не промочить гетровъ. А дождь лилъ все такъ же упорно, становился все холоднѣе и уже начиналъ забираться за шею путника. Мимо его проходили мужчины, дѣти, съ низко опущенными головами, съ согнутыми спинами подъ тяжестью плетеныхъ корзинъ, въ которыхъ они разносили провиз³ю по вилламъ и панс³онамъ, разбросаннымъ въ полу-горѣ. "Риги-Кульмъ?" - спрашивалъ Тартаренъ, желая удостовѣриться, по той ли онъ идетъ дорогѣ. Но его необычайное снаряжен³е и, въ особенности, вязанный "passe-montagne", закрывающ³й почти все лицо, вселяли во всѣхъ такой ужасъ, что прохож³е боязливо озирались и ускоряли шагъ, не отвѣчая на вопросъ.

   Скоро прекратились и эти встрѣчи. Послѣднимъ живымъ существомъ на этомъ тяжеломъ пути была старуха, что-то полоскавшая въ водосточномъ желобѣ, укрывшись отъ дождя подъ огромнымъ зонтомъ, воткнутымъ въ землю.

   - Риги-Кульмъ? - спросилъ альпинистъ.

   Старуха подняла ид³отское лицо, подъ которымъ висѣлъ зобъ величиною съ большой колокольчикъ, привязываемый на шею швейцарской коровѣ, долго всматривалась въ удивительнаго путника, потомъ разразилась неудержимымъ хохотомъ, растянувшимъ ей ротъ до ушей. Маленьк³е глаза совсѣмъ исчезли въ складкахъ окружавшихъ ихъ морщинъ; но лишь только она опять ихъ открывала, видъ стоящаго передъ нею Тартарена во всемъ его вооружен³и, казалось, удвоивалъ ея глупую смѣшливость.

   - Ахъ, лопни ты совсѣмъ! - выругался Тартаренъ.- Счастлива ты, что баба, не то бы...

   Пылая гнѣвомъ, онъ зашагалъ дальше и сбился съ дороги въ мелкомъ ельникѣ. Его ноги скользили и разъѣзжались по влажному моху. Измѣнился и окружавш³й его лейзажъ,- не стало ни тропинки, ни деревьевъ, ни пастбищъ. Передъ нимъ высылись унылыя голыя скалы, да каменистые обрывы, на которые приходилось взбираться на четверенькахъ, чтобы не упасть, Рытвины были полны желтою грязью, и онъ осторожно переходилъ ихъ, ощупывая впереди альпенштокомъ. Чуть не каждую минуту онъ смотрѣлъ на маленьк³й компасъ, висѣвш³й на цѣпочкѣ его часовъ; но потому ли, что онъ забрался слишкомъ высоко, или вслѣдств³е рѣзкаго измѣнен³я температуры, стрѣлка вертѣлась безъ толку, точно сумасшедшая. Густой желтый туманъ лишалъ возможности опредѣлить на глазъ направлен³е, которому слѣдовало держаться. Мелкая гололедка дѣлала подъемъ съ каждымъ шагомъ все труднѣе и опаснѣе. Вдругъ Тартаренъ остановился; земля какъ бы смутно забѣлѣла впереди... Теперь береги только глаза!... Очевидно, начинался поясъ вѣчныхъ снѣговъ...

   Тотчасъ же нашъ путникъ вынулъ свои очки изъ футляра и плотно ихъ надѣлъ. Минута была торжественная. Немного взволнованному тарасконцу казалось, что онъ однимъ скачкомъ поднялся на тысячу метровъ, къ недосягаемымъ высотамъ и великимъ опасностямъ. Онъ сталъ подвигаться съ большими предосторожностями, воображая, что вотъ-вотъ сейчасъ наткнется на трещины и разсѣлины, о которыхъ читалъ въ книгахъ. Въ глубинѣ души онъ проклиналъ обитателей трактира, посовѣтовавшихъ ему идти все прямо и отпустившихъ его безъ проводника. Да ужь чего добраго, не ошибся ли онъ горой! Онъ идетъ больше шести часовъ, тогда какъ подняться на Риги можно въ три часа времени. Подулъ холодный вѣтеръ и закружилъ снѣжною метелью въ потемнѣвшемъ воздухѣ.

   Его застигла ночь. Гдѣ бы найти какую-нибудь лачугу, хоть навѣсъ скалы, чтобъ укрыться отъ непогоды? Вдругъ онъ увидалъ прямо передъ собою нѣчто вродѣ деревяннаго садоваго павильона съ огромною вывѣской, на которой съ трудомъ разобралъ: "Фо...то...гра...ф³я... Ри...ги...Кульмъ". Въ ту же минуту показался громадный отель съ тремя стами оконъ и съ праздничнымъ освѣщен³емъ подъѣзда только что зажигавшимися фонарями.

  

   - Quès асо?... Кто идетъ?... Что тамъ?...- выкрикивалъ Тартаренъ, напряженно прислушиваясь и вглядываясь въ темноту широко раскрытыми глазами.

   Изъ корридоровъ слышались шумъ бѣготни, хлопанья дверей, суета какая-то, крики: "Скорѣй... скорѣй!..." Снаружи доносилисъ какъ будто призывцые звуки трубы, а сквозь оконныя сторы просвѣчивали вспышки яркаго свѣта...

   Пожаръ!...

   Черезъ полминуты Тартаренъ былъ на ногахъ, обутъ, одѣтъ, и уже несся съ лѣстницы, на которой еще горѣлъ газъ и толпился шумливый рой миссъ въ наскоро надѣтыхъ шапочкахъ, въ зеленыхъ шаляхъ, шерстяныхъ косынкахъ,- въ томъ, что второпяхъ попалось подъ руку.

   Тартаренъ мчался, какъ вихорь, всѣхъ расталкивалъ и, чтобы подбодрить себя и успокоить дамъ, оралъ во все горло: "Хладнокров³е!... прежде всего необходимо хладнокров³е!" Онъ вопилъ это такимъ неистовымъ голосомъ, какимъ человѣкъ можетъ кричать только въ бреду и наводить ужасъ на людей самаго неробкаго десятка. А каковы же эти юныя миссъ!... Онѣ только хихикаютъ да пересмѣиваются, глядя на него. Нашли время смѣяться! Впрочемъ, онѣ еще не понимаютъ серьезнаго значен³я опасности,- имъ все нипочемъ.

   За ними шелъ старый дипломатъ въ костюмѣ, оставлявшемъ желать нѣсколько большей законченности. На немъ было пальто, изъ-подъ котораго выглядывали бѣлые кальсоны и кончики тесемокъ.

   Наконецъ-то мужчина!... Тартаренъ бросился къ нему, махая руками:

   - Ахъ, господинъ баронъ, какая бѣда-то? Вы не знаете ли... гдѣ, по крайней мѣрѣ... съ чего занялось?

   - А? Что?... Съ чего?...- лепеталъ совсѣмъ ошалѣвш³й баронъ, не понимая ни слова.

   - Да, вѣдь, горитъ...

   - Что горитъ?

   У несчастнаго дипломата былъ такой растерянный и несчастный видъ, что Тартаренъ оставилъ его и кинулся къ выходу "организовать помощь".

   - Помощь... помощь!...- твердилъ баронъ, а за нимъ пять или шесть заспанныхъ слугъ, дремавшихъ, стоя, въ прихожей.- Помощь! - повторяли они, дико переглядываясь и ничего не понимая.

   Съ первыхъ же шаговъ на крыльцѣ Тартаренъ увидалъ, что ошибся. Нигдѣ ни признака пожара. Холодъ смертельный, ночь - хоть глазъ выколи; нѣсколько смоляныхъ факеловъ тамъ и сямъ слабо разгоняютъ мракъ, кидая на снѣгъ свой красноватый отблескъ. У нижней ступеньки подъѣзда какой-то старикъ жалобно дудитъ въ альп³йск³й рогъ, которымъ сзываютъ коровъ въ горахъ, а на Риги-Кульмъ будятъ любителей солнечнаго восхода и возвѣщаютъ скорое появлен³е дневнаго свѣтила. Увѣряютъ, будто первый отблескъ его загорается на вершинѣ горы позади отеля. Чтобы не ошибиться дорогой, Тартарену стоило только держаться того направлен³я, въ которомъ слышались веселые голоса смѣшливыхъ миссъ. Онъ шелъ тише другихъ, разнѣженный сномъ и порядочно утомленный вчерашнимъ шестичасовымъ восхожден³емъ на Риги...

   Востокъ обозначился бѣлесоватою полосой; ея появлен³е привѣтствовали новыя завыван³я альп³йскаго рога и довольные вздохи, которые мы слышимъ въ театрахъ при звонкѣ къ поднят³ю занавѣса. Сначала едва замѣтная, какъ щель отъ неплотно прижатой крышки, эта полоса ширилась и разросталась на горизонтѣ. Но, въ то же время, снизу, изъ долины, ползъ въ гору сѣровато-желтый туманъ и становился все гуще по мѣрѣ того, какъ разгорался день. Скоро туманъ легъ непроницаемою завѣсой между публикой и ожидаемымъ зрѣлищемъ. Приходилось отказаться отъ созерцан³я величественныхъ картинъ, обѣщанныхъ Путеводителями.

   Тѣмъ не менѣе, были люди, которымъ особенно пылкое воображен³е помогало различать далек³я вершины. Какой-то долговязый малый, въ клѣтчатомъ ульстерѣ до пятъ, окруженный многочисленными дочерьми перув³янскаго генерала, пресерьезно указывалъ на невидимую панораму Бернскихъ Альпъ и громко называлъ горы, скрытыя туманомъ.

   - Вонъ, смотрите, налѣво Финстераархорнъ - четыре тысячи двѣсти семьдесятъ пять метровъ... А тутъ Шрекхорнъ, вотъ Веттерхорнъ, Юнгфрау... прошу дамъ обратить вниман³е на ея прелестныя очертан³я...

   - Ба!... Ну, признаюсь... Вотъ такъ нахалъ! Вретъ какъ по писанному,- проговорилъ про себя Тартаренъ.- А, вѣдь, голосъ-то какъ будто знакомый,- добавиглъ онъ, подумавши съ секунду.

   Въ особенности ему знакомъ былъ южный акцентъ, распознать который такъ же легко, какъ запахъ чеснока. Холодъ, однако, давалъ себя знать не на шутку, и скоро на закутанной снѣжнымъ саваномъ и густымъ туманомъ площадкѣ не осталось никого, кромѣ Тартарена да старика, продолжавшаго уныло и безцѣльно гудѣть въ свой огромный рогъ. На его тирольской шляпѣ, какъ на фуражкахъ всей ярислуги отеля, красовалась надпись золочеными буквами: Regina montium. Тартаренъ подошелъ къ нему дать на водку, какъ дѣлали друг³е туристы.

   - Пойдемъ-ка спать, старина,- сказалъ онъ, похлопывая старика по плечу съ своею обычною тарасконскою фамильярностью.- И здорово только у васъ врутъ тутъ насчетъ солнцато!

   А старикъ, не отрываясь отъ уродливой трубы, все выводилъ свои три неизмѣнно унылыя ноты и посмѣивался про себя.

   За обѣдомъ Тартарена ждало новое разочарован³е; рядомъ съ нимъ на мѣстѣ хорошенькой блондинки, "Амуромъ завитой въ кудри золотыя", сидѣла старая англичанка съ индюшечьей шеей и въ длинныхъ локонахъ. Кто-то по близости говорилъ, что молодая дѣвушка и ея спутники уѣхали съ однимъ изъ первыхъ утреннихъ поѣздовъ.

   - Cré nom! вотъ такъ незадача... - громко проговорилъ итальянск³й теноръ, такъ рѣзко заявивш³й Тартарену наканунѣ, что не понимаетъ по-французки. Должно быть, за ночь выучился! Теноръ вскочилъ, бросилъ салфетку и выбѣжалъ вонъ, оставляя нашего тарасконца въ полномъ недоумѣн³и. Кромѣ его, изъ вчерашняго общества не было уже ни души. Такъ всегда въ отелѣ Риги-Кульмъ, гдѣ никто не остается дольше сутокъ. Не мѣняется только внѣшн³й видъ да соусники, красующ³ебя на столѣ и раздѣляющ³е общество на два враждебные лагеря. На этотъ разъ численный перевѣсъ былъ на сторонѣ "рисовыхъ", и "черносливные",- какъ говорится,- "обрѣтались не въ авантажѣ".

   Не приставая ни къ тѣмъ, ни къ другимъ, Тартаренъ не дождался момента явнаго заявлен³я принадлежности къ опредѣленному лагерю. ушелъ въ свою комнату, спросилъ счетъ и собрался въ дальнѣйш³й путь. Довольно... въ другой разъ его уже не заманятъ на эту Regina montium съ ея табль-д'отомъ глухо-нѣмыхъ. Какъ только онъ опять снарядился во всю свою сбрую и взялъ въ руки кирку, такъ съ новою силой его охватила страсть къ восхожден³ямъ, но только - къ настоящимъ "восхожден³ямъ", на настоящ³я горы, на которыхъ нѣтъ ни подъемныхъ машинъ, ни фотограф³й на вершинахъ. Его затруднялъ лишь выборъ между болѣе высокимъ Финстераархорномъ и болѣе знаменитою Юнгфрау, дѣвственное имя которой невольно приводило ему на память бѣлокурую застольную сосѣдку.

   Пока изготовляли счетъ, онъ занялся разсматриван³емъ большихъ раскрашенныхъ фотограф³й, висящихъ на стѣнахъ мрачной, погруженной въ невыносимое молчан³е прихожей. На нихъ были изображены ледники, снѣговые скаты, знаменитые и опасные глетчеры; на одной - путешественники подвигаются гуськомъ по острому ледяному хребту; на другой - бездонная трещина съ перекинутою черезъ нее лѣстницей, по которой ползкомъ, на колѣняхъ, перебирается какая-то дама, за нею католическ³й патеръ въ высоко подхваченной рясѣ. Тарасконск³й альпинистъ не имѣлъ до сихъ поръ ни малѣйшаго представлен³я о подобныхъ трудностяхъ. А теперь уже ничего не подѣлаешь,- хочешь-не-хочешь - полѣзай!

   Вдругъ онъ страшно поблѣднѣлъ... Передъ нимъ была въ черной рамѣ гравюра съ извѣстнаго рисунка Густава Доре, воспроизведшаго катастрофу на mont Gervin: четыре человѣка, кто ничкомъ, кто навзничь, стремглавъ летятъ внизъ чуть не по отвѣсной покатости, отчаянно хватаясь руками, тщетно стараясь удержаться за что-нибудь; веревка оборвалась, но между собою они ею все-таки, связаны,- связаны на вѣрную смерть, которая ждетъ ихъ на днѣ пропасти, куда они упадутъ безформенною грудой обезображенныхъ тѣлъ, вмѣстѣ съ своими кирками, зелеными вуалями и всѣмъ красивымъ снаряжен³емъ горныхъ туристовъ.

   - Вотъ такъ штука! - громко проговорилъ тарасконецъ, не помня себя отъ ужаса.

   Отмѣнно вѣжливый метръд'отель услыхалъ это восклицан³е и счелъ своимъ долгомъ успокоить альпиниста. Съ каждымъ годомъ подобныя несчаст³я становятся все рѣже и рѣже; необходимо, конечно, быть очень осмотрительнымъ, а главное - запастись хорошимъ проводникомъ.

   Тартаренъ спросилъ, не возьмется ли онъ рекомендовать ему такого, да поблагонадежнѣе... Онъ - это не изъ страха, разумѣется, а, все-таки, лучше имѣть при себѣ вѣрнаго человѣка.

   Молодой человѣкъ призадумался на минуту, съ важнымъ видомъ и крутя бакенбарды: "Поблагонадежнѣе... Жаль, вы раньше не сказали; былъ у насъ такой человѣкъ сегодня утромъ; какъ разъ бы годился вамъ... посыльный одного перув³янскаго семейства".

   - А горы знаетъ? - дѣловито спросилъ Тартаренъ.

   - О, monsieur, знаетъ... всѣ горы знаетъ... и Швейцарск³я, и Савойск³я, и Тирольск³я, и Индѣйск³я,- всѣ горы въ м³рѣ знаетъ, всѣ обошелъ, наизусть выучилъ, разсказываетъ безъ запиночки... Лучше трудно найти. Я думаю, что онъ охотно согласился бы. Съ такимъ человѣкомъ ребенка отпустить не страшно..

   - Гдѣ онъ? Нельзя ли разыскать?

   - Теперь въ Кальтбадѣ, поѣхалъ подготовить помѣщен³е для своихъ туристовъ... Мы ему телефонируемъ.

   Телефонъ - на Риги! Мѣра переполнилась. Тартаренъ уже больше ничему не удивлялся.

   Через пять минутъ ему сообщили отвѣтъ: посыльный перув³янскаго генерала уѣхалъ въ Тельсплаттъ, гдѣ, вѣроятно, заночуетъ. Тельсплаттъ - это одна изъ многихъ часовенъ, воздвигнутыхъ швейцарцами въ память Вильгельма Теля. Туда направлялись толпы путешественниковъ посмотрѣть стѣнную живопись, которую въ то время оканчивалъ одинъ извѣстный художникъ. На пароходѣ можно доѣхать въ часъ, много въ полтора. Тартаренъ ни на минуту не задумался. Ему, правда, приходилось потерять цѣлый день, но за то представлялся случай почтить память Вильгельма Теля, одного изъ любимѣйшихъ героевъ тарасконца; къ тому же, его влекла надежда догнать удивительнаго проводника и уговорить отправиться вмѣстѣ на Юнгфрау.

   Сказано - сдѣлано. Онъ наскоро расплатился по счету, въ которомъ и закатъ, и восходъ солнца были причтены особою графой, рядомъ съ свѣчкой и прислугой. На этотъ разъ Тартаренъ направился уже на желѣзнодорожную станц³ю, не желая терять напрасно времени на спускъ съ Риги пѣшкомъ... Слишкомъ много будетъ чести для этой горки съ ея усовершенствованными приспособлен³ями.

  

  

   На Риги-Кульмъ лежалъ сплошной снѣгъ, а внизу, на озерѣ, лилъ опять сплошной дождь, мелк³й, частый, почти безформенный, какъ сгущенный туманъ, сквозь который едва виднѣлись смутныя очертан³я уходящихъ вдаль горъ, похожихъ на облака. Горный вѣтеръ бороздилъ озеро; чайки низко летали надъ водой, скользя крыльями по волнамъ. Можно было подумать, что находишься въ открытомъ морѣ. И Тартарену припомнился его отъѣздъ изъ Марсели, пятнадцать лѣтъ назадъ, на охоту за львами; припоминались ему и чудная синева безоблачнаго неба, и синее море съ его рябью волнъ, разсыпавшихся серебромъ и жемчугами, и звуки военныхъ рожковъ въ фортахъ, звонъ колоколовъ, веселый шумъ, блескъ солнца, радость, счастье, восторги перваго путешеств³я!

   Какая противуположность съ этимъ отвратительнымъ сырымъ мракомъ, сквозь который, точно сквозь масляную бумагу, тамъ и сямъ мелькаетъ нѣсколько пассажировъ, закутанныхъ въ долгополые ульстеры, въ каучуковые плащи, а тамъ назади чуть виднѣется неподвижная фигура рулеваго съ важнымъ и неприступнымъ видомъ, подъ вывѣскою, гласящею на трехъ языкахъ:

   "Воспрещается говорить съ рулевымъ".

   Совершенно лишнее "воспрещен³е", такъ какъ на Винкельридѣ никто не говорилъ ни съ кѣмъ, ни на палубѣ, ни въ салонахъ перваго и втораго классовъ, биткомъ набитыхъ изнывающими отъ тоски пассажирами. И здѣсь, какъ на Риги-Кульмъ, Тартаренъ страдалъ, приходилъ въ отчаянье не столько отъ дождя и холода, сколько отъ невозможности поговорить. Внизу онъ, правда, встрѣтилъ нѣсколько знакомыхъ лицъ: члена жокей-клуба съ племянницей (гмъ!... гмъ!..), академика Астье-Рею и профессора Шванталера, заклятыхъ враговъ, на цѣлый мѣсяцъ обреченныхъ не разставаться, по милости случайности, одновременно заковавшей ихъ въ круговой объѣздъ одного и того же антрепренера-возильщика по Швейцар³и; были тутъ и друг³е изъ мимолетныхъ гостей Риги-Кульмъ. Но всѣ они дѣлали видъ, будто не узнаютъ тарасконца, довольно-таки замѣтнаго своимъ шлемовиднымъ головнымъ уборомъ, своими палками, крючками и веревками у пояса. Всѣ точно стыдились вчерашняго бала, того необъяснимаго увлечен³я, которымъ съумѣлъ вдохновить ихъ этотъ толстый человѣкъ.

   Одна только профессорша Шванталеръ подошла къ нему съ веселою улыбкой на кругломъ, розовомъ личикѣ, приподняла чуть-чуть юбочку двумя пальцами, какъ бы собираясь протанцовать минуэтъ, и заговорила: "Dansiren... walsiren... ошень карошъ"... Вспоминала ли живая толстушка прошлое веселье, или не прочь была опять покружиться подъ музыку, только отъ Тартарена она не отставала. И Тартаренъ, чтобъ отдѣлаться отъ нея, уходилъ на палубу, предпочитая измокнуть до костей, чѣмъ казаться смѣшнымъ.

   А ужь и лило же только, и мрачно же было на небѣ! А тутъ еще, какъ бы для его вящаго омрачен³я, цѣлый отрядъ "Арм³и Спасен³я",- десятокъ толстыхъ дѣвицъ съ полуумным³и лицами, въ муруго-голубыхъ платьяхъ и въ шляпахъ Greenaway,- забрался на пароходъ въ Бекенридѣ, столпился подъ тремя огромными красными зонтами и запѣлъ свои канты подъ аккомпаниментъ аккордеона, на которомъ игралъ длинный, полувысохш³й господинъ съ безумными глазами. Никогда въ жизни Тартаренъ не слыхивалъ такого нестройнаго пѣн³я, такой тянущей за душу музыки. Въ Бруненѣ эта компан³я сошла съ парохода, оставивши карманы туристовъ набитыми нравственно-поучительными брошюрами. И почти тотчасъ же, какъ смолкли звуки аккордеона и взвизгиван³я несчастныхъ вопильщицъ, небо стало проясняться, на немъ показались голубые просвѣты.

   Между тѣмъ, пароходъ вошелъ въ озеро Ури, со всѣхъ сторонъ стѣсненное громадами дикихъ горъ; справа, у поднож³я Зеелисберга, показалось Грютл³йское поле, на которомъ Мельхталь, Фюрстъ и Штауффахеръ дали клятву освободить свое отечество. Глубоко взволнованный Тартаренъ благоговѣйно обнажилъ голову, не обращая вниман³я на недоумѣн³е окружающихъ, и даже трижды помахалъ фуражкой, чтобы тѣмъ почтить память героевъ. Нѣкоторые изъ пассажировъ не сообразили, въ чемъ дѣло, и, принявши на свой счетъ поклоны тарасконца, вѣжливо съ нимъ раскланялись.

   Хриплый свистокъ нѣсколько разъ повторился эхомъ близко стѣснившихся горъ. Дощечка на палубѣ, возвѣщавшая пассажирамъ назван³е станц³и, гласила на этотъ разъ: Тельсплаттъ.

   Пр³ѣхали.

   Часовыя находится въ разстоян³и пяти минутъ ходьбы отъ пристани, на самомъ берегу озера и на той самой скалѣ, на которую Вильгельмъ Тель выпрыгнулъ во время бури изъ лодки Геслера. Необыкновенно радостное чувства охватило Тартарена, когда онъ ступилъ на эту историческую почву, припоминая и переживая мысленно главнѣйш³е эпизоды великой драмы, которую онъ зналъ такъ же хорошо, какъ свою собственную истор³ю. Вильгельмъ Тель былъ всегда его любимымъ типомъ. Когда въ аптекѣ Безюке затѣвалась игра въ "кто что любитъ" и каждый изъ участниковъ писалъ на бумажкѣ имя поэта, назван³е дерева, запаха, имя любимаго героя и предпочитаемой женщины,- на одной изъ записокъ неизмѣнно прочитывалось:

   "Любимое дерево - боабабъ.

   "Запахъ - пороха.

   "Писатель - Фениморъ Куперъ.

   "Чѣмъ бы хотѣлъ быть? - Вильгельмомъ Телемъ".

   Все общество въ аптекѣ единогласно восклицало: "Это Тартаренъ!"

   Какимъ же счастьемъ забилось его сердце, и какъ сильно оно забилось передъ часовней, воздвигнутою на вѣчную память о благодарности цѣлаго народа! Восторженному тарасконцу уже представлялось, что вотъ-вотъ сейчасъ самъ Вильгельмъ Тель съ лукомъ и стрѣлами въ рукахъ отворитъ ему дверь.

   - Войти нельзя... я работаю... сегодня не пр³емный день...- раздался изнутри громк³й голосъ, усиленный еще резонансомъ свода.

   - Monsieur Астье-Рею, членъ французской академ³и...

   - Herr докторъ-профессоръ Шванталеръ...

   - Тартаренъ изъ Тараскона!...

   Въ стрѣльчатомъ окнѣ надъ порталомъ показался художникъ въ блузѣ и съ палитрой въ рукахъ.

   - Мой famulus {Famulus - мальчикъ, ученикъ и прислужникъ. Въ немецк. университетахъ назван³емъ "фамулюсъ" обозначаютъ иногда студентовъ, спец³ально занимающихся при профессорѣ въ лаборатор³и, иногда - ассистентовъ при знаменитыхъ врачахъ.} идетъ отпирать вамъ, господа,- сказалъ онъ почтительнымъ тономъ.

   "То-то... иначе и быть не могло,- подумалъ Тартаренъ.- Мнѣ стоило только сказать свое имя..."

   Тѣмъ не менѣе, онъ, изъ деликатности, уступилъ дорогу и вошелъ послѣднимъ.

   Художникъ, красивый, рослый малый съ цѣлою гривой золотистыхъ волосъ, придававшихъ ему видъ артиста эпохи Возрожден³я, встрѣтилъ ихъ на приставной лѣстницѣ, ведущей на подмостки, устроенные для расписыван³я верхняго яруса часовни. Фрески, изображающ³я главные эпизоды изъ жизни Вильгельма Теля, были уже окончены, кромѣ одного, воспроизводящаго сцену съ яблокомъ на площади Альторфа. Надъ нею еще работалъ художникъ, причемъ его "фамулусъ",- какъ онъ выговаривалъ,- съ прическою херувима, съ голыми ногами и въ средневѣковомъ костюмѣ, позировалъ для фигуры сына Вильгельма Теля.

   Всѣ архаическ³я личности, написанныя на стѣнахъ, пестрѣющ³я красными, зелеными, желтыми, голубыми костюмами, изображенныя больше чѣмъ въ натуральную величину, въ тѣсномъ пространствѣ старинныхъ стрѣльчатыхъ очертан³й постройки, и разсчитанныя на то, чтобы зритель видѣлъ ихъ снизу, вблизи производили на присутствующихъ довольно плачевное впечатлѣн³е; но посѣтители пришли съ тѣмъ, чтобы восхищаться, и, разумѣется, восхищались. Съ тому же, никто изъ нихъ ровно ничего не понималъ въ живописи.

   - Я нахожу это необычайно характернымъ,- торжественно заявилъ Астье-Рею, стоя съ дорожнымъ мѣшкомъ въ рукахъ.

   Чтобы не отстать отъ француза, и Шванталеръ, съ складнымъ стуломъ подъ мышкой, продекламировалъ два стиха Шиллера, изъ которыхъ добрая половина увязла въ его шершавой бородѣ. Дамы, въ свою очередь, начали восторгаться, и съ минуту подъ стариннымъ сводомъ только и было слышно:

   - Schön... oh! schön!...

   - Yes... lavely...

   - Exquis... délicieu...

   Со стороны можно было подумать, что находишься въ лавкѣ пирожника. Вдругъ, среди благоговѣйной тишины, точно звукъ трубы, загремѣлъ чей-то голосъ:

   - Никуда не годится! Я вамъ говорю - прицѣлъ не вѣренъ... Такъ не стрѣляютъ изъ лука...

   Можно себѣ представить, какъ былъ пораженъ художникъ, когда необычайный альпинистъ, размахивая своимъ багромъ, съ киркой на плечѣ, рискуя изувѣчить присутствующихъ, доказалъ, какъ дважды-два - четыре, что Вильгельмъ Тель не могъ цѣлить изъ лука, какъ изображено на картинѣ.

   - Да вы-то кто такой?

   - Какъ - кто я такой? - воскликнулъ озадаченный тарасконецъ.

   Такъ, стало быть, не передъ его именемъ открылась запретная дверь!... И, выпрямившись во весь ростъ, гордо поднявши голову, онъ выпалилъ:

   - Кто я?... Спросите мое имя у пантеръ Саккара, у львовъ Атласскихъ горъ,- они, быть можетъ, вамъ за меня отвѣтятъ.

   Всѣ отодвинулись подальше,- всѣмъ стало жутко.

   - Позвольте, однако,- заговорилъ художникъ,- въ чемъ же вы нашли неправильность?

   - А вотъ въ чемъ,- смотрите на меня! Тартаренъ притопнулъ два раза ногой такъ, что съ пола поднялась пыль столбомъ, перехватилъ лѣвою рукой свою кирку, прижалъ ея конецъ къ плечу и замеръ въ позѣ стрѣлка.

   - Превосходно! Чудесно!... Онъ правъ... Стойте такъ, не шевелитесь...

   Потомъ, обращаясь къ мальчику, художникъ крикнулъ:

   - Скорѣй, картонъ... карандаши!

   На самомъ дѣлѣ тарасконецъ такъ и просился на картину,- коренастый, широкоплеч³й, съ наклоненною головой, до половины ушедш³й въ шлемовидный passe-montagne, съ пылающимъ взоромъ, прицѣливающимся въ дрожащаго отъ страха ученика. О, чудо воображен³я! Онъ взаправду былъ увѣренъ, что стоитъ на Альторфской площади, что въ дѣйствительности цѣлитъ въ родное дитя, котораго у него никогда не бывало, имѣя при себѣ запасную стрѣлу, чтобъ убить злодѣя своей родины. И его убѣжден³е было такъ сильно, что сообщилось всѣмъ присутствующимъ.

   - Это онъ... Вильгельмъ Тель! - повторялъ художникъ, сидя на скамейкѣ и лихорадочною рукой набрасывая эскизъ на картонъ.

   - Ахъ, государь мой, какъ жаль, что я не зналъ васъ раньше! Съ васъ бы я написалъ моего Вильгельма Теля.

   - Неужели? Такъ вы находите сходство? - сказалъ польщенный Тартаренъ, не измѣняя позы.

   Да, художникъ именно такимъ представлялъ себѣ швейцарскаго героя.

   - И голова... лицо похоже?

   - О, это безразлично! - художникъ отодвигался и всматривался въ эсквзъ.

   - Это не важно. Мужественное, энергичное выражен³е - вотъ все, что нужно, такъ какъ, собственно, о Вильгельмѣ Телѣ никто ничего не знаетъ, да, весьма вѣроятно, что онъ никогда и не существовалъ въ дѣйствительности.

   Отъ такой неожиданности Тартаренъ даже выронилъ изъ рукъ свой мнимый лукъ.

   - Какъ такъ... никогда не существовалъ?... Да вы это какъ, вправду?

   - Спросите у этихъ господъ...

   - Это старая датская легенда,- авторитетно проговорилъ Астье-Рею.

   - Исландская...- не менѣе важно заявилъ Шванталеръ.

   - Саксо Граматикъ {Датск³й историкъ; жилъ въ концѣ XII в., умеръ въ 1208 г.} разсказываетъ, что отчаянно-смѣлый стрѣлокъ по имени Тобе или Пальтаноке...

   - Es ist in der Vilkinasaga geschrieben...

...былъ приговоренъ датскимъ королемъ Гарольдомъ Голубозубымъ...

...dass der isländiche Könic Neding...

  

   Не глядя другъ на друга и другъ друга не слушая, оба говорили разомъ, точно лекц³ю читали съ каѳедры, докторальнымъ и деспотическимъ тономъ профессоровъ, увѣренныхъ въ томъ, что возражен³й не будетъ и быть не можетъ. Они горячились, кричали, приводили имена, числа... Мало-по-малу въ спорѣ приняли участ³е всѣ посѣтители; всѣ кричали, махали складными стульями, зонтами, чемоданами. Несчастный художникъ, въ страхѣ за прочность подмостковъ, тщетно старался водворить миръ и соглас³е. А когда буря улеглась и онъ хотѣлъ опять взяться за свой картонъ съ неоконченнымъ эскизомъ и сталъ разыскивать таинственнаго альпиниста, имя котораго могли ему сообщить одни только пантеры Саккара, да львы горъ Атласа,- альпиниста уже не было.

   Въ страшномъ негодован³и онъ шагалъ по дорогѣ, окаймленной березами и буками, ведущей къ отелю Тельсплатта, гдѣ долженъ былъ заночевать посыльный перув³янца. Въ пылу нежданнаго разочарован³я онъ громко разсуждалъ самъ съ собою и гнѣвно втыкалъ свой альпенштокъ въ размякшую отъ дождя землю.

   Вильгельмъ Тель никогда не существовалъ! Вильгельмъ Тель - легенда! И это преспокойнымъ манеромъ говоритъ художникъ, взявш³йся расписывать часовню Тельсплатта! Этого онъ не могъ простить живописцу, не могъ простить ученымъ, не могъ помириться съ нашимъ вѣкомъ отрицан³я, разрушен³я, нечест³я, ничего не уважающаго - ни славы, ни велич³я... Стоитъ же совершать подвиги послѣ того!... Такъ лѣтъ черезъ двѣсти-триста, когда зайдетъ рѣчь о Тартаренѣ, найдутся как³е-нибудь Астъ-Рею и Шванталеры и станутъ доказывать, что Тартарена никогда не было въ дѣйствительности, что Тартаренъ - провансальская или варвар³йская легенда! Онъ остановился, задыхаясь отъ негодован³я и отъ кругаго подъема, и присѣлъ на скамью.

   Отсюда сквозь вѣтви деревьевъ видно было озеро; бѣлыя стѣны часовни казались новенькимъ памятникомъ. Пароходные свистки и суета на пристани давали знать о прибыт³и новыхъ посѣтителей. Они толпились на берегу съ Путеводителями въ рукахъ, благоговѣйно шли къ часовнѣ и разсказывали другъ другу легенду... И вдругъ, подъ вл³ян³емъ неожиданнаго скачка мысли, ему представилась комическая сторона дѣла. Вся истор³я Швейцар³и построена на этомъ воображаемомъ героѣ; ему воздвигаютъ статуи, его памяти посвящены часовни на площадяхъ маленькихъ городковъ и въ музеяхъ большихъ; въ честь его устраиваются патр³отическ³я торжества, на которыя собираются съ знаменами во главѣ представители всѣхъ кантоновъ, задаются банкеты, произносятся рѣчи, тосты, раздаются восторженные крики, проливаются потоки слезъ,- и все это ради великаго патр³ота, который завѣдомо для всѣхъ никогда не существовалъ въ дѣйствительности...

   А еще осмѣливаются говорить про Тарасконъ! Вотъ это такъ ужь подлинно тарасконада, да такая, какой тамъ, въ Тарасконѣ, и въ голову никому не приходило выдумать!

   Тартаренъ пришелъ опять въ хорошее настроен³е и быстро направился по большой флюеленской дорогѣ, на которой расположенъ отель Тельсплатта съ зелеными ставнями на длинномъ фасадѣ. Въ ожидан³и звонка въ обѣду, панс³онеры отеля бродили взадъ и впередъ передъ каскадомъ, обложеннымъ туфными камнями, по дорогѣ, обрытой канавами, и между лужами красноватой воды. Тартаренъ спросилъ о проводникѣ. Ему отвѣтили, что онъ кушаетъ.

   - Ведите меня къ нему... - и это было сказано такимъ недопускающимъ возражен³й тономъ, что, несмотря на явное нежелан³е обезпокоить столь важную особу, служанка повела альпиниста черезъ весь отель къ необыкновенному проводнику, кушавшему въ отдѣльной комнатѣ, выходящей окнами во дворъ.

   - Милостивый государь,- заговорилъ Тартаресъ,- прошу извинить меня, если...

   Онъ остановился озадаченный; въ то же время, длинный и худой знаменитый проводникъ уронилъ на столъ ложку съ супомъ.

   - Пэ! Monsieur Тартаренъ!

   - Тэ! Бонпаръ!

   Это былъ дѣйствительно Бонпаръ, содержавш³й когда-то буфетъ въ тарасконскомъ клубѣ, славный малый, на бѣду одаренный такою болѣзненною фантаз³ей, что не могъ сказать ни одного слова правды, за что его прозвали въ Тарасконѣ лгуномъ. Можете себѣ представить, чего должно было стоить, чтобы прослыть лгуномъ въ Тарасконѣ! И это-то необыкновенный проводникъ, облазивш³й всѣ Альпы, Гималаи и даже горы на лунѣ!

   - Да... ну, я понимаю...- сказалъ нѣсколько разочарованный Тартаренъ, но, все-таки, довольный встрѣчей съ землякомъ и возможностью услышать родной говоръ.

   - Вотъ и чудесно, monsieur Тартаренъ, вы обѣдаете со мной, да?

   Тартаренъ тотчасъ же согласился, предвкушая сладостъ бесѣды по душѣ за маленькимъ столикомъ съ двумя приборами, безъ поселяющихъ раздоры и вражду соусниковъ; онъ былъ радъ, что можетъ чокаться, говорить и ѣсть въ одно время, и ѣсть, притомъ, превосходныя вещи, хорошо приготовленныя, такъ какъ трактирщики отлично угощаютъ проводниковъ и курьеровъ, кормятъ ихъ отдѣльно, подаютъ лучш³я вина и отборныя блюда.

   Тарасконск³я рѣчи такъ и забили ключомъ.

   - Такъ это я вашъ голосъ слышалъ сегодня ночью тамъ, на платформѣ Риги-Кульмъ?

   - Э, конечно... Я барышнямъ показывалъ восходъ... А, вѣдь правда, необычайно поразителенъ восходъ солнца на Альпахъ?

   - Восхитителенъ! - сказалъ Тартаренъ, сначала не особенно убѣжденнымъ тономъ, чтобы только не противорѣчить собесѣднику; но черезъ минуту онъ уже увлекся... И надо было только руками разводить, слушая, какъ два тарасконца на перерывъ восторгаются необыкновенными красотами природы, открывающимися съ Риги. Точь-въ-точь Жоанъ пополамъ съ Бедекеромъ.

   По мѣрѣ того, какъ обѣдъ подвигался къ концу, разговоръ становился все задушевнѣе и откровеннѣе, доходилъ до нѣжныхъ изл³ян³й, увлажавшихъ слезою блестящ³е и живые провансальск³е глаза, не терявш³е даже въ минуты быстро приходящаго волнен³я своего нѣсколько шутливаго и насмѣшливаго выражен³я. И чего-чего только не видалъ этотъ бѣдняга Бонпаръ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ клубъ! Его ненасытная фантаз³я, не давая ему покоя, уносила его на край свѣта и мчала безъ удержу. И онъ разсказывалъ о своихъ приключен³яхъ, повѣствовалъ объ удивительныхъ случаяхъ, сулившихъ ему богатство и вдругъ лопавшихся - вотъ такъ, прямо тутъ въ рукахъ, какъ, напримѣръ, дѣло съ его послѣднимъ изобрѣтен³емъ, дававшимъ возможность значительно сократить военный бюджетъ