Зозуля Ефим Давидович - Мастерская человеков

p;    Это - от эпохи. Им нечего делать, старикам; они не могут активно и горячо работать; они объективно играют пассивную роль и ходом вещей отодвигаются в сторону.

   Старики на Западе

   По Берлину шествует древняя старушенция или полуразвалившийся старик. Старушка в чепце с бесконечным количеством ленточек и даже не черных, а фиолетовых. Она спешит в кафе, где будет часами сплетничать с такими же старухами.

   А вот старик. Еле передвигая ноги и опираясь на палку, он с почти петушиной важностью шествует в величественном цилиндре. Он - хозяин положения. Молодежь во всех странах Запада равняется по отцам, по дедам.

   В СССР как раз наоборот: горе, если молодежь будет похожа на стариков. Молодежь ходом истории выдвигается вперед. И опять-таки горе ей, если она не сумеет построить севе крепкого будущего, совершенно непохожего на прошлое.

   Несколько отрицательных типов

   По наведенным справкам и личным наблюдениям мне удалось зафиксировать основные черты нескольких отрицательных типов.

   Шакал

   Проходит коротковатый чистенький человек. Все на нем "приятно", пригнано, все на месте и вполне соответствует "эпохе": ботинки его почищены, но не так, чтобы это отдавало "снобизмом": чуть-чуть они все-таки запачканы, чтобы видно было, что человек не очень думает о блеске на них. Его френчик точно в таком же "стиле": очень пригнан, перешит не без щегольства, но пуговица у воротника отстегнута. (Маленькая лихость, допустимая для ответственного работника.) Волосы (он ходит без шапки) причесаны, но один клок молодо и "буйно" свисает на лоб. Это тоже допустимо, даже до известной степени полагается. Лицо молодое. Глаза голубые, открытые, как будто смелые, как будто честные. И кому придет в голову, что это самая неуловимая, гнуснейшая разновидность самых безжалостных паразитов, с которыми жестоко борются советская власть и коммунистическая партия. Он не растратчик, не преступник, даже не особенно бюрократ; он-типичный представитель другой породы шакалов; он - духовный вор, похититель чужих мыслей, идей, планов. Он живет соками чужого мозга. Он "заведует". Как скромно и с каким достоинством он говорит с начальством. Как, потупясь, он принимает похвалы за то, что не ему принадлежит, за то, что выдумали и сделали его секретарь, помощник, заместитель! Какое у него уменье подбирать себе таких помощников! Как ловко он умеет высасывать чужую инициативу!

   Как он умеет безжалостно пить цвет чужой мысли, слизывать пенку чужого духовного кипения! И с теми же голубыми и немигающими глазами, с той же внешностью, скромной, средней, порядочной внешностью советского работника выдавать это за свое. Вряд ли ему даже приходит в голову мысль, что он держится на чужой крови. Высосав помощника, он его выбрасывает. Бездумно. По сокращению штатов или по рационализации.

   По улицам ходит спокойно. Он жизнерадостен. Он улыбается.

   У него белые молодые зубы.

   Исследовать обязательно.

   Дурак

   Идет пышный советский дурак. Дурь у него скрыта, так же как у того скрыта духовная прострация. Впрочем, дурь дурака не скрыта. Она свисает с его носа, с его самодовольных губ и бровей. Она раскачивается в его глупом ритме рук и ног. Но все это - если вглядеться. Вообще же говоря, он горд. Можно сказать без преувеличения, что не у всякого польского шляхтича можно найти такой "гонор", какой зарыт в советском дураке. Его величественность не знает пределов. Все, что он говорит, - плоско, чрезмерно серединно и с трудом приближается к норме. Но спесь его буквально неиссякаема. Разумеется, он тоже заведует. Он говорит людям: "Короче", "Выражайтесь яснее!" Он бюрократ насквозь, но он все-таки где-то в глубине души знает себе цену. Он отлично понимает, что без этой спеси он был бы скоро разоблачен.

   Он на ней держится, впрочем - до первой чистки.

   Исследовать обязательно.

   Злой человек

   Никто не знает, что его разозлило, но он зол. Он не выносит, когда кому-нибудь в чем-нибудь везет... Когда кого-нибудь хвалят он страдает, почти болеет. Страдает не на шутку, точно его глубоко обидели. Теснота, бедность, перегруженность, конкуренция, обман, хитрости и все, что сопровождает тесноту и бедность, делают многих недоброжелательными и настороженными, завистливыми.

   И поэтому стоит кому-нибудь поскользнуться, как многие из окружающих и даже близких людей тайно рады. Злой человек - мастер на выдумывание наветов. Как убедительно он их составляет, если ему в лапы попадается жертва. Как доказательно он строит свои обвинения. Он-то уж буквально делает из мухи слона. К сожалению, этот тип весьма распространен в Москве. Его легко узнать по завистливым глазам, по изможденной от вечной ревности всех ко всем физиономии...

   Исследовать не мешает в ближайшую очередь.

   Герои незаметны

   Сложность и непроницаемость советских людей весьма значительны. Еще более или менее нетрудно узнать отрицательных, но угадать положительных почти всегда трудно, а очень часто и невозможно.

   Скромность и мужественность

   Советские положительные типы отличаются необычайной скромностью. Это действительная, до конца доведенная скромность, основанная на подлинном мужестве, исходящем от раскрепощенных пролетарских масс.

   Кто этот юноша?

   Проходит юноша. Скромно одетый, спокойный, даже немного невзрачный. Обращает на себя внимание его походка: он так четко и сильно и в то же время сдержанно переставляет ноги.

   Кто он? Он немного похож на Нетте, на дипкурьера, который буквально до последней капли крови отбивался от бандитов, желавших отнять доверенную ему дипломатическую почту. Нетте, как известно, умер, пронзенный множеством пуль, и, умирая, просил товарища продолжать борьбу. По наведенным мною справкам, в советской литературе почти нет описаний подобного незаметного героизма.

   Обязательно исследовать.

   Великая борьба

   В городах, деревнях, на границах, на дорогах, в учреждениях, в квартирах - всюду идет борьба и всюду она часто связана со смертью. Лютая классовая ненависть не знает предела жестокости. Убивают за заметку в газете, за отнятую комнату, за высказанную правду. Каждый шаг в укреплении советской власти стоит больших усилий и крови. Каждый шаг требует решительности, мужества, веры в новое и готовности умереть за него.

   Необходимо исследовать возможно большее количество людей.

   Кто проявляет все это?

   Люди. Вот эти самые люди, многие из этих прохожих, в рубашках, в пиджаках, френчах, тужурках. Скромные на вид, порой даже невзрачные. Они текут по тротуару густой массой. Юноши. Взрослые. Всяких внешностей. Всяких обличий. Они умирают за новое, когда это нужно. Они и строят его.

   Нам предстоит большая работа

   Нам предстоит большая работа. Работать так, как мы работали дома, совершенно невозможно. Надо беспрерывно собирать факты, впечатления и производить тщательные и непрерывные исследования. Надо ездить по разным участкам строительства, надо обязательно изучить тех новых людей, которых порождает сама жизнь, брать у них отдельные новые черты и из них компоновать нового человека. Надо в спешном же порядке исследовать большое количество отрицательных людей для того, чтобы изучить их отрицательные свойства, которые тщательно избегать при создании нового человека. Работу надо начать немедленно.

  

  

   Капелов глубоко задумался, держа перед собой рукопись. Мурель смотрел на него и старался не мешать: пускай думает, думы мешают не во всех случаях. Иногда они бывают даже полезны.

   - Серьезная история, - сказал Капелов. - Мы попали в очень серьезную историю. Все это не так просто, как кажется. Вам придется исписать не одну стопу бумаги. По этим вашим первым записям видно, сколько нам предстоит работы...

   - О, конечно, - сказал Мурель, - работы много. Я не знаю, когда мы сможем приступить к ней. Откровенно говоря, я не знаю, с чего начать, столько работы. Ведь человек вообще совершенно не изучен; он мало изучен и у нас, на Западе, где исторические условия и все остальные, которые проистекают из них, способствовали отвердению определенных социальных типов.

   И особенно никак он не изучен в советских странах, где старые социальные типы отброшены, оттиснуты на задний план жизни, а новые только-только нарождаются.

   Нам предстоит неслыханная работа и, надо прямо сказать, неблагодарная: мы должны начать с самого начала, так сказать, с самого накопления; мы должны ловить живых людей и исследовать их. Никаким источникам нельзя верить. Нет никаких материалов, никаких пособий, никаких описаний - ни художественных, ни этнографических. Это совершенно новая, действительно новая область. Затем, надо менять методы. Так называемые литературные типы нам ничем не могут помочь. Они только могут запутать дело. Во-первых, их нет, во-вторых, они основаны на старой лжи и на перелицовках. Разве можно считаться с галереей социальных типов даже мировой литературы?! Ну что там, в самом деле! Записаны, зарисованы, зафиксированы, намалеваны с разной степенью таланта, иногда даже гения, разные типы мужчин, женщин, представителей тех или иных профессий, общественных групп, классов. Есть капиталисты, рабочие, крестьяне, интеллигенты, есть мечтатели, скупцы, ревнивцы, лгуны, хвастуны, лицемеры всех сортов и видов и так далее. Им противопоставлены мечтатели, простаки, доверчивые люди, положительные люди и так далее и тому подобное. Все это обложено бесконечным количеством подробностей, локальных оттенков, развлекательных черт и, к сожалению, все это безнадежно устарело. Жизнь меняется чрезвычайно быстро, особенно в наше время. Смешно было бы искать в живых людях даже основные черты, знакомые нам по литературным характеристикам. Живые люди почти ничего общего не имеют с самыми глубокими, с самыми обобщенными и гениально зарисованными типами. Типовые образы, над которыми поработали гении мировой литературы, достаточно обветшали. Нет более унылого занятия, чем заниматься перелицовками, какими обычно и занимаются профессиональные литераторы. Они берут лгуна, мечтателя, героя или подлеца и нашивают на него внешность и платье своей страны и своего времени. Жалкое занятие: они не понимают, что сейчас меняется человеческий тип в основе. Ведь не было же еще случая в человеческой истории, когда бы так резко менялись самые основы социального строя. Как же можно заниматься перелицовками и не видеть, не замечать, как в самом корне, в самой своей сути меняется современный человек. Правда, видеть это не так легко. Сколько старых напластований скрывает это новое! Сколько нужно сорвать слоев, сколько одежд, влияний, наследственных черт, сложнейших результатов взаимодействий для того, чтобы докопаться до этого нового! Словом, я не знаю - хватит ли у нас сил. Мы уже несколько дней в Москве. На днях, вероятно, придет от Латуна письмо. Он будет спрашивать, что мы сделали, есть ли у нас заказы... Кумбецкого нет. Денег у нас мало, помещения еще нет, материалов для работы тоже не много, людей нет, положение неопределенное, неоформленное... Затем нам надо скрываться... Впрочем, я нисколько не падаю духом, но обращаю внимание на то, что положение серьезное. Впрочем, вы эту мысль высказали сами, и мне остается вполне согласиться в этим.

   - Как же мы все-таки будем работать? - деловито сам себя спросил Капелов. Он встал и, невольно подражая Латуну, перевел разговор на практические рельсы. - Во-первых, нам нужно снять помещение. Это уже почти налажено. Снимем помещение за городом и придадим ему внешний вид этакого санатория, дома отдыха или больницы с отделением скорой помощи, - я еще не знаю точно, но во всяком случае такого учреждения, куда можно привозить людей, увозить их и так далее. Кумбецкий скоро приедет, он все это нам оформит и сделает так, что нас не будут беспокоить. Метод работы изберем такой: человека будем разворачивать до конца. Будем исследовать, исследовать и исследовать. Москва - единственный город, где по-настоящему думают о новом человеке. СССР - единственная страна, где по-настоящему нужен новый человек. А мы - единственная организация во всем мире, которая может выполнять заказы на новых людей. Значит, ясно, что это надо делать толково. Да, мы будем осторожны. В таком деле халтурить нельзя. Мы будем, повторяю, исследовать, исследовать и исследовать. Что, в самом деле! Для того чтобы изучить какую-нибудь инфекцию, режут бесконечное количество кроликов, крыс, морских свинок, собак, обезьян. Люди тратят целые жизни на лабораторные исследования, гениальнейшие ученые без устали работают в научных кабинетах. Мы же никого не будем резать: нам не нужны кролики и крысы; нам нужны люди, причем у нас огромное преимущество: мы человека разрежем на кусочки, но потом восстановим; мы сделаем его лучше, чем он был. Ах, я только теперь начинаю понимать, как велико открытие Латуна. Что за человек! Кто может подумать, глядя на него, что это - гений из гениев. Откровенно говоря, Мурель, думали ли мы об этом, глядя на него?

   - Черт его знает, никак не приходило в голову.

   - Ну вот, таков закон, так бывает всегда. Но вы, надеюсь, понимаете всю ценность его гениального открытия?

   - Еще бы!

   - Так вот, мы не будем обращать внимания на то, что он нам будет писать. Старика окружают все эти Кнупфы, он вообразил, что это лавочка, он хочет только зарабатывать деньги, а на что ему деньги - неизвестно. Он нам будет писать письма, мешать нам. Не сомневаюсь, что Кнупф рано или поздно приедет к нам. Но мы все-таки будем делать то, что считаем нужным. Не правда ли? Вы будете моим союзником. Ведь недаром я не пожалел для вас интеллектуального эликсира. Будем делать новых людей по-настоящему. Изучим это дело. Завтра должен прийти Машкин, этот чудак, который все просит сделать его поавторитетнее... Кстати, я начинаю догадываться, почему он не авторитетен... Но об этом после. Он обещал нам помочь найти помещение. Вот мы оборудуем его и приступим к делу.

  

  

   Муреля трудно было найти. Он часто исчезал. Капелова это даже начинало раздражать. Он стал энергичным, напряженным, вечно спешащим. У него завелись тетради, записные книжки, ручки, карандаши, всевозможные справочники и карты. Он звонил по телефону в какие-то учреждения. По ночам он сидел и писал.

   - Знаете, - говорил он Капелову, - материалов очень много. Не знаю прямо, с чего начать. Я хочу собрать материалы о людях. Ведь надо же заготовить хотя бы несколько десятков образцов. Ведь.когда мы начнем работать, поздно будет. Вы же сами знаете, как важна в любой работе подготовка. Я делаю записи о людях, живых советских людях. Наблюдаю, слежу, записываю прохожих, работников учреждений, рабочих, строителей. Но, говорят, надо поездить. На местах есть еще лучшие образцы. По всей стране идет небывалая работа, есть очень много участков строительства. Надо побывать на нескольких. Конечно, и тут, в Москве, есть интересные типы строителей. Но, говорят, что на местах их легче наблюдать. Может быть, мне съездить куда-нибудь, пока вы тут оборудуете помещение?

   - Куда?

   - Ну, вот, например, сейчас закончили вчерне постройку дороги в Туркестане. Она называется Турксиб, Туркестано-Сибирский путь. Это выдающееся строительство. Таких проектов постройки железных дорог было всего два в мире: первый - это проект постройки железной дороги через Сахару; проект этот до сих пор остается на бумаге - капиталистические правительства не могут его осуществить, несмотря на наличие огромных средств и всяких возможностей. А Турксиб осуществлен. Тысяча четыреста сорок два километра железнодорожного пути в рекордный по краткости срок проложено через степи, пустыни, болота, дикие горные кряжи и совершенно непроходимые места. Вы не читали об этом? Темпы работ далеко опередили даже американские. На некоторых участках прокладывали по три с половиной километра в день. Интересно посмотреть, какие люди делали это. Ведь там была проделана, несомненно, героическая работа! Между тем денежных премий не было, чинов никто особых не получал. Наоборот, нужда была неописуемая, люди голодали, болели. Нужно было преодолеть бесконечное количество препятствий - не было в достаточной мере нужных инструментов, не было даже временами хлеба, воды, воду и топливо возили на верблюдах. Более тяжких условий для работы нельзя себе представить. Между тем работы закончены раньше срока. Ведь, несомненно, там мог сложиться хотя бы отчасти нужный нам тип человека. Вероятно, там можно наблюдать хотя бы отдельные новые черты. Не поехать ли мне исследовать? Как это будет хорошо, если нам удастся открыть хотя бы несколько черт психики нового человека, и тогда действительно вся наша поездка в СССР будет оправдана. Мы будем выполнять заказы как следует, и нами будут довольны. А то скоро приедет Кумбецкий. Здесь он с нами будет разговаривать, я думаю, не так мягко, как там. Он спросит: "Что вы, голубчики, можете предложить? Советской стране нужны новые люди. А каких новых людей вы собираетесь нам дать?" Не думаю, чтобы он покупал у нас людей вслепую, как котов в мешке. Нам нужно как следует подготовиться. Повторяю, пока вы оборудуете помещение, дайте мне возможность съездить куда-нибудь за образцами; если не новых людей, то хотя бы до некоторой степени новых. Ведь должны же там быть какие-нибудь положительные черты, если делаются такие выдающиеся дела!

   Капелов подумал и сказал:

   - Что ж, не возражаю. Вы успеете съездить на этот самый Турксиб, а я пока постараюсь оборудовать помещение. Может быть, к тому времени приедет Кумбецкий. А как быть с прохожими, которых вы наблюдали? Ведь вы их потеряете. Может быть, их пока взять и положить в ледник?

   - Это можно. Найдем помещение, устроим в нем ледник, захватим тех, кто нам нужен, пускай полежат в леднике. А я, может быть, сразу привезу еще кое-кого с Турксиба. Тогда у нас будет разнообразный материал.

   - Хорошо, - сказал Капелов. - Однако никак не думал, что вы станете таким работящим человеком. Ведь когда я вас создал, вы высказали мысль, что работать не надо, что работающего человека никто не уважает, что для того, чтобы человека уважали, он должен очень мало работать, что он должен только приезжать в учреждения и уезжать, командовать, быть недовольным и так далее.

   - Что ж, в этом есть что-то верное. В той сложной, липкой путанице, которая должна существовать в отношениях людей, когда один человек властвует над другим, должно быть и такое отношение к труду. Это очень сложный и тонкий вопрос. Мы к нему вернемся, когда будем разрабатывать проблему авторитетности и превосходства. Что касается меня, то я действительно не думал, что так увлекусь работой. Я сейчас горю ею. И если теория, высказанная мною, когда я "родился", верна, то вы, вероятно, будете мною недовольны... Как же будет с помещением?

   - Сегодня мы едем снимать его с Машкиным. Он должен сейчас прийти.

   Действительно, минут через двадцать пришел Машкин. Вид у него был удрученный.

   - Что с вами? - спросил Капелов.

   - У меня опять неприятности. Ах, когда они уже кончатся! Я так жду помощи от вас.

   - Помощь будет, - сказал Капелов. - Скоро мы вас исследуем и установим причину вашей неавторитетности. Мне кажется, что нам удастся правильно разобраться в этом вопросе. А сейчас поедем снимать помещение для Мастерской Человеков.

   - Ладно, - сказал Машкин, - едем.

   Они поехали.

   Помещение оказалось подходящим. В нем было мнго комнат, очень большой и удобный подвал для ледника, несколько флигелей во дворе, большой сад с довольно крепким высоким забором - как будто ни о чем лучшем нельзя было и мечтать. Особенно хорошо было, что в главном здании был длинный коридор, отделявший одну анфиладу комнат от другой. Стены были крепкие, широкие. Двери большие, окна маленькие. Держать людей можно будет свободно не только в леднике в анабиозном состоянии, но и в положении узников; впрочем, не узников, а объектов для необходимых опытов.

   - Человечков сто, пожалуй, мы сможем тут держать.

   - О, да! - согласился Мурель. - Даже больше.

   - Помещения для лабораторий тоже хорошие. Есть где развернуться.

   - А как будет с решетками? Не обратят ли на себя внимание решетки на окнах?

   - Мы их сделаем внутренними, подальше от стекол, а стекла вставим матовые.

   - Совершенно верно.

   - Нет, как будто бы удачное помещение. Что ж, надо будет пока доставить сюда тех, кого вы наметили. А потом вы сможете уехать на Турксиб. Я думаю, двухтрех недель вам хватит на поездку?

   - Думаю, что хватит.

   Прежде чем отпустить Муреля, Капелов посоветовался с ним, как завлечь в Мастерскую Человеков первую партию москвичей. Группы "первых попавшихся" завлечь не трудно: можно дать объявление об экскурсии; местом встречи назначить какой-нибудь вокзал; москвичи чрезвычайно падки до всяких экскурсий; надо предложить какие-нибудь интересные условия; на вокзале, несомненно, соберутся группы людей; они будут преблагополучно привезены в помещение Мастерской и приведены в анабиозное состояние. Но как завлечь тех, кто записан Мурелем поодиночке?

   Впрочем, и это несложно: им будут разосланы повестки с приглашением на собрание или что-либо в этом роде. Они приедут и будут задержаны. Адреса их известны, Мурель их выследил, узнал, где они работают, и заблаговременно наметил способы их задержания.

   Машкин тоже обещал доставить в Мастерскую несколько человек, которые, по его мнению, нуждались в срочной переделке. Кого-то обещал доставить и приспособленец Сергей Петрович Ипатов, который разъезжал по всей Москве, делал какие-то дела и возвращался в гостиницу смертельно усталым, падал на кровать, засыпал, а утром опять исчезал раньше всех.

   Таким образом, материалом для исследований Мастерская как будто была обеспечена. Трудно сказать, в каком количестве все эти задержанные люди будут обладать положительными чертами, нужными для создания нового человека. Но этому должна была помочь намеченная поездка Муреля на один из выдающихся участков строительства.

   Брусик, двойник Капелова, приступил к работе. Ипатову был дан приказ оставить свои разъезды по Москве и помочь оборудовать Мастерскую. Он начал доставать необходимые бумажки, доставил грузы из таможни в Мастерскую. Капелов за две ночи сделал несколько людей, необходимых для черных работ в Мастерской. Мотоцкий привез лед.

   Работа спорилась. Было что-то необычайно простое в технике оборудования Мастерской.

   Через несколько дней Мастерская была оборудована, и довольно большое количество людей находилось на леднике и в разных камерах подвального помещения.

   Мурель хотел уже уехать, как вдруг явился Машкин, приезжавший, впрочем, ежедневно и активно помогавший Мастерской. На этот раз он явился особенно торжественно, в приподнятом состоянии, с новым письмом от Кумбецкого. Он сказал:

   - Я думал сегодня уже отдаться в ваше распоряжение с тем, чтобы вы меня переделали, согласно вашему обещанию, но я получил вот письмо от Кумбецкого чрезвычайно важного содержания. Он просит в срочном порядке исследовать, если Мастерская Человеков приступила к работам, насколько глубоко в крестьянине-единоличнике сидит чувство собственности. Он, видите ли, поспорил с кем-то за границей по этому вопросу, и в числе прочих доводов он оперировал и таким, что мысль о врожденном чувстве собственности является предрассудком, правда, вековым предрассудком и очень тяжким, но все же предрассудком и очень распространенным. Он утверждал, что эта пресловутая непреодолимость крестьянского собственничества не так уж непреодолима. Все зависит от экономических причин, жизненного приспособления и всяческих условий. И вот он просит исследовать нескольких крестьян-единоличников, насколько глубоко в них сидит из рода в род переходившее чувство собственности, - действительно ли это чувство так глубоко сидит в крестьянине, что его никак нельзя вытравить, а если можно, то какие требуются для этого методы в условиях переходного времени?

   - Как нам быть? - спросил Капелов, повернувшись к Мурелю.

   Мурель подумал и сказал:

   - Ну что ж, для нас тут нет ничего трудного. Крестьян-единоличников сколько угодно. Захватите нескольких и присоедините к тем, кого вам надлежит исследовать в первую очередь. Я съезжу на Турксиб и, может быть, еще на какой-нибудь участок строительства, привезу оттуда положительных людей, и, надеюсь, успешность нашей работы будет вполне обеспечена. По-моему, следовало бы написать письмо Кумбецкому, чтобы он поскорее возвращался в Москву. Он ничего не сделал для того, чтобы помочь нам, а уже дает сложные и ответственные задания. Я думаю, что теперь удобный момент для того, чтобы мы его заполучили сюда. А пока все это устроится, я успею съездить на Турксиб. У меня уже все готово для поездки.

  

   Мурель вернулся через шесть недель и привез тетрадку, чисто исписанную и очень похожую на рукопись о прохожих. Впечатления и характеристики были изложены в коротких, четких главках, снабжены заголовками и деловыми примечаниями, как и кого надо исследовать. Рукопись была озаглавлена - "Люди первой пятилетки". Вот она в полном виде.

  

   Характеристики и записи, сделанные во время специальной поездки на одия из крупнейших участков строительства первой пятилетки СССР.

  

  

   О Турксибе писали, пишут и будут писать. Это успешное и крупное достижение советского строительства требует всестороннего исследования. Но я чисто строительной его стороны не буду касаться. Моя тема - люди, живые люди, которых я видел и в пути, и на местах, разные люди, которые строят социализм.

   Что это за люди?

   Мы их видим в повседневной жизни - заросших, задерганных, вечно занятых. С портфелями, без портфелей, в рабочих блузах, в тужурках спецов (кстати, надо исследовать нескольких специалистов), на работе, на собраниях, на фабриках, в учреждениях. Они кричат, на них кричат; они обвиняют, их обвиняют; они указывают на ошибки, им указывают на ошибки. Не так-то легко разобраться, кто из них положительный тип, кто не совсем положительный и кто жулик (кстати, мы должны составить подробный список жуликов, чтобы ни одна черта их не попала в заказы на новых людей). Особенно трудно разобраться, кто в этой давке я строительной суматохе, незаметно для самого себя, стал новым человеком в кто, размахивая руками по-новому, остается целиком в старом.

  

   Но вот конкретные случай. Совершенно четкий и ясный. Турксиб. Построили. Факт! Восемь суток мы ехали туда, приехали, собственноручно щупали костыли, рельсы, шпалы. Факт! Построили. Тысяча четыреста сорок два километра!

   Кто же строил?

   Вот зарисовки живых людей, всяких людей, имеющих прямое и косвенное отношение к этому делу. Одни живут и работают там, другие приехали с нашим поездом.

   Но их не надо отделять. Это все - люди пятилетки, живые, реальные люди. Многих я даже не знаю по фамилии, и мне кажется, что это неважно. Неупоминание даже прославленных фамилий только облегчает мне работу. Я могу отметить не только индивидуальное, а то, что кажется мне наиболее характерным и типичным.

  

   Он - видный деятель, он занимает большой пост и очень известен. По национальности - казах. Говорит с сильным акцентом. Он молод, обаятелен. У него прекрасная улыбка. Во всем облике располагающее спокойствие (эти черты можно будет скопировать, когда будем делать лицо нового человека). В нем чувствуется исключительная порядочность, чистота. Повторяю, он очень известен, но у него не кружится голова от высокого положения (эту черту обязательно вставить в нового человека). В вагоне он сидит в черной рубашке, поверх которой почти по-детски красуются новые помочи. Детям заботливые матери шьют иногда такие штанишки вместе с держалками-помочами. Он говорит, застенчиво улыбаясь. Но вот разговор о Турксибе, о Казахстане, о возрождении этой страны - улыбка исчезает, вместе с нею исчезает его моложавость, эта юношеская округлость. Глаза его краснеют, губы вытягиваются, голос становится громким, интонации одухотвореннее и решительнее. Он говорит страстно, горячо. Мужественность и та целеустремленность, которой проникнуты все работающие на Турксибе и даже далеко отстоящие от непосредственной работы, излучается от него и заражает окружающих (целеустремленность исследовать в первую очередь). Но вот он кончил - и опять улыбка освещает его лицо. Он по-прежнему обаятелен, тих и моложав.

  

   По моим наблюдениям, почти каждое дело в СССР окружено препятствиями. В этом заключаются исключительные трудности строительства. Три четверти энергии обычно уходит на преодоление каких-нибудь посторонних препятствий для того, чтобы перейти к борьбе с непосредственными. Классовая борьба принимает чрезвычайно усложненные формы. Очень часто даже трудно предвидеть препятствия, которые тормозят любое дело и для преодоления которых требуются настойчивость, ясное понимание задач, революционный энтузиазм и энергия.

   Затем, ни один вид деятельности в СССР не может замыкаться в узкие специальные рамки. Воспитательная, просветительная, агитационная и пропагандистская работа сопровождает все виды деятельности и не освобождает никого. Даже когда советский работник направляется в санаторий или в дом отдыха, он и там должен проводить беседы с больными, организовывать какие-нибудь кружки, помочь чем-нибудь существенным и вообще делиться своими знаниями и своим опытом. Страна находится в периоде становления и коренной ломки. Враждебных сил всюду много. Недоразумения, неувязки, неполадки, ошибки - неизбежны, и общественная работа ни на минуту не может быть прекращена.

   По пути следования нашего поезда было много участков всевозможного строительства. Это были те же Турксибы, но в меньшей степени, разных величин и размеров. На них тоже осуществлялась пятилетка, на них тоже были свои препятствия, трудности, ошибки, горести, перегибы, недогибы. Там недосчитали, тут просчитались. Иногда на станциях собирались толпы: это рабочие приходили повидаться с крупными работниками, которые находились в нашем поезде.

  

   Вечер. Темно. Большая толпа. Поезд стоит на станции. Кто-то ядовито рассуждает о недостаче продуктов. И вот выходит из вагона он, этот самый деятель. Он говорит так спокойно, так мужественно. Его слушают очень внимательно. Раскулаченные кулаки, которые тут же разгуливают, отодвигаются на задний план и исчезают. Окончив речь (манеру говорить и спокойные интонации использовать в заказах на новых людей), он заходит в вагон и садится за карту Казахстана. Поздней ночью я выхожу на разъезде подышать свежим воздухом - в его окне не потушен свет (исследовать на работоспособность).

  

   Странная немного внешность для крупного партработника. Он похож на старого интеллигента. Серая просторная тужурка, сапоги, палка. Крепкий, твердый взгляд. Определенность и точность в движениях и очертаниях фигуры. Большая решительность (эту черту обязательно привить новому человеку). Способность преодолевать все на своем пути (тоже). В городе Алма-Ата на параде что-то сделали не так. Он сорвался с трибуны, в этой серой тужурке своей, в сапогах, с палкой, налетел на кого-то. Как запрыгали в сторону люди на лошадях! Как помчались! Очевидно, есть у него такая сила, чтобы слушались его, и это при несомненной большой личной мягкости, которая в нем тоже явно ощущается. Это - хозяин. На Айна-Булаке (поселок, где происходило торжество открытия железной дороги) он улыбался, ласково трепал кого-то по плечу. Он говорил, слушал, но во всем чувствовалось, что он хозяин, один из хозяев, решительный и властный. А хозяин он потому, что знает, чего хочет. Эта властность, целеустремленность и решительность характерны для всех работников Турксиба (обязательно исследовать).

  

   Этот - один из самых главных. Он - работяга, крикун, говорун, актер, оратор. Он ласков со всеми, внимателен, чуток и тут же орет на всех. Он все замечает, он подвижен, вездесущ. Энергия клокочет в нем.

   Говорит на какой-нибудь станциишке толпе загорелых рабочих, казахов, грабарей, землекопов, женщин и детей о костылях, о балках, о гвоздях и заклепках, а потом вдруг, раскачиваясь всем телом, орет громовым голосом о социализме, о будущем, о счастье человечества. Хватает ребенка, ставит на грузовик. Но этого ему мало - с грузовика на ящик, и кричит, что это для него, вот для этого ребенка, построена железная дорога, для него, для будущих поколений! Странно тут, в пустыне, на жалком разъездике, в поселке, где четыре землянки и три юрты, за четыре тысячи километров от Москвы, слышать огненные слова о будущем, о социализме, о лучшем уделе для человечества... Но вот выходит это у него! Выходит! (Исследовать происхождение горячности, цельности, искренности, уменья завладевать аудиторией.) Он - народный трибун! Позер! Весельчак! Сентиментальный мечтатель и суровый строитель - одновременно! (Интересная помесь, обязательно исследовать!) Он умеет мчаться на дрезине по выжженным степям и устраивать дикие скандалы визгливым голосом из-за костылей, гвоз'дей, шпал, каких-то заклепок. Но кончилось дело - он опять актер, режиссер, народный герой...

   Вот он опять расхаживает по грузовику или помосту, раскачивая руками и поводя плечами, как народный любимец, как всеобщий признанный веселый дядя-папаша...

   Вот он опять хватает мальчика-пионера и кричит ему: "Говори!" Выволакивает из толпы древнего старика и ему кричит: "Говори!"

   И старик говорит. А за ним пионер-казашонок стучит в барабан - здесь в желтых, голодных степях это единственный и поучительный театр...

   И после его речей, криков, искреннейших мечтаний о будущем и твердых приказов - работают. Как работают! Работают лучше, чем работали (составить список способов увлечения работой).

   И вот дорога готова. Говорят, что о нем с удивлением пишут во всем мире. Что ж, он заслужил это. Он строитель. Его грудь украшает орден Красного Знамени.

   Подрядчик

   Этот поменьше чином. Высокий, крепкий сибиряк. Лицо обветренное, красивое. Голос осипший. Глаза хитрые, очень хитрые, страстные, горячие. Первая мысль при взгляде на него - "подрядчик". О, этот умеет "выжать"! У такого поработаешь! У него в подчинении было 250 прокладчиков. И как прокладывали! Во всем мире, а Америке даже, в день прокладывают два с половиною километра железнодорожного пути. Два с половиною километра! А он установил новый рекорд - три с половиною! В день! И в каких условиях! Воды нет, топлива нет; топливо - саксаул, обглоданное дерево, до карикатурности выжженное и высохшее. Летом жара, чудовищная пыль, ветры, самум. Зимой ледяной холод, болезни, бегство, всевозможные недовольства. Надо воспитывать, устраивать, кормить, ублажать, внушать уважение. Но какое тут уважение! Казахи на верблюдах неудержимо хохочут - паровоз пошел по плохой насыпи и опрокинулся! Паровоз опрокинулся! Вот тебе и шайтан-арба, то есть поезд! Вот тебе и советская власть! И Турксиб! Ха-ха-ха! Ху-ху-ху! Азиатский хохот в степи! По степям и пустыням сплетня. Она передается там так же быстро, как в любом городе. Это называется "узун-кулак"-длинное ухо. Летят на низкорослых карусельных своих степных лошадках и "передают"!

   Или вдруг в ледяном зимнем степном мраке - звериный рев.

   Вы думаете - волки? Шакалы? И эти воют и заливаются каждую ночь. Но это рев человеческий. Люди выбегают из бараков, из землянок. Рабочие. В одном белье, но с ломами в руках, молотами, топорами. Что такое?! Что случилось?! "О, люди, люди! Это, оказывается, любовь... Ревность! Тут, в голодной степи, в болезнях, в холоде, во мраке заварилась любовная ревнивая склока... Девушка изменила, ушла от костылыцика к грабарю... И вот пошли все костыльщики на всех грабарей вымещать тоску и отчаяние непосильной жизни...

   И все тот же "подрядчик" должен выскакивать один против всех с револьвером.

   - Убью! - кричит он, покрывая всех отчаян ным ревом. - По местам! В бараки! Убью!

   Какая тема для "оригинальной" любовно-экзотической новеллы! Но ему не до новелл. Какие тут к черту новеллы! Надо поднимать опрокинутый паровоз. Надо прокладывать мосты через болота. Надо достать хлеба, воды, лошадей, найти людей, убедить пх, что самое важное - это постройка дороги, прокладка рельсов, шпал. "Товарищи, забудьте все ради этой цели. Ничего важнее этого нет. Вперед, товарищи!" (Исследозать силу упорства, настойчивости, пафоса.)

   У него обветренное, большое, хлопотливое, решительное, суровое, беспокойное лицо. "Подрядчик"... Да, это подрядчик. Это тип настоящего массового организатора. Но ведь подрядчик "для себя" работает. Он "выжимает" для себя. Он строит себе домик. Он зарабатывает "на стороне" где же еще зарабатывать, как не на стороне и не подрядчику?

   Но это странный подрядчик. Он получает только советскую ставку. Только всего. Никаких заработков и приработков. Никаких досочек, балочек и домиков. Ничего (исследовать с величайшей тщательностью отсутствие стяжательских мотивов в работе. Совершенно неисследованная область).

  

   Это-то уменье работать без отдыха, без отпуска, старея и седея, работать не для себя и не для "ближнего", а для дальнего, о котором писал Ленин.

   Ленин писал, что когда начнется такая работа, - начнется социализм.

   Как же внешность?

   У этого "подрядчика" старая внешность. Между тем в нем, несомненно, проявились черты нового человека. Как это случилось? (Исследовать самым тщательным образом.)

  

   Он одет с претензией на щеголеватость. В серой шляпе... В самом деле, как можно тут, в пустыне, без шляпы?.. Он молча подставляет грудь для прикрепления к ней ордена Трудового Знамени. Внешне он спокоен, но видно, что очень волнуется. У него сдвинутые брови, та же целеустремленность во всем облике, та же сосредоточенность, горячая страсть. Спина чуть согнута от работы над чертежами. Глаза, может быть, слишком хмуры. Трудно, очень трудно в этих условиях высчитывать выемки в каменных горах, прорубить тоннели, прощупывать эти проклятые пески. Ведь ошибаться нельзя.

   Один застрелился

   Один инженер застрелился только потому, что ему показалось, что он ошибся. Только показалось.

   Точность - это стихия, это не педантизм. Строить без точности нельзя. Надо быть точным. За неточность платят жизнью. Такова жестокая, слишком жестокая логика героизма. Конечно, это слишком, это нелепо, это ненужно. Но таких инженеров, наряду с вредителями, число которых уменьшается, становится с каждым годом больше (исследовать стихию точности в работе. Надо, чтобы новые люди не были скомпрометированы самоубийствами).

  

   Еще инженер. Этот удивительно вежлив. Ах, какой он вежливый! Откуда в пустыне такая вежливость?! Он не говорит - поет! Он улыбается так любезно! Так по-светски изгибается Неужели же такой умеет управлять работами? Ведь на постройках считается "хорошим тоном" орать и ругаться, даже когда выражается дружеское поощрение: "Эй вы, босяки; вшивая команда, налегай! Запузыривай!" На Турксибе тоже были и в немалом количестве специалисты по такого рода словесности. Откуда же вдруг такой вежливый? Откуда этот мягкий тон, эти учтивые движения? Впрочем, он не всегда таков. Я забрел в поселок и там случайно наткнулся на этого вежливого инженера, занятого делом. Он отдавал приказание шоферу. Он стоял перед ним в довольно изысканной позе и говорил:

   - Нет, не кто иной, а вы. Именно вам предлагаю. Вам. В два часа. Да. Не хочу слышать. Простите, ничего не хочу слышать. Вам.

   Шофер размахивал руками и говорил то, что часто говорят шоферы; нет бензина, нет масла, колеса не вертятся, мотор не работает, шины лопнули. Но вежливый инженер, по-светски полунаклонив голову, выбрасывал в него кусочки стали:

   - Лишние слова, товарищ. Никаких. В два часа. Вам предлагаю и никому другому. Вам.

   И видно было, что та великая целеустремленность, которая руководила всей стройкой, сумела нанизать на себя всякие человеческие свойства, в том числе и вежливость. Этого инженера я видел несколько раз, и всякий раз он вселял в меня повышенную и радостную бодрость (учитывая последнее, обязательно вставить черту вежливости в заказы новых людей).

   Казах-рабочий. Неужели новый человек?

   Он сидел на корточках, щурил узкие глаза и смеялся. Он нам рассказал, как мог, что закрыли где-то мечеть. Рассказывая, он смеялся, но так заразительно, так упоенно (хороший смех: скопировать игру лицевых мускулов - для образца). В рассказе его не было ничего особенного. Ну, закрыли мечеть, мало ли закрывают церквей, синагог. Закрыли и мечеть. Но он смеялся почти как грудной ребенок, из глаз его струилось невероятное упоение. Самый факт закрытия его поразил. Его смешила сама возможность того, что он, по-видимому, считал совершенно невозможным. Мы его спросили, хочет ли он молиться. Он сначала ответил, что не хочет, а потом замотал головой, что хочет. И опять рассмеялся. Белые зубы были у него здоровы, беспечны, молоды. Это был ребенок, это был новый человек (обязательно исследовать в первую очередь).

  

   Он приходил к нам пешком, приезжал на лошади, все рассказывал, что он член профсоюза. Говорил он очень плохо, через каждые несколько слов он указывал с энтузиазмом на барак, из которого выходил. Лицо у него было заросшее, черное, глаза настойчивые, отяжеленные мыслью. Он указывал на барак, говоря:

   - Такой товарищ.

   Сначала было непонятно, в чем дело. Барак был как барак.

   Перед ним, правда, чернело что-то, сидел человек. Казах указывал на него восторженно и повторял:

   - Такой товарищ.

   "Такой товарищ"

   Он оказался рабочим-партийцем. Он нехотя рассказывал мне, что занимается с этим казахом, учит его грамоте. Он был явно утомлен. Лицо его было в морщинах. Долго пришлось мне ухищряться, пока я вызвал его на разговор. Из скупых его слов я понял, сколько труда, сколько усилий, сколько крови т