Зозуля Ефим Давидович - Мастерская человеков

трукциями, с некоторыми приключилась истерика. Они перебивали друг друга длинными жалобами на загубленную жизнь.

   Обладателю тайны человекоделания стало жутко: что если и его тут будут мытарить годами, как всюду мытарят изобретателей?

   С таким открытием, как человекопочинка и человекоделание, медлить нельзя. Но эти бездушные формалисты и неискоренимые консерваторы ничего не хотят знать.

   Что делать? Правда, можно напасть на них и без особенного труда переделать. Железы консерватизма и бюрократизма не таятся в самых недрах человеческого организма, они расположены недалеко от мозжечка и продолговатого мозга, в уютной впадинке. Выкорчевать их можно обыкновенным кухонным ножом. Но так действовать нельзя. Что скажут власти? Ничего не поделаешь, надо будет терпеливо ждать прохождения открытия по всем инстанциям комитета.

   Юноши возмутились, и один из них, наиболее смелый, сказал:

   - Послушайте, уйдем отсюда. Ну их к черту! Откроем мастерскую человеков, и все. Так и назовем: "Мастерская Человеков", и начнем работать. Распределим отделы, наготовим человеческого теста и начнем выполнять заказы. Нам будут привозить умерших, будем их оживлять, разумеется, если они достойны этого, - будем делать новое тесто для заказов новых людей, а патент сам собой придет. Наплевать нам на начальство. Придет какой-нибудь представитель от городских властей - мы ему выдернем, что надо, или переделаем в одно мгновение на нужный нам лад. Чего в самом деле стесняться!..

   - Нет, - ответил обладатель величайшего открытия. - Я начальства боюсь. Начальство - это сила. Начальство - дело серьезное. Начальство умеет кромсать. У них штыки, у них войска. Правда, мы умеем зашивать прободение внутренности, нам не страшны кровавые репрессии, но, знаете, - все-таки кромсание кромсанию рознь. Начальство может обратить в порошок. Начальство все может. Нет, я начальства боюсь. Что из того, что мы можем восстанавливаться? Дома тоже можно восстановить. Однако нет более грустного зрелища, нежели развалины и пепелища. Одним словом, я высказываюсь за законное осуществление своего открытия. Мы можем, на худой конец, сделать так.

   Он привлек к себе головы юношей и тихо сказал:

   - Мы познакомимся с главными чиновниками комитета по делам изобретений, завлечем их при помощи девушек и угощения к нам домой, а там... переделаем на нужный нам лад. Они вмиг выдадут нам патент.

   Юноши согласились на это с той серьезностью и деловитостью, которая впоследствии определила стиль работ и быта первой в мире Мастерской Человеков.

  

  

   Капелов никак не мог оправиться от всего, что с ним произошло. Безмерная тоска по жене и дочери, нечеловеческая по силе жалость к ним, страшная картина их убийства стояла в памяти и жгла. Двое суток - без сна и пищи - он бродил по городу, по моргам, больницам и кладбищам и искал свою несчастную семью. Но не нашел. От нее не осталось никаких следов. Дом сгорел, а куда девались истерзанные трупы, никто не знал.

   Капелов исхудал, плохо ел, не спал. Его часто лихорадило. Часто безудержно дрожали и дергались губы и левый глаз.

   Обида - огромная обида - угнетала его. Но, кроме этой большой обиды, жгла и другая, поменьше, но всетаки тоже обида. Его глубоко оскорбило нежелание Латуна оживить его семью. Правда, вряд ли ее можно было бы найти, но ведь он отказался до поисков. Почему он так небрежно и грубо отклонил его просьбу? Разве можно так?

   Затем неприятнейший разговор о повороте головы.

   Уж раз оживил человека, так доведи дело до конца. Вот он не может повернуть голову. Кому нужно, чтобы он был лишен возможности поворачивать голову?! Это так неудобно и нелепо. Кстати, Ориноко тоже хорошенькая штучка. Полез с подхалимской речью! Ах, как тяжело зависеть от людей!.. Как тяжело!

   Правда, надо бы быть благодарным Латуну за то, что он оживил его, но все-таки семью он тоже мог бы оживить и голову тоже мог бы подправить. Это ничем не оправданная черствость со стороны Латуна. Тоска переполняла Капелова. Он часами думал над жизнью, и думы его были печальны.

   Во время поисков он пережил еще одно потрясение: он встретил своего убийцу!

   Поразительно! Зверь нисколько не изменился! На лбу его алела шишка это от лампы, но больше никаких изменений не было! Вот эти сжатые губы, будь они прокляты, этот, в общем, спокойный заурядный облик - кто бы мог подумать, что этакий тип будет резать горло человека, как ни в чем не бывало, вскрывать череп, как арбуз!.. Что происходит, в самом деле?!

   Убийца не узнал Капелова. Он прошел мимо - хорошо одетый, спокойный. Что это был за человек?

   Почему он убил его? Как он попал на его квартиру вместе с бандой погромщиков?

   Капелов, конечно, следил за ним и узнал, где он живет. Точно узнал. И записал адрес.

   О! Он придет к нему, к своему убийце. Он придет?

   Он поговорит с ним! Это будет знаменательный разговор - разговор убитого человека со своим убийцей! Такого случая нельзя упустить! Нельзя!

   Но, конечно, этого нельзя сделать сейчас. Это надо сделать осторожно, это надо сделать как следует!

   После этой встречи Капелова охватило желание писать - высказать всю боль, переполнявшую его, всю неслыханную обиду, от которой у него опускались руки и ослабели ноги.

   Когда ушел Латун со своими сподвижниками, Капелов сел за лабораторный стол, отодвинул две банки с эликсирами и написал стихотворение. Он никогда не писал стихов, но боль не укладывалась иначе, как в широкие ритмические строки, в которых так легко высказывалось то, о чем можно было только смутно думать, но для чего в обыкновенной речи не хватало слов.

   Несколько раз он прерывал письмо, так как рыдания душили его, и он рыдал громко и долго, не будучи в силах успокоиться.

   Вот что он написал:

   О, как болит душа у человека,

   Который беззащитен, как свинья, которую каждый может зарезать.

   Как больно быть ненужным,

   Быть пустой жестянкой из-под консервов, которую выбрасывают в мусорный ящик.

   Как обидно это! Как тяжело!

   Как страшно быть ненужным и ждать смерти от людей!..

   Капелов зарыдал от немыслимой жалости к себе, от страха перед непоправимой несправедливостью и ужасом человеческого равнодушия. Слезы катились из глаз неудержимо. И, не смахивая слез, он продолжал писать:

   Но кто, кто считает меня ненужным?

   Ты считаешь, что я не нужен тебе?

   Мастерская человекоа

   Ты - грязный, пьяный, глупый погромщик?! Ты?

   Кто же ты такой, чтобы считать так?! Грязный глупец! Скудоумец!

   За что ты режешь, рвешь, приводишь в негодность мои ткани?! За что ты портишь мое тело, дурак ты этакий?!

   Разве ты не знаешь,

   Что деревья на фоне домов - и днем, и вечером,

   и в сумерки, когда расцвечены окна,

   Так прекрасны, так живописны!

   Ведь. они глубоко радуют меня!

   Ведь в них безмерное количество и тонов и переходов, Ведь все это волнует меня и приятно мне!

   Понимаешь - приятно! И радостно! Мое сердце радуется!

   Понимаешь - сердце!

   Ну, зачем ты это делаешь?!

   Разве ты не знаешь радости жизни?!

   Разве ты не знаешь, как хорошо встать утром

   И видеть солнце, и белый снег,

   И даже дождь, и даже тучи - хмурые, серые, но тоже

   прекрасные в своем утверждении жизни,

   Холодный день, пасмурный

   Разве он не прекрасен?!

   Ну, я еще понимаю - убивать врага!

   Врага, который мешает большому делу!

   Я понимаю такое убийство!

   Его можно понять и оправдать!

   Я и сам убью такого!

   Я проткну его поганое тело штыком!

   Я прострелю его череп!

   Я уничтожу его, если он будет защищать черное дело!

   Я не пожалею его, если он вреден, если он мешает людям

   делать великое, радостное, нужное для всех!

   Есть вещи, за которые надо уметь нещадно бороться! Гибнуть самому и губить других!

   Есть вещи, за которые надо до конца ненавидеть!

   Но пользоваться бесправием несчастных

   И убивать их в разнузданном бесстыдстве?!

   Просто убивать??!!

   О, тысячи казней достойны такие убийцы!

   Нет места таким на земле!

   Нет места!

   На лестнице послышались шаги. Капелов положил перо и быстро спрятал в карман исписанный листок. Но никто не постучал. Шли в верхнюю квартиру.

   Он достал из кармана стихотворение, попробовал прочесть, но не мог. Он чувствовал, что опять зарыдает.

   Он встал и, как часто делал последние дни, принялся разглядывать стоявшие на подоконнике и столе различные эликсиры и препараты.

   Он глубоко задумался.

   Как жизнь сложна и в то же время до смешного проста, если уметь видеть ее истоки, - подумал он. В самом деле, вот эликсир. Жидкость в обыкновенной склянке. А что она творит! Например, человек разъярен, подавлен, возмущен. Он готов совершить самый безумный поступок, его глаза сверкают, они полны невероятной злобы, его брови сдвинуты, волосы растрепаны, рот искажен, и из него бьет слюна. Человек в таком состоянии, что бьет жену, детей, топчет ногами, не помнит себя, в остервенении уничтожает все, что попадается под руку, ломает стулья. Окружающие остолбенели. Они не знают, что делать, как успокоить мечущегося в горячке человека.

   Или человек печален, удручен. Он мучается. Не спит. Мысли гложут его. Он совершил ошибку. Что-то сделал не так. Он знает, твердо знает, что будет осужден за это. Он видит людей, которые его осудят. Он слышит их осуждающие голоса. Даже больше - он согласен с ними.

   Они должны его осудить. Его лоб покрывается испариной. Он встает ночью и ходит по комнате. Он не знает, что делать, куда деваться!

   Между тем, если влить в его кровь вот одну, самое большее две капли этой жидкости, - и картина совершенно иная: человек гуляет, насвистывает, пьет, ест. Спит, как младенец. Лицо розовое. В глазах и в помине нет черной печали, около рта нет морщин, брови не сдвинуты, отношения с людьми становятся ясными. Он не творит той чепухи, которую неизбежно натворил бы, будучи предоставлен самому себе.

   Ведь он обязательно пошел бы на телеграф и отправлял бы телеграммы! Брал бы в окошке бланки и портил бы их один за другим! На всех телеграфах, во всем мире, не скупятся на эти бланки - их дают охотно, - пожалуйста, берите, это дань человеческой нервозности, человеческому безумию, человеческой тоске, неуверенности, усталости. И он, конечно, испортил бы несколько таких бланков! Обязательно разорвал бы! А потом, отправив, наконец, телеграмму, жалел бы о ней, сомневался бы, и так до бесконечности!

   На его темени появилось бы несколько седых волос. Под глазами к сложной ткани морщинок незаметно прибавилась бы еще парочка.

   Между тем капля, одна капля, и все дело в корне меняется.

   Он пошучивает - понимаете - пошучивает над тем, что мучило его целые ночи!.. Телеграмма?!

   Он смеется - широко и удивленно; "Телеграмма? Для чего я посылал телеграмму?!"

   Одна капля!

   Капелов долго держал склянку с эликсиром. Вглядывался в нее.

   Ничего. Жидкость как жидкость. Но как ею пользоваться? Как научиться пользоваться? Ах, если бы он мог влить себе нужное количество капель!

   Есть ли смысл в его страданиях, как во всяких иных?

  

  

   Само собою вышло так, что Капелов исполнял трудные и черные работы. Правда, от них никто не отказывался. Но все-таки выходило так, что исполнял их именно он.

   После оживления он стал ощущать большой аппетит, ел больше всех и поэтому, не работая, испытывал чувство, похожее на виноватость. За работой же он заметно успокаивался, так как положение его становилось более оправданным.

   Он месил тесто, которое ему выдавал из чемодана Латун. Это тесто Латун часами разглядывал на свет, трогал языком, морщился, обливал разными жидкостями, покалывал инструментами. Иногда Латун просыпался на рассвете, подбегал, взъерошенный, к чемодану, хватал тесто, обнюхивал его, разрезал на маленькие кусочки, долго думал и опять склеивал. Иногда, глядя на тесто, он долго и оживленно разговаривал сам с собою.

   Днем же Латун ходил по делам в город. Тройка - Камилл, Ориноко и Кнупф - обычно не отставала от него.

   После шестикратного посещения комитета по делам открытий и изобретений юноши, посовещавшись, решили, что хозяин слабохарактерен. Как влить в него эликсир твердости, они еще не знали. Они только слышали от него изумительные речи о различных эликсирах, эмульсиях и всяких снадобьях, которыми они будут пользоваться в будущем.

   Поэтому они решили проявить инициативу и, не надеясь на мягкость и нерешительность хозяина, самим найти для мастерской помещение. Надо ж, в самом деле, начать работу. Материала для мастерской было достаточно: лавки были открыты. Кроме того, можно было покупать ткани на бойнях, где они стоили дешевле. Какой смысл медлить? Никакое открытие, даже самое великое, не становится действенным, если оно лежит под спудом.

   Энергичные юноши разделились и отправились в разные части города на поиски квартиры. Самым решительным и широким оказался Кнупф.

   Он наметил для Мастерской Человеков целый дом с многочисленными квартирами, пристройками, службами. Камилл удовлетворился училищем, а Ориноко пытался сговориться на окраине города с садоводами. Он хотел арендовать у них для мастерской оранжерею.

   Хозяин Мастерской Человеков выслушал и улыбнулся.

   - Вы - дети, - сказал он. - Где нам поднять такую штуку! Ведь надо выселить уйму народа. Сколько надо заплатить отступного! И, кроме того, я совсем не убежден в выгодности нашего предприятия. Кто будет покупать или заказывать у нас людей?! Ведь теперь не рабовладельческие времена. Это во-первых. Во-вторых, создание человека связано с хлопотами, с бесконечной возней.

   Это не так просто. В-третьих, если будут заказывать людей, то, надо полагать, захотят хороших, полезных, интересных. Ведь сволочей и так достаточно. А как делаются хорошие, интересные люди?.. Вы знаете, как они делаются? Я должен вам сказать правду, что гарантий я дать пока не могу. Правда, секретом делания искусственного человека я овладел вполне. Моих людей вы никак не отличите от рожденных. Но ручаться за хорошее качество тех, кого мы будем делать, - понимаете - ручаться я никак не могу. Черт его знает, как они делаются, эти хорошие люди! Есть, например, несколько железок, смысла которых я никак не постигаю. Малейший изгиб в них, и человек другой. Скажу вам по секрету, друзья мои, что это пока самое слабое место всего нашего предприятия. Боюсь, что у нас будут крупные недоразумения. Нам, скажем, закажут Хорошего человека, обладающего такими-то и такими-то качествами. Мы, разумеется, заказ примем. Раз Мастерская Человеков, так чего там! Надо принять - не так ли? Сделаем его быстро, все будет выглядеть хорошо, человек будет как человек. Он выйдет из мастерской, внешне все будет в порядке, и только мое сердце будет трепетать. Заказан хороший человек, а он, черт его знает, кем может оказаться!.. Он может дом разнести и своих заказчиков загрызть, как тигр, кто его знает! Есть в мозгу серое вещество, которое я никак не могу разгадать - для чего оно. Да не только я. Никто не может! Что мы вообще знаем о мозге человека?! Серое вещество, белое вещество... И все! А какое назначение серого вещества?! Затем, есть и в разных частях тела кусочки, которых я тоже не понимаю. Но ничего! Смущаться нечего! Я уже продумал это дело. Я буду говорить заказчикам: "Давайте, мол, образец". Вот и все! Образец! Да! Мы не боги, сами выдумывать людей не можем. Мы не боги. Мы ремесленники. Давайте образец, мы точно по образцу и сделаем. По образцу и больше никаких! Сделаем точно - и все. В самом деле, ведь мы ремесленники, а не боги! Не так ли? Но меня волнует и другой вопрос: кто нам будет заказывать? О нашей мастерской еще не знают. Пока она станет известной - пройдет немало времени. В жизни ничего быстро не делается. Чем дело проще, тем оно больше встречает препятствий и сопротивлений со стороны людей, будь они прокляты. Так что я не знаю, ребятки, как быть с квартирой. Где мы возьмем деньги?..

   - Да, - сказал Кнупф, внимательно выслушавший длинную речь хозяина. Что верно, то верно. Без денег не обойдемся. Но все-таки помещение надо снять и именно то, которое я нашел. А деньги надо заработать сейчас. Это не так трудно. Не бойтесь отсутствия разрешения. Примем несколько заказов, выполним и получим деньги.

   - А где мы найдем заказы? - спросил Латун.

   Кнупф подумал и сказал:

   - По рекомендации знакомых. Так начинают все. Самый лучший врач, которому предстоит большая практика, начинает с того, что лечит двоюродного кума своей прислуги. Стесняться тут нечего. С кого-нибудь надо же начать. Вот у меня, например, есть знакомая девица. У нее есть немного денег, она ищет жениха. Не сомневаюсь, что она закажет его у нас, если мы ей предложим. Она вполне благоразумная девица, зачем ей терять время и рисковать связью черт знает с кем. Если можно заказать жениха, она, разумеется, это сделает. Ей уже двадцать два года, она достаточно искала жениха кустарным способом. Ей это надоело. Если хотите, я даже могу привести ее сейчас.

   - Позвольте, - растерялся Латун. - Куда же вы ее приведете? Ведь нужна же какая-нибудь обстановка!

   - Никакой обстановки не надо. В вашей комнате все это можно устроить. Расставим все эти колбы, разбросаем тесто, повесим какие-нибудь зеленые занавески, пустим красноватый свет и хватит. В конце концов, она ничем не рискует. Почему ей не попытаться? Она закажет себе жениха, и, если мы ей сделаем такового, она вам с удовольствием заплатит, и мы купим квартиру. Хотите? Я поеду за ней.

   Латун пожал плечом и сказал:

   - Ладно. Поезжайте.

   Решительный Кнупф уехал и через полчаса вернулся с девушкой.

   Это была очень хорошая девушка. Все в ней было нормально и даже изящно. Она выглядела привлекательно, как все здоровые, нормальные девушки. Если бы не была известна цель ее прихода, нельзя было бы предположить, что преобладающим ее желанием было поскорее заполучить жениха. Но и в этом тоже, как известно, нет ничего предосудительного, и девушка говорила об этом открыто, располагая к себе простотой своего тона и приятной искренностью:

   - Кнупф сказал мне, что здесь можно заказать жениха. Так ли это? спросила она.

   - Да, - не без смущения ответил Латун.

   Он впервые разменивал великое открытие на объект потребления, и ему было грустно. Эту грусть испытывают все изобретатели, изобретение которых имеет практическое применение. Эдисону, вероятно, очень трудно было видеть - особенно в первый раз - какие-нибудь электрические кастрюли, явившиеся результатом применения на практике принципов использования электричества.

   Латун волновался. Волна возмущения и жалости к себе подымалась в нем. В самом деле, стоило ли изобрести такое, о чем даже не могло мечтать человечество, для того, чтобы стоять в позе приказчика перед этой девушкой и выслушивать ее заказ. Черт знает, что происходит!

   Но что же делать! Забивший со стихийной силой фонтан целебного источника распродают стаканами. Очевидно, таков закон.

   И Латун, чуть-чуть нагнувшись, как нагибается всякий продавец в сторону покупателя, ответил:

   - Да, гражданка. Пожалуйста. Это так. Вы можете заказать себе жениха. Какого именно пожелаете?

   Молодая девушка без промедления - вопрос был ею, очевидно, хорошо продуман в утренних и вечерних грезах, когда вот эти самые милые пряди волос бывали разбросаны по жаркой подушке, а большие глаза наглухо закрыты отяжелевшими веками, - ответила:

   - Знаете, я бы хотела, чтобы он был хороший.

   Затем подумала и продолжала:

   - Интересный. Хотя, знаете ли, внешность для меня не имеет особого значения.

   - Но все-таки, - галантно сказал Латун уже совсем тоном продавца в магазине, - поскольку вы заказываете себе жениха, вы можете это сделать по своему вкусу. Нам все равно, Это не будет стоить дороже.

   Ориноко,- находившийся в углу комнаты за зеленой занавеской, чуть не прыснул: Латун говорил так, как говорят о фасоне ботинок. "Торговля остается всегда торговлей", - подумал он.

   - Значит, можно заказать по своему вкусу? - спокойно спросила девушка.

   - Пожалуйста.

   - Ну, хорошо.

   И с простотой, возвышающейся, может быть, до поэзии, девушка продолжала:

   - Глаза чтобы были как василечки.

   Она провела ладонью по лбу и добавила:

   - Или как звездочки.

   И еще подумав, она продолжала:

   - Чтобы он был высокого роста. Красивый. Сильный. Чтобы с ним было хорошо-хорошо... Чтобы были поэзия и настроения...

   Еще пауза. И после напряженного, решительного размышления :

   - Чтобы был честный, благородный и чтобы хорошо зарабатывал.

   - Одну минуточку, - сказал Латун. - Я запишу все это.

   Он достал толстую книгу, предназначенную для регистрации заказов, записал все и спросил:

   - А как насчет известности? Нужно, чтобы он был знаменитым?

   - Пожалуйста. Спасибо. Можно, чтобы он был и знаменитым.

   И спокойно спросила:

   - А когда он будет готов?

   - Зайдите через недельку, - ответил Латун, не поднимая головы, склоненной над книгой.

  

  

   Ориноко, Кнупф и Камилл разбрелись по городу в поисках помещения. Все находили, что в одной комнате смешно принимать заказы и особенно изготовлять их.

   - Это совершенно невозможно! - восклицали и Ориноко и Камилл с таким видом, точно они были опытными специалистами по изготовлению людей.

   Латун отличался нерешительностью. Он явно нуждался в руководстве. Его длинные речи по всякому поводу, а часто и без повода, нисколько, по мнению юношей, не способствовали продвижению величайшего на земле открытия.

   Эти юноши были значительно современнее Латуна и меньше придавали значения формальности и законным взаимоотношениям с властями:

   - Что там думать и бояться - законы, законы! Законы сами по себе, а мы сами по себе.

   На беспокойство Латуна они отвечали уверенными репликами, что ничего им власти не сделают, что, если ждать, пока выдадут патент на изобретение, погибнет все.

   - Нам нужно помещение, - говорили они. - Неужели вам это не ясно?

   И парни энергично занимались поисками, причем Кнупф совмещал поиски помещения с вербовкой заказчиков.

   Капелов же никуда не отлучался и весьма внимательно знакомился с ремеслом искусственного человекоделания.

   Он обладал недюжинными способностями. Это сразу заметил Латун. Капелов легко разбирался в эликсирах и тканях. Его пальцы быстро и ловко нащупывали что нужно. Ноздри безошибочно разбирались в запахах. Ему не претили эти утробные животные запахи человеческого тела. Он любил запах живой человеческой крови - не той, которая зря проливается, а той, которая льется в жилах, проходит через сердце и пахнет тем, что не имеет имени, чем пахнут губы возлюбленной на рассвете, истерзанные, горячие и чуть солоноватые.

   Бывали случаи, когда в ночных работах Латуна он помогал ему чрезвычайно существенно, легко разрешая задачи, над которыми долго бился Латун.

   - Совершенно правильно, - соглашался хозяин мастерской, с удивлением посматривая на Капелова. - Вы очень способный человек. Несомненно, вы принесете пользу мастерской. Ах, надо будет исправить вашу голову, чтобы вы могли поворачивать ею во все стороны. Напомните мне как-нибудь, я это обязательно сделаю на досуге.

   Первый заказ жениха для девушки очень заинтересовал Капелова. Он оживленно высказывал свои предположения, каким должен быть этот жених:

   - Давайте сделаем нечто хорошее, - сказал он. - Эта симпатичная молодая девушка достойна хорошего жениха.

   Когда он эту же мысль высказал в присутствии Ориноко, тот съязвил:

   - Я видел, вы энергично поворачивались, чтобы получше ее разглядеть, когда она была здесь. Жаль, что вам пришлось поворачиваться всем телом, так как вам трудно поворачивать голову. Почему вы так заинтересованы в том, чтобы у нее был хороший жених?

   Капелов не нашелся, что ответить. Да он и не хотел отвечать Ориноко. Какой смысл в дешевом остроумии и огрызании! Пустое остроумие вообще отживает свой век. Для чего оно?

   - Кем бы его сделать? - спрашивал он Латуна, от смущения чересчур громким голосом и с таким видом, точно он уже исполнял множество заказов. Какой бы профессией его наделить?

   - Не знаю, - хмуро и с явным оттенком неудовольствия отвечал Латун, уж насчет этого, пожалуйста, осторожно. Кого-нибудь попроще сделайте. Прошу не забывать, что самый дорогой материал - это мозг.

   - Да! Я знаю, но ведь для такой девушки мы должны сделать уж во всяком случае интеллигентного чeловека! - в ужасе, боясь возражений и заранее не вынося их, почти закричал Капелов.

   Латун достал из своего чемодана склянку с очень густым эликсиром, потряс ею и сказал:

   - Вот это то, что нас разорит. Если будут требоваться интеллектуалы, так прямо хоть не открывай мастерской. Надо будет этой девушке дать кого-нибудь подешевле. Она хочет знаменитого, и "глаза как василечки", и прочее такое, так сделаем ей поэтишку какогонибудь, писателишку. Вероятнее всего, это ее устроит.

   - Да, но ведь она же хочет, чтобы он хорошо зарабатывал.

   - Мало ли что, - невнятно и крайне равнодушно пробормотал Латун. Зарабатывал... Он и будет зарабатывать... Как-нибудь уж придумаем что-либо.

   Капелов не возражал, но только для того, чтобы не затягивать пререканий. Решение же у него было твердое. Он хотел, чтобы первый человек, сделанный Мастерской, был более или менее хорош. Кроме того, он хотел сам выполнить заказ, без чьей бы то ни было помощи. Но как это осуществить?

   О трех парнях не могло быть и речи: они не составляли ему конкуренции. Что касается Латуна, то обойти его было не так уж трудно. Он уходил часто и был както большей частью угнетен и чем-то занят и рассеян.

   Вообще Капелов чувствовал, что его положение в Мастерской Человеков может быть основано только на непосредственной работе. Так было и в управлении чайной фирмы. Какие-то люди вертелись там вокруг хозяина, шутили, приходили на службу в хороших костюмах, рассказывали анекдоты, сохраняли независимый вид, может быть, иногда что-нибудь и делали, но, во всяком случае, не очень утруждали себя, и тем не менее очень хорошо жили. У людей бывает такая уверенность. Многие наделены каким-то особым обаянием, которое заставляет относиться к ним как к полезным и нужным людям.

   Вот тут таким обаянием пользуются Камилл, Ориноко и Кнупф. В сущности, они ничего не делают, а старику Латуну уже начинает казаться, что без них ему никак не обойтись. Кнупф даже начинает покрикивать на Латуна, Ориноко пошучивает, Камилл довольно бесцветно дуется и капризничает, и все-таки со всеми делами, которых пока, правда, немного, Латун обращается к ним.

   Нет, по-видимому, играть здесь видную роль, ничего не делая, ему, Капелову, не придется. Ему надо работать. Каждое дело строится так, что работает кто-то один, а остальные более или менее мешают или помогают немного. По-видимому, он и будет этой рабочей "деловой фигурой". Так, в конце концов, бывает всюду. Он знал, что это ему удастся. Работать он любил, а ремесло человекоделания почувствовал сразу.

   И вот, когда Капелов оставался один, он немедленно принимался за работу.

   Нельзя сказать, чтобы это было легко. .Первый опыт чуть не заставил его отказаться от дальнейших попыток посвятить себя этому опасному делу.

   Из груды купленного мяса Капелов на рассвете, в холодный ноябрьский день, стал лепить человека. Правда, он торопился, и ошибки были слишком уж грубы. Но все-таки работа продвигалась. Дыхание, кровообращение, пищевод были им вставлены правильно. Он в этом был убежден. Маленькие затруднения были с печенью, но и ее он вставил в соответствующее место. Остальные органы человека, как главные, так и второстепенные, тоже были прилажены, как надо.

   Но это все же был не человек. Это было нечто явно несуразное. Оно лежало на верстаке и ожидало эликсира жизни. Капелов последний раз пощупал сердце, осмотрел всю бесформенную глыбу, но больше возиться он не мог и, поддавшись бурному порыву великого творческого нетерпения, влил чудесный эликсир.

   Был самый разгар делового дня. С улицы доносился грохот трамвая. Гудели автомобили. С другой стороны, по лестнице, шло почти беспрерывное движение, раздавались чьи-то громкие голоса. Вообще было очень шумно, и только благодаря этому то, что произошло, не получило скандальной огласки.

   Странное существо - первый опыт Капелова - поднялось с верстака, опустило ноги-обрубки на пол и в такой позе оставалось несколько минут. Оно мало походило на человека. Многого, очень многого не рассчитал и не учел Капелов. Ему казалось, что он наделил его всем необходимым, но это было жалкое заблуждение. Это был не человек.

   Неизвестно, что это было. Один глаз, вставленный Капеловым, действовал, другой не открывался. Дара речи у несчастного существа не было. Капелов забыл об этом существеннейшем свойстве человека... Это было ужасно. Бесформенное, нелепое, как первая мысль о человеке, грубая масса, из которой скульптор только будет высекать фигуру. Одна рука у него тоже не действовала. Она неподвижно прилипла к боку. Очевидно, общая масса тела придавила ее к верстаку. Зато другая рука, пообезьяньи длинная и крепкая, свисала чуть не до пола. Ноги были слоновьи по толщине.

   Первое, что сделал Капелов, это он повернулся, чтобы взять нож. Но, увы, ножа вблизи не было, он куда-то сунул его в творческой суматохе.

   Первое явно неудачное существо жутко вглядывалось в него единственным красным глазом. Капелов замер. Он испытывал те же самые ощущения, какие ему пришлось пережить перед убийством. Было ясно, что произойдет несчастье. От такого "человека" могут исходить только сокрушающие действия. Почему неправильный человек не ласкает, а разрушает? В самом деле, раз это несовершенный человек, то почему не в сторону хороших действий, а обязательно вредных? В этом красном глазу было нечто, похожее на красивое лицо погромщика, убившего его. Очевидно, и тот, как и этот, был несовершенным человеком.

   Но что делать? Оно поднимается. Оно становится на землю. Бежать? Но бежать некуда. Надо его обезвредить. Какой ужас! Сейчас может вернуться Латун. Кроме того, это страшное существо может разбить все препараты. Оно может вырваться на улицу. Ведь кто не знает, в чем дело, тот ужаснется. Можно Представить себе, что было бы на улице, если б появилось такое человекоподобное существо. Это была бы мировая сенсация! Никогда ничего подобного еще не было.

   Капелов, обессилев от ужаса, отступил к стене. Можно сказать без преувеличения, что не только он - никто еще за время существования человечества не испытывал таких ощущений, какие выпали на долю бывшего скромного служащего чайной фирмы.

   Между тем существо надвигалось. Оно не стояло посредине комнаты около верстака. Оно приближалось к Капелову.

   Бедняга потерял сознание. Надо благодарить природу, наделившую человека этой чудесной способностью так радикально и просто отгораживаться от крупных неприятностей. Трудно сказать, что было бы с Капеловым, если бы он не потерял сознания.

   Однако он очнулся. Сознание вернулось к нему от страшного удара, полученного в голову. Капелов открыл глаза и увидел, что над ним занесена жуткая рука содеянного им страшного человека для нанесения второго удара.

   Между тем от первого удара он упал и ударился головой об пол, так что удар был двойным. Сила ударов была неслыханная. У Капелова треснул череп, как у Латуна, которого он ударил дубиной.

   Что делать? Еще один такой удар, и он не будет в состоянии сам оказать себе помощь. Он будет убит. Трудно сказать, оживит ли его во второй раз Латун...

   Что же делать?

   Говорить с первым неудачным опытом человека нельзя было: в него не вставлен дар речи и не действовали органы слуха. Может быть, стрелять в него?

   К счастью, револьвер находился поблизости. Но будет шум. Капелов ни на минуту не забывал, что мастерская нелегальна, что патента нет, и малейшая неосторожность может погубить величайшее на земле открытие. Он не забыл этого даже теперь, лежа с разбитой головой...

   С большим трудом он поднялся, прислонился спиной к стене и, сидя, выставил вперед ноги, примитивно обороняясь таким способом. Двумя ударами ему удалось несколько отодвинуть чудовище.

   Затем Капелов быстро встал, накинул своему неудачному детищу на голову электрический шлем, служащий для скрепления черепов, и пустил в него сильный ток.

   Неудачный человек, наконец, упал на верстак.

   Сам же Капелов в бессилии упал на стул и опять потерял сознание.

   Однако все обошлось благополучно. Он очнулся до прихода Латуна. Он сунул голову в заветный чемодан точно так же, как это сделал в свое время Латун, - в голубое тесто, и починил себе череп. Он незаметно разрезал первую свою неудачную работу, но все же оставил наиболее хрупкие органы, так как не отказался от мысли во второй раз сделать нечто более удачное. К великому счастью, зверь ничего не разбил, а дорогостоящий эликсир, от которого Капелов отлил немного, он, боясь нагоняя от Латуна, долил водой, как это делает, примерно, прислуга, тайно пользующаяся одеколоном хозяина...

   Прибрав в комнате, Капелов опять уселся за работу.

   Он уменьшил первое сделанное им сердце. Он придал ему красивую форму, сделал особенно эластичными его стенки и старался особенно изящно отшлифовать сердечные клапаны.

   За этим занятием застал его Латун.

   - Что вы делаете? - спросил он.

   Капелов спокойно ответил:

   - Сердце для этого поэта, для жениха нашей первой заказчицы.

   - А отчего у вас шишка на лбу?

   Латун был наблюдателен. Он внимательно осмотрелся и заметил следы нарочитой уборки. В углу лежали груды того, что еще недавно было человекообразным существом. В воздухе было что-то определенно беспокойное, что бывает после крупных драк. Верстак был тоже сдвинут.

   - Что здесь произошло? - спросил хозяин мастерской. - По-видимому, вы пытались кого-то сделать?

   Капелов, чувствовавший после перенесения бедствий определенное тяготение к правдивости, хотел уже было рассказать хозяину о мрачном существе, жертвой которого он едва не стал, но воздержался. Старик ни за что не простил бы бесполезной траты ценнейшего жизненного эликсира. Этот эликсир и еще один - эликсир интеллектуальности - Латун берег со скупостью, превосходящей все самые высокие виды этой человеческой страсти. Относительно мозга Капелов не боялся. Он почти не затратил его при создании чудовища.

   - Смотрите, - строго сказал Латун. - Если человек сделан неумело, он страшен. Имейте это в виду: нет более опасного и гнусного существа, чем неправильный человек. Берегитесь! Никакой зверь так не опасен! А сделать человека правильно очень трудно, хотя теоретически это вполне возможно. Но без опыта вы можете вообще натворить ужасное. Главное, это будет полной неожиданностью. У него может быть приятное, располагающее лицо, вы можете испытывать к нему доверие, но если чтонибудь в нем неправильно, он вас поразит лицемерием, злобой, чудовищной завистью, бессердечием и такой жестокостью, которую, повторяю, вряд ли знает хищный зверь. В жизни неправильных людей рождают обстоятельства, условия воспитания, окружения, среды, класса. Огромную роль играет, разумеется, и наследственность. Наши люди, то есть те, которых мы будем выпускать, ничем, конечно, не будут отличаться от настоящих - материал такой же, - следовательно, и законы влияния на него окружающей обстановки те же. Но, кроме того, он может быть неправильным еще по техническим причинам. Имейте в виду, мы можем погибнуть совершенно неожиданно. Берегитесь. Нет ничего опаснее неправильных людей. Жизнь и так полна ими. Тюрьмы и каторги содержат только ничтожную часть, причем попавшую случайно.

   - Нет, ничего не произошло, - сказал Капелов. - Шишка на лбу - это оттого, что я упал. Это действительно случилось со мной. А больше ничего не произошло. Вы спрашиваете, почему сердце изящное? Так вы же велели сделать поэта. Уж как-никак, а сердце поэта надо сделать поделикатнее.

   - Ну ладно, деликатности мне не жалко. Только, пожалуйста, экономьте материал. Я вас предупреждаю: выгоню без разговоров, если будете зря тратить материал. Имейте в виду это раз и навсегда. Ну, давайте сделаем поэта.

   Латун снял пиджак, закатал рукава рубашки и подошел к верстаку.

   Капелов замер: ведь жениха для милой девушки хотел сделать он. Он хотел вложить в него всю нежность убитого и воскрешенного человека. Он хотел вложить в него всю свою тоску по жене и своей незабываемой дочери, зверски убитой погромщиками. Ах, что такое человеческая черствость! Он просил Латуна об их воскрешении тогда, когда это еще было возможно. Что стоило этому человеку воскресить несчастную женщину и ее дочь! Но люди остаются людьми. Он не захотел этого сделать. Не захотел. Тяжело зависеть от людей. Очень тяжело.

   Капелов в отчаянии посмотрел на Латуна: неужели он сам сделает первого человека и не даст возможности это сделать ему, Капелову?

  

  

   Совершенно не понимая, как это получилось, Капелов вдруг начал смело и правдоподобно врать Латуну.

   - Знаете, - сказал он, - в ваше отсутствие сюда приходила заказчица. Ведь неделя прошла. Она приходила осведомиться о своем заказе. Но не это явилось главной причиной ее прихода.

   - А что?

   - Она, видите ли, беспокоится, сделаем ли мы ей то, что ей нужно.

   Латун рассердился:

   - Вы не должны были говорить с ней об этом. Вообще я стал замечать, что вы слишком много себе позволяете! Старая история - когда даешь человеку ход, он начинает забываться и лезть на голову! Я должен говорить с заказчиками, а не вы. Понимаете - я! Вы не смеете! Это не вашего ума дело!

   Капелов почувствовал острейший укол обиды! Но мог ли он обидеться на Латуна, человека, который его воскресил? Есть же, в конце концов, какие-то нормы признательности... Есть же предел и для самой черной человеческой неблагодарности... И он кротко сказал:

   - Я и не думал с ней говорить. Я сказал: "Поговорите, пожалуйста, с хозяином Мастерской Человеков".

   Так я сказал ей.

   Латуп несколько успокоился.

   - Ну и что же? - хмуро спросил он.

   - Я только сказал это. Больше ничего. Затем на вопрос, почему не готов ее жених, я ответил, что у нас очень много заказов, что мы завалены работой и не успели.

   Это еще больше