Зотов Рафаил Михайлович - Два брата, или Москва в 1812 году

ое, и манускрипт укладывался под подушку.

   Чтоб не наскучить читателям беспрестанными остановками, какие встречал ежедневно Саша, мы поместим лучше сряду весь журнал. Эпизодически же происшествия, случившиеся с Сашею у Ивана Васильевича, мы расскажем после.

  

  

   Удивительное дело! Я очень влюблен в эту Варю Зорову,- а мне страшно говорить ей нежности. Хотя я по всему вижу, что она их ждет, требует, но после происшествия с Лизой Вельской я сделался гораздо осторожнее. Того и смотрю, что мне скажут - женись! Нет! Я подожду брата. Посмотрю, как-то он выпутается из этой бездны премудрости.

   Пять дней я не принимался за журнал. Уж не надоедает ли он мне, неужели я такой непостоянный человек, что не могу ничем серьезно заняться? Я очень доволен собою. Только, разбирая строго это самодовольное чувство, иногда приходит в голову, что все это одна молодость и легкомыслие... У меня пропасть друзей,- но в самом-то деле нет ни одного друга, нет существа, на которое я мог бы положиться, которое решилось бы для меня на все жертвы. Потом есть у меня множество премилых девушек, за которыми я волочусь, которым твержу заученные фразы, перед которыми готов стоять целые часы на коленях, чтоб получить один поцелуй,- но если б хоть одной из них вздумалось, как Лизе Вельской, предложить мне себя в жены, я убежал бы. Что ж все это значит? Дружба! любовь! Ведь это не пустые слова... Нет! я чувствую, что мне все-таки недостает и друга и любви... Но где ж их взять? как отыскать? чем приобресть? Когда подумаешь серьезно, так поневоле придет в голову мысль, что едва ли не сам я виноват, что у меня нет ни того, ни другого. Кто всех равно любит, тот почти никого не любит! Кто сам ни к кому не привязан на жизнь и смерть, тот и не стоит ничьей привязанности. Значит, это я! Очень печальная мысль. Надобно об этом подумать серьезно.

  

   Вот новость! вот презабавный случай. Вчера звали меня на вечер к князю А. Он часто бывает у Громина, но никогда не обращал на меня внимания, хоть я и очень усердно услуживал ему. Только с тех пор, как я был в собрании у императрицы, он изредка говорил мне: здравствуйте, г. Зембин, а вчера наконец даже удостоил сказать: bonjour Mr. Zembine! и потом, обратясь к Громину, прибавил: что вы его никогда не привезете ко мне? Вот хоть завтра пожалуйте! Нам нужны танцоры, а такой ловкий человек... Громин дал за меня слово, а я, разумеется, раскланялся, расшаркался и несколько раз повторял: â vos ordres, mon Prince! {В вашем распоряжении, князь!(фр.)} Таким образом, я сегодня и отправился с моим генералом. Народу бездна! Огонь и золото ослепляли глаза, шарканье оглушало, от комплиментов вяли уши, от красавиц разбегались глаза, от тесноты трещали ребра, от танцев не слышно было ног под собою... И прелесть и ужас! Я уже привык к этим праздникам, но у князя все было в огромном размере... и все церемонно донельзя. Неужто здесь думают веселиться, в этой толпе, важно расхаживающей на ходулях этикета и самолюбия? к чему весь этот вечер? зачем собрались все эти люди?.. Если мне будет время, я когда-нибудь напишу об этом длинную статью, в которой поумничаю вдоволь, а теперь некогда.

   Хозяин меня заметил и, взяв за руку, подвел даже к княгине и рекомендовал. Она кивнула мне очень важно, однако же осмотрела очень ласково с головы до ног. Когда же я уходил, то явственно слышал, что она сказала мужу: il n'est pas mal.

   Потом заставили меня танцевать. Я знал, что в подобных собраниях танцуют не для удовольствия, а напоказ. Это просто работа; я очень чинно выделывал все па и очень ловко соблюдал все правила танцевального этикета. Около меня собрался кружок зрителей, и все расхваливали меня очень хладнокровно, как хорошего английского бегуна. Мое искусство имело очень выгодные последствия. Сама хозяйка ангажировала меня на следующий танец, и я с честью выдержал это вторичное испытание. Только все гости осыпали похвалами, разумеется, не меня, а княгиню, а я подтвердил всеобщее мнение, осмелясь сказать его ее сиятельству. Мой комплимент был принят очень милостиво, и с той минуты меня замучили. Хорошо еще, что у меня очень усердные ноги и неизменные силы. Я перетанцевал со всеми и от всех получил приглашения. Наконец произошел интервал, и мне позволили отдохнуть. Пошли смотреть фейерверк, а я пошел по залам смотреть на прочие фигуры гостей. В других комнатах гости занимались картами. Это одно из тех наслаждений человеческой жизни, которое, как любовь, сравнивает все состояние и которое заставляет забыть все человечество и природу. Может быть, придя в известные лета, я тоже полюблю это занятие, но, признаюсь, я питаю какое-то отвращение от карт... Я с любопытством смотрел на эти зеленые столы, около которых сидели люди с глубокомысленными физиономиями. Каждый углублен был в созерцание бумажных четырехугольничков, как будто в рассматривание заветных тайн природы. В это время в саду, перед самыми окнами игорной залы, горел, блистал, трещал, кружился чудесный фейерверк, а они, эти картежные алгебраисты, не удостоили ни разу и взглянуть на него. Кажется, если б случилось и землетрясение, они попросили бы окончить сперва свою пульку, чтоб заняться потом своею безопасностию... Я, однако, зафилософствовался о картах, а мне еще много остается написать и рассказать. Обходя все эти столы, я нашел своего доброго генерала. Ему кто-то рассказал о моих бальных успехах, и он, взяв меня за руку, сказал, что я далеко пойду в свете! (как будто, кроме танцев, ничего в нем и не надобно!). Я поблагодарил его и пошел было далее... Вдруг вопрос одного из лиц, игравших с Громиным, остановил меня.

   - Как вы назвали этого молодого человека? - спросил он у Громина.

   - Зембин, мой адъютант и славный малый,- отвечал мой генерал.

   - Я очень хорошо знаком с одним Зембиным; тоже молодой человек... Иван Григорьевич.

   - Это мой брат,- отвечал я, подойдя к говорившему.

   - А! в самом деле! очень рад! что ж это он меня не познакомил с вами?.. Сидя здесь за картами, я о вас так много хорошего наслышался... к вашему генералу поминутно приходили и расхваливали вас... Называли, правда, Зембина... но я знал, что моего знакомца здесь нет, так и не расспрашивал... Теперь только, взглянув на вас, заметил какое-то родственное сходство и решился узнать... Пожалуйте, прошу познакомиться... Я человек заезжий, москвич, провинциал... Мы люди простые, но радушные... Вы, верно, нас полюбите...

   - Помилуйте! Я поставлю себе за честь заслужить,- и прочее, что в этих случаях говорится... Дело кончилось тем, что я обязался к нему явиться завтра... Кто же это? Это был граф Туров! Вот удивится завтра мой брат, увидя меня у своего будущего тестя!

   Я отошел от них и долго думал о странном стечении обстоятельств... Почему именно меня пригласил к себе князь? почему случился тут и этот граф Туров? почему он именно сидел за одним столом с Громиным, к которому я должен был подойти? Сиди он с другими, я целый год ходил бы мимо и не узнал об его существовании... Впрочем, мне физиономия его понравилась. Что-то доброе, патриархальное... Я непременно поеду к нему... Но мои похождения еще не все. Важнейшее остается.

   Все возвратились с фейерверка и решились еще протанцевать до ужина. Я было ускользнул и ушел опять в игорную залу, но меня отыскали и потащили; княгиня велела мне опять танцевать и назначила даму. Я повиновался. Во время этих танцев я заметил молодую девушку, не очень блистательно одетую, но довольно недурную собою, которая очень пристально на меня посматривала. Это всегда очень лестно для самолюбия молодого мужчины. Я, с моей стороны, раза два тоже отпустил ей пламенные взгляды и с некоторою досадою видел, что она не только на них не отвечает, но, кажется, и не замечает. Когда же я не смотрел на нее, то она украдкою опять на меня поглядывала. Это подстрекнуло мое любопытство. По окончании танца я следил за нею глазами и увидел, что она идет в игорную залу. Я за нею. И что же? Она подошла к тому столу, где был Громин и Туров, поцеловала графа и жаловалась, что очень жарко. Я подошел к Громину и рассказал о последних танцах. Это его, конечно, не интересовало. Но у меня была другая цель, и я тотчас же достиг ее. Граф Туров, увидя меня, вскричал:

   - А! вы опять здесь! очень кстати! Вот прошу познакомиться и с моею дочерью,- тут он меня отрекомендовал ей, как нового знакомца и брата ежедневного их гостя.

   - Я уж узнала об этом, папа,- сказала она.- Я услышала фамилию Григория Григорьевича, увидела фамильное его сходство и спросила... Мне все рассказали...

   - Сейчас видна девушка... Любопытство - ваша первая добродетель... Ну, да я рад... Вот тебе кавалер для танцев... Брат его такой степенный человек, что не любит ни балов, ни танцев. Это имеет свою хорошую сторону, но не всегда...

   После этого мы отправились вместе с нею в танцевальную залу; я ангажировал ее, и все бросились смотреть на нас. Конечно, знатные дамы, которые до этой минуты удостоивали танцевать со мною, с сомнительным видом осматривали мою графиню с ног до головы, но по окончании танца сделали нам, однако, несколько комплиментов. Вскоре пошли ужинать, и я предложил графине мою руку. Она равнодушно приняла ее и, когда я ей откланивался, сказала мне: до завтра!

   После ужина еще были танцы, но Туров уж уехал с дочерью. Вот наконец я воротился с бала и едва слышу под собою ноги; кажется, целые сутки буду спать... А все-таки хотелось записать все, что случилось... Однако же сон не на шутку клонит... Что-то будет завтра?

  

   Я опять целые пять дней не писал своего журнала... Отчего это? И сам не знаю... Прошлый раз я остановился на визите, который мне надобно было сделать графу Турову. Ну что ж? я был, и, кроме самого старика, все прочее показалось мне очень скучным. Брат мой как с облаков упал, увидя меня, но когда я ему вместе с графом рассказал о бале, бывшем накануне, то он успокоился. Молодая графиня вышла только к обеду, и брат тотчас же завладел ею. Меня приняла она очень холодно и церемонно... тем лучше. Я занялся разговором со стариком и почти не смотрел на нее. Она сидела подле брата и так равнодушно с ним разговаривала, что можно бы было подумать, что они давно женаты. Презабавная будет пара! Мне даже жаль брата. Он холоден, важен, серьезен, но это одна наружность, одни принятые правила, а внутри, я знаю, что он сильно и глубоко чувствует. Если он ее действительно полюбит, то я ему предсказываю очень жалкую участь. Он не растопит этой льдины, а разве себя вконец заморозит... Ну, да это не мое дело. Я полюбил старика и буду часто к нему ездить.

   Вот я уж с тех пор еще два раза был и, кажется, тоже понравился старику... Он, правда, слишком много мне рассказывает о своем процессе, но как быть, надобно всегда с терпением слушать рассказы стариков.

   Все эти дни я делал тоже визиты тем знатным дамам, которые со мною танцевали на последнем бале. Все они очень милы, ласковы, и взгляды их много обещают... Но я боюсь потерять Варю Зорову... Она, кажется, меня ревнует. Она слышала о моих бальных успехах и с тех пор немножко на меня дуется. Она даже иронически сказала мне, что я уже, вероятно, не захочу теперь опустить взоры свои до нее... Неужели она в самом деле в меня влюблена! Чтоб мне и тут не попасть, как с Вельской.

  

   Опять я был во дворце. Был бал по случаю тезоименитства внука императрицы, и я был в числе приглашенных. Это редкая милость. Я опять обязан ею Громину... Он же мне сказал, будто дамы, с которыми я танцевал у князя, расславили меня у двора. Как бы то ни было, но я был самым счастливым человеком. Со мною опять говорила императрица; чувства мои слишком полны... Я не в силах описать их.

  

   Сегодня был опять у Турова. Он уж слышал о моем счастии на придворном бале и дружески был рад. Я ожидал, что хладнокровная моя belle soeur будет у меня расспрашивать о танцах при дворе. Не тут-то было! Она даже не спросила меня, весело ли мне было. Конечно, брат Иван беспрестанно с нею... но она и с ним не говорливее. Что за автомат!

   Родятся же подобные существа.

  

   По просьбе Турова должен был я провести у него целый день. У него были гости, и он мне откровенно признался, что хочет меня им показать. Хоть и не очень лестно быть, как французы называют, une bête curieuse, но для доброго старика я рад все сделать. Собрание было не блистательное. Все деловые люди... Все толковали о процессе Турова и, сколько я мог понять запутанные фразы этих господ, дело его идет плохо. Жаль старика! А милая дочка? Она сегодня была понаряднее обыкновенного и для гостей, кажется, развернулась... Со всеми разговаривает, шутит, любезничает... Я ее не узнал. Впрочем, догадываюсь, в чем дело. Меня почитала она не гостем, а будущим родственником, перед которым не нужно принимать на себя маску. Тем лучше! Так при мне она была в настоящем своем виде... Признаюсь, самая бедная натура... Искусство гораздо лучше. На месте брата я попросил бы ее всю жизнь притворяться.

   Вечер кончился очень скучно. Все дельцы сели за карты и даже усадили моего брата. Я остался один с любезным автоматом и наперед знал свою участь... Впрочем, она и для меня решилась сделать маленькое усилие... Занялась со мною музыкой, и мы кое-как протянули часа два... Я и сам был не очень любезен. Рад, рад, как пришел брат, окончив свою игру. Сдав ему с рук на руки графиню, я откланялся и уехал.

   Что за чудеса со мною делаются! Я сделался стряпчим. Даже самому смешно. А делать нечего,- все для милого старика. Посмотрим, что-то я сделаю.

  

   Я уже был у княгини А. Она очень ласково меня приняла и обо всем расспрашивала. Кое-как высказал ей, что имею до нее важную просьбу,- и подал записку. Жаль, что я в эту минуту не мог видеть в зеркале лица своего... Верно, у меня была преглупая фигура. Я думал, что княгиня отделает меня всею своею важностию; я уже посматривал на дверь, в которую мне надобно было ретироваться. Каково же было мое удивление, когда она очень ласково отвечала: "Хорошо! оставьте у меня записку и заезжайте послезавтра; я вам скажу, могу ли я вам в чем помочь".

   Я от радости бросился целовать руки ее, и она этим не оскорбилась, а сказала:

   - У этого графа очень миленькая дочь...

   Тогда я ей откровенно объяснил тайные планы моего брата.

   - Вот что: - сказала княгиня, внимательно выслушав мой рассказ.- А я думала, что вы за себя хлопочете. Вы ведь с нею танцевали у меня на бале?

   Я рассказал ей нечаянность моего знакомства. Она была очень довольна моею откровенностью, позволила еще раз поцеловать свою руку и отпустила меня, сказав: до послезавтра. Туров был обрадован, когда я ему рассказал все (разумеется, кроме планов брата). Он со слезами на глазах благодарил меня. А за что? Увидим! На третий день я опять отправился к княгине. Она меня приняла в своем будуаре и была очень мила. Приехав за делом, я чуть было не забыл о нем, глядя на прелестный ее неглиже.

   - Поговоримте сперва о делах,- сказала она, улыбаясь самым прелестным образом.- Вот ваша записка. Она переделана и переписана. Вы взялись за очень мудреное дело... Но, кажется, есть еще средство поправить его. Вот вам записка от меня к графине Д.; поезжайте от меня прямо к ней и велите сказать, что я вас прислала. Она у вас возьмет вашу записку и назначит, когда явиться за ответом. Будьте с нею смелее. Застенчивость - всегда худая рекомендация просьбе. Она очень любезная женщина и имеет много веса. Если найдете в ней какие-нибудь причуды, то повинуйтесь им. Это будет верный выигрыш.

   Тут она протянула мне ручку, и я, поцеловав ее, хотел откланяться; но она меня удержала, сказав, что теперь рано и что не прежде как через час я могу ехать к графине, а до тех пор чтоб я остался у нее.

   Этот час пролетел как миг... Княгиня была такая милая и снисходительная женщина.

   Я просто влюблен в нее...

   Через час я уже был у графини Д. Меня не скоро допустили. Я должен был отдать сперва письмо, и тогда уж меня позвали. Я уже видел эту графиню оба раза на бале, но, разумеется, издали... Впрочем, она меня узнала и, потребовав мою записку, начала читать ее про себя, поглядывая на меня изредка самым инквизиторским образом. Я, разумеется, тоже ее рассматривал со вниманием, помня совет княгини А. Через несколько минут графиня вступила со мною в разговор. Я старался отвечать как можно смелее и не раз заставлял ее улыбаться.

   - Очень рада... Теперь мне некогда. Я поговорю о вашем деле с кем следует... Приезжайте ко мне послезавтра... Я буду свободнее, и мы поговорим. Adieu!

   Туров еще больше обрадовался, узнавши о моей поездке. Он беспрестанно обнимал меня. Даже брат благодарил меня. Одна ледяная Вера Николаевна не сказала мне ни слова. Ну, да я и не занимаюсь ею.

  

   Дело Турова принимает прекрасный оборот. Я являлся опять к княгине и получил много надежд... Душевно рад за доброго Турова, а вместе с тем и за себя.

   На следующий день я был опять у графини. На этот раз меня тотчас приняли.

   - Виделись ли вы с княгинею А.?..- спросила она рассеянно.

   - Я вчера был у нее.

   - Нравится ли вам она?..

   Я чуть было не сконфузился при этом неожиданном вопросе, однако вспомнил данные мне советы и смело отвечал, что когда шел к графине, то почитал княгиню А. самою прелестною женщиною. Графиня улыбнулась несколько насмешливо и посмотрела на меня с ног до головы.

   - Говорила она о вашем деле?

   - Она мне подала много надежд, но, чтоб превратить их в уверенность, послала к вашему сиятельству...

   Взгляд, брошенный на меня графинею при этом слове, чуть было не сбил меня с толку... Мне кажется, я не сказал никакой глупости.

   - Не ее ли слова вы повторяете?-спросила она, несколько покраснев.

   - Наверное не помню,- отвечал я, оробев...- Могу только уверить вас, что говорю всегда по внушению своего сердца...

   После этого начался между нами разговор, который я не слишком помню, да в котором и не было особенной важности. Я только нашел, что графиня самая странная, причудливая и, однако ж, любезная женщина... Она меня часто конфузила своими вопросами, но я не ходил в карман за ответами.

  

   Говорят, что все на свете суета сует! Нет! я так думаю напротив, что удивление удивлений! Дело Турова тянулось восемь лет. Почти два года прожил он в Петербурге и в ту минуту, как, употребя всевозможные усилия, чтоб довести его до окончания, проиграть свой процесс и половину имения, вдруг в две недели успел выиграть это дело. Да, выиграть! Дело Турова выиграно! И не по суду, а по мировой, которую ему прислал его противник. Туров с ума сходит от радости... Он не знает, как меня... Я его избавитель, благодетель... Брат мой тоже в восторге... и сам милый автомат сказал мне несколько трогательных слов... как это все сделалось, право, не знаю. Всего меньше, разумеется, участвовал я в этом подвиге, а меня всех более благодарят. Моя милая княгиня и причудница графиня не хотят и слышать о благодарности Турова, который хотел было им сделать визиты.

   Теперь свадьба брата, верно, подвинется. Я думаю, что в его нерешительности очень много участвовала тяжба Турова. Теперь Верочка сделалась развязнее и говорливее. Княгиня А. и графиня Д. все подсмеиваются над моим бескорыстием и спрашивают, какую награду я получил от ледяной красавицы. Право, они смешат меня. Уж не потребовать ли мне поцелуя? Боже сохрани! Она, пожалуй, согласится из благодарности и официально подставит мне свою щечку. Очень лестно! Нет! Я ничего не хочу.

  

   Боже мой, какой неожиданный случай... Вот чем кончаются все наши расчеты, планы, надежды! Эти турки не могут сидеть смирно в своих гаремах. Очень нужно им объявлять войну России! Ведь прибьют их, да и только. И я, и брат должны отправиться в поход. В поход! Брат уж собирается, а я еще проживу недели две с моим генералом. Как быть! Хоть это время погулять.

  

  

   Бедный брат уехал... а я!.. Стыдно сказать... Похож ли я на русского дворянина? Что я буду теперь делать?., самому странно, досадно и непонятно. Какая будет теперь цель моей жизни или моих занятий!.. Все люди жалуются, что жизнь коротка, а не знают, что, от скуки делать, и изобретают тысячи средств, чтоб убивать время, и рады-рады, если им это удается... Я это по себе знаю... Смертельная скука!.. Я, кажется, провожу время самым веселым образом. Все мне завидуют... Экой счастливец! говорят мне... а, кажется, я со всяким поменялся бы.

   Впрочем, может быть, это - общее свойство человеческой натуры. Что бы мы ни делали, чем бы мы ни наслаждались, все нам наскучит, мы всем недовольны. Странные мы существа!

   Визиты, балы, карты, театры, все наши занятия не для того ли придуманы, чтоб только провести время... Провести время... Какое выражение! Обмануть время! И после этого мы жалуемся, что жизнь коротка! И после этого ищем чего-то, добиваемся...

  

   Я всякий день теперь у Турова. Это осталось мне единственным утешением. Добрый старик понимает мои чувства и сожалеет обо мне, но и он советует мне покориться. Впрочем, я довольно весело провожу время... Я очень хорошо принят в самом высшем кругу и даже был на днях в Царском Селе. Об этом надобно бы было написать несколько страниц... Но на меня напала какая-то лень. Да и где ж мне описать это волшебное жилище величайшей из цариц!.. Чудо, да и только! А она сама. О! она выше всяких слов! Мне велено ездить туда каждую неделю, по субботам, когда бывает большое собрание и танцы. Графиня живет в Царском Селе и велела мне три раза в неделю быть у себя. У нее в эти дни вечера. Княгиня осталась в городе, и у нее я бываю всякий день. Это добрейшая и любезнейшая женщина!

  

   Я писал к брату... рассказал ему, по какому случаю должен был остаться, пусть он побранит меня.

   Всякую свободную минуту провожу я у Турова. Он меня любит, как сына... да и хладнокровная его Верочка видит во мне брата. Она привыкла меня видеть, как домашнюю мебель. Я думал, что она будет очень грустить об отъезде брата... Ничуть! Бедный Иван прощался с нею со слезами на глазах, а она... пожелала ему счастливого пути. Теперь я всякий день напоминаю ей о нем, но она не вздумала ни разу и покраснеть от моих намеков, очень равнодушно говорит о нем и просит написать ему поклон. Насилу уж отец принудил ее приписать к нему два слова. Она это исполнила очень спокойно и только сказала, что боится сделать орфографическую ошибку.

  

   Целую неделю провел я в Царском Селе. Все праздники. Особливо 29 числа в тезоименитство наследника - обед, бал, фейерверк, катанье... Голова кружится... И княгиня была в то время там. Насилу вырвался в Петербург и, разумеется, прямо полетел к своему доброму старику Турову. Он меня встретил с отверстыми объятиями, а Верочка с какою-то ужимкою. Отец на нее жалуется, что она все скучна и молчалива. Неужели в сердце ее таится какое-нибудь чувство? Это было бы удивительно. Постараюсь добиться и тотчас же напишу к брату, обрадую его...

  

   Туров уговорил меня в загородной поездке в Ораниенбаум en petite société {В небольшой компании (фр.).}... Мы два дня гуляли... Я постоянно следовал за нашим милым автоматом и старался расшевелить ее сердце... Были минуты, в которые мне казалось, что глаза ее одушевлялись каким-то таинственным огнем... Я тотчас же заговаривал о брате, но она становилась по-прежнему грустна и холодна. Что за странная девушка!.. На закате солнца, великолепно спускающегося в волны Финского залива, мы сидели с нею на горе, с которой видна была прелестнейшая картина. У ног наших шум моря, которое огромным прибоем ударялось в печальный берег, вдали белокрылые корабли, которые с вечерним попутным ветром несли в столицу севера роскошные произведения юга, а там, на краю пылающего запада, диск царя светил, омываемый волнами Балтики, которые как будто бы хотели прохладить его после утомительного дневного пути; за ними тихо выплывала луна и, подобно завистнику, с досадою взирающему на доблести своего предместника, казалось, ускоряла минуту погребения солнца. Все это составляло такое чудесное зрелище, от которого, кажется, пришли бы в восторг и шпицбергенские белые медведи. Я пустился в поэзию, одушевился, рассыпался... а она! Устремя на минуту голубые глаза свои на меня, она внимательно ловила слова мои, но потом опустила голову и замолчала. Я наконец увидел, что проповедую в пустыне.

   - Что с вами? - спросил я, взяв ее за руку.

   Она вздрогнула, вырвала свою руку, вскочила и быстро спустилась к отцу и прочей компании. Странная девушка! Кажется, я ничего не узнаю и мне нечем будет порадовать брата.

  

   Княгиня очень смеялась над моею романическою прогулкою. Она меня предостерегает от Верочки... "Тихие воды глубоки,- говорит она по немецкой пословице.- Не верьте этому мнимому равнодушию. Оно опасно. Кто знает, может быть, она и влюблена".

   - Помилуйте, княгиня! Я, верно бы, подкараулил хоть малейшую примету ее чувств... Я ей сто раз заговаривал о брате...

   - Да кто вам сказал, что она его любит... Я уверяю, что она о нем и не думает.

   - Ну, как у них никого больше не бывает...

   Княгиня задумалась и потом переменила разговор. Я видел, что у нее какие-то мысли в голове.

   - Что с вами? - спросил я.

   Она покачала головою и не отвечала. Я стал настаивать, просить, умолять.

   - Послушайте,- сказала она наконец.- Вы просто ребенок, ребенок избалованный и совершенно беспечный. Я гораздо лучше вас знаю сердце человеческое. Знаете ли, что вы до сих пор не любили? Да, не любили. Не возражайте мне. Вы не поймете, не убедите меня в противном. Но скоро пробьет и ваш час. К лучшему ли это будет для вас, не знаю, но какое-то предчувствие говорит мне, что первая ваша страсть будет и последнею. Вы будете несчастны.

   - Боже мой! вы меня пугаете,- отвечал я с притворным смехом, чувствуя, что какой-то холод пробежал по жилам моим.

   - Вы смеетесь,- сказала она и устремила на меня проницательные свои взоры.- О! вы меня очень хорошо понимаете. Все это еще неясно, сбивчиво в нашем воображении. Это еще тлеющая искра. Но скоро из нее вспыхнет огонь, который охватит все ваше существо, всю жизнь, всю будущность. Бедный молодой человек, теперь вы побледнели...

   - Что значат слова ваши? Растолкуйте мне, ради бога!..

   - Нет, оставим этот разговор!.. Указать вам эту бездну - значит ускорить ваше падение... А может быть, я и ошибаюсь...

   Что было отвечать? Я расцеловал руки этой несравненной женщины, а она, глядя на меня, улыбалась. Долго я думал о значении слов ее и предсказаний. Она говорит, что я еще не любил... Но если я в самом деле так неопытен! Это, правда, не очень лестно для моего самолюбия, однако же я принужден сознаться, что все эти люди беспрестанно угадывают мои самые сокровенные мысли, а я никогда не мог узнать. Я не любил! Эта мысль волнует меня и беспокоит... Что, если они правы! А я уж однажды думал об этом... У меня нет друга. Меня никто не любит.

  

   Со мною делается что-то странное, а все это княгиня! Все ее слова, ее предсказания! Я с тех пор часто задумываюсь, а сам не знаю о чем... Я начинаю сам себя испытывать и ежеминутно сам собою недоволен. Я вспомнил о Варе Зоровой. Она мне так нравилась. Я ее больше месяца не видал. И что ж? Отыскавши ее нарочно и проведя вместе с нею больше двух часов, мне показалось очень скучно... Я не мог ни любезничать с нею, ни быть по-прежнему веселым и говорливым. Она даже заметила это и сказала мне:

   - Вот видите ли, M. Zembine,- как мои предсказания сбываются. Я ведь говорила, что, вступя в большой свет, вы о нас забудете. Теперь вы стали так важны, степенны; бывало, все шутите и смеетесь.

   - Поверьте, что я ничуть не переменился. Я нахожу, что вы так же прелестны. Мои чувства тоже не изменились...

   Однако же, сколько я ни пускался в высокие фразы, я чувствовал некоторую неловкость. Мне как будто было совестно говорить вздор... Отчего это? Ведь прежде я по целым часам говорил без умолку. Или я стал глупее, а все прочие умнее, или в самом деле во мне произошла какая-нибудь перемена. Перемена? Какая?

  

   Только у Турова я и доволен самим собою... Не глуп ли я? жалуюсь, что у меня нет друга, а Туров разве не искренно меня любит... Правда, он стар, а мне кажется, для дружбы нужно равенство лет... Но все-таки он лучший мой друг... которому могу я все рассказать, все доверить... Вот его Верочка, так совсем другое дело. О ней я не знаю, что и подумать. Ни от нее слова не добьешься, ни ей, разумеется, ничего не скажешь. Все молчит, все прячется... Что с ней делается?.. Право, жаль!.. В ней много доброго... Только эта странность, эта дикость... непостижимо!

  

   Прекрасное открытие! Да неужто в самом деле я просто глуп. Что ни вздумаю, все выйдет вздор.

   Сегодня придумал я самый дипломатический разговор с Туровым, чтобы узнать, отчего тоскует Верочка. Самым тонким образом завел я разговор на нее, потом на брата и как будто нечаянно рассказал ему, что на городе говорили тогда о тайных его намерениях свататься... о какой-то склонности... словом, объяснил ему все, что знал. Каково же было мое изумление, когда старик покачал головою и отвечал мне, что действительно у него была эта идея, но что он уже давно ее оставил, потому что Верочка не согласна.

   - Не согласна! - вскричал я.- Как! она не любит моего брата?

   - Нет! И хотя вы часто намекаете ей о нем, но это нисколько не переменяет ее чувств. Она уж решительно объявила мне, что не выйдет за него, и даже не раз просила меня сказать об этом вам.

   Я смотрел на старика во все глаза и не знал, что отвечать.

   - Но если брат мой ее любит?..

   - Вот это-то мне и больно. Это редкий молодой человек, и хоть он мне не делал никаких предложений, но я давно угадал его сердечную тайну... А когда он отправился в поход и мы с ним прощались, то он мне все открыл...

   - Что ж он вам сказал?

   - Он сказал, что долг чести и родины отрывает его от дружбы и любви; что он так полюбил мое семейство, что хотел бы в нем на всю жизнь остаться, что сбирался даже сделать мне об этом предложение, но что до возвращения своего не хочет связывать ни меня, ни дочери. Быть может, я буду убит, сказал он... Зачем же нарушать семейное спокойствие... Не говорите ничего Вере Николаевне... Поддерживайте только доброе ее ко мне расположение и сами не забывайте меня. Вот как мы расстались!.. Я долго молчал, но вы сами принудили мою Верочку со мною объясниться. Вы ей беспрестанно говорили, намекали о брате, и она просила, чтоб я не оставлял в заблуждении ни вас, ни вашего брата.

   Бедный брат! Что я наделал! Если б я молчал, может быть, Верочке и не вздумалось бы сделать такое решительное объявление. Он бы воротился и мало-помалу опять бы приучил ее к себе. А теперь!.. мне так на себя досадно... Можно ли наделать столько глупостей? Да и теперь, не объясняйся я с отцом, он бы еще надолго молчал, и все могло бы еще перемениться, а теперь!.. Княгиня права! я совершенный ребенок. Что ни вздумаю, все выйдет глупость. Что мне теперь делать! Я ни за что в свете не напишу этого брату. Я прошу Турова, чтоб он молчал до его возвращения. Авось как-нибудь и уладится.

  

   Я теперь боюсь разговаривать с этою Верочкой... Прежде я шутил с нею, болтал, смеялся, говорил о брате, а теперь не знаю, что и говорить... Да и она, бог с нею, престранная! Может быть, я не обращал прежде на нее внимания, но мне казалось, что она очень равнодушно слушала мои вздорные рассказы, теперь от всего краснеет, бледнеет, смущается... Непостижимое создание!.. Впрочем, самое доброе, самое чувствительное сердце.

   Вчера мы с Туровыми собрались проехаться по Неве. Знакомый член Адмиралтейства прислал мне катер, и мы пошли пешком на набережную. Когда стали садиться в катер, то надобно было переходить с берега по доске. Я пробежал вперед, чтобы принять ее и старика. А так как без глупостей я никогда не могу обойтись, то мне вздумалось, стоя на доске, дурачиться... Верочка, разумеется, просила перестать, я продолжал, и кончилось тем, что я оборвался и полетел в воду. Опасности никакой не могло быть. Вода была по пояс, и я, упавши, соскочил довольно ловко и, стоя в воде, хотел уже отпустить какую-то остроту... Каков же был мой ужас, когда я вдруг увидел, что Верочка, вскрикнув, вслед за мной полетела. И для нее, конечно, не было тут никакой опасности, но смешно бы было ей окунуться из-за моих глупостей? Я так удачно успел подскочить, что принял ее на лету в мои объятия и передал без чувств матросам, которые подбежали. Ее положили в катер, и как праздный народ начинал уже собираться на берегу, то я и велел отвалить. Через минуту она пришла в себя и смутно посмотрела на окружающие предметы. Мы уже быстро плыли по Неве, матросы затянули: Как по матушке по Волге,- ничто не напоминало смешной моей катастрофы. Я с нежностью, однако, поцеловал ее ручку и просил ее послушать, как матросы поют.

   Она с сомнением посмотрела на меня и заплакала. Отец начал успокаивать ее, я старался шутками развеселить ее...

   - Так с вами ничего не случилось? - спросила она меня.

   - Как ничего! - вскричал я.- Напротив, я в отчаянии. Вообразите! Я промочил ноги... А вы были так милы, добры, что за меня испугались... Так как мы на Неве, то вам легко за это вымыть мне голову... Я самый негодный повеса...

   - А я виновата перед папа... Он, верно, за меня напугался. Мне сделалось дурно, и мне показалось, что я тоже падаю в воду.

   - Помилуйте! Да разве вы можете куда-нибудь упасть... Вы так легки, так воздушны, что подобно пуху будете держаться на воздухе.

   Тут старик сделал тоже маленькую глупость, рассказав ей, как я ее подхватил. Она вспыхнула и замолчала.

   Наше гулянье не было продолжительно. По островам нельзя было ехать в моем мокром виде, и мы воротились. Я простился с ними и уехал домой, переоделся и отправился к княгине... Я думал ее насмешить моим рассказом об этом приключении, но она сделалась очень серьезною.

  

   Что сделалось со всеми этими женщинами! Или я вовсе ничего не понимаю, или они с ума сходят. Верочка скучает и худеет, княгиня сделалась серьезна, а графиня просто сердится. Скрепя сердце я принимаю все это в шутку и кое-как отделываюсь... Чувствую, однако, что скоро потеряю терпение.

  

   Княгиня предлагает мне отправиться в армию. Что это значит? Я сам хотел, это правда, но теперь... Мне было досадно... Я отвечал, что подумаю.

  

   Мне кажется, что я в сумасшедшем доме... А всего вернее то, что я прежде всех с ума сойду. Что такое наговорила мне княгиня!.. Я два дня сижу теперь дома и не могу еще опомниться. Боюсь показаться куда-нибудь. Того и смотрю, что меня схватят и отправят в желтый дом... Боже мой! неужели княгиня права! Я являлся к ней третьего дня.

   - Вам не хочется отправляться в армию?..

   Вместо ответа я что-то пробормотал, как школьник, пойманный на шалости.

   - А для чего вы хотите остаться? - продолжала она.- Ужели вы так хорошо научились уже лицемерить? Или вы еще сами себе не умеете дать отчета в тайной причине вашего упорства? Берегитесь, я никогда не прощу вам притворства...

   - Послушайте, княгиня! Вы меня когда-нибудь заставите невольно обмануть вас. Вы мне все твердите о каких-то тайнах, о моей скрытности и опасностях. Растолкуйте мне, объясните ваши мысли, и я вам ручаюсь, что ни за что в свете не обману вас.

   - Графиня думает, что мы дурно сделаем, если откроем вам глаза... Я привыкла ей верить во всем. Она гораздо лучше меня знает сердце человеческое.

   - Но за что же меня почитать таким ребенком, который ничего не понимает. Это почти обидно... Я охотно вверяю вам, княгиня, судьбу мою и знаю, что она в добрых руках; но за мою преданность будьте и вы со мною откровенны... по крайней мере в том, что меня касается... Если я по неопытности моей в делах большого света и кажусь вам ребенком - то, могу уверить вас, что по чувствам моим я совершенный муж... Скажите мне, что вас беспокоит.

   Долго молчала она, опустив голову, наконец устремила на меня испытующие взоры.

   - Так и быть,- сказала она наконец.- Так и быть! Я вам все скажу... вы любите, вы влюблены и сами этого не знаете... Вас тоже любят с жаром первой любви и со всею искренностию невинности...

   - Кто? кого? каким образом?

   - Одним словом, вы соперник своего брата, вы любите Веру Турову, и она тоже без памяти в вас влюблена.

   - Что за мысль? Вы ошибаетесь, княгиня... Быть не может...

   Тут княгиня меня взяла за руку, быстро подвела к зеркалу и, указывая мне самому на лицо мое, сказала: "Смотрите!"

   Я затрепетал и не смел отвечать. Мы опять сели, и, когда первое волнение утихло в груди, я стал рассуждать с нею хладнокровно об этом. Я ей твердил о невозможности этой страсти, о любви моей к брату, о чувствах приличия... Но она на все мои доводы качала головою и повторяла: вы все-таки любите друг друга. Наконец она мне хладнокровно перечла неоспоримые признаки любви ко мне Верочки, я согласился, что с ее стороны, может быть, что-нибудь и есть, но с моей...

   - И с вашей то же самое,- сказала княгиня.- Только по вашему беспечному характеру вы еще не чувствуете всей силы этой страсти. Скоро и это будет. Змея уже заползла в вашу грудь и будет медленно и мучительно терзать ее. И чем более вы будете противиться своей страсти, тем вернее падете.

   Мы замолчали. Потом я опомнился, простился с нею, дал слово испытать себя и уехал.

   Вот я уж третий день дома... думаю, думаю и не смею решительно опровергнуть идеи княгини. Это вздор, сумасбродство, клевета, а все-таки есть что-то такое... Нет! я никогда не допущу себя до этого...

  

   Целую неделю испытывал я себя и Верочку, всякий день был у них и убедился, что она решительно меня любит. И я, глупец, почитал все это холодностью, бесчувственностью! Она вся любовь! Каждая жилка ее трепещет пламенным чувством! Каждый взгляд пылает губительным пожаром. А я упрекал ее в холодности! Что мне теперь делать? Любить ее я не могу; не буду! Что скажет брат мой? Что заговорит свет? Что будет всякий день твердить собственная совесть? Такой поступок был бы низок, постыден. Я бы не пережил его! Остается бежать, уехать! Но тогда что будет с нею? Отъезд мой убьет ее. Боже! спаси, вразуми меня! Я слишком слаб. Человеческих сил тут недостает!

   Теперь мне ясно все прошедшее! Теперь я понимаю каждый взгляд, каждое слово, каждое движение! Чтоб испытать ее, я начал при ней говорить отцу, что намерен отправиться в армию. Она вздрогнула, но молчала и не подняла глаз.

   - Неужели это может случиться? - спросил отец.

   - Вы знаете службу,- отвечал я и взглянул на Веру. Она, не поднимая глаз, тихо встала и медленными шагами пошла к двери.

   - Куда ты, Верочка? - спросил старик.

   Она не слыхала или не имела сил отвечать и, не сказав ни слова, вышла.

   - Понимаю,- сказал старик с горькою улыбкою.

   - Что такое? -спросил я.

   Он покачал головою и не отвечал.

   Зато я слишком хорошо понял все. Она ушла в свою комнату, чтоб на свободе наплакаться, а отец знал все. Буря закипела в груди моей... Я хотел говорить, хотел броситься к ногам старика... но бог спас! Одна минута - и я опомнился.

   - Что ж мне делать? посоветуйте мне, граф,- сказал я.

   - Что мне вам сказать? - собственное сердце должно лучше всех дать совет... Все прочие судьи пристрастны.

   - Напротив, граф! собственному-то сердцу и не надобно верить. Оно может довести до таких поступков...

   Я замолчал, а старик внимательно посмотрел на меня, как бы выжидая конца моей фразы.

   - Во всяком случае,- сказал граф после тщетного ожидания,- я надеюсь, что вы уведомите заранее, если на что-нибудь решитесь.

   - Кого же больше, как не вас? - вскричал я.- Разве у меня, кроме вас, есть кто-нибудь на свете?

   Старик был тронут до слез.

   - Вы еще не уедете домой,- сказал он после некоторого молчания.- Посидите здесь, а я пойду и постараюсь успокоить Верочку.

   Он ушел, а я, как преступник, прислушивался к разговору его с дочерью в ближайшей комнате. Он говорил один, а она все рыдала. Сердце мое разрывалось на части. Вот слова княгини! вот ужасное ее пророчество! вот тот змей, который грызет мою грудь. О! Это ужасное, мучительное чувство!

   &nbs