Жданов Лев Григорьевич - Во дни Смуты

за возницу "посол" поймался земский... Я тоже было парочку перехватил... допрашивал их сам... как следует. Представились круглыми дурачками... сколько я ни бился с ними, хоть ты что! Не знают ничего и не слыхали и не видали!.. И как их звать, тоже забыли... Наглецы. Я за насмешку тоже подсмеялся над хамами! Висят оба в лесу, кормят ворон своими телами... А ты уж, пан, я вижу, собираться задумал в путь... Что скоро так!..

   - Просил бы, пан полковник, домой меня пустить теперь же. По вашим же делам похлопотать мне надо, пока еще не поздно... О Владиславе промыслю... пока еще не признан новый царь! Пока пустует трон... Челом всем бью, Панове!..

   - Челом!.. А, понимаю! По-нашему то - "падам до нуг!.." Счастливый путь! Гей! Ясько! Проводи пана до сеней, и пусть несколько человек поедут издали конвоем, до большой дороги доехал бы благополучно гость!.. Понял?..

   Еще что-то шепнул полковник седому; бравому вахмистру.

   Грамматин, уже снова укутанный в свою шубу, подвязанный, с рысьей шапкой на голове, вышел за вахмистром.

   Веселая компания снова принялась за кости и вино, шумно обсуждая предстоящую "королевскую охоту", как выразился Краевский.

   А вахмистр привел дьяка к широким, прочным пошевням, устланным сеном для сиденья; поверх сена разостлан был домотканый ковер. Овчинная полость прикрывала ноги сидящих.

   Кучер Грамматина лежал на дне пошевней под полостью и уже дремал.

   Услыша движение и тяжелые шаги подходящего Грамматина и вахмистра с несколькими гусарами, он встряхнулся и сел, оправляя кругом себя сдвинутый ковер, полость, взбивая сено на сиденье.

   - Отпустить проезжих москалей! - громко приказал вахмистр гусарам, которые, стоя около своих коней, сторожили сани и возницу. - Да проводите их до большой дороги, чтобы видеть, куда поехали эти ночные шатуны. Пан полковник допросил, и обыскали мы москаля в волчьей шубе... Он - мирный обыватель из соседнего городка... А все-таки приглядеть не мешает... Хитрый народ москали... Иной вот как этот соня - хлоп, возница старый, в армяке на холоде дрожит... А покопаться в нем, так найдешь какого-нибудь попа переряженного или посланца с тайными важнейшими вестями! - ухмыляясь в усы, говорил своим гусарам вахмистр. А сам искоса наблюдал при свете луны, как передернулось лицо у мнимого возницы. - Ну, да эти не такие! Это - простой народ... Пусть едут ко всем дьяволам... Гей ты, соня, - видишь, пан твой уже сел... Гони коней... А вы, трое, проводите!

   Тронулись пошевни, скрипя полозьями... Заныряли по выбитой дороге, быстро влекомые вперед парой сытых, бойких коней. Трое всадников на поджарых конях тряслись в седлах, провожая москалей. Длинные, скачущие, мелькающие на искрящемся снегу тени отбрасывали кони и люди под сиянием полной луны, уже склоняющейся к нижней черте прозрачного небосвода, усеянного мириадами звезд.

  

  

   Еще в полном разгаре лютая, суровая зима на всем просторе северо-восточной окраины Московского царства. Жестокие морозы по ночам трещат и словно топором ударяют в бревенчатые стены деревенских изб, наполовину занесенных снегами.

   Южнее - там совсем иное дело. В Астрахани - весна с цветами и птицами уже разгорается, пригрела землю и людей... И по Волге - теплом повеяло... Дикое Поле уже задышало глубже, хотя еще невнятно, готовясь сбросить с себя глубокий снеговой покров и зазвенеть ручьями вешних потоков по оврагам...

   И отголоски этих далеких пробуждений земли от зимнего сна словно отдаются чуть внятно и здесь, на просторе полей от Валдая до Москвы, и в чащах вековых вологодских, пермских и костромских лесов... Солнце уже дольше стоит на чистом, холодном небе. Еще не греет оно, но уже лучи его сверкают ярче, чем в пору глубокой зимы...

   А в тихие полуденные часы, если не дует холодный северный ветер, сосульки, висящие под застрехами крыш, начинают даже слегка обтаивать и ронять редкие капли, словно слезинки сожаления об уходящей зиме.

   Багровея, спустилось солнце в один из таких дней за густую чащу бора, среди которого стоит село Домнино, родовая вотчина Шестовых.

   Еще не успело скрыться солнце за темной пеленой вечернего тумана, одевающего запад, как с другой стороны вырезался и засиял в небе светлый серп луны на ущербе.

   В избе старосты Сусанина все прибрано, дела дневные кончены.

   В большой, опрятной горнице, в углу, против печи и полатей стоит деревянная кровать под пологом. На ней лежит в жару рослый молодой парень, сын старосты, ратник, раненный в стычке с поляками. Товарищи-земляки подобрали и доставили домой раненого. Священник, как мог, подал помощь бедняку. Но мало знаний и средств у него в распоряжении... Тогда на помощь пришла деревенская знахарка, древняя старуха Федосьевна... Ее травы, мази, шептанья так же мало помогали, как и молитвы и настойки попа. Но все-таки, видимо, справляться стал с лихорадкой и недугом своим сильный, крепкий, юный организм. Проблески сознания начали являться все чаще у парня, охваченного горячкой. Губы не так чернеть и пересыхать стали, как раньше.

   Но вся семья была глубоко опечалена хворью старшего сына. А мать-старуха совсем извелась, дни и ночи просиживая у изголовья больного...

   И вот теперь, пользуясь передышкой, тем, что сын заснул спокойнее, не мечется, не бредит в жару, - старуха сидит у оледеневшего оконца и смотрит на улицу деревенскую, словно выжидая кого-то. Порою вздыхает и скорбно покачивает головою Сусаниха, а затем снова вперяет взгляд слабых, подслеповатых глаз на пустынную дорогу, слабо озаряемую сиянием ущербленного лунного серпа.

   Светец был уже зажжен, и лучина горела узким, острым язычком пламени, потрескивая порой. Дочь старухи, девушка на возрасте, принялась за свою вечернюю пряжу, изредка останавливая жужжащее веретено, чтобы переменить лучину. А там снова свивалась бесконечная нить, прыгало и вертелось говорливо веретено.

   Вдруг больной застонал слегка и что-то запросил.

   Не успела подняться старуха, как дочь, отбросив гребешок и веретено, уже была у постели, взяв по дороге ковш с квасом, стоящий на столе.

   Приподняв немного голову брату, она дала ему глотнуть из ковша. Он затих и снова лежал на подушке, бледный, с темными кругами у глаз.

   Старуха, опустившись на прежнее место у окна, следила за движениями дочери и, когда та вернулась к своей кудели, спросила негромко, боязливо:

   - Што, доченька... Што с Ваней... Не помирает ошшо?.. Мне-то, милая, и поглядеть порою на ево страх берет! Сердечушко-то вконец измаялось!.. Болезный мой!..

   - Не, мамонька... Пошто помирать!.. Кажись, полегше стало ему... Вот и сейчас - затих.

   - Ох, только бы навовсе не затих!.. Владычица, на што рожала ево, муку терпела, штобы в недобрый час пуля вражья змеею ужалила... и навек бы не стало у меня сыночка первенького... Красавчик мой, роженный... Любезненькой!.. На ково же ты меня покинуть хочешь... Да с кем же я остануся, сирота, старуха старая!..

   С горьким плачем громко запричитала старуха, раскачиваясь своим костлявым, высохшим станом, перетянутым под мышками темным фартуком. Впалая от лет и от работы грудь судорожно вздрагивала от подступающих рыданий.

   - Ну, мамонька, нишкни!.. Услышит ошшо Ваня... Што хорошего... Авось, даст Бог, оздоровит братец... Он ишь какой... Все звали: "Ваня-богатырь!.." А уж веселый да какой забавник!.. Да ласковый! Весь в тятеньку пошел. И уж, бывало, штобы меня обидеть, как прочьи братовья над девчонками измываются... Ни в жисть! Родименький мой бра-атик... мой Ванятка!..

   Уронив руки с пряжей, тихо, всхлипывая по-детски, заплакала и дочь, только что уговаривавшая мать не проливать напрасно слезы...

   - Ну, вот! Даве - матка... а теперь ты заголосила! - с добродушной грубоватостью обратился к сестре младший сын, лет двадцати, вошедший в избу с топором, которым колол дрова под навесом. - Жив брат ошшо, а вы над ним, как над покойником, запричитали да завыли с маткою... Нешто хорошо! Оправится, Бог даст, Ванюша. Слышали, отец Игнатий сказывал, што рана не глубокая. И пули не осталось, она прошла насквозь!.. А пристала огневица к брату. Покуль везли ево домой-то на санях, и разнемогся... Оправится! Не войте! Не надсаждайте душеньку. Тошно и без вас!.. Отца еще не видно... А уж пора бы... Вон, гляди, как солнышко село и метель поднялась...

   - Вот, вот! И самого-то нету! И хворый сын... А тут второй, большак, и к матери с укором!.. Да как ты можешь!.. Да я тебя... Да вот... возьму ухват! Не погляжу, што вырос... што с усами... Отпотчую... Да ошшо батьке скажу. И он тебя! Поди, отец Игнатий тоже не скажет, што смеешь ты зыкать на мать-то!.. Ох, уж и времена пришли! Последние... О, Господи... Микола Скоропомощник!.. Мать Троеручица!.. Заступница святая... Да тяжко как!.. Да не переносно моей душеньке!.. - снова тихо заплакала старуха...

   - Поземка-то все крутее! - говорит парень, глядя в оконце на метель, разыгравшуюся не на шутку в самое короткое время. - И што это отец!.. В обители в Ипатьевской застрял! Так нечево бы... Али, помилуй Бог, заплутался... Быть тово не может! Уж кажный кустик, кажинну тропочку так, сдается, знает... Глаза ему завяжи, не собьется... Да и Гнедко найдет домой дорогу, коли бы што и приключилось...

   - Нишкни ты, чудодей!.. Весь как есть в отца. Про все ему опека да забота. Уж и так-то тошно! А ты ошшо запричитал, не лучше бабы! Святители! Да штой-то со мною нонеча. Вот местечушка себе в дому не найду! - с тоской неожиданно подняла голос старуха. - Беда какая близится... Али смерть-лиходейка глядит к нам через прясло?.. Либо што... Ты б, доченька, на Ванюшку взглянула. Што больно он затих... Да нет! Сама хочу... сама!..

   Осторожно заглянув за полог, старуха присела там в уголке и, скорбная, с неподвижным лицом, затихла, словно заснула с открытыми глазами...

   - Зябко чтой-то мне! - поеживаясь, проговорила дочь. - В избе, што ли, хладно... Ай так оно, с чево-либо... Садись сюда, брательник. Скажи мне што... развей маленько тоску... Сердечушко мое погрей, расшевели... Ох, Васенька... ужли ж помрет Ванятка?.. Скажи по правде истинной...

   - Ну... уж и помрет!.. Вывезла тоже... Легкое ли дело: помирать! Сусанины у нас живут подолгу, чай, знаешь! Ну, похворает... А уж ты: "Помрет!.." Ворона! Вон дядя Клим. Ведьмедь его ломал да грыз три раза. Без глаза ноне, без руки... А - жив, силен, как словно и хвори с ним не бывало никакой... Сусанины крепки! Вот нет отца в такую пору... Душа што-то... словно ноет внутри... Да пес больно завывал к ночи... Слышала, поди... Вот словно бы к беде какой...

   - Да грызлись мыши уж так-то этою ночью, как и не бывало николи! - также негромко, голосом, полным жути, откликнулась сестра. - Да... сон такой привиделся мне... стра-ашный!..

   - Молчи! - почти крикнул на нее брат, охваченный внезапным, безотчетным страхом. - Стой... никак, подъехал кто-то...

   Бросился к оконцу парень, потом к дверям и, угрюмый, вернулся к сестре.

   - Нет... тихо... не видать!.. Слышь, Груня, спой песню алибо што... Экая мука!.. А тут ошшо метель несет да воет, словно хоронит ково... Пой, Грушенька... Пожди... залаял пес... Нет... Почудилося... Тоска...

   Стоя у оконца, Василий Не сводил глаз с дороги.

   Сначала негромко, потом все звучнее стала выводить своим не сильным, но приятным голосом девушка заунывные слова печальной песни о лучине. Но брат перебил ее после нескольких первых колен:

   - Ну, вот и батюшка... Да... кто с им?.. Што такое!..

   Он рванулся было к дверям, но остановился на полпути, выжидая.

   - Сюды, сюды прошу, пан капитан! Темненько здеся... Не взыщи, родимый! - послышался за дверьми громкий голос старика Сусанина.

   Домашние вздрогнули, так странно, не по-обычному звучал знакомый, близкий этот голос. Словно огромная тревога звенела в нем, но старик старался скрыть тревожные ноты, затаить их в своей груди.

   Дверь распахнулась. Поляк, военный, появился в избе, а за ним вошел и Сусанин; оба были занесены снегом. Лица, бороды, усы - все было бело от напавших хлопьев, которые быстро начали таять в теплой горнице, еще раньше, чем вошедшие сняли с себя верхнюю одежду и стали отряхиваться от снежного налета.

   - Сын хворый у меня! - не умолкая, продолжал Сусанин, помогая гостю снять шубу, развязать башлык, прикрывающий уши. - Вся семья при нем... Вот и не слыхали нашего приезда... и не встретили порядком... Не вынесли в сенцы огня такому гостю жданному да дорогому!.. Сесть милости прошу!.. Здорово, жена, детки! Челом добейте пану капитану... К нам в гости его милость завернуть изволили! Великая нам честь!..

   - Челом тебе, кормилец, добродей! - низко кланяясь, отозвалась семья Сусанина. - Уж погостюй у нас... Уж не взыщи, коли што не так... Помилуй, кормилец!..

   - Чем потчевать тебя прикажешь?.. - обратилась к гостю старуха. - Пивко есть стоялое... Али бражки прикажешь... Вот пенного не поосталося нимало! Ты уж не взыщи!

   - Ну, все едно есть... Давай пивка... У вас быва пиво добже!..

   Облокотясь на стол, огляделся гость кругом.

   - То есть твоя хата... Цожь... чистенько тута... А инны ваши хлопы, як быдло... як звери живут... в покою и навоз, и скотина... и птица всяка... Фуй!.. Вонь - до одуреня! А ты не так... Не!.. Вшистко ладно...

   - Кому какую долю пошлет Господь! В черной, в курной избе и не искать уж чистоты либо порядку... Я - старостой зовуся... и достаток есть у меня, хоша и не большой... С тово здеся и приглядней у меня... Испить прошу, коли милость твоя будет! - принимая от жены жбан, ковш и наливая пива, подал гостю полный кубок, резанный из дерева, Сусанин.

   - Милости прошу! Не обессудь! - закланялась по обычаю старуха.

   - А! Славно! - осушив кубок и крякнув, похвалил гость. - И пиво крепко у тебя. А сам ты што же?..

   - И я... и я... вкушаю!.. Твое здоровье, пан капитан!.. - Осушил ковш и отер усы Сусанин.

   Жена и дети отошли в дальний угол и присели там на лавке.

   - Ну, теперь слухай, цо нам тшеба от тебя! - придвинувшись совсем близко к Сусанину, негромко начал гость. - Как раз тебя я шукал, когда повстречал тебя у околицы... Отряд зо мною тут... стоит недалеко, в лесе... Мы были в вашем селенье... в Домниной... Там не нашли, чего шукали... А хлопы перепужались вшистки!

   - Вестимо дело, глупы мужики... Мыслят, коли пришел лях, так не для добра! Не миновать, быть худу... Ан не всегда оно так бывает...

   - Во... во! Вижу, разумный естесь хлоп! Недарма мне и указали найти тебя... Дак слухай, цо я скажу... Живешь ты по-людски. А як схочешь - по-пански будешь жить! Вот, выбирай, цо нравится тебе...

   Гость обнажил свой кинжал, положил на стол и рядом бросил увесистый кошель, в котором глухо позвякивали рублевики.

   - Што выбрать мне... Вестимо, уж не это! - в руки кинжал и пробуя острие, спокойно на вид проговорил Сусанин. - Востер-то, ровно бритва... Вот, слыхал я, такими ножами на Москве... Когда в осаде пришлося вам сидеть, порою пленных вы... Как голод вас дошкулил, так вы...

   Сусанин жестом окончил свою речь.

   Зорко поглядел на мужика гость, не умея сразу разобрать: глумится над ним старик или по простоте говорит, что на ум взбрело? Но тот сидел спокойный, простодушный, потрагивая с любопытством кинжал, который потом придвинул к поляку.

   - Пустое люди врут! Як можно вериць! - пробурчал тот. - Ну, выбрал альбо не?..

   - Я выбрал! А скажи, пан, какую я услугу вам должен оказать...

   - Пустую... самую пустую... Ты вешь, же Владиславу присягу дала вся Московская земля... Слыхал...

   - Слыхал... слыхал!.. Давненько уж это было...

   - Давно... не давно... а присяга есть в силе же!.. А вот иные сдуру себе царя другого выбирают... У Филарета - мальчик... сын... Так казаки его царем назвали...

   - Ужли... его назвали! - сильно прорвалось у старика. Но он сейчас же сдержался и спокойно продолжал: - Уж энти казаки-головорезы! Смутьяны да лихие заводчики смут и раздора!.. Уж лучче бы им и не быть на белом свете!.. Дак што же я?.. Мы от царей далеко!..

   - Який он там царь! То еще есть дело впереди! А вот, я знаю, близко он, той Михаил из маткою укрывается... В Залезно-Боровский кляштор они ездили на богомолье... Теперь вернулись в город, в другой ваш... манастер... Так вот, его бы повидать нам хотелось... Напомнить бы ему о присяге Владиславу. Он, може, и сам не схочет зламать той присяги... откажется от трону!..

   - Вестимо дело! Присягу как порушить!.. А... кто ж вам поведал, што боярич и с матушкой тута, близко?.. Али свои, из домнинских, из здешних?.. Они тебя и навели на мой двор, а?..

   - Не! Я из Москвы узнал и про них... и про тебя... Желаешь получить пенендзы?.. Так подымайся... и в путь! А ежели нет...

   - Чево уж!.. Понимаю, пан капитан! Не малолеток я! Слышь, капитан, я провожу вас... Видно, так оно и надо, што ты ко мне попал! Кошель свой спрячь... Да! Спрячь ево и не дивися! Не зря ты мне о присяге напомнил, пан. Присягу, слышь, и я давал... По той присяге... и поведу я вас, друзья!.. А деньги ваши брать за службу не желаю! Короток сказ!..

   - Як хцешь! Твое дело! - с довольным видом, пряча кошель, отозвался гость. - Як то у вас мувять: "Блаженному - спасенье, а вольному - воля!" И, кеды мувиц по правде, - не много и обецали всем отрядум, ктуры разосланы, же бы шукаць Михайила тэго... А я первый же разыскал... Хо-хо-хо!..

   Он самодовольно рассмеялся.

   - Ишь ты!.. Много отрядов вас разослано, сказываешь... Так, слышь, торопиться надо. Ночь да еще метель расходилась... Ишь, воет! Скоро не дойти, гляди... хоша и близко обитель, где старица с царем укрылися... Это ты верно сказывал: из обители Железно-Боровской сюды они направили путь... Думали от недругов укрыться!.. Засели за стенами святыми... Ан и до них вы добралися... Молодцы! Я, слышь, поведу вас не простой, открытою дорогою, где увидать заране могут да упредят в обители, штобы ворота запирали, штоб к обороне изготовилися! - громко, повернув голову в сторону сына, проговорил Сусанин. - Не-ет! Мы их перетакаем! Я вас... лесными тропами поведу... путем коротким... Прямо, куды вам следует пойти! И не заметит пес единый, как будете у врат... у самых широких... и все войдете туды... што вам надо, - то и получите... И я уж свою награду тогда сыщу!.. - загадочным каким-то, торжественным голосом проговорил старик. - Идем, пан капитан.

   И Сусанин снова стал одеваться в дорогу, подвязал шубу, надел валенки.

   - Идем!.. Идем! - тоже кутаясь в свою шубу, довольный, отозвался поляк. - Ты ж есть молодец! И не ждалем того... Мыслил, придется шум поднять... может, и так!..

   Он сделал жест, как режут кинжалом.

   - А ты хлоп розумный, як я бачу... И юж кеды прибудет наш царь Владислав...

   - Ну, уж я тода челом ему ударю!.. Пущай награду пожалует за верную службу за мою! Чай, встретимся мы с ним! - многозначительно проговорил старик. - Да поскорее мне Бог послал бы эту встречу!.. Где буду я, и он бы там предстал, пред троном...

   - Цо говоришь?.. - спросил капитан, который в это время налил и осушил еще кубок на дорогу.

   - А, так... Дела свои смекаю неважные...

   И негромко, быстро обратился старик к сыну, который помогал ему одеваться в путь:

   - Слыхал... Уразумел!.. Коня бери, гони в обитель!.. Пусть тамо оберегаются... Не этих... Эти не скоро... слышь, вовеки эти туды не попадут!

   - Отец! - подавленно шепнул парень, поняв намерения старика.

   - Нишкни! Убью... От Москвы скоро послы будут, слышь... звать на царство... Ты скажи... Ну, буде!.. Остальное сам вернусь - доправлю! - громко заговорил Сусанин, надевая шапку. - Готов я, капитан... Вот, лишь сына... сын хворый у меня тута... С им попрощаюсь...

   Неторопливо подошел он к пологу, за которым старуха и дочь стояли, оцепенелые от ужаса. Они тоже почуяли, на что решился старик.

   Обняв поочередно жену и дочь, он им шепнул:

   - Храни вас Господь! Лихом не поминайте!.. Старуха, ты... Нет, апосля доскажу... не то еще реветь да причитать почнешь не в час!.. Ну, слышь, доченька, покорна перед маткою будь, когда... Да нет, не то... А он... в жару... без памяти, сердешный Ванятка мой! - глядя на больного, проговорил старик. - Он и не чует... и не видит он... И - лучче так!

   Склонясь над больным, долгим поцелуем, словно с мертвым, простился с ним отец, и две горячие слезы скатились на пылающую голову парня.

   - Ну, вот и готово дело. В путь, пан полковник...

   - Какой полковник... Ротмистр я покуда... А за нашу птичку, поди, и капитана дадут, ежели не пулковника... Ха-ха!.. Славный ты хлоп! Ходим!..

   Быстро вышли из горницы хозяин и гость...

   А мать, дочь и сын - с места не могли двинуться, обессиленные, скованные ужасом и горем.

  

  

   13 марта 1613 года, во время вечерни, прибыло в Кострому посольство из Москвы, отправленное от Земского собора просить на царство Михаила Романова.

   Во главе стоял архиепископ Рязанский Феодорит и родич названого царя, престарелый боярин Феодор Шереметев. Авраамий Палицын, значительные иноки и другие и белое духовенство, бояре и воеводы входили в это посольство.

   Иван Никитич Романов по болезни не поехал. Но Пимен Захарьин был тут и вечером же поехал в Ипатьевский монастырь с несколькими лицами и уговорил старицу Марфу принять на другой день послов.

   При ликующем перезвоне всех костромских церквей торжественным крестным ходом двинулось шествие к воротам Ипатьевского монастыря, отделенного небольшою речкой от городской земли и обнесенного крепкими стенами.

   Все духовенство Костромы, светские власти и поголовно почти все население города потянулось с послами молить старицу и Михаила не отвергать призыва, так как уж заранее шла упорная молва, что мать и сын не хотят согласиться на выбор, павший на Михаила.

   Толпы народа, окрестные жители, приехавшие за десятки верст, стояли шумным лагерем и сгрудились у монастырских стен против Костромской дороги, едва вдали засверкали на солнце хоругви, золотые и серебряные оклады икон, парчовое облачение духовенства и блестящее оружие, горлатные шапки и золототканые одеяния бояр, воевод, своих воинов и наемной стражи, которая сопровождала посольство. Барабаны порою били свою дробь, и она сплеталась с колокольным ликующим перезвоном, с молитвенными напевами клира...

   Едва остановилось шествие у ворот, как навстречу ему вышла, вся в черном, иноческом одеянии старица Марфа, держа за руку сына, словно опасаясь отпустить его, чтобы не взяли, не увели от нее единственную радость жизни.

   Поклоны отдали оба иконам, подошли под благословение к Феодориту и стали в ожидании.

   Челом ударили все миряне и юному царю, и матери его.

   - Каковы в своем здоровье есте царь-государь, Михаил Феодорович, и матушка ты, государыня, старица великая, Марфа Ивановна!.. - обычную речь повел Шереметев.

   - И штой-то... И как это! - вдруг, почти гневно, со слезами в голосе заговорила старица. - По какой такой причине... Можете ли сына так величать, коли он не поволил вам на царство... Коли я разрешения на то не дала!.. И слышать не хочу... И не желаю!.. - все громче истерично подымала голос старуха-мать, прижимая к себе сына, словно стараясь укрыть его от опасности.

   Слезы так и хлынули из ее глаз.

   Дрожал весь и Михаил и неожиданно, словно не владея собой, тоже громко обратился к Шереметеву, к Феодориту, ко всем:

   - Што за причина!.. Не зовите меня царем! Не хочу... И не стану... И не хочу!..

   И слезы также часто-часто покатились из широко раскрытых, испуганно глядящих темных глаз юноши.

   - Мамонька, не тревожь себя. Не плачь! - уговаривал он тихо, ласково мать. - Не бойся. Не пойду я к им на царство... Не порушу твоей воли!..

   Говорит... а против воли глубокая тоска и словно сожаление звучат в его решительных словах.

   Как только прослышал от окружающих юноша, что его избрали царем, тысячи самых неожиданных, ярких мыслей, надежд и ожиданий закружились вихрем в уме, затрепетали в груди у юноши. Смелые планы, светлые картины счастия народного и величия родины, готовность всем помочь, всех порадовать так теснили сердце Михаилу, что он вскакивал по ночам, тихо, чтобы не разбудить старуху-мать, опускался на пол перед божницею, где неугасимая лампада трепетно озаряла лики святых... И, обливаясь слезами, жарко, целыми часами молился юноша, давал обеты, просил у Бога просветления и сил на такое великое дело, какое сулила ему судьба...

   Мать молчала первое время. Но когда пришли верные вести, что посольство уже снаряжено из Москвы, она опять напомнила сыну все свои прежние речи о судьбе царей, рисовала ему положение царства в эту смутную, грозную пору, прямо запрещала принять избрание, и он должен был дать обещание, что откажется от власти... Он понемногу и сам стал страшиться той великой, блестящей, но трудной доли, о которой мечтал и по ночам посылал к Небу свои горячие мольбы...

   А сейчас нервный трепет, искренний испуг и волнение матери совершенно захватили, передались и впечатлительному до болезненности Михаилу, и он также резко, с такими же рыданиями твердил послам:

   - Нет... нет... И оставьте... и не сказывайте мне ничего...

   Выждав, пока успокоились оба, старуха и сын, кротко, но внушительно заговорил митрополит Рязанский:

   - Ин добро! Как Господь вам, государям, на душу положит, тако и речете нам... Да надо ж хотя повыслушать послов земских-то... Нелеть тута при всем народе такие речи вести... и такое действо делать, показывать черни несогласие великое. Вон смутилися люди и то!.. На колени пали... Руки тянут к тебе, старица великая. И к тебе, государь-батюшко... Неужли их смиренное моление отринете!.. Повыслушайте речи посольские. А уж тода... Как Бог пошлет!..

   Истощенная первым, сильным взрывом, только голову молча склонила Марфа, и все шествие, кроме народа, проследовало в монастырский собор во имя Святой Троицы, стоящий среди обители.

   Здесь, после краткого молебствия, Шереметев обратился первый к Марфе. Он в сжатых словах передал ей ход дела, созыв Земского собора, его толки, первое решение, постановленное еще 7 февраля, и отправку послов на места для более широкого оповещения Земли, для лучшего осведомления о ее истинных намерениях и выборе.

   - В априлии, день в двадцать первый сызнова собрася весь собор великий Земский, - закончил боярин свой доклад. - Почитай, ото всех городов главнейших подоспели послы, и те вернулись, которые по местам ездили... И бояр первосоветных вызвали из ссылки ихней... штобы никому обиды не было... штобы все прилучилися к делу великому, к избранию царскому!.. Ибо и не бывало еще на Руси такова примеру доселе, штобы Русь сама себе выбирала царя... Бог ставил их... И ныне то же содеялось! Как единой грудью вся Земля нарекла Михаила Романова царем!..

   - Вот слушай, старица великая! Внимай, государь-батюшко... Честь вам станут!..

   И боярин дал знак дьяку огласить соборное определение об избрании на царство Михаила.

   - Мать честная, старица великая! - снова обратился к ней Шереметев. - Ты видишь ли сей список! Тута целая земля руку приложила... Ужели отринет ее моленья слезные твой юный сын, наш государь преславный!.. Слышь, еще до согласия до царского, а уж все города присягают ему... Зовет царя весь народ православный! Склони же слух свой! Дай нам сына на царство!..

   - На царство сына дать!.. Ты бы еще попросил, боярин: "Отдай, мать, сына на смерть, на глум, на поруганье!.." Это - прямее будут речи, чем твои теперь! Я тогда скорее им поверю, пойму их... Жертва великая... Но... ежели бы Бог приказал... Он знает, што творит... Тогда бы я для Родины и сына отдала, не пожалела... для спасенья царства!.. Да теперь не то дело! Коли вам надо иметь кого на престоле, - вы и сажайте себе любого... И сводите сызнова, и заточайте, и схиму принимать их заставляйте!.. Силою, как Шуйского-царя... Живыми в гроб царей своих кладите, отпевайте! Ваша воля! А сына моего нет! Не дам, и не просите! Куды ему! Земля так замутилась! Ему ли совладать, отроку юному, с такой грозою великой!.. Из вас, бояр немолодых, разумных, - и то ни один не совладал в невзгодою великою... А вы теперь... Нет! Сын не пойдет на трон... Он сам решил! Он сам вам скажет...

   - Молю, сестра о Боге! Смягчися, старица великая! - принялся Феодорит увещать старуху. - Слышь, государыня; я пред тобою кладу свою главу! Я, яко пастырь церкви, - именем Господним - прошу тебе так гордо говорити! Народ избрал себе царя по внушению Божию. Ужли тому не покоришься?! Сам Господь его назвал, не люди... "Михаилу на царстве быть!" - такой единый клич раздался на великом соборе Земском! И все присягу дали: царю избранному прямить по чести и повиноваться беспрекословно... Слышала, читали тута запись крестоцеловальную... И помогать собор тот Земский будет, не расходясь, штобы полегше царством править было отроку-царю... Глас Божий был... Упорствовать не можно! Мольбы послушай! Сирота-Земля родная перед тобою и перед государем-батюшкою нашим ныне горько плачет... Верни Земле покой, дай ей царя!.. Соизволь на царство сыну!

   - Святой владыко, уж не взыщи и ты... Отец его в полоне, в неволе! Так сыну осталась я одна в охрану. Когда в Кремле сидели мы в осаде... и голодом морили нас столь страшно, што люди тамо людей же... Ох, нет... И вспоминать не могу!.. В ту пору все жены вышли из Кремля... Лишь я одна осталася, для-ради сына!.. Не как жена, плоть слабая, - как некий крепкий муж, все вынесла... на што ни нагляделась в ту пору... И волосы тут сразу поседели у меня... Так я и дерзаю говорить здесь перед послами земскими не с робостью смиренной, как жене обычно да еще в моем сане в иноческом... Хоша и силой тоже постригали... Вы знаете... да и я тово не забыла!.. И, чтобы ево, штобы после Михаила... Нет! Сказала, нет! И он, слышь, не желает!..

   - Я не хочу! - прозвучал дрожащий отклик юноши.

   - Еще меня, молю, послушай, честная старица! - выступил неожиданно Палицын.

   - Ин, сказывай... толкуй уж заодно! Уста я никому не заграждаю... Да и меня не уломать вам, видит Бог!..

   - Пусть слышит Он, што я по чистой правде тебе скажу... И клятву все дадут, миряне и власти духовные, што истину я поведаю... Боишься ты за сына... Разумею! Да, слышь, не пойму: чего тебе бояться надо?.. Бояр боишься... Нету прежней силы у бояр московских да княжат прегордых, што и царям указку подносили... Твоя правда! Часть в полоне томится, на Литве... А прочие... В Москве сидели все они в соборе Успенском... Жаль, не было тебя... Там Шуйский был, и Трубецкой, и Воротынский, и Голицын Андрей... Были все "цари", как в шутку их прозвали за происки... Они тянули свои жадные руки к златому венцу... Да обожглися, чу!.. И сами громко возгласили: "Царь Михаил Романов да буде на Руси!.." Уразумела! Пора ли теперь бояться их, бояр крамольных! Али они должны перед избранником всея земли, перед царем венчанным преклониться смиренно, служить ему по правде... иль - на плаху да в заточенье отправляться... Нет им выходу инова! Теперь - возьмем иное. Со Свеей - замиренье настало... Ляхи прогнаты покуль... казаки буйные... те сами первые заголосили: "Михайлу нам... алибонь - никово иного!.." Помысли же! Все власти, все бояре и до последнего смерда - служить смиренно Михаилу станут не за страх, а за совесть. А совесть - великое дело! Крепче цепей адамантовых; тверже присяги всякой держит людей в покорстве... Поняли люди, што единое спасенье им и земле: взять в цари Михаила. Он яко стяг священный, за коим идут рати народные... Он словно Божий зов, коему все веруют... Он яко солнце стал у всех в очах, и любят все его, кто любит Русь родную. Молва о нем прошла по царству из края в край... Царь Михаил успокоенье царству принесет! А ты боишься бурь... Устали мы, страна покоя просит!.. Дай мир Земле, дай Михаила нам!

   С громкими мольбами обступили послы Марфу и юношу-царя. Многие кинулись на колени, ловили, целовали края мантии старухи, полы кафтана юноши.

   Бледная, подняла опущенную голову Марфа.

   - Ты, отче, прав! Меня ты вразумил, старуё, неразумную!.. Челом тебе бью за слово доброе... Да, есть еще забота... Узнают ляхи, што сын - царем... Отца тогда из полону и выпускать не пожелают... Замучат его там, страдальца безвинного!..

   - И, государыня, о чем толкуешь! У нас же на Москве литовских значных людей не мало в полоне сидит же!.. И ксендзы ихние есть, и полковники... Не посмеют ляхи, своих людей жалеючи, ничего поделать с нашими послами заточенными. А мы уж и людей послали, штобы размен свершить... - успокоил Марфу Шереметев.

   - Ну, ежели так... Благословенно буди имя Господне! По Всеблагого Господа хотению, по вашему усердному прошенью - волим, штобы ты, сын мой, принял сан царский, как Земля и Бог желают...

   С трепетом, бледный, как стена, склонился Михаил перед матерью, и она возложила руки с благословением на шелковистые, мягкие кудри юноши.

   Дрогнули стекла в стенах собора! Тихо отзываясь, зазвучали, слабо загудели колокола на звоннице от кликов восторга и радости, от приветствий царю Михаилу, которые загремели в стенах храма и вырвались наружу, подхвачены были десятками тысяч людских грудей...

   2 мая 1613 года совершилось в Москве торжественное венчание Михаила в Успенском соборе.

   Сначала Шереметев и другие родичи царя управляли делами царства вместе с Земским собором, который не разъехался, как это обычно бывало, выполнив свою главную задачу: избрание царя. Почти десять лет непрерывно продолжались заседания этого собора, причем только обновлялись послы земские, депутаты от городов, монастырей и сословий, составляющих свободное население царства.

   Кабальные люди и хлеборобы-пахари не имели своих представителей на соборе.

   Понемногу стала успокаиваться и крепнуть земля. Особенно когда вернулся на родину отец Михаила, Филарет.

   14 июня 1619 года у той же Пресни-реки, за Тверскими воротами, встречал царь Михаил со всеми своими боярами и воеводами Филарета, вернувшегося из польского плена, где он томился восемь лет.

   В ноги пал отцу царь, желая почтить и родителя и страдания его...

   И в ноги поклонился отец сыну, как царю, помазаннику Божию, избраннику всенародному. Через несколько дней, по просьбе чинов Земского собора, патриархом Московским и всея Руси был наречен Филарет, и придано было ему звание еще более высокое. "Великим государем", наравне с сыном-царем, стали величать патриарха, который в действительности и являлся теперь истинным правителем царства. Он постарался прежде всего наладить ход внутреннего управления страной, уменьшить произвол, лихоимство и насилие новых правителей, воевод и бояр, поставленных от Михаила, которые, пользуясь неопытностью юноши, творили всякое зло, даже не считаясь с голосом и влиянием Земского собора, где умели создавать для себя заручку и защиту...

   С соседними государствами тоже понемногу взаимоотношения вошли в надлежащую колею.

   На семьдесят шестом году от роду умер Филарет. Но Михаилу уже было около тридцати шести лет. Он успел приучиться к порядкам и правлению царскому под руководством умного отца. Это помогло ему вынести тяжелую войну с Польшей в 1633-1634 годах, заключил с нею "вечный мир" 17 мая 1634 года у речки Поляновки...

   И когда царь Михаил скончался в 1645 году, сорока девяти лет от роду, он оставил своему наследнику, шестнадцатилетнему царю Алексею, царство, усиленное намного против прежнего. Судьи творили суд без прежней "кривизны и неправды", было набрано иноземное войско, и своих стрельцов стали обучать иноземному строю. Казна не пустовала, запасов военных и всяких много было собрано за время этого царствования, особенно за последние, самые "тихие" годы, когда прочный мир повсюду оберегал границы царства лучше, чем пушки и войска...

   Тишина воцарилась в Земле, а между тем она росла понемногу, ширилась и крепла...

   И юный Алексей, мягкий и кроткий по природе, хотя очень живой и способный, мог жить безбурно, по своим природным склонностям, и заслужил от народа прозвание Тишайшего царя...

   Так закончился тяжелый период Смуты в русском государстве.

  

  

  

   А д а м а н т - алмаз, бриллиант.

   А з я м - сермяга, верхний кафтан халатного покроя.

   А л е б а р д а (лебарда) - холодное оружие, длинное копье, поперек которого укреплены топорик или секира (фр.).

   А м в о н - в православных церквах возвышение перед алтарем, с которого произносится проповедь, читается Евангелие.

   А р а п н и к - длинная ременная плеть, бич с пеньковым, волосяным или шелковым навоем, для хлопанья на охоте.

   А р м а н - деталь военного снаряжения.

   Б а р м ы - драгоценные оплечья у русских князей и царей. Бармы надевали во время коронации и торжественных выходов.

   Б а ч к а - сокращенное: батюшка, отец.

   Б е р д ы ш - холодное оружие, широкий длинный топорик с лезвием в виде полумесяца.

   Б е л о е д у х о в е н с т в о - так называют не принявших постриг, как правило, женатых священнослужителей.

   Б е с т а л а н н ы й - несчастный, талан - удача, счастье.

   Б и р ю ч (бирич) - глашатай в Московской Руси, объявлявший на площадях волю князя, помощник князя по судебным и дипломатическим делам.

   В е р и г и - тяжелые железные цепи, обручи, носимые на голом теле; форма самоистязания религиозных фанатиков.

   В е р ш н и к - верховой, верхом едущий, конный.

   В о е в о д а - военачальник, правитель; начальник области.

   В я щ и й (вящший) - большой, великий; вящие люди - знатные, сановные, богатые.

   Г а й т а н - шнурок, тесьма, на которой носят тяжелый нательный крест.

   Г а л м а н - бранное слово: олух, грубиян, невежа.

   Г о р л а т н ы й (горланий) - меховой.

   Г р е ш н е в и к - хлебное изделие, печется из гречневой муки.

   Д о к у к а - действие докучающего, просящего; сама просьба, хлопоты просителя.

   Д р а б а н т - телохранитель.

   Д ь я к - в Московской Руси должностное лицо, ведущее дела какого-либо приказа.

   Е р т о у л - сторожевой авангард.

   Е ф и м к и, е ф и м о к - русское название западноевропейского серебряного иоахимсталера, из которого в начале XVII в. в России чеканились серебряные монеты.

   Ж о л н е р (жалон) - солдат, поставленный для указания линии фронта.

   З а б о б о н ы - вздор, пустяки; вздорные слухи, вести.

   З е м щ и н а - выделенная Иваном Грозным в управление боярам, главным образом на окраинах, часть государства, в отличие от опричнины.

   З е м с к и й с т а р о с т а - чиновник с судебно-административной и полицейской властью, управлявший крестьянским населением определенного района.

   З е м с к а я и з б а - первая ступень суда и расправы в городах и селах.

   И е з у и т ы - члены католического монашеского ордена; иезуиты считают допустимым ради "вящей славы Божьей" любое преступление.

   К а з н е н н ы е - здесь наказанные.

   К а п т а н к а - колымага, карета.

   К е л а р ь - инок, заведующий монастырскими припасами.

   К с я н д з (ксендз) - в Польше священнослужитель в католической церкви (польск.).

   К и с а - мошна, карман.

   К л е в р е т - приспешник, приверженец (старослав.).

   К л я ш т о р - обитель, монастырь (польск.).

   К о в ы - вредные замыслы, злоумышление, заговор.

   К л е й н о д - войсковые регалии в казачьих войсках (знамена, бунчук, трубы), символ власти (булава и ее разновидности) у польских и украинских атаманов.

   К о н е в ы й - из коневой юфти - мягкой кожи, шкуры коня.

   К о н е к - гребень кровли, стык двух скатов крыши.

   К р и н - цветок лилии (старосла