Жданов Лев Григорьевич - Во дни Смуты

вою, рыжеватую бородку, въедливо заговорил он, обращаясь не к одному Озерову, а ко всем его соседям по торгу, стрельцам и москвичам, торговым людям. - Што не тарарахнули, когда неверных ляхов в Московский Кремль, в святое место пропущали!.. А? Али тогда и пищали у вас не тарарахнули!.. Давай ответ, торгаш стрелецкий, петел с хвостом с куриным!..

   - Што не тарарахали!.. Д-д-да! - почесывая затылок, медленно заговорил Озеров, очевидно подыскивая половчее ответ на прямо поставленный, ядовитый вопрос. - Слышь, дело-то не наше вовсе... Д-д-да!.. Бояре верховные, все семеро - их, слышно, сами звали: мол, в Кремле быть надо польской рати... Кремль от вора от калуцкого оборонить, што больно близко подошел к Москве, слышь, к самой... в Коломенском, слышь, селе стоял царек со всею ратью... Ну, и тово... поляков допустили, бояре, слышь... Мы - ни при чем. Мы - как приказ был даден!.. А бояре... Коли не так што сотворили, - они дадут ответ и перед Богом... да и перед землею! Это уж как Бог свят!..

   Есаул, Тимошка Дзюба, молодой еще, рослый, могучий казак, давно уже порывался вставить свое словцо и теперь врезался в речь Озерова...

   - Бог! Сам плох, не даст и Бог! - громким, вызывающим тоном начал он, выступая из толпы товарищей, и, становясь перед Горчаковым, продолжал: - Слыхал ай нет пословку такую, мякина! Крупа московская... Вы - тюфяки, а не Христова рать! Вон энтот, - он кивнул на Горчакова, - молодчик, хват московский, он "тушинцами" лает нас, зовет ворами... А "тушинцы", гляди, уже в селе Коломенском, сам говорил, тут, под Москвою, встали!.. И царь у нас - не выродок литовский, не Владислав либо Жигимонт, латинец, еретик!.. Димитрей свой, хрещеный, православный царь-государь!.. С царевичем, с царицею Мариной...

   - Не царь, а воровской "царек" и Самозванец, Сидорка-вор у вас... С Маринкой, с ведьмой! - начиная горячиться, отрезал Горчаков. - Да и за собой ведет тот вор окаянный воров да татей таких же; людей разбойных насылает на Русь святую, на землю на родимую!..

   Седой, степенный есаул Порошин, удержав Дзюбу, который уже ухватился было вместо ответа за рукоять сабли, гулко забасил, поглаживая свои длинные усы:

   - Послушаю, у москвичей язык уж так-то ловко мелет!.. И на што тут столько ветряков-помолов поставлено на въезде, на Пресне, тута да на Яузе-реке!.. Без них - все смелете, што ни попало на жернова московские. "Сам вор и - воровской царек!.." Э-эх ты! Не молод, брат, да, слышь, и не умен, как видно по речам. Не кипятись, не фыркай, паря. Дай слово мне сказать!.. Ну, "вор" у нас... Ну, "воровской царек"!.. А хто у вас-то? Бояре хуже вора! Предатели, изменники свои. Как в Тушине стояли мы с Димитрием, с царем, так все бояре ваши главнейшие у нас в гостях перебывали... Челом добьют смиренно вору-то. Тот им чинов подаст, и вотчин, и земель, и деревень, как добрым. А там, глядь - у Шуйского-царя опять и объявились. Тот жалует желанных "перелетов", бояр лукавых... Пока и этого царя не скинули и клобуком его не накрыли... Вот что бояры-то ваши делать горазды! Семибоярщина у вас, я слышал. Собором выбирали правителей, набрали семь... А считать - осьмой к ним затесался... Голицын, князь Василий, самый-то лукавый боярин... Сам Владиславу присягать сзывал народ, а сам - себя в цари московские ладил не таясь!

   - Присягали Владиславу, да не все! - отозвался неожиданно пожилой дьяк.

   - Ну нет, Иван Елизарыч, што зря толкуешь! - перебил дьяка его товарищ, видя, что на них обратили внимание. - Присягали Владиславу, так оно и есть. Не зря, слышь, сват, собор собирали Земский.

   - Вестимо, соборное дело, - поддержал Кропоткин второго дьяка, снимая шапку и приветствуя обоих. - Собор земли - великое дело. И цари его слушали, не то што мы, людишки последние. Слышь, Грамматин, те правду бают.

   - Собор, - не унимаясь, возразил тот, кого назвали Елизарычем, дьяк Иван Елизаров Курицын. - Уж ты не знаешь, какой собор был собран? По чину ли, по ряду! Ни-ни! От городов людей и не сзывали... Кто был в Москве под рукой из людей служилых да из торговых - тех на собор и звали... А что сам князь Мстиславский писал на города в грамотах, которые были про Владиславову присягу? Слыхал?

   - Я слыхал, - угрюмо, нехотя отозвался Грамматин, чувствуя, что некстати завязался спор с ярким противником партии Владислава.

   - Ну, ты слыхал, так они не слыхали. Вот што в грамотах боярских написано: "Нужды-то нет, чтобы от городов людей собрать, да и ехать на Москву небезопасно... И порешили Владиславу крест целовать, чтобы смуте конец положить". Нешто это было настоящее, всеземское решение! Как скажете, люди добрые?

   Молчанием ответила толпа. Но их поникшие головы и насупленные брови ясно говорили, что думают люди московские, хотя и присягнули они Владиславу.

   Первым снова подал голос есаул Порошин.

   - Вот она, правда-то! Как масло на воде всегда выплывет. И к такому-то царю, леший его знает, кем избранному, - великое посольство от Москвы ехать собирается, челом бить: шел бы царством владеть!.. Привезут из Литвы "царя", неча сказать! На трон московских государей православных - Жигимонт сынка пошлет, Владислава... Коли не сам еще на трон полезет, ксендзов с собою насажает тут же!.. И уж тогда над верой православной вдосталь поглумится! А наш-то вор - не вор, да, говорю, хрещеный! И кругом нево - все православные, не люторы, не латинцы да ксендзы треклятые с гуменцами пробритыми на самой плеши!.. Черти гололобые! Вот первое вам дело! Скажу еще и другое. Мы с "вором" да теснимся дружно в круг... У нас и сила!.. Мы еще покажем ляхам, и Литве, и гетману Жолкевскому... Счеты сведем еще!.. А вы... Гляжу на вас... Э-эх, стадо беспастушное!.. Хоть то бы поглядели, што на Руси на всей теперя сотворилось! Што ждать еще нам надо... Подумайте вы, бороды худые!..

   - Молчи! И без тебя, чай, знаем! - угрюмо проворчал другой торгаш, голова стрелецкий, Философов, стоящий в толпе.

   - То-то вот, "молчи"! - не унимаясь, продолжал Порошин. - Не по ндраву пришлося. Правда глаза колет. Я по земле Московской погулял, по вашей... Вон тута стоят кругом, я вижу, люди из разных концов... со всех краев земли Русской.

   - Вестимо! На торгу, как в боярских закромах: со всех полей собран хлеб-разносей! - отозвались голоса из толпы, которая теперь еще теснее сгрудилась вокруг кучки спорщиков, видя, что начался словесный бой, без угрозы для чьей-либо жизни.

   - Так вот, люди добрые! - вдруг обратился смышленый казак к толпе. - Вы бы нам и порассказали, что деется теперя по всем углам? А мы послухаем. Гей, ты не из смольнян? - обратился он к коренастому парню лет двадцати пяти, в белых портах и рубахе, с дырявою сермягой на плечах, с измызганным грешневиком на спутанных, белесых волосах. Водянистые светлые глаза выделялись на темном, обветренном, исхудалом лице, опушенном редкой светлой бороденкой и усами.

   - Оттедова! - почесывая затылок, отозвался парень.

   - Вот то-то, гляжу я, больно мне рожа твоя знакома. Глупая, белесая, как и надо быть у вашего брата, у смоленских круподеров. Поведай, парень, сладко ли вам живется с той поры, как польский короленок, царь московский, избранный пан Владислав, литовская собака, - вас милует да жалует!.. В полон берет, стреляет, топит, режет!..

   - Во... во... во! - широко ухмыляясь, подтвердил парень. - Так все и есть, дядя. А ты из насой стороны, сто ли ца?..

   - "Што ли ча!.." Нет, не из "васой"!.. Тамо дураков и без меня довольно. Сюда ты как прикатил: верхом али в колымаге...

   - Гы-гы-гы! - загоготал парень. - Вярьхом... да в колымаске!.. Гы-гы!.. Песечком! Эхе-хе! Нет ни лосадки, ни телеги... Ноне нет ницаво! На рубежи посли мы, знатца... Так думалось: послободнее тамо, на рубежах!..

   - Ну, и што же? - спросил Кропоткин.

   - Мурзы, слышь, отогнали нас, - отстраняя сюсюкающего парня, заговорил его товарищ, одетый также, но чуть пообрядней. И бойко продолжал: - Мордва, чуваши да мурзаки татарские, что близко к рубежам понаселилися, они тамо и шмыгают... Землю захватом забирают, кормов нам не дают ни для скота, ни для себя... С мястов гоняют, чуть осядем где-нигде... Мы вот собралися и гайда на Москву!..

   - А тут, гляди: вам закрома открыли... поят и кормят досыта? - спросил Порошин.

   - Ку-уды-ы-ыы!.. И то день третий, почитай, не емши... В обители поночевали ночи две, тамо и покормились маненько... Работы нет... Дялов-то никаких... Потуже животы перетянули поясами и терпим!.. А теперя - ошшо куда ни есть пойдем, искать удачи...

   Ступай туды - неведомо куды... ищи тово - неведомо чево! - усмехаясь, произнес Порошин. - Ай, молодцы робята. На ногах не стоят, а духу не теряют... А ты отколь?..

   - Каширские мы будем! - забасил пожилой, высокий, худой мужик в азяме и овечьей шапке, к которому обратился есаул.

   - Известно, хто мы! - подхватил стоящий рядом человек помоложе первого, в свитке домотканого сукна, в коневых сапогах. - Мы-ста однодворцы. Да - тесно стало на Кашире ноне... А на Москве, слышь, надобе людей и ратных, и служилых... да и всяких, хто головы на плечах не теряет... Што день - здесь драча да битва идет... Уж сами видели, чуть побывали здеся. Мы к боям охочи... Мы - люди боевые, однодворцы. Вот и пришли, поищем счастья, доли, коли Господь пошлет...

   - Бог на помочь, друзья! - с поклоном обратился к ним Порошин. - Ваша правда. Где теперя и подраться, коли не на Москве. Что час, то льется кровь, да сколько понапрасну!.. Я хоть казак, да не дурак, я понимаю... Хоть было б из чево чинить кровопролитье!.. Нет, никому не лучше от всей свары московской от вашей. Всем боль и досада великая, как я вижу да слышу!.. Хошь и нет тута вора-царя, как в Калуге ноне у нас!.. Ну, ты - чем радовать нас хочешь? - обратился он к чисто, нарядно одетому, кудрявому мужику, очевидно торговцу, который высунулся вперед из толпы и ждал, когда ему можно будет вставить свое слово.

   - Мы, новгородцы, от государя Великого, от Новогорода, от господина...

   - Дела пытаешь али от дела лытаешь?.. Сказывай, молодец! Мы послушаем.

   - Чаво и сказывать!.. Забрались к нам свеи... Пока ошшо - помалости теснят. Их - половина, наших половина выборных сидят по избам земским, по приказам по всяким... Хошь и дерут, да и не до последней шкуры... А все душа болит, што присягнули иноверному кралевичу мы ноне... Царевич свейской - лютор... И стал он государем у нас... и господином Святой Софии, нашей Заступницы... И наш Великий Новгород таперя...

   От волнения не договорил, умолк новгородец, тяжело дыша.

   - Новгород Великий стал вотчиной у люторской земли, у Свеи! - договорил за него нарочито громко и внятно Порошин. - Слыхали!.. Да, слыхали мы и это. А вора-то царя у вас, слышь, нету!.. И в голове царя-то нет, как видно, у москвичей, у всего люду православного, российского! - вызывающе заключил свою речь есаул.

   - Ты, слышь, усатый боров, хохол чубатый! Ты к чему это про вора, про царя нам гвоздишь, который раз!.. - сердито заговорил из толпы благообразный пожилой торговец, стоящий особняком с кучкой молодежи, очевидно его подручных или родственников.

   - Ты зачем душу нам бередишь своей докукой да расспросом! - настойчиво, властно продолжал он, обращаясь к Порошину. - Помочь-то можешь ли! А! Сказывай, смутьян донской, окаянный!.. Неча подковыривать без толку. Помочь-то чем беде, знаешь ли?

   - Помочь! Я - нешто Господь Бог!.. С Ево помогой - сам кажный пусть себе и помогает, как и чем знает! - ответил Порошин, сбавляя тон перед сверкающим взглядом и властной речью неожиданного противника.

   - Вот то-то и оно: сам себе кажный!.. Да с Божьей помощью!.. Энто так. И мы на том с тобой сошлися... Мы так же мыслим... А я уж полагал, - и вовсе ты злодей, земли родной предатель, слуга разбойничий калуцкого царька!..

   - Мы-ста... да мы-ста!.. А хто же это "мы", скажи, пожалуй! - задорно спросил Порошин, недовольный своей невольною уступчивостью перед каким-то торгашом.

   - Мы хто?.. Нижегородцы!.. Вон тезки новгородцев, почитай, да малость поумнее. Не охаем, не вешаем башки! К себе на помочь царька не просим воровского, чтобы нас в кучу собирать... Как толковал речистый энтот дядя с усами да с хохлом, донец чубатый... Вот мы хто! Мы - сами по себе...

   - Угу! - откликнулся Порошин. - Так, стало быть, коли у вас на печи тепло да баба толстая лежит под боком, - так пропадай вся пропадом земля!..

   - Н-ну!.. Энто ты... послушай... не моги! - Сжимая кулаки, сдвигая брови, двинулся с угрозой здоровяк-нижегородец на глумливого есаула.

   - Потише! Не ерепенься, дядя! - остановил его стрелец-торговец, стоящий рядом. - Обиды нету никакой покуда для тебя. Словами начал спор, так што уж с кулаками лезть на драку. Не пристало. Тебе вопрос дают, - давай ответ, как оно водится.

   - Верно! - подал голос торгаш-рыбник, Федька Белозерец, от которого далеко несло запахом свежей и соленой рыбы. - Пускай он и казак, а правда чуется мне в его речах... Кой-што уж я смекаю... Не знаю дотошно, к чему он всю речь поведет... А вижу: тянет он из нас по словечку правду, словно масло на воду... Тесно нам стало, облегла печаль всю землю, не то штобы один край али область... А мы друг с дружкою еще сцепиться рады... ровно псы голодные али волки лютые из-за волчихи в течку ихнюю, в вешнюю... Право! Неладно это, што и говорить... Вот я который год езжаю на Москву из Белозерья... А ни у нас, ни здеся доселева такой нужды, докуки и печали не слыхивал, не видывал, как в энти злые годы!.. Здеся, на Москве - еще вам с полгоря. А погляди по иным местам, по городкам, по селам... Волки, лисицы бродят по опустелым домам, по жилью людскому. Вороны хищные слетаются из лесов на груды мертвых тел, что гниют повсюду, на дорогах, на площадях городских... Люди зверьми стали: подстерегает один другого, чтобы убить, ограбить... А то и жрут друг друга с голодухи-то!.. Матери детей губят, чтобы те муки меньше узнали! А ляхи за нашими гоняются, кто от них убегает, добро прячет, за теми враги злых псов спускают, словно на волков алибо на кабанов, - на людей хрещеных! Прямое лихолетье, не зря и названо!.. Смутилась Русь. Ей, матушке, не сладко... А нам, сиротам бедным, маломочным, и прямо помирать без покаянья - одно осталось!.. А мы еще...

   - А вы к себе Литву зовете, ляхов! - завел опять свое Порошин. - Посольство шлете, бояр первейших, вящших... Чуть не полсобора Земского, который, еще нет трех недель, кончился у вас... Четыреста людей знатнейших, служилых, воевод, митрополита Ростовского с попами, дьяков умнейших думных, всю царства знать, красу посольством отрядили!.. Куды?.. Сказать то даже срам!.. Челом до земли бить Жигимонту, мол: "Приди, володей землею и нами!.. Обороти нас в латинскую ересь... Попов сгони, нам насажай ксендзов... жен наших, дочерей возьми на поруганье... Последнюю рухлядишку отбери, как повсюду отбирал доселе у православных, где только твоя власть да сила была!.." Што! Аль не так... Молчите?.. То-то!.. Нету вора-царька у вас, да есть зато бояре лукавые, заведомые воры!.. Они уж много лет всю землю продают да предают кому ни попадя!.. Из Тушина перелетывали на Москву, царю вашему, Василью Шуйскому лизали... руки, покуль до смерти ево не укусили, постригли силой!.. А лучче ль стало и потом! Ничуть не лучче!.. Ворохами "цари" явились. Што ни боярин захудалый, что ни подьячий - вор, мздоимец, мшелоимец, не то что "царик" наш, - и тот орет на всех на вас: "Я - есмь твой господин, и Бог, и царь!.." Не так?.. Аль правду молвлю?.. - обводя толпу взглядом, кинул вопрос Порошин.

   - Пока все так... Не прилыгаешь много! - среди общего угрюмого молчания отозвался Кропоткин.

   - И вовсе не лгу! Чай, крест на шее висит и у меня!.. Чай, землю я жалею свою, донскую... вашу... всю как есть! Одна земля, как мы - едино стадо... Учился в бурсе в киевской и я, не мало годов тому назад... Не забыл Писанье... Нам пастыря единого бы надо... А пастыря и нету!.. И без нево - беда! Так оно и выходит: пущай хота и "вор", да будет он один покуда... А там... Что Бог пошлет. Стеною взяться надо, заодно. Тогда врага прогнать легко нам будет. Называть начнем, много их, врагов наших!.. И ляхи, и люторы, и свея, и своя вольница понизовая... А сочти, так нас - куды-ы больше, чем их... Одолеем всех, только бы разом, дружно за дело приняться! А у нашего "царька"... пущай по-вашему будет, мы его пока "царьком" повеличаем!.. Царевич есть у него, еще дите малое, безвинное. Он на Руси родился, на наших очах. Крещеный, растет среди люду православного на святой Руси... Авось ему Господь пошлет удачу, и станет он как прирожденный царь! Земля помаленьку оправится от грозы, от лихолетья... А тамо?.. Што наперед загадывать! Теперь у всех одна забота: избыть беду великую, разруху земскую! И никто не знает, как за дело взяться... Вот и надо, братцы мои...

   - Подожди маленько! - перебил есаула Кропоткин. - Слушал я тебя, никак и разобрать не мог: што ты есть за птица? Сам от себя тут бобы разводишь, али "царек" подослал тебя... Как всюду теперь люди подкупные шатаются, народ простой на свою руку тянут, речами разум отымают!.. И не понять сразу: от Бога ты али?..

   - От черта! - добродушно усмехаясь, докончил сам есаул. - Ничаво, толкуй как хочешь. Я не в обиде, господин честной.

   - Я обижать и не мыслю. Сдается, ты душа прямая, русская... Только глядишь, приятель, вовсе не туды, куды бы надо...

   - Поверни, наставь, господин. Я хоша и грузен, да все же не костылями к земле пригвожден, как был Христос Спаситель Наш на Древе на Святом... Как распята теперь мать-земля православная!..

   - Все так, все так! К тому и речь веду! - продолжал Кропоткин. - "Не пропал понапрасну мой день!" - так скажу себе, коли мы с тобою поразумеем друг друга, казак мозговитый... Не беда, што на торгу ненароком мы с тобою повстречались, а в другой раз, може, на Страшном Суде свидимся, коли Господь повелит!..

   - Угу!.. Вон ты какой... Ну, слушаю... толкуй свое...

   И Порошин даже наклонил слегка голову, готовясь слушать Кропоткина. Насторожилась и толпа, почуяв что-то особенное в тоне собеседников.

   - Скажу сперва про дело ближнее. Хоша Великое посольство и снаряжено челом бить крулю Жигимонту, послал бы Владислава на Москву, на царство... Да мне, как и другим, меня и поумнее, и позначнее, - то залегло на уме: не велика будет корысть короне польской от зову нашего... Хотя бы и пришел к Москве Владислав. Ты слыхал ли, дядя? - как звать, не знаю...

   - Федькой Порошиным дразнили издавна. Лет десять в есаулах...

   - Ну, вот, пан есаул Порошин, слыхал ли ты: на чем стоять приказано посольству, ай нет?..

   - Так... краем уха слышал...

   - Обоими послушай, - я скажу тебе по всем статьям!

   И, загибая пальцы, Кропоткин начал с расстановкой:

   - Речь первая: обязан царь Владислав блюсти в земле Московской и в иных царствах и областях российских обычаи старинные. Владеть землей по старине, храня законы и веру православную нерушимо!..

   Оба дьяка, Елизаров и Грамматин, взобравшиеся теперь на груду бревен, чтобы лучше видеть и слышать, словно по уговору вынули из глубоких карманов своих однорядок по листу, исписанному четкими строками, и стали глядеть в них, словно проверяя: верно ли говорит Кропоткин? А тот между тем продолжал свое:

   - Вторая речь: прибыть к Москве немедля должен крулевич. Тута патриарх его окрестит, штобы и не пахло от него ляхом... И тогда уж венчать на царство станет по древнему обычаю. На третье: суд и право должен царь давать по старине. Менять законы дозволено не ему, не новому царю, а всей боярской думе с собором Земским сообща, никак не иначе. Потом, все дани, пошлины, вся подань по-старому идет, без прибавленья. Без думы царь менять того не может али прибавить на душу противу прежнего!..

   - Вот это так! Умно, коли бы этак стало дело! - загудели кругом довольные голоса, особенно торговых людей.

   - Войну ли зачинать, мир ли писать, то на волю думы и царя, - продолжал высчитывать на память Кропоткин. - Российским торговым людям - всем вольный выезд за рубеж: московским аль областным, все едино. А для гостей для иноземных - по-старому въезд сюды ничуть не легше... Да казнить бояр либо служилых людей без думы новый царь Владислав никак не волен. А награждать да возвышать по заслуге, а не своим произволом либо хотеньем царским, как дума и правители укажут, глядя тамо: кто чего заслужил?..

   - Ого!.. По-новому дело, гляди! - разнесся говор в толпе, все нарастающей вокруг. - У нас раней ничего такого и не бывало на Руси!

   - Дак и царей с Литвы же не бывало, гляди, у нас доселе! Надо на первых порах поостеречь малость и землю, и себя, штобы за спиною сыночка старый круль-отец нас к лапам не прибрал.

   - Ну, стой, государь мой милосливый... как звать-величать тебя - не ведаю, - заговорил с бревен дьяк Елизаров. - Это ты малость маху дал и народ с толку сбиваешь, можа, и не по своей воле... по незнанию. Были эти речи, как ты сказывал, в первом договоре с Жигимонтом, который Тушинский патриарх, рекомый Филарет, а по-истинному, - митрополит Ростовский Жолкевскому-гетману подписать еще по весне давал. А тута, на Москве, бояре старые, князья гордые повыкинули обе речи и про вольный выезд, и про награду по выслуге. Это на руку худородным-де людям, а князьям да боярам в ущерб. Вот они и постарались... Земский собор тоже по-ихнему постановил... вестимо, и собор такой "боярский" больше был он, а не Земский...

   Ропот недовольства пробежал по толпе. Тогда подал голос дьяк Грамматин.

   - Не смущайтеся, люди православные! Не все оно так, как тута вам сказано. Верно, выкинуты две речи. Да собор и бояре не зря их захерили. Не на пользу они Земле, а на вред и на смуту. Главное осталось: новый царь Владислав без Земской думы да без бояров и шагу ступить не может... А бояре дело свое знают, потачки не дадут, ни крошки не уступят своего полякам!..

   - И, куды! - загудели голоса. - Бояре кому уступят ли!

   - Себе самим, чай, сколь надо!.. Где давать другому!..

   - Самим, гляди, не хватит, их только к делу припусти!.. Все "сберегут", да, слышь, не для народа, а для себя!..

   - Ништо! Пускай бы, лих, не ляхам досталося!..

   - Хоша толсто брюхо боярское, ныне пуще разопреть у живоглотов. Лопаться, гляди, станет!.. То-то любо... Мы поглядим! - весело выкрикнул стрелецкий голова Оничков.

   - Дай дело договорить, - огрызнулся на него Порошин и снова обратился к Кропоткину.

   - Н-ну... а хрестьянам как?.. Кабальным да иным людишкам черным и тяглым какие выйдут новые вольготы да права от вашего Владислава, не слыхать ли? Уж больно всем малым людишкам ноне тяжело, невмоготу стало. Полегше все ждут и просят. Как же им буде, сказывай! Не слыхал ли?

   - Как не слыхать! Все будет... как и встарь бывало. Али, сказать вернее, как Годунов Бориска повершил, воссев на царство. Пахарям уходить за рубеж невольно из земли. А польским холопам - к нам, сюды нету ходу. Каждый у себя тяни тягло... И вольный Юрьев день останется порушен, как и при Борисе стало. Штоб вовсе не было его, дня Юрьева... Штобы люди тяглые, пахари сидели на земле крепко, на веки вечные!.. Штоб не шатались хлеборобы по всем концам...

   - Бона! Нам, выходит, вековечная "крепь"!.. Нету больше Юрьева... Вот те и Юрьев день, и вольный праздник! Ау, слышь, бабка, поминай как звали! - подталкивая рядом стоящую старуху, проговорил один из крестьян в толпе и протяжно свистнул при этом, почесывая в затылке.

   Старуха, досадливо отмахнувшись от парня, еще больше насторожила уши, стараясь не проронить того, что говорилось в середине круга.

   - Бояре печалуются больно, што их земли опустели, што люди разбежались... Вот и хотят так закрепить людей при пашне, штоб ходу не было им никуды. Но, главное, што вера и закон в земле по-старому должны стоять, как при отцах, при дедах наших было! - закончил свою речь Кропоткин.

   - Хо-хо-хо! - раскатился смехом Порошин. - Да нешто Жигимонт - ребенок малый! Нешто он на речи те пойдет!.. Нешто пошлет сынишку, штобы стал слугой боярам московским, а не царем и государем всея Земли!.. Пустое дело задумали...

   - Ты смышлен, коряга! - усмехаясь сдержанно, ответил Кропоткин. - Так думают и на Москве у нас, кто поумнее... Да, слышь... пусть потолкуют ляхи да послы-то наши... Мы здеся времени тоже зря тратить не станем. Помаленьку все образуется на Руси... Города столкуются между собою... И люд честной надумает: "Как быть, беду штобы избыть?.." Вон города уже обсылаться стали между собою, шлют грамоты запросные... Советы советуют: што начать, к чему приступить?.. Ярославль - Костроме, Нижний - Вологде голос подает... Знаешь, как в песенке старинной поется:

  

   На святой Руси - петухи поют!

   Скоро будет день на святой Руси!..

   Дождемся и мы ясного солнышка... Слышно, зашевелилась земля... Стали думать где-нигде людишки согласно, по-хорошему... Патриарх Гермоген слово великое сказал: "Сбирать рать земскую!" Его слово мимо не пройдет...

   - Рать земскую... легко ли! И так, слышь, все поразорились! - послышались голоса.

   - Легко ли! - с досадой крикнул толпе Кропоткин. - И вы полегчить себе думаете... Не видите, што за мука из того облегченья явилась для вас и для всей Земли!.. Это, слыхал я, конек в обозе шел да воз тянул. И тяжело ему то дело показалось. Он легше захотел, ночью от коновязей и утек! А волки, што кругом рыскали да не смели в табуне при людях на коней напасть, перехватили вольную лошадку да и по косточкам разнесли... Так и вы себе со своим облегченьем хотите, што ли! Штобы враги, кругом стерегущие, и нас поодиночке повырезали, в полон увели и землю бы всю расхитили. Вот и станет вам полегше тогда!..

   - Да што ты... Нешто мы так хотим... Нешто позволим! - поднялись протестующие громкие голоса.

   - "Хо-отим! По-озволим"!.. Без вашей воли учинится, коли легкости искать станете, как и до сих пор искали... Подумайте, от чего разоренье да пагуба пошла?! От какой причины малой!.. То ли мы знали на Руси!.. Сбыли с плеч татар! Такую грозную орду, што три века над нами измывалась, - разбили с Божьей помощью... Литву и немцев-крыжаков колотили за милую душу! А тут - горсть литвинов да кучка ляхов, отряд-другой из Свеи набежал... И Русь целая покорствует, молчит, выносит надругательство такое!.. Долго того не будет! С чужими недругами справимся, как-никак... Не чужие, свои есть враги, опаснее Литвы и шведов... Вы, казаки!..

   - Мы! - всколыхнувшись, отозвались донцы. - Ишь, што сказал!.. Земле мы не враги.

   - Как лучче, мыслим, сделать бы!.. - пробасил старик-казак со шрамом от виска до подбородка, одноглазый, но еще могучий, как дубовый кряж.

   - Я верю: мыслите вы хорошо, да делаете худо! - возразил Кропоткин, когда утих общий гул. - Чай, и сами того не разумея, так творите... Сто тысяч земской рати собрать бы можно без больших затей... И ляхи, и свеи затряслись бы, вон из земли пустились бы наутек!.. Да вот вы, казаки, с царьком своим нам руки завязали!.. Из бояр не пристало выбирать никого в цари. Ненавидят друг дружку бояре и князья, завидуют. Своему не дадут надеть царского венца да бармы золотые... Волею-неволей нам и пришлося ладить с Жигимонтом... штобы только Самозванца-вора не пустить теперь на трон царей московских!.. А ежели бы да вы, казаки, сголосились, сошлися бы вместе, выбрали бы царя по совести, по правилу, по-Божьи. Ужели в целой земле не сыщется главы, которую Господь поизволил бы помазать на царство, как встарь царя Давида?.. Слышь, пан есаул, когда своих увидишь в Калуге там алибо где, так передай им, што от меня ноне-то слышал... Порассудите вместе... Авось Бог даст...

   - Царя избрать Землею?! - подхватил горячо Порошин. - Чево бы лучче и желать! Да как ево ты отыщешь да изберешь! Где взять ево, царя, для всей земли!..

   - Начать лиха беда. А там - Господь укажет. Слышь, уж и в сей час носится слушок один...

   Кропоткин опасливо оглянулся, нет ли близко поляка, и продолжал:

   - Сам Гермоген, святейший патриарх, великий старец, кому подобало, тем, слышь, имечко одно называл пристойное!..

   - Кого?.. Кого?.. - звучали голоса.

   - Есть сын у Филарета, митрополита Ростовского, у Никитыча Романова... Михайлой звать юношу... Уж то-то отрок милый!.. Всем по душе, кто его видывал. По крови близок роду царя Ивана. Все то знают.

   - Как не близок! Племянник внучатый. Недальняя родня! - подтвердил дворянин Пушкин, стоящий рядом с Кропоткиным.

   - Михайло Романов!.. Слыхали, знаем, видели! - раздались голоса.

   - Ох, молод, слышь! Бояре верховодить при ем учнут! - кинул толпе Грамматин.

   - Али батька Филарет... Крутенек отец святой, митрополит! Все в свои руки любит взять! - вздыхая, протянул осанистый, полный поп, тоже не побрезговавший протиснуться в толпу, послушать занятных речей.

   - Ну, энто ты врешь, батько! - решительно отрезал Порошин, стоявший в раздумье. - Филарета-патриарха, али митрополита Ростовского по-вашему, - я еще из Тушина знаю... Да и все мы его почитаем. Добрейшая душа, хошь и высокий саном. По отцу пошел, по Никите Романову. Тот, как воеводой у нас на Диком Поле сидел, никого не обидел, всем был рад помочь!.. Вот и сын по отцу пошел... Гляди, и внук в деда да в отца удался, не иначе... Так думаешь ты, господин, штоб Филаретов сынок?.. Его бы в цари?.. Как я смекаю, нам лучче и искать не надобно!.. Род большой, родня царская и к нам - всегда были Романовы-Захарьины доброхоты... Это бы чево лучче!..

   - Сынок батьки Филарета, дружка нашего из Тушина! - загомонили казаки. - Гляди бы, дело в самый раз. Коли не малолетнего царенка Тушинского, так Романову пристало быть нам государем!..

   - Истинно, в самый раз! - подтвердил Порошин. - Кабы по швам все царство не полезло да вся земля бы так не расшаталась, как ноне вот!.. Попробуй назови, хоша бы Михаила... Загомонят бояре ваши да князья и сотней голосов один голос покроют: "Нет, меня царем! Я - старше! Я значнее!.." Видали, слыхали!.. Только новая потеха да свара завяжется. И ляхи наперекор пойдут, и свеи со своим круленком. Все поперек горла нам станут, нас отшибут, коли взаправду выберем да назовем своего царя, не иноземного... Не быть пути с того дела, как умом ни раскидывай...

   - Не в пору слово молвить, - и пути тому не быть! Ты прав, седой бирюк! - согласился Кропоткин. - Да, слышь, дело выйти может... Одуматься решила ноне Русь! Сбирается, растет ополченье рязанское. Прокофий Петрович Ляпунов, главный воевода ихний, в узде держать полки умеет. Сто тысяч, бают, скоро соберется, как вести идут от разных городов и мест... Земля зашевелилась!.. Кого ни спроси, у всех одна-единая дума: прогнать бы лиходеев, врагов набеглых!.. Да государя отыскать потом, штобы земля не сиротела боле, как до сих пор!..

   - Во, во! - живо отозвался тот же степенный нижегородец, который и раньше говорил. - У нас Куземка Минин, говядарь богатый, - про то лишь толкует. От Гермогена от самого, от патриарха грамоты к ему были потайные... помимо бояр да ляхов. Он одно долбит: "Время-де сбирать рать земскую, два ста алибо три ста тыщ народу. Вон недругов! Да Господа молить почнем: послал бы нам хорошего царя... Да своего, не чужеземца... Да кроткого, штоб землю пожалел, штобы окрепла Русь апосля лихолетья... Да штобы...

   - Чтобы мед с неба пролился... Штобы галушки в рот валилися с сосны али с березы! - насмешливо подхватил Порошин. - Э-эх! Што и толковать! Как было, видели; што Бог пошлет еще - увидим!.. Ну, а тебе спасибо, господин, што серостью не погнушался нашей! - отвесил есаул поклон Кропоткину. - Открыл глаза помалости, потолковал по чести, по душе!.. Бог весть, што ждет еще нас впереди? А ежели случаем доведется, - за слово твое доброе - везде я твой слуга. Федька Порошин я, есаул донской!

   - Князей Кропоткиных, Петра не забывай, коль што случится! - с поклоном назвал себя Кропоткин.

   - Князей! Ишь ты! - с новым низким поклоном повторил Порошин. - Челом те бью еще раз! Не позабуду нашей беседы... Ну, братцы, солнце высоко. Нам пора. Гайда и на коней! - крикнул он своим.

   - И то! Счастливо, братцы, оставаться! - крикнул Дзюба москвичам, уводя за собою донцов.

   - Счастливый путь и вам... Мир вам... до первой драки! - отвечали весело москвичи, провожая взглядами донцов.

   А те уже сели на своих приземистых, горбоносых, выносливых маштачков и потянулись гуськом прочь по Смоленской дороге.

   - А нуте, песню, братцы! Да повеселее! - послышался голос Тучи. И сейчас же он сам лихо затянул:

  

   Гей, дуб-дуба-дуба-дуба!..

   Дивчина моя люба!

   Набрехала на мене,

   Шо я лазыв до тебе!

  

   Подхватили донцы, и быстрее зарысили их кони, словно подбодренные раздольной, залихватской песенкой...

   - Веселый, слышь, народ! - проговорил кто-то из толпы.

   - И смерти не боятся, - ответил другой голос. - Пограбить только любят.

   - Уж не без того... Особливо в эту тяжкую пору! - отозвался третий.

   Вдруг гулкий, протяжный удар колокола пронесся над головами в тихом, теплом воздухе, и гул пролился, расплываясь и тая, как будто в глубокой небесной синеве.

   Служба отходила в ближнем храме.

   Как один человек, обнажили все люди на торгу головы и стали осенять себя истовым, размашистым крестом.

   - Спаси Господи и помилуй Русь! - прозвучал чей-то сдержанный голос из толпы, начавшей расходиться от ларька стрельца Озерова.

   - Спаси Господь, помилуй православных рабов твоих! - словно многократное эхо отозвались кругом голоса.

   - Вождя пошли нам! Помилуй Свой народ, Христос Распятый! Оборони всю землю от разгрома! - громко молился Кропоткин, крестясь на главы ближнего храма.

   И все кругом, вслух или про себя, вторили этой молитве, твердя:

   - Аминь, да будет, Господи!..

   Редкие, звучные удары колокола словно сливали свой голос с задорными звуками песни, постепенно замирающими вдали, с говором и гомоном, снова стоящим над людным торгом у Пресни-реки.

   В это самое время новый шум, крики, звон бубенцов и гомон послышались от Тверских ворот.

   Бесконечным поездом потянулись из них кибитки, брички, телеги и повозки дорожные, нагруженные доверху разной кладью. Почти на каждой телеге, кроме возницы, сидел еще челядинец либо двое. А в бричках и долгушах дорожных сидело и по нескольку человек разного вида: челяди боярской, холопов, кухарей, конюхов. Сзади, привязанные к бричкам, шли верховые кони, покрытые темными дорожными попонами. Как будто вся челядь большого дворца, царского или патриаршего, совершала переезд из Москвы куда-нибудь далеко.

   Конные вершники для обороны ехали по сторонам обоза. Все встречные возы и колымаги, державшие путь на Москву через те же Тверские ворота, вынуждены были остановиться и своротить куда-нибудь в сторону, очищая дорогу бесконечному встречному поезду, тесня при этом люд, наполняющий все пространство кругом. А люди с торга так и ринулись к самым воротам, толкаясь, стараясь протиснуться поближе, поглядеть на диковинный, небывалый поезд.

   - Однова, слышь, и было так! - говорит внуку здоровый, высокий старик-посадский, глядя на огромный обоз, трусящий от ворот вдаль, по Смоленской извилистой дороге, идущей между холмами, вершины которых густо уставлены ветряными мельницами. - Однова и видел я такое! Когда царь Иван Васильевич, мучитель боярский, в свою опричную слободу в Александровскую с Москвы съезжал!..

   - Какая там опричная слобода! - отозвался дьяк Грамматин, очутившийся рядом со стариком. - Простое дело, на нынче отъезд Великого посольства назначен. Вот челядь да клажу и пустили вперед... Скоро и сами послы проедут, гляди...

   - Где скоро!.. Теперь, слышь, только в Успенском соборе служба ранняя отошла. На той службе патриарх Гермоген поученье послам отъезжающим сказывал... Пока прощанье буде, пока што... Раней часу али двух пополудни им не проехать... - заметил товарищу Елизаров. - А вот и мы с тобой, кум, не скоро, видно, ноне домой попадем, хоша и живем недалече! Как думаешь!..

   - Да уж ништо... Затерло нас, так выжидать надо!..

   Оба дьяка, выбрав небольшое возвышение, с которого лучше было видно и дорогу, и ворота городские, присели на траве, короткой, но зеленеющей после недавних дождей.

   Больше полутора часов тянулся поезд, совершенно запрудив ворота и узкую улочку предместья, которая рядом деревянных небольших домишек подбегала к самой городской стене и к этим воротам.

   Как только хвост обоза вынырнул из-под ворот, толпа, дожидавшая терпеливо во все это время - люди, желающие попасть в город, - лавиной полились под сводами приворотной башни. Сюда же врезался и длинный ряд возов и повозок, бричек простых и боярских возков, которые были задержаны встречным поездом у самых стен столицы.

   Едва эта лавина с криками, жалобами, с треском ломаемых осей и колес, с бранью и гомоном прокатилась под воротами и разлилась на все стороны по широкой Тверской, по двум Ямским и по иным, боковым улицам, как от Кремля снова послышался гул и шум большого поезда, звон литавров и трубы, звучащие резко и протяжно...

   Толпы москвичей зачернели от Кремля до ворот, теперь вдоль всей улицы, по которой потянулось блестящее шествие. Все люди на торгу, все обитатели предместья у Тверских ворот уж заняли давно места, толкая и ссорясь друг с другом за лучший уголок...

   Сперва из ворот показался небольшой, хорошо вооруженный отряд конных драгун, за ними ехали копейщики-иноземцы, состоящие на службе у Московского государства. Первою быстро и грузно двигалась обширная колымага митрополита Ростовского Филарета Романова, который одно время был поставлен патриархом царем Василием Шуйским, потом тем же Василием был смещен и сделан митрополитом Ростовским. Взятый из Ростова в плен войсками Самозванца, Филарет был принужден Тушинским царьком принять снова сан патриарха всея Руси.

   Полный двор был как и на Москве у Шуйского, так и в Тушине, у Самозванца. И Салтыковы, и Шереметевы, и Трубецкие, прирожденные Рюриковичи, - не брезговали принимать чины и милости от Тушинского царька. И митрополиты, и попы - все было у него. Не хватало патриарха. Гермоген, избранный после Иова, не пошел бы, конечно, никогда в Тушино, к вору, против которого старался ополчить всю землю. И Самозванец обрадовался случаю назвать патриархом такого знатного князя церкви московской, любимца и россиян, и казаков, каким явился плененный митрополит Ростовский.

   Внешне отдавая ему всяческие почести, но окружив неусыпным надзором, чтобы Филарет не убежал, - царек заставил святителя принять патриарший сан и писаться этим чином, править службы патриаршие, как это делал Гермоген на Москве. Желая выведать лучше истинное положение дел, вызнать силу и слабость Самозванца, надеясь принести пользу и окружающим, и всей земле вообще, - Филарет не стал открыто во враждебные отношения с вором, хотя и не вмешивался в правительственную деятельность его.

   А между тем собирая вокруг себя самых знатных и влиятельных из бояр и правителей, окружающих вора, Филарет успел завязать постоянные сношения с Москвою, давал туда добрые советы и, наконец, вместе с Трубецким, Салтыковым и другими из бояр, которые для виду служили царьку, выработал и послал на подпись Жолкевскому "статьи", на основании которых могло состояться призвание Владислава на московский престол.

   Затея удалась. Переговоры были завязаны 17 августа. Земский собор утвердил "статьи", и было снаряжено великое посольство, о котором выше шла речь.

   Но в эту пору вор был уже отброшен войсками русскими, при помощи Жолкевского от Тушина - к Калуге. Тогда Филарет, сговорясь с Москвой и под рукою получив согласие Жолкевского, сделал вид, что хочет отправиться к Смоленску, в лагерь Жигимонта для дальнейших переговоров... Небольшой отряд поляков повез на запад умного митрополита Ростовского. А на пути русские напали на конвой Филарета превосходящими силами, отбили святителя и привезли в Москву.

   Поморщился Жолкевский, узнав об этом, но самым любезным образом явился первый приветствовать Филарета.

   Неприятно было гетману видеть в Москве умного дипломата-архипастыря, которого уже дважды называли в народе, как преемника царской власти.

   Но поляка успокоили такие друзья-москвичи, как предатель дьяк Андронов и его покровитель, трусливый, продажный боярин Салтыков.

   - Да скуфья же на башке у Никитыча! Его теперя в цари никак не оберут... Вот сын у него один как перст... Мишка-паренек... Тово, слышно, хотят царем назвать иные!..

   Так шепнули Жолкевскому приятели - предатели своей земли.

   И умный гетман постарался, чтобы именно Филарета и другого кандидата на престол, князя Василия Василича Голицына, послали во главе великого посольства к Сигизмунду под Смоленск.

   - Ну, а инокиню, жену Филаретову и сыночка ихнего я тут велю хорошо постеречь! - решил Жолкевский.

   И теперь, пускаясь в путь к Смоленску за королевичем Владиславом вместе с Великим посольством, гетман дал особый, тайный наказ Гонсевскому, которого вместо себя оставил на Москве.

   Старицу Марфу, бывшую Ксению Романову, юношу Михаила и патриарха Гермогена поручил он неусыпному надзору своего заместителя.

   В поезде гетман ехал в своей дорожной карете, сейчас после Филарета, окруженный небольшой свитой и конвоем польских легких всадников.

   За ним колыхалась на ременных широких тяжах заграничная колымага князя Василия Голицына, который и в пути, ссылаясь на лета и слабое здоровье, искал покоя и всяких удобств. Бесконечным поездом, по две, по три в ряд, потянулись колымаги, возки остальных членов посольства. Сзади на простых бричках тряслись и подпрыгивали на выбоинах мостовой послы из торговых и посадских людей, из незначительных и неродовитых боярских сыновей, из мелкого дворянства, которых тоже придали в компанию знатным послам, чтобы усилить значение посольства, сделат