Главная » Книги

Жданов Лев Григорьевич - Во дни Смуты, Страница 4

Жданов Лев Григорьевич - Во дни Смуты


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

nbsp; Но Сигизмунд уже словно и не слышал ответа. Мрачный, он погрузился в тяжелое раздумье.
   И многие кругом стояли невеселые, задумчивые, словно их и не радовала большая удача, какая выпала с захватом Смоленска.
   Примас, сменивший после торжественной мессы парадное облачение на свою обычную фиолетовую сутану, появился в шатре и приветствовал снова короля и его свиту.
   - Во имя Отца и Сына и Духа Святого, мир с вами!
   - Аминь! - отозвались присутствующие.
   - Аминь! - будто просыпаясь ото сна, проговорил Сигизмунд, осеняя себя крестом. Затем огляделся вокруг.
   - Все в сборе, если не ошибаюсь... И гетманы, и канцлер, и паны сенаторы... С молитвою можем мы и приступить к совету, на который я вас сегодня созывал.
   Архиепископ прочел краткую молитву, прося у Святого Духа содействия и просветления ума и души на предстоящем совете. Все уселись по знаку короля, и он, сидя у стола в своем мягком, широком кресле, облокотясь на поручни, первый заговорил.
   - Святой отец, и вы, паны сенаторы и гетманы, и все вожди мои! Еще раз, вознося хвалу Творцу, благодарю вас за те труды, лишенья и заботы, которые мне помогли достигнуть славной цели. Смоленск, древнее достояние нашей короны, отнятое хитрыми, злыми соседями-москалями, снова в наших руках! Этот город с его твердынями - словно камень драгоценный, потерянный надолго, опять теперь сияет на державе великой Речи Посполитой. Нелегко досталось это завоеванье наше. Эллины, осаждая Трою, меньше бед перенесли, чем наши доблестные воины. И все заслужили почетный, славный отдых. Между тем и на родине за эти долгие месяцы войны накопилось не мало самых важных и неотложных дел. Уж даже ропот к нам дошел, что сейм очередной давно пора открыть, а мы здесь медлим, хотя и не по нашей то было вине... Так вот, одно с другим соединить нам надо. Домой поведем на отдых доблестное войско наше, награды раздадим ему... И - сейм откроем, как надо по статуту Речи Посполитой, чтоб нареканий лишних не было на наше имя королевское. А после - опять за мечи и за мушкеты возьмемся, снова на коней и по старой дороге, мимо нашего Смоленска-города, - на врагов пойдем. Нас еще ожидает древняя Москва. Ее возьмем, как тут Смоленск взяли... И уж тогда милости и богатства польются щедро на всех, кто послужит делу и после, как до сих пор служил. Что скажете на это, панове - Рада?.. Со мною вы согласны или нет?..
   - Согласны, да... На отдых не мешает...
   - Согласны мы... да не совсем, яснейший круль...
   Нерешительно, недружно звучат голоса. И, вопреки смыслу слов, - скрытое неудовольствие слышится в тоне даже у тех, кто изъявляет свое согласие на словах.
   Нахмурился еще сильнее прежнего Сигизмунд. Давно отвык он от противоречий со стороны своего совета.
   - Что значит: "согласны не совсем"? - невольно вырвался у него гневный вопрос. - Когда я говорю, что так будет хорошо... Какие же еще могут быть речи?..
   - Тогда бы нас, яснейший круль, и звать, и спрашивать не надо! - осторожно, но решительно заговорил Жолкевский, давно уже недовольный всем поведением и политикой Сигизмунда. Не обращая внимания на гневный взгляд, который метнул король, гетман спокойно докончил:
   - А если уж позвал нас на совет... Ежели спросил наше мнение... Сдается, надо и выслушать своих советников, яснейший пан круль!
   - Да... просим выслушать и нас! - поддержали гетмана еще голоса.
   - Ах, вот уже как! Если спросил о чем-нибудь слуг своих государь, так уж и слушать их волю должен, по-ихнему поступать... Вашим умом, не своим мне надо жить теперь! Извольте! - с притворным смирением заговорил Сигизмунд, скользя взглядом от одного к другому. - Да, заодно, быть может, и корону вам мою передать, и трон, и власть, дарованную мне Богом и всем народом польским и литовским!.. Что же, извольте, говорите! Прекословить я не стану!.. Ваш слуга!..
   Он умолк в злобном, чутком ожидании, и наступило короткое общее неловкое молчание.
   - Помилуй, яснейший круль!.. Мы вовсе не думали!..
   - Мы даже не желали ничего подобного... Это - совсем не так!.. - раздались отрывочные, смущенные голоса сенаторов и начальников, с которых не сводил своего сверлящего, пытливого взора старый, опытный в управлении людьми круль Сигизмунд.
   - Вот как!.. Да знаете ли вы сами, чего вам надо желать, о чем следует думать? Интересно послушать!..
   - Чего бы нам надо? Будто мы не знаем! - смущаясь взглядами и язвительными речами государя, по-прежнему спокойно и смело заговорил Жолкевский. - Бог Единый видит и знает, что людям надо и чего не надо... А вот что на уме у нас?.. О том прошу послушать, державный круль.
   - Послушаем, послушаем, пан гетман. Прошу сказать!
   - Повинуюсь, яснейший! Тут нет посторонних глаз и ушей. Мы собрались, первые сановники короны, ближние слуги и помощники круля нашего... И потому я без риторических фигур и восклицаний, без того, что нужно для народа и для чужих государей, попросту буду говорить, всю правду.
   - Отлично... только поскорее нельзя ли? - нетерпеливо отозвался Сигизмунд.
   - Я говорю, как мечом рублю: медленно, но верно, каждое слово должно в цель попадать... Придворной и женской болтовни не изучил, больше по чужим краям, на полях войны шатаюсь, а не обтираю стены виленского и варшавского замка и краковских палат его крулевской мосци, - угрюмо отрезал гетман, передохнул и снова веско, медлительно продолжал: - Так вот, говорю я: за много-много лет впервые Бог большую удачу даровал нам над Москвою... И это вышло неспроста! Земля их зашаталась, внутренние раздоры ослабили опасного нашего соседа... Мы это заметили, взвесили... и это дало нам возможность быстро стать господами в ихнем краю... Что дальше будет - кто знает!.. Быть может, судьба кичливую Москву и все ее необозримые владенья предаст на вечное наследье крулевичу Владиславу...
   - А почему бы и не мне, Жигимонту?..
   - Пусть так. Я не Господь Бог, раздающий владения и царства на земле... Но... все мы знаем, что Владислава хочет народ московский, а не его отца... Да это все впереди! Если же мы хотим добиться какой-либо удачи, если дело завершить желаем, так не пировать, не отдыхать, не сеймовать надо, а воевать! Сейм с его пустыми речами, со сварою, со всяким шумом вздорным подождет! Куй железо, пока не остыло, старая мудрость говорит. А кусок железа огромный, тяжелый лежит перед нами, да и не совсем еще раскаленный. На юге Московии, правда, казаки и вольница теребят родной край, как псы разъяренные. Мы тут, с запада пашем глубоко нашими саблями и арматами Московскую землю... С северо-запада враги наши, шведы, нам на руку играют, тоже врубаются топорами в российские дремучие леса. Новгород, Псков вот-вот оторвутся от Московии я попадут в руки шведам со всеми богатыми областями своими. От моря Балтийского, куда давно добираются наши хитрые соседи-москали, - далеко теперь откинем мы опасных соперников... Но все это надо скорее вершить! Пока не опомнились россияне, не слились в один поток их силы, сейчас разбитые на узкие ручьи!.. Упустим час, оправиться успеют москали... и тогда... Да, то самое тогда нам будет, что уже не раз бывало под Москвою... Позор, урон и пораженье!
   Жолкевский остановился, словно желая видеть, какое впечатление произвели его слова.
   Король сидел хмурый, но уже без прежних признаков раздражения и гнева.
   Одобрительный ропот остальных слушателей показал, что они разделяют мнение гетмана.
   - Кончил, пан гетман? - гораздо мягче и любезнее прежнего спросил Сигизмунд.
   - Еще два слова, если позволит его крулевская мосць!.. Стоячего врага надо повалить, на этом я настаиваю... Но лежачего добивать не стоит. Если Бог пошлет завершенье нашим замыслам и польская, литовская наша вера и сила возьмут верх на Москве... Надо приготовлять себе там друзей и слуг не пытками, а ласками и милостью... Юному крулевичу Владиславу и так не легко будет править мятежными, упорными московитами. Зачем же еще обозлять их излишней строгостью... А не удастся нам вконец одолеть надменных москалей... Они как-нибудь извернутся, как и прежде то с ними бывало... Живучий, неподатливый народ!.. И свои порядки, свои цари останутся у них... Так нужно тут, на окраине, поскорее и попрочнее отхватить, что успеем... И в то же время не очень досаждать врагу. Говорят, обозленная пчела сильно жалит, даже умирая. Соседями все-таки навечно нам останутся москали... И если не теперь, так на детях наших выместят чрезмерные обиды... О, я знаю их, живал в Московии: злопамятный народ! Во всем следует соблюдать меру и справедливость... Если только в делах войны можно говорить о справедливости... Нет, точнее скажу: благоразумная осторожность дает больше, чем безумная отвага, хотя бы и несла она удачу... Вот все теперь, что мне казалось необходимым изложить яснейшему крулю и вельможным панам Рады его.
   Снова сочувственный гул покрыл речь гетмана.
   И Сигизмунд в свою очередь несколько раз утвердительно медленно кивнул своей красивой, седеющей головой.
   - Почти все верно... Кроме одного... Я немало удивляюсь перемене, какая произошла с нашим отважным гетманом. Он говорил об осторожности, о благоразумии... Невольно думается, что его подменили... И подбросили Речи Посполитой ласкового теленочка вместо отважного льва, каким мы знали пана рыцаря...
   - Если немедленно звать на дальнейший бой - значит быть ласковым теленком?.. Тогда одно остается сказать: настоящие львы торопятся с поля битвы спрятаться под платье придворным красавицам Варшавы! - ответил колкостью на колкость несдержанный гетман.
   Сделав вид, что не понял намека, Сигизмунд продолжал, чуть повысив голос:
   - Мы слушали пана гетмана. Теперь договорить свое желаем. Скажу сначала об одном, об опасеньях гетмана. Жолкевский ли боится москалей?.. И можно ли поминать о пораженьях в эту минуту, когда громкой славой покрылось наше оружие и войско и корона!.. Не думает ли гетман, испытанный стратег и полководец, что приспела пора... И если мы с таким трудом и мукою, ценою тяжелых лишений взяли Смоленск, стоящий на окраине царства, который больше наш, чем московский... Не думает ли гетман, что и Москва запросилась уже к нам в руки? Нет, хотя и сидят в Кремле наши воеводы с полками нашими... Плохой расчет у пана гетмана. Еще не скоро можем мы двинуть на Москву свои измученные, ослабленные долгою осадой рати. Да и московские дела еще не дошли до надлежащего развала. Пусть их земля еще поопьянеет... Пусть братскую рукою они наносят раны друг другу... чаще, глубже да больнее... Пусть горячею кровью поистечет хорошенько земля врагов... Тогда и мы вернемся из Варшавы, явимся в самую пору, чтобы кончить затеянную нами великую игру! И схватим тогда кусок, который повкуснее...
   ...А может быть... кто знает... может быть, и взаправду доверят нам свое царство россияне!.. Может быть, не для оттяжки времени ведут они переговоры, как мы до этих пор полагали... На милость, говорят, нет закона, а на глупость - не бывает образца!.. Это - их присловье, московское... Посмотрим! И свет истинной, единой католической веры просияет в этой варварской доныне стране... Но... это все дело десятков лет... А не одной осени, как полагает, видно, пан Жолкевский. Что скажет нам теперь отец святой, пан примас, и паны сенаторы и воеводы?.. Понятен ли наш уход к Варшаве?..
   Конечно, на заданный вопрос не могло быть другого ответа, как единодушное согласие, которое и послышалось со всех сторон.
   Молчал один Жолкевский.
   - А пан гетман отчего молчит? Или еще не согласен с нами? Не ясно здесь было доказано: что надо делать? Воевать или переждать? Еще непонятно?
   - Мне все понятно, яснейший круль!.. Но... - пожимая плечами, ответил неохотно Жолкевский. - Еще раз и я повторю свое: кто может знать, что его ожидает!.. Порою безумье храбрых вырывает из рук у судьбы такой великий дар, какого не мог своими расчетами добиться самый мудрый на земле!.. Как угадать!..
   - Ну вот вы и гадайте сами, панове, на костях или на звездах! - с досадой снова забрюзжал Сигизмунд. - А я - ваш король! И должен не гадать, а рассуждать и думать. Так и будет. Вопрос решен. Пана гетмана Хотькевича пошлем мы к Москве, на помощь Гонсевскому, а сами будем собираться домой!
   Решив еще несколько очередных дел, Сигизмунд распустил совет.
   Когда Жолкевский с полковником легкой конницы, Лисовским, головорезом-литвином, шел к своей ставке, они увидели, что Сигизмунд верхом, с небольшой свитой, поскакал к Покровской горе, откуда открывался вид на весь Смоленск.
   Круль хотел еще раз полюбоваться своей славной добычей до въезда в завоеванный город.
   - Не пойму я нашего круля! - не то про себя, не то вслух проворчал Жолкевский, следя взором за группой, быстро скачущей вдаль под лучами июльского солнца, знойного, несмотря на ранний час дня.
   - У него - свои расчеты! - усмехаясь, отозвался Лисовский. - Слышал, пане гетман, он надеется, что не упустит здесь ничего, наоборот... А сейм, правда, открывать давно пора... По дружбе, за великую тайну скажу пану гетману, как постоянному своему заступнику и покровителю... Еще в начале этого года, отпуская некоторых москалей из Великого посольства на родину, тех, которые оказались посговорчивее, выразили согласие на изменение договора, подписанного с тобою, вельможный гетман, в августе прошлого года... Вот, отпуская этих наших "друзей", пан круль вошел в тайное соглашение с самыми влиятельными из них... Не поскупился большие деньги отсыпать таким слонам, как...
   - Келарь троицкий, Авраамий Палицын, как Вельяминов, Салтыков, слезливая баба... и дьяку Андронову довольно перепало, и помощнику его, Грамматину, лысому псу... Знаю, все знаю... Да половина из этих "друзей", как ты назвал, пан, только до границы лагеря нашего остались нам друзьями... Струсь мне пишет из Москвы и другие приятели наши, что тот же Палицын заодно с патриархом, с Гермогеном ихним против нас подымают ополчение... Плохо тут рассчитал скупой наш круль. Плакали его червонцы... Не хотят уж теперь и Владислава москали неверные... Прогадал старик наш.
   - Не совсем... Не о Владиславе и хлопочет он, о себе скорее... И даже не скрывает этого... А на Руси все-таки он закупил себе тоже друзей, как там ни говорить... Особенно из партии Салтыкова... И теперь хочет дать время своим сторонникам, чтобы они подготовили побольше голосов за него для избрания на трон московский... А мне дал разрешение кинуться на ихние земли с моими головорезами, "лисовчиками"... Там - пограбить что можно, побольше страху нагнать, смуту усилить... Будто от Заруцкого наши набеги и налеты идут... А попутно просил сеять слухи, что Владислав еще слишком молод и не сумеет оборонить Московское царство от всех внешних и внутренних врагов... Что только мудрый и опытный, прославленный победами государь, как он, Жигимонт Ваза, может дать покой измученной стране и народу... Только он вернет прежнюю силу и блеск державе русской. И народ московский сам должен требовать от воевод своих и от бояр, чтобы скорее призвали они не Владислава, а его на царство...
   - Просто и хорошо! - насмешливо улыбнулся Жолкевский. - Думает пан, что москали такие простецы, как с виду кажутся... Забывает, как предан этот народ своей вере... И не подумают там посадить католика на трон... Да еще такого друга ксендзов, каков наш старик... Плохую он игру затеял, не двойную, а тройную, нечистую, надо правду сказать!.. Добра из этого не выйдет ни ему, ни нам, ни Речи Посполитой, о которой я только и забочусь... Мне дела нет до выгод и барышей Сигизмунда Вазы, способного променять нашу корону на шапку царя-схизматика. Плохо он делает... Говорит - одно, глядит - в другое место...
   - А вершит дело по-третьему!.. Ты прав, вельможный пан гетман. Но это же и есть настоящая королевская наука. И сам Макиавелли...
   - Пускай сам черт или его бабушка говорят что хотят, а я по-старому одно признаю: лучшая ложь - это правда. "Иисус Распятый и мой меч!" С этим бы старинным кличем ринуться вперед, от Смоленска - на Москву! Пока москвичи сами не пришли отбирать то, что мы урвали у них нынче... Но... пока воля не моя... "Скачи, враже, як круль каже!.." Подождем, увидим!.. А вот мы и пришли. Прошу пана полковника в мой шатер, выпьем чарку-другую венгерского. Есть у меня еще тут с собою заветный бочоночек!..
  

Глава II

У ГЕРМОГЕНА

(август 1611 года)

  
   После короткого и сильного ливня с грозою - освеженные стоят сады Московского Кремля, среди которых тонут и царские палаты, и хоромы боярские, и даже приказы и посольские дворы, здесь находящиеся.
   Вековые липы, стройные березы, клены и сосны столетние осенили также все внутренние строения древнего Чудова монастыря, его кельи, служебные постройки, поварни, конюшни, все обширное хозяйство, заключенное в стенах обители.
   Здесь, почти на положении узника, живет теперь и патриарх Гермоген, дряхлый, болезненный, но еще сильный духом старец.
   Всяческим почетом и блеском старались окружить поляки Гермогена, пока он, склоняясь на уговоры сильной кучки бояр, соглашался на призвание Владислава. Но как только была перехвачена Гонсевским одна из грамот патриарха, посылаемых по городам с призывом ополчиться против ляхов и шведов, - за святителем был учрежден самый строгий надзор. И если бы только гетман и полковник Струсь не опасались вызвать взрыва крайнего негодования со стороны целой Москвы, они давно бы бросили старика в темницу, такого слабого и кроткого на вид, но столь опасного в своей беззащитности, более грозного для них, господ Кремля и Москвы, чем несколько полков, вооруженных с головы до ног.
   Сидя у раскрытого окна своей кельи, выходящего в густой монастырский сад, сейчас наполненный ароматами и прохладой на закате августовского теплого дня, Гермоген, держа далеко от глаз, пробегал взором по строкам небольшого "столпчика", письма, начертанного на длинном, узком куске синеватой плотной бумаги. Большие круглые стекла, помогающие при его старческой дальнозоркости, лежали тут же, на столе, где видны старинные фолианты в кожаных переплетах и небольшие тетради, исписанные крупным, четким почерком самого патриарха. Чернильница и несколько очиненных гусиных перьев лежат тут же, наготове.
   То, что читал патриарх, очень волновало его. Ясные, небольшие, но полные ума и жизни, еще не потускнелые, несмотря на годы, глаза старца напряженно вглядывались в путаную вязь начертанных в послании строк, словно за этими строками он видел что-то страшное, отвратительное.
   Отложив письмо, нервным движением своей худощавой руки аскета-постника придвинул к себе поближе Гермоген небольшую полоску бумаги, взятую из кипы, заготовленной тут же, омочил перо и быстро начал выводить буквы, нажимая пером, которое жалобно и густо поскрипывало на бумаге, как будто и ему было тяжело и тоскливо, как и тому старику, рука которого водила пером.
   Стук в дверь, осторожный, но уверенный, нарушил тишину кельи.
   - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй ны! - раздался за дверью старческий голос служки Пахомия, уже много лет неразлучного с Гермогеном.
   - Аминь! - ответил тот, неторопливо отложив перо и вкладывая начатое послание между листами большого, раскрытого на столе, фолианта, который также неторопливо захлопнул и отодвинул от себя.
   - Святейший владыко, там пан Пясецкий пожаловал! - отдав поклон, почтительно доложил служка. - Что ему сказать? Хочешь ли видеть ляха? А то, може, не здоров ты, батюшка, а? Я ему...
   - Нет! - остановил служку Гермоген. - Я г о с т ю рад!.. Проси, проси его, Пахомушко.
   Снова поклонившись, вышел служка и впустил ротмистра Пясецкого, который помогал Гонсевскому и Струсю нести гарнизонную службу в Кремле.
   Благодаря его небольшому знакомству с русской речью, ему поручали сношения с Гермогеном, который не умел или не желал ни слова понимать по-польски.
   - Здрув, пане отче? - с почтительным поклоном осведомился "гость".
   - По твоим молитвам, как видно, чадо! Терпит Бог грех и носит мать-земля.
   - Так, так, так!.. То и слава пану Богу!.. Не бардзо помешал?..
   - Нимало, нет, пан воине честной!.. А ты што, со мною пришел часок скоротать в беседе... алибо есть што новое?.. От нашей чести не желаешь ли чего-либонь?.. Сказывай. Аз смиренный богомолец за людей и не отрину ничьего глагола, как сам Христос Спаситель Наш заповедал миру. Ну што же, чадо, нет ли новой вести... доброй алибо хоша и дурной у тебя на запасе?.. Все заодно. Господь дает и дождик и вёдро... вот как нонешний день было. Гроза с утра, а под вечер сколь тихо и хорошо стало... Так сказывай...
   - Ведра... То само, цо воду носять... а зачем, святой отец, говоришь про ведра?..
   - Нет, ты не уразумел меня, пан. Я - про иное. Дни ясные, по-нашему, есть вёдро.
   - Ага, ага! Розумеем! Ясны день... То ж лето еще на дворе, то и день ясны... Розумею!.. А вот слыхал... кхм... кхм... есть у нас... не! есть у вас в Пскове... кхм! новый царь Деметрий Самозваный. Якой - Сидорка беглый, как ваши же москали толкуют!.. Беглый из стрельцув! Пан отец не слыхал, га?
   - Отколь мне слышать! Вот што придет и скажет ваша милость алибо хто иной из вашей братьи, - то я и знаю. Совсем в неволе здеся я, владыко всей христианской паствы православной, патриарх всего царства Российского... О-ох, в неволе тяжкой!.. Знать, так хочет Бог!
   - Но! Цо ж то за неволя! Хе! Бояре все ваши, правители в Кремле тут сели с нами, когда подошло ополчение ваше дурацкое!.. А когда разойдется оно... Тогда нам свободней бендзе и святому отцу полная воля будет... То ж осада была, а не замыкать мы хотели святого отца патриарха! Брунь Боже! Никогда!.. Теперь, когда московское правительство, до приезду избранного царя Владислава и круля Жигимонта, находится под нашей охраной... под нашей владой и укрытьем нашим, - спокойно могут спать все... И пан святой отец, как здешней веры князь и господин, - тебя хранить мы должны до приезда царя Владислава! Куды ж идти тебе! Кругом - весьма небеспечно. Казаки - бунтари, шведы, разны Самозванцы да самобранцы!.. Самовольцы никчемные! Бродяги и сбродняжи треклятые! Мы только храним персону вашу, высокую, пан ойцец! Якая ж тут неволя!.. Напрасно...
   - Неволи нет, ты мыслишь? Вы в Кремле здесь господа. Вон у тебя ключи висят за поясом от выездов и въездов... Ты говоришь: я волен. Ин верю тебе, чадо. Так прикажи каптанку мне заложить... Я до Троицы поеду, помолиться мощам святых угодников Божиих...
   - До Тройцы!.. Кхм... Дороги ж небеспечны еще... Казаки там... разбойники есть ружны... И пан ойцец разве ж не видал этой Тройцы алибо цо! Алибо здесь модлиться мало места, в Кремлю да на Москве!.. Помилуй Боже!.. Тысячи церквей у вас тут. И на што так много!..
   - Добро, ты прав. До Тройцы далеко и небеспечно... Так - в монастырь Донской!..
   - На другем коньцу Москвы! Далеко ж то... и жарко... Пан ойцец... он устанет!
   - А ежели... к Богородице, что на Пожаре!.. Рядом это, слышь, к Василию Блаженному сбираюсь я давно... Все как-то не припадало!..
   - О!.. То... Кхм... кхм... То - можно! Добже, добже! Еще народу сейчас много на углах. Же бы нам не помешали, мы попозднее поедем!.. Полсотни улан я сберу и сам поеду с ими... на всяк случай... Кхм... кхм... Охранять владыку ж...
   - Нет! - почти гневно вырвалось у Гермогена, до сих пор забавлявшегося изворотами Пясецкого. - Нет! С охраной ехать молиться не хочу! Здесь посижу лучше! А то какой я пастырь стаду, коли с целой волчьей стаей поеду по храмам Божиим, по церквам московским! Лучше тут и помолюсь, в этой тесной келье!
   - Цо мувит пан отец! Не разобрал я... Бардзо скоро сказано...
   - Это я так... про себя говорил! Досказывай, што про Сидорку начал! Уж - третий Самозванец, выходит! Из стрельцов он, ты говоришь? Да, сам он про себя что сказывать придумал! Все же знают, что еще в декабре в прошлом зарубили второго Самозванца, вора Тушинского, его же разбойники-воеводы!.. Как, слышь, ожил этот, третий, после двух смертей!.. Занятно мне узнать...
   - Кхм! - лукаво улыбаясь, заговорил Пясецкий. - Разве ж много надо, чтобы обмануть ваших дураков-россиян! Всякой сказке готовы верить, только бы поразбойничать можно было!.. А эти, самозванцы... цо они ни скажут, али бы только на царстве повеличаться!.. Хоть не на длугий час! Он, тэн Сидорка муве, цо... кхм... Же он есть - чародей! Чарнокнижник! Же может кажный раз помереть и оживиться, як схочет себе сам! Два раза, говорит, он юж обмирал. А как в могилу ляжет, как положили его... он оживет разом и улетит! И знову - царр!.. Ха-ха-ха! А дурни верют! И умны люди, которым это сходно, роблют такой вид, цо также верют!..
   - А... честные да чистые душою... Те как же?..
   - Не вем! Не вем! Таких там, у самозванув, не бывает!.. Такие - здесь, с нами все сидят... Ваши все правители - бояре найвенкшие... и сам ойцец патриарх Московский... От было б дуже ладно, ежели б им пан отец теперь написал... же тэн Сидорка - есть вор и блазень!.. Цо пан яснейший Владислав есть едины российский цесарь и московский царр!.. Одразу б тогда всяки мятежи и скончились по слову святого ойца патриарха!.. Може, напишешь, пане отче?
   - Пан... пан... все - пан!.. У вас, слыхал я, говорят: алибо пан, алибо пропал! Я про Сидорку напишу, пожалуй, штобы лишней смуты вор завесть не успел в народе христианском. А только... с кем отправлю я посланье?..
   - Нам, пане ойче, его отдай! Мы уж до дела его доправим, пошлем по всем концам земли...
   - Добро, пусть так... Я напишу потом... позднее. Утром загляни, возьмешь посланьице. Готово будет...
   - И про царя Владислава...
   - Нет, слышь, пан ротмистр, про это не напишу... Не посетуй! - решительно проговорил Гермоген. - Не в первый раз отказываю в этом, знаешь! Ваш круль и сын его не захотели принять статей, подписанных вашим же гетманом от имени Жигимонта... Так и дело с концом. Чему не суждено, тому и не бывать!
   - Я вем... я вем! - сверля своими маленькими, заплывшими глазками старца, затараторил Пясецкий. - Я вем, на цо у пана патриарха надея есть! Я то добже вем!.. Те ж ваше мужицьке ополченье, цо шло на нас, - теперь скоро и разольеца, як вода... Еще и десяти дней нету, як казаки заманули до себе "водцу" главного, Прокопа Ляпунова... та и - зарубили! На шматочки раскромсали, разнесли!.. Хе-хе!..
   - Ты... правду мне?.. - бледнея и становясь от этого почти совершенно прозрачным в лице, не сразу спросил старец. И, не получая ответа, сам продолжал, тоскливо покачивая головой: - Да, вижу и так: ты не солгал! Уж больно радостен и ясен лик у тебя, врага моей земли!.. Господи, прими и упокой чистую душу смелого вождя! - зашептал про себя Гермоген. - Надеждой он был для Земли... а для меня, для старца - надеждой и радостью последних дней моих!.. Твоя воля, Господи!.. - тихо шептал заупокойные молитвы старец. А Пясецкий снова осторожно завел свою речь.
   - Может, святому отцу на мысли прийшло, цо од нас... Як там юж мувили разны лиходеи, злодзеи московски... Же то мы подослали альбо подкупили казацку шайку. Даю слово гонору, цо...
   - Не божись, пан! Правды не укроешь. Я только подумал... а ты мне сам и сказал все, што знать мне было надобно... Могу ли я не поверить такому почтенному лыцарю, каков ты есть! Всему верю. Еще што скажешь? Чем порадуешь старика!..
   - А про тех же казакув. Собираются они еще в этом месяце большой круг зебрать... И хотят присягу учинить тому сыну панны Марины от Тушинского Самозванца... И при нем, як при малолетнем царе, большой совет будет до его полных лет... Тут и бояре ваши... и казацки гетманы, и воеводы... И все сойдутся, чтобы Землею править... И знову, значит, бой начнется...
   - А больше ничего? - глухо спросил патриарх, голова которого теперь совсем поникла и белоснежная, длинная борода прикрыла исхудавшие руки, беспомощно скрещенные на груди, как для молитвы...
   - Не! Ниц боле не имею... Прошу выбачения, ежели я чем расстроил пана патриарха... Я сам не думал...
   - Нет... ничего! - машинально ответил старец, погруженный в горькие свои думы.
   - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй ны! - снова задребезжал за дверью старческий тенорок Пахомия.
   - Аминь! Што тамо еще! - отозвался Гермоген.
   - Святейший владыко, столярок тамо пришел! - доложил служка, стоя у порога. - Как ты, слышь, приказать изволил аналой твой поисправить, што расхудился... да шкапчик, который для книг, да...
   - Впусти... впусти, коли пан ротмистр того не заброняет! - словно сдерживая внезапно охватившее его волнение, проговорил старец.
   - О, не, не, не! - подымая кверху свои потные, жирные руки с видом благородного протеста, затараторил Пясецкий.
   Служка впустил столяра и отошел, ожидая распоряжений.
   Пришедший был человек лет пятидесяти, с сединой в длинных кудрях, с вьющейся седеющей, рыжеватой бородой, с голубыми веселыми глазами и доброй привлекательной улыбкой, которая почти не сходила с его строго очерченных, полных губ.
   Он сложил у двери, к стороне, свой ящик с инструментами, пилу, топор с короткой рукояткой и, низко поклонившись, подошел принять благословение Гермогена, который поднялся с своего кресла и даже сделал шаг навстречу.
   - Благослови, святый отче!
   - Господь тебя благослови и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь! - Осеняя истовым, отчетливым крестом подошедшего, с особенным чувством проговорил старец, дал поцеловать свою руку, сделал было невольное движение, как будто хотел сам поцеловать голову, склоненную к его руке, но удержался и негромко проговорил:
   - Вот служка мой... Пахомий покажет тебе, сыне, што делать надо!..
   - Так, так! - принимая величественный вид, выставляя при этом еще больше свое отвислое брюхо, вмешался Пясецкий.
   Отдав поклон, Пясецкий вышел в сопровождении старого служки, Пахомия. Чутко насторожились оба оставшиеся.
   Вот уж за дальним переходом звенят по каменным плитам монастырского коридора шаги Пясецкого и служки.
   Сразу протянув обе руки к пришедшему, Гермоген проговорил, задыхаясь от радостного волнения:
   - Мир... мир тебе, сыне... друже возлюбленный! Брат о Христе!
   Троекратно облобызались теперь старец и пришедший, мирянин по виду, а на деле - инок-чернец, прославленный по всему царству настоятель Троицкой лавры, архимандрит Дионисий.
   Три года тому назад, когда Сапега со своими отрядами осадил лавру, Дионисий сумел поднять дух защитников этой крепости-обители, и соединенные полки литовцев и ляхов отошли с большим уроном от стен святыни, глубоко чтимой всем народом русским.
   Тогда и теперь - неутомимый монах отдавал свои силы на помощь тысячам обездоленных людей, которые стекались под защиту стен и башен лавры. Громадные сокровища, собранные столетиями в подвалах монастырских, составленные из лепт народных, Дионисий теперь тратил на помощь тому же народу, на спасение родины.
   Давнишняя дружба соединяла его с Гермогеном, и разница лет исчезала, казалась неощутительной благодаря тому сходству, сродству их чистых, отважных и любящих душ, каким были проникнуты они оба.
   Мимо печального пожарища, в какое обратили поляки Москву при вести о приближении ополчения Ляпунова и князя Димитрия Трубецкого, мимо польских стражей, под видом рабочего мужика-плотника, удалось пробраться Дионисию к заточенному старцу-патриарху. И теперь слезы стояли в добрых голубых глазах инока, когда он глядел на исхудавшее восковое лицо своего друга и духовного владыки.
   - Привел-таки Господь, святый владыко, свидеться нам в сем мире, в юдоли плача и горя!.. А я, по правде сказать, и не чаял того!..
   - Нечаемое свершается днесь, как в святом писании сказано... Я, патриарх всея Руси, под чужою личиною должен принимать духовных чад своих, самых близких сердцу!.. Обманом, таючись, беседу с ними веду... Ох больно это, нестерпимо тяжко!..
   После небольшого молчания он снова заговорил:
   - Што поделаешь! Так, видно, надо... Спасать землю родную - самая крайняя пора настала! Вот и душою того ради кривить приходится на старости лет! Против своей воли, видит Господь... ради спасения ближних неправду приемлют уста мои, и то перед врагами явными, от коих пощады ждать нельзя!.. Ну, сядем... потолкуем. Про Ляпунова-то слыхал?.. Знаешь?..
   - Как не знать!.. Двадцать второго числа июлия свершилось злое дело! Ляхи подстроили, сами казаки то говорят... Вчера, в девятый день поминали душу новопреставленного раба Прокофия, защитника преславного веры и Руси... Как подумаю, што не стало его... так даже в груди жмет и давит...
   - А мне нонче "приятель" вон энтот, што тут при тебе стоял, поведал весть нерадостную... Поверишь ли, брат Денисий, в очах и слез уже не стало у меня, чтобы оплакать наши беды, коим нет конца!.. Нет вождя, избранного Господом. Земли опорой он был, последнею надеждой россиянам... И попустил Всевышний...
   - Бог знает, что с нами творит. Я глубоко верю, что иного вождя пошлет, крепкого заступника нам и избавителя... И мы должны веровать... крепиться до конца! Иначе - все пропало, коли мы дух утратим твердый да бодрость мужескую, как надлежит в такой час!
   - Ты ли не кремень, брат Денисий!.. Я про тебя, слышь, немало знаю! Обитель, чу! - выносишь один на своих плечах... Брат Авраамий, келарь ваш... Он, што говорить, умная голова, тебя не глупее... Да больно душою шаток. Гордыни много в нем, мирской он еще... Мало в нем иноческого, от Бога што, не от людей...
   - Да, наш речистый брат Авраамий слаб на соблазны мирские... Как говорит пословка: "Хошь в грязной беседе, - да первым сидеть!.." Так и он...
   - Да, да, слыхал... как он было за Жигимонта распинаться тут принялся, когда вернулся от Смоленска... А теперь как, после грамоты моей? Или не унялся малость?
   - Получше стал... Да и сам видит, не больно сила велика у ляхов... Когда наших ополченцев почитай сто тыщ подошло под Москву... И кабы не ссоры да раздоры вековечные... Следов бы теперь не осталось, духом бы ляшским не пахло в целой Земле, не то в стенах кремлевских!..
   - Охо-хо!.. Будет ли когда конец испытаниям!.. Еще мы - што! Душа болит, но сыты-укрыты живем... А люд-то бедный... Голодный, бесприютный... Ты, брат Денисий, чай, по-старому поишь и кормишь тысячи нищего люду!.. Надолго ли еще хватит тебе казны-то монастырской?..
   - Што там казна!.. Казны еще изрядно... Повытрясется наша мошна - из иных мешков понаберем кусков, как говорится... Не помирать же с голоду крещеным! Дети там малые, недужные, дряхлецы, воины раненые... Куды же им, ежели не в нашу крепкую обитель!.. Бог Единый им Отец и защита... Не подыхать же голодным людям, словно псам забеглым!.. Из народных, из мирских же подаяний собралася несметная казна в обители в нашей... Так пусть теперь и воротится к народу в годину грозную... Авось, как времена получше станут, - што взято у нас, сторицей нам вернут потом люди Божии... Таков мой расчет.
   - Расчетливый ты у меня хозяин, што толковать. Господь тебя люби да помогай! Как доселе делал, так и делай. Гляди, не ошибайся. Сторицею, воистину, народ и Бог вернут обители, что теперь даешь взайм народу да Богови!..
   Как малого ребенка, нежно погладил старец по голове бородатого инока и совсем ласково продолжал:
   - Сердешный ты мой друг!.. Как был, таким и по сю пору остался... Сердце золотое, душа - адамантовая!.. Гляжу я на тебя - и словно легче мне становится на душе. А то уж больно темно вокруг, просвету ни малого не видать было!.. Пожарский-князь ранен... Ляхи - Ляпунова сгубили... Сын Маринки да убитого царька воровского, того гляди, воссядет на московский престол, куда его казаки вознести собираются... Я и то уж грамоту собирался писать нижегородцам, а те штобы Казанскому митрополиту переслали... Слушают его донцы. Пусть погрозит им карой Божией и мягко поувещает, чтобы бросили затею неподобную!.. Иначе - снова смута землю зальет... кровь потечет реками... А тут еще Смоленск поддался ляхам!
   Хвалились мне недавно приставники мои, литовцы... Гонец оттуда прискакал с "радостною" вестью... Да, слышь, Хотькевича на помощь здешним ляхам шлет Жигимонт из-под Смоленска к Москве... Горе, горе!..
   - Горе! - эхом отозвался Дионисий. - А што в Смоленске было, как сказывают!.. С голоду - грызли землю люди, падалью питались... Раненые лежали без помощи, и раны загнивали у них, и черви ползали в ранах, по живым людям... Спаси Господь...
   Затихли оба под наплывом скорби.
   - Ну, сказывай, што есть еще. Жду заодно, - печально заговорил Гермоген, нарушая молчание.
   - Немного, слышь, вестей, святой владыко... да все - одна другой чернее!.. Увидеться с тобой хотелось, хоть повздыхать, поплакать вкупе да душу отвести... Жду испить от уст твоих целебный бальзам словес твоих премудрых, господине! Вот твердость мою поминал. А не хватает и твердости... Сил мне новых дай, утешь, разговори, отче! Изнемогаю... слышь, изнемогаю!.. Не стар я еще... И крепок... А вот тебя слабее духом, хоша ты телом тощ и слаб... и годами стар...
   - "Плоть немощна - дух силен" - как оно писано есть... Ты прав, мое чадо любимое, не сдаюсь я еще!.. А почему?.. Много тебе говорить не стану. Гляди мне в очи прямо... Верую я! Видишь?.. Так веруй и ты! Надеюсь я, гляди!.. И у тебя в душе пускай не гаснет надежда, как у икон - лампад неугасимый!.. И загорятся души людские от огня того святого, небесного... И стряхнут они вражье иго с себя, как паутинку малую... Знаю: минет наша ночь! И солнце над землею святорусскою ярко встанет и загорится, как встарь! Вещаю я не от себя, Небесные глаголы слышу и говорю тебе! Так - веруй, чадо... веруй!..
   - Я верю... я духом оживаю, святой владыко... Еще... еще вещай! - падая на колени перед старцем, прильнув головой к краям его одежды, стал молить инок.
   - А што ж тебе еще надо!.. По вере - дается нам. По вере своей и по делам твоим спасен ты будешь... как и Земля родная спасется по вере чистой по своей.
   - Скорее бы! А я себя не пожалею, помочь бы только люду крещеному.
   - Ну, ну, добро! Садись да слушай. Мы о делах еще маненько потолкуем.
   Среди наступившего молчания старец взял из книги письмо, которое вложил туда при появлении Пясецкого, и положил листок перед собою.
   - Писать я начал тут, как знаешь, грамоты по городам... Подымать земскую силу захотел... А больше всего - нижегородцу, Козьме Минину веры даю. Он с помощью Божьей зачнет дело, помимо казаков... Тамо уж многое налажено. Да теперь, как узнал я вести про Смоленск, про сынка воровского... про убиение Ляпунова, вижу, часу терять нельзя, минуты единой. Вот грамоту поспешную я начал... Пусть рати собираются без промедленья! Вождя бы подыскали... и за дело, пока казаки со своим Воренком безлепицы какой еще не натворили новой!.. Вот столпчики припрячь. Пошли из лавры их, да поскорее... Тут раньше были люди у меня... А ныне и ворон ко мне не залетит из Русской земли, как в сказках говорится... Бог тебя послал... Пока жив я... Недолго уж осталося... Чувствую, сыне... Не печалься, брате! Тут разлучимся, свидимся на Небе!.. А грамотку не мешкая пошли...
   - Не премину! Заутра поскачет гонец надежный... Дружков не мало в обители найдется... Еще што повелишь?..
   - Пишу я тамо: как соберутся ополченья, - подале б от казаков держались, не вязались бы с непутевыми... с ордою их немирной... Не след мешать пшеницу с плевелами. А Бог им доброго вождя пошлет!.. Я верно знаю... И на бой с недругами!.. И потом, на главное место... мудрейшего вождя!..
   - Воеводу-то отыщут... Есть люди ратные и добрые... Еще не вывелись в земле. А вот как апосля!.. Кого в цари возьмем! Ужли же иноземца!.. Иль снова из бояр выбирать придется... Лукавые, предатели они, как Шуйский-царь был... Али смутьяны и злодеи, как Годунов, как этот "черный" царь-убийца...
   - Светлее найдется!.. Почитай что и сыскан. Пока - толковать опасно... Вот словно вижу его, небесного избранника... Только до поры не назовем... Слышь, Скопина, князя-стратига нашего убрали скорехонько злодеи... Зачуяли враги, что он был бы царь, избранный всею землею!.. Так... лучше нам теперя помолчать... Вон и Филарет сам пишет: "Пока - молчок..." А он дела такие понимает!..
   - Снятый владыко, ты... про Михаила?.. Уж дважды речи шли, ево бы взять на царство... И говор есть кругом... Уж разнеслися речи...
   - Тс! Помолчи!.. Пусть дело само разрастется... Казаки, слышь, - и те стеною готовы встать за отрока... Затейник Филарет им угодил и лаской всех привадил, покуда в Тушине его за патриарха держал царек воровской... Сам отрок... его я хорошо знаю... И благолепен, и благодатью Божией осиян немало!.. Да еще... Ин добро! Потерпим, поглядим... Кому там надо, - ты шепни словечко... с разбором, слышь! И да поможет Бог доброму делу свершиться без помехи!..
   - Господь поможет! Сердце шепчет, што буде так!..
   - Ишь, и ты прорицать стал, только лишь речь о царе зашла!.. Ох, нужен, нужен... Земле осиротелой царь надобен! Так уж привычна Русь. Она теперь без головы помазанной стоит, шатается, словно опьянелая! Царь - голова настанет, и ладно станет по всей земле... А, слышь, чадо, у нас нынче злые и добрые вести в одно смешалися... Бродит вино в чану, новое, молодое... Великой чан тот - земля родная! Доброе вино и бродить должно посильнее... Так будем верить, и терпеть, и ждать!
   - Терплю и верю, святой владыко. Буду ждать... Настанет светлый миг!
   - Аминь! А мы с тобою теперя помолимся хорошенько... штобы поскорее настал этот светлый денек...
   И оба перешли в передний угол, к иконам, где простерлись с тихой горячей молитвой, от которой легко стало у обоих на душе.
  

Глава III

ПРЕД ПОДВИГОМ

(август 1611 года)

  
   Около недели прошло

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 406 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа