Зарин Андрей Ефимович - Живой мертвец

   - Пойди снова к Грузинову! - сказала она.

   - Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

   - Ах ты, бедный, бедный! - тихо сказала Виола.

   Этого сожаления простой прелестницы Брыков не мог выдержать: он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.

   Брыков успокоился мало-помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из-за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой-то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что-то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что-то говорит ему, жмет руки, целует...

   Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

   - Сидор! - закричал он, вставая с постели.

   Старик тотчас явился, и его лицо выражало беспредельную преданность: в огонь и воду.

   - Проснулся, батюшка? - заговорил он, кланяясь барину.- Отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

   - Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

   - Приехали за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

   - Ну, и один поем! Давай!

   Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

   Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадность и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди - не звери и не безумцы. Ведь все происходящее с ним - нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только объяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину - с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутайсову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

   - Сидор! - закричал он.- Неси огонь и чернила!

   Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: "Барин-то дома?" - и вслед за тем в комнату ввалился Башилов.

   - Здорово! - заговорил он, обнимая Брыкова.- Я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха-ха-ха! Я ему, каналье, уже морду побил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха-ха-ха!

   - Не говори глупостей! - остановил его Брыков.- Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

   - Вчера! Третьего дня указ был. Думали - на месяц закаталажат, а всего на одну неделю. Вру - десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаться! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку ехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: "Еще лучше сделал бы, коли в печали не был!" - "В какой печали?". А тот: "Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут".- "Кто такие?" Он нас и назвал. Государь уехал, и в тот же день указ!

   Башилов засмеялся, а Брыков прояснел. Если государь таков, неужели же его дело погибнет?

   - Не может быть этого! - сказал и Башилов.- Постой! Я вот тебя познакомлю с Вакселем. Он все может! Ты знаешь, как он государя за косу дернул? Потеха! Ха-ха-ха! Подержал он заклад, что дернет государя за косу в театре, когда дежурным будет. Понимаешь? Ну, и настало его дежурство. Стоит он у государя за креслом, а государь-то не в духе. Ваксель ломает себе голову, думает: "А ну, и заклад этот самый!". Вдруг видит он: Зиновьев смотрит на него и головой качает. Не вытерпел Ваксель, хвать государя за косу, дерг ее и обмер. Государь обернулся, сердитый такой. "Это,- говорит,- что?". А тот: "У вашего величества тупея на сторону сдвинулась!" - "А,- говорит государь,- спасибо!..". И пили мы потом! Страсть! Ты не бойся: Ваксель поможет! Такой фортель выкинет...

   - Ах, если бы кто-либо помог! - И Брыков рассказал о своей неудаче.

   - Бывает! - ответил Башилов.- Это в какую минуту попадешь. Иной раз и в Сибирь укатишь! У нас офицеры, как во дворец зовут, деньги в сюртук зашивают... неровен час... А я за тобой! - вдруг встрепенулся Башилов.- Едем!

   - Куда?

   - У Зиновьева картеж. Тебя звали!

   - Нет! Уволь! Ты попадешься - под арест, а со мною Бог знает что быть может.

   - Эх, ты! Трус! Ну, так дай на счастье!

   - Сколько тебе?

   - Ну, дай... Дай, что ли, пятьдесят рублей.

   Брыков открыл ларец и дал приятелю деньги. Башилов горячо расцеловал его.

   - У здешних, питерских, в жизнь не взял бы! - сказал он и спохватился: - Ах, я! А ведь к тебе письма!

   - Где? Давай скорее! - задрожав, произнес Брыков.

   - А вот! - Башилов, опустил руку в карман, вытащил два объемистых пакета, после чего сказал: - Ну, читай, а я поеду! Я к тебе еще наведаюсь! - И он снова обнял Брыкова и вихрем умчался снова пытать счастье на зеленом поле.

   Семен Павлович сел к столу, положил перед собой пакеты и долго не решался вскрыть их. Что в них? Понятно, горе! Но какое? Вдруг Маша уже замужем? При этой мысли кровь бросилась ему в голову, и он быстро вскрыл первый пакет. Развернув лист серой бумаги, он впился в него глазами и позабыл весь окружающий мир, свое горе и свое странное положение.

  

  

   Первое письмо было от Маши, и мало радостного прочитал в нем Брыков.

   "Неоцененный друг мой сердечный,- написала она,- горька моя доля, и не чаю я себе спасения, если Вы, сокол мой ясный, не будете мне защитником. Папенька - мне не папенька, а как злой ворог: каждый день меня мучает, грозит проклясть и заставляет идти за Дмитрия Власьевича, а я не могу и видеть его, и теперь все время только плачу и молюсь Богу, чтобы Он помог Вам в Вашем деле".

   Брыков вытер набежавшие на глаза слезы и продолжал тяжелое чтение:

   "Сейчас, как Вы уехали, папенька продали свой дом и переехали в усадьбу Вашу Брыково, где теперь Дмитрий Власьевич будто хозяин. Кричит он и мужиков бьет, а папенька мой у него за управителя, и все от того бранятся и плачут. Дмитрий Власьевич все ко мне пристает с разными презентами и сувенирами, а я те презенты и сувениры за окно бросаю, и он с того серчает и папеньке жалится; а папенька меня терзает, и я беспрестанно слезы лью. Что Вы там делаете и думаете ли обо мне? А я о Вас неустанно мысли имею. Папенька откуда-то дознались, что Вы в Петербург уехали, о том сказали Дмитрию Власьевичу. Он очень испугался и тотчас послал за подьячим Вороновым. Вы его, может, не знаете. Это - очень дурной человек, со свиным рылом и гнилыми зубами. Он приехал, и они долго спорили, а потом тот сказал, что отошлет в Петербург такую бумагу, по которой Вас сейчас схватят. За это ему Дмитрий Власьевич дал бричку старую и лошадь, а он ему руку целовал и клялся, что Вас со света сживет. А потому остерегайтесь очень, ибо Воронов хотя и приказный, но как-то к полиции очень близок и хитер очень. Пошли Вам Господи успеха в деле Вашем, а молюсь я о Вас неустанно. Верная Вам по гроб Маша".

   Брыков вторично отер слезы и в грустном раздумье откинулся на спинку стула. Все против него! Двоюродный брат советуется с каким-то приказным и кует злые оковы. За что? За то, что позавидовал его деньгам и невесте. Тот самый Сергей Ипполитович, отец Маши, что, бывало, провожал его до середины улицы и кланялся ему в пояс, теперь весь передался на сторону злодея и мучает родную дочь. Где правда?

   Семен Павлович вскрыл второе письмо и невольно улыбнулся, читая его: столько дружеского участия и любви было в нем. Писал Ермолин, передавая поклоны всех товарищей. Он рассказывал ему о мелких полковых событиях, спрашивал о его деле, о том, не надо ли ему денег, и выражал твердую надежду покутить на его свадьбе.

   Прочитав это письмо, Брыков словно ожил, и прежняя надежда на успех дела вернулась к нему. Он взял лист бумаги и стал писать письма - сперва к Маше, потом к Ермолину. Ей он описывал свои злоключения, писал ей о своей любви и молил еще потерпеть немножко, потому что правда всегда верх возьмет.

   "А коли тебе,- написал он,- не в мочь терпеть станет, беги к Ермолину. Я пишу ему о тебе, и он тебя не оставит, а схоронит у своей тетушки. Я же твердо надеюсь на милость царскую, только бы мне увидеть его в благожелательную минуту. А что до козней этого Воронова, то я плюю на него, ибо мне известны и сам Пален, и граф Кутайсов, и Грузинов, и меня в обиду никому не дадут..."

   Семен Павлович писал нервно, торопливо, переживая и гнев, и ненависть, и любовь, и отчаяние, и надежду.

   Была уже ночь, когда он окончил свое занятие и стал укладываться спать. Вдруг на улице раздались смех, голоса, фырканье коней, и через минуту сперва в сенях, а потом в горницах послышались громкие голоса:

   - Игнат, сюда тащи и вино, и снедь! - крикнул один голос.

   - Если ты не хочешь нашей смерти, Виола,- сказал другой,- топи печи!

   - А карты будут?

   - Все, все! Раздевайтесь, идите! - весело крикнула Виола.- У меня арестов не будет, сюда никто не заглядывает! Нинетта, Маша, занимайте гостей!

   - А твой постоялец?

   Брыков узнал голос Башилова и торопливо загасил свечу. Нет, сегодня уж ему не до веселой компании!..

   - Эй, Семен! - раздался из-за двери голос Башилова.- Вставай! Мы тебя ради к Виоле приехали! О, сонуля! Еще одиннадцати нет, а он спит! Вставай, говорят тебе! - Но так как Семен Павлович замер, то Башилов, еще раза три стукнув кулаком, отошел от двери, ворча: - Ну, и черт с тобою!..

   Брыков с облегчением вздохнул, осторожно разделся и лег в постель.

   В комнатах стоял дым коромыслом: звенели деньги, хлопали пробки, раздавались поцелуи, и все это покрывалось смехом и криками пьяных гостей. Брыков заснул тяжелым, беспокойным сном, и во сне ему то и дело являлась Маша и протягивала к нему руки.

   Еще было темно, когда Семен Павлович соскочил с постели и, выйдя в сени, приказал своему Сидору готовить завтрак. Он знал, что лучшее время в Петербурге для всяких хлопот - утро, что теперь, при императоре Павле, все служебные занятия начинаются в шесть часов и всех можно повидать на своих местах.

   Виола спала, спали и ее горничная, и гости в разных позах и на разной мебели. Брыков заглянул в гостиную и увидел Башилова под ломберным столом. Он толкнул его и сказал:

   - Капитан Башилов, служба не ждет!

   Тот вдруг вскочил как встрепанный.

   - А? Что? - пробормотал он.

   - Пора на службу! - сказал ему Брыков.- Взгляни, на что ты похож!

   Башилов очнулся и хлопнул себя по бедрам.

   - О, черт! - воскликнул он.- Который час?

   - Уже пять!

   - Пять? А к шести на учение! - И Башилов как безумный выбежал из комнаты.

   Семен Павлович только улыбнулся ему вслед.

   Через полчаса и он шагал по темным, но уже оживленным движением улицам. Женщины пли с базара и на базар, разносчики шагали со своими лотками на головах, то тут, то там проходили колонны солдат и иногда, гремя колесами, мчался фельдъегерь.

   Взошедшее солнце рассеяло осенний туман, когда Брыков вышел на площадь Зимнего дворца и направился по набережной к знакомому подъезду.

   - Полковника Грузинова! - сказал он лакею.

   - Пожалуйте! - И Брыков пошел за ним по той же лестнице, коридорам и огромным залам.

   Грузинов заставил его дожидаться, а потом позвал в свой кабинет.

   - Ну что, родной? - ласково сказал он.- Напортили все дело! Ну, да что делать! Случай, дурная погода, неудачные маневры - и вот вы в ответе! - Он покачал головой и горько улыбнулся.- У вас все случай! - окончил он.

   - Что же мне теперь делать? - робко спросил Брыков.

   - Все, что хотите, только не советуйтесь со мной! - резко ответил Грузинов и, увидев растерянное лицо Брыкова, прибавил: - Я в опале! Люди позавидовали моему положению и оклеветали меня. Государь хочет, чтобы я ехал в Малороссию, но я знаю: это - ссылка! Я слишком откровенен и честен, чтобы не стоять иным поперек дороги! - Он встал и нервно прошелся по комнате, потом остановился против Брыкова и сказал: - Попытайтесь проникнуть к Лопухиной. Это - добрая девушка и теперь может сделать все! А я...- Он поднял плечи, а так как Семен Павлович встал совершенно растерянный, то Грузинов крепко пожал ему руку и повторил: - Не поминайте лихом! Я сделал все, что мог!

   Брыков с признательностью поклонился ему и вышел из дворца.

   Да, каждый о себе! Вот и Грузинову, этому недавнему фавориту, теперь не сладко.

   Он невольно оглянулся назад, словно надеясь увидеть Грузинова. Этот человек боялся ссылки, когда его ждала лютая казнь. Брыков год спустя узнал о страшной его судьбе и задрожал в ужасе.

   Теперь Семен Павлович шел по улице без цели и незаметно вышел к Адмиралтейству. Обойдя его, он прошел на Сенатскую площадь и зашел в аглицкий трактир. Так же как и в первый раз, несмотря на раннее утро, там уже пили, курили и с азартом играли на бильярде.

  

  

   Когда Дмитрий Власьевич услышал от старика Федулова, что Семен Павлович уехал в Петербург, он действительно на время так смутился и растерялся, что забыл даже о своей любви к Маше. Мысль потерять только что приобретенное богатство и положение и из состоятельного помещика превратиться в отставного офицера без средств приводила его в ужас. Он вовсе не углублялся в вопрос о том, каким путем приобретено им все это, и ему уже казалось, что брат поднимает на него руку и посягает на его добро.

   - Ах, негодяй этакий! - вскрикивал он, бегая по горнице.- С доносом поскакал. Что же, он думает, и правды нет? Что меня так и ограбить можно, как какого-нибудь тяглового мужичонку? Ну нет, шалишь! Я найду на тебя управу!

   Федулов слушал его, качая головой, и на его старом, сморщенном лице скользила хитрая усмешка.

   - Ну, ну! - отвечал он.- Правда-то, пожалуй, и на его стороне. Бухнет государю в ноги - и вся недолга: государь сделал его упокойником, он же и оживит. А вам что с него искать тогда? А? Прогонит - и все!

   Дмитрий опомнился на другой день. Злоба сменилась у него трусостью. А что, если так и будет?.. Он тотчас же побежал к Федулову, которого поселил в полуверсте от себя, и спросил:

   - Что же нам делать?

   - Беспременно Воронова звать! - серьезно ответил Федулов.- Он может помочь, а больше ничего и не придумаю.

   - Я прошлый раз прогнал его!

   - Знаю, знаю! Ну а теперь позовите. Тогда его честные денежки отдать пожалели, теперь отдайте, да еще прибавьте что-нибудь. Он не гордый.

   Дмитрий тотчас погнал человека за дошлым чиновником, и на другой день Воронов приехал в его усадьбу. Склонив неуклюжий стан, потирая руки и широко улыбаясь, он вкрадчиво заговорил:

   - Честь имею кланяться, Дмитрий Власьевич! Чем могу служить-с? Изволите видеть, прискакал немедля, зла не памятуя!

   - Садись! - кивнул головой Дмитрий.- Я прогнал тебя, так на том прости.

   - Помилуйте! Хе-хе-хе! - весь сияя, ответил Воронов.- Не обидьте теперь.

   - Не обижу и за прошлое заплачу. А теперь дело вот какое! - И Дмитрий рассказал о поездке брата и о своих опасениях.

   Воронов слушал его, склонив на плечо голову и потирая красные руки.

   - Так-с,- время от времени говорил он,- совершенно верно!..

   - Вот ты и помоги!

   - Трудное дело! - вздохнул Воронов.- Однако, если при старании, то можно. Все зависит...- И он выразительно умолк.

   - От платы? Сколько?

   - Да вот,- улыбаясь и щуря маленькие глазки, сказал Воронов,- ежели отдадите прежний должок, триста рублев, да еще двести положите, да ежели ко всему дадите лошадку да повозку, так как я жениться собираюсь, то уладим дельце! - И он, хихикая, поднялся со стула.

   Жадность опять обуяла Дмитрия Брыкова, но он подавил свое волнение и спросил:

   - Что же ты сделаешь?

   - А это даже и не секрет! Есть у меня в Петербурге сродственник один; персона малая, но всюду вхожий и до всего близкий. Так я ему опишу: "Так, мол, и так. Есть у вас в Питере живой мертвец и самое главное, что беспокойный человек. Приехал до самого государя и в неистовом виде все сделать может". Его сейчас и заберут! Он, можно сказать, и света не увидит!

   Лицо Дмитрия прояснилось.

   - Верно! Ну, тогда орудуй! Бог уж с тобою!

   Радостный Воронов потом часа три шептался с Федуловым и уехал из Брыкова в собственной кибитке.

   "Нет,- думал он,- шалишь! Я - не дурак! Тогда ты меня вышиб, теперь сам плачься. Никаких таких писем я писать не буду!.."

   А Дмитрий сразу успокоился. Несомненно, теперь его брату уже не разгуляться в Петербурге. Ха-ха-ха! Там не поцеремонятся! Ха-ха-ха! И он заливался злобным, радостным смехом.

   Любовь снова заняла в его сердце прежнее место, и бедная Маша снова стала страдалицей.

   - Я не выйду, я больна! - говорила она, когда внизу появлялся Дмитрий и отец посылал за нею.

   - Эй, милая, не дури! - говорил старик, входя через минуту в ее светелку.- Я терплю до поры, доченька! - И при этом его тусклые глаза вдруг вспыхивали недобрым огнем.

   Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник...

   - Марья Сергеевна! - говорил он, стараясь казаться мягким.- Когда же вы, наконец, взглянете на меня благосклонно?

   Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянии. Это отчаяние доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бледнея, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.

   - Вы все о нем думаете - я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово - и нас повенчают хоть завтра!

   Маша холодела.

   - О! - смущенно шептала она.- Подождите немного. Может быть...

   Он целовал ее руки и, задыхаясь, говорил о брате: - Ах, если бы он и правда умер!

   "Я ушла бы в монастырь",- думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.

   - Долго еще кобениться будешь? - грубо спрашивал ее по временам отец.

   Она умоляюще взглядывала на него и говорила:

   - Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!

   - До поры терпит, как и я! Ты думаешь, я позволю тебе дурь разводить? А? Чтобы он нас отсюда взашей погнал? А? То-то! Так брось ломаться!

   - Немножко еще! - умоляла Маша и отдаляла страшный день то мнимой болезнью, то хитростью.

   Кроме Марфы, вокруг нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими страданиями и слезами. Да и Марфа, сочувствуя ей по-своему, мало приносила ей утешения.

   - Ну, и чего плачешь? - говорила она.- Все по Семену Павловичу. Да коли помер он!

   - Няня, ведь это только по бумагам; он жив!

   - Говорите! Слышь, по царскому указу! А ты знаешь: Бог на небе, а царь на земле. Значит, и есть твой Сенюшка упокойник, Царство ему небесное! - И старуха крестилась.

   - Что ты! Что ты! - с ужасом восклицала несчастная девушка.

   - А то! Недаром я седьмой десяток живу, тоже знаю. Говорят - помер, и верь, верь и не порти глаз своих! Что в слезах-то? Смотри, исхудала вся! Щепа-щепой! Право, ну!.. А ты лучше иди себе за Дмитрия Власьевича. Чего еще? Барин богатый, угодья всякие и тебя любит...

   - Замолчи! - шептала Маша.- Ты не в уме. Это все не его; это ворованное, чужое! И я не люблю его...

   - И-и, матушка, стерпится - слюбится! А лучше нешто, коли волоком поволокут?

   Маша в ужасе закрывала лицо руками, падала на постель и плача говорила:

   - Уйди от меня! Уйди!..

   Она была совершенно одинока, и все ее утешение было в слезах и молитве. Она молила о чуде: отвратить от нее страшную любовь и вернуть к ней любимого.

   А время шло, и требования отца становились все настойчивее.

   Тогда Маша в отчаянии написала письмо Брыкову и переслала его к Ермолину тайком через верного Павла.

   "Убегу, повешусь, но не отдамся этому злодею",- думала она, и это решение несколько успокоило ее.

   А Дмитрий, потеряв надежду пробудить в ее сердце любовь, решил действовать напролом и грубо сказал Федулову:

   - Вы уж постарайтесь уломать ее. Чтобы через месяц и свадьбу делать!

   - Да хоть завтра,- ухмыляясь ответил старик,- ведь она так только, а сама рада-радешенька!

   - Ну, теперь мне это все равно. Я говорю: через месяц.

  

  

   Погруженный в печальное раздумье, Семен Павлович сидел в аглицком трактире, безучастно смотря на игравших на бильярде, как вдруг услышал над собою оклик: "А, мой счастливый партнер!" - и увидел стройного офицера конного полка. Он вспомнил, что против него он играл так счастливо у Грекова, и радушно поздоровался с ним.

   - Левитицкий! - назвал себя офицер.- А вы, кажется, Брыков и считаетесь умерш...

   Семен Павлович рукой остановил его на полуслове и горько улыбнулся.

   - Да,- ответил он,- считаюсь и, кажется, не выберусь из этого проклятого счета.

   - Э, что вы горюете! Вам везет! Ну да, ну да!.. В карты обыграли. Виолу похитили и вдобавок ускользнули, а мы все, как куры в ощип!.. Ха-ха-ха! Кстати, вы обедали?

   - Нет!

   - Отлично, пообедаем вместе. Я вижу, вам необходимо рассеяться, и я развлеку вас. Петр,- крикнул Левитицкий лакею,- два обеда.- И заговорил снова: - Здесь отлично кормят и дешево. Посидим здесь, разопьем бутылочку и проедем с вами в манеж "Магия".

   - Это еще что?

   - Сюда всего на неделю приехал Петр Магия, замечательный ездок; он показывает такие экзерсиции. Чудеса!..

   Брыков совершенно не знал, куда девать свое время, и согласился провести его с Левитицким.

   - Будете довольны,- сказал офицер,- а потом, если захотите, к одной прелестнице поедем. У нее и карты...

   - Ну, этого я не сделаю. Для меня это очень опасно. Ведь я хлопотать приехал, а не шалить.

   - Ах, да! - припомнил офицер и прибавил: - А жаль!

   Лакей подал обед, и они оба стали есть, на время прервав беседу. Голодному Брыкову показалось все очень вкусным; он похвалил, офицер кивнул в знак согласия и прибавил:

   - При этом дешево! Государь следит решительно за всем и, узнав, что здесь обедают офицеры, пожелал узнать и цены. Обеды были по рублю, но он приказал давать их по полтине! Теперь выпьем?

   Брыков позвал лакея потребовал шампанского. Левитицкий говорил без устали, и Семен Павлович был доволен этим: его собеседник не заставлял его даже отвечать и не мешал ему думать о своих неудачах.

   - Я уверен, что ваше дело увенчается успехом! - говорил Левитицкий, переходя с одного предмета на другой.- Надо только повидать государя. Нет справедливее его человека. Могу вас уверить в этом! Недавно он разбранил у нас хорошего офицера; кричал на него, топал за то, что тот опоздал на учение, а потом спрашивает: почему? Тот говорит: "Матушка померла",- и заплакал. Так что же вышло? Государь у этого офицера сам прощения просил да еще отпуск и денег дал. "Ты бы,- говорит,- сразу так и сказал!" А то еще недавно: есть у нас один пьяница, а служака хороший. Напился он и шарф потерял, а государь видел. "Где шарф?" - говорит, а тот: "Была бы,- говорит,- голова на плечах да шпага, а офицера и без шарфа узнают!" Ну, скажите, с кем так можно было говорить? Нет, государь решит ваше дело! А вы не видели экзерсисов на лошади? Совсем? Удивительное искусство! Там девица одна, Эльза,- что она делает! - И Левитицкий поднял вверх руки.- Вы вот что, как дело выиграете, возьмите, да к нам в Питер! Право, у нас веселье! Вот скоро опера приедет. Опять фокусники в иной раз, всегда балаганы, горы, карусель!.. И женщины, карты...

   - Я женюсь! -- с улыбкой ответил Брыков.

   - Тогда с женою! Однако, пора! Мы, знаете, с вами пешком для моциона! Идемте! Это, знаете, между Обуховским и Семеновским мостами. Близехонько! Ну-с!

   Они расплатились и вышли. Сумерки уже сгущались, и они осторожно стали пробираться через грязную площадь, а потом пошли по нынешней Гороховой улице к Семеновскому мосту.

   - Да-с! - говорил Левитицкий, очевидно горячий приверженец государя.- Справедливее, лучше его трудно и найти! Правда, он горяч, но его и раздражают так часто! А как он прост с нами! Вы не бойтесь и прямо ловите его где-нибудь, просто за фалды!.. А вон и манеж! Видите, огни!..

   Брыков взглянул и увидел невдалеке серое деревянное здание, на котором развевались флаги и у дверей которого горели разноцветные фонари. По улице к этому зданию катились экипажи и шли толпою разные люди.

   - Мы возьмем места первого ряда,- сказал Левитицкий.- Все отлично видно и тут же рядом конюшни! Пойдем!

   И они вошли.

   Манеж занял Брыкова. В ярко освещенном зале, посреди которого находилась круглая, посыпанная песком арена, в креслах, в ложах и на скамейках сидели зрители. В ложах виднелось немало красивых женщин в декольте, в высоких прическах. В креслах сидели военные и статские. Левитицкий знал почти всех я говорил Брыкову:

   - Вот Зубов-младший. Вот Орловы! Вот известная прелестница Аринушка. Была шуваловская, теперь Орлов держит!.. Тсс!.. Смотрите!

   Заиграла музыка, и началось представление. Берейтор Петр Магия показывал действительно удивительные вещи, и все дружно хлопали ему. Иной и на полу не будет так ловок и увертлив, как Магия на спине скачущей лошади. Потом его сменила девица Эльза, тоже на лошади. Она прыгала через куски холста, через обручи, соскакивала наземь и снова впрыгивала на спину мчавшейся в галопе лошади. Ей хлопали, кричали "браво", а Аринушка кинула ей на арену вязаный кошелек с деньгами.

   Представление окончилось. Петр Магия вышел на арену, поклонился, поблагодарил всех и объявил, что пробудет еще три дня и надеется, что почтенная публика не забудет его. Все двинулись к выходу.

   - Ну, к прелестницам? - сказал Левитицкий.

   - О, нет! Я домой! - ответил Брыков.

   - Тогда прощайте!

   Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Брыков опустил голову и пошел, не разбирая дороги. Была уже ночь; чистое небо было усеяно звездами, месяц показал свой серебряный серп. Идти было легко и приятно. Легкий мороз сковал грязь.

   Семен Павлович прошел с четверть часа и остановился, чтобы определить дорогу, огляделся и вздрогнул. Что за чудо? Он попал в местность, совершенно схожую с виденной им во сне. Вот и забор, выходящий углом, и те же домишки, и так же светит луна... Чу, голоса! Брыков так же, как и во сне, быстро прыгнул в сторону и стал за забором. Случайно раздавшиеся голоса смолкли, и кругом стало тихо. Семен Павлович хотел уже выйти, но услышал быстрые шаги по замерзшей земле; он выглянул и снова вздрогнул.

   По улице, надвинув шляпу и завернувшись в шинель, шел господин. Брыков уже знал, что будет дальше, и приготовился к борьбе. И правда, все случилось, как предсказал ему вещий сон. Из-за угла вдруг выскочили двое и кинулись на путника, тот закричал и стал защищаться. Семен Павлович выскочил из засады и кинулся ему на помощь.

   - Бейте одного! Я - другого! - закричал он.

   Воры оставили господина и трусливо бросились бежать в разные стороны. Господин поспешно подошел к Брыкову и протянул ему руку.

   - Благодарю вас! - сказал он.- Вы спасли мне жизнь! Позвольте узнать ваше имя!

   Семен Павлович смутился и тихо ответил:

   - Я - Брыков, но сейчас не имею имени, потому что считаюсь покойником.

   - Как? - воскликнул прохожий.- Вы должны мне рассказать все! Я чувствую, у вас есть какая-то печаль, и - если я в силах,- клянусь, я помогу вам!

   Брыков горячо пожал ему руку и вздохнул.

   - Мне может помочь только государь!

   - Ну, государя могут попросить...- сказал прохожий, улыбнувшись.- Расскажите же мне все и проводите до Фонтанной. Там я уже найду дорогу.

   Брыков взглянул на него, увидел совсем молодое красивое лицо и, сразу почувствовав к нему доверие, стал рассказывать свою печальную историю. Они дошли до Фонтанной. Спасенный Брыковым остановился, пожал ему крепко руку и сказал:

   - Мне очень жалко вас, и я помогу вам. За свое спасение я уже обязан употребить все свои силы, но теперь постараюсь вдвойне. Приходите ко мне завтра. Я живу на Миллионной. Моя фамилия Рибопьер!

  

  

   - Рибопьер, граф Рибопьер! - воскликнула Виола.- Да кто же его не знает, не слыхал? Любимец государя и потешник у Лопухиной. Когда-то был на свете Пьер Рибо, французский выходец, а теперь Рибопьер и граф!

   - Значит, он может быть мне полезен? - спросил Брыков.

   - Если захочет!

   - Но я спас его.

   - Тогда иди к нему завтра же!

   Надежда живым потоком влилась в сердце Семена Павловича. Старый Сидор тоже повеселел и сказал ему:

   - Уж ежели вам пророческий сон был, значит, это дело от Бога. Иди, батюшка, к этому Рыбоперу, а я к Спасителю схожу - помолюсь!

   Брыков лег в постель, но заснуть не мог от радостного предчувствия. Люди, измученные борьбой, охотно верят даже призраку надежды, а здесь более: ведь Рибопьер сам сказал: "Приходите! Я помогу".

   На другой день он был у графа Рибопьера. Последний жил в трех комнатах с одною прислугою, и Брыков несколько разочаровался, думая, что увидит палаты вельможи; но это впечатление скоро изгладилось: молодой граф сумел очаровать его и внушить доверие.

   - Я помогу вам! - повторял он с жаром.- Сегодня же я буду у Анны Петровны и все расскажу ей, а она уж так этого дела не оставит! Дайте только свой адрес!

   Обрадованный, обнадеженный, Брыков пошел от него к Башилову совершенно успокоенный.

   Рибопьер не преувеличивал своего значения. Оно было невелико, но вполне достаточно для дела Брыкова.

   Молодой, красивый французский выходец, бойкий, веселый и остроумный, он был общим любимцем, а в последнее время, явно подружившись с Лопухиной, стал и влиятельным человеком, принимая на себя часть влияния царской фаворитки.

   А она была в го время всесильна. Государь пленился ее жизненностью, ее красотою, девичьей невинностью и отдыхал у нее в салоне, совершенно забывая на время обо всех делах и дрязгах. Он был слишком рыцарь и добрый семьянин, чтобы сделать из этой прекрасной девушки любовницу {Саблуков в своих воспоминаниях утверждает, что до замужества Лопухиной ее отношения с Павлом Петровичем были самыми чистыми и только впоследствии, после ее выхода замуж за Гагарина, ее вновь толкнули в объятия ее венценосного обожателя, и тогда лишь началась эта связь. Павел Петрович, поселил свою возлюбленную в Розовом павильоне в г. Павловске.}, и, отдавая ее замуж за Гагарина, с царской гордостью сказал:

   - Отдаю ее тебе такою же чистой, какой я ее встретил!

   Но все же Лопухина имела власть над его сердцем и, к чести ее, никогда не злоупотребляла ею. Разве для матери, которая через дочь постоянво выпрашивала награды своим адъютантам.

   - Матушка, да мне совестно, наконец, беспокоить государя,- с отчаянием возражала иногда Анна Петровна на ее просьбу, но мать тотчас падала на софу в истерике, и дочь смирялась.

   Каждый вечер государь приезжал к ней на чашку чая. В зале за круглым столом, у чайного сервиза, садилась она, напротив нее Павел, здесь же находились ее мамаша и два-три близких человека, и Павел, чувствуя себя, как добрый буржуа, весело болтая по-семейному, выпивал одну-две чашки чая. Это была идиллия после суровой военной службы, поэзия среди скучной прозы правления. Государь смотрел на прекрасное лицо Лопухиной, слушал ее гармоничный голос, смех и забывался.

   - Вы делаете меня счастливым! - говорил он ей иногда, на что она стыдливо потуплялась и делала глубокий реверанс.

   Иногда он приезжал к ней обозленный, мрачный и начинал горько сетовать на всех окружающих. Они нарочно делают его глупым, тираном, каким-то чудовищем! Они нарочно искажают его приказания и возбуждают общее недовольство.

   Анна Петровна улыбалась и нежным голосом старалась успокоить монарха, часто обращая провинность иного в шутку. И государь, как некогда Нелидовой, говорил ей: "Вы - мой добрый гений!" - и целовал ее руку.

   Анне Петровне поневоле, в силу положения, пришлось стать ходатаем и заступницей за многих, и она никогда не тяготилась этим. С утра ее осаждали просители и просительницы. Иных посылали к ней даже могущественные Кутайсов и Обрезков, и она никогда не утомлялась выслушивать всех, вникая в просьбу каждого, а потом передавала все просьбы императору.

   - Вы - мой камер-секретарь,- говорил он шутя,- ну, решайте сами, кто чего стоит!

   Случалось, Лопухина, ища развлечений, устраивала у себя вечеринки. Молодежь танцевала, играла в фанты, и государь любил издали следить за оживлением своей любимицы. Ее лицо розовело, глаза сверкали, пышные уста улыбались, и она казалась олицетворением молодости, здоровья и красоты. Государь любовался ею, и как сердце Саула смягчала игра Давида, так его сердце смягчалось при виде этой девушки.

   Да, уже одно отношение его к Лопухиной характеризовало натуру Павла Петровича как высоко поэтическую и нежную. Таким он и был в действительности: нежным, великодушным, впечатлительным; но его ужасная молодость среди постоянного страха, его юность и зрелость среди унижений сделали его подозрительным и необузданным в гневе. С твердыми нравственными принципами, с суровым пониманием долга, Павел был страшен для изнеженных вельмож Екатерины, и клевета очернила его память. Он умер непонятым, и по сие время его личность окружена таинственностью. Но мало-помалу истина выступает наружу, и потомству все симпатичнее и милее делается образ императора Павла.

   Граф Рибопьер надел зеленый камзол, выпустил брыжжи и, прикрыв свои красивые волосы напудренным париком, явился к Лопухиной, едва часовая стрелка показала пять часов вечера. Он обычно входил без доклада и застал Анну Петровну за пяльцами. Она подняла голову и, ласково улыбнувшись ему, весело сказала:

   - А, мой паж! Что нового?

   - Нового? - шутливо ответил граф, целуя ее руки.- Я сам!

   - Как это?

   - Я вчера чуть не был убит разбойниками!

   - Ах! Maman! - закричала Анна Петровна.- Идите сюда. Нашего Пьера чуть вчера не убили!

   - Как это, батюшка? - выплывая из ближней комнаты, пропела сама Лопухина, высокая, красивая женщина лет сорока пяти, тщательно скрывавшая свой возраст и молодившаяся.

   Граф поспешно поцеловал ее руки и начал свой рассказ:

   - Извольте видеть: возвращался я вчера ввечеру от Григория Орлова и шел ни о чем не думая... И вдруг меня схватывают сзади чьи-то руки. Я оглянулся. Двое!..- И граф очень живо передал свою борьбу, отчаяние и, наконец, спасение.- И знаете, кто спас меня? - спросил он.

   - Ну, кто же его знает? - ответила Лопухина.- Хожалый, что ли?

   - Нет! А вы как думаете, кто?

   - Ноги? - улыбнулась Анна Петровна.

   - И тоже нет! - Граф сделал паузу и ответил: - Живой мертвец!

   Лопухина-мать даже отшатнулась.

   - С нами крестная сила! - воскликнула она.- Упырь! Зачем вы нас пугаете?

   - Это - сущая правда! - улыбнулся Рибопьер.- Вы послушайте, какая история!

  

  

   То, что рассказал Рибопьер, действительно изумило обеих женщин.

   - Ах, как это забавно! - воскликнула Анна Петровна, однако граф грустно покачал головой и заметил:

   - Это ужасно грустно!

   - Почему грустно?

   - Помилуйте! Мой спаситель живой, а числится мертвецом. У него было имущество - его отобрал брат, якобы по наследству; у него невеста, и ни один священник не венчает его. Наконец, он не может нигде жить! - И граф с жаром передал свою беседу с несчастным Брыковым.

   На лице Анны Петровны выразилось сострадание.

   - Бедный! - сказала она.

   - Да! - подтвердил граф и окончил: - Я дал ему слово, что буду просить вас за него. Вы сумеете заступиться за него!

   - Хорошо! Я скажу про него государю! Где он живет?

   Граф приник к руке Лопухиной и потом подал ей записку с его адресом.

   - Хорошо! - повторила она, пряча записку за корсаж.- Жизнь за жизнь!

   Граф благодарно взглянул на нее.

   В маленький зал стали собираться гости. В этот день Анна Петровна устраивала вечеринку запросто. Приехала графиня Кутайсова с дочерью и с ними граф Зубов, приехали братья Орловы, графиня Ростопчина, дочери Палена и Обрезкова, и скоро комнаты наполнились блестящими гостями. Сам Лопухин, почтенный сенатор, повел гостей в свои апартаменты играть в бостон, многие дамы сели играть в лото, а молодежь, с Анной Петровной во главе, начала танцы.

   Бал был в разгаре, когда приехал государь. Он не любил смущать вес