Вельтман Александр Фомич - Светославич, вражий питомец Диво времен Красного Солнца Владимира

раотца Геоа Хельг-Атта. Не было в мире силы, которая преодолела бы его, но праща хитрого Давыда поразила его; он пал, пало с ним и могущество наших предков на Востоке. Бог Израиля все покорил и покорит,- продолжал Эрик, воздыхая. Злые Папы сеют уже раздор и нечестие по земле Свейской.

   Эрик прервал слова свои; но, вошед в небольшой покой, которого стены были увешаны драгоценными доспехами и оружием, продолжал:

   - Ты, Владимир, можешь быть мне помощником, я рад твоему приезду; против брата твоего я дам тебе помощь, Гардарикия будет твоею; достоин ты царствовать по всей Русской земле; но, в замену, ты заодно со мною должен восстать на Папеж. Не слабою женой уродилась моя Мальфрида; не лестию хвалю ее, а правдой. Красота ее славится; кроме златой одежды носит она железную; умеет она управлять копьем на играх Торнера {Турнир, военные игрища на праздниках Тора. (Прим. Вельтмана.) В действительности происходит от франц. tournoi - состязание в ловкости и силе.- А. Б.}; спадарь ее не легок, он принадлежал предку ее Инге-Фрею и в руках его испил крови на берегах Греческого моря. В туле ее только 12 стрел; но ни одна из них не отставала от орла под небом и от серны в скалах горных; как верные соколы, возвращались ее стрелы к ногам охотницы с добычею. Вот ее золотая бринна, до которой не касались еще ни меч, ни копье противника, как до сердца Мальфриды любовь мужей, искавших ее руки. Ты будешь первым, Владимир, пред которым снимет она с себя вооружение и явится в образе слабой женщины.

   - Конунг,- отвечал Владимир,- ты еще не спросился сердца твоей дочери, по душе ли я ей; а над чужой душою нет земной власти.

   - О, она пойдет по тому пути, который я покажу ей. До сих пор мое желание было посвятить Мальфриду в невесты храма; святая Фрея избрала бы ее в голубицы свои; священна обязанность Блотгидии {Блотгидия иди Блотада. В древней религии Скандинавов жрец назывался Blotgude; жрица - Blotgudià; В lot значит богопочитание, жертва; впоследствии приняло общий смысл кровь; gode или guage - священник.}, но я предпочитаю счастье иметь такого сына, как ты, и самая польза двух сильных царств требует этого союза. Тебе грозит Киевское Княжение; Руссам грозят Половцы и Греки, а мне Римские власти. Завтра представлю я тебя как жениха моей дочери.

   И Владимир ждал с нетерпением нового дня. В этот вечер, беседуя с Эриком, он не мог допить бокала, поднесенного ему будущим тестем. Песни Торвальда Гиалдазона о любви храбрых рыцарей наводили на него глубокие думы; ранее обыкновенного он пошел в свои покои и сел подле окна. Море плескалось в стены замка, даль темнела... Вдруг послышались ему другие звуки, другой голос, голос женщины в ближайшем флигеле замка.

  

   Бельт темноводный, Белы суровый,

   Дракон Ниорда, что утих?

   К тебе поток клубится новый,

   Поток горючих слез моих.

   Дракон Ниорда! для защиты

   Тебя лишь дева изберет,

   Ужель ее, как челн разбитый,

   Ты выбросишь из недра вод?

  

   Когда голос утих, Владимир долго еще прислушивался к звукам, припоминал слова, твердил их наизусть. "Кто может так петь, кроме Мальфриды,- думал он,- какая печаль, кроме любви, привьется к сердцу красавицы?.. Мальфрида любит... Мальфрида грустна, печальна..."

   В сердце Владимира родились сомнения.

   Вошел паж, доложил ему о приходе купца, который приехал с Новгородского торга и предлагает купить по дешевой цене драгоценные меха и товары.

   - Из Новгорода! призови его! - произнес Владимир, вспыхнув и устремив неторопливые взгляды на двери.

   Купец вошел, поклонился, сняв свою шляпу с огромными полями, погладил свою бороду, лежавшую на белом нагруднике, окинул быстрыми черными очами Владимира и пажа, находившегося при нем, и произнес:

   - Купец Рафн желает многого здоровья знаменитому мужу! Что благоугодно купить ему?.. Есть у меня новые товары и новые вести; есть драгоценные камни, перлы, индейские ткани, бальзам Ерусалимский, розовое масло Измира, меха Русские, новости Новгородские... Что угодно купить знаменитому мужу?..

   - Давно ли ты из Новгорода?..- спросил Владимир, прервав его речь.

   - В нарождение нового месяца... Торг был для меня выгоден; меха могу продавать в половинную цену против прежней; Новгородцы сбывали товары свои нипочем: сто марок выменял на тысячи; готовятся воевать с Полоцким Князем да с Киевским. В народе смута. Князя Владимира нет> куда-то уехал, а Добрыню изгнали, говорят: "Ты нам не Князь, мы тебя не призывали". Чудный народ! своим судом судится.

   Владимир с трудом скрывает хвое смятение.

   - Еще что? - спросил он.

   - Есть у меня еще разные товары и новости; да если б, знаменитый муж, приказал ты этому молодцу подать мне бокал вина, я бы скорее припомнил все, что есть за душою.

   Владимир приказал пажу принести кубок вина. Едва паж вышел, купец Рафн, проводив его глазами, снова поклонился.

   - Теперь купец Рафн желает здравия Конунгу Владимиру...

   - Почему ты меня знаешь? - вскричал Владимир.

   - Знаю я тебя по Новугороду; но не об том дело, узнаешь все после; мне поручено от Зигмунда Фэрейского отдать тебе поклон и сказать, что его корабли ждут тебя под флагом близ Упсалы, а Новгород ждет тебя под своими стенами. Мы думали, что тебя труднее будет извлечь из неволи, но я вижу, что ты, но крайней мере по наружности, кажешься не пленником, а гостем; тем легче тебе будет воспользоваться предложением Зигмунда.

   - Молви ему, не потребна мне помощь его; я открыл Эрику мое имя, и я принят им как гость, не лишен воли.

   - Все знаю я; знаю и больше... Ты хочешь быть зятем Эрика; но эта честь не понравится Новгородцам. Свеи всегда были им не по сердцу, враги они и твоим друзьям Зигмунду и Олофу; новой дружбой потеряешь ты старую; а старый друг...

   - Кто открыл тебе мои намерения? - вскричал Владимир.- Кроме Эрика, никто не знает их, и только Эрик может ставить мне сети, испытывая слово Владимира!

   - Не сердись на Эрика. Эрик сказал дочери своей, а дочь мне, поверенному благородного мужа Оккэ.

   - Говори, проклятый, твои замыслы, или я убью тебя! - вскричал Владимир, схватив Рафна за грудь и приподняв его на воздух.

   Наружные двери заскрыпели; Владимир опомнился, опустил руку, отошел к окну.

   Рафн, как будто сделав прыжок, стал снова на ноги. Паж вошел с вином.

   - А теперь убедительнее заговорю,- произнес Рафн, приподняв кубок с подноса,- за здоровье знаменитого мужа! - продолжал он.- Желаю купить у меня все за чистые деньги!.. ни в словах, ни в товарах моих нет подвоха; желаю также знаменитому мужу в жены Царь-девицу, красавицу, какой свет не производил!..

   - Принеси еще вина! - сказал Владимир пажу.

   - Это дело хорошее! если б и знаменитый муж опорожнил бокал, было бы лучше, вино - мирный судья, поход на весах.

   Паж вышел. Рафн продолжал:

   - Слушай, Конунг Владимир, Мальфрида любит Хертога Оккэ, он сватался к ней, Эрик не согласился отдать. Но, узнав про тайную связь дочери с вассалом своим, он исправил зло злом: отнял у Оккэ лено и изгнал его из Свей. Мальфрида принадлежит, по всему, Оккэ, и ты, верно, не захочешь называться отцом чужого ребенка.

   - И это правда? - вскричал Владимир.

   - Правда, которую я не имею нужды подтверждать клятвой; ее подтвердит тебе утро, если ты не поверишь мне; но уже будет поздно: до завтра спасти Мальфриду нет средств, над нею строгий надзор, Зигмунд и Оккэ еще в море; а завтра от бесчестья она избавится смертью.

   - Чего же ты волишь?.. отреченья моего?..

   - И это поздно; дал слово, не бери назад; про то, что ты узнал от меня, верно, не скажешь отцу, а отречением без причины себя погубишь. Эрик мстителен, он острамит имя твое и голову на плахе...

   - Все равно,- произнес равнодушно, но гордо Владимир,- правду сказал ты мне?

   Рафн приложил руку к сердцу.

   - Я отрекусь от дочери Эрика,- продолжал Владимир,- завтра он узнает мое намерение. Ступай, кланяйся Зигмунду и другу его Оккэ! скажи, что Мальфриду могут они похитить, а Владимир не побежит тайно из Упсалы!..

   Рафн сложил руки и молча смотрел на Владимира, как на лик Одина, которому поклонялся.

   - Владимир, ты муж великий, но не отринь молитву мою к тебе! - сказал он наконец.

   - Чего еще ты хочешь от меня?

   - Не отрекайся от Мальфриды. Объяви Эрику обычай своей земли, что свадьба должна совершаться в доме жениха; поезжай в Новгород, отрази врагов от стен его; Зигмунд идет на помощь к тебе, с ним сто лодий морских; Олоф Тригвазон не замедлит явиться; Эрик также даст будущему зятю войско; Новгород ждет тебя, а об Мальфриде, которую как невесту отправят вслед за тобой, ты не заботься, тайна между мной и тобой...

   Щеколда дубовых дверей стукнула, Рафн умолк, в душе Владимира крылась торопливая дума. Вошел паж с подносом.

   - Заключен ли торг, благородный муж? - произнес Рафн.

   Владимир молчал.

   - Проникни тебя святая истина Одина! он говорит: не разрывай первого союза с другом твоим; тоска, как ржавчина, источит сердце того, у кого нет иного советника, кроме самого себя.

   Владимир молчал.

   - Молчание есть предвестник согласия! - продолжал Рафн.- Вот драгоценное кольцо и ящик с перлами, за которые я не возьму денег до тех пор, покуда не уверится благородный муж, что перлы точно так же неподложны, как слова мои!

   Рафн, вынув из-за пазухи и положив на стол драгоценные вещи, выпил бокал вина, поклонился и вышел.

  

  

  

   Бегут ряды черных шнеков по Бельту Свейскому морю; торопятся по поверхности вод, как морские чудовища; приподнялись их головы над хребтом, пасть разинулась, из пасти железные клыки торчат; вёслы, как ряды ног, дружно перекидываются; струя следа пушистым хвостом тянется, перйлы палубные унизаны щитами, за щитами гребцы сидят; на палубе кишат воины, а кормчий стоит на корме сторожко, правит ходом.

   За передовым виндо-шнеком {Шнеками назывались легкие суда. Виндо шнеками Вендские или Венетские (Финикийские) суда, на которых помещались и лошади. Сии суда употреблялись при наездах во внутренность земель. (Прим. Вельтмана) Винда шнек, парусное мореходное судно со сплошной палубой (в отличие от боевого драккара), винда от германского слова ветер, шнек судно.- А. Б.} идет стовесельный Ормур {Мифологический Дракон, змея.}, светит медной чешуей, над кормою красный значок развевается, на носу крылатый змей с стальным жалом в челюстях.

   Пробежали ряды шнеков Свейское море; закатились берега Свионии за хребет Бельта; пробежали шнеки и заводь Финингскую. При устье Нево, между островами, задний ряд шнеков начал отставать, свернул влево, зашел за ост ров, покрытый черным лесом, и притаился в заводи - не шелохнется; сторожевая ладья, высланная на путь, прилегла к темному берегу, смотрит в даль морскую.

   Стоит отряд день, другой; на третий, около вечера, сторожевая ладья стрелой примчалась к красному трехмачтовому шнеку, на котором, облокотись о корму, стоял кто-то в вороной броне, на нагруднике две красные полосы.

   - Nu kominn! едут? - вскричал он на Норманнском языке, подошед скорыми шагами к перилам.

   - Fioldi skip fyrer nevo! ok enu miki skip! - Много кораблей идут к Нево!

   - Один огромный корабль! - отвечали из ладьи.

   В далекой глади морской несутся на всех парусах несколько кораблей, орут море; за передовым плывет весь золоченый, хитрой резьбы, на золотых парчовых ветрилах играет солнце. Приблизяеь к островам, корабли опустили паруса, пошли на веслах, остановились, бросили якори, зажгли фонари.

   Около полуночи шнеки, скрывавшиеся за островами, потянулись змеею около берегов под навесами вековых сосен и елей; подкрались к кораблям, обошли их, быстро набежали на них, с криком вцепились баграми в борт... "Wikingar! Wikingar!" {Северные островитяне, морские разбойники.} - закричала вахта. Но воины вскочили уже на палубы, овладели кораблями, прежде нежели кто-нибудь из находившихся на оных успел поднять меч для защиты.

   Черный рыцарь вскочил на корабль золоченый. Кто противился, тот лег на палубе; пленные окованы. Торопится он в каюту. "Мальфрида!" - вскрикивает, бросая свой меч и принимая в объятия бежавшую к нему навстречу женщину.

   - Оккэ! - едва произносит она, преклонив на грудь его голову.

   Рыцарь прижал уста свои к челу прекрасной женщины.

   - Погоди! здесь еще есть защитник ее чести! - раздался голос позади рыцаря... И долгая спада вонзилась ему в бок, между стяжек стальной брони. Он рухнулся, перекатился со стоном по помосту каюты...

   Болезненные восклицания женщины заглушились возобновившимся стуком оружия на палубе. Неизвестный, в богатой одежде, обложенной буфами, с шитым золотом долманом на плечах, с золотою кованою цепью на груди,- отвлек ее от трупа.

   Между тем стовесельный Ормур, с главным отрядом шнеков, продолжает путь на веслах. Юго-восточный ветр переменился на попутный западный, паруса раскинулись как крылья. Быстро летят вереницею шнеки вдоль по широкой Нево, проносятся чрез Ладогу-озеро, и на третье утро входят в устье Волхова; как стая лебедей, окружают они остров, на котором возвышаются светлые терема Ладоги.

   Передовая ладья известила уже Ладожан, кто едет к ним в гости под дружным флагом. Народ сбежался на пристань, ждет светлого солнца. Вот золоточешуйчатый шнек причалил к берегу; народ взывает радостными кликами к Князю Владимиру, толпы идут навстречу ему в воду, сбрасывают подмостки, схватывают его на руки, несут в высокий терем Княжеский.

   Веселится душа Владимира любовью Русскою; да горькая весть, как черный покров, ложится на светлые одежды его: Новгород во власти Ярополка, Посадники Киевские правят Вечем, Добрыня в плену.

   Старейшие мужи и все купцы и гости Ладожские зовут Владимира на пир почетный.

   - Нет! - говорит он.- Не время пиру! не на чем присесть мне; брат Ярополк лишил меня стола моего; добуду стол и поведу пир на всех людей моих, а теперь собирайте рать, острите мечи, стрелы и копья, помогите мне!

   - Дивья за Буяном кони паствити, а за добрым Князем воевати! Повалим головы свои за тебя! - кричит народ, бьет челом, и с шумом растекаются огнищане, гридьба и купцы по домам от двора Княжеского; идут брать оружие.

   Владимир с нетерпением ждет известия об отряде Свейского Короля; черная дума на челе его; с вышки смотрит он часто на даль, где Волхов сливается с Ладогой.

   На четвертый день забелели издали паруса, как стадо пеликанов. Прибежала передовая ладья с вестью к Владимиру о приезде Свейского Посла Греффэ {Граф, значит старый, старейшина.} Ингиельда Киннагольма.

   Владимир и Зигмунд посмотрели друг на друга в недоумении.

   Несколько кораблей приблизились к Ладоге.

   - Я вижу только золоченый корабль Конунга Эрика, за ним тянутся пять Свейских кораблей и мои два шнека с опущенными флагами!.. что это значит! - вскричал Зигмунд.- Оккэ, Оккэ! неужели ты погиб! а Мальфрида!.. где же Мальфрида?.. Приехал Киннагольм, а об ней ни слова!

   Отроки Княжеские донесли Владимиру о прибытии Посла; Владимир приказал звать его. Герольд посольский, сопровождаемый посольскою свитою, вошел и возгласил:

   "Благородный Кароль Ингиельд Киннагольм, Греффе и честь великого двора Свионии, Великий Маршалк Верховного Конунга Свионии и Готландии, Дроттара и Блотада Эрика Сегегсела, Ярл Торгеборский, Герзе {Также почетное звание, значившее в старину Придворный и, кажется, произошедшее от Герцог.} Тиуста и Болмсе, рыцарь двора и меченосец ордена Оденс-Гвардиан!.."

   Вслед за сим объявлением, сквозь ряды свиты и гридней, приблизился к Владимиру Киннагольм. После обычного приветствия от Конунга он просил Владимира выслушать его без свидетелей.

   Владимир приказал всем удалиться, кроме Зигмунда.

   - Конунг Владимир,- говорил Киннагольм,- дочь Конунга Эрика Сегегсела, твоя названая, ожидает твоих повелений. Она на корабле. Преступившая честь и убитая горем поносной страсти, она не смеет явиться пред тобою. Так, при всех она не постыдилась лобзать холодный труп изгнанника Оккэ!

   - Оккэ! - вскричал изумленный Зигмунд, едва удерживая порыв любопытства.

   - Да! того Оккэ, который осмелился требовать руки Мальфриды; изгнанный из Свеарикэ, лишенный лена и чести, осмелился он еще более быть преступным: с Викингами напал он внезапно на отряд кораблей, вверенных мне; но наказан этим мечом. Если б открыто напал он на нас, чтоб купить своею кровью желаемое, я бы не поносил его дел; но он успел тайно условиться с Мальфридой... по ее воле мы остановились подле засады, в устье Нево; как разбойник окружил нас Оккэ во время ночи, овладел кораблями; но, к счастью, подошли в это время следовавшие позади боевые корабли мои, они выручили нас, а между тем Оккэ уже плавал в крови своей. Но аскеманы {Корабельщики, мореплаватели.} не дались легко в руки, битва была сомнительна. Дорого стал Оккэ первый поцелуй любви! дорого стоит и мне победа: злодеи зажгли свои шнеки, успели бросить огонь и в мои корабли; от пожара спаслись только: корабль Конунга, два шнека неприятельских и Свейских пять. Я хотел возвратиться назад с Мальфридой, вести ее к отцу, но она умолила меня продолжать путь в Гардарикэ; ей страшно проклятие отца... Я исполнил ее волю, и теперь, что прикажешь о ней делать и какой будет от тебя ответ в Упсалу?

   - Мальфрида останется здесь, под моим покровом!.. Ответ Конунгу дам я в Новгороде,- произнес Владимир отрывисто.

   Темные мысли лежали на челе его. Он приказал удалиться Киннагольму.

   - Оккэ поступил нечестно! - сказал Зигмунд Брестерзон, когда вышел Посол.- Я не жалею об нем; он должен был встретить корабли в открытом море; но судьба Мальфриды ужасна!.. Ее жизнь померкла!.. и ей дорого стоил первый поцелуй любви!

   Владимир не отвечал на слова Зигмунда. Думы его мрачны, не к добру идет время! надежда на помощь Эрика исчезла, у Владимира мало рати.

   Но вооруженные люди сбираются из волости в Ладогу; готовы идти с Князем все, от мала до велика, юный и старый. По обычаю земли, посылает Вече вопросить у вещунов Холмоградских: будет ли Владимиру добрая часть {Часть - в старину значило участь, счастье; "часть тебе добрая".} в брани.

   "Добро будет и часть, ожо спадет Звезда на помочье ему!" - дают отпет вещуны Холмоградские.

   Приносят ответ Владимиру; он сидит -за браным столом с Зигмундом, с Боярами и с старейшими мужами своими: они заботятся согнать черную думу с лица его, призвали к столу мимошельца Гусляра; умеет он звонкие песни петь, хвалить, славить, тешить Князей и Бояр, сказки рассказывать и гадать.

   И был уже стол в половину стола, вдруг вносят что-то покрытое на блюде золотом. Два посланца, возвратившиеся из Холмотрада, кланяются в пояс Владимиру.

   - Святой каравай прислал вещун хоромный Холмоградский, чествует тебя, Княже Володимер, и сказал: "Добро будет и часть, оже спадет Звезда на помочье тебе!"

   Не понимает Владимир ответа вещунов и не хочет понимать. Каравай, обрызганный кровью, разрезывают на части, подносят Князю и всем его людям.

   - Кто же из вас, мудрые мужи, смысленные, даст толк словам божьим? - спрашивает Владимир.

   Никто не постигает, откуда может ниспасть помощь Князю Владимиру. "То, верно, говорят, от Варяжского Конунга Олофа".

   - Не то говорите вы, мудрые, смышленые мужи Княжеские! - перерывает речи мимошелец Гусляр.- Скажу лишь я правду истинную светлому солнцу, да не теперь, а чрез три дня, когда полки ратные Владимировы изопьют воды из малого Волхова. Звезда спадет на помочь Владимиру,- говорят жрецы Холмоградские,- уж не Звезда ли Царевна, Царь-девица, спадет ему на помочь. Расскажу я вам про нее быль, правду великую; да вели, Красное Солнце Владимир, подать мне стопу хлебного меда, было бы чем дивные речи прихлебывать.

   По приказанию Владимира подали Гусляру стопу красного меда, и он начал рассказ.

  

  

   Ох, не горюй, не кручинься ты, Князь Государь, наш милостивец! Много звезд на небе, больше того будет у тебя радостей на сердце. Послушай сказки моей. Сказка былые была, да состарилась. Как зазвенит серебряная память, запоет душа, придумает, пригадает все, что есть на уме и на разуме, а добрые люди слушают, добрые люди ахают.

   Пошли, Свет, красное слово! красное слово - пищу духовную!

   Вот как было-то в некотором царстве в Придонском Государстве, в Золотой Орде, у Ордынского Гетмана была дочь единая; да не рядилась она в саяны и в бархаты, не носила она ни серег, ни жемчугов, не сиживала она в высоком терему под косящетым красным окошечком, не певала она сроду: "Ах ты, лен, мой лен, пряжа тонкая, ты не рвися, лен, не крутись в узлы".

   Так было ей на роду писано.

   Шесть лет не было у Пана Гетмана детей, на седьмой год зародилось детище. Учинил Пан Гетман пир великий, разгулялся на радости. "Ну, говорит, светлые гости мои, будем пить здоровье будущего моего сына!" - "Что бог даст: молодца или красную девицу! "-отвечали гости. "У! семь лет ждал - недаром промолвился, назвал сыном недаром!" - вскричал Гетман, ударив стопою в стол.

   - Призвать ко мне вещунью! - Призвали вещунью.- Говори правду истинную: усы до колена или коса до пят? Доброму жданому молодцу народиться или нежданной девице?

   - Дозволь, Пан Государь, завидеть Господыню твою,- отвечала вещунья.

   Повели ее в красный терем, в узорчатую горницу. Насмотрелась вещунья на муки материнские. Идет к Пану Гетману.

   - Ох, Государь Пане,- говорит,- не жалей казны, куй броню золотную, гвозди алмазные, шли богатыря могучего, что по рубленому лесу ходит, рукой коряки полет, шли его за мечом-кладенцем, что в Полуночном Царстве лежит, в горе, среди моря мимоточного!

   - Пейте, гости дорогие! здравьте будущего моего сына! - вскричал Гетман.- Смотри же ты, ведьма старая! истинные речи твои - озолочу с ног до головы; не сбудутся - два коня разнесут тебя наполы, размыкают по чистому полю! а жену с дочерью заточу в бочку, пущу гулять по широкому морю! Ведите ее за железные притворы, за кованые ставни! Кормите до время пряным печеньем, пойте сытицей!

   Настал час мук материнских; готовится Гетман принимать на руки сына; подвели к крыльцу вороного коня, принесли на золотом блюде меч и пояс; привели вещунью; стоит она над родильницей, дрожит, очи выкатились, синие уста темные речи нашептывают. Стоит и Гетман в головах родильницы. Застонала родильница, вскинулась, вскрикнула, раздался звонкий голос младенца... Схватила его на руки вещунья и обмерла от ужаса, застукали зубы.

   - Сын? - вскричал Гетман.

   - Сын, пане, сын! - произнесла трепещущим голосом вещунья, окутывая младенца в пелену.

   - Сын! - вскричал снова Гетман, схватил с блюда меч и перепоясал ребенка; а у него на лбу горит словно звездочка. Понесли его на браной подушке к белодубовому крыльцу,- вороной конь озирается, рвет копытами землю,- положили на седло, повели коня под уздцы по широкому двору.

   - Дал бог Свет нашему Атаману Царя-Царевича с золотой звездой во лбу! - кричал бирюч, трубил в трубу.

   - Здравствуй Царь и с Царем-Царевичем! - кричали люди Гетманские и народ.

   - Сгибла душа моя душенька! - вопит вещунья над кроватью родильницы,- народилась у тебя, матушка, Царь-девица, с золотой звездой во лбу!.. с золотой звездой во лбу! не подменишь добрым молодцем. Меня размыкают по полю; тебя, Государыня, в бочке пустят по морю!

   Заплакала Царица-родильница.

   - Помоги,- говорит,- голубушка бабушка!

   - Изволь, помогу, была я у тебя бабушкой-повитушкой, буду и нянюшкой. Не поведает Пан Гетман, что у него дочь народилась. Взлелеем мы ее Царем-Царевичем, окуем ее в броню доспешную, будет она у нас добрым молодцем! Дам я ему дядьку, прислужника верного, свое правое око!

   Стал Пан Гетман клич кликать: где живет такой богатырь, что по рубленому лесу ходит, рукой коряки полет. Прошла молва, что есть-де в Придонском Царстве богатырь Колечище, живет у взморья, у Придонского Лимана.

   Отправил Царь гонцов к сильному и могучему Колечищу просить в Гетманский стан, в гости. Скачут гонцы, находят богатыря; сидит у моря, белую рыбицу удит, удочка словно коромысло колодезное.

   Сняли шапки Послы, поклонились ему низменно, зовут в Царский стан, к Гетману в гости.

   Посмотрел на них богатырь с искоса, снял шлык, почесал в голове, тряхнул головой, откинул густые космы от очей, промолвил: "Ладно!" - встал и пошел. Лают на него по селам собаки, проходу нет; вырвал он дубок в обхват толщины, отбивается от собак, идет; скачут за ним следом гонцы Царские чрез поля и горы, взмылили коней. Идет богатырь как туча тучная; стонет земля, взмолились Ордынские люди со страха. Готовит Гетман полудник для гостя, высылает хороводы навстречу.

   Пришел. Ухнул с дороги, встряхнул пыль с шлыка и с одёжи, грохнул дубину о землю, сел посреди двора.

   - Исполать тебе, добрый молодец, сильный и могучий богатырь Колечище! - возговорил к нему Гетман.- Сослужи мне службу верную, сходи, пожалуй, на Полуночь; на высокой горе на море Проточном есть меч Кладенец! {Кому не известны Восточные, Мавританские и Русские Сказки о волшебных мечах, скрытых чародеями под горами, в пещерах и хранимые драконами и чудовищами. Сии-то мечи-клады назывались мечами-кладенцами. (Прим. Вельтмана.)}

   - Ладно! - отвечает ему Колечище.- Сложу голову за тебя!

   Ведут могучего богатыря в мовню; дарит ему Гетман новый кожух; пошло на кожух сорок сороков соболей; ведут могучего богатыря под белые руки за белодубовый стол; Пан угощает его, панские люди величают и в путь-дороженьку снаряжают.

   Вот, выпив котелок зеленого вина, поднялся богатырь на ноги, пустился в синюю даль. Скоро идет, не останавливается, так ветры от него и пашутся.

   Пришел он к берегам моря Полночного, в землю рыжих Кудесников. Стекается народ, взбирается на холмы, дивится на Колечище издали. Он к нему. Разметалось все от него в стороны; да видят, смирен и тих словно заводь. "Где тут, говорит, море Проточное?" Мотают головой; выбрали человека, который бы ведал язык Ризенов: так величали они Придонскую землю. Пришел один, снял шапку, голова ровно каленая. "Ну, где море Проточное?" - "Не знаю, господин великан, говорит, знала, может, про то Хульда, по-вашему - колдунья, да давно умерла; по ночам ходила кровь пить людскую, а люди взяли да и положили ее ничком и вбили кол в спину; теперь уж она не ходит; а все знала да ведала, говорят..." - "Ладно! - отвечал Колечище.- А на каком погосте лежит?" Красный весь сжался от страха, указывая за темным лесом на далекие горы, на высокую вершину с зеленой макушкой.

   Пошел добрый молодец; смотрят вслед ему рыжие люди, дивятся.

   Вот подходит к горам. Вдруг закрутились вихри, взвились рассыпные пески, пошла непогода, вьюга вьюжная, гроза громоносная; вздулись ветры, взревели, гонят черные тучи бичом огненным долгохвостником; пыхтит буря, фыркает пеной; всклубилось небо, стонет земля, скрыпят темные леса, загудел вихрь, затянули ветры обычную песню про старую волю, хлынул ливень, перекинул золотой мост через хляби небесные.

   Идет богатырь, режет собой омрак наполы, взобрался на высокую вершину с зеленой макушкой. Хлоп палицей гору по боку; разлетелась гора прахом, встрепетнулась земля, закачался лес, грянули вдали громы. Видит богатырь, лежит навзничь старая ведьма, осиновым колом к земле прибита, храпит что есть мочи.

   Толкнул ее ногой богатырь Колечище, возговорил к ней:

   - Ей! баушка, время вставать!

   - Ух, время, голубчик, день-деньской на дворе!.. вынь-ко колок.

   - Молви-ко мне, баушка, где лежит клад-кладенец, меч победный?

   - Изволь, все скажу; вынь-ко, голубчик, колок из спины.

   - Нет, баушка, обманешь, сперва скажи.

   - Сказать скажу, да без меня, голубчик, не добудешь.

   - Добуду.

   - Не добудешь! кому тебе показать, клубочка нет со мною, сгубила.

   - Ну, делай как знаешь, добуду меч, выну колок из спины.

   - Ох, добрый молодец, несговорчивая твоя головушка! да что с тобой делать, так и быть; ну, смотри... вот тебе струйка, куда потечет, ты за ней да за ней, и приведет она тебя к доброму месту, да не запамятуй слова: добудешь меч, приходи назад, сказать мне спасибо.

   - Ладно,- отвечал Колечище, и видит: течет из-под старухи шипучий ручей... заклубился вдоль по тропинке.

   Пошел да пошел за ним; а ручей течет да течет; все больше да больше, все шире да шире, все глубже да глубже; вздулся рекой, журчит по полям, по долам, между гор, извивается, ровно змея.

   Устал идти за ним богатырь. Видит: строят корабельщики корабль. "Эх,- промолвил он,- кабы да мне сесть на этот корабль!"

   Верно, прослышала река речи его, вскинула волны, расступилась из берегов, да и давай подмывать. Разбежались корабельщики. Смыла корабль, поставила себе на хребет. "Ладно!" - промолвил богатырь и сел на него, плывет, гребет весельцом. Плыл, плыл, и видит вдали высокую гору недоступную, с зеленою маковкой.

   Расступается река, дуется озером, растет да растет, подкатилась под скалы, выше да выше, словно на дыбы поднимается; и корабль с богатырем идет в гору. Вот и вершина, вот и маковка, словно шлем перёный тремя елями. Поравнялась вода с берегами, прибила корабль в тихую заводь. Выходит богатырь на берег, смотрит... стоит белый Бухарский конь, как из серебра литой; под конем камень, подле столб с золотым кольцом, на столбе уздечка. Догадлив был Колечище, снял уздечку, поцеловал белого коня в светлую звезду во лбу, наложил уздечку; встрепетнулся конь, заржал - отдалось в темных лесах за морем. Отвел богатырь коня, привязал к столбу; откинул камень, под камнем меч-кладенец. Его-то ему и было надобно. Налюбовался им богатырь, поцеловал булатную полосу, повесил при боку, закинул на коня уздечку, хлопнул по широкому хребту, вскинулся на него, сдвинул ему ребры... пошатнулся конь, видно, тяжел седок, да оправился, фыркнул, пыхнул густым туманом, вскинул хвост трубой, взвился, ударил задними копытами в землю, перелетел одним скачком чрез глубокое Проточное море, понесся стрелою чрез поля и горы,- гонится с ветрами взапуски.

   Между тем мнимый Царь-Царевич растет не по дням, а по часам; еще в колыбели родная его матушка и хитрая вещунья нянюшка снарядили его в шитый шишачок перёный, выложенный бисером; в тканые да вязаные доспехи с нашивной чешуей; перепоясали его мечом в локоток. Встает дитетко, заиграют над ним в трубы-литавры, деревянного конька везут, в ручки лук со стрелой. Ходит за ним в прислужниках Алмаз, правое око вещуньи. Растет Царь-Царевич не по дням, а по часам. Минул ему седьмой годок; остригли ему, по обычаю, волоса, дали имя. Шлет Гетман в Индейское царство за светлыми камнями, в землю Эфиопскую сзывает кузнецов, для сына золотую броню ковать, алмазами усаживать. Принимает он сына от матери с рук на руки, сам учит его молодечествовать, охотничать и наездничать, править конем и оружием, спать на сырой земле, перелетать чрез горы, переплывать чрез моря, сносить орлов с поднебесья, срывать с бегу рыжих лис и серых волков, дикому вепрю ноги подкашивать.

   Напиталась душа Царь-Царевича мужеством, упоилась отвагою; сама Царица дивуется, не верит своей памяти, что не сын у ней народился, а Звезда Царевна.

   Вот настало Царю-Царевичу пятнадцать лет; стал он молодец, красота ненаглядная, нет ему равного во всем Придонском Казачестве. Уж впору ему броня золотая, Эфиопскими кузнецами кованная, Индейскими камнями саженная. А меча-кладенца нет как нет, богатыря Колечища ждут пождут... не едет... сгинул да пропал!

   Дарит Гетман сыну свой меч булатный, своего коня вороного, созывает гостей со всех земель, сильных и могучих богатырей и витязей, попить, поесть да потешиться, с Гетманским сыном оружьем померяться, силами изведаться. Собираются гости, пируют, дивятся красотой Царь-Царевича: "То не Царь-Царевич, говорят, а Царь-девица; где ж ему с нами, заморскими богатырями, силы ведать, оружье мерять! молод словно молодой месяц, красен словно светлый утренник!"

   - Ой, пано, пано! Царю-Царевичу на бой рано! - говорят, макая длинные усы в чаши медовые.

   - Повидим! - отвечает Гетман, утирает усы, чуп приглаживает.

   Вот напились гости, напитались, выходят на красное крыльцо; стремянные подвели им коней, сели они, смотрят... Царь-Царевич в золотой броне, на злом коне, сбоку меч вороной, летит каленой стрелой, мчится в заветное поле, в Гетманское раздолье; посреди поля врезался как вкопанной, ждет супротивника.

   Едет Гетман с гостями вслед за ним, важно золотой булавой помахивает, откидные рукава за плеча; светится шитьем, золотом. За ним витязи, гремят чешуей и кольцами, сбруею бахромчатой потряхивают, светлым оружием постукивают, ходит ветер по перёным шлемам, бьют, роют кони землю.

   Гудят гулкие трубы, зычат шумные бубны, звонкий рожок заливается, запевальщик ратную песню затягивает, а Гетманские певцы-молодцы выговаривают.

   Вот поставили Гетману на холме, посреди поля заветного, стул с подушкою рытного бархата; вокруг поприща стал стеной народ.

   Прозвучал рог, выехал из круга младший из Витязей, подъехал к Царю-Царевичу, хлопнул копьем в звонкий щит. Вот разъехались добрые молодцы, закрутили, замахали на всем скаку копьями; свистнули копья, увернулся Царь-Царевич, а его копье тупым концом прямо в щит молодого Витязя; разлетелся щит вдребезги, покатился Витязь на землю.

   Загремели гулкие трубы, заголосил народ, стыдно Витязю. Вот выехал Витязь другой, засверкал булатным мечом, грянул широкой полосой в щит. "Не ущитишься ты, молочные уста! " - думает, мчится на Царя-Царевича. Столкнулись щиты, отпрянули, глядь... а у Витязя в одной руке рукоятка щитная, а в другой рукоятка мечная.

   Тешится народ, заливается, славит Царя-Царевича; а Гетман важно усы поглаживает.

   Выезжает на Царя-Царевича Витязь старый, бывалый; на побоищах голову рубит, на лету на копье сажает. И ему та же участь: обрубил Царь-Царевич на кованой броне все гвозди, раздел его мечом чуть-чуть не донага. У гостей-богатырей раскалились от стыда кольчатые забрала. Царь-Царевич по поприщу коня крутит, противника выжидает. Нейдет никто на бой.

   Целует Гетман Царя-Царевича в белое чело.

   Вдруг видят, кто-то вдали по дороге оленьим скоком скачет, ногами ныль загребает. Прискакал, смотрят - высочайший, худой, худой, словно вяленой!.. на белом коне. Расступился народ - он прямо на поприще, к кургану Гетманскому; соскочил с коня, отряхнул с себя тучу пыли, обсыпал всех с ног до головы; встряхнулся и конь - кости да кожа! а зной градом.

   - Кто ты, пугало огородное! - возговорил Гетман.- Аль принес под Гетманский меч свою голову?

   - Как изволишь,- отвечал богатырь-чудище,- я твой слуга Колечище.

   -- Морочишь, окаянный!

   - Как изволишь, я служил тебе службу; вот тебе меч-кладенец, а то конь пуще сокола.

   - Морочишь, окаянный!, такой ли меч-кладенец - весь в зазубринах, сокол конь - кляча навозная!

   - Меч отточишь, клячу откормишь; и меня прикажи ладно покормить да напоить; колдунья проклятая уморила!.. сгубила бы душу, да кладенцом отбился, а добрый конь вынес из беды.

   Велел Пан Гетман меч отточить, коня в стойло поставить, а богатыря Колечище накормить и напоить досыта.

   Повели богатыря в баню; вымыли, выпарили, усталые кости выправили, повели за белодубовый стол.

   - Ладно! - молвил Колечище, поевши, попивши и за здравие Гетмана котелок зеленого вина выкушавши. И выговорил так - хмелем ошибло.- Ну, вишь, Пан Гетманище! меч да коня добыл,., ладно!.. подобру-поздорову!.. да не ладно - пустил ведьму по белому свету - тово... ой-лих не в одарь люди колом к земле ведьму прибили!,, а я и то... бес подтолкнул под руку!.. ну, вишь... и пошла вихрем крутить, под стопы пышет жупел... "Подай-ста коня и меч!" -"Ладно!" Думу гадаю да еду себе. Темь темнеющая!.. под ногами ровно пучина кипит... глядь!.. под конь катится что-то с горы!.. ой-лих с ног собьет! "Подай-ста коня!" - стучит. "Ладно!" Ну, да и хвать мечом... Ой-на! голышь... камень!.. меч зазубрил!.. Ехал, ехал, крутил, крутил, степь не степь, лес не лес, и не тово... добро бы вода, испил бы, коня напоил, да и корму ни... животы ведет! Ну, ин... выскочи твоя душка словно из дудки!.. Глядь, мерещится... во! гадаю, день, ни! огонек блескает! я к огоньку... стоит изба с топора, под окошечком сидит красная девица. Ей!.. "Красная девица! напой-накорми!" - "Изволь, дядюшка, ступай на двор"; я на двор... ну, и тово...

   - Ну, или спишь, Колечище, охмелел? - вскричал Гетман.

   - Ой-лих-ни! умру-не отдам! - пробормотал Колечище, встрепетнулся и продолжал словно сонной, на языке тиря повисла: - Ну, во, туды-сюды, ах ты!.. ну, ну!.. не везет!.. а за оградой мяучит". "Отдашь меч и коня?" - "Прысь ты, окаянная!.. умру - не отдам!.."

   - Охмелел, ведите его под руки, уложите спать, - сказал Пан Гетман.

   Повели богатыря Колечище под руки, а он несет свое, рассказывает чудеса: как ведьма его с конем в погреб заключила, как их из жалости многие лета погребная плесень поила и кормила; и кап ехали тем местам добрые люди да послышали - под землей конь заржал. Клад, думают, да и давай землю рыть; отрыли, да со страху кто куда ноги унес; а Колечище из погреба вышел, и коня на белый свет вывел, и подобру-поздорову в Придонское Царство прибыл.

   Вот настало законное время. "Ну, пора,- гадает думу Гетман,- пора оженить сына! пусть себе ищет невесту".

   Призвал его, говорит ему:

   - Царь-Царевич, сын мой любезный! храбр ты, гораздо смышлен и умен, нет в тебе обычая душе моей супротивного: к отцу и матери ты любезлив, к старости честной приветлив, с вольницей не водишься, около красных девушек не увиваешься. Придумал я тебя, сына моего, женить. Собирайся ты в путь-дороженьку, поезжай ты к соседу нашему Царю Азскому Ахубзону Рувиму, у него есть две дочери: Сарра-Царевна и Лея-Царевна; поклонись ему от меня, сослужи ему службу и проси себе в жены любую.

   - Государь родитель,- отвечал Царь-Царевич, вздохнув,- не жены гадает сердце мое, а храброго витязя-сопротивника; хотел я изведать силы с могучей доблестью да со славой. Все твои Витязи деревенщина да зательщина; на щите моем нет еще ни язвы, ни царапины, хотел я походить по белому свету да притупить сперва острый меч свой, а потом исполнить родительскую волю твою; да уж быть по твоему велению, еду, куда изволишь.

   Поцеловал Пан Гетман Царя-Царевича за послушание в светлое чело, проложил ему золотой мост в Царство Азское, усадил на коня...

   Поехал Царь-Царевич, повез родительское благословение в далекие страны, в чуждые земли.

   Вот приехал Царевич в Дор, станицу Азского Кагана Рувима, поклонился ему от Гетмана и вручил грамоту.

   - Есть у меня две дочери красные, - сказал ему Царь Рувим, обняв его,- родились они в единый час, равны лицом, красотою и возрастом; ни мать, ни я не ведаем, которая из них старейшая; а по закону нашему старейшая должна идти первая и в замужество; преступить закона и обидеть ни той, ни другой не могу; но бог покажет нам путь, принесу ему жертву, соберу Ратманов, и что присудят, то сделаю.

   Вот и собрал Рувим Ратманов и присудили: "В сердце коей Царевны бог положит первую любовь к Царю-Царевичу, та и старейшая, и вдастся ему в жены за службу Царскую".

   И разодели Царевен в богатую одежду, повели напоказ к Царю-Царевичу. Одна в одну, как два ясные ока; красавицы неописанные; да у Царя-Царевича не девичья красота на уме, он мыслит: лучше бы привели сюда двух братьев, храбрых, могучих Витязей, узнал бы я, кто из них старейший!

   - Ну, Царь-Царевич, которая по сердцу тебе? - возговорил Царь Рувим.

   - Не ведаю, какую сам судишь.