Тютчев Федор Федорович - Беглец

   - Откуда вы знаете все эти подробности, точно сами присутствовали там? - спросила Ольга Оскаровна.

   - Мне об этой истории подробно рассказывал сам Халил-хан. Он тогда же подверг допросу всех армян-рабочих, и те сообщили ему все, что сами знали, а известно им было многое, так как молодой художник рассказывал им обо всем сам.

   - А рабочим ничего не сделали?

   - Нет. Когда они окончили отделку дворца, их отпустили с миром; только одного, кто помогал беглецам, задержали во дворце хана еще на год, но затем и тот был отпущен на все четыре стороны. Халил-хан был не в отца: тот бы не пощадил никого!

   - Ужасная история! - нервно потерев рукой лоб, произнесла Лидия.- Ну, уж и страна же, ваша Персия! Тут каждый камень кажется свидетелем какого-нибудь убийства!.. Я уже устала ходить и хочу вернуться в свою комнату отдохнуть немного!

   - И я тоже! - поддержала сестру Ольга Оскаровна. Вся компания двинулась обратно.

   Однако отдохнуть ни Лидии, ни Ольге не удалось. Только что они вернулись, как явился посланец с докладом, что мать и жена Хайлар-хана очень желают видеть русских барынь.

   Отказаться было неловко и пришлось идти на женскую половину.

  

  

   В противоположность своему болезненному, худощавому мужу, жена Хайлар-хана, Изаргэль-ханум - была высокая, тучная, дебелая молодая женщина, которая могла бы назваться красивой, если бы не дурной обычай знатных мусульманок безобразно белить и румянить щеки, разрисовывать брови и подводить глаза, отчего самое красивое лицо напоминает маску клоуна.

   Костюм Изаргэль-ханум был богат, но крайне безвкусен. Вокруг бедер, обвисая спереди, было надето несколько шелковых, коротких до колен юбок, одна поверх другой, придававших татарке вид балерины. Белая кисейная рубаха, затканная мишурой, была так коротка, что едва доходила до талии, так что между подолом ее и поясом юбки обнажалось тело. Поверх рубахи была надета алая бархатная кофточка, вся расшитая золотом, с прорезами на боках и кармашками, где лежали зеркальце, притирания и амулеты. Обнаженные ноги были обуты в коротенькие, доходящие до щиколотки джуранки, связанные из шелковых оческов. Волосы заплетены в бесчисленное, множество косичек, висевших со всех сторон, как черные змеи.

   На голове красовалась небольшая кругленькая бархатная, расшитая золотом и украшенная бирюзой, шапочка, поверх которой был укреплен идущий от шеи по подбородку ожерельем кусок кисеи. На обнаженной груди, на шее, на голове болтались и звенели повешенные в несколько рядов золотые монеты и жемчужные нити. В ушах сверкали большие бриллиантовые серьги; руки почти от плеча были унизаны золотыми браслетами, а пальцы не сгибались от множества колец, покрывавших их сплошь до ногтей, выкрашенных в желтую краску.

   Мать Хайлар-хана, одетая так же, как и ее невестка, была уже старуха лет за пятьдесят и выглядела совершенной дурочкой. Она бессмысленно таращила свои выпуклые серые глаза и поводила головой, как механическая кукла. Ее раскрашенное, как у арлекина, лицо ничего не выражало, кроме тупого пресыщения и непомерной чванности. Своим неподвижным лицом, выпученными глазами и величественно расплывшейся фигурой она напоминала китайского божка. На учтивый поклон Лидии и Ольги старуха не сочла нужным ответить хотя бы кивком головы и с идиотической бесцеремонностью во все глаза принялась их разглядывать. Зато Изаргэль-ханум оказалась в высшей степени любезной. С веселой улыбкой, жестом руки она пригласила их занять место подле себя, подсунула им под локоть мягкую мутаку и тут же принялась быстро и весело что-то им сообщать, но, видя по их недоумевающим лицам, что они ее не понимают, ханша добродушно рассмеялась.

   - Кэрош, кэрош, ха, кэрош! - несколько раз повторила она, вся так и колыхаясь от хохота.

   Глядя на ее непринужденную веселость, Лидия и Ольга невольно тоже улыбнулись. В это время служанка, очень хорошенькая девочка лет двенадцати, внесла на большом подносе крошечные чашечки кофе и бесчисленное множество хрустальных блюдечек с вареньем.

   - Праашю! - нараспев произнесла Изаргэль-ханум и снова неудержимо расхохоталась.

   Лидии положительно начинала нравиться эта веселая жизнерадостная толстушка, показавшаяся ей очень доброй, но случившееся вскоре происшествие сразу вывело молодую девушку из ее заблуждения, представив в настоящем свете кажущееся добродушие ханши. Когда кофе был выпит, убрать пустую посуду вошла другая девушка, постарше первой, с бледным, грустным, болезненным лицом. Молча составив чашки и блюдечки из-под варенья на поднос, она направилась к выходу; но, подстрекаемая любопытством, уже у самых дверей еще раз оглянулась на странных, невиданных ею русских женщин. Она так засмотрелась на них, что не заметила подвернувшейся ей под ноги подушки, споткнулась на нее и чуть не упала, причем одна из чашечек покатилась на пол и, ударившись о стенку, разбилась.

   - Гет-бурда⁵⁵!- самым спокойным и добродушным тоном произнесла Изаргэль-ханум. Девочка задрожала всем телом, но повиновалась. Продолжая любезно улыбаться и по-прежнему что-то рассказывать своим гостям, Изаргэль-ханум, не оглядываясь, неторопливым жестом вытащила откуда-то длинную булавку с бирюзовой головкой и, не смотря на девочку, глубоко запустила острие ей в бок. Девочка вздрогнула и слегка ахнула, но кричать и плакать не посмела. Стиснув зубы и смигивая навернувшиеся на глаза слезы, она поспешила подобрать черепки чашки и проворно шмыгнула из комнаты. На Лидию Оскаровну и ее сестру этот случай произвел неприятное впечатление, и они поспешили распрощаться с ханшами. Выходя из комнаты, Лидия невольно воскликнула:

   - Какая мерзость и подлость! А ведь какие-нибудь сорок лет тому назад такие же ужасы творились и у нас, при крепостном праве!

   Когда они вернулись от ханш к себе в комнату, они застали там Рожновского.

   - Где вы пропадали? - встретил он их вопросом.- Обедать пора. Хайлар-хан прислал сказать, что ввиду болезни не может обедать с нами за общим столом и просит простить его. Вместо себя он прислал своего секретаря Алакпер-хана и еще какого-то важного перса. Ну, идемте скорей, смертельно есть хочется.

   Обед был приготовлен в той же круглой зале, где утром пили чай, и состоял он из неизменного плова, чахар-тмы, люля-кэбаба, шашлыка, жареных цыплят и сладостей в виде кишмиша, миндаля, леденцов, паточных конфет и варенья. Все кушанья были разложены по тарелкам и расставлены на нескольких подносах. Гости разделились на группы, и перед каждой из них стояло по подносу с несколькими сортами кушаний. Приборов было мало и то только для русских; татары: Алакпер-хан, Муртуз и еще третий старик ели руками с помощью кусочков лаваша, из которого они устраивали род лодочек и этими лодочками захватывали не только мясо и рис, но и соус из поджаренного масла с поджаренным в нем изюмом и разными пряностями.

   Лидию очень изумило, что при колоссальном богатстве Хайлар-хана обеденные приборы были самого дешевого сорта: обыкновенные мельхиоровые ложки, железные ножи и вилки, с деревянными черенками. К тому же все это было страшно запущено, изогнуто, измято и поломано. Она не утерпела и поделилась своими мыслями с Рожновским.

   - Ничего нет удивительного,- ответил тот,- зачем хану приборы, когда он ест руками?

   Несмотря на довольно-таки неряшливое приготовление, обед оказался, против ожидания, весьма вкусным; особенно понравился всем плов, сваренный из какого-то особенного, продолговатого, крупного, молочного вкуса, риса.

   До обеда и после него все присутствующие свершили омовение рук. Для этой цели прислуживавший у стола мальчик принес старинный серебряный, чеканный кунган с теплой душистой водой и богато расшитые по краям золотом и шелком полотенца. После обеда, ближе к вечеру, когда жара спала, Воинов и Рожновский, по приглашению Муртуз-аги, отправились с визитами к остальным ханам, проживавшим в Судже. Таких, кроме Халил-хана, дяди Хайлар-хана, было четыре человека; трое - двоюродные братья Хайлара и один - племянник его.

   Лидия и Ольга, узнав о том, что все дворцы ханов построены по одному шаблону, с той только разницей, что одни из них были богаче, другие - беднее, отказались идти "Христа славить", как выразилась Лидия, предпочитая остаться дома и отдохнуть. Муртуз-ага посоветовал им вечером выйти в сардарский сад, где, по его словам, бывает по вечерам очень хорошо.

   Они так и сделали. Когда солнце начало склоняться к закату, Лидия и Ольга незаметно вышли в сад и пошли по крайней густой аллее, мимо высокого каменного забора. Вечер был прекрасный. Слегка прохладный ветерок колебал чистый, прозрачный воздух, насыщенный ароматом цветов и фруктовых деревьев. Тишина была мертвая; неугомонное пернатое царство, утомившееся дневной суетой, давно уже дремало среди ветвей. Только изредка тревожно зачиликает в густой чаще испуганная чем-нибудь неведомая пичужка или завозятся драчливые, неспокойные воробьи, но тотчас же и утихнут, и лишь легкий шелест листьев да унылый, неизвестно откуда доносящийся крик филина - нарушают глубокую, чарующую тишину...

   Ночь наступила, как всегда на юге, сразу, без сумерек. Солнце закатилось; на его место на темно-синее, недосягаемое, прозрачное небо всплыла яркая луна и озарила таинственно-матовым светом вершины дерев, прогалины и полянки. Водоем посреди сада заблестел, как серебро, а в струях фонтана засверкали мириады голубоватых огоньков. Фантастические тени легли вдоль дорожек, поползли по стенам, пересекая одна другую, свиваясь и сплетаясь в причудливые, гигантские узоры. Цветы, издававшие раньше тонкий, ароматический запах, теперь благоухали со всей своей сладострастной мощью; они, казалось, ожили, зашептались между собой, открыли ведра своих чашечек, из которых нежными, невиданными струйками полился в природу неотразимый опьяняющий яд.

  

   ...Е voi, о fiori,

   Dall' olezzo sottile,

   Vi faccia tufti aprire,

   La mia man maladetta

   Per voi Торга d'averuo sia compita.

   Fruite di tendare

   S'il cordi Marghereta {*}

  

   {* А вы, цветы с тонким благоуханием, расцветите пышнее под моей проклятой рукой, смутите окончательно сердце! (ит.)}

  

   Сколько глубокого понимания тайны природы и человеческой души, в их постоянном взаимодействии, таится в этих дивных строках.

   Нагулявшись до усталости по тенистым аллеям уснувшего сада, Лидия и Ольга сели на ступеньку дворцовой террасы и обе задумались. Им было как-то особенно хорошо, спокойно на душе и в то же время грустно. Рой неясных воспоминаний, туманных образов, обрывки мыслей, целый хаос ощущений всецело овладел ими, убаюкивая и вместе с тем слегка раздражая; время утратило свое значение: прошлое, настоящее, будущее слилось в одно представление чего-то неясного, чего-то когда-то пережитого.

   - Ольга,- прошептала Лидия, мечтательно склоняя свою головку на руку,- мне кажется, будто бы мы с тобой когда-то уже переживали эту самую ночь в такой же самой обстановке; такая же светлая, яркая луна, такой же сад, такие же восточные оригинальные здания... Словом - все то же, все до мельчайших подробностей. Даже аромат такой же, сладостно-раздражающий, смесь разных неопределенных запахов...

   - Можешь себе представить - и я ощущаю нечто подобное. Глубоко-глубоко, где-то там в тайниках моей души, вопреки здравому смыслу, таится твердое убеждение в том, будто бы я когда-то все это видела, пережила, перечувствовала. Как и чем объяснить это странное ощущение?

   - Не знаю... Я где-то читала об этом, но теперь положительно не помню!

   Обе замолчали и долго сидели, озаряемые серебристым светом луны, убаюкиваемые дыханием теплой южной ночи.

   - Ну, однако, и спать пора! - сказала Ольга.- Пойдем, Лидия. Я думаю, уже поздно!

   - Иди...- с оттенком легкого неудовольствия на то, что сестра своими словами нарушила ее созерцательный покой, ответила Лидия.- Мне спать еще не хочется и я посижу еще немного!

   - Как хочешь, а я иду спать! - сладко зевнула Ольга и, поцеловав Лидию в лоб, ленивым шагом направилась в дом.

  

  

   Оставшись одна, Лидия поднялась со ступеней террасы и медленным шагом пошла по крайней, погруженной в тень аллее, огибавшей весь сад.

   Отойдя довольно далеко от дома, она вдруг услышала за стеной легкий шорох,- и одновременно с этим чья-то темная фигура проворно и мягко перескочила невысокую в этом месте ограду.

   Лидия испуганно отшатнулась в тень кустов и замерла с тревожно бьющимся сердцем.

   - Простите, пожалуйста,- раздался подле нее тихий знакомый голос,- я вас, кажется, испугал?

   - Ах, это вы, Муртуз-ага,- обрадовалась девушка,- а я уже думала, не разбойник ли.

   - Ну, разбойник сюда не посмеет пробраться; кругом дворца стража, и всякий, кто бы вздумал прошмыгнуть через ограду, был бы немедленно убит.

   - А вот вы же перелезли и живы... - усмехнулась Лидия.

   - Я - дело другое. Мой дом рядом с дворцом, я перескочил сюда из своего сада; за этим забором ведь моя земля.

   - Ах, вот что! - произнесла девушка и замолкла. С минуту оба хранили молчание.

   - Страшная ваша страна! - заговорила Лидия, как бы продолжая вслух прерванные мысли.- На каждом шагу убийства, жизнь человеческая нипочем, в каждом встречном можно предполагать убийцу. Я просто не понимаю, как можно жить в такой стране!

   При последних словах молодой девушки неуловимая скорбная тень пробежала по лицу Муртуз-аги.

   - Вы нас не любите... - уныло произнес он.

   - Кого - нас? - прищурилась Лидия.

   - Персиян.

   - А вы персиянин? Полноте, Муртуз-ага, для чего мы будем морочить друг друга? Ведь вы же сами сознались мне, что вы не персиянин.

   - А разве для вас не все равно, кто я такой? - горько усмехнулся Муртуз.

   - Если хотите знать правду, не все равно! - горячо заговорила Лидия.- Узнав вас ближе, я убедилась, что вы человек не вполне обыкновенный, в вас есть нечто, возбуждающее симпатию. Вместе с тем я вполне ясно вижу, как вы глубоко несчастны. Не спорьте, вы несчастны и несчастны давно, наверно с того самого дня, как вы покинули вашу родину, по которой вы тоскуете, хотя тщательно скрываете это. Я не знаю причин, заставивших вас бежать в эту дикую страну, но мне почему-то кажется, что как бы эти причины ни были серьезны, они исключают для вас возможности вернуться к прежней жизни. Нет ли тут какого-нибудь рокового недоразумения, неосновательных опасений, которые могли бы рассеяться под влиянием дружеского участия... Из этого видите, что вопрос идет не о простом любопытстве.

   - От всего сердца благодарю вас!.. - взволнованным голосом ответил Муртуз-ага.- Не умею сказать, как ценю я ваше участие ко мне... Да, вы правы, я глубоко, глубоко несчастен с того самого дня, когда очутился в роли безродного бродяги. Персия приютила меня, дала мне некоторое положение, дала богатство, но счастья не могла дать. Двадцать лет я не имел ни одной счастливой минуты и только сегодня, услыхав от вас слово участия, почувствовал, что невыразимо счастлив... первый раз в двадцать лет!.. К сожалению, вы ошибаетесь, предполагая, будто в моей судьбе играют роль какие-нибудь неосновательные опасения. На мое горе - я не заблуждаюсь, говоря о невозможности для меня вернуться на родину... Если бы мне угрожала только смерть, я бы, пожалуй, не испугался; бывают минуты, когда мне жизнь в тягость, и я охотно бы рискнул ею в надежде на удачный исход, но мне грозит нечто хуже смерти. Долгие годы заточения в далекой, ужасной стране, где солнце почти не светит, где ночь тянется убийственно долго, где три четверти года лежит глубокий, холодный снег, воют вьюги и волки, и в этой страшной, особенно для меня - южанина, стране я принужден буду влачить свое существование, окруженный ворами, убийцами, преступниками, под постоянным опасением подвергнуться побоям от руки озлобленных, беспощадных смотрителей, под угрозой занесенной над головою плети!..

   Он закрыл глаза руками, и по всему его телу пробежала нервная дрожь.

   - Но кто же вы такой, наконец? - с ужасом шепотом произнесла Лидия, в волнении наклоняясь к самому лицу Муртуз-аги.- Если, по вашему мнению, вам угрожает неминуемая каторга, то какое ужасное преступление совершено вами?

   - Я - убийца... Я убил, зарезал своего доброжелателя, своего лучшего друга и вместе с тем начальника... Умоляю, не расспрашивайте больше! Я не могу, не могу ничего больше сказать... Прощайте!

   Сказав это, Муртуз-ага торопливо направился к забору и с ловкостью кошки перепрыгнул его, исчез из глаз пораженной девушки.

  

  

   - Лидия, что с тобой? - с тревогой в голосе спрашивала Ольга Оскаровна сестру месяц спустя после их поездки в Суджу.- Тебя узнать нельзя, ты стала какая-то странная, задумчивая, нервная, раздражительная. Здорова ли ты, мой друг? Или тебе очень скучно у нас. Но ведь первое время тебе здесь нравилось.

   - Ах, почем я знаю,- нетерпеливо тряхнула головой Лидия,- что со мной, вернее, что ничего; я здорова, а что у меня на душе - я сама не понимаю. Прошу только об одном - не обращать никакого внимания!

   - Легко сказать, не обращать внимания, когда ты так страшно изменилась. Похудела, побледнела, можно подумать, что ты влюблена... Впрочем, Аркадий Владимирович не на шутку убежден в этом...

   - В чем в этом? - резким тоном спросила Лидия.- В чем убежден Аркадий Владимирович?

   - В том, что ты влюблена!

   - Не в него ли?

   - То-то и беда, что не в него, а в Муртуз-агу! Лидия стремительно вскочила со стула, на котором

   сидела. Лицо ее вспыхнуло.

   - Ваш Аркадий Владимирович дурак! - гневно сверкнув глазами, крикнула она и даже ногой притопнула от негодования.- Передайте ему, чтобы он больше не смел мне на глаза показываться, довольно нагляделась я на его пошлую физиономию, больше не желаю! Так и передайте!

   - Лидия, опомнись, что с тобой? - всплеснула руками Ольга.- Ты сумасшедшая, право сумасшедшая. За что ты так на бедного Аркадия Владимировича? Он любит тебя, на него смотреть жалко, весь он исстрадался; чем он виноват перед тобою? Вспомни, как вначале ты хорошо относилась к нему, а теперь такая резкая и, главное дело, незаслуженная перемена... Знаешь, воля твоя, я сестра тебе, люблю тебя, но я всецело осуждаю твое поведение, оно положительно недостойно умной, сердечной девушки, какой я тебя считала до сих пор... Спроси Осипа Петровича, и он тебе скажет как ты. виновата перед Воиновым!

   - Ну и пусть! - упрямо произнесла Лидия, отворачиваясь к окну, и сквозь зубы добавила: - Вот еще адвокаты выискались!

   Ольга Оскаровна посмотрела на сестру и пожала плечами.

   - Знаешь, пожалуй, теперь и я готова признать, что ты действительно неравнодушна к Муртузу, но в таком случае, в таком случае... - Она затруднилась подыскать подходящее выражение.

   - Что в таком случае? - быстро обернулась Лидия и, скрестив на груди руки, пристальным взглядом поглядела в лицо сестры.

   - В таком случае, это даже не безумие, а какая-то психопатия, извращенность чувств, безнравственность, если хочешь знать! - в крайнем раздражении закричала Ольга Оскаровна.- Кто такой Муртуз-ага? Ну, сама подумай, что это за личность. Татарин, мусульманин...впрочем, даже и не татарин, а, может быть, беглый арестант, вор, убийца или фальшивый монетчик. Кто его знает, откуда он родом и какое у него прошлое!

   - Почему же непременно вор и фальшивый монетчик?- совершенно спокойным тоном спросила Лидия, не спуская пристального взгляда со взволнованного лица Ольги.

   - Да ведь не из-за добродетелей он бежал из России, принял мусульманство и поселился в Судже?

   - А тебе наверно известно, что Муртуз-ага из России?

   - Положим, не наверно; верного о нем никто ничего не знает, но так говорят!

   - Мало ли что говорят, а я слышала, будто бы он из Турции!

   - Может быть, и из Турции, почем я знаю, во всяком случае личность темная; неизвестно даже, какой он народности: армянин, турок, грек, грузин, жид! Никто ничего не знает. Вернее всего армянин.

   - Нет, не армянин!

   - А ты почем знаешь?

   - Знаю!

   - Гм... Странно, однако и на русского не похож.

   - Он не русский!

   - Ты и это знаешь?

   - Знаю!

   - От кого же ты это знаешь?

   - От него самого!

   - Выходит, что ты с ним в большом приятельстве, раз он с тобой откровенничает! - поморщилась Ольга.- Ну, Лидия, смотри - берегись, такая дружба до добра не доведет!

   - Не понимаю, чего ты так волнуешься? - пожала плечами молодая девушка.- Ведь если на то пошло, вы все с ним знакомы - и ты, и твой муж, и сам Воинов. Он бывал у вас в доме, вы с ним любезничали и на охоте, и здесь, и в Судже, находили его интересным, интеллигентным, оригинальным, не гнушались его обществом и вдруг, откуда ни возьмись, такая щепетильность и подозрительность! Теперь он у вас и фальшивый монетчик, и вор, и арестант, и все что хотите!

   - Ах, Лидия, ничего-то ты не понимаешь! - сокрушенно вздохнула Ольга.- В этой полудикой стране, окруженные Бог знает кем, мы иногда поневоле снисходительно смотрим на завязывающиеся у нас знакомства, но эти знакомства, в сущности, ни к чему не обязывают. В свой интимный кружок и в свою интимную жизнь мы никого из этих татар и армян, комиссионеров, подрядчиков, торговых агентов, купцов и т. п. господ не допускаем. Сегодня какой-нибудь Аслам-бек у нас в гостях чай пьет, а завтра он может попасться с контрабандой, и Осип Петрович с легким сердцем прикажет его бесцеремонно обыскать с ног до головы и затем под конвоем отправить в полицию для привлечения к ответственности и взыскания с него штрафа. Кстати, ты знаешь - Воинов уже собрал точные сведения; оказывается, Муртуз-ага в прошлом и запрошлом году переправлялся тайно на нашу сторону. Спрашивается, для чего он это делал? Если у него были дела на русской стороне, то по делу он всегда мог беспрепятственно переправляться днем на пароме, открыто, через таможню, между тем он предпочитает переезжать границу по ночам, в неуказанных местах, тайно. Из этого можно заключить, что он занимается или контрабандой, или другим каким предосудительным делом. Воинов убежден в том, будто бы он и теперь продолжает делать то же, и решил проследить его в надежде поймать на месте преступления.

   - Что же, пускай! - презрительно пожала плечами Лидия.- Но только мне сдается, не такому губошлепу, как ваш Воинов, изловить Муртуза, если он и действительно захочет ездить на нашу сторону!

   - Давно ли ты Аркадия Владимировича считала героем, а теперь он у тебя уже губошлеп?! Скоро же! - укоризненно покачала головой Ольга.

   Лидия ничего не отвечала, но в душу к ней закралось беспокойство и сомнение.

   "Не может быть, чтобы Муртуз-ага занимался контрабандным промыслом,- размышляла она про себя,- это так мало похоже на него! Но в таком случае зачем он ездил в Россию тайно через границу?.. Не ездит ли он и теперь? Хорошо было бы повидать его и предупредить!

   Так думала молодая девушка, теряясь в догадках и сомнениях.

   Наступила зима. Малоснежная южная зима, с морозными ветреными ночами, с теплыми, яркими, солнечными днями, когда в полночь мороз достигает иногда пятнадцати и более градусов, а в полдень градусник показывает два-три градуса тепла. Снег лежит только на полях, где никто не ходит, да и то таким тонким слоем, что пасущиеся всю зиму на вольном воздухе овцы легко разгребают его своими копытцами в поисках прошлогодней засохшей травы. На дорогах же и караванных тропах снега нет и в помине.

   В один из таких погожих дней Лидия, одетая в легкую шубку и боярскую шапочку, особенно шедшую к ее красивому, разрумянившемуся на легком морозе личику, вышла на берег Аракса к парому. Благодаря зимнему времени движение "пассажиров" значительно уменьшилось, но товары шли по-прежнему безостановочно. Лидия особенно любила следить за проходящими караванами верблюдов. Спесиво подняв голову, с отвислой нижней губой и черными, как агат, блестящими, огромными глазами, тяжело колыхаясь всем своим уродливым туловищем, медленно и величаво выступают огромные дромадеры, уныло погромыхивая колоколами. Татары очень любят украшать своих верблюдов, вследствие чего сбруя их, если и не изящна, то в достаточной мере пестра и оригинальна. На морды надеваются недоуздки из широкой тесьмы, с нашитыми на ней раковинами, цветными камешками, крупными стеклянными бусами белого и голубого цвета. Недоуздки украшены кистями, бахромой, лентами и высоким султанчиком. На спину, круп и бока верблюдов набрасываются, поверх войлочных попон, пестрые, узорчатые ковры и полосатые паласы, концы которых спускаются почти до земли.

   Глядя на двигающиеся мимо нее бесконечные караваны, прислушиваясь к стону колоколов, Лидия невольно припоминала изученное ею еще в детстве чудное стихотворение Лермонтова "Три пальмы" и должна была сознаться, что лучшей картины идущего каравана, чем та, какую нарисовал великий поэт, нельзя придумать. Только, к сожалению, около этих караванов не гарцевал воспетый поэтом араб на прекрасном вороном коне. Вместо него лениво брели почернелые от грязи полудикие, звероподобные черводары⁵⁶, в безобразных косматых папахах и жалком рубище, и тащился караван-баши, не имеющий ничего общего с гордым наездником аравийской пустыни. Это был, обыкновенно, толстый, пузатый татарин или армянин в засаленной черкеске, верхом на смиренном катере или добронравной, истощенной за долгий путь клячонке. Он медленно, плелся сзади своего каравана, покуривая из длинной трубочки отвратительный турецкий табак, и с бессмысленным выражением в лице флегматично поплевывал по сторонам. <...>

  

  

   Подойдя к реке, Лидия остановилась на крутом берегу и рассеянным взглядом стала смотреть на глухо грохочущие темно-свинцовые волны. Ей нравилась эта буйная, непокорная река, усеянная торчащими из воды острыми камнями, о холодную грудь которых в бессильной ярости целые столетия разбивается клокочущая пена волн.

   В это время к противоположному берегу подъехало трое всадников. Лидия сначала не обратила на них внимания, но когда паром уже был на середине реки, она, случайно взглянув в его сторону, не без волнения узнала в стоящем впереди всех Муртуз-агу. Он сидел на рослом рыжем жеребце, который, очевидно, испуганный ревом реки, нервно топтался на месте, нетерпеливо тряс головой, прижимал уши и выказывал стремление соскочить с гудящего и гремящего под его ногами парома. По мере приближения парома к берегу росло нетерпение горячего коня, и когда паром наконец причалил и татары-паромщики кинулись настилать сходни, натерпевшаяся страху лошадь неожиданно взбесилась. Не слушая повода, она взвилась на дыбы, присела на задние ноги и бешеным скачком рванулась на берег. Лидия видела, как в воздухе промелькнула темная масса коня, и вслед за тем раздался всплеск воды от тяжело упавшего тела, Она вскрикнула и подбежала к обрыву. Внизу под берегом, тщетно стараясь вскарабкаться на его почти отвесную крутизну, билась лошадь Муртуз-аги, но самого его не было видно. Лидия бросила растерянный взгляд на паром и увидела, как сопровождавшие Муртуз-агу курды проворно сбрасывали с себя оружие и лишнюю одежду. Еще мгновение - и оба они уже были в реке; нырнув раза два, они появились снова на поверхности воды, но уже гораздо ниже парома и быстро поплыли к берегу. Рассекая воду правой рукой, левой они волочили за собой что-то длинное, темное, бесформенное. Находившиеся на берегу татары и таможенные солдаты - кто с веревкой, кто с шестом-устремились им на помощь. Лидия тоже бросилась туда. Когда она приблизилась, курды были уже на берегу; они стояли с посиневшими лицами, дрожа всем телом, но такие же смелые и спокойные, как всегда. На земле, раскинув руки, с запрокинутой головой, лежал Муртуз-ага, бледный и неподвижный, с закрытыми глазами и крепко стиснутыми зубами. Поперек высокого белого лба шла глубокая рана, из которой обильно текла кровь.

   - Что же вы стали? - громким, начальническим тоном закричал Сударчиков на столпившихся татар.- Бери, неси скорей, хоть в казарму, что ли, а ты, Иванов,- обратился он к своему помощнику,- живо беги за фельдшером, пусть поспешает!

   Привыкшие к беспрекословному повиновению татары подхватили Муртуз-агу и бегом потащили его в находящуюся недалеко от берега казарму.

   Когда его унесли, курды, несмотря на образовавшуюся на них от намокшей одежды ледяную кору, поспешили на выручку коня Муртуз-аги, но умное животное уже само позаботилось о своем спасении. Убедившись, что в том месте, где он пытался вскарабкаться, берег слишком крут, жеребец поплыл вниз по течению к видневшейся вдали отмели; через минуту он уже отряхивался на берегу, до мозга костей прозябший от столь неожиданной, хотя и по своей вине полученной ледяной ванны.

   Перепуганная насмерть случившимся на ее глазах происшествием и не зная, жив ли Муртуз-ага или нет, Лидия хотела было тоже проскользнуть в казарму, но строгий блюститель порядка Сударчиков остановил ее.

   - Помилуйте, сударыня,- пробасил он над самым ее ухом, загораживая дверь,- нешто вам, барышне, прилично идти сюда? Здесь солдаты живут, а к тому же мы сейчас раздевать его начинаем, так вам смотреть на это вовсе не пристало!

   - А как вы думаете, Сударчиков, он жив?-тревожным голосом спросила Лидия, стараясь через его плечо еще раз взглянуть на Муртуз-агу, которого солдаты, уловив на койку, уже торопливо раздевали.

   - Должно, жив! - успокоил ее старик.- Они, татарва эта самая, до страсти живучи, ничего им не делается!

   В эту минуту мимо их прошмыгнула тощая сутуловатая фигура служащего при таможне фельдшера Конопатова, в сером потертом пиджаке и в гражданской с бархатным околышком фуражке.

   Сознавая, что ей действительно не место вертеться около казармы таможенных досмотрщиков и в то же время чрезвычайно беспокоясь за судьбу Муртуза, Лидия решила бежать скорее домой и попросить Осипа Петровича, чтобы он сходил и узнал обо всем подробно и обстоятельно. Она так и сделала.

   - Ну что, как, что с ним, есть какая-нибудь опасность?- такими вопросами встретили обе сестры вернувшегося из казармы Рожновского.

   Тот пожал плечами.

   - Бог его знает! Конопатов уверяет, будто бы это все пустяки, и через неделю Муртуз-ага будет здоров, но насколько такой диагноз верен - трудно сказать. Я, по крайней мере, нахожу его рану опасной. Очевидно, падая с конем в воду, он ударился или о торчащий камень, или о седло; от сильного удара лишился сознания и наверно бы пошел ко дну, если бы не его курды. Вот, молодцы-то, отважный народ, не побоялись ни течения, ни холода! С такими телохранителями не пропадешь.

   - А теперь он как, пришел в сознание?

   - Пришел, его даже унесли из казармы.

   - Куда?

   - К нашему комиссионеру Али-беку, который предложил Муртуз-аге поселиться у него, пока он не выздоровеет. Там ему будет прекрасно.

   В тот же день вечером за чаем Осип Петрович, обращаясь к Лидии, смеясь, воскликнул:

   - А ведь недаром французы говорят, что во всяком происшествии надо искать женщину. Вот и в сегодняшней истории с Муртуз-агой виновницей является прелестная дщерь Евы и притом не кто иная, как вы, глубокоуважаемая Лидия Оскаровна.

   - Я, каким это образом? - удивилась девушка.

   - Самым простым. Вы стояли на берегу в ту минуту, когда паром подходил к пристани. Муртуз-ага загляделся на вас и на мгновение забыл о своей лошади, которая и выкинула ему курбет, едва-едва не отправивший его к праотцам.

   - Почему вы знаете о том, будто бы Муртуз-ага на меня загляделся? Все вы сочиняете! - с легким неудовольствием произнесла девушка.

   - Почему? Ах, мой Создатель, да от самого Муртуз-аги, рассказавшего мне об этом. Я недавно заходил навестить его и между прочим спросил, как мог случиться такой казус с ним, прославленным наездником. Он улыбнулся и отвечал: "Это моя вина; я увидел вашу родственницу, барышню Лидию, и после этого мои глаза не могли смотреть ни на что, как только на нее. Я забыл, где я, забыл о своей лошади, которая, как только мы въехали на паром, принялась беситься от страха, так как в первый раз в жизни переезжает реку...

   - Ну, хорошо, хорошо,- поспешила прервать Рожновского Лидия,- скажите лучше, как его здоровье?

   - Ничего особенного. Али-бек пригласил татарского хакима; тот сидит подле Муртуза, поит его крепким чаем с коньяком, а на голову кладет холодные ароматические примочки. Я предложил было послать в Нацвалы за доктором, но все трое об этом не хотят и слышать, находя своего хакима более сведущим и опытным.

   - Я завтра навещу его!- решительно произнесла Лидия.

   Осип Петрович комическим жестом почесал себе затылок.

   - Отто буде нашим шах-абадцам ще брехаты, мабудь на цилый рок хватать!

   - Что ж тут предосудительного, если я пойду навестить больного?

   - Оно у вас там, в Москве, може даже и дуже добре, а тилько здесь, в Шах-абаде, люди добрые злякаются. Дивчина молодесенька, гарнесенька пидеть в хату к бусурманину дывыться, як вин у в постели лыжыть расхристаний. Добрая штука, то вже и я кажу, добрая штука!

   - Конечно же, Лидия,- вмешалась Ольга,- разве это возможно! Будь еще он человек свой, сослуживец, ну тогда куда ни шло, все вместе пошли бы навестить больного, но идти к малознакомому татарину, лежащему в постели, в доме другого татарина - это, прости меня, безумие. Довольно того, что Осип Петрович будет каждый день навещать его и рассказывать нам обо всем.

   - Вот уже не думала,- капризно надула губки Лидия,- чтобы в каком-нибудь Шах-абаде, на краю света, так строго соблюдались законы светского приличия!

   Однако на сей раз она решила послушаться совета ^сестры и зятя и отказалась от задуманного ею посещения Муртуз-аги, тем более что Рожновский заверил их обоих, будто бы не пройдет и двух-трех дней, как он выздоровеет настолько, что будет в состоянии сам прийти к ним.

  

  

   Осип Петрович не ошибся - на третий день к вечеру, как раз к тому времени, когда у Рожновских подавался вечером чай, пришел в сопровождении самого Рожновского Муртуз-ага. Он был бледен и, хотя держался бодро, но, очевидно, чувствовал себя еще очень слабым. Голова его была повязана персидским шелковым платком с расшитыми концами, красиво падавшими на плечи и придававшими его лицу какое-то особенное, странное выражение. Одет он был в белую шерстяную аббу, чрезвычайно шедшую к его прямому стройному стану и всей худощавой фигуре.

   "Какой он сегодня интересный",- невольно подумали Ольга Оскаровна и Лидия, весело здороваясь с Муртузом.

   - Я пришел,- заговорил он, опускаясь на предложенный ему стул,- чтобы поблагодарить вас за ваше участие. Осип Петрович был так добр, навещал меня каждый день и говорил, что вы интересовались моим здоровьем,- от всего сердца приношу вам мою признательность!- Он приложил руку к сердцу и низко наклонил голову, затем продолжал, обращаясь к Лидии: - А перед вами я чувствую себя страшно виноватым, я, говорят, очень испугал вас!

   - Если верить Осипу Петровичу, то во всем этом происшествии виновницей являюсь я,- засмеялась Лидия,- а потому не вам у меня, а мне у вас надо просить прощения!

   Муртуз-ага с недоумением посмотрел на Лидию, потом на Осипа Петровича, но, уловив коварную усмешку на его лице, догадался и в свою очередь улыбнулся.

   - Я знал одного старого хана,- сказал он, по восточному обычаю прибегая к притче,- который любил глядеть на солнце и через то ослеп. Кто-то из друзей дома стал при нем обвинять за это солнце, но хан улыбнулся и сказал: "Ты не прав, мой друг, не солнце виновато в моей слепоте, виноват я, что осмелился глядеть своими слабыми глазами на яркое светило!"

   - Ай да Муртуз-ага,- засмеялся Осип Петрович,- да вы настоящий поэт; не ожидал от вас!

   - Вы умеете льстить, как настоящий перс!- делая ударение на последних словах, сказала Лидия.- Мне, признаться, эта черта не особенно по сердцу. Скажите лучше, как чувствуют себя после такой холодной ванны ваши курды?

   - О, им это нипочем,- рассмеялся Муртуз.- Я знаю дин случай, когда один курд, спасаясь от турецких солдат, раненый, не шевелясь, просидел зимой более часу в воде по самое горло и затем еще принужден был пройти несколько верст до своего селения. Курд этот до сих пор жив и прекрасно себя чувствует!

   - Вот-то лошадиное здоровье! - изумился Осип Петрович.

   - Ну, нет, у лошади здоровье далеко не такое крепкое,- ведь мой жеребец пропал!

   - Как пропал? - изумилась Лидия, большая любительница лошадей.- Такой чудный конь!

   - Дураки мои люди,- с досадой махнул рукой Муртуз-ага,- им надо было, как только лошадь вылезла из воды, сесть на нее и хорошенько прогонять вскачь, до сильной пены, и только после этого поставить в конюшню где-нибудь в угол, подальше от дверей,- а они прямо отвели коня в караван-сарай и поставили на сквозном ветру. Он, конечно, в тот же день заболел, а сегодня утром издох!

   - Ах, какая жалость! - воскликнула Лидия.- Я хотя и не успела хорошенько рассмотреть его, но мне он очень понравился; такая масть оригинальная, точно кофе со сливками!

   - Конь хороший,- вздохнул Муртуз-ага,- это была лучшая моя лошадь. Я, зная, какая вы любительница, нарочно приехал на ней, чтобы показать вам её.

   - Cherchez la femme {Шерше ля фам - ищите женщину (фр.).},- захохотал Рожновский.

   - Господи! - с комическим ужасом воскликнула Лидия.- Стало быть, и в гибели вашей лошади я тоже виновата!

   Все весело рассмеялись.

   Вечер прошел очень оживленно. Муртуз-ага рассказал несколько случаев из своей жизни, где ему так или иначе угрожала гибель. Так, однажды проезжая ночью в горах, конь его сорвался в пропасть, сам же он, непонятным для него образом, как-то успел соскочить и хотя тоже покатился вниз, но на пути зацепился за кусты горной розы.

   - Была теплая, безлунная ночь,- рассказывал Муртуз,- я лежал на спине, стиснутый густым кустарником, боясь шевельнуться, чтобы неосторожным движением не поломать поддерживающих меня ветвей, которые и без того предательски гнулись под тяжестью моего тела. Прямо предо мной возвышалась крутая, почти отвесная стена, по которой я катился. В темноте я не мог ничего разглядеть, мне не видны были даже края обрыва, я только чувствовал, что внизу подо мной бездонная пропасть, усеянная острыми камнями, о которые я неминуемо должен буду разбиться, если мой куст не выдержит и обломится. Всего ужаснее было то, что за темнотой я не мог предпринять ничего для моего спасения и принужден был терпеливо ожидать рассвета. Никогда время не тянулось для меня так медленно, как в ту ужасную ночь, и немудрено: с каждой следующей минутой я мог ожидать полететь вниз... Много передумал я за эти три-четыре часа, проведенных мной в моей воздушной качалке! Наконец, небо начало слегка светлеть, поредели ночные тени и из мрака выступили скрытые дотоле очертания гор. Я увидел себя лежащим среди кустарника на небольшом выступе, подо мной зияла глубокая пропасть, еще погруженная в ночную тьму, надо мной высилась почти отвесная каменистая скала, по стенам которой уже скользили первые робкие солнечные лучи. Осмотревшись настолько, насколько позволяло мне мое положение, я принялся усиленно раздумывать о своем спасении. Вдруг я услыхал где-то близко-близко над головой пронзительный крик, и в лицо мне пахнуло холодом, точно от большого опахала; в то же время я увидел огромную тень двух распластанных крыльев: это гигантских размеров орел, чуя во мне скорую добычу, кружил над моей головой, растопырив острые длинные кривые когти и полураскрыв жадный крючковатый клюв... Появление этого орла повергло меня в окончательный ужас; я затрепетал всем телом, сделал отчаянное усилие и, ухватившись руками за торчащий над моей головой камень, как змея, пополз вверх. Не знаю, долго ли я полз таким образом, помню только, как руки и ноги мои скользили, как камни то и дело обрывались подо мной и с глухим шумом катились вниз, ежеминутно угрожая в своем падении увлечь и меня. Наконец, после нечеловеческих усилий мне удалось выкарабкаться на Божий свет. Очутившись вне опасности, я упал на тропинку и, несмотря на то, что руки мои и ноги были изранены и из них текла кровь, тут же заснул . крепким, мертвым сном; впрочем, это был не сон, а скорее бессознательное состояние, в котором я пробыл несколько часов, почти до вечера, пока меня не разыскали мои верные курды.

   - Воображаю, что вы передумали, лежа в кустах над пропастью! - сказала Лидия.- Наверно, вся ваша жизнь прошла перед вами!

   - Я тогда думал, что наступил час казни за мое преступление,- невольно вырвалось у Муртуза, но он спохватился и добавил,- за все мои грехи!

   Через неделю Муртуз-ага настолько поправился, что мог уехать домой. За все время своей болезни он каждый