Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

чтивых фраз, которые подсказывало Люсьену живейшее желание внушить этим господам немного терпения до прибытия дипломатической депеши. Необычный шум, вызванный на улице крупнейшим событием дня и доносившийся в квартиру аббата Дисжонваля, хотя она и была расположена в глубине двора, отдавался в груди Люсьена. Чего бы он ни дал, лишь бы задержать выборы на один день!

   В девять часов он вернулся к себе в гостиницу, где Кофф уже приготовил два длиннейших письма с подробным изложением и объяснением всего происшедшего.

   - Какой забавный стиль! - заметил Люсьен, подписывая письмо.

   - Напыщенный и плоский, а главное, не простой, что именно и требуется для министерства.

   Курьера отправили обратно в Париж.

   - Милостивый государь, не будете ли вы добры разрешить мне захватить с собою депеши префекта, я хочу сказать, господина де Серанвиля? Не скрою от вас, милостивый государь, что он предложил мне хорошенький подарок, если я соглашусь взять с собою его письма. Но я специально прислан сюда и отлично знаю, как надо вести себя...

   - Отправьтесь от моего имени к господину префекту, возьмите у него его письма и пакеты, даже подождите, если понадобится, часа полтора. Господин префект - административная власть в департаменте... и т. д., и т. д.

   - Как же! Пойду к префекту по его приказанию. Но что же будет с подарком? Говорят, что этот префект скряга... и т. д., и т. д.

  

  

   Генерал Фари уже месяц, как снял через своего адъютанта, г-на Меньера, помещение во втором этаже напротив зала Урсулинок, где должны были происходить выборы. Там он расположился с Люсьеном с десяти часов утра. Каждые четверть часа они получали донесения от секретных агентов генерала. Некоторые из агентов префектуры, осведомленные о вчерашней почте и видя в Люсьене будущего префекта, в случае, если г-н де Серанвиль провалит выборы, тоже присылали каждые четверть часа Люсьену коротенькие сообщения, писанные на клочке бумаги красным карандашом. Эти сведения всегда оказывались очень верными.

   Процедуры, непосредственно предшествующие выборам, начавшись в половине одиннадцатого утра, шли положенным порядком. Председатель, самый старший по возрасту из всех избирателей, был человек, преданный префекту; он постарался принять меры к тому, чтобы у въезда в город задержали грузную берлину некоего г-на Марконни, который, будучи летами еще старше, чем ставленник префекта, из-за этого прибыл в Кан лишь к одиннадцати часам. Тридцать чиновников, позавтракавших в префектуре, были встречены враждебными возгласами при входе в зал, где происходили выборы.

   Среди избирателей в большом количестве распространялась маленькая листовка:

   "Порядочные люди всех партий, желающие блага краю, в котором вы родились, устраните господина префекта де Серанвиля! Если господин Меробер будет избран депутатом, то господина префекта отрешат от должности или переведут в другое место. Какое нам, в сущности, дело до того, кто будет избран депутатом? Удалим префекта, этого каверзника и лгуна. Кого только он не обманул!"

   К полудню выборы председателя собрания приняли самый дурной оборот. Все избиратели кантона Риссе, прибывшие спозаранку, подали голоса за г-на Меробера.

   - Придется опасаться, если его изберут председателем,- сказал генерал Люсьену,- что человек двадцать наших чиновников, людей робких, и пятнадцать дураков из деревенских избирателей, видя его в президиуме исполняющим самую важную роль, не посмеют вписать в свой бюллетень ничье имя, кроме его.

   Каждые четверть часа Люсьен посылал Коффа справиться на телеграф; он сгорал от желания получить наконец ответ на свою депешу No 2.

   - Префект вполне способен задержать этот ответ,- говорил генерал.- Было бы вполне в его духе послать одного из чиновников на ближайшую телеграфную станцию в четырех лье отсюда, по ту сторону холма, чтобы приостановить передачу. Делая подобные вещи, наш почтеннейший префект не воображает себя новым Мазарини, ибо он знает историю Франции.

   Этой фразой славный генерал хотел доказать, что он тоже знает ее.

   Маленький капитан Меньер вызвался сесть на лошадь и поскакать галопом к холму, чтобы взять под наблюдение работу второй телеграфной станции. Но г-н Кофф попросил у капитана его лошадь и помчался сам.

   Перед залом Урсулинок собралась по меньшей мере тысяча человек. Люсьен вышел на площадь, желая составить себе некоторое понятие об общем настроении, но его узнали. Толпа, когда она многолюдна, всегда ведет себя дерзко.

   - Погляди-ка, вот это полицейский комиссар, ветрогон, присланный из Парижа, чтобы шпионить за префектом!

   Люсьен остался к этому почти равнодушен. Пробило два часа, затем половина третьего; телеграф молчал. Люсьен сгорал от нетерпения. Он отправился к аббату Дисжонвалю.

   - Я не мог больше откладывать голосование наших друзей,- заявил аббат с явно недовольным видом, но было ясно, что голосование он приостановил.

   "Вот,- подумал Люсьен,- человек, который считает, что я посмеялся над ним, хотя он ведет себя со мною вполне честно; готов поклясться, что он задержал голосование своих друзей, правду сказать, весьма немногочисленных".

   В ту минуту, когда Люсьен с жаром пытался доказать аббату Дисжонвалю, что он не хотел обмануть его, запыхаясь, прибежал Кофф.

   - Телеграф что-то передает.

   - Благоволите подождать меня у себя еще четверть часа,- обратился Люсьен к аббату Дисжонвалю,- я пойду в телеграфную контору.

   Минут двадцать спустя Люсьен вернулся бегом.

   - Вот подлинный текст депеши,- сказал он. "Министр финансов господину генеральному сборщику налогов.

   Выплатите сто тысяч франков генералу Фари и господину Левену".

   - Телеграф еще что-то передает,- сказал аббату Дисжонвалю Люсьен.

   - Я иду в комиссию,- заявил аббат Дисжонваль, по-видимому, убедившийся в честности намерений Люсьена.- Сделаю все, что могу, для избрания нашего кандидата председателем; мы выставляем кандидатуру господина де Кремье. Оттуда я поспешу к господину Леканю. Я попросил бы вас отправиться туда без замедления.

   Двери квартиры аббата Леканю были раскрыты настежь; в прихожей, через которую Люсьен и Кофф прошли бегом, толпилась масса людей.

   - Вот, милостивый государь, подлинная депеша.

   - Уже десять минут четвертого,- ответил аббат Леканю.- Смею надеяться, что у вас нет никаких возражений против господина де Кремье: пятьдесят пять лет от роду, двадцать тысяч франков годового дохода, подписчик "Débats", не посылал...

   - Генерал Фари и я - мы одобряем кандидатуру господина де Кремье. Если он будет избран вместо господина Меробера, мы, генерал и я, вручим вам сто тысяч франков. А покуда в чьи руки хотели бы вы, милостивый государь, чтобы я передал эти деньги?

   - Клевета подстерегает нас на каждом шагу, милостивый государь. Это уже много, если четырем лицам, как бы они ни были почтенны, известен секрет, который может дать ужасную пищу злословию. Я имею в виду, милостивый государь, вас,- сказал аббат Леканю, указывая на Коффа,- вас, милостивый государь, аббата Дисжонваля и меня. К чему посвящать в эти детали еще генерала Фари, при всем уважении, которого он вполне достоин?

   Люсьен пришел в восторг от этих слов ad rem {Имеющих непосредственное отношение к делу (лат.).}.

   - Милостивый государь, я слишком молод, чтобы одному брать на себя ответственность за расходование на секретные цели столь крупной суммы... и т. д., и т. д.

   Люсьен убедил аббата Леканю согласиться на привлечение к делу и генерала.

   - Но я определенно настаиваю - и ставлю это условием sine qua non {Без которого нельзя обойтись (лат.).} - на том, чтобы префект не принимал в этом никакого участия.

   "Славная награда за усердие, с которым он ходит к мессе",- подумал Люсьен.

   Люсьен добился согласия г-на Леканю на то, что сумма в сто тысяч франков будет храниться в шкатулке, от которой у генерала Фари и у г-на Ледуайена, приятеля г-на Леканю, будет по ключу.

   Вернувшись в помещение, расположенное напротив зала, где происходили выборы, Люсьен застал там генерала, красного от волнения. Близился час, когда генералу предстояло подать свой голос, и он откровенно признался Люсьену, что боится быть освистанным.

   Несмотря на эти сильно смущавшие его заботы, генерал чрезвычайно обрадовался ответам ad rem аббата Леканю.

   Люсьен получил коротенькую записку от аббата Дисжонваля с просьбой прислать к нему г-на Коффа.

   Через полчаса Кофф возвратился. Люсьен подозвал генерала, и Кофф сообщил им:

   - Я видел собственными глазами пятнадцать человек, которые сели на коней и помчались за город вызвать сюда к вечеру или, на худой конец, к завтрашнему утру полтораста избирателей-легитимистов. Аббат Дисжонваль выглядит сейчас молодым человеком: вы не дали бы ему и сорока лет. "Жаль, что у нас не было времени поместить четыре статьи в "Gazette de France",- трижды повторил он мне.- Мне кажется, они взялись за дело не шутя".

   Начальник телеграфной конторы прислал Люсьену вторую телеграмму, адресованную лично ему:

   "Одобряю ваш план. Выдайте сто тысяч франков. Любой легитимист, будь это даже Берье или Фиц-Жам, лучше господина Хемпдена".

   - Не понимаю,- сказал генерал,- что это за господин Хемпден?

   - Хемпден означает Меробер; так мы условились с министром.

   - Час настал! - в сильном возбуждении вдруг заявил генерал. Он надел мундир и вышел из квартиры, игравшей роль наблюдательного пункта, чрезвычайно взволнованный тем, что ему предстояло принять участие в голосовании.

   Толпа расступилась, дав ему пройти сто шагов, отделявших его от двери в зал Урсулинок. Генерал вошел; в тот момент, когда он подходил к столу президиума, все избиратели-мероберисты приветствовали его рукоплесканиями.

   - Это не пошляк и не мошенник вроде нашего префекта,- громко говорили в толпе.- Он живет только на свое жалованье и должен содержать целую семью.

   Люсьен отправил телеграмму:

   "No 3.

   Кан, четыре часа.

   Вожди легитимистов, по-видимому, действуют добросовестно. Наблюдатели, поставленные у дверей, видели человек двадцать агентов, выехавших за город за ста шестьюдесятью избирателями-легитимистами. Если восемьдесят или сто избирателей прибудут восемнадцатого до трех часов дня, Хемпден не будет избран. В данный момент Хемпден имеет за собой большинство голосов в качестве председателя. Подсчет голосов будет произведен в пять часов".

   При подсчете голосов оказалось:

  

   Всего явилось избирателей - 873

   Большинство - 437

   Подано голосов за господина Меробера - 451

   За господина Гонена (кандидат префекта) - 389

   За господина де Кремье (кандидат господина Леканю с тех пор, как он получил сто тысяч франков) - 19

   Признано недействительными - 14

  

   Девятнадцать голосов, поданных за г-на де Кремье, сильно порадовали генерала и Люсьена; это было до некоторой степени доказательством того, что г-н Леканю не водит их за нос.

   В шесть часов пополудни сто тысяч франков ценными бумагами, не вызывавшими ни малейшего сомнения, были лично вручены г-ном генеральным сборщиком налогов генералу Фари и Люсьену, которые выдали ему расписку.

   Явился г-н Ледуайен. Это был весьма богатый, всеми уважаемый землевладелец. По окончании церемонии со шкатулкой участники процедуры дали друг другу честное слово вручить шкатулку с ее содержимым г-ну Ледуайену, если будет избран кто угодно, кроме г-на Меробера, и генералу Фари, если г-н Меробер окажется депутатом.

   После ухода Ледуайена сели обедать.

   - Теперь самое главное дело - префект,- сказал генерал, необычайно весело настроенный в этот вечер.- Наберемся храбрости и пойдем на приступ.

   Завтра будет, наверно, девятьсот голосующих.

  

   Господин Гонен получит - 389

   Господин де Кремье - 19

  

   Вот у нас уже четыреста восемь голосов из восьмисот семидесяти трех. Предположим, что двадцать семь избирателей, которые прибудут завтра утром, дадут семнадцать голосов господину Мероберу и десять нам. Получается:

  

   Кремье - 418

   Меробер - 468

  

   Пятьдесят один голос господина Леканю дает большинство господину де Кремье.

   Эти цифры на сто ладов переворачивались генералом, Люсьеном, Коффом и адъютантом Меньером, единственными участниками обеда.

   - Вызовем сюда двух наших лучших агентов,- предложил генерал.

   Эти господа явились и после довольно продолжительного обсуждения вопроса подтвердили, что присутствие шестидесяти легитимистов обеспечит победу.

   - А теперь в префектуру,- сказал генерал.

   - Если вы не сочтете мою просьбу нескромной,- заметил Люсьен,- я просил бы вас вести разговор, так как меня этот префект ненавидит.

   - Это несколько противоречит нашему соглашению: я ведь оставил себе второстепенную роль. Но так и быть, я открою прения, как говорят в Англии.

   Генералу хотелось показать свою образованность. Он обладал гораздо большим: редким здравым смыслом и добротой.

   Едва успел он объяснить префекту, что его просят предоставить триста восемьдесят девять голосов, которыми он располагал накануне при избрании председателя, г-ну де Кремье, обязавшемуся собрать шестьдесят, а то и восемьдесят голосов легитимистов, как префект резким голосом перебил его:

   - После всех этих телеграфных сообщений я ничего лучшего и не ждал; но, господа, вам не хватает одного сообщения; я покуда еще не смещен, а господин Левен еще не назначен префектом Кана.

   Все, что только может вложить гнев в уста мрачного софиста, г-н де Серанвиль высказал в лицо генералу и Люсьену.

   Сцена продолжалась пять часов. Генерал только под конец немного вышел из себя. Г-н де Серанвиль, все время упорно стоявший на своем, пять или шесть раз менял доводы, на которых основывал свой отказ.

   - Но в конце концов, милостивый государь, даже руководясь исключительно эгоистическими соображениями, вы должны считать свою неудачу на выборах несомненной. Предоставьте же господину Левену проявить свое искусство при их агонии. Как всякому врачу, призванному слишком поздно, господину Левену достанутся все неприятности за неудачный исход.

   - Пускай ему достается все что угодно, но до моего отрешения от должности канская префектура ему не достанется.

   После этого ответа г-на де Серанвиля Люсьену пришлось сдерживать генерала.

   - Человек, изменяющий правительству,- заявил генерал,- не мог бы поступить лучше вас, господин префект, и я об этом сообщу министру. Прощайте, милостивый государь.

   В половине первого ночи, выходя от префекта, Люсьен сказал генералу:

   - Я напишу о результате наших переговоров аббату Леканю.

   - Если вам угодно посчитаться с моим мнением, посмотрим сначала, как будут вести себя наши подозрительные союзники. Отправьте завтра утром телеграмму и подождите ответа. К тому же эта скотина префект может еще одуматься.

   В половине шестого утра Люсьен, сидя на телеграфе, дожидался рассвета. Как только рассвело, он отправил депешу следующего содержания:

   "No 4.

   Префект отказался предоставить свои триста восемьдесят девять голосов господину де Кремье. Поддержка в семьдесят или восемьдесят голосов, которую генерал Фари и господин Левен ожидали от легитимистов, становится бесполезной, и господин Хемпден будет избран".

   Люсьен, сделавшийся теперь осторожнее, не написал гг. Дисжонвалю и Леканю, а лично отправился к ним. Он так просто и с такой очевидной искренностью рассказал им о происшедшем, что оба они, зная характер префекта, в конце концов поверили, что Люсьен не хотел заманить их в ловушку.

   - Душа этого префекта, поставленного перед лицом великих событий,- заметил г-н Леканю,- точь-в-точь как рога у козлов на моей родине: такая же черная, тупая и кривая.

   Бедный Люсьен до такой степени был охвачен желанием не сойти за мошенника, что стал умолять аббата Дисжонваля принять от него его собственные деньги в возмещение расходов по рассылке гонцов и других издержек, связанных с экстренным созывом избирателей-легитимистов. Г-н Дисжонваль отказался, но, прежде чем уехать из Кана, Люсьен передал ему пятьсот франков через председателя суда г-на Дони д'Анжеля.

   В самый день выборов, в десять часов утра, с парижской почтой прибыло пять писем, извещавших о том, что г-н Меробер в Париже привлечен к ответственности за участие в крупном повстанческом движении республиканцев, о котором тогда говорили. Тотчас же двенадцать самых богатых негоциантов заявили, что не подадут своих голосов за Меробера.

   - Вот поступок, вполне достойный нашего префекта,- сказал генерал Люсьену, вместе с которым он снова занял наблюдательный пункт напротив зала Урсулинок.- Было бы забавно, если бы после всего этот маленький софист добился успеха. Тогда-то, милостивый государь,- добавил генерал с веселостью благородной натуры,- если только министр окажется вашим врагом и ему понадобится козел отпущения, вам достанется приятная роль.

   - И все-таки я тысячу раз повторил бы то же. Хотя сражение и было проиграно, я пустил в дело мой полк.

   - Вы славный малый... Простите мне эту фамильярность,- быстро прибавил добрейший генерал, испугавшись, что он погрешил против правил вежливости, бывшей для него чем-то вроде иностранного языка, который он изучил довольно поздно.

   Люсьен с чувством пожал ему руку, дав волю своему сердцу.

   В одиннадцать часов по подсчету собралось девятьсот сорок восемь избирателей.

   В ту минуту, когда один из агентов генерала сообщал ему эту цифру, председатель суда, г-н Дони, старался силою проникнуть в их помещение, но безуспешно.

   - Примем его на минуту?- предложил Люсьен.

   - А почему бы не принять? Отказать ему - значит дать повод для клеветы со стороны ли префекта, со стороны ли господина Леканю, или со стороны этих бедных республиканцев, не столько злых, сколько безрассудных. Пойдите примите достойного председателя суда, но только не станьте жертвой вашей природной честности.

   - Он пришел уведомить меня, что, несмотря на отмену распоряжения, последовавшего сегодня утром, в зале Урсулинок находятся сорок девять легитимистов и одиннадцать сторонников префекта, решивших голосовать за господина де Кремье.

   Выборы протекали без всяких инцидентов, но лица избирателей были мрачнее, чем накануне. Ложное известие, пущенное префектом, о привлечении к уголовной ответственности г-на Меробера привело в ярость этого до сих пор столь сдержанного человека и в особенности его сторонников. Два-три раза всеобщее возмущение готово было прорваться. Хотели уже послать трех уполномоченных в Париж расспросить тех пять человек, которые сообщали о предполагавшемся аресте г-на Меробера.

   Дело кончилось тем, что деверь г-на Меробера взгромоздился на повозку, остановившуюся в пятидесяти шагах от зала Урсулинок, и обратился к толпе:

   - Отложим наше мщение на двое суток, иначе подкупленное большинство палаты депутатов признает выборы недействительными.

   Эта короткая речь вскоре была напечатана в двадцати тысячах экземпляров. Кто-то подал даже мысль принести печатный станок на площадь неподалеку от зала Урсулинок. Это зрелище поразило присутствующих и охладило их пыл. Агенты префектуры не осмеливались ни близко подходить к залу, ни мешать распространению листка с речью.

   Люсьен, смело расхаживавший в этот день всюду, не подвергся никаким оскорблениям; он заметил, что толпа сознавала свою мощь. Никакою силой нельзя было воздействовать на этих людей, разве только расстреливая их картечью.

   "Вот он, поистине самодержавный народ",- подумал он.

   Время от времени он возвращался на свой наблюдательный пункт. Капитан Меньер был того мнения, что в этот день никто не получит большинства голосов.

   В четыре часа прибыла телеграмма на имя префекта с приказанием передать голоса, бывшие в его распоряжении, легитимисту, которого ему укажут генерал Фари и Левен. Префект ничего не сообщил об этом ни генералу, ни Люсьену. В четверть пятого Люсьен получил телеграмму-депешу такого же содержания. Кофф воскликнул по этому поводу:

  

  

   Генерал пришел в восторг от цитаты и попросил повторить ее.

   В эту минуту их оглушили громкие крики.

   - Что это? Радость или возмущение? - воскликнул генерал, подбегая к окну.

   - Это радость,- констатировал он со вздохом,- мы провалились.

   В самом деле, агент, разорванное платье которого свидетельствовало о том, с каким трудом пробрался он через толпу, принес бюллетень с результатами баллотировки:

  

   Участвовало в голосовании - 948

   Большинство - 475

   Господин Меробер - 475

   " Гонен, кандидат префекта - 401

   " де Кремье - 61

   Господин Соваж, республиканец, желающий закалить характер французов драконовскими законами - 9

   Голоса, признанные недействительными - 2

  

   Вечером весь город был иллюминован.

   - Но где же окна четырехсот одного сторонника префекта? - спросил у Коффа Люсьен.

   В ответ раздался оглушительный звон разбиваемых стекол. Это были окна председателя суда Дони д'Анжеля.

   На следующий день Люсьен проснулся в одиннадцать часов утра и один пошел прогуляться по городу. Странная мысль целиком завладела его умом.

   "Что подумала бы госпожа де Шастеле, если бы я рассказал ей о своем поведении?"

   Не меньше часу прошло, пока он нашел ответ на этот вопрос, и час этот был для него сладок.

   "Почему бы мне не написать ей?" - подумал Люсьен. И мысль об этом целую неделю не давала ему покоя.

   Подъезжая к Парижу, он случайно вспомнил улицу, на которой жила г-жа Гранде, а затем и ее самое. Он расхохотался.

   - Что с вами? - спросил Кофф.

   - Ничего. Я чуть было не забыл имени одной красивой дамы, к которой пылаю великой страстью.

   - Я полагал, что вы думаете о приеме, который окажет вам наш министр.

   - Черт бы его побрал! Он примет меня холодно, спросит, сколько я издержал, и найдет, что это обошлось слишком дорого.

   - Все зависит от того, какое донесение о вашей деятельности представят ему его шпионы. Ваше поведение было невероятно опрометчиво, вы отдали слишком большую дань тому безумию первой молодости, которое называется рвением.

  

  

   Люсьен почти угадал.

   Граф де Вез принял его с обычной своей вежливостью, но не задал ему ни одного вопроса насчет выборов и не поздравил его с благополучным возвращением; он обошелся с ним так, словно виделся с ним накануне. "Он научился теперь тонкому обращению: с тех пор как он стал министром, он встречается во дворце с людьми хорошего тона". Но после этой мимолетной вспышки рассудительности Люсьен снова стал жертвой своей глупой любви к добру, по крайней мере в мелочах. Несколькими фразами он резюмировал свои полезные наблюдения во время поездки, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не рассказать министру обо всем том дурном, что он видел и что так легко было исправить. У него не было ни малейшего тщеславия, он знал, какой судья г-н де Вез во всем, что так или иначе требует логического и ясного изложения. Движимый этой дурацкой любовью к добру, едва ли извинительной в человеке, отец которого разъезжает в собственной карете, Люсьен пожелал устранить три-четыре злоупотребления, в которых министр нисколько не был заинтересован. Люсьен, однако, был слишком искушен, чтобы не испытать смертельного страха при мысли о том, что стремление к добру может заставить его переступить границы, которые министр своим тоном, по-видимому, наметил для их взаимных отношений.

   "Как мне будет стыдно, если с чиновником, стоящим настолько выше меня, я заговорю о вещах значительных, между тем как он говорит со мною только о мелочах!"

   Люсьен не захотел продолжать разговор и поспешил уйти.

   За его столом сидел маленький Дебак, который в его отсутствие заменял его. Передавая ему текущие дела, этот человек был очень холоден, хотя до поездки Люсьена пресмыкался перед ним.

   Люсьен ничего не сказал Коффу, работавшему в соседней комнате и встретившему еще более красноречивый прием. В половине шестого Люсьен предложил ему пойти вместе пообедать.

   - Ну что же? - со смехом спросил Люсьен, как только они очутились вдвоем в отдельном кабинете ресторана.

   - Ну что же, все, что вы сделали хорошего и удивительного, стараясь спасти проигранное дело,- всего-навсего великолепная ошибка. Для вас будет большой удачей, если вам удастся избежать упреков в якобинстве или в карлизме. В канцеляриях еще подыскивают название вашему преступлению, но все согласны, что оно огромно. Все там стараются пронюхать, как с вами обращается министр. Вы свернули себе шею.

   - Франция - блаженная страна,- весело ответил Люсьен,- в том отношении, что мошенники-министры не умеют пользоваться юношеским безумием, которое называется рвением! Хотелось бы мне знать, так ли обошелся бы главнокомандующий с офицером, который при отступлении приказал бы спешиться полку драгун и бросил бы его в атаку на батарею, взявшую под обстрел дорогу и причиняющую огромные потери людьми?

   После долгих рассуждений Люсьен заявил Коффу, что он отнюдь не собирается жениться на родственнице министра и ничего не намерен у него просить.

   - В таком случае,- удивился Кофф,- чем объяснить подчеркнутую благожелательность министра перед вашей поездкой? Почему теперь, после писем господина де Серанвиля, он не съел вас живьем?

   - Он страшится салона моего отца. Если бы моим отцом не был человек, злого языка которого боится весь Париж, я находился бы в вашем положении и никогда не избавился бы от опалы, до которой нас довел республиканский дух, вынесенный нами из Политехнической школы... Но скажите мне, думаете ли вы, что республиканское правительство оказалось бы таким же нелепым, как теперешнее?

   - Оно было бы менее нелепым, но более жестоким; оно походило бы на бешеного волка. Вам нужны доказательства? Они у вас под рукой. Какие меры приняли бы вы в обоих департаментах, управляемых господами де Рикбуром и де Серанвилем, если бы завтра вы оказались всесильным министром внутренних дел?

   - Я назначил бы господина Меробера префектом, а генералу Фари поручил бы командование в обоих департаментах.

   - Подумайте о неизбежных последствиях этих мероприятий и о том возбуждении, которым в этих двух департаментах, рикбуровском и серанвилевском, были бы охвачены все сторонники здравого смысла и справедливости. Господин Меробер оказался бы полновластным хозяином своего департамента; а что, если бы этот департамент захотел иметь свое собственное мнение о том, что делается в Париже, или, говоря о вещах, нам хорошо известных, если бы этот департамент захотел трезвым взором посмотреть на тех четыреста пятьдесят высокопарных болтунов, которые изводят столько бумаги на улице Гренель и к числу которых относимся мы с вами?

   - Если бы департаменты пожелали видеть в министерстве внутренних дел только шесть специалистов, получающих оклад в тридцать тысяч франков плюс десять тысяч франков на канцелярские расходы, предоставив им лишь второстепенные дела, что стало бы с теми тремястами пятьюдесятью чиновниками, на обязанности которых лежит вести столь упорную войну со здравым смыслом?

   И если пойти дальше, что стало бы с королем? Всякое правительство - зло, но зло, предохраняющее от еще большего... И т. д.

   - Именно это говорил господин Готье, самый умный человек из всех, кого я знал, республиканец, живущий в Нанси. Почему его нет здесь, чтобы принять участие в нашей беседе? К тому же этот человек читает теорию функций Лагранжа не хуже вас и во сто раз лучше меня... И т. д.

   Разговор двух приятелей затянулся до бесконечности, ибо Кофф, умея противостоять Люсьену, тем самым заставил полюбить себя и из признательности считал себя обязанным отвечать на чувства Люсьена. Кофф не мог прийти в себя от изумления, что Люсьен, будучи богат, не поглупел от этого.

   Под влиянием этой мысли он спросил Люсьена:

   - Вы родились в Париже?

   - Да, конечно.

   - И ваш отец имел в ту пору великолепный особняк, а вас в три года возили в коляске на прогулку?

   - Ну да, разумеется,- смеясь, ответил Люсьен.- Но к чему эти вопросы?

   - Дело в том, что я, к своему удивлению, не нахожу вас ни вздорным, ни черствым; но надо надеяться, что это еще придет. Успех вашей миссии должен был бы вас убедить, что общество не признает ваших теперешних достоинств. Если бы вы ограничились тем, что дали бы закидать себя грязью в Блуа, министр после вашего возвращения наградил бы вас крестом.

   - Черта с два, если я когда-нибудь еще раз возьмусь за такое предприятие! - сказал Люсьен.

   - Вы глубоко не правы, это самый лучший и самый интересный опыт за всю вашу жизнь. Никогда, что бы вы ни делали, вы не забудете ни генерала Фари, ни господина де Серанвиля, ни аббата Леканю, ни господина де Рикбура, ни господина мэра Роллера.

   - Никогда.

   - Так вот, самое неприятное в этом нравственном уроке уже позади. Это - начало, реальные факты. За дальнейшим развитием всего, что так сильно поразило ваше воображение, понаблюдайте в министерстве. Но торопитесь, ибо весьма возможно, что министр уже придумал какой-нибудь предательский способ потихоньку убрать вас отсюда, не рассердив вашего отца.

   - Кстати, мой отец избран депутатом от Авейрона лестным большинством в семь голосов.

   - Вы не говорили мне об его кандидатуре.

   - Я находил ее смешной, да у меня и не было времени слишком много думать об этом; я узнал о ней из письма, присланного с тем курьером, который явился причиной обморока господина де Серанвиля.

   Два дня спустя граф де Вез сказал Люсьену:

   - Прочтите-ка эту бумагу.

   Это был первый список наград в связи с выборами; министр, передавая бумагу, улыбался с добродушным видом, который, казалось, говорил: "Вы не сделали ничего путного, а между тем смотрите, как я к вам отношусь". Люсьен стал читать список. В нем было три награды по десять тысяч франков и против имен награждаемых стояло слово: "Успешно".

   Четвертая строка гласила:

   "Господин Люсьен Левен, рекетмейстер,- неуспешно; господин Меробер избран большинством в один голос, но замечательное рвение, ценный работник... 8 000 франков".

   - Ну что,- спросил министр,- сдержал я слово, данное вам в Опере?

   Люсьен увидал, что в списке несколько человек агентов, не добившихся успеха, получали в награду лишь по две с половиной тысячи франков.

   Он выразил свою признательность, а потом прибавил:

   - У меня есть просьба к вашему сиятельству. Я бы не хотел, чтобы мое имя фигурировало в этом списке.

   - Понимаю,- сказал министр, сразу придав своему лицу самое серьезное выражение.- Вы хотите получить крест, но, говоря правду, после стольких безрассудных поступков с вашей стороны я не могу представить вас к этой награде. Душой вы еще моложе, чем летами. Спросите у Дебака, какое удивление вызывали ваши телеграммы, приходившие одна за другой.

   - Именно сознавая все это, я и прошу ваше сиятельство оставить всякую мысль о награждении меня крестом и тем более деньгами.

   - Будьте осторожны, милостивый государь! - не на шутку рассердился министр.- Я способен поймать вас на слове. Вот вам перо, напишите против своего имени, чего вы хотите.

   Люсьен написал против своего имени: ни креста, ни денежной награды, провал на выборах; потом перечеркнул все, а внизу листа проставил:

   "Господин Кофф .... 2 500 франков".

   - Подумайте хорошенько,- сказал министр, прочтя написанное Люсьеном.- Я беру эту бумагу во дворец. Если впоследствии ваш отец захочет объясниться со мной по этому вопросу, это будет бесполезно.

   - Важные дела помешали вашему сиятельству запомнить наш разговор в Опере. Я самым определенным образом выразил желание, чтобы мой отец больше не заботился о моей политической карьере.

   - В таком случае объясните моему другу господину Левену, как обстояло дело с вашим награждением. Вы должны были получить восемь тысяч франков и зачеркнули эту цифру. Прощайте, милостивый государь.

   Как только карета его сиятельства отъехала от здания министерства, графиня де Вез пригласила к себе Люсьена.

   "Черт возьми,- подумал Люсьен, увидев ее,- она сегодня прехорошенькая! Вид у нее совсем не застенчивый, в глазах какой-то огонек. Что означает эта перемена?"

   - Вы с нами суровы со времени вашего возвращения. Я ждала случая поговорить с вами обстоятельно. Могу вас уверить, что никто в министерстве не защищал ваших телеграмм более настойчиво, чем я. Я отважно протестовала, когда у меня за столом о них дурно отзывались. Но в конце концов каждый может ошибиться, и у меня для вас есть приятная новость. Ваши враги впоследствии могли бы оклеветать вас в связи с вашим недавним поручением. Я отлично знаю, что деньги весьма мало интересуют вас, но надо заткнуть рот вашим недоброжелателям, и сегодня утром я добилась от мужа обещания, что он исходатайствует для вас награду в восемь тысяч франков; я хотела десять тысяч, но господин де Вез указал мне на то, что такой суммой предположено наградить лишь тех, кто добился крупного успеха, и что письма, полученные вчера от господина де Серанвиля и от господина Роллера, канского мэра, чрезвычайно неблагоприятны для вас. Я противопоставила этим письмам избрание вашего отца в палату депутатов и только что добилась своего. Господин де Вез распорядился переписать перечень наград, где вы стояли в самом конце против цифры в четыре тысячи франков, и теперь ваша фамилия стоит четвертой по порядку против восьми тысяч франков.

   Все это было сказано гораздо многословнее, а потому более сдержанно и, как подобает женщине, более скромно, но вместе с тем с большей доброжелательностью и участием, чем мы здесь излагаем.

   Поэтому Люсьен отнюдь не остался нечувствительным; он понемногу начинал привыкать к светским отношениям, да и пора было в двадцать шесть лет.

   "Мне следовало бы поухаживать за этой робкой женщиной; ее высокое положение надоело ей и тяготит ее, я явился бы для нее утешителем. Мой кабинет находится в каких-нибудь пятидесяти шагах от ее комнаты".

   Люсьен сообщил ей, что он вычеркнул свою фамилию.

   - Боже мой! - воскликнула она.- Неужели вы обижены? При первом же удобном случае вы получите крест, я обещаю вам.

   Это означало: "Неужели вы собираетесь нас покинуть?"

   Тон, каким были произнесены эти слова, глубоко тронул Люсьена, он готов был поцеловать у нее руку. Г-жа де Вез была сильно взволнована, а он преисполнен признательности. Во время своей поездки Люсьен видел только враждебные физиономии, и это кроткое, столь дружественное лицо растрогало его.

   "Но если бы я привязался к ней, сколько мне пришлось бы вынести скучных обедов! Да еще видеть перед собой на другом конце стола физиономию ее мужа, а нередко и этого мелкого плута Дебака, его родственника!"

   Все эти размышления не заняли у него и полсекунды.

   - Я только что вычеркнул свое имя,-промолвил Люсьен,- но так как вы благосклонно проявляете участие к моей судьбе, я вам объясню настоящую причину моего отказа.

   Эти списки наград могут в один прекрасный день быть опубликованы в печати. В таком случае они могли бы доставить мне печальную известность, а я слишком молод, чтобы подвергать себя такой опасности. Что же касается восьми тысяч франков, я к ним не стремлюсь.

   - Ах, боже мой,- ужаснулась г-жа де Вез,- неужели вы, подобно господину Крапару, полагаете, что республика так близка?

   Лицо г-жи де Вез выражало только страх и сомнение; Люсьен уловил в нем полнейшую черствость души.

   "Страх,- подумал Люсьен,- заставил ее позабыть обо всяком дружеском участии ко мне. В наш век привилегии покупаются дорогой ценой, и Готье был прав, когда жалел человека, носящего титул принца. "Я признаюсь в этом лишь немногим,- добавлял Готье,- в этом могли бы усмотреть самую пошлую зависть". Вот его подлинные слова: "В 183* году титул принца или герцога, принадлежащий молодому человеку, родившемуся в этом столетии, в какой-то мере толкает его на безрассудство. Из-за своего титула бедняга испытывает вечный страх и считает себя обязанным быть счастливее других". Эта маленькая женщина была бы счастлива, если бы называлась госпожой Леру... А между тем мысли об опасности, напротив, вызывали у госпожи де Шастеле прилив очаровательного мужества. В тот вечер, когда у меня вырвалась фраза: "Я буду сражаться против вас",- какой взгляд кинула она на меня!.. А я? Что делаю я в Париже? Почему мне не помчаться в Нанси? Я на коленях выпросил бы у нее прощение за вспышку гнева, вызванную тем, что она не доверила мне своей тайны. Как тягостно сделать такое признание молодому человеку, да еще, быть может, любимому! И к чему? Я ведь никогда не заговаривал с нею о том, чтобы соединить наши судьбы".

   - Вы рассердились? - робким тоном спросила г-жа де Вез.

   Звук ее голоса заставил Люсьена очнуться. "Она уже не боится,- подумал он.- О боже мой, я, должно быть, молчал по крайней мере минуту!"

   - Долго ли я мечтал?

   - По меньшей мере три минуты,- ответила г-жа де Вез с невероятной снисходительностью, но в этой сознательно подчеркнутой снисходительности заключался легкий упрек жены всесильного министра, не привыкшей к такой рассеянности собеседника, и вдобавок еще в разговоре с глазу на глаз.

   - Это потому, сударыня, что я поймал себя на чувстве к вам, в котором я упрекнул себя.

   После того как Люсьен таким образом немного покривил душой, ему уже нечего было сказать г-же де Вез. Он прибавил несколько учтивых слов, оставил ее покрасневшей до корней волос и поспешил запереться у себя в кабинете.

   "Я забываю о жизни,- подумал он.- Это дурацкое честолюбие отвлекает меня от единственной вещи на свете, имеющей для меня значение. Смешно жертвовать своим сердцем в угоду честолюбию, не будучи вовсе честолюбивым... Я ведь не чудак какой-нибудь. Я просто хотел выказать мою признательность отцу. Но хватит этого... Они подумают, что я обижен, не получив ни повышения, ни креста.

   Мои враги в министерстве, пожалуй, станут утверждать, что я отправился в Нанси повидаться с республиканцами. После того как телеграф сослужил мне службу, он теперь обернется против меня... Зачем прикасаться к этой дьявольской машине?" - почти смеясь, подумал Люсьен.

   Приняв решение съездить в Нанси, Люсьен почувствовал себя человеком.

   "Надо дождаться отца, он возвращается на днях. Это мой долг, и, кроме того, мне весьма хотелось бы узнать его мнение о моем поведении в Кане, которое вызывает такие нарекания в мини