Равита Францишек - На красном дворе

ли свои силы. На одном из них торчал высокий колпак из темной материи, острый конец его свисал набок. На силаче была тонкая рубашка с полосками, короткая, выше колен. Она была выпущена поверх портов и подпоясана узеньким пояском. На ногах были кожаные лапти, подвязанные ремешками почти до колен. Рубашка у шеи и воротника была вышита цветным стеклярусом. Противник его был в лисьей шапке, а в остальном ничем не отличался от своего собрата, только стеклярусная вышивка на рубашке была другого цвета и другого рисунка.

   Противники стали друг против друга и принялись острословить.

   - Эй, молодец, откуда ты? - спросил один.

   - Откуда? Издалека, любезный, - отвечал другой. - Оттуда, где такие, как ты, не умеют бороться, а за печью сидят да толокно едят.

   - Да, угадал... я из тех... из тех, которые бьют таких, как ты...

   Они подошли еще ближе и схватились. Из гридницы послышались поощрительные выкрики:

   - А, ну-ка, ребята! Кто кого? Победителю князь даст шубу и чашу меду.

   Но борьба шла вяло.

   - На словах мед едали, а на деле - что зайцы! - сказал кто-то с упреком.

   Силачи мало-помалу входили в раж и, не щадя друг друга, наносили удары.

   - Эх ты, рак новгородский! Не туда попал! - крикнул один из силачей, получив полновесную пощечину от напарника.

   - Ты угадал, впрямь новгородский... Ты знаешь, что у нас в Новгороде дома каменные, а руки железные?

   И как бы в подтверждение своих слов так хватил противника, что тот зашатался, однако затем подскочил и схватил его посередине туловища.

   - Ай да молодец, Нехорошко! - закричали вокруг. - Дуй его, не бойся отца... чужая шкура, у тебя не болит...

   Нехорошко, поощренный этими возгласами, поднял противника, тряхнул им в воздухе и бросил на землю, так что тот застонал и не мог подняться.

   Победитель снял лисью шапку и поклонился Изяславу.

   - Слава милостивому князю и дружине слава! - крикнул он.

   - Подать чашу меду Нехорошко! - кивнул князь отроку. - И дать ему два соболя!

   Нехорошко принял от отрока мед, поклонился сначала князю, потом гостям.

   - Во славу князя и за здоровье гостей и дружины! - возгласил он, выпивая мед залпом.

   Побежденного подняли и унесли.

   После этого князь дал знак музыкантам, сидевшим на возвышении. Их было пятеро: двое играли на охотничьих рогах, один - на гуслях и один - на бандуре; пятый держал в руках металлические тарелки.

   Грянула музыка, и начались танцы: искусство плясунов предполагало не грациозность и чистоту движений, а чрезвычайную живость и веселость, придававшие пляске характер свободных гимнастических упражнений. Гости и дружина смотрели на них с любопытством.

   Одни плясуны сменялись другими, и пляска продолжалась бесконечно среди общего шума, гама, звона серебряных чаш.

   Между танцами были короткие перерывы, чтобы дать отдых музыкантам; на это время их заменяли певцы.

   Было уже около пяти часов утра, когда Болеслав со своими приближенными уехал на Красный двор. Изяслав с дружиною продолжал пировать.

   Утренняя заря уже зарумянила край неба, когда дружина Изяслава стала разъезжаться по домам. Вышата под впечатлением услышанного на пиру возвращался домой мрачный, хмурый. Подле него молча ехал боярин Чудин. Оба направлялись к Берестову и уже спускались к Крещатику, как вдруг Чудин заговорил:

   - Заметил ты, как Варяжко выслуживается перед ляхами... пьет за их здоровье...

   - Пусть его выслуживается, - процедил сквозь зубы Вышата, - пока Изяслав не придет в себя... а он скоро опомнится!

   - Конечно! - отвечал как бы нехотя Чудин. - Дело клонится к тому, что скоро мы не будем знать, кто княжит у нас на Руси - Болеслав или Изяслав?.. Всеслав бежал, а на его место беда принесла ляхов.

   Наступило минутное молчание.

   - Да, навел ляхов, - продолжал, помолчав, Чудин, - на свою голову... Жрут наш хлеб, насилуют женщин, Бог весть чем еще кончится эта ляшская дружба...

   Вышата разозлился.

   - И зачем это князь держит при себе этих ляхов? - воскликнул он. - К чему он пьет с ними и охотится?.. Гнать бы их прочь... Ведь мы прежде обходились без ляхов и теперь можем жить без них.

   - Еще бы не жить! - поддакивал Чудин. - Как прогнать их... Он не смеет: ляхи посадили его на отцовский стол.

   Они опять замолкли. Чудин исподлобья посматривал на Вышату, как бы желая убедиться, какое впечатление произвели его слова, но Вышата молчал. Видно было, что каждый думал про себя и скрывал свои мысли. Но Чудину хотелось прощупать своего спутника.

   - Впрочем, не ахти как трудно избавиться от ляхов, - пробурчал он под нос, - русских много, ляхов мало...

   - Не драться же нам с ними.

   - Драться!.. Гм! Все может быть...

   Вышата бросил на Чудина недоверчивый взгляд.

   - Сами-то не уйдут, - отвечал он, - им привольно у нас, а Изяслав не прогонит... не посмеет...

   Боярин улыбнулся и, наклонившись к уху Вышаты, таинственно сказал:

   - Князь давно прогнал бы их ко всем чертям, да только он не хочет накликать беды на свою голову. Отпусти он ляхов, так Всеслав коршуном набросится на Русь, а пока ляхи здесь - боится.

   - Коли так, то нечего делать... либо брататься с ляхами, либо...

   Чудин сычом посмотрел на Вышату.

   - Есть средство, - сказал он. - Убирать их по одному, так, чтобы и родная матушка не могла отыскать костей!

   Вышата отпустил поводья лошади, свободно шедшей по узкой лесной тропинке, и молча разгладил усы и бороду.

   - Этаким путем мы ничего не достигнем! - заговорил он. - Пока этот королек будет сидеть у нас, - он показал рукою в направлении Красного двора, - до тех пор мы не успокоимся. Одних уберем, ему пришлют других.

   Лицо боярина Чудина в оспинах, поросшее волосами, просияло. Он улыбнулся во весь рот, растянув его до ушей, потом громко рассмеялся. Эхо подхватило его голос и разнесло по Дебрям.

   - Ты говоришь словами Изяслава, - заметил он. - Сегодня после пира, когда Варяжко уже успокоился и Болеслав уехал домой, князь мигнул мне, чтобы я подошел к нему. "Скверное дело, - сказал он. - Болеслав расположил к себе сердце киевлян! Пока он будет сидеть на Красном дворе..." Князь не кончил, но я угадал его думу.

   Чудин как бы умышленно поджигал Вышату.

   - Да, ты прав! - воскликнул последний. - Довольно нам дружиться с ляхами!..

   Его губы сжались, и две глубокие складки образовались над носом. Он стиснул кулак и, грозно махая им в воздухе, произнес:

   - Я скоренько бы справился с ними!..

   Боярин широко улыбнулся, бросил взгляд вокруг, как бы желая убедиться, не подслушивает ли их кто, нагнулся к Вышате и вполголоса сказал:

   - Князь Изяслав так же думает... Он сам мне сказал: "Слушай, Чудин, если Вышата не свернет головы корольку, который ухаживает за нашими девушками, так уже, видно, никто не свернет..."

   - Откуда князь-то знает, что ляхи сидят у меня вот здесь? - спросил Вышата, помолчав и показывая на затылок.

   Чудин искоса посмотрел на Вышату.

   - Как откуда?.. Ты имеешь право, - потом неохотно прибавил: - И возможность... Король и вся его дружина у тебя под боком... Ты можешь воспользоваться случаем... Князь все это знает.

   Разговор опять оборвался. Оба ехали молча по лесной тропинке. Было прекрасное тихое утро. Солнце только начало всходить, пронизывая золотистыми лучами лесную чащу и отражаясь бриллиантовым блеском в каплях утренней росы, повисшей на листьях деревьев. Это была тишина просыпавшегося дня: до их слуха доносились крики летящих лебедей, гусей и уток, они прерывались пением и чириканием мелких лесных пташек. Время от времени громко стучал дятел, слышался голос черного дрозда, пробудившегося от ярких лучей солнца, а издалека, из гущи высоких лип Крещатой долины, со стороны Кловского ущелья, доносились соловьиные трели, рассыпавшиеся в Дебрях. В тростниковых зарослях болот не переставая квакали лягушки.

   Всадники вслушивались в это шумно пробуждавшееся утро, продолжая свой путь по тропинке, ведшей коротким путем к Берестову. Фыркали их лошади, вдыхавшие утренний свежий воздух.

   Каждый думал свою думу, оба хранили глубокое молчание. Они уже подъезжали к горе, из-за которой виднелся угол Соколиного Рога, как вдруг Чудин нарушил молчание:

   - Однако соловьи славно приветствуют Добрыню с добрым утром...

   По-видимому, боярин хотел снова завязать разговор с какою-то особенною целью.

   При имени Добрыни Вышата быстро обернулся.

   - Добрыню!.. - повторил он и невольно взглянул в сторону Клова. - Разве он еще там?.. Ведь говорили, он ушел в Псков.

   - Да где же ему быть?.. Ходил в Псков, да едва унес оттуда свои ноги... Там не любят шутить... Князь Глеб приказал своим отрокам казнить всех колдунов... Наш старик и сбежал.

   - Давно он вернулся?

   - Нет, зимою, пока Всеслав княжил в Киеве... О, это умная башка! - прибавил боярин. - Знает, что случится с каждым... Добрыня же предсказал Всеславу, что тот недолго будет княжить в Киеве... и угадал.

   Они доехали до поворота небольшой тропинки, ведущей направо.

   Чудин вдруг остановился.

   - Знаешь, - молвил он Вышате, - что мне в голову запало?

   - А что? Молви, боярин.

   - Эта тропинка ведет к Добрыне... Не мешало бы заехать... Спросим старика, пусть скажет нам всю правду... Он должен знать, менять ли нам князя еще раз? - Он ехидно улыбнулся и лукаво взглянул на товарища.

   Вышата тоже принужденно улыбнулся, но видно было, что он не против предложения боярина.

   - Эх-ма, боярин! - отвечал он с напускною веселостью. - Видно, очень захотелось знать, что тебя ожидает завтра... Но ведь с колдуном не легко справиться.

   Чудин угадал желание Вышаты.

   - Правду люди говорят, колдуны - бесовское наваждение... а что-то тянет к нему... Коли Добрыня гадает князьям, так, может, и нам...

   - Да что тут бобы разводить! - перебил его Вышата. - Надумал ехать, так поедем... Не Бог весть какой крюк сделаем.

   Оба всадника повернули на тропинку, ведущую к Кловскому ручью, но так как дорога была узка, то они ехали друг за другом: Чудин впереди, Вышата сзади.

   Чудин все время заговаривал с Вышатой, но он отделывался полусловами и почти не поднимал головы, свесившейся на грудь. Видно, его беспокоила какая-то мысль... Он не был сторонником Изяслава, не пользовался его милостями и не боялся говорить правду-матку, что он доказал во время посольства. Прежде он боялся ляхов, как и другие, но не имел причин ненавидеть их. Когда король приехал на вече к киевлянам и Вышата убедился, что он расположен к народу, то почувствовал даже уважение к нему. Все об этом знали, потому что Вышата не скрывал своих чувств. Тем не менее в данную минуту он думал совсем иначе. На княжеском пиру он защищал Изяслава и спорил с боярами, потому что любил Люду и охотно отдал бы за нее свою жизнь, а между тем Люда находилась на Красном дворе как бы в роли жены короля, которого она полюбила. Поэтому не мудрено, что он беспокоился. Мысль о любимой женщине, которая обнимала другого человека, целовала его губы, шептала слова любви, лишала его покоя. Он любил ее совсем не как сестру, которая росла на его глазах и которую он нашивал на руках, и эту девушку он потерял.

   Ему было жалко себя, ее, еще чего-то - и стыдно. Жалко собственного счастья, растаявшего как дым; стыдно - своих ровесников и приятелей из дружины: ведь та, которую он любил, быть может, услаждала короля за наряды или золото... По временам ему нашептывал какой-то голос: "Чем же виноват король?.." Но Вышата не мог простить королю, что его любила Люда. Быть может, он ее охотно простил бы, хоть она не любила его, Вышату, но если бы знал, что она никого другого не любит... Но она любила короля, жила на Красном дворе как королева, окруженная почестями и любовью. Она забыла своих подруг, старый отцовский терем и даже себя. И зависть пробуждалась в сердце Вышаты. Часто на пирах княжеских или на охоте, глядя на счастливое, сияющее лицо молодого короля, он чувствовал, как им овладевало бешенство. Он готов был выхватить меч из ножен и вонзить его в грудь счастливого соперника.

   Из-за одного ляха он возненавидел всех и метался, как тигр в клетке. Им овладели ненависть и зависть. На пирах он напивался, на охоте - рисковал: ходил один с рогатиною на медведя, с одним луком - на волка; он по целым дням не слезал с коня и проводил время в поле с любимым кречетом. Однако не мог он залить свое горе вином, рев медведя не мог заставить забыть любимую. Измученный и усталый, он возвращался домой, в горячке бросался на постель и не находил покоя; счастливые лица короля и Люды, обвивавшей его своими руками, преследовали несчастного.

   - Будь ты трижды проклята! - восклицал он сквозь сон. - Ты, которая забыла дом своего родителя, девичью честь, старика отца, который не пережил бы этого позора... И ради кого!..

   И он вскакивал с постели, хватался за меч, будил отрока и приказывал ему зажигать лучину...

   Неудивительно, что Вышата, находясь позади Чудина, неохотно отвечал на его вопросы: его мысли были заняты Людою, перед его глазами являлись одни и те же грустные картины. Чудин, воспитанный в княжеской гриднице, ловкий, осторожный и услужливый, если это оплачивалось, легко догадался, о чем печалится Вышата, и решился извлечь из этого для себя пользу; поэтому он бросал ему слово за словом, заставляя его разговориться. Он давно заметил его тайную ненависть к королю и радовался, что приобретет для князя такого приверженца, который мог знатно ему послужить. Убедившись, что ненависть эта существует, он сам направился в гости к Вышате и теперь ехал с ним в Берестово, чтобы вместе поохотиться несколько дней. Ему было необходимо сблизиться с Вышатой.

   Тропинка, по которой они ехали уже с полчаса, была не особенно удобна для путешествия, так как вилась между деревьями, густо сплетавшимися верхушками, отчего приходилось часто нагибаться, иначе при каждом прикосновении головы к ветвям крупные капли росы обдавали их дождем. После получасовой езды кони стали беспокойно прядать ушами, словно почуяв зверя или близкое жилье. И правда, жилье было недалеко, так как вскоре послышался лай собаки, хотя всадников все еще окружали высокие непролазные чащи из лип и кленов. В утренней тишине, нарушаемой шелестом листьев и лаем собаки, можно было различить журчание воды.

   - Теперь недалеко, - проговорил Чудин, поворачиваясь к Вышате, ехавшему сзади.

   - Он дома? Как ты думаешь? Чтобы даром не сделали крюк...

   - Дома!.. Слышишь, собака лает, вода шумит по лотку, должен быть дома.

   Лай собаки становился отчетливее, тропинка как будто делалась шире, и вскоре послышался рев скота в поле. По обочинам тропинки росла крапива; далее виднелась сквозь разреженные ветви деревьев поляна, за нею показались почерневшие соломенные крыши. Как бы приветствуя их, на тропинку выскочила собака и начала громко лаять и бросаться на лошадей, но видя, что не может их остановить, бросилась в кусты, заливаясь еще громче. Всадники выехали на небольшую поляну, служившую вместо двора перед домом Добрыни. Они остановились посередине, тихо разговаривая и посматривая на избу, ютившуюся под двумя ветвистыми деревьями.

   Изба была невелика, старая, покрытая соломою и почерневшая от дождей и непогоды. Вся крыша поросла зеленым мхом и травою, из которой, точно гиганты, выглядывали колосья ржи и лесной спорыньи. Через темно-бурый покров прорывался дым и, черными клубами прокатившись по соломе, поднимался к вершинам деревьев, расплывался в воздухе, исчезал в золотистой солнечной выси. Услышав топот коней и лай Бурки, чья-то невидимая рука отодвинула слуховое оконце в стене избы, выглянуло чье-то лицо, спряталось, и окошечко снова задвинулось.

   Невдалеке от всадников, в густой траве, виднелась протоптанная тропинка, она вела через кусты калины и орешника к ручью. За кустами мелькало колесо мельницы, слышался шум воды.

   - Кто-то показался и спрятался, - заметил Вышата. - Видно, боятся!

   - Ну, здесь некого бояться, да и нечего, - отвечал Чудин и, как бы в подтверждение своих слов, повернулся к избе и громко крикнул:

   - Эй ты, старуха!.. Дома Добрыня?

   Дверь избушки открылась, и на пороге показалась дряхлая старуха, опиравшаяся на клюку. Она посмотрела на всадников с любопытством, но не без подозрения.

   - Дома, - отвечала она, - где же ему быть... Видно, на мельнице... Сейчас позову его к вашей милости.

   И старуха, боязливо озираясь, потихоньку поплелась по тропинке к мельнице.

   В ту же минуту на тропинке среди пышных кустов показалась высокая фигура еще довольно сильного старика, шедшего с непокрытой головой. Впереди с лаем бежала собака. Макушка у старика была довольно плешивой, но вокруг волосы были, они спускались на плачи длинные, седые. Борода тоже была седая и длинная. Он шел не торопясь и рассматривал всадников.

   Старушка увидела его прежде других и остановилась:

   - Да вот и Добрыня!

   Вышата и Чудин повернулись в ту сторону.

   Старик, подходя к ним, поклонился в пояс с притворной покорностью.

   - А мы к тебе, Добрыня, приехали в гости! - сказал Чудин.

   Оба всадника сошли с коней, взяли их под уздцы и медленно пошли навстречу старику, между тем как Добрыня, приближаясь к ним, кланялся, но глядел подозрительно.

   - Много чести для нищего и одинокого старца! - отвечал он. - Но мне кажется, что-то у вас другое на уме?

   Все трое остановились, переглядываясь и перекидываясь редкими словами.

   - Простите, бояре, что не приглашаю вас в избу, там тесно, да и незачем задыхаться нам в душной хате, когда перед нами такая прекрасная и просторная изба!

   И Добрыня обвел рукою вокруг, показывая ту избу, крышею которой служило голубое небо, сверкающее на востоке ярко восходящим солнцем.

   - Лучше пойдем к мельнице, - прибавил он, - там по крайности можно привязать лошадей и свободно поговорить!

   И Добрыня повернул назад. За ним гуськом пошли Вышата и Чудин, ведя за собою коней.

   - Вот, видите, сколько здесь места, как изба-то велика! - заметил Добрыня.

   Всадники привязали коней к шлюзу. Чудин подошел к Добрыне и положил ему руку на плечо.

   - Так как же, старина? Что ты на все это скажешь?

   Поначалу показалось, что Добрыня знает действительно обо всем происходящем.

   - Что же я могу сказать? - равнодушно спросил лукавый старик. - Вы сидите за столом князя и знаете, с кем он ест, с кем пьет, с кем дружбу водит, кто ему приятель, а кто ворог. А я что!.. Вот иногда мне листья, а то и вода, падающая с желоба на колесо, а иногда и звезды, которые смотрят на нас... ну вот иногда кое-что все они и говорят мне, а от людей я ничего не узнаю.

   Чудин выказывал нетерпение.

   - Нам все равно, кто с тобою говорит... благо ты все знаешь, а коли знаешь, то должен сказать, за тем мы и приехали к тебе. Ведь ты же предсказал Всеславу...

   - Правда... предсказал. - Добрыня призадумался. - Скажите мне, бояре, как думает князь поступить с тем? - И он показал в направлении Красного двора.

   Чудин взглянул на колдуна исподлобья.

   - Плохо, - сказал он как бы про себя, - народ льнет к нему, что мухи к меду.

   - Да, ты прав, боярин! - отвечал Добрыня, гладя свою длинную бороду. - Льнет народ, льнут девушки, только до добра это не доведет!

   Тут он посмотрел на Вышату, тому явно не понравилось это замечание Добрыни. Он верил, что колдун знает все, и ему хотелось спросить о чем-то, но было совестно.

   - Ну, так как же, Добрыня? - приставал Чудин.

   - Гм! Как же? Ляхов нужно прогнать, вот и все! Пусть идут себе, откуда пришли. Пока этот королек и его дружина сидят на Красном дворе, Изяслав бесится от злости, не то он князь, не то нет! Ну, а если прогоните ляхов, так и успокоится.

   Чудину понравилась речь колдуна.

   - Так-так, ты прав, Добрынюшка... Видишь, и Добрыня то же говорит! - прибавил он, обращаясь к Вышате.

   Вышата молчал. Добрыня улыбнулся ему, похвала боярина пришлась ему по душе, он сам принялся себя хвалить.

   - Старик все может угадать, - говорил он. - Старик видит там, где вы ничего не видите.

   Это послужило поощрением Чудину.

   - А если ты так далеко видишь, старик, то скажи, как нам избавиться от ляхов?

   - Это уже дело ваше. У вас на то есть боярская дума, есть дружина... при вас вся сила...

   - Ну, а как бы ты поступил на нашем месте? - допытывался Чудин.

   Но Добрыня не давал решительного ответа.

   - Ну, я сам пособил бы своему горю, - пробурчал он, - пока течет Днепр... пока на дне лежат камни... пока есть липовое лыко...

   Он не кончил, как будто испугался.

   Чудин понял его намеки, повернулся к Вышате, многозначительно кивнул ему головой и, нагнувшись к уху Добрыни, полушепотом таинственно сказал:

   - Ты правду молвил, и за эту правду милостивый князь подарит тебе соболью шубу и кафтан боярский.

   - На то его воля... а по-моему, он должен делать так, как я говорю.

   Настала минута молчания, во время которого Добрыня взглянул на призадумавшегося Вышату.

   - Ну, а что думает ваша милость? - спросил он.

   Захваченный врасплох Вышата не знал, что ответить.

   - Да что? - сказал он неохотно. - Князю беда от ляхов, но и мне не веселее.

   - Так-то оно так, - проговорил Добрыня, как будто знал, в чем тут дело. - Ведь он отнял у тебя твою сизокрылую.

   Вышата нахмурился.

   - Отнял... пусть держит... потом расплатится.

   Добрыня покачал головой.

   - Да тебе-то от этого не легче, когда он станет расплачиваться... Нужно теперь вырвать ее из его рук. Зачем кровь воеводы позорить в теремах королевских?

   - Я то же говорю ему, - вмешался Чудин. - На силу нужно силою отвечать.

   Оба, по-видимому, подстрекали его к мести. Вышата недоверчиво покачал головой.

   - Оберегают ее! Нам с тобою не отнять... если князь за себя не умеет постоять, так что ему наша обида?

   - Вот как! - гневно воскликнул Чудин. - Хотя князь боится ляхов, которых привел сюда на свою голову, но и то надо сказать - не так страшен черт, как его малюют. Как, Добрыня?

   И Чудин выразительно посмотрел на Добрыню.

   - Не видал его, не знаю, - тихо отвечал колдун.

   Боярин не переставал шутить:

   - Давно уже не видал? Люди бают, ты каждый четверг ездишь к нему на Лысую гору вечерять.

   Добрыня пасмурно посмотрел на прибывших.

   - Вольно вам смеяться надо мною, бояре. А вот тысяцкому из Берестова, верно, не до смеха!

   Вышата, задетый за живое, не мог удержаться.

   - Мне не жаль девушки, Добрыня! Пусть ее любит, кого хочет, на то ее воля, но мое сердце болит при виде ляхов. Да разве одна моя Люда в их руках? А все-таки ни одной не вырвали из рук ляхов.

   - А я скажу вашей милости, что есть средство...

   В глазах Вышаты сверкнула молния. Он знал, что Люда не любила его, она добровольно бросилась в объятия ляшского короля, но то, что он не может вырвать ее из этих объятий, злило и возбуждало зависть. Хоть она его не любила, он готов был пожертвовать собою, только бы вырвать ее из рук возлюбленного. Вышата любил изменницу любовью, преисполненной страсти и зависти, любил и не мог заставить себя успокоиться. Ободряющие слова Добрыни нравились ему не как вселяющие надежду на счастье, нет, они поддерживали в нем жажду мести, сулили избавление от зависти.

   - Какое? - быстро спросил он.

   - Это уже мое дело. Мне жаль тебя, молодой боярин, и я исторгну твою возлюбленную хоть из ада. Да, исторгну, король сам прогонит ее... но только по моей воле. Дай мне срок, надо подумать!

   - Ну, а как насчет ляхов? - спросил Чудин.

   - Делайте так, как я вам сказал, но только потихоньку... Вы переловите их по одному, словно волков в засаде... Если это вам удастся, то Изяслав останется в Киеве, а если нет, то он так же будет княжить над полянами, как я над вами.

   - Говоришь ты гладко, но умно ли, посмотрим! - заметил Чудин. - Возвращаясь из Берестова, заеду к тебе, Добрыня, и, может, пришлю гостей для совета. А пока бывай здоров!

   - Поезжайте с Богом, бояре!

   - Едем! - сказал Вышата, взглянув на небо. - Солнце уже высоко, надо поспешить.

   Они отвязали лошадей, переседлали их, подтянули подпруги, попрощались с Добрынею и той же тропинкой поехали под гору. Через полчаса, когда они опять взобрались на крутую гору, направо от них мелькнул между деревьями Соколиный Рог, еще окутанный утренним туманом. Вдали замелькала средь лозы и тростников река Лыбедь, и наконец заблистал крест на Берестовском монастыре.

  

   Не долго Чудин и Вышата пробыли в Берестове. Боярин Чудин сумел уговорить Вышату перейти на его сторону. Последний, ничего не подозревая о засаде и не догадываясь, что Чудин желает расположить его к себе и умышленно разжигает в нем чувство мести, запутался, как зверь, пойманный в сети. Казалось, оба были согласны во всем и действовали единодушно, но в сущности это было иначе. Один старался выслужиться перед князем, другого угнетала сердечная боль и зависть... Оба не отличались терпением. Вышата только желал узнать, расположен ли к нему князь. Скоро представился случай убедиться: Изяслав призвал его к себе посоветоваться, как прогнать половцев, которые появились недалеко от Киева, появлялись на Лыбеди, нападали на сады и огороды киевлян и даже переправлялись на лодках около Неводницкой пристани, затем ярами и берегами Лыбеди подходили к самому городу. Чудин поехал вперед, чтобы предупредить князя о том, что Вышата приручен. Через два дня тысяцкий также явился на княжеский двор, и Изяслав встретил его с сияющим лицом.

   - Ну что, боярин! Разве у тебя мало рати для отражения половцев? Ведь они у тебя под носом мелькают, а между тем киевляне не дают мне покоя.

   Вышата с досадой махнул рукой.

   - Эх, милостивый князь, не всем слухам можно верить! Половцы здесь не ради войны, им нужна добыча... Они переплывают реку по десять - двадцать человек, не с ними же нам вести войну? Покажутся, покричат и разбегутся. Не гоняться же за ними.

   - Добро молвишь, боярин... Но ты сам видишь это, - прибавил он, подумав, - а народ кричит, что его никто не защищает.

   Вышата призадумался.

   - У тебя, милостивый князь, есть приятели под боком хуже всяких половцев...

   - Они такие же мне приятели, как и тебе! - отвечал Изяслав с гневом. - Довольно уж я насмотрелся на эти забавы и охоты, пора все кончать... Но раз ты упомянул ляхов, - прибавил он, - то говори, что слышно, ты близок к ним.

   - Не много хорошего могу сказать тебе, милостивый князь. Сидят они, как у Бога за печкою, пьют, едят и беседуют с твоими посадниками, воеводами и народом...

   Изяслав нахмурился и опустил глаза. А Вышата, точно не замечая этого, продолжал:

   - Ляхи скоро поедут на Соколиный Рог охотиться на лебедей с соколами. Там, верно, будут все ляшские старшины, дружина и сам король.

   Вошел Чудин и поклонился князю в пояс.

   - Слышишь, - обратился князь к нему, - Вышата говорит, что там, - и он показал рукою в направлении Красного двора, - мои посадники и воеводы пьют и братаются с ляхами.

   Чудин опять поклонился.

   - Да ведь и я не скрывал этого от тебя, милостивый князь, говорил ведь, не доброе думают на Красном дворе... Прости меня, милостивый князь! - Чудин опять поклонился в пояс. - Но так как тысяцкий здесь, я скажу тебе всю правду, а он пусть подтвердит. У ляшского короля двор больше, чем у тебя; ты приглашаешь к себе на пиры, а там каждый день пир, и кто бы ни пришел к нему, всяк желанный гость.

   Изяслав крутил усы и бороду, сопел; его лицо налилось кровью, глаза заблестели, как у разъяренного тигра.

   - Да что тут скрывать перед тобой, милостивый князь! - отозвался Вышата. - Чудин навряд ли видел несколько раз то, что я вижу каждый день.

   Изяслав призадумался и опустил глаза.

   - Люблю моих друзей, - сказал он, - но и врагов не боялся никогда... Отныне более не буду пить с ними ни меда, ни вина.

   Вдруг он поднял голову.

   - Ты говоришь, они думают ехать на Соколиный Рог с соколами, ну, пусть едут... пусть едут... Может, это будет последняя ляшская охота на Русской земле, - угрожающе прибавил он.

   Видимо, гнев князя не имел границ: он сидел со сгорбленной спиной и долго думал. Затем вскочил и стал ходить по избе, его лицо пылало.

   - Он прокладывал мне дорогу к отцовскому престолу, а теперь торит для себя. Но этому никогда не бывать!

   Изяслав смотрел прямо в глаза стоявшему напротив него Вышате.

   - Боярин! Ты друг мне?

   Вышата поклонился.

   - Милостивый князь! - отвечал он. - Мой отец, дед и прадеды были друзьями князей и служили верою и правдой матушке-Руси.

   - Хорошо, спасибо! - отвечал князь, несколько успокоившись. - Возвращайся домой... смотри в оба. Ты живешь ближе всех от гнезда ос, которых много развелось в нашем доме. Я пришлю к тебе посоветоваться.

   Вышата понял намек.

   - Мое желание, милостивый князь, чтобы ты был спокоен на Руси и приобрел любовь твоего народа, - отвечал он. - Клянусь служить тебе верою и правдою, потому вижу, что дело повернулось не к добру.

   Вскоре Вышата уехал, и князь остался наедине с Чудиным.

   - Этот человек, милостивый князь, сослужит тебе верную службу.

   - Да, если Болеслав не подкупит его.

   - Не продастся: ведь у него отняли Люду.

   - Да, ты прав, - усмехнулся князь. - Где черт не справится, туда бабу пошлет. Но разве он ее еще не забыл? Ведь он засылал к ней сватов, да она отослала их ни с чем.

   - Отослала и не отослала... Старик просил их пообождать, потому девка больно молода. Вышата ждал и дождался, пока король похитил девку из-под носа. Теперь он и рад бы отнять ее, да нет силы... Уже и к колдуну ездил.

   - Как, к Добрыне? - прервал князь.

   - К Добрыне... Тот обещает возвратить девку.

   Воцарилось минутное молчание.

   - Лжет он, - отозвался Изяслав, - впрочем, пусть попробует. Вышата мне нужен... не мешало бы его привязать к себе. Конечно, ни словом, ни шубою, ни медом я не привяжу его, но можно найти другой подход.

   Князь снова замолчал, будто искал средство, чем бы привязать к себе Вышату.

   - Где Добромира? - вдруг спросил он. - Ведь мамка Люды ближе всех стоит к ней.

   - Добромира на Красном дворе.

   - Тем лучше! Надо ее умаслить, пусть поговорит с Людою насчет Вышаты... Это лучший путь к достижению цели, а мы попробуем что-нибудь еще.

   Изяслав велел позвать гридня.

   - Отыщи Славошу и прикажи ему прийти на великокняжеский двор, - обратился он к отроку.

   Юноша ушел, за ним следом ушел и Чудин. Князь остался в гриднице один. Он сел в конце стола на скамью, налил в чашу из кувшина, стоявшего на столе, вина, выпил и доливал почти каждую минуту. Время от времени он быстро вставал, ходил по избе, ворчал, кому-то грозил, крутил усы и бороду, подходил к столу, снова дрожащею рукою наливал мед в чашу и выпивал. После долгого ожидания дверь княжеской гридницы скрипнула, и посланный отрок показался на пороге.

   - Ну, что? - спросил он.

   - Славоша здесь, милостивый князь!

   - Пусть войдет.

   Через минуту в дверь вошел какой-то странный человек. На худом, пожелтевшем и сморщенном лице едва заметны были реденькие борода и усы, росшие клочками. Лоб был мал и узок, но быстрые, глубоко посаженные глаза свидетельствовали о проворстве и изворотливости. На нем был линялый зеленый кафтан, подпоясанный красным шелковым поясом. В правой руке он держал шапку, а левую заложил за пояс. По виду его, однако, нельзя было сказать, что он слуга, напротив, он выглядел человеком, знавшим себе цену.

   Изяслав долго не поднимал головы; упорно глядя в чашу с вином, он молчал и думал.

   - А, это ты, Славоша? - наконец без всякого оживления спросил он, поднимая голову и зорко вглядываясь в него.

   Да, это был Славоша.

   Вместо ответа он вынул левую руку из-за пояса и слегка поклонился князю.

   - Ты должен мне сослужить верную службу! - медленно проговорил князь.

   Славоша снова слегка поклонился в знак согласия.

   - На днях ляшский король, - продолжал Изяслав, - намеревается ехать на охоту в Соколиный Рог... Понимаешь? Нужно, чтобы ты повидался с ним... Понимаешь?

   Славоша продолжал кланяться, но молчал. Изяслав тоже замолк, склоняясь над столом, он что-то обдумывал.

   - Впрочем, это твое дело. Увидишься ли ты с ним на охоте или дома, мне все равно... Ведь ты знаешь, что я не забываю своих верных слуг.

   Славоша опять поклонился.

   - Повидайся с боярином Чудиным...

   Славоша упорно молчал, кланяясь при каждом слове.

   Изяслав сидел на дубовой скамейке с поручнями, вытянув ноги, Славоша продолжал стоять перед ним с шапкою в руке, переминаясь с ноги на ногу.

   - Знаешь Люду? - спросил князь, поднимая глаза.

   - Знать-то знаю...

   - Она на Красном дворе?

   - Да, на Красном дворе...

   Опять воцарилось молчание. Славоша смотрел на князя вопросительно. Он угадал, что князь, кроме данного ему поручения, хотел еще что-то сказать, но не решался.

   - Ведь Люда, вероятно, сидит там не по своей доброй воле! - начал князь, сдвинув брови и глядя в пол. - Небось, силою похитил ее этот бабник... а потому надо, чтобы и ты силою отнял ее у него... слышишь?

   - Слышу, милостивый князь!

   Изяслав знал о том, что Вышата не жалует Болеслава, и, чтобы привлечь молодого боярина на свою сторону, во что бы то ни стало решил соединить его с Людою. Для этого он готов был выкопать целую пропасть между королем и Вышатой, только бы расположить последнего к себе. Шаг этот был важен для него, и неудивительно, что Изяслав не особенно надеялся на влияние Добромиры на Люду. Вероятно, он был уверен, что из этого ничего не выйдет... К тому же он рассчитывал, что оба его плана можно было исполнить одновременно.

   Славоша молча выслушал Изяслава и, когда тот кончил, поклонился и ушел, не сказав ни слова.

   На дворе он встретился с Чудиным.

   - Ну, что? - спросил боярин.

   - Князь сказал, что ляшский король скоро поедет на охоту на Соколиный Рог, только я туда не поеду, - отвечал Славоша.

   Чудин пытливо посмотрел на него.

   - Он будет возвращаться через Дебри, - намекнул Чудин.

   Но Славоша сам понял поручение князя.

   - Да, но там будет Болех, Вшебор, вся дружина, примажется наш Варяжко. А на кой мне бес все они!

   Что касается поручения относительно Люды, он даже о нем не вспомнил, считая его второстепенным. Проходя по двору к калитке, они тихо разговаривали между собою, и посторонний, наверно, заметил бы, что они расстались друзьями, так как оба сняли шапки и кланялись друг другу в пояс, как равные. Неизвестно, чем кончилась их беседа, только на другой день оба вдруг исчезли, точно в воду канули, и ни одного из них не было видно ни в Княжьем конце, ни на Великом дворе.

   Изяславу очень не нравилось братанье Болеслава с русскими; он смотрел на это с недоверием и страхом, возраставшими с каждым днем. Ввиду того, что половцы начали беспокоить киевлян, он разместил у городских ворот и у застав рать, дружину собрал на Великом дворе, а в городе усилил надзор и ночную стражу. С заходом солнца никого не впускали и не выпускали из города. Таков был приказ князя.

   Однако, несмотря на распоряжение властей не пропускать никого, поздней ночью, когда везде уже погасли огни и только на стенах башенок мелькали светочи*, в Ляшские ворота постучали два всадника. Первого легко было узнать, это был конюх Изяслава; что касается второго, то на нем был надет шлем с забралом, закрывавшим ему все лицо, и проволочная кольчуга.

   _______________

   * С в е т о ч - здесь: факел.

  

   - Без приказания князя не велено никого пускать, - сказал стражник, заслышав стук.

   - Покажи знак, - отозвался всадник в шлеме и кольчуге, обращаясь к товарищу.

   При звуке этого голоса стражник начал всматриваться в говорившего, точно его голос был ему знаком. Конюх вынул знак и показал его. Ворота тотчас открылись, и оба всадника, проехав их, повернули к Подолу.

   Ворота снова закрылись, и, когда двое стражников остались один на один, первый спросил у второго:

   - Странно... Кто это? У них есть позволение от князя въезжать во все ворота во всякое время.

   Другой призадумался, но, поозиравшись, как бы боясь быть подслушанным, произнес:

   - По голосу, кажись, Славоша.

   - Славоша? Гм... хорошо же он закрыл свое лицо.

   - Хорошо, да, видно, не к добру.

   - Да, дело тут не чисто.

   - Тьфу, черт бы его побрал, этого разбойника! Хоть бы он свернул себе шею... его уже давно на том свете ищут с фонарями.

   Действительно, это был Славоша, и стражники не ошиблись, говоря, что он ехал в Берестово.

   Уже начало светать, когда оба в