Нерваль Жерар Де - Король шутов

у скромность?

   - Нисколько, кузен Жанно, как называет вас король шутов. Ваш кузен Людовик встретил в жизни весьма немногих дам, отказавших ему в любви; но он ни мало этим не тщеславится, памятуя поговорку из старинного фаблио:

   "Vous 1'etes, serez ou futes, de fait ou de volonte".

   - Кузен Людовик, вы очень жестоки к слабому полу и, прибавлю, несправедливо жестоки. Согласен, что добродетель по улицам не бегает, но все-таки есть множество примеров...

   - Гм... гм... то же самое рассказывает и метр Гонен у себя на эстраде. Только он прибавляет... извините, кузен, что это мнение нищих духом, которых тоже весьма много.

   - Метр Гонен ничто иное как фигляр. Для вас, в данном случае, он только потому может служить авторитетом, что вы взяли себе за правило судить о женщинах только по оригиналам тех портретов, которые, в хронологическом порядке стоят в галерее вашего Брегенского отеля. Для большей точности нужно прибавить, что все эти портреты в костюмах земного рая. Когда вы нам покажете эту галерею, кузен?

   - А когда луна закроет солнце.

   - Зачем же такая таинственность?

   - А затем, что я боюсь некоторых заинтересованных глаз.

   - Но мои, надеюсь, не в числе таких?

   - Прекрасный кузен, неужели вы всегда будете стоять за исключения?

   - Подлец! - проворчал Бургундский, раздавив от ярости ручку своей шпаги.

   - Пусть подают пряности, и нектар! - закричал Беррийский, чтобы положить конец этой сцене.

   Тогда все, пажи и слуги, заторопились подавать гостям сладкие пирожки с анисом и флаконы наполненные розоватым вином, которое получалось из провинции Шампань, присоединенной к французскому королевству через брак Филиппа Красивого с Жанной Наварской. Это вино сверкало и пенилось в стаканах и развязывало языки даже самым угрюмым людям.

   Даже на герцога Бургундского подействовали несколько стаканов, выпитые по приглашению дядей короля.

   Увенчанный цветами, как афинянин времен Анакреона или римлянин эпохи упадка, герцог Орлеанский вдруг встал с места, осушил свою золотую чашу и весело воскликнул:

   - Этот пир восхитителен! Но ему недостает того, что составляет душу пира: трувера.

   - Пир этот - вполне пир, - возразил сеньор де Буабурдон. - В нем участвует глава труверов.

   - Льстец!

   - Льстит, значит, и общественное мнение, которое на сто голосов прославило ваш поэтический талант. Ах, если бы только я смел, ваше высочество...

   - Что бы вы сделали?

   - Я бы позволил себе беспокоить вас просьбой, к которой, конечно, присоединились бы все здесь находящиеся сеньоры.

   - Какая просьба?

   - Я бы умолял ваше высочество продекламировать нам одну из ваших рифмованных пьес, которые вы сочиняете и читаете с таким совершенством.

   - Хорошо, добрый принц, я готов исполнить роль трувера, но прежде, - слушай, паж, пойди и принеси из соседней комнаты шкатулку, которую я, предвидя возможность такой просьбы, нарочно велел принести сюда.

   Жакоб поспешил исполнить приказание, и Орлеанский вынул из шкатулки листы бумаги, исписанный его почерком. Он выбрал один листок и показал Карлу де Савуази, который в полголоса просил его не читать этого.

   - Ба! - ответил тем же тоном Орлеанский, - у него слишком дубовая голова, чтобы догадаться. Ваше высочество, - сказал он громко, - я вам прочту балладу об одной очень высокопоставленной даме, о имени которой умолчу, но чтобы эта баллада была оценена по достоинству, к ней нужен аккомпанемент. Савуази, позовите Гонена.

   Король шутов немедленно появился. Орлеанский спросил у него, знает ли он его балладу, начинающуюся такими словами:

   "Молва стоустая идет"...

   - Отлично знаю, - ответил Гонен, - и не только знаю, но даже положил ее на музыку, как и все произведения вашего высочества.

   - В самом деле?

   - Я готов сейчас доказать вам...

   - Я тебе сейчас представлю случай к тому. Потом с улыбкой тихо сказал Гонену:

   - Не забудь также серьезного дела, о котором ты мне говорил.

   - Какое дело, ваша светлость?

   - А насчет хорошенькой актерки, что ты должен мне представить.

   - Когда и где прикажете?

   - Завтра, около полудня, у меня в замке де Боте. Ты знаешь где он?

   - Нет, не знаю, - смело ответил Гонен.

   - Между Венсенским лесом и Ножаном: ну, теперь за музыку.

   Пока король шутов возвращался к себе на эстраду, у него в уме пронеслись философские размышления.

   - Все в этом мире одна комедия. Только что мне пришлось играть мою роль с монахом, теперь приходится с сыном короля. Только одна театральная шутка не фальшива; призываю в том свидетелями Аристофана и Плавта! Фарс достойный презрения - это история.

   Отогнав от себя лирическую мечтательность, Гонен приказал музыкантам приготовиться сыграть знаменитую балладу. Последние настроили инструменты и, по знаку своего главы, заиграли морсо. Орлеанский на лету подхватил тон и начал с первой строфы:

    

   "Молва стоустая идет,

   Что хороша моя подруга,

   Под именем цветка слывет

   Она у недруга и друга.

   Она богата и знатна,

   Барона гордого жена,

   Который ездил в Палестину

   И храбро дрался с Сарацином".

    

   Намек был слишком ясен, друзья принца-поэта смеялись под шумок или же содрогались от мысли - сколько ненависти собирает он на свою голову. Дяди были в отчаянии от этой безумной выходки. Что же касается герцога Бургундского, то Рауль д'Актонвиль, страшась с его стороны взрыва, всячески старался успокоить его и удержать его руку.

   Орлеанский с увлечением поэта продолжал безумствовать:

    

   "Увы! Мне жаль тебя, барон!

   Бедняга, и не знает он,

   Что без него она внимала

   Моим восторженным речам

   И, снисходя к моим мольбам,

   Мне постепенно уступала.

   И раз, в глубокий час ночной,

   Рукой от страсти неумелой,

   Я косу ей расплел несмело

   И пояс развязал златой"...

    

   Всякому понятно, какие разнообразные чувства волновали присутствующих.

   - Это ваши стихи? - спросил глухим голосом Иоанн Бесстрашный.

   - Мои, герцог, и это еще не конец.

   - А, ну посмотрим! - прибавил Бургундский, весь дрожа.

   Потом он сказал на ухо Раулю д'Актонвилю, который одной рукой делал ему знаки, чтобы он имел терпение, а другой сжимал рукоять кинжала.

   - Я устрою судьбу твою, если...

   - Она устроена, ваша светлость.

   Орлеанский закончил, не моргнув бровью:

    

   "О, мой цветок!.. Я так страдаю,

   Но тщетно я тебя молю,

   И лишь одну отраду знаю,

   Когда на твой портрет смотрю!"

    

   - И этот портрет фигурирует в секретном кабинете отеля де Брегень? - спросил Бургундский с налитыми кровью глазами.

   - Да, герцог, и притом он так же прекрасен, как и стихи, которые вы только что прослушали; скромность есть качество бессильных.

   - Точно так как терпение - качество ослов, - проворчал Иоанн Бесстрашный, вставая, чтобы поразить Орлеанского; но в эту самую минуту раздирающий крик, крик дикого зверя, выходивший из-за одной перегородки, поразил ужасом и оцепенением всех присутствующих.

   Король вырвался из своей тюрьмы и, преследуемый сторожами, рычал и ревел, как настоящий зверь; он остановился на пороге как призрак нищеты и голода.

  

  

    

   Видели ли вы когда-нибудь картину Гольбейна, на которой грубо изображено нагое тело, лежащее на камне, сухое, неподвижное, с редкими прямыми волосами, со втянутым животом и зеленоватой кожей - картина ужасающая по своей правде. Но то, что предстало внезапно перед пирующими и что называлось Карлом VI, было еще ужаснее. Этот труп стоял, и ходил, и рычал.

   Наконец, несчастный безумец немного успокоился, луч разума проник в его голову.

   - Сколько света! - вздохнул он, изнемогая от истощения. - Какой обильный стол! Отчего же вы не позвали меня, когда я умираю от голода.

   И схватив со стола нетронутую курицу, он убежал в угол и стал есть ее как зверь.

   - Герцог Орлеанский! - сказал Иоанн Бесстрашный, - вот дело рук ваших! О, когда-нибудь вам придется дать за это страшный отчет!

   - Если кому следует отдавать отчет за печальное положение короля, то разве одному Богу. Пусть он вернет ему здоровье, разум, которые сам же отнял, и тогда не будет надобности обращаться с ним как с существом близким к животному. Этого мало еще что он безумец, но он бешеный.

   . - Что это за изменник говорит такие речи? - вскричал Карл, вскочив как ужаленный. - Сумасшедший? Да, это от судьбы! Но бешеный?... Почему я бешеный? Потому что меня доводили до бешенства те муки, которые я терпел.

   - Что я говорил? - повторил Бургундский, обращаясь к Орлеанскому.

   Потом, повернувшись к Карлу VI, он сказал:

   - Ваше величество, придите в себя и положитесь на верных слуг, в которых у вас не будет недостатка.

   - Король!.. Кто говорит, что я король? Надо, чтобы все это знали и заявили об этом! В этом дворце еще есть честные люди. Да, я король. Пусть везде воздают мне должное почтение. Ах! Я помню: я был страшно болен. Я потерял рассудок, но теперь он вернулся ко мне, несмотря на то, что меня держали в тюрьме, взаперти. Теперь кончено!

   - Вы слышите? - заметил герцог Бургундский Людовику Орлеанскому.

   Но последний ответил прямо королю:

   - Брат мой, - вскрикнул он с выражением искренности, - какая радость для всех, а в особенности для того, кто к вам так близок! Я сейчас же отправлюсь возблагодарить св. Дионисия.

   - Мы тоже пойдем! - воскликнули три герцога.

   - Лишь бы только, - прибавил Беррийский, - этот проблеск разума опять не угас.

   - Но прежде всего, - сказал Бургундский, - пусть снимут с короля это грязное, изорванное рубище, а потом уже мы постараемся сохранить разум. Метр Жеан Кокерель говорил мне об одной молодой девушке Одетте, которая превосходно ходит за больными. Ей бы можно было поручить короля, если бы к нему опять вернулась меланхолия.

   - Это вы отлично придумали, - сказал Беррийский.

   - Кроме того, есть еще интересная игра в карты, которую изобрел некто Пьер Гривжонер, она очень развлекает больных.

   - Благодарю вас, Иоанн Бургундский, - сказал Карл, - видите, я вас узнал. Что же до вас касается, моего брата, как вы говорите, то я очень хорошо помню, как вы злоупотребляли моей болезнью!

   - Вы напрасно обвиняете меня, брат мой. Я долгое время был в отсутствии по военным делам, и ваша достойная супруга...

   - Достойная моя супруга? Ах, да, Изабелла, но где же она?

   - Королева, - сказал герцог Беррийский, - еще не оправилась после родов.

   - Как! Родила! Я об этом ничего не знал. Могу я узнать, кто был этому причиной и какой у меня ребенок родился?

   - Сын.

   - Где же отец его?

   Герцог Бургундский закусил себе губы, чтобы не назвать Орлеанского.

   - Я хочу видеть этого сына, - сказал король, - я узнаю.

   - Государь, он умер!

   - Ну, и хорошо сделал! Но, однако, пусть меня оденут. Господа, займемся делами государства.

   Говоря это, Карл VI, о котором говорили, что он самый умный человек в королевстве в то время, когда не бывает самым глупым, принял королевскую осанку и направился к внутренним комнатам, в сопровождении герцогов Анжуйского и Бурбонского, а также дворян своей свиты.

   В зале остались герцоги Беррийский, Орлеанский, Бургундский, Рауль д'Актонвиль и Жакоб, не считая Гонена и Ришара Карпалена, которые отправили всех жонглеров, а сами забились в самый темный угол эстрады, чтобы присутствовать при дальнейшей игре этой комедии или, иначе, этой исторической драмы.

   - Увы! - вздыхал Беррийский, - я очень боюсь, что это ненадолго!

   - Я, однако, очень бы желал, чтобы он принял на себя бремя власти, - сказал Орлеанский.

   - Королю будет весьма трудно устроить финансы, - проворчал Бургундский.

   - Вы все видите в черном свете, кузен... Послушайте, не хотите ли перебить ваше мрачное настроение, сыграв партию в кости?

   - Я боюсь, что если я у вас выиграю, то меня обвинят в расхищении государственной казны.

   - Гм... После битвы при Никополе турок Баязет прозвал вас быком. Вы не жалеете для меня ударов рогами.

   При этом грубом оскорблении, Иоанн Бургундский опять кинулся было на Орлеанского, но Беррийский опять вмешался.

   - Если мой племянник не желает играть в кости, - сказал он, - то пусть он полюбуется на миниатюры Жана из Брюгге к роману Рено де Монтобан. Вот он здесь, на столе.

   И он увлек Орлеанского в соседнюю залу, устроенную для игры, но Орлеанский с Жакобом улизнул в боковую дверь и, спрятав в шкаф свои стихотворения, вышел подземным ходом, который шел в отель де Брегень, где и находилась долина любви. Он дошел до маленькой и кокетливо убранной комнаты, которую все еще занимала Мариета д'Ангиен. Прежде чем переступить святилище, где лежала на ложе из бархата, кружев и шелка единственная женщина, которую он когда-нибудь любил, принц приказал пажу смотреть за тем, чтобы никто не пробрался через дверь, которая вела в его собственные комнаты; он надел пажу на шею серебряную цепочку, на которой висел серебряный же свисток.

   Жакоб уже несколько минут прохаживался по галерее, когда вдруг ему пришло в голову как всякому любопытному ребенку, одно желание. Идя за принцем, он заметил при мерцающем свете никогда не гасимого огонька, писанных красавиц, которые привлекли его юную душу. Мальчики того времени были такие же как и нынешние. Всякий раз когда, прохаживаясь взад и вперед, он подходил к Долине любви, он заходил все дальше, томимый желанием увидеть все. Наконец, он не выдержал, перешел заповедную черту. Он вошел, и все эти красавицы, более или менее прикрытые, стали пристально смотреть на него, точно говоря: "Здравствуй, мой маленький дружок, иди, я поцелую твои свежие розовые губки". И он подошел и стал целовать в губы те портреты, которые особенно влекли его к себе. Но какое-то особенное чувство тянуло его к портрету, с которого глядело невыразимой кротости личико, будто стыдившееся за свое присутствие в этом потайном музее. Точно что-то осветило мальчика, он пригляделся ближе и прочел на верхней части рамы имя Колины Демер.

   - О, - вскричал он, - так это правда!

   Волнение его было так сильно, что он не устоял: колени у него подогнулись и он без чувств упал на паркет.

   Он очнулся на постели, около которой стояла женщина, все еще прекрасная. Мариета оказала ему помощь, как мама сыну.

   Не пришло ли ей в голову, что это ее сын?

  

  

    

   Орлеанский в коротких словах передал Мариете д'Ангиен о том, что сын ее в Париже, и о своей встрече с ним, которая могла окончиться для него печально. Он успокоил ее относительно этого неудавшегося покушения и обещал возвратить ей сына. Отсюда-то и произошла ее ошибка.

   Между тем, пока Карл VI оканчивал свой туалет, чтобы во всем блеске идти со всем двором в залу заседаний Государственного Совета, Гонен в темном углу эстрады указывал Ришару на герцога Бургундского, неподвижного и безмолвного, и говорил ему на ухо:

   - Ты видишь этого человека. Несколько часов тому назад это был самый счастливый, самый торжествующий из сеньоров мира христианского. Его лелеяли золотые сны при радостных восклицаниях народа, между тем как Орлеанский слышал на пути своем только ропот и даже оскорбления. И вот этот последний проронил с уст своих несколько слов, изменивших все. Его тоже восторженно приветствовали, и этот поворот только усилил ненависть, которую Бургундский питает к Орлеанскому, а известная баллада прибавила ко всему еще муки ревности. Хоть по этому-то больному месту и нужно ударить! Следуй моим инструкциям, ступай прямо к герцогу и найди предлог заговорить с ним о Долине любви.

   - Почему же вы сами не сделаете этого? - спросил Ришар.

   - Потому что я только шут и имею право только смешить. Ты ненавидишь того, как и он, слейте вашу обоюдную ненависть воедино.

   Гонен так настоятельно требовал, что Ришар сошел с эстрады и, не обращая внимания на Рауля д'Актонвиля, не отходившего от герцога и не спускавшего с него глаз, он медленно подошел к герцогу, который теперь походил на каменного рыцаря, какие ставились на могилах и который теперь, сбросив с себя оцепенение, несколько раз повторил:

    

   "И лишь одну отраду знаю,

   Когда на твой портрет смотрю".

    

   Потом, в необыкновенном возбуждении, Бургундский сжал кулаки и прошептал: -"Подлец!". В этот момент он увидел Ришара.

   - Ваша светлость, - сказал юноша, сильно взволнованный.

   - Кто ты такой?

   - Человек, которого вы сегодня освободили от казни.

   - Чего же тебе нужно?

   - Помощи против высокого и могущественного сеньора.

   - Против кого?

   - Против герцога Орлеанского.

   - Что может быть общего между им и тобой?

   - Мать моя.

   - Объяснись.

   Ришар рассказал ему о бегстве отца, то есть того, кого он считал отцом, о похищении своей матери и задержании ее. Он, Ришар, сам ходил в отель де Брегень, чтобы требовать мать свою от самого герцога, и его вытолкали за дверь, сказав ему, что отель де Брегень не то, что отель д'Артуа, куда может войти всякий мужлан, а так как Ришар кричал, отбивался и поносил герцога всяческими словами, как он того заслуживал, то его связали и представили парижскому старшине.

   - Стало быть ты не знаешь, где заперта твоя мать?

   - Метр Гонен, знающий если не все, то почти все, утверждает, что она должна быть непременно около того места, что называется Долиной...

   - Долина любви! И ты хотел бы туда пробраться?

   - Да, герцог.

   - Каким образом?

   - Благоволите, ваша светлость, выразить желание, чтобы на празднике, который в честь вашу даст герцог Орлеанский, был и метр Гонен со своей труппой, а так как я теперь состою в труппе...

   - Так, но это еще не все, что же ты сделаешь потом?

   - Метр Гонен поможет. Во-первых, в отеле де Брегень обыкновенно отдается в распоряжение короля шутов и его труппы, для приготовлений к представлению, часть галереи, прилегающей к "Val d'Amor", кроме того, я уж не знаю каким образом, - но у метра Гонена есть ключ от потайного отделения отеля.

   - Хорошо, мы вместе войдем в этот вертеп, в эту долину любви; ты пойдешь, куда укажет тебе долг сына... я же - хочу удовлетворить свое любопытство.

   - Но, ваша светлость, я очень боюсь, что ваш уход может возбудить внимание, особенно, если вы встанете и пойдете не обычным путем...

   - Не бойся ничего, - сказал Рауль д'Актонвиль. - Я заведу ссору между нашими людьми и людьми герцога Орлеанского и в суматохе можно будет сделать, что угодно.

   - Ну, да будет так, - сказал Бургундский, вставая с места.

   Герцог направился в игорную залу: там шел спор, дело доходило до драки.

   В ту минуту как Ришар шел к Гонену, Рауль говорил своему господину:

   - Я с этого мальчика не спущу с глаз. Дело ему найдено, наказание будет полное.

   Иоанн Бесстрашный ничего не ответил и вошел в игорную залу, где шум как будто стал потише.

  

  

    

   Время появления игры в кости неизвестно: она существовала с незапамятных времен, и до царствования Карла VI никакой другой игры во Франции не знали. Рассказывают, что брат Людовика Святого был отчаянный игрок. Дюгесклен проиграл в кости все свое имущество и умер бы с голода, если бы ему не помогал Карл VI.

   Людовик Орлеанский любил игру так же страстно, как и женщин. До сумасшествия Карла VI, братья часто играли вместе и обыгрывали друг друга дочиста.

   Когда для развлечения больного короля выдуманы были карты, то они заменили игру в кости. Карты вошли в моду и производили фурор. Отель де Нель, обращенный в игорный дом, часто бывал свидетелем кровопролитных стычек.

   То же самое, как мы видели сейчас, чуть-чуть не произошло во дворце короля. Вмешательство дядей короля прекратило скандал.

   Иоанн Бесстрашный только прошел через залу, простился с игроками и вышел.

   В соседней комнате Карл VI, уже одетый в роскошное платье, вероятно под влиянием насыщения после мучительного голода, уснул в креслах, служивших ему троном.

   Этот благодетельный сон продолжался до утра.

   Пробудившись, Карл VI почувствовал себя свежим и бодрым. Рассудок вернулся к нему вполне. Он собирался заседать в Государственном Совете, между тем, как брат его думал только о том, как бы ему уехать в замок де Боте, чтобы принять из рук Гонена молодую девушку, которую герцог приказал ему привести. Но еще ранее, ему нужно было навестить королеву. Он отозвал Жакоба с дежурства в галерее и тот, конечно, не сказал ему о причине своего обморока, но сел на лошадь и поехал вслед за принцем, с истинно сыновней привязанностью.

   Орлеанский уже не думал о брате, у которого в течение нескольких минут видел проблески разума, на которые, по его мнению, не стоило и обращать внимания.

  

  

  

   Карл VI, одетый во все королевские регалии, вступил в зал Государственнаго Совета с величием, совершенно не согласовавшимся с его вчерашним ужасающим видом. Королева, едва оправившись после родов, поспешила одеться и пришла туда же. Она села рядом с супругом на стуле, который был ниже королевского. За ней стали две статс-дамы. Позади них разместились на табуретах другие придворные дамы.

   За огромным овальным столом, после короля, разместились герцоги Беррийский, Анжуйский и Бурбонский, затем герцог Бургундский, оставалось одно пустое место - место герцога Орлеанского; группа сеньоров обеих партий дополняла собрание.

   - Мир и спасение всем, - проговорил Карл VI, с легким наклоном головы, - садитесь и расскажите нам, в каком положении дела государства.

   - Сир, - сказал герцог Беррийский, - в королевстве все спокойно. Нет более мятежей, нет войн. Англичане уходят, оживляется торговля: только денег мало по-прежнему.

   - Каким же образом мало денег, если торговля оживляется? И как это англичане уходят, а между тем занимают прежние места. Вы как об этом думаете, кузен мой, герцог Бургундский?

   - Сир, - отвечал последний, - вот что я думаю о положении государства: представьте себе человека, которого сбросили с башни св. Иакова. На лету, он говорит сам себе: - "Пока все еще идет недурно, но беда как упаду!"

   - Что значит эта аллегория?

   - Это значит, что французское королевство свержено в бездну, на дне которой оно погибнет, если его не спасут на лету.

   - Объяснитесь.

   - Все идет хуже и хуже с тех пор как рука ваша перестала держать бразды правления: расточительность королевы и герцога Орлеанского заставляют Жана Малого проповедовать с кафедры, что они одеваются кровью народа, питаются его слезами, несмотря на ваши указы, восстановлено право реквизиций: налоги удвоены, таксы увеличены до бесконечности, судебные и другие места продаются чуть не с аукциона...

   - Дорогой племянник, - сказал Беррийский, - вы забываете, что только что примирились со своим кузеном герцогом Орлеанским и поклялись избегать всякого нового повода к раздорам. При том, все можно поправить. Племянник наш герцог Орлеанский намерен удовлетворить всем нуждам государства, употребив на то сбор ежегодной таксы.

   - Это будет уже второй сбор в этом году.

   - Куда же пошли деньги первого сбора? - спросил король.

   - Все истрачено, сундуки совершенно пусты, - ответила королева, смотря с вызывающим видом на герцога Бургундского.

   - На что же потрачены деньги? Или мы вели какую-нибудь разорительную войну?

   - Нет, ваше величество, война против англичан идет из замка в замок, одни только сеньоры несут ее тяготы.

   - В таком случае, королева, все это золото издержано безумным образом?

   - Государь, вы несправедливо оскорбляете вашего брата и меня. Все тратилось на произведения изящных искусств, на устройство празднеств и турниров для увеселения черни.

   - Да, - грубо прервал Бургундский, - и все это вызвало возмущение мальотинцев, которое поколебало престол еще сильнее, чем англичане.

   - Согласен, - сказал Беррийский, которому вторили его братья, - но зачем бросать камнем в прошлое? Будем заботиться как бы устроить будущее. Для этого есть средство: нужно перечеканить монету.

   - Перечеканить монету! - вскричал Иоанн Бесстрашный. - Да что вы! Или вы хотите, чтобы парижское население взялось за пики да построило бы баррикады? Да они сожгут нас, как жидов и фальшивомонетчиков!

   - Пустое! - перебила Изабелла, - денег нужно достать во что бы то ни стало.

   - Для новых безумных трат?

   - Это уж слишком, герцог Бургундский, вы нарушаете уважение к королю, если не уважаете королеву.

   Изабелла сделала вид, что хочет уйти.

   - Остановитесь, королева, - сказал Карл VI. - Мы собрали Государственный Совет для того, чтобы все обсудить и доискаться истины, хотя бы она была для кого-нибудь из присутствующих здесь и неприятна. Ах, зачем ко мне опять вернулся разум! Настоящее печалит меня; будущее пугает. Я не говорю о прошедшем, то есть о времени моего несовершеннолетия. То было ничто в сравнении с тем, что сделано во время моей болезни. Кому довериться? Что делать?

   - Есть только одно средство, государь, - выговорил Бургундский, - созвать генеральные штаты.

   - Генеральные штаты! - пробормотали сеньоры партии Орлеанского.

   - Да, генеральные штаты, - подтвердил Иоанн Бесстрашный.

   И, обратившись к королю, он продолжил:

   - Такое уважение к подданным со стороны вашего величества, государь, успокоит умы и приведет к добровольному согласию на новые субсидии, которые на этот раз употреблены будут на действительные нужды государства.

   - Генеральные штаты, - продолжал герцог Беррийский, - что означает это установление, как не унижение королевской власти? Король зависит только от Бога. В трудные времена он может обратиться за советом к своему дворянству, но спуститься ниже - никогда!

   Пока противные партии выражали то или другое мнение, Изабелла все думала, куда мог деваться герцог Орлеанский, и решила, что его наверное задержало какое-нибудь новое любовное похождение.

   - Кузен Бургундский, - сказал король после некоторого размышления, - мы вам очень благодарны за то, что вы так смело высказались против действий правительства и расточения финансов за последние годы. Но берегитесь! Вы с таким жаром принимаете сторону черни, что вас могут заподозрить в каких-нибудь честолюбивых замыслах.

   - Ловко хватил! - пробормотал Беррийский своим братьям.

   Потом прибавил громко:

   - Вы удивительно изволите рассуждать, государь!

   - Герцог Беррийский, - перебил его король, - мы не станем скрывать от вас, что собрания, исключительно составленные из пэров и баронов, также не внушают нам особого доверия. Подобное собрание тотчас бы избрало на мое место принца, всегда оказывавшего покровительство дворянству. Следовательно, или Бургундский, или Орлеанский дом пришли бы к власти. Если бы брат мой был здесь, я сказал бы ему: "Я прощаю вам все сделанное вами, но не хочу дать вам возможности и впредь делать то же самое". Здесь не обо мне лично идет речь, но о благе общем. Ах! Прошли времена Карла Великого, когда были только дворяне и крестьяне. Крестьяне мало-помалу выкупились; образовались общины; буржуазия приобрела вольности и богатства; она стремится пересилить дворянство. Нужно подумать, как бы установить равновесие. Но прежде всего, нашим первым решением будет уничтожение указа, вынужденного у меня в январе 1406 года, в силу которого брат мой получил верховное право распоряжаться финансами, а королева - председательствовать в совете.

   - Но, государь, я не заслужила, - проговорила королева.

   - Не прерывайте меня. Я поступлю так, такова моя твердая воля. Я хочу, чтобы вы больше не принимали участия в делах общественных. Что касается моего брата, то он тоже лишается возможности удовлетворять своей неумеренной страсти к роскоши и празднествам, в ущерб государственной казне. Нашему кузену, герцогу Бургундскому, я поручаю финансы. Такая должность влечет за собой народную ненависть к лицу, занимающему ее. Желаю от души, чтобы популярность его не пострадала от этого слишком скоро. Управление же государством разделено будет между герцогами Орлеанским и Бургундским. Каждый указ должен быть подписан ими обоими, иначе он не будет иметь силы.

   - Но если произойдет разногласие во мнениях? - спросил Беррийский.

   - В таком случае должны быть созваны генеральные штаты, и оба герцога лишатся власти. При таких условиях, надеюсь, они придут к соглашению. Я сказал.

   Он сделал знак, что распускает собрание. Изабелла и герцог Бургундский были унижены, остальные все говорили друг другу слова, сохранившиеся в хронике:

   - Когда Карл VI не бывает самым безумным, то он самый умный человек в королевстве.

  

  

  

   Карл VI, - говорится в одной старинной хронике, был в свое время государь жалостливый, кроткий и добродушный к народу, усердный служитель Богу и щедрый на милостыню. Лицо у него было совсем бледное и глаза полузакрытые. Казалось, что он спит, надев на голову шапочку с небольшими уголками; после заседаний Государственного Совета он прохаживался по залам отеля Сен-Поль целый час, смотря туда, сюда, разглядывая перемены, произведенные в отеле, как человек долго отсутствовавший и припоминающий, все ли на своем месте.

   Действительно, казалось, к королю окончательно вернулся рассудок и он навсегда зажил нормальной жизнью. Он все ходил по отелю, как будто узнавая его.

   Во всем Париже только и было разговоров, что о происшедшей с ним перемене и о его твердости, выказанной в заседании совета. В церквях служили благодарственные молебны за возвращение ему рассудка, заказывались большие и малые мессы об окончательном его выздоровлении.

   Королева злилась на себя за то, что допустила это пробуждение. С другой стороны она старалась забыть неверность королевского брата в обществе сеньора Буабурдона, прекрасного кавалера, состоявшего при ее особе.

   Пока все это совершалось, Маргарита де Гено, супруга Иоанна Бесстрашного, переодетая в мужское платье, пробралась в отель де Брегень в ту самую минуту, как Мариета д' Ангиен в таком же мужском костюме выходила оттуда, чтобы у короля шутов разыскать своего сына. Но за ним уже приходил Рауль д'Актонвиль, чтобы указать ему вернейший путь освободить мать свою из рук герцога Орлеанского.

   Идя по направлению к отелю д'Артуа (дворец герцога Бургундского), они повстречали брата Саше, продолжающего свой уличный сбор. Ришар подошел к нему, как к лицу духовному, и попросил у него благословения на совершение дела, завещанного ему отцом.

   Жан Малый ограничился только словами: Fiat voluntas Dei, но с таким страшным выражением, что Ришар содрогнулся от ужаса.

   Бедный мальчик точно окаменел. Рауль д'Актонвиль увел его и минуту спустя, в доме, близ ворот Барбет, перед отелем маршала д'Эвре и по близости от отеля д'Артуа, Евстафий Малье, водонос, которого мы видели на лобном месте, и Ришар Карпален сидели за столом, лицом к лицу, как тогда, и делились друг с другом своими тогдашними ощущениями и своей ненавистью.

   Что же делал герцог Орлеанский в своем замке де Боте. Он был под обаянием прекрасной андалузианки, которую Гонен прислал ему с целой свитой других фиглярок.

   Рита отличалась тем сложным типом, в котором заметно слияние мавританской крови с кровью старой Испании. Немного орлиный нос, тонкие губы, густые брови дугой, голубые блестящие глаза, осененные длинными, шелковистыми ресницами, матовый цвет лица, изредка слегка розоватый. Маленькая и миниатюрная, она отличалась необыкновенной гибкостью. Когда она плясала свой национальный танец, она была восхитительна с черной распущенной косой, доходившей до колен и роскошной шеей, на которой, как у древней Мессалины, была надета только простая золотая лента. Вокруг нее безумно кружились вакханки, набранные королем шутов на дворе Чудес, по ремеслу уличные танцовщицы с кастаньетами; пока молодые - они танцевали, а под старость занимались гаданьем.

   Людовик совершенно забылся в этом подготовленном упоении, не думая ни о чем. Государство, брата, врага своего - он всё забыл.

   Надо было, однако, подумать об отъезде. Когда сенешал увидел, что наступила минута пресыщения, он сказал Жакобу:

   - Ну, милый паж, вели оседлать герцогского мула. Лошадиная рысь не так спокойна. А мул идет ровно и правильно.

   Жакоб тотчас распорядился. Герцог лениво сел на мула и поехал потихоньку, за ним на лошади ехал паж.

   Пока они продвигались к Венсенскому лесу, Карл VI совершил крайне решительный поступок. Расхаживая по отелю, он добрел до апартаментов королевы и, войдя к ней, застал Буабурдона у ее ног. Несчастного поклонника, по приказанию короля, немедленно схватили, зашили в мешок и бросили в Сену, что же касается Изабеллы, то ее тоже арестовали и отвезли в замок Амбуаз, где она должна была содержаться как преступница, в ожидании приговора, или к смертной казни, или к пожизненному заключению в монастырь.

   Король в данном случае выказал решительность, приводившую всех в изумление.

   Каждый спрашивал другого - вернулся ли разум к нему окончательно, или же ему грозит опять потрясение.

   - Я думаю что так! - говорил сам себе Бургундский.

   Вдруг с улицы послышались какие-то крики, заставившие Карла VI вздрогнуть.

   - Что там такое? - спросил он. Савуази, выскочивший на балкон, закричал оттуда:

   - Герцог Орлеанский!

   Он не смел докончить.

   - Ну, что же такое? - Что с моим братом?

   - Увы, государь, - он убит!

   - Убит! - повторил король, опускаясь в кресло, вокруг которого столпились все сеньоры, кроме герцога Бургундского, который воспользовался общим смятением, чтобы исчезнуть.

   - Рауль д'Актонвиль исполнил все с точностью, - говорил он сам себе. - А теперь остается только выжидать. Король не поправится... и предо мной останется только преступная женщина, которую парламент уж, конечно, не пощадит.

   Затем, Иоанн Бесстрашный вышел через потайную дверь, быстро достиг своего отеля, выбрал лучшего скакуна и, в сопровождении нескольких преданных слуг, поскакал по дороге к Сен-Максану, велел изрубить за собой мосты и остановился в Реймсе, откуда решился наблюдать за дальнейшим.

   Едва он выбрался из отеля Сен-Поль, как показались носилки. На носилках лежал умирающий герцог Орлеанский. Его не только ударили кинжалом, но еще и отрубили правую руку. Своей левой рукой он прижимал к груди тело убитого Жакоба.

   Рауль д'Актонвиль догнал своего господина, увезя с собой отрубленную руку, которую бросил к ногам герцога со словами:

    

   "Рукой от страсти неумелой

   Я косу ей расплел несмело

   И пояс развязал златой".

    

   Когда носилки внесены были в залу, где находился король, при первом известии об убийстве упавший в обморок, то он все еще был без чувств.

   Огромная толпа народа сопровождала носилки, где лежали мертвый и умирающий. Сзади всех шли Жан Малый и Гонен.

   За ними следовал Рибле, таща за ворот Ришара Карпалена, который искал глазами герцога Бургундского, чтобы найти у него защиту.

   - Вот один из убийц! - сказал Рибле. Герцог Орлеанский поднял в последний раз глаза на убийцу и прошептал:

   - Мой сын! Сын Мариеты д'Ангиен, а вот этот бедный мальчик (он сделал усилие, чтоб