Мордовцев Даниил Лукич - Замурованная царица

  

  

   Даниил Лукич Мордовцев

  

  

  

  

   OCR by Ustas; Spellcheck by Ron Skay http://www.pocketlib.ru

  

   "Замурованная царица": "АСПОЛ" - "ОЛИМП"; МОСКВА; 1991

  

   ISBN ISBN 5-87056-007-1

  

  

  

  

  

  Даниил Лукич Мордовцев (1830-1905) - один из самых замечательных русских исторических романистов. Его книги пользовались огромной популярностью среди российских читателей до революции, однако к советскому читателю многие его произведения приходят только в последнее время.

  

  Роман "Замурованная царица" переносит читателя в Древний Египет (XIII-XII вв. до н. э.) и знакомят с одной из многих художественных версий гибели Лаодики - дочери троянского царя Приама и Гекубы. После падения Трои юная красавица-царевна была увезена в рабство и попала во дворец фараона Рамзеса III, где вскоре погибла, заколотая мечом убийцы. Рамзес похоронил ее в своем склепе.

  

  

  

  

  

  

  

  В стовратных Фивах, в столице фараонов, торжество.

  

  Массы египтян всех возрастов и полов толпятся около гигантского, с причудливыми исполинскими колоннами и пилонами храма Аммона-Горуса. Нил запружен лодками: это народ стремится с заречной, с правобережной стороны Фив переправиться на левобережную, чтобы видеть готовящееся торжество. В воздухе стоит невообразимый гул и говор. Только длинная и широкая аллея сфинксов, ведущая к храму, свободна от толпы, потому что ее оберегают от наплыва любопытных вооруженные длинными копьями "мацаи" - нечто вроде полицейских и сыщиков; гранитные великаны-сфинксы, протянув перед собою львиные лапы, безмолвно глядят своими гранитными очами в неведомое пространство. К людскому говору присоединяются звонкие крики орлов, стаи которых с Ливийских гор постоянно налетают к шумной столице фараонов и спиралями кружатся над нею в голубом, как бирюза, небе.

  

  - Дедушка! - говорила маленькая, десяти-одиннадцати летняя девочка с бронзовым личиком и курчавой головкой, указывая на резные изображения на пилонах храма. - Кого это бьет по головам вон тот страшный человек?

  

  Девочка обращалась к старику, державшему ее за руку.

  

  - Это, дитя, сам фараон поражает своих врагов, - отвечал старик, гладя курчавую голозку девочки, - то, видишь, влево: великий Аммон подает ему боевую секиру.

  

  - А что там, дедушка, написано? - любопытствует девочка.

  

  - А то, дитя, начертаны слова самого бога. АммонГорус говорит фараону: "Сын мой, происшедший из чресл моих, ты, которого я люблю, господин двух миров, Рамзес! Я привожу к тебе вождей южных стран с детьми их, сидящими на спинах их..."

  

  - Да, да, дедушка, смотри, вон они на спинах, да все маленькие, - лепетала девочка.

  

  - Такие же, как и ты, дитя, - улыбнулся старик.

  

  - Зачем же бог Аммон привел их к фараону?

  

  - А вот зачем, дитя. Бог говорит фараону: "Пощади жизнь тех, которых ты изберешь из среды их; убей из них столько, сколько ты найдешь нужным".

  

  - Ах, дедушка! Слышишь музыку?

  

  - Идут! Идут! - пронесся говор по аллее сфинксов. Мацаи торопливо стали приводить народ в порядок, махая копьями.

  

  В конце аллеи сфинксов, противоположном храму, показалась процессия.

  

  Впереди шли ряды музыкантов и хоры певцов. Воздух огласился дикою музыкой барабанов, труб и флейт. Это был военный марш великого Рамзеса-Сезостриса, марш, под ужасную мелодию которого он покорил весь тогдашний мир, залив его реками крови. Музыка сменялась хорами. В этой новой мелодии было что-то еще более ужасное: в ней слышались и рыкание львов, и плач крокодилов Нила, и клекот орлов пустыни.

  

  Так открывалась величественная процессия венчания на царство фараона Рамзеса III, или Рампсинита.

  

  За музыкантами и хорами певчих выступали в богатых одеяниях, блестя золотом и пурпуром, родственники и приближенные фараона с верховными жрецами в полном облачении.

  

  За ними - высоко в воздухе покачивались с метрической плавностью носилки и трон самого фараона, предшествуемые старшим сыном Рамзеса, который сожигал перед царственным отцом благоухания земли Пунт.

  

  Величественно-напыщенная фигура Рамзеса хорошо видна была для всей собравшейся толпы. Украшенный всеми знаками царского сана, он сидел на золотом троне, а голову его осеняли своими крыльями изображения правосудия и истины. Там же, у трона, - золотые фигуры сфинкса и льва - эмблемы мудрости и мужества. Лев, казалось, грозно смотрел на толпу, охраняя трон монарха земли фараонов. Длинные, из красного и черного дереза, носилки, украшенные золотом и драгоценными камнями, покоились на плечах двенадцати "эрисов", или военачальников, которых головы украшены были страусовыми перьями. Носилки и трон окружили прелестные мальчики - дети из жреческой касты, которые несли скипетр фараона, футляр его лука, колчан со стрелами и другие знаки царского достоинства.

  

  Но что особенно поражало зрителей - это громадный лев, который шел рядом с носилками, постоянно поднимая свою косматую голову вверх, чтобы взглянуть на Рамзеса. Это был его любимый, прирученный с детства лев - "Смам Хефту" - "раздиратель врагов", которого вел на золотой цепи маленький внук верховного жреца Аммона, смуглолицый мальчик лет двенадцати. Лев привык к своему маленькому вожатому, играл с ним и позволял даже ездить на себе верхом.

  

  Вокруг всей этой группы - вокруг носилок с троном, фараоном, вокруг эрисов, жреческих детей и льва - кольцом обвивались сановники, которые своими блестящими опахалами навевали прохладу на своего повелителя, насколько мог дать прохлады знойный воздух тропиков при мертвой тишине, не колеблемой даже ни малейшим дуновением ветерка с Нила.

  

  Вслед за носилками шли восемнадцать царевичей - детей Рамзеса (старший шел впереди носилок, куря благовониями земли Пунт). Они шли по два в ряд. У младших из них, еще не достигших возмужалости, от висков спускались на щеки черные как смоль "локоны юности" - признак принца царской крови.

  

  За царевичами, тоже по два в ряд, выступали начальники войск, а затем уже колонны воинов с луками и колчанами за плечами.

  

  Недалеко от храма, на площади, обведенной полукругом из сфинксов, процессия остановилась. Носилки были поставлены на землю, и Рамзес сошел с трона, поддерживаемый эрисами.

  

  Площадь и толпы народа, казалось, дрогнули от испуга. Они увидели бога!..

  

  Это был белый, как горный снег, молодой бык - Апис. Добродушная морда животного, кроткие, огромные, несколько выпученные глаза, бессмысленно глядевшие на блестящую процессию, - все это как-то не вязалось с понятием о грозном и всемогущем божестве. Но такова сила человеческой глупости: все - исключая жрецов, и то немногих, - верили, что это - бог, Апис-Озирис. Все упали на колени: кто воздевал руки к божеству, кто распростерся ниц.

  

  Впереди Аписа шел жрец, куря фимиам перед священным животным. Бык шел послушно: он знал, куда его ведут. Богу долго не давали есть, он проголодался, но хорошо знал, что если верховный жрец идет впереди с курильницей, то, значит, - скоро богу дадут кушать. Вслед за Аписом двадцать два жреца несли на драгоценных носилках, в форме паланкина, самую статую божества, Амона Горуса, из чистого медианитского золота, а другие жрецы богатыми опахалами и ветками олеандров в цвету навевали свежесть на это золотое божество.

  

  Рамзес присоединился к этой священной процессии. Возложив на голову один венец - венец "нижней страны", он пошел вслед за Аписом. За ним понесли статую Аммона-Горуса, окруженную жрецами, из которых один громко возглашал предписанные на этот случай молитвы, другие девятнадцать жрецов несли разные священные предметы, а еще семь выступали с небольшими золотыми изображениями предков и предшественников Рамзеса, которые символически, в вещественных образах, принимали участие в торжестве своего дальнейшего потомка.

  

  Миновав пилоны, священная процессия, с быком и фараоном во главе, вступила во внутренний двор храма, с одной стороны обставленный колоссальными колоннами, капители которых украшены полураспустившимися лотосами, с другой - пятью массивными каменными пилястрами, к которым прислонены такие же колоссальные статуи фараонов с атрибутами Озириса.

  

  Но здесь процессия не остановилась. Она прошла этот двор и другие пилоны с изображениями побед Рамзеса и вступила во второй, еще более обширный двор, окруженный галереями с богатыми скульптурными изображениями и статуями царей.

  

  Вступив на этот двор, Рамзес поднял голову. Глаза его остановились на западной галерее, и смуглое лицо фараона просветлело. Оттуда смотрели на него его дочери и жена, царица Тиа. Всех царевен было четырнадцать, из которых иные смотрели еще очень юными: их-то невинные личики и разгладили суровое чело грозного фараона.

  

  Увидев Аписа, царица и царевны благоговейно преклонили колена. Но вот фараон уже в храме, перед жертвенником Аммона-Горуса. Его встречает первенствующий верховный жрец с амфорой помазания и елеем в одной руке и с двойным венцом в другой. Это венец "верхней и нижней страны" - Верхнего и Нижнего Египта.

  

  Апис, стоящий рядом с фараоном, начинает изъявлять нетерпение, беспокойство. И причина понятна: проголодавшийся бог видит на жертвеннике сноп зеленой, сочной, с налитыми колосьями пшеницы и около снопа - золотой серп. Бык очень хорошо понимает, для чего все это приготовлено: его сейчас будут кормить этой прелестной пшеницей, и глупый, недогадливый бык, словно простой смертный, деревенский бычок, протягивает к снопу свою добродушную морду. Но догадливый, продувной жрец кадит у него под самой мордой благоуханиями, которых бык терпеть не может, и он пятится назад от снопа. Ах, как ему надоели эти куренья! Ничего не поделаешь - надо терпеть, а иначе есть не дадут. И, наученный горьким опытом, бог молчит и только тихим мычанием изъявляет свою волю на венчание Рамзеса III венцом обоих Египтов - от моря и Мемфиса до пределов "презренной страны" Куш-Эфиопии. И первенствующий верховный жрец, совершив обряд помазания на царство, умастив голову фараона благовонным елеем, возлагает на него двойной венец.

  

  А Апис все ждет... И когда все это кончится!.. Как противен для него запах этого елея! Как противен дым курений!.. То ли дело зеленая, сочная пшеница - эти налитые молоком колосья!.. А надо ждать...

  

  После этого венчанный царь совершает возлияние божеству, Аммону-Горусу.

  

  Тогда начинается обряд "четырех птиц". Из внутренней части алтаря, из святилища, недоступного для смертных, выносят четыре золотые клетки со священными птицами - ибисом, кобчиком, вороном и орлом. Верховный жрец поочередно вынимает их из клетки и выпускает на все четыре стороны света - на север, на восток, на юг и на запад: эти птицы, гении бога Озириса, должны поведать во все концы мира, что Рамзес III, следуя примеру Аммона-Горуса, венчался символами его владычества над всей вселенной. Апис все ждет, следя своими добрыми, изумленными глазами за полетом птиц... Зачем это они делают? А затем, чтобы потом дать ему вон те удивительные колосья... Он это хорошо понимал - он хорошо помнит, что то же самое проделывали с ним жрецы, когда несколько лет тому назад венчали на царство фараона Сетнахта-Миамуна... И тогда дали ему вот эти удивительные колосья... А где же девался этот Сетнахт-Миамун?... Бык ничего не понимал - и терпеливо ждал...

  

  Наконец-то!.. Рамзес протягивает руку, берет золотой серп и срезывает полную горсть пшеницы. Жрец с противным куреньем отступает в сторону, и Рамзес дает Апису порядочную кучку колосьев... Ах, как вкусно!.. С каким наслаждением он жует эту прелесть и снова протягивает свою морду к снопу.

  

  Тогда с верхней галереи сходят царица Тиа с царевнами, и начинается трогательная сцена: юные царственные египтянки обступают Аписа и то благоговейно, с любовью гладят мягкую, шелковистую, чистую шерсть священного животного, то суют ему в рот колосья, а он их жует и жует с наслаждением, поглядывая на девочек своими кроткими глазами.

  

  В это время Аммон-Горус, сопровождаемый половиною жрецов, удаляется в свое святилище 1.

  

  

  

  

  

  

  

  Когда кончился таким образом обряд венчания на царство Рамзеса III, жрецы Аписа двинулись в обратный путь со своим богом, в храм Аписа-Тума, находившийся недалеко от Рамессеума великого Сезостриса. И на этот раз впереди священного быка шел жрец и на золотом блюде сжигал благовония.

  

  При приближении Аписа к крайним пилонам храма Аммона-Горуса, где была особенно многочисленна толпа зрителей, старик, который в предыдущей главе разъяснял своей маленькой внучке изображения и надписи на пилонах, видимо обнаруживал знаки величайшего волнения. Он прижимал руку к сердцу, как бы стараясь удержать его биения, то поднимал глаза к небу.

  

  Теперь он, при виде Аписа, нагнулся к девочке, как бы затем, чтобы пригладить ее волосы.

  

  - Так все помнишь, дитя? - спросил он шепотом.

  

  - Все помню, дедушка, - отвечала девочка.

  

  - Что ж ты скажешь? - продолжал старик.

  

  - Я скажу про себя: "Великий бог Апис-Тум! Освети мою невинную душу божественным лучом очей твоих; дай мне, чистому ребенку, твою силу для доброго дела", - пролепетала шепотом девочка.

  

  - Хорошо, дитя... Только не забудь взглянуть ему в глаза.

  

  - Не забуду.

  

  Сказав это, девочка, гибкая и тоненькая, как пальмочка, вьюном проскользнула вперед к самым мацаи, охранявшим порядок шествия. Старик лихорадочно следил за ее движениями. При виде бога толпа снова дрогнула, и кто упал на колени и протягивал руки к божеству, кто распростерся ниц. В этот момент девочка, юркнув мимо мацаи, очутилась как раз пред Аписом и упала на колени, скрестив руки. Черные глаза ее с боязнью уставились в изумленные глаза священного животного. Бык остановился на минуту. Мацаи было бросились к девочке, но жрец, возжигавший курения, остановил их.

  

  - Не отгоняйте детей от лицезрения бога, - сказал он повелительно, - сам великий Аммон принимает невинных детей на свое лоно.

  

  Бог уже нагнул было голову, чтобы бодаться - ему одного маленького снопа было недостаточно - он был еще голоден, как девочка уже юркнула в толпу.

  

  - Она священная... девочка священная теперь, - прошел шепот удивления по толпе.

  

  Все старались взглянуть на нее, подойти ближе, заговорить. Она сама теперь чувствовала, что совершила что-то необыкновенное. Она это видела в глазах других, слышала это в шепоте удивления окружавших ее, замечала это в том благоговейном удивлении, с каким глядели на нее женщины. В ней заговорила бессознательная радость - гордость совершенного подвига. Она, казалось, преобразилась - выросла в один момент, возмужала. Хорошенькое смугленькое личико ее стало еще прелестнее.

  

  Шествие между тем продолжалось. Апис уже подходил к колоссальным статуям фараона Аменхотепа III, которые до настоящего времени слывут ошибочно под именем колоссов Мемнона.

  

  Фараон Аменхотеп III был царем Египта восемнадцатой династии, около 1680 лет до христианской эры. В Каире, в Булакском музее, можно доселе видеть статую строителя этих колоссов, надпись на которой, между прочим, говорит от лица этого строителя: "Возвысил меня царь Аменхотеп III в звание верховного строителя. Я увековечил имя царя, и никто с древнейших времен не сравнялся со мною в работах моих. Для царя создана была гора песчаника - он есть наследник бога Тума (заходящего солнца). Я действовал на основании собственных вычислений, когда под моим руководством высекались из хорошего крепкого камня две статуи в этом великом здании (в храме Аменофиум). Оно подобно небу. Ни один царь не сделал ничего подобного со времени, когда солнечный бог Ра владел страною. Итак, я наблюдал за изваянием этих изображений - его, царя, изображений: они удивительны и по ширине и в высоту, по вертикальному направлению; фигура их в оконченном виде делала ворота храма низкими - сорок локтей мера их... Я приказал построить восемь кораблей. Статуи на них отвезены и поставлены в его великолепном здании. Они будут вечны, как небо" 2.

  

  И гениальный скульптор колоссов не ошибся: от стовратных Фив, от храма Аменофиума, от дворцов и храмов Рамзеса Н-Сезостриса и Рамзеса Ш-Рампсинита, от всех богов Египта остались только обломки на месте Фив, обломки камней, мусор да колонны полуразбитые; имя фараона Аменхотепа III, чью личность изображали эти колоссы, давно забыто в истории, а колоссы все стоят в грозном величии вот уже почти 4000 лет, и будут еще стоять долго-долго на удивление последующим поколениям...

  

  Старик и девочка между тем затерялись в толпе.

  

  - Кто эта девочка, - спрашивали любопытствующие, - чья она?

  

  - Неизвестно... Слышали только, что старик назвал ее Хену.

  

  - А кто этот старик? Отец ее или дедушка?

  

  - Это знает только бог Хормаху всевидящий 3: он освещал своими лучами ее детскую колыбель.

  

  А между тем те, о которых говорили в толпе, пробирались к берегу Нила, выше Мединет-Абу. В густых тростниках их ожидала небольшая лодочка, которую можно было с трудом отыскать. Но старик, по-видимому, хорошо знаком был с местностью. Он без труда отыскал лодку, привязанную к толстому стволу тростника, отвязал ее и взял лежавшие на дне ее весла.

  

  Девочка с легкостью котенка вскочила в лодку.

  

  - Дедушка, - сказала она, - дай мне одно весло, я буду грести.

  

  - Хорошо, дитя, - с улыбкою отозвался старик, - только ты не сумеешь.

  

  Он оттолкнул лодку и сам в нее вскочил с легкостью юноши. Лодка вышла из тростников и направилась к другому берегу Нила. Девочка гребла усердно, стараясь брать в такт с дедом.

  

  - Отчего же, дедушка, Апис - бог, а другие быки не боги? - спросила она, видимо находясь под впечатлением недавно испытанного.

  

  - Оттого, дитя, что в Аписа вселилась душа АммонаГоруса, - отвечал старик.

  

  - А как же узнать, в какого быка она вселилась?

  

  - Это узнают только святые отцы, дитя... Когда прежний бог Апис, жития которого было двадцать шесть лет, два месяца и один день, отправился в прекрасную страну запада и был погребен в гробничном подземелье, на покое, при великом боге Озирисе, при Анубисе и при богине подземного мира на западе, в вечном доме своем, то нового бога Аписа долго искали по всему Египту и нашли только в низовьях Нила, и тогда верховный жрец торжественно при всем народе ввел его в храм Пта - отца богов.

  

  - Дедушка! - прервала его рассказ девочка. - А когда ты был начальником стад фараона, в твоих стадах ни разу не появлялся бог Апис?

  

  - Нет, дитя, появлялся, - отвечал старик с дрожью в голосе, - последний Апис, который был перед этим, вырос в моих стадах и родился от моей коровы.

  

  Девочка задумалась, усердно работая веслом.

  

  - А что теперь со мной будет, дедушка? - спросила она вдруг. - Он взглянул мне прямо в глаза... Я чуть не крикнула от страха.

  

  - Тебе богов бояться нечего, ты невинное дитя, - сказал старик.

  

  - Так что ж со мною будет, дедушка? - снова спросила девочка.

  

  - Ты теперь стала священная, ты сподобилась великой милости бога, и теперь все, о чем ты попросишь у отца бога Аписа, у великого Пта, все исполнится.

  

  - А когда я вырасту большая, тогда что со мною будет?

  

  - Все для тебя будет достижимо, дитя, если ты не утратишь своей святости.

  

  В это время лодка поравнялась с длинною песчаною отмелью, тянувшеюся вдоль Нила до острова. На отмели виднелись какие-то черные колоды, в которых девочка, обитательница берегов Нила, тотчас узнала страшных владык водных пределов священной реки. Это были два огромных крокодила. Они лежали на отмели, разинув свои чудовищные пасти, а в них среди огромных, словно пилы, зубов безбоязненно возились какие-то маленькие птички: это были знаменитые "трохилосы", о которых говорит Геродот. Маленькие птички эти - друзья крокодилов. Когда нильские чудовища выходят из реки на берег, большей частью на илистые и песчаные отмели, и отдыхают, раскрыв пасти для того, чтобы ветерок освежал их, то трохилосы забираются к ним в пасти и, ничего не боясь, отыскивают и поедают там разных паразитов, вроде пиявок и водяных жучков, которые беспокоят крокодилов. Чудовищам это и нравится, и они щадят своих маленьких благодетелей, тем более что трохилосы криком своим пробуждают спящих крокодилов, предупреждая их об опасности.

  

  - Смотри, дедушка, вон крокодилы спят, - сказала девочка, увидав чудовищ, - вон и птички у них во рту бегают и не боятся.

  

  - Что же им, дитя, бояться? Они для крокодилов то же, что ты для меня, их утеха, - заметил старик.

  

  - А говорят, крокодил тоже бог. Да, дедушка?

  

  - Да, дитя, только у нас ему не ставят храмов. А в Нижнем Египте, в земле Таше, крокодилы имеют свои храмы: в крокодиле обитает божество Сет (Тифон), страшное, разрушительное божество.

  

  - А недавно, вон у того берега, крокодил утащил одну девочку, я сама видела.

  

  - Она, должно быть, близко подошла к берегу?

  

  - Да, дедушка, она водила на водопой осла и стояла у самой воды, а крокодил как ударит ее хвостом - мы и не заметили, как он показался из воды, - девочка упала в воду, он и утащил ее... А мы играли дальше от берега.

  

  Но вот и берег. Тени от гигантских пальм, стоявших недалеко от Нила, ложившиеся утром длинными полосами поперек реки, теперь укоротились так, что казалось, гигантские деревья потеряли способность бросать тень, и только зонтикообразные вершины их несколько оттеняли раскаленную землю у стволов исполинов африканской растительности.

  

  В то время, когда старик и девочка выходили на восточный берег Нила, в западной части Фив, за Нилом, во дворце Рамзеса, в помещении, занимаемом старшим его сыном, принцем Пентауром, происходил таинственный разговор между этим царевичем и его матерью, царицей Тиа.

  

  - Ты слышала, матушка, что он на завтра объявил поход против презренной страны Либу, - сказал Пентаур, сердито сжимая рукоять меча.

  

  Это был египтянин с типичными чертами фараонов: широкий, низкий, как у льва, лоб, подвижность пантеры, стройность и подвижность членов этого животного, широкие ноздри и мясистые, как у негра, губы обнаруживали пламенный темперамент. Пентауру было уже лет под тридцать.

  

  - Да, - тихо отвечала его мать, женщина лет под сорок, смуглая, с продолговатыми, как у сфинкса, глазами, - я слышала, сын мой.

  

  - И знаешь, кого берет с собой в поход?

  

  - Конечно, сын мой, тебя: ты его преемник.

  

  - Нет! Он берет мальчишку Ментухи - начальником конницы и колесниц, а Рамессу - начальником пехоты.

  

  - Да, я знаю - это его любимцы, - тихо, как бы про себя, проговорила Тиа, поправляя на голове золотой обруч с изображением змея "уреус" (царский змей).

  

  - А Меритума торжественно объявил великим жрецом Ра, бога солнца, в Уакоте (Гелиополис), а Хамуса - великим жрецом бога Пта-Сокара (Озирис) в Мемфисе, - продолжал Пентаур еще с большим раздражением.

  

  - А тебя, сын мой, кем он назначает? - чуть слышно спросила царица.

  

  - Меня - бабой! Я, как женщина, должен оставаться дома и принимать подати дуррой и полбой и ссыпать их в магазины. Так не быть же этому! Я велю Бокакамону принимать, а сам уеду охотиться на львов пустыни.

  

  - Не волнуйся, сын мой, - все так же тихо заметила ему Тиа, - за нас с тобой, и в особенности за меня, за женщину, - великая богиня Сохет, мать богов! Мы еще посмотрим, сын мой, что скажет ее супруг, великий Пта, отец богов.

  

  

  

  

  

  

  

  Вечером этого же дня царица Тиа, возвратясь в отделение женских палат фараона, велела приближенной рабыне, сняв с нее некоторые украшения, обычные при торжественных выходах, подать и надеть более легкие ткани.

  

  Накинув на госпожу короткую без рукавов белую тунику из тонкого финикийского виссона, рабыня поправила ей прическу, обвила низкий лоб царицы золотым обручем со змеем-уреусом, надела на шею массивную золотую цепь со священными жуками и на руки драгоценные браслеты, когда в дверях показалась хорошенькая, завитая прядями головка с ясными глазками.

  

  - А! Это ты, Снат? - ласково сказала царица. - Нитокрис?

  

  - Я, мама! Посмотри, что мне подарил великий жрец Аммон-Мерибаст! Какая прелесть!

  

  Это говорила молоденькая, тринадцатилетняя царевна, одна из четырнадцати дочерей Рамзеса III, хорошенькая Нитокрис, названная так в честь царицы Нитокрис, знаменитой красавицы "с розами на ланитах", которая царствовала за 3000 лет до нашей эры и которой приписывают третью из больших пирамид на "поле мертвых" в Мемфисе.

  

  - Золотой кобчик, - сказала Тиа, рассматривая подарок великого жреца с ласковой улыбкой, - это добрый знак, дитя мое.

  

  - Да, мама, от святого отца - все доброе, - серьезно сказала юная дочь фараона.

  

  - Это правда, милая Нитокрис, но кобчик от служителя бога Аммона - это знамение.

  

  - Какое же, милая мама?

  

  - А такое, плутовка, что ты скоро, подобно этому кобчику, улетишь от нас.

  

  - Как, мама? Куда я улечу? - недоумевала хорошенькая Нитокрис.

  

  - А разве ты не знаешь, какой удел предназначен всякой женщине матерью богов, великою Сохет, супругою Пта?

  

  - Не знаю, мама.

  

  - Быть сосудом на жертвеннике божества, дающего жизнь, творящего, созидающего.

  

  Юная дочь фараона все еще не понимала намеков матери.

  

  - Тебе уже тринадцать лет, - продолжала Тиа, - а я тринадцати лет была уже матерью Пентаура.

  

  - Ах, мама! Я не хочу замуж! - вспыхнула Нитокрис. Но в это время вошел евнух царицы и поклонился до земли.

  

  - Ты что, Сагарта? - спросила Тиа.

  

  - Господин женских палат Бокакамон желает лицезреть твою ясность, - отвечал евнух.

  

  - Пусть войдет Бокакамон, - сказала царица. Евнух почтительно удалился.

  

  - Поди и ты к себе, милая Ниток рис, - сказала Тиа дочери, - мне нужно поговорить с Бокакамоном о делах дома нашего.

  

  Нитокрис горячо поцеловала мать.

  

  - А все-таки я не улечу от тебя, как не может улететь этот золотой кобчик, - сказала она, уходя из помещения царицы.

  

  В это время вошел тот, о ком докладывал евнух. Это был мужчина лет шестидесяти, бодрый и прямой, как юноша, с седыми волосами и совсем черными бровями. На смуглой шее его была золотая цепь с тремя рубиновыми пчелами на ней, подарок предместника Рамзеса III, фараона Сетнахта. Бокакамон, так звали вошедшего вельможу, был начальником женских палат фараона, "недремлющим оком" царя, "стражем сада наслаждений" своего повелителя.

  

  - Великая Сохет да хранит вечно красоту твоей ясности, рассыпая розы на твои ланиты, - высокопарно приветствовал свою госпожу Бокакамон, подобострастно кланяясь и прижимая черную и жилистую руку к сердцу.

  

  - Пусть Горус из светового круга вечно освещает твои прекрасные седины, - с тою же напыщенною любезностью отвечала царица. - Сядь на место свое.

  

  Бокакамон сел против Тии и молчал из уважения к своей повелительнице. Жена фараона огляделась кругом.

  

  - Ты знаешь, что объявлен поход против презренной страны Либу (Ливия)? - сказала она тихо.

  

  - Знаю, царица: презренные либу под начальством царей своих, Цамара и Цаутмара, - да поразит бог Монту дерзких своим огненным мечом - наступают на границы Египта, и великий Рамзес - да хранит его великий Ра! - хочет поразить их своим гневом.

  

  - А знаешь, кого он назначил военачальниками?

  

  - Это ведомо, великая царица, на всех стогнах стовратных Фив.

  

  - А Пентаур, мой первенец? Он оскорблен публично!.. Я оскорблена в его лице! - со страстным жестом прошептала Тиа. - И ты, мой верный Бокакамон, я знаю, давно носишь скорпиона в своем сердце - ты оскорблен раньше меня: это ведомо же только Фивам, но всему Египту.

  

  Как ни было смугло лицо Бокакамона, но и оно заметно покрылось бледностью.

  

  - Да, скорпион тут, в сердце, - прижал он руку к груди. Тиа придвинула к нему ближе свое легкое из красного дерева седалище, окованное золотом, и положила руку на плечо Бокакамона. От этого прикосновения он весь вздрогнул.

  

  - Ты знаешь, я всегда была к тебе благосклонна, - чуть слышным шепотом начала Тиа, - но моя рука никогда не касалась твоего плеча... Теперь моя рука на тебе... Я знаю твое сердце... Твои глаза давно мне это сказали... Если ты поможешь мне в задуманном мною, тогда... ты положишь руки на мои плечи... Я...

  

  Как ни был выдержан в притворстве этот старый царедворец фараонов, но и он растерялся от такой неожиданности. Он не знал, что делалось в сердце Тии. Он знал одно, что в ней оскорблена царица-мать. Но он не знал, что сердце женщины сложнее и неуловимее сердца мужчины. Если бы он мог теперь проникнуть в сердце Тии, то увидел бы, что вместо скорпиона там сидит и жалит больнее, чем сто скорпионов, хорошенькое личико с типом хеттеянки... Этот скорпион - Изе, ласкательное слово от Изиды, юная дочь хеттеянского царя, семитка с дальнего востока. Эта со светло-каштановыми волосами Изида, годная во внучки фараону, вытеснила Тиу из его сердца. Он брал теперь ее с собою в поход - эту юную семитку - вместе с тремя старшими дочерьми (что было тогда в обычае) 4, а старшего сына оставлял в Фивах, словно слабую женщину. Она, Тиа, очень хорошо понимала, почему фараон не брал с собой Пентаур а: эта светло-каштановая Изида чаще и охотнее засматривалась на сына, чем на отца.

  

  Ни о чем этом не догадывался ошеломленный Бокакамон. Он только чувствовал на своем плече горячую руку Тии, и у него закружилась голова... Эта Тиа, которую он видел каждый день, как страж гарема Рамзеса, давно не давала ему спать. Ее красота была источником его тайных страданий... И вдруг эта гордая царица, это божество!.. Что она сказала!

  

  Бокакамон выпрямился.

  

  - Великий Аммон свидетель, - сказал он задыхающимся голосом, - если ты повелишь мне низвергнуть колоссальные изображения Аменхотепа, я найду в себе достаточно силы, чтобы опрокинуть их ниц к твоим стопам!

  

  - Нет, милый Бокакамон, - с ласковой улыбкой прошептала жена фараона, - он легче изображений Аменхотепа, и мы с тобой опрокинем его... Ты знаешь Пенхи, бывшего смотрителя стад фараона?

  

  - Знаю, царица.

  

  - А слышал ты, что его внучка, маленькая Хену, сегодня, во время священного шествия бога Аписа, удостоилась получить от него божественный огонь?

  

  - Да, великая царица, мне говорили, что какая-то девочка остановила священное шествие бога, и Апис принял ее просьбу. Так эта девочка - внучка Пенхи?

  

  - Его внучка, Хену... А у Пенхи - ты сам знаешь - тоже скорпион в сердце.

  

  - Я знаю это, царица; я знаю больше, у него крокодил в сердце.

  

  Тиа взяла Бокакамона за руку и посадила на прежнее место.

  

  - Слушай же, мой верный друг, - продолжала она шепотом, - страшная опасность грозит нам, всему Египту и нашим бессмертным богам. Ты знаешь хеттеянку Изиду, для которой отведено особое помещение во дворце?

  

  - Знаю, царица: она, как и все женщины дворца фараона, в моем ведении.

  

  - Знай же и следующее: она, этот светлоликий хамелеон, не верит в наших богов. Она поклоняется "единому солнечному дискуй Мне достали ее молитву к этому богу - вот она.

  

  Тиа нажала пружинку в ручке своего сиденья и из потайного ящика достала небольшой клочок папируса.

  

  - Вот ее молитва, - сказала она, развернув папирус. - "Солнечный диск, о ты, живой бог! Нет другого, кроме тебя!" Понимаешь - "нет другого"!

  

  - Понимаю, царица.

  

  - Слушай же: "Лучами своими, - продолжала она читать, - ты делаешь здравыми глаза, творец всех существ! Восходишь ли ты в восточном световом кругу неба, чтобы изливать жизнь всему, что ты сотворил, - людям, четвероногим, птицам и всем родам пресмыкающихся на земле, где они живут, они смотрят на тебя: когда ты заходишь - они все засыпают" 5. Такова ее вера. Но это бы еще ничего. А вот что ужасно, вот где гибель для Египта и его богов: она, этот светлоликий хамелеон с дальнего востока, склоняет к своей вере того, о ком мы говорим, не называя его по имени... Она - семя того народа, который страшен для Египта: этого народа не мог осилить даже великий Рамзес-Сезострис.

  

  - Да, это потомки Иосифа, который когда-то правил Египтом, и того страшного Моше, который поразил Египет голодом, язвами и песьими мухами, - подтвердил Бокакамон. - Дело это серьезное: в нашей стране могут повториться времена проклятого фараона Хунатена, который променял истинных богов на этот "блеск солнечного диска". Что же мы должны предпринять, чтобы отвратить бедствие от страны?

  

  - Надо прибегнуть к помощи богов, - отвечала Тиа. - Спросим великую мать богов - ясноликую Сохет.

  

  - Да будет так, - торжественно проговорил Бокакамон, - я завтра же переговорю с почтенным Ири, великим жрецом богини Сохет: пусть он спросит богиню, и ответ ее я тотчас доложу твоей ясности.

  

  - О, Хунатен, Хунатен! - проговорила как бы про себя Тиа. - Да сохранят боги Египет от повторения времен Хунатена.

  

  Хунатен был одним из фараонов восемнадцатой династии египетских царей. Он представлял собою необыкновенное явление во всей истории страны фараонов. Сын знаменитого фараона Аменхотепа III, колоссальные статуи которого, известные под именем колоссов Мемнона, до сих пор стоят на развалинах Фив как бы стражами развалин великого города и дивными реликвиями, как и пирамиды, великого народа. Хунатен является чем-то загадочным в истории Египта, каким-то сфинксом-фараоном. Историки думают объяснить это тем, что он родился от матери не египтянки, которая исповедовала веру в "единого бога": это был единый "световой" бог. Мать Хунатена была не царской крови, даже не была дочерью кого-либо из родственников фараонов. По-видимому, она происходила от того народа, который вместе со своим вождем и пророком Моисеем оставил Египет при таких потрясающих событиях.

  

 &nb