Лепеллетье Эдмон - Тайна Наполеона

До утра было еще довольно времени; Анрио не погиб, его можно было спасти.

   Екатерина в свою очередь зашла в один магазин под предлогом покупки каких-то мелочей и ловко разузнала, где живет австрийский генеральный консул. Она объяснила, что ее племянница находится в услужении у жены консула. Получив нужные сведения, она присоединилась к ла Виолетту и оба направились к дому консула.

   Двери дома были плотно закрыты, во всем доме не было ни малейших признаков движения. Никого не было вокруг, с кем можно было бы заговорить. Екатерина и ее спутник в волнении обошли вокруг всего здания.

   - Ничего! Все закупорено! - произнес ла Виолетт, пожимая плечами с таким выражением, которое не предвещало ничего хорошего. Но вдруг он поднял кверху руки, достав окна первого этажа, и радостно воскликнул: - Это - окно!

   - Ты хочешь влезть в него? - с испугом спросила Екатерина.

   - Окно отлично заменяет дверь, если можно добраться до него, а я могу, - ответил ла Виолетт. Он ухватился за край полуоткрытого окна, приподнялся так, что смог заглянуть внутрь комнаты, затем снова спрыгнул на землю и, прибавив с обычным спокойствием: - В комнате никого нет, мы можем пробраться туда. Ну, смелей! - наклонился и подставил спину своей спутнице.

   - Что ты хочешь, чтобы я сделала?

   - Взбирайтесь ко мне на спину! О, не бойтесь, эта лестница самая прочная!

   И он сгибался все больше и больше, ожидая, чтобы Екатерина взобралась на его могучие плечи.

   Когда она наконец сделала это, он осторожно слегка выпрямился, так что Екатерина очутилась на высоте окна.

   - Войдите! - сказал ла Виолетт, и его голос первый раз в жизни звучал повелительно. Но тотчас же он прибавил: - Простите меня! Дело идет о жизни Анрио! Входите, я сейчас же последую за вами!

   Екатерина решительно подобрала юбки, влезла на подоконник и спрыгнула в комнату.

   Через секунду ла Виолетт стоял рядом с ней.

   - Иногда полезно быть таким высоким! - просто сказал он, как бы извиняясь за свой чрезмерно высокий рост. - Теперь не будем терять ни минуты, нагрянем к консулу! - И открыв первую же дверь, бывшую перед ними, он увлек Екатерину в мрачный и безмолвный коридор, внушавший недоверие своим спокойствием.

   Осторожно, осматриваясь в полумраке, прислушиваясь и стараясь ориентироваться, оба продвигались вперед.

   Вдруг до них донеслись голоса. Слышались приглушенные рыдания, можно было различить один мужской голос и два женских, которые о чем-то умоляли.

   - Мы пришли, - сказал ла Виолетт, - это здесь! Ах, я сто раз предпочел бы идти в атаку вслед за маршалом! - прибавил он со вздохом.

   - Войдем! - решительно сказала Екатерина. - Я узнаю голос Алисы.

   Она схватилась за ручку двери и стремительно отворила ее. Крик изумления встретил их неожиданное появление. Они очутились в парадном салоне, мебель которого была покрыта чехлами. Граф Нейпперг быстро направился к ним навстречу.

   - Кто вы? Что вам надо? - строго спросил он.

   В комнате находились две женщины, одна бледная, серьезная, с большими черными буклями, обрамлявшими ее прекрасное лицо, другая юная, грациозная, с белокурыми локонами. Екатерина посмотрела на обеих и бросилась к молодой девушке со словами:

   - Алиса! Моя дорогая Алиса! Неужели ты не узнаешь меня?

   Молодая девушка, сначала очень пораженная, воскликнула:

   - Матушка? Вы здесь? Что вы тут делаете?

   - Я пришла спасти Анрио! - с достоинством ответила Екатерина.

   - О, матушка, помогите нам, поддержите наши просьбы! Граф неумолим!

   Екатерина обернулась к Нейппергу, ошеломленному, готовому звать на помощь, недоумевающему, каким образом они проникли в его дом, и спросила:

   - Вы не узнаете меня, граф Нейпперг?

   - Нет, и я недоумеваю, кто мог позволить вам войти сюда без доклада...

   - Я - Екатерина Лефевр!

   - Как, жена маршала Лефевра здесь! Боже мой, неужели город взят? - в ужасе воскликнул граф.

   - Нет еще! Я опередила моего мужа, вот и все, и сделала это для того, чтобы спасти Анрио, моего приемного сына - понимаете, граф? Моего приемного сына - от ожидающей его смерти.

   - Я ничем не могу помочь, - ответил Нейпперг в смущении. - Майор Анрио пробрался сюда, в осажденный город, переодетый, прикрывшись моим именем и моим флагом. Я знаю, какие узы связывают его с Алисой. Поверьте, что, если бы я мог, я ходатайствовал бы за него перед губернатором. Но мое ходатайство только ускорило бы казнь: явилось бы подозрение, что Австрия заинтересована в спасении офицера, в котором есть основания предполагать шпиона.

   - Значит, вы не надеетесь, что можете повлиять на прусские власти? - сказала Екатерина.

   - Нет, не думаю, не могу! Анрио подвергнется всей тяжести военных законов. Я очень сожалею, и если бы я мог...

   - Вы можете! - повелительно сказала Екатерина. Нейпперг сделал нетерпеливое движение.

   - Попросите этих дам оставить нас на минуту одних! - сказала Екатерина.

   - Зачем? У меня нет тайн. Обе они просили меня за Анрио. Графиня Нейпперг, тронутая слезами Алисы, упрашивала меня сделать последнюю попытку, но я должен был отказать.

   - Вы спасете Анрио! - повторила Екатерина. - Выслушайте меня! Я буду говорить в присутствии Алисы, но смотрите, чтобы потом вам не пришлось раскаяться в том, что вы вынудили меня открыть серьезную, очень серьезную тайну!

   - Графиня, Алиса, оставьте нас! - сказал граф, пораженный тоном Екатерины.

   Обе женщины вышли. Алиса, поддерживаемая графиней, едва держалась на ногах, близкая к обмороку. Графиня старалась утешить ее, поддерживая в ней надежду.

   - Жена маршала Лефевра не пришла бы сюда без надежды спасти Анрио от казни, - сказала она. - Граф Нейпперг многим обязан ей; да и я сама слишком признательна Екатерине Лефевр, которая когда-то служила у моего отца, маркиза де Лавелина, и всеми средствами поддержу ее усилия.

   Алиса немного ободрилась и вытерла слезы.

   Между тем Екатерина и граф продолжили разговор. Ла Виолетт удалился по знаку Екатерины.

   - Я буду за дверью, и если только понадоблюсь вам, - сказал он перед уходом, причем выпрямился и смерил взглядом графа, как бы говоря: "Если этот австрийский окурок только пикнет, я спрячу его к себе в карман!"

   - Ну, теперь мы одни, говорите! - сказал Нейпперг, указывая Екатерине на кресло.

   Она села и взволнованно произнесла:

   - Давно мы не виделись с вами, граф! Сколько воды утекло со взятия Жемапа!

   - Я очень радуюсь переменам, которые совершились, в особенности для вас, - вежливо ответил граф, - я покинул вас маркитанткой, женой сержанта.

   - Поручика, исполняющего должность капитана, граф!

   - Поручик быстро пошел вперед; теперь он маршал Франции, один из самых славных вождей первой армии в мире, друг Наполеона. Я от души поздравляю вас и прошу передать маршалу мой искренний привет, когда вы вернетесь в свой лагерь.

   - Если я вызываю эти старые воспоминания, граф, то совсем не для хвастовства и не для сравнения тогдашней маркитантки с теперешней женой маршала, командующего осадой Данцига. Граф, в том самом замке, где мы виделись с вами в последний раз, вам удалось вырвать у негодяя, хотевшего принудить к ужасному браку молодую, достойную любви женщину, его жертву, Бланш де Лавелин.

   - Теперь графиню Нейпперг.

   - О, я отлично узнала ее, но волнение и беспокойство за ужасную участь Анрио помешали мне снова выразить ей мою благодарность за то, что она когда-то сделала для меня... Ведь это именно она устроила мою судьбу, купила для меня прачечную Лоближуа и этим дала мне возможность выйти замуж за Лефевра! Теперь я жена маршала Лефевра только благодаря вашей прекрасной и достойной супруге, граф! О, я не неблагодарна и только жду случая выразить вам обоим мою признательность! Но, к несчастью, теперь опять мне приходится просить.

   Граф вежливо склонил голову, по-видимому ожидая объяснения, которое обещала ему Екатерина.

   Между тем она медлила, но, сделав над собою усилие, сказала:

   - Когда вы спасли меня от расстрела вместе с храбрым ла Виолеттом, который только что был здесь и не узнал вас, - помните? В той самой капелле, где готов был совершиться брак Бланш Лавелин... когда барон Левендаль уже собирался увезти в Брюссель или Кобленц ту, кого маркиз отдавал ему в жены, - знаете ли, какая причина заставила меня выйти за аванпосты и проникнуть в австрийский лагерь?

   Граф сделал неопределенное движение и сказал:

   - Я смутно припоминаю.

   - Я вам напомню. Утром десятого августа тысяча семьсот девяносто второго года в своей маленькой комнатке скромной прачки я приняла на себя священное обязательство по отношению к Бланш де Лавелин. Неужели вы забыли это?

   - О, нет, - с глубокой грустью ответил граф, - но я не хочу думать об этом далеком прошлом. Вы, госпожа Лефевр, должны были разыскать в Версале моего ребенка и доставить его к его матери, теперешней моей жене, в Джемапп. Ах, вы прикасаетесь к плохо зажившей ране. Продолжайте, пожалуйста! Впрочем, нет, лучше говорите о настоящем. Мне нет надобности вызывать это прошлое. Вы с большой опасностью и риском проникли в этот город с похвальной целью спасти интересующего вас французского офицера, конечно потому, что ему покровительствует ваш муж, и потому, что он - жених Алисы, которую вы воспитали. Говорите о майоре Анрио и дайте мне забыть о нашем несчастном ребенке, которого мы с женой не перестаем оплакивать.

   - Говорить об Анрио значит говорить о вашем прошлом! - сказала Екатерина с ударением, заставившим Нейпперга содрогнуться. - Как вы думаете, граф, что случилось с ребенком, который находился в Версале на попечении тетушки Гош и которого я должна была привезти к вам в Джемапп?

   - Увы, этот ребенок умер! Мне сказали об этом маркиз де Лавелин и один преданный слуга барона Левендаля. Ребенок был погребен под развалинами замка, разрушенного бомбардировкой и взрывами.

   - Ребенок был спасен из-под этих развалин!

   - Что вы говорите? Это невозможно! Но скажите, на чем основывается это предположение, к сожалению, слишком невероятное?

   - Ребенок остался в живых, вырос и в настоящее время это сильный, храбрый, красивый молодой человек, достойный любви.

   Нейпперг, охваченный непреодолимым волнением, смертельно бледный, пробормотал:

   - Я боюсь угадать...

   - Вы начинаете понимать. Ваш ребенок, граф, был воспитан Лефевром и мной и стал прекрасным французским офицером. Граф Нейпперг, неужели вы допустите, чтобы пруссаки расстреляли вашего сына?

   Нейпперг, пораженный, упал в кресло, закрывая лицо руками и бормоча:

   - О, это ужасно! Это дитя, так долго оплакиваемое, оставшееся в живых, спасенное каким-то чудом, предано мной же самим ужасному военному суду!

   - Надо спасти его!

   - О да, я спасу его. Но как? Как найти средство? - оживился Нейпперг.

   - Подумаем вместе. Но надо спешить! На какое время назначена казнь?

   - Завтра на восходе солнца.

   - Предложите губернатору обмен. Лефевр отдаст за Анрио все, что от него потребуют - десять, двадцать, тридцать офицеров... пятьдесят солдат, если нужно! У нас много пленных! - с гордостью прибавила Екатерина.

   - Все равно откажут!

   - Но что же делать?

   - Я придумал! - сказал вдруг Нейпперг. - Я сейчас же пойду к губернатору и потребую выдачи мне Анрио как австрийского подданного. Под защитой австрийского флага он будет неприкосновенен. Я буду держать его здесь, в плену, пока его новая национальность не будет оформлена.

   - Как же вы можете считать Анрио австрийским подданным?

   - Разве он не мой сын? Он должен принадлежать к национальности своего отца, это общее правило. Но вам необходимо немедленно удалиться, иначе я не отвечаю за вашу безопасность!

   Екатерина не ответила ни слова, не решаясь высказать возражение, которое остановило бы графа в его намерении. Она не могла больше оставаться в городе - это могло повредить, быть может, Анрио.

   - Ступайте, - сказала она решительно, - и да поможет вам Бог вернуть нам Анрио.

   Снабженная пропуском от австрийского консульства, Екатерина вышла из города вместе с верным ла Виолеттом, не возбуждая никаких подозрений. Она вернулась в лагерь, удрученная мыслью о том, что Анрио станет австрийским солдатом.

   - Согласится ли он на это? - спросила она, рассказывая мужу все, что произошло при свидании с Нейппергом.

   Лефевр задумался на минуту, затем порывисто воскликнул:

   - Ну, что ж! Тем хуже! Пусть инженеры делают, что хотят, пусть жалуются императору, если им угодно, а я скомандую приступ! - И он вышел из палатки, сказав Екатерине: - Успокойся, нашего Анрио не расстреляют! У меня есть Удино со своими солдатами, я пойду во главе их и, клянусь всем святым, сегодня же вечером я возьму Данциг!

  

  

  

   В то время как Лефевр готовился к штурму, граф Нейпперг спешил во дворец, где помещалась главная квартира маршала Калькрейта. Он по секрету объяснил маршалу тайную связь, существующую между ним и майором Анрио, выросшим в рядах французской армии, но оставшимся по рождению подданным австрийского императора, и потребовал, чтобы пленник тотчас же был выдан ему.

   Россия и Пруссия тщательно поддерживали хорошие отношения с Австрией; хотя последняя и устранилась от коалиции, однако могла во всякий момент снова поднять оружие против Наполеона. Присутствие графа Нейпперга в Данциге имело важное дипломатическое значение. Его вмешательство могло спасти город от ужасов штурма, а дворец австрийского генерального консульства являлся нейтральной почвой, на которой должна была обсуждаться и подписываться капитуляция в случае, если бы французы взяли последние укрепления. Поэтому Калькрейт уступил доводам Нейпперга и отдал распоряжение о том, чтобы французский пленник был отведен под конвоем в австрийское консульство, где он и должен был находиться в полном распоряжении властей, которые тем временем должны были обсудить заявление консула.

   Встреча Анрио с Алисой была радостна и трогательна: оба, забыв об испытанных опасностях, предались радужным планам о будущем, надеждам на счастье. Они уже чувствовали себя вне всякой опасности и надеялись на то, что по окончании осады они женятся с разрешения маршала Лефевра и все, перенесенное в Данциге, будет представляться им в воспоминаниях только дурным сном.

   Граф Нейпперг, предоставив Анрио и Алисе некоторое время для радостных излияний, прислал затем просить Анрио зайти до ужина к нему в кабинет. Анрио отправился на этот зов в самом благодушном настроении, уверенный, что дело идет о том, чтобы дать ему пропуск и проводить его до французского лагеря.

   Нейпперг серьезно принялся расспрашивать молодого человека о его происхождении и о подробностях его детства. Анрио откровенно и просто рассказал ему о своих первых годах, проведенных в лагере. Это было настоящее дитя бивуаков. Он смутно помнил Версаль, где играл около лавочки зеленщицы Гош; его жизнь начиналась только среди отрядов добровольцев, Самбр-э-Мёз, где он стал сыном полка.

   Анрио с глубоким волнением рассказывал о первых впечатлениях своей жизни в качестве воспитанника бригады, припоминал свою юность, когда он просыпался от звуков барабана, воспитывался и закалялся среди утомительных переходов, атак и блестящих побед.

   Нейпперг осторожно спросил его о родителях. На это Анрио ответил, что никогда не знал их, что всю его семью составляли маршал Лефевр и его жена.

   Тогда консул сказал голосом, прерываемым волнением:

   - Но ваши настоящие родители существуют, мой молодой друг, и вы, может быть, очень скоро и очень близко увидите их.

   Анрио сделал движение, выражавшее удивление, но вместе с тем и равнодушие.

   - Извините меня, - твердо сказал он, - но как же мое сердце может рваться к родителям, которые покинули меня и никогда не заботились обо мне в детстве, которых я никогда не стремился увидеть и которые никогда не осведомлялись обо мне? Какие чувства любви и нежности могу я чувствовать к тем, кто никогда не обнаруживал их ко мне?

   - Нельзя так обвинять. Обстоятельства - быть может, более сильные, чем какая бы то ни было воля, - помешали вашим родителям заняться вами, дать вам узнать себя. Они считали вас умершим, и их сердца долго страдали от этой потери. Теперь их слезы будут осушены, радость зажжется в их глазах, которые так долго были затуманены горем. Анрио, разве вы не хотите обнять свою мать?

   Молодой человек находился в крайнем волнении. Имя матери, которое до сих пор он только из благодарности давал доброй жене Лефевра, он мог теперь дать той, которая носила его под сердцем?! Теперь он мог назвать своих родителей, перестав быть детищем случая, подобранным из милосердия, выращенным, воспитанным, ставшим человеком благодаря доброте солдата и маркитантки? В присутствии женщины, которая называла себя его матерью, он не мог оставаться равнодушным, каким был до сих пор в разговоре с консулом; его душа размягчалась от нового, неизвестного до сих пор, теплого чувства любви и благоговения, и он с невольной дрожью в голосе спросил:

   - Когда же я увижу мою мать?

   - Сейчас! - ответил обрадованный консул и, распахнув дверь в салон, где сидели Алиса и графиня, сказал жене: - Бланш, моя дорогая Бланш, обними своего сына!

   Он быстро рассказал ей то, что сообщила ему Екатерина Лефевр. Графиня бросилась к молодому человеку и прижала его к своей груди.

   После первых минут восторга и умиления Анрио спросил с внезапным смущением, обращаясь к Нейппергу, который ждал, взволнованный, с глазами, полными слез:

   - Значит... вы - мой отец?

   Вместо ответа Нейпперг раскрыл свои объятия. Анрио колебался одно мгновение, но затем, победив смущение, к которому примешивалось инстинктивное недоверие, обнял отца.

   - Наконец наш сын спасен! - сказала графиня. - Дорогая Алиса, я надеюсь, что теперь не встретится никаких препятствий к союзу, которого вы так желаете. Граф и я не помешаем вашим планам!

   Алиса с благодарностью взглянула на графиню и, чтобы скрыть свое смущение, бросилась к ней на шею со словами:

   - О, как вы добры!

   Нейпперг обратился к Анрио:

   - Мы оставим на минутку графиню и Алису; нам необходимо вместе отправиться к губернатору. Я хочу, мой дорогой сын, представить тебя официально маршалу Калькрейту и выяснить твое положение.

   - Я к вашим услугам, - с поклоном ответил Анрио.

   - Ты все еще в австрийском мундире, в котором так неосторожно пробрался в город. Это очень хорошо, так как с этих пор ты будешь иметь право носить его. Я позволяю себе прибавить к нему шнуры: это мундир капитана, а во французской армии ты командовал эскадроном. Я беру на себя сохранение за тобой твоего чина; император Австрии, мой августейший государь, без всякого сомнения утвердит мое решение, когда узнает, какие узы связывают нас. Пойдем, Анрио, маршал Калькрейт ждет твоего визита!

   Анрио, смертельно бледный, не двигался с места. Стиснув руки, с глазами, загоревшимися гневом, он ответил:

   - Что вы говорите? Я не понял вас. Сегодня я - тот же, кем был вчера, кем был несколько минут назад, а именно - французским офицером, всецело преданным Франции и императору Наполеону. И если я на несколько часов позволил надеть себе этот костюм, то теперь я срываю его с себя и снова делаюсь гусарским майором и ничем больше!

   С этими словами Анрио быстро расстегнул белый мундир, под которым оказалась куртка французского гусара.

   - Анрио, это безумие! - воскликнул Нейпперг. - Ты мой сын, следовательно, австрийский подданный. Я предлагаю тебе сохранить твой чин в армии моего государя. Ты быстро станешь возвышаться, твоя карьера обеспечена. Я предлагаю тебе очень выгодную комбинацию.

   - Вы предлагаете мне совершить подлость!

   - Анрио, думай о своих выражениях! Ты говоришь с отцом!

   Графиня приблизилась, пораженная этим спором.

   - Мой сын! Граф! Успокойтесь! - сказала она, становясь между ними. - Я понимаю негодование Анрио: оно естественно для солдата, проникнутого чувством чести. С юных лет он служил Франции и не может в один час переменить знамя. Дайте ему подумать! Ваш авторитет и насилие не могут и не должны заставлять его нарушать солдатскую верность.

   - Спасибо, матушка, за ваше доброе вмешательство, - сказал Анрио, - вы не захотите назвать своим сыном изменника и ренегата!

   - Анрио, дитя мое, не произноси этих ужасных слов!

   - Я француз и останусь французом, - твердо сказал молодой гусар.

   - Несчастный! Это смертный приговор для тебя! - произнес подавленный Нейпперг.

   - Я предпочитаю умереть, чем изменить своему знамени!

   - Я не требую от тебя измены, - сказал граф, - ты вошел в этот город в мундире офицера нейтральной державы, и я прошу сохранить этот нейтралитет. Ты мой сын, твое происхождение дает тебе право на защиту австрийской национальности. Будь благоразумен! Позволь мне действовать за тебя! Послушайся своей матери и меня. Ведь мы твои родители!

   - У меня нет другой матери, кроме Франции, и моя семья - мой полк! - воскликнул Анрио в каком-то экстазе. - Я совершил преступление, я вошел в этот город как шпион, и потому прошу, чтобы меня расстреляли как шпиона! По крайней мере тогда мои товарищи, которые не могут понять мое присутствие здесь, будут знать, что нашли меня в неприятельских рядах, переодетым, в качестве шпиона, а не дезертира!

   В этот момент со стороны укреплений донеслись глухие удары. Дом весь затрясся от близких артиллерийских залпов. Крики, стоны, дикие вопли перепуганной толпы сопровождали гул пушек и треск ружейных залпов. Затем наступило молчание. Слышно было, как беспорядочная толпа бежала по улице под окнами консульства. Залпы совершенно прекратились. Вдали послышался торжественный барабанный бой. Затем снова наступила тишина.

   - Что происходит на укреплениях? - спросила в волнении графиня.

   - Попытка штурма со стороны французов, которая, без сомнения, отбита, - холодно ответил Нейпперг. - Подумай, Анрио, если ты откажешься вступить в австрийскую армию, тебя сочтут опасным гостем, с которого сорвана маска, и с тобою поступят по всей строгости законов осадного положения. Подумай, пока еще не поздно!

   - Я подумал, - гордо ответил Анрио, - и вот мой ответ! - Он бросился к окну, широко распахнул его и крикнул так громко, что испугал жителей Данцига, беспорядочной толпой бежавших по улицам: - Да здравствует император Наполеон!

   - Ах, несчастный! Теперь ничто не может спасти его! - сказал Нейпперг, сжимая жену в объятиях и стараясь утешить ее.

   Но на этот более чем соблазнительный возглас знакомый голос ответил снаружи:

   - Да здравствует император! Это мы, майор, мы пришли вовремя, черт возьми! Вперед, друзья! Майор здесь! Идите сюда, я знаю дорогу! - И гигантский силуэт ла Виолетта с великолепным трехцветным султаном и тростью показался в окне с мохнатыми шапками семи или восьми гренадеров Удино. Ла Виолетт влез в окно со словами: - Это моя обычная дорога!

   Гренадеры, помогая друг другу, последовали за ним.

   В ту же минуту Анрио был окружен этими усатыми и бородатыми молодцами, которые прицелились в Нейпперга, снова ставшего спокойным и бесстрастным.

   - Ружья долой! - скомандовал ла Виолетт, протягивая свою тросточку. - Уважение к побежденным! Данциг сдался, мы не имеем права коснуться ни одного волоса его защитников - таков приказ маршала! О, майор, вы произвели чудеса! - прибавил ла Виолетт, отдавая Анрио честь. - Вы заставили нас идти на приступ двумя днями раньше, чем хотели собаки-инженеры. Теперь конец: маршал Калькрейт капитулировал, и город наш! Да здравствует император!

   Действительно, Данциг был сдан.

   Ожидаемые подкрепления пришли: маршал Мортье, Удино со своими гренадерами, маршал Ланн с пехотой из резерва - все присоединили свои силы к осаждавшей армии. Русские пытались произвести атаку с целью прогнать французов с песчаной равнины, по которой они с каждым днем подходили все ближе и ближе и все больше грозили городу. Если бы им удалось вытеснить Лефевра и отодвинуть назад передние линии осаждавших, защита города была бы непреодолима. Но Удино со своими гренадерами отбил русских и вынудил их запереться в форте Вейксельмюнде, откуда они не могли больше помогать пруссакам.

   Во время этой редкой борьбы, в которой лично участвовали три маршала Франции, русское ядро пролетело между Удино и Данном и едва не убило их обоих. Под Удино была убита лошадь, а у Ланна, для которого еще не наступил роковой момент, весь мундир был забрызган кровью и грязью.

   Среди сражения произошло неожиданное событие: Англия прислала свои корветы на помощь Данцигу. Главной целью их было доставить в город съестные и военные припасы. Один из этих корветов, "Неустрашимый", хотел, пользуясь северным ветром, подняться вверх по Висле. Но встреченный сильным артиллерийским огнем он не мог двинуться вперед и выбросился на мель, где и был захвачен в плен гренадерами со всем своим экипажем.

   Маршал Лефевр, будучи ободрен успехами и видя, что его силы увеличены подкреплениями Мортье и Ланна, решил сделать решительную попытку.

   Он радостно встретил вернувшуюся из города жену, так как ее похождения внушали ему немало беспокойства. Новости, принесенные ею относительно Анрио, не особенно понравились ему. Он с недоверием относился к прусской верности и сказал Екатерине, что сделал все приготовления к немедленному штурму.

   21 мая в шесть часов вечера по приказанию Лефевра четыре колонны, каждая в четыре тысячи человек, были введены в ров, которым французы завладели еще накануне. Эти отборные отряды, очутившись у подошвы вала, получили приказ молча ожидать сигнала, чтобы броситься на приступ.

   Вал был сильно защищен палисадами, крепко врытыми в землю и сопротивлявшимися даже ядрам, которые их ломали, но не могли пробить. Кроме того, на вершине вала были подвешены на веревках три громадных бревна, грозя раздавить осаждающих по первому желанию осажденных.

   Среди осаждавших тихо производились поиски смельчака, который мог бы пробраться осмотреть эти бревна и найти средство сделать их безопасными.

   - Здесь! - сказал чей-то голос. - Я пойду, если угодно! - С этими словами ла Виолетт приблизился к Ларибуазьеру, который командовал саперами, и скромно прибавил: - Генерал, здесь, наверное, есть гораздо более храбрые люди, чем я, которые обделали бы это дело... Но я предлагаю свои услуги только потому, что я могу без лестницы добраться до высоты этих веревок, и у пруссаков не возникнут подозрения.

   И ла Виолетт выпрямился перед Ларибуазьером, как бы желая подтвердить ему истинность своего замечания и преимущества своего роста.

   Генерал в волнении сжал руку тамбурмажора и сказал:

   - Иди, молодец, в твоих руках находится спасение тысяч людей!

   Все увидели, как ла Виолетт, взяв у одного сапера топор, согнулся, прижался к стене, ползком вскарабкался на поросший травой склон и приблизился к бревнам; затем, очутившись под канатами, он выпрямился во весь рост и изо всех сил стал рубить подпорки бревен, и те вскоре очутились в пустом рве, никого не ранив.

   При этом падении Лефевр скомандовал, размахивая саблей: "Гренадеры вперед! Данциг наш!" - и первый бросился на вал.

   Люди хлынули за ним как бурный поток или водопад, неудержимо, яростно, карабкаясь, цепляясь за стены, опрокидываясь и катясь, с воплями и криками, но без ружейных выстрелов. Знаменитая брешь, которую Лефевр напрасно требовал от инженеров, на этот раз была пробита гренадерами Удино и стрелками Ланна. Достигнув хребта, они дали ружейный залп; из города ответили им пушки, но ничто уже не могло удержать победоносных французов.

   Тогда маршал Калькрейт пришел в отчаяние и, сознавая бесполезность дальнейшего сопротивления, выразил полковнику Лакосту желание капитулировать.

   Было восемь часов вечера. Артиллерийский огонь сейчас же смолк и было немедленно послано за маршалом Лефевром, чтобы приступить к обсуждению условий сдачи. Маршал предложил сложить оружие, что же касается самих условий капитуляции Данцига, то он решил известить Наполеона о победе и обождать от него инструкций.

   Во время этих переговоров ла Виолетт, обещавший Екатерине доставить Анрио обратно здравым и невредимым, бросился с несколькими товарищами в город и достиг австрийского консульства в тот момент, когда молодой офицер, предпочитая лучше умереть, чем отказаться от своей присяги, крикнул: "Да здравствует император!" Анрио надеялся, что эти крики привлекут взбешенных неприятелей, но на самом деле они помогли тамбурмажору и гренадерам сориентироваться и вовремя прибежать к нему на помощь.

  

  

  

   Известие о взятии Данцига сильно порадовало Наполеона. Он решил сейчас же отправиться туда, чтобы на месте изучить боевую и защитную способность крепости. Поэтому, оставив свою главную квартиру в Финкенштейне, он отправился в данцигский лагерь.

   Поздравив маршала Лефевра с отвагой войск и наговорив любезностей генералу Шасслу за его инженерные работы, император вернулся к себе, чтобы перечитать условия капитуляции и приготовить приказ о торжественном входе войск в побежденный город. Вскоре Рапп доложил ему, что жена маршала Лефевра просит быть допущенной к частной аудиенции у его величества.

   - Что за черт! Да как она попала сюда? - с удивлением воскликнул Наполеон. - Говорят, что она очень привязана к мужу; это очень похвально, но недостаточно, чтобы следить за ним даже в военном лагере. Место жен наших маршалов при дворе, около императрицы, а место мужей - в траншеях и среди их войск. - Император остановился, улыбнулся и сказал: - Правда и то, что если бы я послушал Жозефину, то и она прибежала бы сюда. Как видно из ее последнего письма, Жозефине смертельно хочется познакомиться с Польшей. Гм... Полячки, вероятно, привлекают ее гораздо больше, чем снега этой проклятой страны! Может быть, Жозефина посылает мадам Лефевр для того, чтобы следить за мной? Ну, это мы посмотрим! Я старый воробей, которого на мякине не проведешь. Рапп, попросите войти ее высокопревосходительство!

   Екатерина чувствовала себя не очень-то ловко в присутствии императора. У него была крайне неприятная манера смотреть на людей: его взгляд, словно бурав, впивался в глубину души, а с женщинами он и вообще-то не отличался особой любезностью.

   Екатерине приходилось неоднократно слышать не особенно любезную отповедь, которой император отвечал на заискивания, авансы и чересчур бесцеремонные предложения своих услуг со стороны придворных дам, страстно жаждавших привлечь к себе взоры повелителя и мстивших ему потом, подобно де Ремюза, в своих воспоминаниях за отказ императора снизойти к их желаниям.

   Такого рода неприятностей Екатерине не приходилось бояться, но она ждала, что император выскажет ей недовольство за ее появление в лагере, особенно потому, что неминуемо придет в дурное расположение духа под влиянием печальной новости, которую она должна была принести ему.

   Но она знала, как ему ответить! Ведь она не привыкла, как любила зачастую повторять, лезть за словом в карман. Кроме того, этого окруженного ореолом славы императора она знавала ничтожным офицериком, и воспоминания о скромной гостинице "Мец", куда она носила ему белье, постиранное в кредит, придавали ей храбрости и помогали сохранить прирожденный апломб.

   Постаравшись вспомнить как следует уроки Деспрео и приветствовать императора рядом положенных и прекрасно выполненных придворных реверансов, Екатерина осталась стоять, смотря на императора и дожидаясь, пока он не обратится к ней с вопросом.

   Наполеон был в хорошем расположении духа. Он был очень доволен взятием Данцига и не мог дурно принять жену героя-Лефевра, как ни был удивлен этим ее неожиданным путешествием через всю Европу.

   Екатерина, ободренная тоном императора, поспешившего предложить ей стул, осторожно начала свой рассказ. Она сообщила о беспокойстве императрицы. Вечно воображая себе разные опасности, которым подвергался император в этой далекой кампании, ее величество захотела получить достоверные сведения о здоровье супруга, находящегося в армии. Затем Екатерина перешла к первому пункту своей миссии: слегка глуховатым голосом она сообщила скорбную новость о безвременной кончине Карла-Наполеона, сына Гортензии.

   Император отрывисто и резко всхлипнул. Он любил этого ребенка, искренне привязался к нему. Этот безжалостный завоеватель, этот истребитель наций, этот покоритель континентов обожал детей.

   Сколько раз видели его играющим с маленьким Карлом-Наполеоном! Он приказывал приносить его во время обеда и сажал на скатерть среди блюд, оставляя барахтаться между серебряными колпаками, плато и подставками, смеясь, когда малютка ступал ножкой в один из соусников. Его приводили в кабинет к императору, и он бросал диктовать план сражения или распоряжения по гражданскому управлению, чтобы встать на четвереньки и возить на своей спине ребенка. Тогда он становился "дядей Бибиш", как на своем детском жаргоне маленький Карл Наполеон называл грозного завоевателя.

   Наполеон собирался усыновить сына Гортензии. Разумеется, для него не оставалась тайной ходившая на этот счет сплетня. Он знал, что пасквилянты распространяли слух, будто он выдал замуж за своего брата Людовика хорошенькую свояченицу тогда, когда она уже была беременна от него, газета "Монитер" сообщила, что "мадам Луи Бонапарт благополучно разрешилась от бремени мальчиком 18 вандемьера", словно дело шло о наследнике империи. Это официальное сообщение в свое время вызвало большие толки и пересуды.

   Но Наполеон был не такой человек, чтобы задуматься перед выполнением намеченного проекта только из-за боязни сплетен и скандальных предложений. Он предусматривал возможность передать свою корону сыну Гортензии, да и в глубине души был даже рад, что его называли отцом. Ведь в этом случае армия и народ охотнее согласились бы с передачей власти ребенку Гортензии, если бы предполагали, что в жилах этого ребенка течет кровь Наполеона. Да, это усыновление наконец положило бы предел бесконечным раздорам семейства Богарнэ с семьей Наполеона, и таким образом его династические заботы могли бы считаться оконченными.

   Но смерть этого ребенка разрушала все проекты, низвергала родословное дерево, которое Бонапарт старался взрастить.

   Несколько минут Наполеон просидел безмолвно и не шевелясь, словно пораженный молнией сфинкс. Екатерина с удивлением созерцала эту немую скорбь, в которой сердце человека, привязавшегося к ребенку, страдало так же, как и мозг политика, видящего, как рушится часть его создания.

   Наконец Наполеон поднял голову и, сделав над собой усилие и поборов внутреннее волнение, как привык это делать на полях сражения, спросил:

   - Ну, а еще какую новость принесли вы мне?

   - Ваше величество, - ответила Екатерина, - в жизни радость и горе так же идут рука об руку, как и рождение и смерть. Я являюсь к вам вестницей не одной только печали; я должна сообщить вам о рождении ребенка, который хотя и не сможет вполне утешить вас в понесенной потере, но, без сомнения, смягчит остроту вашего горя. Одна из придворных дам, состоявшая при ее высочестве принцессе Каролине, только что стала матерью.

   - У Элеоноры родился ребенок? Может быть, даже сын? - быстро спросил Наполеон.

   - Да, ваше величество, сын, нареченный именем Леон.

   Наполеон бросился к Екатерине и, схватив ее за обе руки, спросил с дрожью в голосе, крайне редкой у этого особенного человека, великолепно умевшего владеть собой.

   - Вы уверены в том, что вы сейчас объявили мне?

   - Разумеется да, ваше величество. Я сама видела ребенка, он похож на вас! - напрямик отрезала Екатерина.

   Император пристально, но без раздражения смотрел на нее.

   - Вас недаром зовут мадам Сан-Жень! - сказал он, протягивая руку, чтобы схватить Екатерину за ухо, как это у него было в привычке по отношению к гренадерам, дворцовым офицерам и даже маршалам. Затем он отвернулся и лихорадочно забегал из угла в угол. Екатерина слышала, как он бурчал: - У меня сын?! Ведь это мой ребенок! Да, да в этом не может быть сомнений! Да, это указующий перст судьбы... Ну, вот весь этот дурацкий слух, который распустили господа Богарнэ во главе с Жозефиной, да и мои сестры тоже, слух о том, будто от меня не может родиться ребенок, будто ради династических целей я должен пользоваться чужими ребятами, - все оказалось вздором! Понятно, для чего всем это было нужно. Но дудки! Я все-таки положил начало роду. И Корвизар просто болван, как и все доктора вообще. Природа ответила на мой вызов, теперь и будущее принадлежит мне! Да, дело моих рук не умрет вместе со мной. Ах, если б вы знали, - обратился он прямо к Екатерине, - какую хорошую весть принесли вы мне! Нет, вы с мужем положительно такие счастливчики, которым в данное время все решительно должно удаваться. Слушайте-ка! Как только ваш супруг совершит торжественный въезд во взятый им для меня город, так вы оба, надеюсь, будете мною довольны! - И со свойственной ему резкостью отпуская Екатерину, он заметил ей, улыбаясь: - Вы владеете тайной Наполеона, так постарайтесь сохранить ее, по крайней мере!

   - Ваше величество, я владею также тайной императрицы Жозефины и должна сообщить ее вам! - ответила Екатерина, останавливаясь и показывая твердое намерение не уходить, несмотря на желание императора выпроводить ее.

   - У Жозефины имеется тайна? И она поручила вам передать ее мне? Ну, в чем же тут дело? Готов держать пари, что эта тайна касается какого-нибудь нового долга, счетов, предъявленных поставщиком? У Жозефины это - старая песня... А она ведь знает, как я не люблю этого мотовства, этого безумия. О, на деньги, которыми она бросается на пустяки, я мог бы каждый год снаряжать по судну, набирать по дивизиону, прорыть Бордосский канал, проложить дорогу на Майнц. Ну, да что же делать! Раз вы являетесь послом этой сумасшедшей, так скажите мне, сколько ей надо. Ну, живее, сколько?

   - Ваше величество, тут вовсе не в деньгах...

   - А в чем же тогда?

   - Императрица, которая так добра и так нежно любит вас, ваше величество, извещена о рождении ребенка.

   - А! Так императрица знает...

   - Ей все рассказали. При дворе вашего величества достаточно завистливых и злых людей.

   - Понимаю! Мои дорогие сестры очень восстановлены против императрицы. Элиза и Каролина воодушевлены такими чувствами, которые сильно огорчают меня. Ах, Боже мой! Обе мои семьи приносят мне больше неприятностей, чем все европейские короли, вместе взятые! - сказал Наполеон с глубоким вздохом, показывавшим, как он устал от этих домашних разговоров, от всех интриг этих завистливых женщин, досадливых пчел, вылетевших из-под его императорской мантии. - Ну, а что сказала на это императрица? - продолжал он после короткого молчания. - Мне очень интересно знать, как она отнеслась к рождению этого ребенка.

   - Императрица хотела бы, чтобы вы, ваше величество, разрешили ей взять ребенка к себе воспитать... и даже усыновить, если вы согласитесь на это.

   С обычным умением быстро ориентироваться и проницательностью Наполеон сразу понял, к чему клонилось это предложение: хотели воспользоваться тем душевным расстройством и смятением, в который должна была погрузить его весть о неожиданной смерти сына Гортензии.

   - Вижу, вижу, куда это клонится! - пробормотал он. - Ребенок, усыновленный Жозефиной, станет новым и мощным связующим звеном для меня. Мюраты, Жозеф, Людовик, словом, все, кто мечтает стать моим наследником, увидят, что их надежды рухнули, а семья Богарнэ восторжествует. Да, это было бы возможным! Усыновление этого ребенка могло бы избавить меня от забот о престолонаследии. Но что скажут государи Европы? Признают ли они право незаконнорожденного? Да и раз я могу иметь ребенка, раз возможен прямой наследник моего царствования, то не лучше ли будет, если этот ребенок... Если Наполеон второй будет рожден... от принцессы какого-либо царствующего рода?

   Он остановился, испугавшись, не слишком ли много сказал, и его подозрительный взгляд снова впился в Екатерину. А она ответила с глубоким реверансом:

   - Ваше величество, моя миссия кончена. Я позволю себе пожелать вам всего хорошего и передам императрице, что воля ее державного супруга будет сообщена ей. Теперь я возвращаюсь во Францию счастливой, что застала вас, ваше величество, в добром здравии и победоносным, как всегда!