Главная » Книги

Лепеллетье Эдмон - Тайна Наполеона, Страница 3

Лепеллетье Эдмон - Тайна Наполеона


1 2 3 4 5 6

ем не нарушалась с обеих сторон, и предупредил, что всякое насилие как со стороны побежденных, так и победителей будет жестоко наказываться.
   Особенно благосклонно император принял бургомистра Берлина князя Гацфельда. Он спросил, не желает ли князь оставить за собой свое место, причем обещал ему почтительное обращение со стороны французов. Наполеон заявил, что ничего не изменит в учреждениях Пруссии, если администрация согласится признать его авторитет. Он предложил Гацфельду управлять городом на таких же основаниях, как и раньше, при одном лишь условии, чтобы он не предпринимал ничего враждебного против французов.
   Князь Гацфельд принял это условие. Он горячо поблагодарил императора за его доброту и, положив одну руку на Библию, поднял другую и поклялся, что никогда не причинит вреда французской армии, будет верно служить императору и ничего не сообщит генералам прусского короля, если узнает что-нибудь о планах и действиях французского войска.
   Простившись с князем Гацфельдом, Наполеон только что собирался сесть за работу со своими секретарями, как вошел Дюрок и доложил ему, что маршал Лефевр желает говорить с ним.
   - Пусть войдет, - живо воскликнул император. - Разве Лефевр нуждается в специальной аудиенции? У меня существуют доклады для королей, а маршалу Лефевру вход всегда открыт.
   - Он не один, ваше величество, - возразил Дюрок, - с ним пришел младший лейтенант, и маршал не знал, захотите ли вы его принять.
   - Это, может быть, его сын? - спросил Наполеон.
   Дюрок отрицательно покачал головой.
   - Нет, ваше величество, у маршала Лефевра нет сына в армии.
   - Но ведь, насколько я знаю, у него был какой-то ребенок; мне как-то говорили об этом...
   - Это его крестник!
   - Крестник? Жаль, что не родной сын. Лефевр мой славный сотоварищ и хорошо было бы, если бы его имя сохранилось. Ну, да хорошо! Позовите сюда Лефевра и его питомца.
  
  

VIII

  
   Лефевр представил императору своего крестника, лейтенанта Анрио.
   Смотря на молодого человека испытующим взглядом, Наполеон коротко спросил его:
   - Который вам год?
   - Двадцать один, ваше величество!
   - Вы служили в четвертом гусарском полку? Ваш генерал - Лассаль? Вы крестник маршала Лефевра?
   - Моя жена подобрала его на поле битвы при Жемапе! - ответил за смущенного офицера Лефевр.
   - Это была прекрасная битва! - воскликнул Наполеон. - При Иене вы в первый раз участвовали в сражении? Это очень хороший дебют, лейтенант!
   - Какого полка, ваше величество? - спросил Анрио.
   Наполеон любил точные выражения и ценил всякое проявление ума
   - Ах, я назвал вас лейтенантом? - проговорил Наполеон. - Ну что ж, вы и останетесь лейтенантом в своем же полку. Если нет свободной вакансии, то Мюрат или Лассаль постараются найти ее при первом деле. Места в этой кампании будут для всех. Ведь она только что начинается.
   - Благодарю вас, ваше величество, за вашу доброту к моему приемному сыну, - сказал Лефевр, кланяясь императору, - моя жена будет очень счастлива. Впрочем, Анрио вполне заслужил это повышение в чине. Вы отдали дань справедливости храброму солдату...
   - Как и подобает быть твоему воспитаннику, Лефевр.
   - Я горжусь им, ваше величество! Расскажи, мой мальчик, что ты сделал; докажи его величеству, что твоя награда заслужена! - обратился старик к молодому офицеру.
   Анрио покраснел и не решался заговорить.
   - Ты не дрожал так перед Штеттином! - упрекнул его Лефевр.
   - Император страшнее Штеттина, - пробормотал Анрио.
   - Однако ты взял Штеттин! - громко воскликнул маршал.
   - Как? Этот гусар взял Штеттин? - спросил император очень благосклонно. - Расскажите, в чем дело. Я действительно получил извещение о неожиданном взятии значительной крепости. Но я предполагаю, что вы не один совершили это дело; ведь там имелись сильный гарнизон и артиллерия.
   - Со мной, ваше величество, был взвод гусаров.
   - Совершенно верно, ваше величество, - подтвердил Лефевр. - Дело было великолепное! Генерал Лассаль скакал со своими гусарами по деревням; он плохо знал местность. Увидев вдали нечто вроде большой деревни, генерал отправил на разведку моего Анрио со взводом солдат.
   - С одним только взводом? - воскликнул Наполеон. - Какая неосторожность! Продолжай, Лефевр.
   - Анрио сейчас же помчался и увидел, что перед ним не деревня, а стена большого города, окруженная бастионами. Кончай сам, Анрио, расскажи его величеству, что было дальше.
   Лефевр с гордостью взглянул на своего крестника.
   - Увидав перед собой солидную крепость вместо деревушки, я был очень поражен, - проговорил молодой человек, - и в первою минуту остановился в нерешительности...
   - Лассаль храбр так же, как ты, Лефевр, и так же мало смыслит в географии, - прервал Анрио Наполеон. - Но продолжайте!
   - Пока я раздумывал, что делать, - уверенным тоном стал рассказывать Анрио, ободренный видимой благосклонностью императора, - гарнизон заметил меня и начал уже заряжать пушки. Если бы я скомандовал своим солдатам повернуть назад, нас, наверно, всех перестреляли бы и я не в состоянии был бы предупредить генерала о существовании этой крепости. Не отдавая себе отчета в том, осторожно ли я поступаю, я выхватил саблю и крикнул солдатам: "Вперед".
   - Очень хорошо! Что же дальше? - спросил император, сильно заинтересованный рассказом.
   - Увидев, что мы приближаемся к поднятым мостам, к нам вышел офицер-парламентер. Я выстроил в ряд своих людей и потребовал от коменданта, чтобы он сдал мне крепость. Мосты опустились, и мы вошли в город. Я сейчас же отправил нарочного к генералу Лассалю, и через час он въехал в крепость. Комендант торжественно вручил ему ключи, и гарнизон был взят в плен вместе со всем имуществом.
   - Сколько человек? - спросил Наполеон.
   - Около шести тысяч.
   - Прекрасно, это большое военное дело. Поздравляю вас, капитан, то есть, виноват, командующий эскадроном, - поправился император. - Взять сильную крепость с одной кавалерией - большая заслуга. Поздравляю тебя, Лефевр, с таким крестником. Позаботься о том, чтобы Рапп сегодня же дал мне подписать приказ о производстве храброго офицера. До свидания, командир, я буду иметь вас всегда в виду. Я прочту сейчас донесение Лассаля и пошлю его Талейрану; пусть он выпустит бюллетень об этом прекрасном событии. Великая армия должна познакомиться с ним.
   Наполеон протянул руку молодому командующему эскадроном, так быстро и законно поднявшемуся вверх. Лефевр и его крестник ушли очарованные императором. Растроганный Анрио шел рядом с маршалом. Любопытные взгляды берлинцев все время сопровождали их, а встречавшиеся прусские офицеры почтительно отдавали им честь.
   - Куда мы идем? - удивленно спросил Анрио, увидев, что его приемный отец направляется к прекрасному зданию поблизости от дворца, где жил император.
   - В городской дом, к бургомистру князю Гацфельду! - ответил Лефевр.
   - Что же мы будем делать у него? - продолжал недоумевать Анрио.
   - Ты эго скоро узнаешь! - лукаво улыбнулся маршал. - Скажи, Анрио, ты вспоминаешь когда-нибудь свою маленькую подругу Алису?
   - Еще бы! - воскликнул молодой человек, слегка краснея. - Мы с ней играли вместе и спали в полковой повозке.
   - Да, когда моя милая Катрин была маркитанткой, она подобрала Алису среди разгрома осажденного города; это было в Вердене, в тысяча семьсот девяносто втором году. Мы воспитывали вас обоих как брата и сестру. Может быть, мы поступили неосторожно, - прибавил маршал, искоса поглядывая на молодого офицера.
   - Я был очень огорчен, когда меня заставили расстаться с Алисой, - заметил Анрио, - я очень привык к ней. Она была добрая, любящая, хорошенькая.
   - Да, вы часто играли в мужа и жену, - напомнил Лефевр. - Эти детские игры имеют иногда серьезное значение. После всех ужасов войны родственники Алисы Борепэр эмигрировали и потребовали к себе дочь. У бедной девочки, в сущности, не было матери, так как несчастная Эрминия Борепэр лишилась рассудка после трагической смерти своего брата. Волей-неволей нам пришлось расстаться с Алисой.
   - Я в тот день так страдал, точно похоронил часть самого себя, - задумчиво сказал Анрио.
   - Так ты любишь маленькую Алису? - спросил Лефевр. - Я всегда подозревал это! Может быть, мне не следует делать то, что я задумал, - вдруг воскликнул маршал и остановился.
   - А что вы задумали? - спросил молодой офицер.
   - Я хотел... а теперь боюсь, что Катрин будет недовольна, когда узнает. Одним словом, Алиса здесь.
   - В Берлине?
   - Да, да. Ее семья очень бедна и не могла содержать ее должным образом во время эмиграции. В Кобленце один из Борепэров довольно близко сошелся с князем Гацфельдом. Жена князя пригласила к себе Алису, и она состоит теперь при ней в качестве лектрисы.
   - Так мы, значит, увидим ее? - воскликнул Анрио, не помня себя от восторга. - Боже, какое счастье!
   - Алиса заметила нас обоих, когда мы проходили по улицам Берлина. Она рассказала о нас, в особенности о тебе, княгине, и я получил от нее приглашение прийти сегодня обедать вместе с тобой. Я принял приглашение за тебя и за себя и теперь уже поздно отказываться.
   - Этот день будет для меня самым счастливым в жизни, - радостно проговорил Анрио.
   - Этому легко поверить, - заметил Лефевр. - Подумай только, в двенадцать часов ты был младшим лейтенантом, а в четыре уже произведен в командующие эскадроном.
   - Но самое главное - то, что я увижу Алису.
   - Ах вы, молодые люди! Все-то у вас глупости на уме! - проворчал маршал. - Погоди немножко, мой маленький петушок, я привел тебя в Берлин через Иену не для того, чтобы ты спрятал свою саблю и прицепился к юбкам. Ты обнимешь Алису, вспомнишь с ней детство, а затем дальше в путь; я уведу тебя.
   - Куда? - спросил Анрио.
   - В Данциг, конечно! - ответил маршал.
   - О, это прекрасная крепость, самая лучшая на всем севере, как говорят.
   - Да, там восемнадцать тысяч гарнизона, двести пушек, редуты, каналы, бастионы, - вспоминал Лефевр все то, что слышал от Наполеона, - это очень хороший подарок. Император дарит мне Данциг, нужно только войти в него.
   - Мы и войдем! - решительно заявил Анрио.
   - Надеюсь, но император не хочет, чтобы на приступ шли гренадеры. Может быть, мы обойдемся и гусарами; ведь теперь цитадели берет кавалерия, - несколько иронически прибавил Лефевр.
   Будучи главнокомандующим пехоты, он слегка завидовал Мюрату, Лассалю, Нансути и Бесьеру и по временам отпускал колкости по адресу кавалеристов.
   - Когда-то в Голландии гусары разбивали флот, - вступился за свой гусарский полк Анрио.
   - На войне все возможно, - согласился Лефевр. - Итак, решено: повидаем Алису, скажем ей "здравствуй" и "прощай", а затем на лошадь и в путь!
   - Позвольте мне видеться с Алисой, - умоляющим тоном попросил молодой человек. - Я люблю ее с самого раннего детства. Мысль о ней не покидает меня. Я люблю ее и умру, если вы скажете, что она никогда не может быть моей женой.
   - Ты хочешь жениться, в твои годы? Подожди по крайней мере, пока тебя произведут в полковники! - возразил Лефевр.
   - Но ведь вы сами женились, когда были еще совсем молодым! - напомнил Анрио.
   - Я - другое дело. Я был простым сержантом, а не командующим эскадроном. Во всяком случае мы поговорим об этом позже, мой мальчик, гораздо позже, когда возьмем Данциг.
   - Тогда возьмем его сейчас!
   - Погоди, нам сначала нужно побывать у бургомистра. Вот мы и пришли, и эти добрые горожане перестанут рассматривать нас, как заморских зверей. Ах, вот еще что я хотел тебе сказать: когда будешь писать во Францию, не пиши ничего об этом визите моей жене, она станет ругать меня.
   Оба вошли в дом бургомистра, где стояли на часах два гренадера. Один из них пошел докладывать князю Гацфельду о приходе приглашенных гостей.
  
  

IX

  
   Княгиня Гацфельд приняла маршала и его крестника чрезвычайно любезно. Она сумела избежать всякой неловкости, которая могла возникнуть из-за ее тяжелого положения; Лефевр в свою очередь старался не дать почувствовать жене побежденного, что французский маршал чувствует себя хозяином во всей Европе. Князь Гацфельд был сдержан, величественен и непоколебим.
   Что касается Анрио, то он был весь поглощен радостью свидания с Алисой и ни о чем не мог думать, кроме счастья быть вблизи любимой девушки.
   Анрио и Алиса разговаривали вполголоса в продолжение всего обеда, который был очень долгим и изобильным. Оба они были совершенно счастливы. Одно только печалило Анрио, - что он не успел прикрепить к своему гусарскому мундиру знаки своего нового отличия.
   Алиса тоже была не совсем довольна: она жалела, что у нее все еще не было нового платья; оно уже давно было обещано ей княгиней, но этот подарок был теперь отложен в силу несчастий, постигших немецкую армию.
   Во время обеда, за которым тщательно соблюдался строгий немецкий этикет, Лефевр выбивался из сил, чтобы показаться элегантным мужчиной. Он знал взгляды императора на этот счет. Уже сколько раз, собирая частным образом лиц, занимавших высшие должности в империи, Наполеон читал им своего рода лекции по поводу умения держать себя в светском обществе.
   - Я сделал вас маршалами, генералами, камергерами, сенаторами, - говорил он им обычным суровым тоном, - значит, вы являетесь первыми лицами того света, который я создал. Так постарайтесь же оказаться на высоте того ранга, которым я вас облек! Учитесь кланяться, входить в салон, подавать руку дамам, говорить при случае и молчать, когда это следует. Не давайте повода ни к насмешкам, ни к сплетням! Будьте полны достоинства, импозантны, изящны.
   Изящны! Вот в этом-то и была трудность! Ах, если бы император требовал от своих соратников только храбрости, отваги, неустрашимости, если бы им нужно было сотни раз рисковать жизнью, лезть в самое жерло пушки, проводить дни и ночи не вылезая из седла, браться за невозможное и совершать невероятное, тогда все было бы еще хорошо! Но быть придворными, им, людям бивуаков и полей сражения, - о, черт возьми, это было несравненно труднее!
   И добряк Лефевр, самый грубый, самый неотесанный, самый невоспитанный из всех маршалов империи, сын мужика, выслужившийся из сержантов, бесконечно изводился, чтобы, повинуясь императору, быть в силах соперничать в присутствии дам с ветрогонами прошлого царствования, которых он здорово расчесал 10 августа 1792 года, с олухами Царя Небесного, которых он потрепал 13 вандемера. Втайне, чтобы сделать удовольствие императору, Лефевр купил маленькую книжку госпожи Кампан, воспитательницы королевских детей прежнего царствования, названную "Искусство жить в свете". По ночам, между двумя переходами, Лефевр брался в палатке за эту книгу и зубрил ее предписания с упорством, достойным капрала, который, желая получить повышение, готовится к экзамену на чин.
   Все время, пока продолжался этот нескончаемый обед, Лефевр сдерживался, следил за собой во время еды и питья. По временам он наклонялся то вправо, то влево, смотря по тому, веяло ли на него нестерпимым холодом от манер князя Гацфельда или пугали улыбки изящного, но полного величия лица княгини, и в уме повторял советы Кампан.
   Но раза два-три он жестоко нарушил правила, рекомендуемые этим знаменитым уставом хорошего тона. Отведав стакан дивного токайского, налитого ему лично княгиней, он забылся, прищелкнул языком, как в те времена, когда попивал белое вино на Ла-Рапэ с своей суженой, Екатериной Сан-Жень, и опрометчиво воскликнул вслух:
   - Ах, чтоб его! Вот, доложу вам, напиток! Так и просится, чтобы его распробовать получше!
   Князь и княгиня переглянулись, поджав губы и стараясь сдержать улыбку. Заметив это, Лефевр резко встал и, подняв стакан, воскликнул:
   - За здоровье его величества Наполеона, императора и короля!
   Со всех уст так и смело иронические улыбки.
   Лефевр снова вернул себе прежний апломб. Он величественно протянул свой стакан смущенной княгине и, произнеся: "Еще стаканчик, если позволите!" - снова поднял стакан и воскликнул решительным тоном:
   - За славу великой армии! Честь и уважение прусским войскам!
   Князь и княгиня поклонились и поднесли стаканы к губам.
   Теперь никто, даже бесстрастные лакеи, прислуживавшие за столом, не рискнули хотя бы внутренне посмеяться над маршалом. Великая армия не давала повода для насмешек.
   Обед закончился в холодном молчании.
   Лефевр, сославшись на необходимость заняться рапортом, простился довольно рано, оставив Анрио в полном удовольствии от возможности побыть еще с Алисой.
   - Ты знаешь, мы завтра отправляемся! - сказал Лефевр своему крестнику, прощаясь с ним на пороге салона. - Я сейчас пошлю флигель-адъютанта к Лассалю, чтобы предупредить его, что я беру тебя с собой.
   - Як вашим услугам, крестный. Но вы позволите мне еще раз вернуться сюда, чтобы проститься с княгиней и мадемуазель Алисой перед отъездом в...
   - Довольно, черт возьми! - поспешил Лефевр зажать рот молодому человеку, не давая ему сказать запрещенное слово. - Ты зайдешь еще раз, если хочешь, чтобы проститься с дамами, но, - прибавил он, наклоняясь к его уху, - главное: держи язык за зубами!
   Анрио был сильно сконфужен этим внушением. Он чуть-чуть не выболтал тайны задуманного императором похода, доверенной Наполеоном Лефевру. Он прикусил язык и дал себе слово не быть больше таким опрометчивым.
   Но гнев маршала, смущение молодого офицера - все это не ускользнуло от князя Гацфельда. Он заподозрил здесь государственную тайну, наступление великой армии, быть может, быструю атаку на фланг русской армии, направлявшейся в Польшу. Такие сюрпризы были в обычае военного гения Наполеона.
   Казалось весьма вероятным, что именно теперь, когда император, видимо, всецело занялся внутренней реорганизацией завоеванной Пруссии, когда он только и думал, что о празднествах, приемах, спектаклях, порядок и репертуар которых распределял лично сам, он на самом деле подготавливал один из тех смелых ударов, которые так ошеломляли его противников и обеспечивали неизменную победу.
   И князь Гацфельд в страхе задумался, каким образом он мог бы узнать этот секрет, чуть не слетевший с уст молодого гусара. Если бы ему удалось узнать намерения Наполеона и предупредить о них короля, своего повелителя, то он, быть может, помог бы Пруссии избегнуть окончательной гибели. Одно-единственное поражение уже могло лишить Наполеона ореола непобедимости. Став победителями в одном сражении, немцы быстро оправились бы, да и император Александр, со своей стороны, поторопил бы, ускорил бы движение своей армии против упавших духом от первого поражения французов. Да, во что бы то ни стало надо было узнать таинственную цель, к которой направлялся маршал Лефевр, надо было использовать случай и разузнать, в чем заключается новый план императора. Гацфельд погрузился в глубокую думу, размышляя над способом узнать эту тайну. Его взгляд бесцельно скользил по обширному салону, в котором княгиня, окруженная несколькими визитерами, вела легкий разговор, тогда как в самом темном углу комнаты, тесно-тесно прижавшись друг к другу, Анрио и Алиса болтали самым очаровательным образом.
   "Ба! Да через эту девушку я могу узнать кое-что!" - подумал князь, и его лицо немедленно просветлело, а по устам скользнула улыбка надежды.
   Он замешался в кружок приглашенных и очаровал всех своей любезностью. Когда настал час прощания, он сердечно пожал руку Анрио и сказал ему:
   - Я очень попрошу вас смотреть на этот дом как на ваш собственный все время, пока продлится ваше пребывание в Берлине. Но мне кажется, что вы не можете посвятить нам очень-то много времени? Ведь вы, кажется, скоро уезжаете? - прибавил он голосом, которому старался придать совершенно равнодушное выражение.
   Анрио на момент заколебался, а затем просто ответил:
   - Я еду вместе с маршалом!
   - Ну что же, тогда милости прошу воспользоваться моим домом по возвращении! - произнес князь, оканчивая всякие расспросы.
   Когда разошлись все гости и княгиня проследовала в свои апартаменты, князь позвонил и приказал позвать к себе Алису, которая ушла в сопровождении хозяйки.
   Самым масляным голосом и глубоко-отеческим тоном князь принялся расспрашивать дрожащую девушку. Он заставил ее рассказать ему про свое детство и вызвал на разговор об Анрио. Набравшись смелости - ведь так легко вызвать на откровенность, когда заговоришь о любимом человеке! - Алиса призналась, какое место в ее сердце занимает Анрио. Князь улыбнулся, сказал ей несколько ласковых слов и попросил, чтобы она все рассказала ему. Когда же девушка остановилась и сказала в целомудренном смущении: "Но это - все, ваше сиятельство. Я все рассказала вам!" - бургомистр возразил ей:
   - Вы любите этого офицера, и я предполагаю, что и он тоже любит вас; вам нечего скрывать друг от друга. А между тем он покидает вас, он скроется, быть может, надолго, быть может, навсегда, а вы даже не знаете, куда именно он отправляется.
   - Нет, я ничего не знаю! - промолвила Алиса, и ее сердечко болезненно сжалось, взволнованное тревожными словами князя: да неужели же возможно, чтобы Анрио, с трудом обретенный вновь, вдруг опять скрылся, даже не сказав, куда именно он отправляется, долго ли пробудет там, скоро ли вернется?
   Князь, улыбаясь, следил за смущением, посеянным его словами в душе молодой девушки. Он нашел, что теперь бесполезно продолжать этот допрос; по его мнению, он достаточно сказал, чтобы Алиса на следующий же день, увидев Анрио, постаралась разузнать у него цель таинственной поездки, и с нетерпением стал ждать наступления этого дня.
   Около десяти часов шум лошадиных копыт, раздавшийся во дворе, предупредил князя о появлении Анрио.
   Бросив поводья, молодой человек поднялся в комнаты и попросил доложить о себе княгине Гацфельд. Но та выслала ему лектрису с извинениями, что она больна и, к сожалению, не может принять его.
   Расставание молодых людей было очень спешным и грустным. В тог самый момент, когда Анрио решился наконец покинуть Алису, так как Лефевр, назначивший отъезд на одиннадцать часов, очевидно, уже отчаянно волновался и ругался, не видя крестника, Алиса робко спросила его:
   - Анрио, вы гак и не сказали мне, куда вы отправляетесь. А мне так бы хотелось мысленно следить за вами, всем сердцем сопутствовать вам в новых сражениях, к которым вы, без сомнения, несетесь теперь! Почему вы скрываете от меня, куда именно отправляетесь?
   Анрио особенно внимательно посмотрел на Алису.
   - Вы хотите знать, куда меня увозит маршал? Женское любопытство, не правда ли? Ну так вот: император посылает меня в Данциг. Да, мы собираемся осадить и взять приступом этот город. Вот видите, Алиса, что от вас у меня нет никаких тайн.
   - О, каким тоном вы говорите мне это, Анрио! Разве я плохо сделала, что спросила вас об этом? В таком случае простите меня!
   - Но от себя ли лично расспрашивали вы меня, Алиса? Не старался ли кто-нибудь другой узнать от вас, куда приказал нам император отправляться? Ответьте мне! - спросил юный офицер, которого вчерашнее предупреждение Лефевра сделало недоверчивым.
   - Да, князь Гацфельд расспрашивал меня. Он хотел узнать от меня, знаю ли я, куда вы отправляетесь.
   - Князь Гацфельд? О, он хочет предать нас! - воскликнул Анрио. - А ведь между тем он торжественно присягнул императору. До свидания, дорогая моя, до скорого свидания! Мне нужно поспешить к маршалу. Мы увидимся, когда Данциг будет взят, а до тех пор молчание! Ни слова князю или кому-нибудь из окружающих его! По счастью, он еще ничего не знает! До скорого свидания!
   Анрио так торопился, что ошибся дверью, и вместо того чтобы попасть в вестибюль, нечаянно открыл дверь кабинета князя. Он застал бургомистра стоящим около двери и прикладывающим ухо к щели; князь страшно смутится при виде Анрио.
   "Князь все подслушал у двери! Он знает теперь тайну нашего маршрута! - подумал Анрио. - Нельзя терять ни одной секунды. Надо предупредить императора!"
   Он поторопился к Лефевру и поделился с ним своими подозрениями.
   Маршал поручил Дюроку уведомить императора о том, что рассказал Анрио. Через два часа после этого на дороге перехватили курьера, посланного бургомистром к прусскому королю с донесением. У курьера нашли письмо Гацфельда, в котором князь сообщил о походе Лефевра и неминуемой осаде Данцига.
   Наполеон разразился бешеным гневом.
   - Вот и доверяйтесь слову пруссака! - ругался он, бегая вдоль и поперек по своему кабинету. - А ведь князь обещал ничего не предпринимать против нас; при этом условии, которого он свободно мог не принимать, я оставил ему все его чины, отличия, титул, прерогативы, обходился с ним как с чиновником моей империи, а он воспользовался моим расположением, моим великодушием только для того, чтобы изменить мне! О, я жестоко отомщу ему за это! Да, генерал, я хочу дать суровый пример! Я готов простить солдата, который старается бежать к своим и сражаться потом против меня, тогда как перед тем униженно складывал оружие для спасения жизни. Я уважаю воодушевленный патриотизм тех крестьян, которые по вечерам, спрятавшись в засаде, вымещают на наших случайно отбившихся в сторону солдатах обиду за понесенное поражение; я готов быть терпимым и великодушным ко всякому гражданину; который защищает свою родину; я готов восхищаться даже этими дикими взрывами отваги побежденных, столь жестокий пример которому вам явили мамелюки Сен-Жан-Акра. Но я раздавлю, как извивающихся гадов, всех тех дворянчиков, этих лицемерных аристократишек, этих лживых придворных, которые сгибаются передо мной в три погибели, чтобы я позволил им сохранить их титул, их состояние, их привилегии, и которые затем подло, трусливо, без риска пользуются случаем, стараются воспользоваться нескромностью, слабостью девушки, подслушивают у дверей словно вороватый лакей, чтобы изменить клятве и нарушить данное слово... Поэтому я жестоко накажу этого Гацфельда, чтобы никто не рискнул больше последовать его примеру.
   - Ваше величество, вы всемогущи, так будьте же великодушны, - попытался умилостивить его Дюрок.
   - Я не желаю быть слабым, - быстро перебил его император. - Весь смысл моих действий - проявлять силу и силу. В тот день, когда люди перестанут трепетать передо мной, я буду наполовину побежден. Надо накинуть узду на это высокомерное, скрытное прусское дворянство. Людьми управляют только посредством страха; дружба, благодеяния, доброта - все это лишние добродетели, над которыми просто издеваются. Снисходительность зачастую считают просто слабостью, и люди, которые все - подлецы на подлеце, склоняются только перед бичом и угрозой. Вы советуете мне милосердие, Дюрок, но это, может быть, было хорошо во времена Цинны. Августу хорошо было сидеть на вполне твердом троне посреди умиротворенной империи; он не сражался, вроде меня, за несколько сот лье от своего дворца, посреди строптивого народа, каждый момент готового на предательство. Дюрок, вы сейчас же отправитесь и арестуете князя Гацфельда, а на завтрашнее утро созовете военный суд! Ступайте!
   Дюрок поклонился в ответ; когда император говорил таким тоном, то возражать было нельзя.
   Князя Гацфельда арестовали, и военный суд, собравшийся наспех, расследовал обвинение, признал вину и приговорил князя за государственную измену к высшей мере наказания: он подлежит расстрелу через двадцать четыре часа после конфирмации приговора.
   Но Даву, Рапп и Дюрок попытались в последний раз подействовать на императора. Они умоляли его пощадить князя. Ведь он поступил так из патриотизма, его преступление имело характер законной защиты. Они заявили, что и император вызовет гораздо больше уважения и страха, если покажет, что может прощать; он обезоружит таким образом предубеждение и вызовет всеобщее восхищение немцев за акт великодушия.
   Однако Наполеон оставался глух ко всем этим мольбам. Тогда вздумали растрогать его видом княгини Гацфельд.
   Княгиня была беременна в это время и умоляла императора пощадить ребенка, которому иначе придется стать сиротой еще не родившись. Но она не имела бы никакого успеха, если бы в последний момент Раппу не удалось впустить в кабинет императора молодую девушку.
   Это была Алиса, одетая в траур, с заплаканными глазами; она присоединила к просьбам княгини и свои мольбы. Она рассказала императору про свое детство, про заботы о ней жены маршала Лефевра, которая заменила ей мать; рассказала, как потом нашла поддержку у княгини Гацфельд. Наконец, она заговорила о друге своих детских игр - Анрио, крестнике маршала, и, краснея, призналась о своих мечтах о счастье с ним.
   - Неужели, ваше величество, вы желаете, - закончила она, - чтобы я стала невольной причиной вечного траура моей благодетельницы?
   Наполеон долго думал. Его тронули и взволновали мольбы этой девушки, его бронзовое сердце стало таять...
   - Так вы невеста майора Анрио, того самого храброго гусара, который взял мне Штеттин с шестьюдесятью кавалеристами? - спросил он, устремляя пронзительный взгляд на дрожащую девушку, ставшую рядом с княгиней на колени перед ним.
   - Да, ваше величество, и с вашего позволения я выйду замуж за майора Анрио. Маршал Лефевр уже дал нам свое согласие.
   - Ладно! Мы посмотрим, когда Лефевр выполнит порученную ему мной миссию. Ну что же, барышня! Ради этого храброго офицера, который совершил один из самых поразительных военных подвигов этого века, я готов исполнить вашу просьбу. Встаньте обе! - Император подошел к своему бюро, достал оттуда письмо, показал его княгине Гацфельд и сурово сказал: - Вот доказательство измены вашего мужа, военный суд вынес приговор на основании этой документальной улики. Но эта улика больше не будет существовать; военный суд соберется снова, и ваш муж, против которого уже не будет никаких улик, будет выпущен на свободу.
   С этими словами Наполеон резким жестом бросил в камин письмо, перехваченное у курьера и содержавшее сообщение прусскому королю о походе Лефевра на Данциг.
   Когда княгиня и Алиса уходили, благословляя милосердие императора, последний, улыбаясь, сказал молодой девушке:
   - Если майор Анрио будет вести себя так же отменно перед Данцигом, как под Штеттином, то обещаю вам, мадемуазель, что я дам вам приданое, подписывая ваш свадебный контракт! - После этого император снова сел за работу, сказав Дюроку: - Ну вот, маршал, теперь вы довольны мной? Я проявил порядочную слабость! Я простил этого Гацфельда, как болван. А тем не менее я был очень зол! Нет, мне все-таки надо было дать пример. Я был не прав!
   - Ваше величество, вы победили самого себя! Это самая великая победа, которую вы когда-либо одерживали, - ответил обер-гофмаршал, - и потомство прославит этот день как один из самых лучших в вашем царствовании!
   - Ах, Дюрок! - воскликнул император, с горькой усмешкой покачивая головой, - если я когда-нибудь буду вынужден рассчитывать на милость королей, то ко мне они будут очень безжалостны. Они сочтут решительно все позволительным для них, прирожденных государей, по отношению ко мне, солдату, "которому повезло", как они говорят обо мне... Но потолкуем о чем-нибудь другом! Что нового слышно из Парижа? Задает ли императрица балы и празднества, как я приказывал ей? Так же ли хорош Тальма, как всегда, в "Британике"?
  
  

X

  
   Маршал Лефевр, сидя в своей палатке, рассеянно выслушивал какой-то незначительный рапорт, читаемый ему его адъютантом. По временам маршал бешено ударял кулаком по плану, разложенному перед ним, и, прерывая адъютанта, разражался бешеными проклятиями.
   - Дальше! Дальше! - орал он. - И без вас знаю, сколько у меня войска, черт возьми! Шесть тысяч поляков, которые пьянствуют, словно казаки; две тысячи двести баденцев, вялых, как тряпки; пять тысяч датчан, которых я вздул под Иеной и за которыми приходится следить в оба, так как мне кажется, что они больше склоняются к прусскому королю, чем ко мне. Вот и все, что дал мне император, чтобы взять этот проклятый город...
   - Ваше высокопревосходительство, вы изволите забывать о втором легкопехотном, - сказал флигель-адъютант.
   - Нет, сто тысяч дьяволов, я не забыл, но не хочу, чтобы их перебили, словно стаю воробьев. Я берегу их для приступа, этих молодцов из второго легкопехотного. Ах, если бы у меня были мои гренадеры! - сказал он со вздохом.
   Адъютант продолжал:
   - Вы не имеете ничего приказать стрелкам?
   - Ах, да, кавалеристам... Ну, они собственно ни к чему. Правда, двадцать третий и девятнадцатый - отличные полки. Но какого дьявола! Ведь лишь один-единственный раз может случиться, что крепость берется кавалерийской атакой. Анрио сделал это, но это не скоро повторится опять. Ах, в какую квашню посадил меня император! - Лефевр схватился руками за голову и продолжал: - Значит, у меня имеется всего-навсего три тысячи французов, только три тысячи настоящих солдат, и с этими-то тремя тысячами героев я должен взять крепость, которая всеми объявлена неприступной! Правда, у меня имеются шестьсот саперов, которые тоже парни на славу, но все это еще мало. Ну что я могу тут сделать? Я уже отморозил себе ноги от этого топтания по снегу. Да, нечего сказать, славный подарочек он захотел мне сделать!
   И несчастный маршал рвал на себе волосы, не будучи а силах более выдерживать ту неподвижность, на которую он был обречен из-за медлительности и кропотливости осады.
   Данциг был окружен совершенно. Эта достопамятная осада, единственная по значительности среди всех войн империи, требовала долгих предварительных операций.
   С того дня, как Лефевр в сопровождении Анрио выехал из Берлина, осадные работы велись с поразительной точностью и тщательностью. Прежде чем взять город приступом, его постарались изолировать. Дело шло о том, чтобы отрезать его от форта Вейксельмюнде и овладеть песчаной отмелью, соединяющей Данциг с Кенигсбергом.
   Генерал Шрамм с двумя тысячами стрелков поддерживаемый эскадроном 19-го стрелкового полка и батальоном 2-го легкопехотного, перешел через Вислу и высадился на отмели. Солдаты 2-го легкопехотного полка имели честь быть выдвигаемыми впереди каждой атакующей колонны. Гарнизон Данцига сделал энергичную вылазку. Но 2-й легкопехотный полк остановил ее. Весь маленький корпус Шрамма, увлеченный примером, пылко бросился вперед и заставил осажденных вернуться в город. Таким образом французам удалось завладеть переправой через Вислу. Сейчас же был выстроен понтонный мост, и французские аванпосты вытянулись почти до форта Вейксельмюнде.
   Обе следующие вылазки были точно так же доблестно отражены.
   Генерал Шасслу, которому очень доверял Наполеон, упорно продолжал охватывать город плотным кольцом, к великому горю Лефевра, который ежедневно нетерпеливо осведомлялся, когда же ему можно будет пойти на приступ.
   Зима была очень суровой, но благодаря мерам, принятым маршалом, солдаты не терпели недостатка ни в чем. Каждый вечер зажигались громадные костры, и солдаты весело варили пунш, напевая песни.
   Нравственное состояние войск было превосходным. Один только маршал приходил в полное отчаяние. Он ничего не мог понять в мерах предосторожности, принимаемых инженерами. Словно старая боевая лошадь, он грыз удила от нетерпения броситься скорее в атаку и так и трясся от желания поскорее услыхать призывные звуки труб.
   День, когда мы застаем его в палатке за выслушиванием дневного рапорта от своего адъютанта, которого он прерывал нетерпеливыми возгласами: "Как ничего нового? Все еще ничего нового?", был ознаменован заседанием малого военного совета. На совещание к маршалу явились генерал Шасслу, заведующий инженерными работами, и генерал Киргенер, командовавший артиллерией, равно как и генерал Шрамм.
   - Ну что же, господа, скоро ли мы пойдем к концу? - спросил он при виде их.
   - Немножечко терпения, - ответил генерал Шасслу, - мы продвигаемся, мы продвигаемся!
   - А скоро ли мы будем в состоянии пойти на приступ? Что вы тянете? Уж не собираетесь ли вы прожить здесь до самой смерти? - продолжал Лефевр, который воображал, что эти ученые генералы, эти люди пера, нарочно затягивают час решительной атаки.
   - Пожалуйста, - вежливо ответил Шасслу, - взгляните на этот план. Вот укрепления Данцига, - прибавил он, указывая на черту на карте. - Вот там два верка, разделяемые селением, называемым Шельдлиц.
   - Когда мы возьмем это предместье?
   - Через неделю.
   - Не ранее? Почему?
   - Потому что мы сначала должны попробовать ложную атаку на правый верк, Бишофесберг.
   - Хорошо-с! Ну, а после ложной атаки?
   - Вы распорядитесь произвести настоящую, вот отсюда слева. Этот редут называется Гагельсберг.
   - Пусть будет Гагельсберг, пусть дерутся справа или слева, это мне все равно, но лишь бы драться!
   - Да уж будет дело, не беспокойтесь! - ответил с обычным решительным спокойствием генерал Шасслу.
   - Чем раньше, тем лучше. Но почему же мы будем драться с этой стороны, а не справа?
   - А вот почему. В противоположность мнению моего уважаемого коллеги генерала Киргенера, я избрал левый верк, - ответил Шасслу.
   - Он очень тесен и не позволит осажденным развернуть войска. Поэтому осажденные будут иметь возможность делать вылазки только вытянутой колонной, а ее мы будем расстреливать с наших позиций. Подъем к этому верку идет плавным уклоном. Наоборот, Бишофсберг защищен очень обрывистым оврагом.
   - Но, генерал, этот овраг мог бы прикрыть моих солдат, они так и продвигались бы под его прикрытием. Почему вы не выбрали этой стороны? Мы могли бы броситься на стены Данцига, не подвергая людей чересчур большой опасности? - спросил Лефевр, который постоянно видел только момент решительной финальной атаки.
   Но генерал Шасслу немедленно ответил ему:
   - Но как же мы будем делать наши подступы в этом овраге?
   Лефевр только рот разинул в ответ.
   - Наши подступы? Объяснитесь, генерал.
   Тогда инженер принялся читать маршалу лекцию по искусству взятия крепостей.
   Не было ничего удивительного, что маршал был мало компетентен в этой части военного искусства. Большинство генералов империи были столь же невежественны, как и он. Со времени Вобана в Европе не велось правильной осады. За исключением Мантуи, большинство осажденных крепостей сдавалось до окончания решительных для атаки операций. Сен-Жан-д'Арк, защищаемый Ахмедом-Буше и сэром Сиднеем, не мог идти в пример правильным осадам, так как у египетской армии и не было материала для полных осадных работ.
   Генерал Шасслу ознакомил маршала с действительными трудностями задачи, порученной ему Наполеоном. Теперь дело заключалось не в том, чтобы кинуть широким размахом отряд гренадеров или стрелков в атаку и с разбега овладеть бастионом. Тут главное дело было в подземной войне, которую приходилось вести, отказываясь от сражения при свете дня. Генерал заявил, что по траншеям, окопы которых прикрывают саперов, французские войска шаг за шагом подойдут к стенам. Первая траншея, так называемая параллельная, во избежание огня защитников будет прорыта ночью; от нее зигзагами поведут другую траншею до известного расстояния, откуда пойдут второй параллельной траншеей. Таким образом, с помощью этих траншей осаждающие дойдут вплоть до самых укреплений. Каждая траншея будет вооружена пушками, которые помешают осажденным слишком уж беспощадно расстреливать ведущих
   - Ну, а когда таким образом мы дойдем до укреплений, тогда что будет? - спросил Лефевр, явно заинтересованный.
   - Тогда пушки генерала Киргенера пробьют в стене брешь, достаточную для приступа, накопанной землей забросают рвы Данцига, и вот в этот-то момент, но только в этот момент, ваши солдаты доделают остальное.
   - Ах так, значит, надо еще проделать дыру в этой проклятой стене? Ну что же! Сделайте мне эту дыру, сделайте мне ее поскорее, и я уж ручаюсь вам, что войду в город!
   Оба генерала поклонились и заявили маршалу, что в прошлую ночь удалось прорыть первую параллель на расстоянии двести футов от Гагельсберга. Естественная насыпь прикрывала работающих. Теперь оставалось только идти подступами, остерегаясь мин и контрмин, которые уж, наверное

Категория: Книги | Добавил: Armush (20.11.2012)
Просмотров: 427 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа