Лепеллетье Эдмон - Тайна Наполеона

, заложены гарнизоном Данцига.

   - Благодарю вас за все, что вы мне тут рассказали, - сказал Лефевр, милостиво отпуская их. - Вы знаете, что подступы - это не мое ремесло. Я еще никогда не воевал с кротами. Но это все равно! Я вижу, что вы стараетесь проделать для меня дыру, через которую я смогу пройти в город. Благодарю вас! В ближайшем рапорте я доложу императору о вашем усердии и работах, о всех этих траншеях и подступах.

   Дверь палатки раскрылась, и на пороге показался очень взволнованный Анрио в мундире майора.

   - Ну, в чем дело? Уж не взял ли ты Данциг со своим эскадроном? - спросил Лефевр, как всегда насмешливо, когда дело шло о кавалеристах.

   - Нет, я принес новость... Две новости, из которых одна для армии, а другая лично для вас.

   - Сначала то, что касается армии! - повелительно сказал маршал.

   - К нам идут сорок четвертый линейный, отряженный маршалом Ожеро, и девятнадцатый линейный полк из Франции с артиллерийским обозом.

   - Ура! Вот подкрепление, которого я ждал! - с восторгом крикнул Лефевр. - Император сдержал слово! Господа, с молодцами сорок четвертого и девятнадцатого полков мы меньше чем через месяц войдем в этот проклятый город. Уж я знаю их, голубчиков! Ну, другую новость, Анрио, ту, которая меня касается?

   - Ваша супруга только что прибыла в лагерь!

   Лефевр разразился дикими проклятиями.

   - А, тысячу дьяволов! - с удивлением крикнул он. - Какого черта ей нужно здесь! Что, у нее случилось что-нибудь там в Париже? На кой черт нам женщины под Данцигом? Повсюду снег, а тут еще эти подступы, параллели, траншеи и вся эта чертовщина осадных работ, которые никогда не кончатся! - Затем, дав простор этому взрыву чувств, он прибавил с выражением радости и добродушия, осветившего его воинственное лицо: - А все-таки я здорово рад, что увижу мою Катрин. Анрио, пойдем, обнимем ее. А вы, господа, - обратился он к инженерам, - я рассчитываю, что вы как можно скорее проделаете мне дыру. Моя жена будет очень рада видеть, как я возьму Данциг!

  

  

  

   Свидание супругов было трогательным и простым.

   После первых излияний Лефевр сказал:

   - Ну, зачем тебя Бог принес сюда?

   - Это государственная тайна! - ответила Екатерина. - Меня послала императрица.

   - Она хочет узнать, скоро ли я возьму Данциг?

   - Нет, она хочет узнать чувства императора.

   - Император по-прежнему сильно привязан к ней. Правда, в прошлые времена она таки выкидывала ему штучки, но теперь, когда у нее уже прошла первая молодость, а пожалуй и вся вторая, так, наверное, охота к любовным шашням поостыла. Я даже уверен, что теперь она любит императора.

   - Она обожает его!

   - Пора! Только ей следовало бы иметь к нему эти чувства раньше, когда он командовал итальянской армией. Но как бы не так! В те времена Жозефина только и думала о любовных победах. В Париже за ней волочился целый штаб обожателей; там был Баррас, а потом актер Ипполит, красавчик Шарль, адъютант Леклерк и десяток других. Да, как император любил в то время свою жену, до сумасшествия, до бреда!

   - Я слышала об этом. Говорят, что в Милане Бонапарт корчился в судорогах, как бесноватый, от того, что жена запоздала с приездом: он слал ей курьера за курьером, жить не мог без нее...

   - Да, все это продолжалось вплоть до возвращения из Египта. Там Бонапарт непосредственно узнал правду. О, он жестоко страдай! Однажды, показывая мне портрет Жозефины, у которого разбилось стекло - этот портрет он постоянно носил при себе, - Бонапарт сказал мне: "Лефевр, или моя жена больна, или она неверна мне!" Возвращаясь обратно, он нарочно не поехал по той дороге, по которой Жозефина выехала ему навстречу; он продержал ее целый день в слезах на пороге комнаты. Правда, в конце концов он простил ее, но этому прощению я не очень-то доверяю. Я знаю, одно время он подумывал о разводе. Быть может, он опять взялся за эту мысль? Уж не это ли - та новость, которую ты принесла мне, уж не это ли - та великая тайна, в которую ты собираешься посвятить меня?

   - Нет, я думаю, что император по-прежнему привязан к Жозефине; он вторично обвенчался с ней церковным браком, он миропомазал ее в соборе, и теперь у него не может явиться мысль о разводе. Но у Жозефины тем не менее уже имеются свои опасения. Ведь ей уже тридцать семь лет, она родом из той страны, где женщины быстро стареют. Подумай только - уже в двенадцать лет она была женщиной, в шестнадцать она стала матерью! Теперь она уже пожилая женщина. Теперь она вне всяких подозрений, но не безупречна...

   - В чем же может упрекнуть ее теперь император?

   - В бесплодии! Для нее гораздо опаснее проступка убеждение, что она не может быть матерью.

   - Да, - задумчиво сказал Лефевр, - император жестоко страдает, не имея наследника. Дело его рук, эта колоссальная империя, грозит распасться после него; он чувствует, как падет после него его трон. В настоящем у него все хорошо, но будущего он не видит! Ах, если бы наука могла дать ему наследника!

   - Доктора только понапрасну теряли время. Императору остается одно: отказаться от мысли иметь прямого наследника. Его наследником будет его брат Жозеф.

   - Гм... брат? Наполеон один во всей семье. Вот еще Мюрат, его зять, тоже мечтает стать его наследником. Нет, жена! Я думаю, что Наполеон, отчаявшись иметь детей от Жозефины, узаконит ее детей от первого брака, сделает наследницей голландскую королеву и ее ребенка...

   - Маленького Карла Наполеона? Сына Гортензии? Ты хочешь поговорить с Наполеоном, чтобы он назначил этого ребенка своим наследником?

   - А почему бы и нет? - шутливо ответил Лефевр. - Ведь император всегда был очень привязан к его матери - своей падчерице; это была его любимица. Дурные языки даже уверяли...

   - Да, - перебила его Екатерина, - уверяли, будто в то время, когда император выдавал ее замуж за своего брата, Людовика, Гортензия Богарнэ была беременна и что отцом ее ребенка был он. Ну, теперь злые языки уже не будут больше сплетничать. Маленький Карл Наполеон умер!

   - Ах, Господи! Что ты говоришь? Император будет в полном отчаянии, он очень любил сына Гортензии.

   - Да, и кроме того эта смерть расстраивает все его расчеты. Я-то уж знаю нашего императора: симпатии, влечение, нежные чувства, движения сердца - все это у него подчиняется политическим соображениям, и вот это-то и мучает меня. Что-то он скажет, когда я принесу ему эту неприятную новость? - сказала Екатерина с видимым беспокойством.

   - Он примет тебя очень дурно, накричит...

   - Ну, это что! Пусть кричит - я ему не спущу и тоже буду кричать! Ты ведь знаешь, муженек, что я за словом в карман не полезу. Недаром же и зовут меня госпожой Сан-Жень!

   - Но все это еще не объясняет мне твоего неожиданного приезда в лагерь, - задумчиво продолжал Лефевр. - Почему императрица поручила тебе объявить об этой досадной истории императору? Обычно не очень-то приятно быть вестником таких новостей. Я не понимаю, что заставило тебя исколесить всю Европу, чтобы отыскать меня посреди этих песков и снегов Данцига!

   - Да, я хотела посоветоваться с тобой! Скажи мне, что мне ответить Наполеону.

   - Я-то почем знаю? Нужно сначала знать, что скажет император.

   - Ну, это ты легко можешь догадаться.

   - Да ну же, приступи к делу! Что тебе сообщила императрица? Каким таинственным поручением снабдила она тебя?

   - Выслушай меня хорошенько, Лефевр, и постарайся понять. Смерть маленького Карла Наполеона не только опечалила, но и испугала императрицу. Она советовалась с кучей народа, с докторами, колдунами и костоправами, спрашивая у них средство, чтобы сделаться матерью. Но, что она ни делала, ничто не помогло!

   - Да, это правда! Наша бедная Жозефина охотно отдала бы половину своей короны за возможность получить одного из таких карапузов, которые так легко рождаются у бедняков. Уж нечего сказать: у одних густо, у других пусто! Как были бы счастливы жены бедняков, если бы они, подобно императрице, были избавлены от необходимости каждый год рожать по ребенку! Ну, да никто никогда не бывает всем доволен! У императрицы имеются другие удовольствия...

   - Она боится испытать страдания брошенной жены, опасается, как бы император не отверг ее!

   - Из-за того, что у нее нет детей? Но это было бы несправедливо! Очень возможно, что это вовсе не ее вина! Если бы император поговорил об этом со мной, то я знал бы, что ответить ему! Я сказал бы ему, что с ним путалось немало женщин - маленькая Фуррэ, Белилота, хорошенькая подруга из Египта, Грассини, мадемуазель Жорж, не говоря уже о разных придворных дамах, лектрисах, фрейлинах. А ведь ни одна из них не могла похвастаться, что Наполеон сделал ее матерью, а им это было бы очень на руку! Ты понимаешь, что если бы им удалось доказать императору, что он стал отцом, то все эти веселые подруги стали бы очень влиятельными дамами. Никто - ни Дюрок, ни Буррьен, ни Жюно или Мармон - не могли бы привести случай, когда Наполеон стал отцом. А для Жозефины тут совсем другое дело - она-то уж доказала на деле то, что может! Принц Евгений и принцесса Гортензия налицо в доказательство того, что она обладает всеми способностями, присущими ее полу.

   - Ты прав. Жозефина была матерью, но вполне очевидно, что отныне ей приходится отказаться от мысли когда-либо снова стать ею. Она уже не молода, жизненные силы у нее ослаблены, а Наполеон, по всем признакам, неспособен передать другим существам свой гений. Так и придется оставить империю без наследника! Но Наполеон может вообразить, что препятствием является только возраст Жозефины. О, он уже не питает к ней любви. Правда, он еще очень хорошо к ней относится и никто не мог бы упрекнуть его в недостатке знаков внимания к той, которую он любил в молодости. Но ему легко вбить в голову, будто от молодой жены он получит сына. Люсьен, Талейран и некоторые другие рекомендуют ему развестись. Они разжигают его честолюбие, указывая на возможность жениться на какой-нибудь принцессе, дочери или родственнице одного из могущественных монархов Европы.

   - Да, говорят, будто этот хромой паршивец Талейран, - произнес Лефевр, - этот пройдоха и ренегат, которого я не могу видеть без того, чтобы не ощущать смертельной охоты пнуть его носком пониже спины - так разит от него предательством... Так вот, говорят, будто он стряпает проект женитьбы Наполеона на сестре русского императора. Правда, настоящая война является препятствием, но победа в один прекрасный день может устранить всякие трудности.

   - Императрица догадывается об этих проектах, она знает, что на ее счастье покушаются. Она ждет, что император вдруг заговорит с ней о необходимости развестись в интересах династии. И вот она нашла средство, как отвести от себя тот гибельный удар, который уже грозит ей.

   - Какое же это средство? Должен признаться, что я даже не догадываюсь.

   - Помнишь ли ты некую Элеонору, элегантную брюнетку с дивными глазами?

   - Бывшую ученицу мадам Кампан, вышедшую замуж за мародера Жана Ревеля, выгнанного из армии и осужденного за воровство? О, я отлично помню ее! Император сошелся с нею после возвращения из-под Аустерлица. Она была разведена, а муж отбывал наказание. Но какое отношение имеет эта Элеонора к императрице?

   - Очень далекое, но ужасное для Жозефины. Элеонора получила то, что не могла получить императрица: у Элеоноры родился сын!

   - Так это, верно, не от императора?

   - Нет, от него. Это подтверждают обстоятельства, а кроме того ребенок имеет разительное сходство со своим великим папашей!

   - Черт возьми! Так уж не собираешься ли ты дать нам в императоры сына Элеоноры? - воскликнул маршал.

   - Возможно. То, что не могут сделать доктора и шарлатаны, то возможно для законников. Императрица советовалась с юристами. Божественное право признает наследниками престола только принцев крови, но римское право позволяет и усыновление с этой целью. Камбасерес разъяснил мне все это, меня натаскали во всем этом перед отъездом! Теперь я сильна в вопросе об усыновлении и не уступлю в этом Порталису или Биго-Прэмено!

   - Ну, и ученая же ты стала, Катрин, - сказал Лефевр, восхищаясь женой. - Так, значит, все эти римские императоры прибегали к усыновлению каждый раз, когда у них не было сыновей?

   - Да! Величайшие императоры во главе с Августом - ну, вот тем самым, которого во французском театре изображает Тальма, прибегали к усыновлению. Это очень удобно: достаточно сенатского указа.

   - О, сенат! - сказал Лефевр с жестом, выражавшим полное презрение к этому величественному собранию, которое ползало во прахе перед Наполеоном вплоть до того дня, когда надо было дать последний пинок ногой умирающему орлу.

   - Понял ты теперь, что я собираюсь делать в императорском лагере в Финкенштейне?

   - Не совсем. Договаривай!

   - Ну так вот. Императрица, узнав, что Элеонора стала матерью как раз в тот момент, когда смерть сына Гортензии лишила ее возможности усыновить этого ребенка, хочет предложить императору признать приемным сыном и наследником сына Элеоноры. Сама она готова стать матерью этому ребенку. Народ и армия, привыкшие всем восхищаться и соглашаться со всем, чего хочет Наполеон, разразятся криками радости. Этот ребенок по рождению незаконнорожденный, но у него в жилах течет кровь Наполеона, так что его во всяком случае предпочтут Жозефу или Людовику Бонапарту. К братьям императора Франция никогда не будет питать особенно теплые чувства; она знает, что они представляют собой, а именно - пустых тщеславных болванов, а может быть, даже и подлецов, которые готовы будут изменить при первом удобном случае брату, чтобы сохранить короны, полученные ими от него же. Но ребенок, воспитанный во дворце, между императором и императрицей, окруженный всеобщим вниманием в качестве истинного принца крови, не возбудит ни в ком мысли о сопротивлении. Вот, Лефевр, что я собиралась предложить императору от имени и с согласия императрицы. Теперь-то ты понял наконец?

   Лефевр погрузился в глубокую задумчивость. Он соображал туго, но мыслил честно и правильно. Здравый смысл руководил им во всех обстоятельствах жизни.

   Проект Жозефины показался ему почти неприемлемым для императора, и он не стал скрывать опасений за исход миссии Екатерины.

   - Но тебе дано поручение, и ты должна довести его до конца! - закончил он с твердостью солдата, неспособного отступить, раз ему дан приказ двигаться вперед.

   Послышался грохот барабанов, которым аккомпанировали звуки труб.

   - А, вот и суп, - сказал маршал. - Знаешь ли, здесь я привык есть одновременно с солдатами и почти то же самое, что и они. Но сегодня ради твоего приезда я прикажу повару прибавить еще одно блюдо. Ведь мы пообедаем наедине? Да? Ты хочешь?

   - О да, как когда-то на Ла-Рапэ, где давали такое вкусное белое вино! Помнить?

   - Как не помнить! У меня до сих пор мое небо чувствует его! Нет здесь такого вина, не умеют его делать в Германии! Я угощу тебя венгерским, которое послал архиепископ бамбергский моему духовнику для богослужения. Ты знаешь, женушка, у меня теперь имеется духовник!

   - У тебя? Что за комедия! - сказала Сан-Жень, расхохотавшись во все горло. - Да ведь ты и "Отче Наш" не сумеешь прочитать!

   - Я постарался вспомнить. Император обращает на это большое внимание, в Польше все очень набожны, ну и приходится много пить, потому что здешние дворяне это любят.

   - А скажи-ка, Лефевр, ты не наберешься дурных привычек в этой отвратительной дыре?

   - Дыре? О, Катрин! Эта дыра еще не пробита. Мои черти-инженеры собираются пробить ее для меня. Уж будь спокойна! Как только я увижу эту дьявольскую дыру, так сейчас же брошусь на Данциг: здесь-то я уже не засижусь, нет!

   Пришли лакей и два денщика маршала, чтобы расставить обеденный стол.

   Екатерина освободилась от шубы и, усевшись в углу па походный стул, обратилась к лакею со следующими словами:

   - Смотри, паренек, не забудь подать архиепископского винца. Мы с маршалом собираемся сегодня немножечко клюкнуть! - И она закончила это приказание выразительным похлопыванием по бокам, что всегда служило у нее выражением хорошего расположения духа.

  

  

  

   - Ты голодна? - спросил Лефевр жену, протягивая ей тарелку жирного супа, аппетитный запах которого наполнил палатку своим ароматом.

   - Голодна как собака! - ответила Екатерина. - Господи! Есть от чего проголодаться, когда несешься без отдыха в почтовой карете по всем этим странам, имен которых даже не запомнишь! Да и суп здесь, кажется, великолепен, прямо слюнки текут!

   - Мои солдаты другого не едят. Каждую неделю я пробую из пищевого котла то в одной роте, то в другой, как придется. Мне ведь наплевать, если надо мной смеются! Император заботится главным образом о ногах солдат. Сколько раз я видел, как он останавливал колонну на походе и приказывал кому-нибудь из солдат разуться. Он хочет собственными глазами убедиться, соблюдаются ли его распоряжения относительно обуви. Я же забочусь о желудке. С ружьем через плечо, в хороших сапогах и поев хорошего супа, можно обойти кругом весь свет. Еще говядины, Катрин?

   - С удовольствием. И корнишонов дай, если есть, - промолвила она, протягивая тарелку.

   - Корнишонов в этой свинской стране не знают. Но есть квашеная капуста - вот получай!

   - О, как это кисло! Налей-ка, Лефевр!

   - Архиепископского винца?

   - Да, мы выпьем его за здоровье императора, - ответила Екатерина с набитым ртом и весело подняла свой стакан.

   Перед тем как выпить, супруги чокнулись на старый французский манер.

   - Ну, что новенького в Париже, при дворе? - спросил Лефевр, разрезая курицу, поданную лакеем.

   - У нас было много балов. Император приказал, чтобы этой зимой двор развлекался вовсю. Он не хотел, чтобы в его отсутствие Париж и двор были лишены привычных удовольствий. Была особая почетная кадриль, в которой участвовала и я.

   - Ты? Ты танцевала с принцессами?

   - Да мы-то теперь разве не принцессы? Да, императрица почтила меня приглашением. Нас было шестнадцать дам, одетых по четыре штуки в разные цвета. Была белая кадриль, была зеленая, красная и голубая. Белые дамы были в бриллиантах, красные - в рубинах; зеленые - в изумрудах; я была в голубой кадрили, на мне были сапфиры и бирюза.

   - Ты была, вероятно, похожа на звезду, Катрин! Как мне хотелось бы посмотреть на тебя!

   - Да, у меня, должно быть, был славный вид с громадным страусовым пером, которое покачивалось в прическе. Ах, это было так чудно! Мы были одеты в платья испанского покроя с токами под цвет платья. Можешь себе представить?

   - Ну, а кавалеры?

   - Кавалеры были в бархатных костюмах, тоже с токами и с шарфами цвета кадрили. У меня кавалером был красавец-мужчина Лористон, о, не вздумай ревновать, ведь это - штатский! А всей этой путаницей заправлял Деспрео, знаешь - мой учитель танцев. Принцесса Каролина в виде исключения не очень цапалась с принцессой Элизой. Бал был очаровательным. Я опишу его императору; это позабавит его, бедняжку!

   - Боюсь, что ему не до того будет после рассказа о новостях.

   - Ах, он живо примирится с этим. Кроме того, он будет в восторге, увидев меня вместо Жозефины. Это избавляет его от сцен, потому что, как уверяют, польки... Но я молчу, молчу!

   - Разве императрица собиралась навестить его в лагере?

   - Она предупредила императора о желании сделать это. Она умирала от желания повидаться с ним в Польше, беспокоилась, ну, и ревновала тоже! Но он прислал ей приказание оставаться в Париже. Вот тогда я и пустилась в путь. Однако знаешь что? Архиепископскому вину не след киснуть в бутылке, - и с этими словами она снова протянула мужу свой стакан, и Лефевр, улыбаясь, наполнил его.

   Бесхитростные, откровенные, честные, счастливые свиданием, эти супруги с беззаботностью влюбленной молодой парочки наслаждались своим скромным ужином.

   Ужин подходил к концу, и Лефевр достал свою трубочку, с которой не расставался так же, как и с саблей; он приготовился раскурить ее, чтобы посидеть у огонька, поболтать с женой и понаслаждаться клубами ароматного дыма.

   Екатерина, окинув беглым взглядом обстановку палатки мужа, смеясь и хитро показывая мужу на походную кровать, сказала:

   - Неужели ты спишь на этой узенькой кровати? Ах, бедный муженек; как же это нам улечься на ней вдвоем? Я рассчитываю, что ты не отошлешь меня спать в карету?

   - У меня есть другая, такая же железная кровать, мы сдвинем их. Ну, да кроме того, если любишь друг друга, то как бы тесна кровать ни была, а уж всегда найдешь возможность улечься! - ответил Лефевр, вставая и прижимая к груди жену.

   Вдруг в палатку влетел денщик с перепуганным лицом. Екатерина смущенно высвободилась из объятий мужа и сказала ему на ухо:

   - Удали его и запрети являться сюда, а то даже и десертом нельзя будет заняться спокойно!

   Маршал собрался отдать приказание сообразно желанию жены, когда вдруг послышались выстрелы вместе с криками: "К оружию!", сопровождавшиеся треском барабанов и тревожными призывами труб, от которых весь лагерь пришел в движение.

   - В чем дело? - спросил Лефевр денщика.

   - Майор Анрио хочет поговорить с вами!

   - Пусть войдет! Но черт возьми, кажется, разыгрывается нешуточное дело! - сказал Лефевр, прислушиваясь к ружейной пальбе, все учащающейся и сопровождаемой грохотом орудий.

   Анрио, дружески кивнув своей приемной матери, быстро проговорил:

   - Неприятель сделал большую вылазку; он овладел редутом, который мы взяли.

   - Это тем, которым овладел сорок четвертый линейный? Благодаря которому мы были в каких-нибудь сорока футах от Гагельсберга? Ведь его сторожили саксонцы Бенилака?

   - Да, саксонцами овладела паника и они очистили траншеи. Это - серьезное отступление: через четверть часа, если их не остановить, пруссаки будут здесь.

   - Сорок четвертый линейный там? - спросил Лефевр.

   - Да, один батальон. Командир Ронья.

   - Этого довольно. Пойдем со мной! Или нет, лучше побереги свою приемную мать.

   - Это меня-то? Это еще что? - обиженным тоном возразила Екатерина. - Разве я не нюхала порохового дыма? Оставь меня, Лефевр, я помолодею, видя, как ты сражаешься, это мне напомнит Жемап! Не беспокойся обо мне! Поди, задай хорошенького перца этим пруссакам, которые нам помешали... Мы встретимся после сражения.

   Как только маршал вышел из палатки, перед дверью выросла гигантская тень.

   - Батюшки! Да ведь это милый ла Виолетт! - радостно крикнула Екатерина, узнав военного тамбурмажора.

   - Да, мадам Катрин. Как вы любезны! Это я. Я служу старшим вестовым у маршала и, если хотите, отведу вас в хорошенькое местечко, откуда вы увидите всю музыку.

   - Спасибо, я все увижу и одна. А ты лучше ступай за маршалом, ты можешь понадобиться ему в этой суматохе.

   - Слушаюсь, хотя вы ведь знаете - с ним не опасно! Проклятые пруссаки уже расслабились, они, верно, подумали, что им только и придется иметь дело, что с саксонцами. Но когда на них двинется сам маршал во главе с сорок четвертым... Фюить! Вот-то поскачут они, словно лягушки, обратно к себе за ров!

   Тем временем Лефевр на скорую руку выстроил батальон сорок четвертого линейного полка и сказал:

   - Солдаты! Этот редут не только защищает наш лагерь, но и является ключом к Данцигу. Его занял неприятель - так надо выбить оттуда врага! Я обещал императору взять Данциг и рассчитываю на то, что вы не допустите, чтобы французский маршал не сдержал свое слово. Так вперед, ребята, и да здравствует император!

   Затем, словно простой сержант, с саблей в руках и с непокрытой головой, так как случайная пуля сбила у него фуражку, растрепанный, стремящийся вперед, ничего не видя и не слыша, маршал Лефевр первым бросился к траншеям, увлекая за собой сорок четвертый линейный полк.

   Пораженные пруссаки на момент задумались. Лефевр первый накинулся на них; в одну секунду они были исколоты штыками, изрублены саблями. Не было времени разряжать ружья.

   Град пуль встретил маршала при его вступлении в отбитую траншею.

   - Вперед, на редут! - сказал он, поднимая саблю, сплошь залитую кровью, и бросился в пролом траншеи, шедший к редуту, топая, крича, разражаясь проклятиями, прокладывая саблей дорогу среди неприятеля, валившегося, как колос под серпом.

   Около маршала можно было видеть молодого человека, который парировал удары штыков, направляемых на Лефевра, словно великан, размахивая ружьем, которое он держал, словно палицу, за дуло, громил всех, кто попадался среди круга, описываемого страшным в его руках орудием. Время от времени великан останавливался, наклонялся, поднимал с земли новое ружье, заменяя им сломавшееся, и снова принимался с губительной быстротой вращать им.

   Вскоре французы овладели редутом.

   В одной из траншей стояла пушка, брошенная неприятелем; в панике бегства артиллеристы даже не выстрелили из заряженного орудия.

   - О, - сказал Лефевр, - если бы у меня были лошади, чтобы повернуть эту пушку и направить ее на убегающих!

   - Зачем лошади, маршал? - произнес ла Виолетт и, бросив на землю свое залитое кровью оружие, спокойно взялся за пушку, выгнулся, напряг мощные мускулы и медленно повернул ее на Данциг.

   Тогда Анрио склонился к пушке, быстро прицелился и поджег фитиль.

   Пущенный вдогонку беглецам снаряд докончил поражение пруссаков. Редут был взят, и французы были у самых глассисов Гагельсберга.

   Маршал с удовлетворением посмотрел, как неприятель исчезал за укреплениями, и, вложив саблю в ножны, сказал Анрио и ла Виолетту:

   - Слушайте-ка, молодцы, доверяю вам охрану редута. Не позволяйте еще раз отобрать его у нас этой ночью! А я пойду к жене, которая ждет меня, чтобы окончить десерт!

  

  

  

   На другой день Екатерина проснулась при первых звуках зори. Это пробуждение под музыку привело ее в прекрасное настроение. Звуки труб напомнили ей молодость. Перед ее глазами снова встали картины лагеря республиканцев, когда оборванные, не имевшие обуви добровольцы рвались к оружию под звуки "Марсельезы" и, просыпаясь утром, думали о победе, которая должна была завершить их день. Екатерина быстро оделась с помощью своей горничной, которая последовала за ней, и теперь, растерянная, вдали от родины, постоянно спрашивала свою госпожу, скоро ли они вернутся во Францию.

   Маршал на рассвете отправился осматривать сторожевые посты и определить положение. Взятый накануне редут в течение ночи был укреплен и вооружен; необходимо было удержаться в нем, так как оттуда можно было грозить стенам самого Данцига.

   Лефевр вернулся скорее, чем ожидала его жена, весь бледный и, по-видимому, сильно потрясенный.

   - Что случилось? - спросила Екатерина. - Неужели пруссаки пытаются снова сделать вылазку? Или редут потерян?

   - Нет, редут прекрасно охраняется, и осажденные еще долго не повторят вчерашней безумной попытки. Но случилось несчастье, которое поразит тебя, моя дорогая Катрин, как и меня...

   - Боже мой, что же случилось? Говори скорее!

   - Анрио, наш милый Анрио, которого мы воспитали как нашего ребенка, которого мы любили как доброго и почтительного сына...

   - Он умер? - глухо спросила Екатерина, и ее глаза наполнились слезами.

   - Успокойся. Он в плену!

   Екатерина вздохнула с облегчением; слезы сразу исчезли у нее и глаза блеснули.

   - Ах, как жаль! - спокойно сказала она. - Но я ожидала худшего. Ты напрасно напугал меня, мой друг! Военнопленный - это не опасно: ты обменяешь его при первом же случае, ведь у тебя достаточно есть пленных пруссаков!

   Но Лефевр оставался мрачным и серьезно сказал:

   - Как только я узнал, что Анрио попал в плен, я отправил парламентера к маршалу Калькрейту с предложением дать в обмен за Анрио двух офицеров и десять солдат из взятых в плен вчера.

   - Анрио стоит этого! И этот пруссак, конечно, сейчас же согласился?

   - Он ответил отказом. Они видят в Анрио не военнопленного, а шпиона, схваченного в то время, как он, переодетый, пробирался в город!

   - Анрио шпион? Что за вздор! Такой солдат, как он, не станет шпионить; он сражается, как и ты сам, лицом к лицу с врагом, с саблей в руке и в своем мундире! Твой Калькрейт говорит вздор; это старый дурак. Неужели при нем нет никого поумнее?

   - К несчастью, все обстоятельства говорят против Анрио... Когда его схватили сегодня ночью на улицах Данцига, после того взятия редута, в котором он так отличился, на нем не было французского мундира; он был переодет австрийским офицером.

   - Австрийским офицером? Но ведь в Данциге нет австрийцев и мы не воюем с Австрией.

   - Потому-то он и надел мундир австрийского офицера.

   - Но что за фантазия? Зачем? Объясни мне!

   - Я был так же удивлен, как и ты, когда узнал, каким образом он пробрался в осажденный нами город. Ла Виолетт, которому я сделал строгий выговор за то, что он не помешал этой безумной выходке, знает, как Анрио переоделся и зачем он надел этот не принадлежащий ему костюм, благодаря которому теперь он, храбрый и честный французский офицер, считается шпионом.

   - Что же тебе рассказал ла Виолетт?

   - Странную историю.

   - Наверное, тут замешана любовь! - живо сказала Екатерина.

   - Да, ты угадала, это любовная история!

   - Что же, Анрио молод, красив, способен внушить к себе любовь и достоин ее. Что бы он ни сделал, я заранее прощаю его.

   - О, женщины! - сказал Лефевр, пожимая плечами. - Вы всегда и везде видите романтических героев и непременно восхищаетесь ими, в особенности, когда они делают глупости!

   - Какие же глупости?

   - Ну, слушай! Анрио был еще на аванпостах и собирался возвратиться в главную квартиру, когда подъехала карета, прибывшая из Кенигсберга. Кучер предъявил проездную грамоту, которая разрешала австрийскому генеральному консулу проехать через французский лагерь вместе со свитой, и подъехать к воротам Данцига. Грамота была подписана Раппом. Ее представили Анрио, и он скомандовал, чтобы карету пропустили. Из любопытства он заглянул внутрь кареты и испустил крик удивления. Угадай, кого он там увидел?

   - Я не могу угадать. Я думаю, генерального консула.

   - Да, и трех дам: жену генерального консула, княгиню Гацфельд - жену берлинского бургомистра, и молоденькую девушку - нашу дорогую Алису, ребенка, спасенного при бомбардировке Вердена. Анрио видел ее в Берлине вместе со мной у княгини Гацфельд. После тяжелого обвинения в измене князь Гацфельд ожидал, что император прикажет расстрелять его; но Наполеон просто приказал изгнать его, а его жена получила разрешение вернуться к своим родным. Она присоединилась к данцигскому австрийскому консулу.

   - Итак, отправившись в Данциг, Анрио снова встретился с Алисой? Он ее любит и хотел последовать за нею. Теперь я все понимаю, - сказала Екатерина, - он отправился проводить Алису до самого города.

   - Он выдал себя за офицера, прикомандированного к консульству. Как раз случилось, что Анрио свел дружбу с одним австрийским офицером, который одолжил ему свой мундир. Анрио мог таким образом сопровождать консула до самого города, а затем, благодаря императорскому пропуску, и войти в город.

   - И его узнали?

   - Скорее он был выдан.

   - Кем?

   - Австрийским генеральным консулом.

   - О, негодяй! Что же, он любит Алису? Это ревность? Соперничество?

   - Не думаю. Этот консул действовал из вражды, скорее даже из мести; он ненавидит Францию и непримиримый враг нашего императора, в котором ненавидит борца революции, своей непобедимостью распространившего по всему миру идеи восемьдесят девятого года. Это - аристократ, враг всех выскочек, якобинцев, цареубийц, как он называет нас! У меня есть о нем точные сведения; Фушэ доставил мне очень обстоятельный доклад.

   - Не доверяйте Фушэ?

   - Да, я знаю. Этот бывший поп такой же изменник, как Талейран, другой расстрига. Оба они злые гении императора. Они втихомолку обделывают темные дела. Несомненно, он на жаловании у Англии! Но что касается генерального консула, Фушэ дал точные сведения, - они не служат одному и тому же господину. Консул - тайный агент Австрии, и Фушэ выгодно перебежать ему дорогу, так как он работает для англичан. Ах, если бы император слушал меня! Как я вымел бы всю эту дрянь прочь! Я доверялся бы только его старым товарищам по подвигам и славе, его верным солдатам: Даву, Дюроку, Бесьеру и мне. Среди нас нет изменника, а он окружает себя алчными и подозрительными авантюристами - Бернадоттом, Мармоном, Талейраном, Фушэ... Они погубят его, бедная моя Катрин, и вместе с ним Францию.

   - Император заметит в один прекрасный день, что его советники - предатели... Но, Лефевр, надо подумать о нашем деле. Что ты сделаешь, чтобы спасти Анрио? Пруссаки хотят расстрелять его, не правда ли?

   - Да! Анрио схвачен переодетым, в городе, который находится в осадном положении, куда он пробрался обманом, а за это он должен быть расстрелян. Законы войны неумолимы! - торжественно сказал маршал. - Если бы я сам схватил здесь переодетого прусского офицера, я никак не мог бы избавить его от наказания.

   - Значит, ничто не может спасти Анрио?

   - Ничто, кроме чуда! Если бы я мог внезапно ворваться в город с моими гренадерами!

   - Так ворвись! Ступай, скомандуй приступ! - воскликнула с энтузиазмом Екатерина.

   Лефевр с жестом отчаяния покачал головой.

   - Я не могу! Ведь я не начальник! Мне уже приходила в голову эта мысль. Как только я узнал, что Анрио, которого я люблю как сына, находится там и что ему предстоит быть расстрелянным, я не хотел ничего слушать, ни с кем советоваться, а действовать на свой страх. Я хотел немедленно скомандовать идти на приступ и во главе сорок четвертого линейного полка и всех других солдат, какие оказались бы под рукой, броситься на эти укрепления и постараться взять их. Мне помешали! Говорят, подходят подкрепления, надо подождать их. Мортье приближается с новыми полками, с артиллерией. Император приказал осаждать по всем правилам. Проклятые инженеры насмехались надо мной, говоря, что я несомненно храбр, но города, подобные Данцигу, не берутся одной храбростью. Нужны планы, машины, вычисления, в которых я ничего не понимаю. Император понимает, да, ведь он учен и теперь любит ученую войну. Генерал Шасслу показывал мне заметки Наполеона. Тогда я вложил свою саблю в ножны и пришел к тебе совсем уничтоженный и удрученный. Я маршал Франции, главнокомандующий ее войсками, и я не могу спасти моего доброго Анрио только потому, что я недостаточно долго пробыл в школе!

   - Значит, конец? Анрио умрет?

   - Увы! Но я отомщу за него! Когда я войду в Данциг - я войду непременно! - ничто не помешает мне схватить негодяя-австрийца, предавшего Анрио. Когда я сам буду командовать солдатами после взятия города, клянусь тебе, Катрин, этот граф Нейпперг будет расстрелян!

   - Что ты сказал? Какое имя ты назвал? - спросила она в крайнем возбуждении.

   - Граф Нейпперг. Этот непримиримый враг Наполеона, австрийский генеральный консул.

   - Ты не знаешь, кто такой граф Нейпперг? Кем он был раньше и где я его когда-то видела?

   - Ты знаешь его?

   - Да. Помнишь ночь после взятия Жемапа, когда я была схвачена в замке Левендаля вместе с ла Виолеттом и едва не была расстреляна, как теперь наш Анрио?

   - Черт возьми! Ты мне часто рассказывала об этом случае! Тебя спас какой-то австрийский офицер. Неужели...

   - Ты угадал. Это был граф Нейпперг.

   - Ты обезоружила меня, - с грустью сказал Лефевр. - Теперь я не смогу расстрелять его, когда вступлю в Данциг. Я обязан ему твоей жизнью, Катрин!

   - Погоди, не один ты обязан. Помнишь утро десятого августа? Помнишь, что произошло в моей прачечной, когда ты пришел вместе с твоими товарищами, национальными гвардейцами, и стучали ко мне?

   - У тебя в комнате был раненый, один из защитников Тюильри. Я даже немного приревновал тебя. Помню ли я? Точно это было вчера!

   - Этот раненый был граф Нейпперг!

   - Так и он обязан тебе жизнью?

   - Мы не покончили еще счеты! Лефевр, мне непременно нужно пробраться в Данциг!

   - Ты с ума сошла? Тебе идти к неприятелю? Ты хочешь остаться у них заложницей?

   - Мне необходимо поговорить с графом Нейппергом.

   - Ты хочешь просить его о помиловании Анрио? Он не может помиловать его. Откажись от этой безумной попытки!

   - Я хочу пойти в Данциг и пойду туда! - решительно заявила Екатерина, а затем, сжимая руку мужа, прибавила: - Когда граф Нейпперг услышит то, что я скажу ему, он скорее убьет сам себя, чем позволит расстрелять своего, нашего Анрио, - прибавила она.

   - У тебя есть с ним какая-то тайна?

   - Да. Предоставь мне действовать, я ручаюсь, что приведу Анрио целым и невредимым! - И не давая мужу времени ответить, представить ей доводы благоразумия, Екатерина приподняла полог палатки и громко закричала: - Ла Виолетт! Ла Виолетт! Ступай скорей сюда!

  

  

  

   В те дни, когда обстрел города прекращался, под стенами Данцига во французском лагере шли оживленные сношения, не предусмотренные властями, с какими-то пришельцами, женщинами, продававшими водку и приносившими разные новости, с подозрительными разносчиками и торгашами. Во всех осадах бывают такие перерывы, во время которых устанавливается общение между враждебными сторонами. Один из таких моментов и выбрал ла Виолетт для своей попытки пробраться в осажденный город вместе с Екатериной. Он был посвящен в ее планы и поклялся, что поможет ей спасти Анрио. Сняв свой блестящий мундир, ла Виолетт облекся в грязный широкий балахон, приобретенный у одного из многочисленных евреев-купцов, сопровождавших армию, и в таком виде подошел к воротам города в сопровождении Екатерины, одетой крестьянкой из окрестностей Кенигсберга.

   Ла Виолетт говорил по-немецки, Екатерина также могла объясняться на этом языке, так как была родом из Эльзаса.

   Ла Виолетт объяснил начальнику караула, что он и его спутница были застигнуты врасплох приходом французов и не успели войти в город, где их ожидали родственники, очень обеспокоенные их участью, и попросили разрешения войти в город повидаться с ними.

   Начальник караула предупредил их, что будучи впущены в город, они уже не могут выйти оттуда.

   - Ну, - весело ответил ла Виолетт, - мы подождем, пока эти проклятые французы будут разбиты, и выдержим осаду вместе с вами!

   Получив разрешение, Екатерина и ла Виолетт вошли в город с замиранием сердца, боясь каждую минуту быть узнанными, не решаясь спросить кого-нибудь, чтобы какой-либо вопрос не обнаружил их обмана. Город был переполнен солдатами, среди которых было много раненых; повсюду стояли артиллерийские орудия и бараки; улицы были полны народа, так как все окрестное население поспешило укрыться в стенах Данцига.

   Ла Виолетт заметил палатку маркитанта, раскинутую на открытом воздухе; возле нее солдаты и горожане пили и обменивались новостями. Подойдя к ним, тамбурмажор смешался с толпой и стал прислушиваться.

   Здесь шел разговор о французском шпионе, переодетом австрийским офицером, которого только что судили и должны были расстрелять на следующее утро.

   Ла Виолетт вздохнул с облегчением.