Купер Джеймс Фенимор - Приключения Мильса Веллингфорда

bsp;   Мистер Гардинг показался удивленным и даже рассерженным моим замечанием.

   - Я от вас не ожидал этого, дитя мое, - сказал он. - Зачем видеть в людях дурное? Что же тут неестественного, что Дреуэтт старается обеспечить за собой право на Люси? И какое в том зло, что он говорит вслух о своих чувствах?

   Я был неправ и вполне заслужил этот упрек, а потому и постарался смягчить свою вину:

   - Мое замечание неуместно, я сознаюсь в этом, тем более, что его ухаживанья начались еще до смерти миссис Брадфорт, следовательно, у него нет корыстных целей.

   - Совершенно верно. Вы привыкли к Люси с самого детства, любите ее, как сестру, и вам, понятно, странно, что она может возбудить серьезную страсть; но вы сами знаете, что она действительно обаятельна, хороша собой, и вообще прекрасная девушка.

   - Кому вы это говорите, и кто в этом убежден более меня?!

   Грация ждала меня. У двери стояла Хлоя, негритянка, дальняя родственница Неба, исполнявшая у Грации роль горничной. Она мне улыбнулась и сделала реверанс.

   - Мисс Грация послала меня сюда, хозяин, сказать, что она ждет вас в семейной зале.

   - Спасибо, Хлоя. Позаботьтесь, чтобы никто не помешал нам. Я больше года не видел свою сестру.

   - Конечно, да, хозяин. А Неб, где теперь он?

   - Он придет поцеловать вас через десять минут, Хлоя.

   Я скорыми шагами направился к нашей заветной комнате. Открыв дверь, я приостановился, думая, что сестра, по обыкновению, бросится в мои объятия. Но в доме царила мертвая тишина, точно тут находился покойник. Грация сидела на кушетке, будучи не в силах подняться и двинуться от слабости и волнения. У меня не хватает слов, чтобы описать, что я чувствовал при виде ее. Я был подготовлен к тому, что она изменилась, но не ожидал найти ее стоящей одной ногой в могиле.

   Грация слабо протянула мне руки; я бросился к ней, сел около нее и осторожно привлек ее к себе. Несколько минут мы оставались так молча.

   - Я боялась, - сказала она наконец, - что ты приедешь слишком поздно.

   - Грация, что ты хочешь этим сказать? Что с тобой?

   - Разве надо объяснять тебе, Мильс, разве ты сам не понимаешь?

   Я ничего не ответил, а только пожал ей руку. Я слишком хорошо понимал эту ужасную историю. Но для меня оставалось загадкой, как это Грация могла так глубоко любить такого ничтожного и пустого человека. В невыразимой душевной скорби я проговорил довольно громко:

   - Подлец!

   Грация, остававшаяся до этой минуты склоненной на моем плече, вдруг подняла голову. Во взгляде ее был упрек.

   - Мильс, дорогой мой, выслушай меня, - сказала Грация, судорожно сжимая мои руки. - Ты должен заглушить в себе всякий гнев, чувство мести, даже оскорбленное самолюбие. Принеси мне эту жертву. Если бы я была виновата, я готова принять всякую кару; но все мое преступление в том что я не могу справиться со своим чувством; неужели же за это мое имя будет связано с двусмысленными сплетнями, вызванными вашей ссорой?! Потом вспомни, что вы жили как родные братья; вспомни, Гардинга твоего опекуна, подумай о моей дорогой, верной Люси...

   - Да, верная Люси, которая остается в Нью-Йорке, когда ее место около тебя!

   - Ей неизвестно, в каком я состоянии, ни причины этого. Но прежде чем выйти из этой комнаты, ты мне должен дать одно обещание.

   - Разве я в чем-нибудь отказываю тебе? Но, Грация, я соглашусь только под одним условием

   - Каким? Я заранее соглашаюсь на все.

   - В таком случае я обещаю тебе не спрашивать у Руперта отчета в его поведении, да и вообще не делать ему никаких вопросов, ни даже упреков, - добавил я.

   - Теперь говори мне свое условие, каково бы оно ни было, я все принимаю.

   - Ты должна предоставить мне полное попечение о твоем здоровьи и позволить мне позвать сюда доктора, и всех, кого я найду нужным.

   - Только не его, Мильс!

   - Не беспокойся: его присутствие выгнало бы меня самого из дома. Ну, а на все прочее согласна?

   Грация утвердительно кивнула головой.

   После некоторых колебаний я решился написать Люси. Хотя она и предпочитала меня Андрею Дреуэтту, все же она была попрежнему привязана к Грации и не замедлит приехать в Клаубонни, как только узнает истину.

   По ту сторону реки проживал очень знающий доктор Бард, к сожалению, переставший практиковать. Я и ему написал наудачу, умоляя приехать в Клаубонни. Затем отослал Неба с моими посланиями.

  

   Прошло два дня. Я встал с восходом солнца и тотчас поехал верхом навстречу "Веллингфорду".

   Когда шлюпка приблизилась, я увидел в ней господина средних лет, высокого, худощавого, но с внушительной наружностью.

   Это был доктор Пост, один из лучших докторов Нью-Йорка. Я поспешил поздороваться с ним, но не успел я еще подъехать к нему и соскочить с лошади, как ко мне подбежал Мрамор.

   - Вот и я, Мильс! - вскричал мой лейтенант. - На этот раз далеко от соленой воды. Так вот оно, знаменитое Клаубонни! Но что это там виднеется, против холма, с какой-то машиною, вертящеюся в воде?

   - Это мельница, друг мой, а колесо это то самое, которое погубило моего отца. Помните, я рассказывал вам?

   Мрамор грустно посмотрел на меня, как бы смутившись, что напомнил мне о столь тягостном событии, потом пробормотал.

   - А мне так не приходилось терять отца! Не было такого чортова колеса, которое бы могло похитить у меня того, кого я не имел никогда. Ах, да, кстати, Мильс, в кормовой каюте с нами приехало сюда чудо красоты.

   - Это, должно быть, Люси. - И, бросив доктора и Мрамора, я одним прыжком очутился у двери каюты.

   Это действительно была Люси. Мы молча обменялись рукопожатиями, и я догадался по ее беспокойному взгляду, что она боялась расспрашивать меня.

   - Я думаю, что ей лучше, - сказал я, - по крайней мере, она как будто повеселела.

   Когда все вышли из шлюпки, Люси взяла меня под руку, и мы поднялись на холм, у которого нас ждала карета. Я уговорил Мрамора и доктора сесть в нее, так как Люси предпочла итти пешком.

   Как бы я был счастлив при других обстоятельствах побыть с нею наедине! Но теперь я испытывал смущение и неловкость.

   Люси же нечего было скрывать от меня, и она заговорила со мною по-старому.

   - Наконец-то я опять в моем милом Клаубонни. Да, Мильс, один день, проведенный здесь, стоит целого года жизни в Нью-Йорке!

   - Зачем же вы так долго остаетесь там? Ведь вы отлично знаете, как здесь все бывают счастливы, когда вы с нами?

   - Если бы я в этом была убеждена, то никогда не решилась бы расстаться с Грацией на целые шесть месяцев.

   - И вы сомневались, сомневались во мне, Люси?

   - Не в вас, нет, я не о вас говорю, а о Грации.

   - Странно, Люси Гардинг дошла до того, что изверилась в своей подруге детства, которая была с ней почти сестрой!

   - Почти сестрой, Мильс? Что бы я дала, чтобы поговорить с вами откровенно, как в былые годы!

   - Кто же вам мешает? Говорите, я слушаю и отвечу вам чистосердечно.

   - Но теперь есть между нами препятствие, Мильс, и большое препятствие; мне незачем называть его.

   - Какое же это препятствие, Люси? Умоляю вас, говорите правду; между нами и без того уже образовалась целая пропасть за эти последние два года.

   - Для меня эта разлука была столь же тяжка, как и для вас, Мильс, и, если хотите, я буду с вами откровенна, рассчитывая на ваше великодушие. Чтобы вам дать понять, что я хочу сказать, довольно вам назвать Руперта?

   - Как, Люси, - выскажитесь яснее, между нами какое-то недоразумение?

   Она слегка прижала мою руку и добавила:

   - Мильс, ведь вы любите моего отца и уважаете меня, чтобы забыть, что вы с Рупертом жили как братья.

   - Грация говорила мне уже по этому поводу; я не поступлю с ним так, как он того заслуживает.

   - Это все, о чем я хотела попросить вас, Мильс; благодарю вас, что успокоили меня относительно этого вопроса. Теперь я буду с вами вполне искренна, но раньше мне надо увидеть Грацию...

   - Не бойтесь выдать ее тайну: я все знаю. Да, эта несчастная любовь к Руперту привела ее в такое состояние.

   - Какое ужасное испытание для бедной Грации! Но, может быть, усиленным уходом за ней и нашей привязанностью мы поможем горю. Хорошо, что удалось привезти опытного доктора, и, по-моему, не надо от него ничего скрывать.

   - Я сам хотел посоветоваться с вами об этом. Уж слишком тяжело выставлять напоказ заветные мысли Грации!

   - До этого-то мы, пожалуй, не дойдем; но доктору необходимо знать, что главный корень болезни - в сердце, и что о нем надобно подумать прежде всего. Но довольно об этом, Мильс. Мне бы не мешало немножко успокоиться перед свиданием с Грацией. Как хорошо, мы опять в Клаубонни, и попрежнему друзья.

   Эти слова были сказаны с такой кротостью, что я готов был броситься к ее ногам.

   Но всякие излияния чувств были бы теперь неуместны. У двери Хлоя сказала нам, что мисс Грация хотела бы видеть Люси одну. Я испугался этого свидания и хотел присутствовать при нем, но Люси успокоила меня, сказав, что я могу вполне положиться на нее.

   Я же тем временем отыскал доктора и вкратце сообщил ему о ходе болезни.

   Через час Люси вернулась, и доктор вместе с нею прошел в комнату больной, где он пробыл довольно долго. Он прописал возбуждающие средства, посоветовал нам всячески отвлекать сестру от тяжелых мыслей; затем, по его мнению, необходимо было переменить для больной обстановку, если бы возможно было сделать это, не утомляя ее.

   Я сейчас же предложил "Веллингфорд". Доктор вполне одобрил мой план.

   - У меня на водах есть один пациент, который просит меня навестить его, - сказал доктор Пост, - да и мне самому хотелось бы полечиться недельку. А потому, если можно, довезите меня до Альбани, а потом продолжайте свою экскурсию, насколько это позволят силы мисс Веллингфорд.

   Этот проект всем показался прекрасным. Даже Грация улыбнулась, слыша наши совещания, и целиком отдалась в наше распоряжение. Теперь только оставалось приступить к выполнению его.

  

   На другой день, рано утром, я деятельно занялся приготовлением. Мрамора тоже пригласили в нашу компанию.

   Когда все были в сборе, подняли якорь.

   Обогнув стрелку, "Веллингфорд" ослабил шкоты, поставил лисели и марсель и поплыл вверх по Гудзону, направляясь к ключам. По пути нам встречалась масса парусов. На палубах многих судов находились дамы, очевидно, едущие на источники. Я сказал Мрамору, чтобы он постарался обратить внимание сестры на пассажиров, а потому он поспешил догнать один из шлюпов. На судне даже были лошади и экипаж.

   Давно я не был так счастлив. Грация выглядела лучше, она стала спокойнее, и нервы ее утихли, а это - главное. Люси, оживленная от разнообразных впечатлений, при виде открывавшихся перед нею картин, просто сияла. Когда она оборачивалась ко мне, в ее взгляде выражалась, если не любовь, то уж, наверное, самая искренняя дружба.

   Но каждый ее жест, каждое слово, обращенное к Грации, показывали, как тесно были связаны обе подруги. Мистер Гардинг тоже повеселел. Он согласился поехать с нами, при условии, что мы возвратимся в Клаубонии в воскресенье к обедне.

   Мрамор восхищался ходом "Веллингфорда". Когда мы проходили около одного шлюпа, называвшегося "Геланд", шкипер ее, не могший разобрать нашего имени, закричал нам в рупор:

   - Какой это шлюп?

   - "Веллингфорд" из Клаубонни, только что вышел на экскурсию.

   - По всей вероятности, я имею честь разговаривать с самим капитаном Веллингфордом? Тем самым, о котором мне столько говорили мои друзья, Мертоны? Они с вами возвращались из Китая. Они вспоминают о вас с большой благодарностью, говорят, что вы замечательно заботились о них, и если они еще когда-либо будут путешествовать морем, то только вместе с вами.

   Я насилу отделался от этого разговора. Каково мне было слышать многократное повторение имен Мертонов при Грации, до которой могли долететь эти имена? Ведь для нее это была новая пытка. Люси побледнела, как полотно, и изъявила желание уйти к себе в каюту, куда я и увел ее, что оказалось как раз во-время. Грация постоянно засыпала от слабости. Полчаса спусти Люси опять пришла к нам на палубу. В это время перед нами виднелось какое-то судно. Люси вдруг заволновалась.

   - Не думаете ли вы подойти к этому шлюпу? - спросила она.

   - Мне казалось, что с нас довольно сплетен, но если подобные переговоры занимают вас, то с удовольствием.

   Люси затруднялась ответом. Она покраснела и подумала с минуту; потом с неестественной улыбкой, столь несвойственной ее натуре, сказала:

   - Да, мне бы хотелось приблизиться к этому шлюпу, хотя вовсе не из тех мотивов, которые вы предполагаете.

   Я видел, что ей не по себе, но не мог понять причины. Но желание Люси было для меня равносильно приказу, и я велел Небу ускорить ход. На корме шлюпа значилось: "Орфей". Палуба его была переполнена пассажирами обоего пола. В это время Люси прижалась ко мне, как бы ища у меня защиты.

   - Теперь, Мильс, вы будете говорить за меня в рупор; я не могу сама начать разговора при таком большом обществе.

   - С удовольствием, Люси, но вы диктуйте мне то, что я должен сказать.

   - Конечно, только сначала предложите общепринятые вопросы.

   - Эй! "Орфей"? - сказал я довольно громко.

   - Ну, что там? - тветил шкипер, вынимая изо рта трубку. Я посмотрел на Люси, спрашивая ее взглядом: "А дальше?"

   - Спросите его, там ли миссис Дреуэтт, - не господин, а миссис-мать, - сказала Люси смущенно. Я был так поражен, что едва владел собою. Шкипер ждал с любопытством второго вопроса.

   - Миссис Дреуэтт у вас? - спросил я отчетливо.

   Прежде чем ответить, шкипер нагнулся к некоторым из пассажиров, не видных нам из-за паруса "Веллингфорда", гик которого выдвигался к стороне "Орфея".

   - Миссис Дреуэтт здесь и желает узнать имя особы, осведомляющейся о ней.

   - Скажите, что у мисс Гардинг есть поручение к миссис Дреуэтт от миссис Оджильви, которая едет в другом шлюпе, - сказала Люси тихим и неуверенным голосом.

   Я задыхался, однако сделал последнее усилие, чтоб передать фразу. Тотчас же я услышал, что кто-то поднимается на борт судна и вслед за тем увидел Андрея Дреуэтта, со шляпою в руке и сияющей физиономией; выражение его лица, развязность манер, все указывало на короткость, существовавшую между ним и Люси. Последняя инстинктивно взяла меня под руку, и я чувствовал, что она дрожала.

   Оба шлюпа были настолько близко один от другого, что они могли разговаривать, не особенно возвышая голос.

   - Здравствуйте, - сказала Люси, - передайте, пожалуйста, вашей матери, что миссис Оджильви просит подождать ее в Альбани... Да вот и сама миссис Дреуэтт, - поспешила Люси прервать самое себя.

   - У нас есть с собой кое-что для вас, моя милая, - ответила миссис Дреуэтт, вежливо раскланявшись со мной. - Вы так заторопились с отъездом, получив это противное письмо (это то, в котором я умолял Люси приехать к больной подруге), что забыли свой рабочий ящичек, а так как я знаю, что в нем много билетов - я говорю не о банковых билетах, - то мне непременно хотелось возвратить вам его в собственные руки. Вот он, но как мне его вам передать?

   Я счел нужным вмешаться.

   - Господин Дреуэтт, - сказал я после взаимного поклона, - если вы попросите остановить ваш шлюп, я сделаю то же, и затем пошлю за ящиком лодку.

   Это предложение заставило вопросительно взглянуть на шкипера. Он в это время сидел, облокотившись на руль, и курил. Нехотя вынув изо рта трубку, он проговорил:

   - Очень нужно останавливаться! Точно ветер станет потом слушаться нас. Вот что еще выдумали!

   Затем он снова взялся за трубку. Видя, что с ним не сладишь, я стал придумывать другое средство, как вдруг заметил не без удивления и некоторого беспокойства, что Андрей Дреуэтт взял ящичек из рук матери, затем бросился к нашему гику {Гик - параллельный палубе брус, служащий нижним основанием косого паруса.}, конец которого доходил до его шлюпа. Видно было, что он намеревался дойти таким образом до нашей палубы, чтобы собственноручно передать Люси ее ящичек. Предприятие это было слишком рискованно. Конечно, все дамы заохали от ужаса. Бедная миссис Дреуэтт закрыла лицо руками, считая своего сына уже погибшим. Я боялся даже взглянуть на Люси.

   Так как Дреуэтт, видимо, терял свое хладнокровие, то я решил принять меры не только в его интересах, но и в интересах коробки Люси. Неб, не дождавшись моего приказания, сам подскочил ко мне.

   - Коробка упадет в море, хозяин, - сказал он мне вполголоса, - его ноги уже дрожат, и скоро он все выпустит.

   - Что же сделать, Неб? Какое средство придумать?

   - Если хозяин разрешит. Неб побежит по гику, возьмет ящик и принесет его мисс Люси.

   - Что ж, иди, будь только осторожнее.

   Крик Хлои был сигналом того, что Неб начал опасное шествие. Он подвигался по гику твердою поступью, невзирая на протесты Дреуэтта, не желающего посторонней помощи. Неб подошел к нему в тот момент, когда молодой человек ухватился за канат, и ноги его тряслись так, что его положение внушало серьезную опасность. Лицо Неба изобразило любезную гримасу, и он протянул руку за ящичком.

   - Хозяин Мильс полагает, что лучше отдать мне ящичек мисс Люси, - сказал он со всею вежливостью, на которую был способен.

   Несмотря на оскорбленную гордость, Дреуэтт не прочь был получить эту маленькую поддержку и, ни слова не говоря, отдал негру ящик, на что Неб наклонил голову, спокойно повернулся на месте и твердым шагом пошел к самой мачте.

   Неб с торжествующим видом преподнес Люси свой трофей, она молча передала ящик Хлое, не отрывая своего взора от Дреуэтта.

   - Мерси, господин Дреуэтт, - сказала она,- теперь ящик в безопасности, вам нечего приходить сюда; мистер Веллингфорд поможет вам добраться до вашего шлюпа.

   Я, действительно, принялся объяснять, как это сделать, но совсем неожиданно натолкнулся на два препятствия: во-первых, на самолюбие Дреуэтта, который ни за что не согласился отступить, а во-вторых, шкипер "Орфея", взбесившись, что мы обогнали его, решился отомстить, отъехав от нас на сто аршин. Таким образом, теперь оставалось только одно средство спасти Дреуэтта.

   - Держитесь за канат, господин Дреуэтт! - закричал я. - Я втащу гик на борт, и тогда вам будет легко подняться к нам.

   Но Дреуэтт умолял меня ничего не делать, говоря, что он приноровился уже и сейчас последует примеру Неба.

   - Нет, нет, прошу вас не беспокойтесь, господин Веллингфорд, неужели вы думаете, что я не смогу добраться до вас, как этот негр?!

   - Но ведь негр - матрос, привычный к упражнениям такого рода; и он - босой, а вы в тонких и скользких башмаках.

   - Да, это мне ужасно мешает. Но все же я надеюсь без всякой помощи дойти до мисс Гардинг, чтобы поздороваться с ней.

   Сам Гардинг вмешался в дело, но напрасно. Дреуэтт упорствовал.

   - Оставьте его, - сказала Люси умоляющим голосом, - он говорил, что умеет плавать.

   Но было уже слишком поздно. Гордость, упрямство, тщеславие и любовь заставили его поступить по-своему: он двинулся, оставив канат, последнюю точку опоры. Он прекрасно знал, что ему не дойти до мачты.

   Не прошло нескольких секунд, как он бултыхнулся в воду. По его отчаянным барахтаньям, сразу было видно, что несчастный не умеет плавать. На мне была куртка, матросские штаны и башмаки.

   Я тотчас же бросился вслед за ним. Дождавшись, когда он вынырнул, я схватил его за волосы, стараясь перевернуть на спину, лицом к воздуху, но вследствие усилия, которое мне пришлось употребить, я сам пошел ко дну. Пришлось на минуту выпустить его, чтобы набраться воздуху. Потом я сказал, чтобы он держался за мои плечи, опустив туловище в воду; если человек, находящийся в опасности, исполняет эти приказания, то хороший пловец без труда может протащить его целую милю. Но Дреуэтт потерял сознание и отчаянно отбивался от меня. На земле я бы живо справился с ним, но в воде приходилось бояться даже ребенка.

   Преимущество, которое я предоставил ему, сказав, чтоб он держался за мои плечи, обошлось мне дорого. Он вместо этого стиснул мне шею обеими руками и, упираясь на меня, силился подняться наружу, а я вследствие такой тяжести шел на низ.

   Каждая минута была дорога. Я сделал над собой нечеловеческие усилия, стараясь выплыть, но не мог. Его руки, как тиски, сжимали мне горло, мои движения были стеснены. Надо было решиться: или отделаться от него или потонуть самому...

   Сознаюсь, я отказался от мысли спасти жизнь Дреуэтта и думал только о себе. В воде мы с ним сцепились, как два врага. Три раза мне удалось вынырнуть, чтобы перевести дыхание, таща за собою и Дреуэтта, который находился в более благоприятных условиях, чем я. Такая отчаянная борьба не могла продолжаться долго.

   В четвертый раз мы пошли ко дну, и я чувствовал, что мне больше не подняться: силы стали мне изменять; но меня спасло неожиданное обстоятельство. В молодости отец приучил меня оставаться в воде с открытыми глазами. Вследствие этого у меня оказался маленький перевес над Дреуэттом, я, по крайней мере, мог видеть, куда направлять свои движения. И когда я настолько ослабел, что у меня исчез последний луч надежды на спасение, мне показалось, что на меня надвигается в воде какая-то масса, точно акула, хотя она редко попадает в Гудзон. Этот предмет вдруг вынырнул около нас, как бы намереваясь схватить свою добычу. Я почувствовал, что кто-то осторожно поднимает меня на поверхность, и как только показался свет и я мог вздохнуть. Мрамор оторвал от меня Дреуэтта. В это же время моя акула, отдуваясь, выплыла из воды и заговорила человеческим голосом.

   - Мужайтесь, хозяин! Неб с вами!

   Не знаю уж, как меня втащили на борт, где я лежал в полном изнеможении. Дреуэтт не подавал признаков жизни. В это время Неб, промокший до костей, уселся на дно лодки и стал выжимать воду из моих волос и вытирать мне лицо платком...

   Когда Люси увидела меня, пришедшего в чувство, то не могла удержаться от радостного восклицания и со слезами кинулась ко мне. Безмерная радость наполнила мое сердце. Губы наши слились в одном долгом поцелуе.

   Возвратившись домой, мы без лишних слов обручились, а там и повенчались. Наша радость омрачалась только видом Грации. Но отправившись вместе с нами в путешествие, она скоро поправилась.