Купер Джеймс Фенимор - Приключения Мильса Веллингфорда

и.

  

   На следующий день рано утром я вместе с Грацией отправился в сад, где мы нашли Люси.

   - Я никогда не ожидала найти тебя здесь, милая Люси, за истреблением недоспелой смородины, - сказала Грация.

   - Зеленые фрукты Клаубонни для меня вкуснее зрелых, купленных на рынках противного Нью-Йорка! - ответила Люси с жаром.

   - Как жаль, что Мильс не разделяет наших вкусов, предпочитая море мирному пребыванию в этом месте. Ведь правда, Люси?

   - Когда мы любим что-нибудь, то мы любим от всего сердца. Мужчинам же приятнее искать приключения, терпеть крушения, быть брошенными на пустынном острове, чем жить спокойно у себя дома.

   - Я нисколько не удивляюсь, что брата прельщают необитаемые острова, на которых он находит попутчиц в роде мисс Мертон.

   - Имейте в виду, милая сестрица, я с нею познакомился в Лондоне, в Гайд-Парке, почти что в самом канале.

   - Странно, Люси, что Мильс нам ничего не сообщал об этом.

   Люси не сказала ни слова. Я сделался задумчив и мрачен; разговор не клеился, и мы не замедлили воротиться домой.

   За обедом я с удовольствием заметил, что Грация сделала большие успехи в хозяйстве.

   Эмилия казалась вполне удовлетворенной вниманием, с которым к ней относились; Люси повеселела.

   После обеда мистер Гардинг и майор остались за столом поболтать и распить бутылку мадеры. Молодежь же отправилась в сад. Лишь только наша группа расположилась, я исчез на минутку и тотчас же вернулся.

   - Грация, - сказал я, - я еще не успел вам ничего сказать о жемчужном ожерелье, которое...

   - О, да, мы с Люси знаем все, - ответила Грация с необычайным спокойствием. - Если мы не просили показать нам его, то это для того, чтобы ты не обвинил нас в любопытстве.

   - Как, вы знаете, но от кого?

   - А, это другой вопрос. Пожалуй, мы и ответим на него, когда увидим ожерелье.

   - Нам об нем сказала мисс Мертон, Мильс, - ответила Люси, видя, что меня мучила неизвестность.

   - Если мисс Мертон согласится померить ожерелье, то вы тогда можете судить, до какой степени оно красиво.

   Эмилия согласилась померить.

   - О, как оно теперь хорошо! - воскликнула Люси в полном восторге. - О, мисс Мертон, вы бы всегда носили жемчуг!

   - Ты хочешь сказать, этот жемчуг, - заметил Руперт, всегда очень щедрый на чужой карман. - Ожерелье как раз на своем месте; его никогда не следовало бы снимать отсюда.

   - Мисс Мертон знает его предназначение, - сказал я, - а также и условия собственника.

   Эмилия расстегнула ожерелье; не торопясь положила его перед собой и долго смотрела на него молча.

   - Какое же это назначение и каковы условия, Мильс? - спросила Грация.

   - Что ты спрашиваешь? - сказала Люси. - Конечно, оно приготовлено для тебя? Разве можно для него найти лучшее назначение?

   - Вы ошибаетесь, мисс Гардинг, Грация простит мне на этот раз эгоизм. Это ожерелье будет принадлежать не мисс Веллингфорд, а миссис Веллингфорд, если таковая будет существовать. Но у меня есть про запас еще целая коробка жемчуга. Позвольте разделить его между вами.

   - Что ж, мы не так горды, - смеясь, сказала Грация, - чтобы пренебречь щедростью вашей милости.

   - Тебе, а, может быть, и Люси обладание ими может доставить удовольствие, так как я их сам доставал. А для мисс Мертон они будут иметь другое значение.

   - Какое же?

   - Как воспоминание о пребывании на Земле Мрамора.

   - В таком случае, я возьму себе одну жемчужину, если мисс Веллингфорд выберет за меня.

   - Ну, нет, - сказала Грация своим милым голоском, - возьмите одну на память о Мильсе, а пять на память обо мне, а то у вас и кольца не выйдет.

   - С удовольствием; но поверьте, что незачем иметь сувенир, чтобы помнить, чем мы с отцом обязаны капитану Веллингфорду.

   - Руперт, - обратилась к нему Грация, - у тебя хороший вкус, помоги-ка нам выбрать.

   Руперт не заставил себя упрашивать. Он любил вмешиваться в подобные вещи.

   - Посмотрите, мисс Мертон. Разве мой выбор плох? Завидую тем, кого вы будете вспоминать, глядя на это кольцо.

   - Вы будете в числе их, господин Гардинг, так как вы немало постарались для меня, и при этом выказали столько вкуса; я этого не забуду.

   Я хорошо не понял, что она этим хотела сказать, но Руперт покатился со смеху.

   - Видите, Мильс, что значит не принадлежать к сословию адвокатов. Дамы не любят грубых профессий.

   - Я это заметил, - сухо ответил я, - но, может быть, мисс Мертон уж чересчур насмотрелась на нашу профессию.

   Эмилия промолчала. Все ее внимание было устремлено на жемчуг.

   - Но что мы теперь сделаем? Будем тащить жребий или вы положитесь на меня?

   - Решай за нас, - сказала Грация, - обе части равные.

   - Ну, хорошо, вот ваша часть, Люси, а вот твоя, Грация.

   Грация вскочила с своего места, обвила мою шею руками и крепко начала целовать, как она всегда благодарила меня, будучи ребенком, за малейший пустяк; Люси же, пробормотав несколько слов, не тронулась с места. Эмилию утомила эта сцена. Сказав, что вечер дивно хорош, она предложила пройтись, на что Руперт и Грация с радостью согласились. Люси ждала, пока ей принесут шляпу; я же отказался от прогулки под предлогом, что мне необходимо написать несколько писем.

   - Мильс, - позвала меня Люси, протягивая мне коробку с жемчугом.

   - Вы хотите, чтобы я спрятал их, Люси?

   - Нет, Мильс, не для меня, но для вас самих, для Грации, для миссис Мильс Веллингфорд, если хотите.

   В голосе ее в эту минуту не слышалось никакой иронии; она просто обращалась ко мне с этой просьбой.

   - Я, быть может, невольно огорчил вас чем-нибудь, Люси? - сказал я, смутившись.

   - Рассудите, Мильс; мы более не дети, а в наши годы надо быть осмотрительнее. Этот жемчуг - слишком ценный подарок, и, наверное, отец не одобрил бы меня, если бы я приняла его от вас.

   - И это вы так говорите со мной, Люси?

   - Да, дорогой Мильс, - ответила девушка, стараясь улыбнуться сквозь слезы. - Берите же ваш жемчуг, и мы останемся такими же добрыми друзьями, как прежде.

   - Если я вам предложу один вопрос, Люси, ответите ли вы мне на него откровенно?

   Люси побледнела и задумалась.

   - Чтобы я ответила, надо же сперва предложить его.

   - Так как вы пренебрегаете моими подарками, то, наверное, у вас больше нет того медальона, который я вам дал на память перед отъездом?

   - Извините, Мильс, я сохранила его и не расстанусь с ним во всю жизнь: это воспоминание о счастливых днях нашего детства, а потому он для меня навсегда будет дорог.

   Лишь только жемчуг оказался в моих руках, Люси тотчас же исчезла.

   Я решил в тот же вечер поговорить с Грацией откровенно и выяснить себе то, что меня интересовало более всего на свете - а именно намерения Андрея Дреуэтта.

  

   Мне нетрудно было исполнить свое желание. В Клаубонни имелось зало, которым пользовались хозяева дома в исключительных случаях. Чтобы предупредить Грацию, я сунул ей в руку записочку со словами: "Ровно в шесть часов, в семейном зале".

   Войдя в залу, я увидел, что Грация уже ждала меня.

   - Ты с "тех" пор никогда не был в этой зале? - спросила она.

   - Нет, не был.

   - Мильс, но ведь ты не бросишь Клаубонни?

   - Не беспокойся, Грация. Для меня Клаубонни теперь дороже еще, чем когда-либо.

   Грация пристально и испуганно посмотрела на меня, затем сказала, пожав мою руку:

   - Милый брат, ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать, - при этом я первый раз заметил в ней такое грустное выражение лица, - слишком молод для мужчины; женщины - дело другое. Мне кажется, что нам всем суждено одно страдание.

   У меня не хватило духу ответить, так как я подумал, что Грация сейчас станет говорить о Руперте. Несмотря на нашу дружбу, мы никогда ни одним намеком не затрагивали наших отношений к Руперту и Люси.

   - Скажи же, Мильс, зачем, собственно, ты позвал меня сюда?

   - Зачем? Ты ведь знаешь, что я уезжаю на будущей неделе; и мне надо кое-что сообщить тебе, чего я не могу сделать, когда ты вечно окружена посторонними людьми: Мертонами и Гардингами.

   - Посторонними, Мильс! С каких это пор Гардинги стали для тебя чужими? Да я не помню того времени, когда бы я не любила Люси, как родную сестру.

   - Я вполне разделяю твои чувства: Люси - прекрасная девушка. Но теперь положение Гардингов изменилось с того момента, как миссис Брадфорт вдруг воспылала к ним страстью!

   - Вдруг, Мильс? Но ты забыл, что она их близкая родственница, что мистер Гардинг законный наследник миссис Брадфорт и что вполне естественно, что эта женщина оказывает внимание тем людям, которые имеют равные с нею права на ее средства.

   - И Руперт тоже в числе ее наследников?

   - Мне кажется, и я боюсь, что сам Руперт слишком рассчитывает на это. Конечно, и Люси не будет забыта. Она - любимица миссис Брадфорт. Только мистер Гардинг не согласился отпустить от себя дочь, и миссис Брадфорт уступила с тем, чтобы Люси проводила у нее в Нью-Йорке каждую зиму. Руперт кончил изучение права, и теперь он там устраивается, в ожидании вступления в адвокатуру.

   - И, конечно, как только стало известно, что Люси - наследница богатой тетки, ее шансы на приискание женихов возвысились?

   - Хотя Люси не откровенничала со мной, но я догадываюсь, что она уже отказалась от одной партии два года тому назад, и от трех - нынешнюю зиму.

   - В том числе и Андрею Дреуэтту? - спросил я с такой поспешностью, что Грация удивилась и грустно улыбнулась.

   - Думаю, что нет. Иначе он не считался бы ее женихом. Люси слишком правдива, чтобы поселять в душе человека сомнения. А ухаживания мистера Дреуэтта начались совсем недавно, так что она еще не имела времени ему отказать. Кстати, тебе, конечно, известно, что мистер Гардинг пригласил его сюда?

   - Сюда? Андрея Дреуэтта? Зачем это?

   - Я слышала, как он сам просил у мистера Гардинга позволения приехать.

   Я негодовал в душе, но вскоре рассудок взял верх. В самом деле, мистер Гардинг имел полное право приглашать к нам кого угодно до моего совершеннолетия.

   - Грация, я хочу предложить тебе один вопрос: каковы состояние и положение этого мистера Дреуэтта?

   - И то - и другое - порядочные, судя по тому, как рассказывают.

   - Значит, по крайней мере, хоть этот-то добивается руки Люси не из корыстных целей.

   - Мистер Дреуэтт - выше подобных расчетов.

   - Но ты мне ничего не сказала, Грация, благосклонно ли относится Люси к ухаживаниям этого господина?

   - Но что я могу тебе ответить, Мильс? - сказала она. - Который раз я тебе повторяю, что я положительно ничего не знаю об ее сердечных делах.

   Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

   - Грация, - сказал я наконец. Я вовсе не завидую Гардингам, что им предстоит богатство. Но мне кажется, что не будь этого, наши отношения с ними были бы гораздо сердечнее, и мы все чувствовали бы себя счастливее.

   Моя сестра задрожала и побледнела.

   - Отчасти ты прав, Мильс, - сказала она после маленькой паузы.

   Обменявшись еще несколькими фразами, мы с Грацией расстались.

   Настала вторая половина недели. Я целыми днями пропадал в полях, чувствуя себя неловко в обществе Люси. Мистер Гардинг взялся занимать майора: оба старика понравились друг другу.

   Наконец, настал день отъезда. Уже третий раз я покидал дом. Майор с Эмилией предполагали пробыть здесь до июня, а затем отправиться на воды. С мистером Гардингом я провел целый час. Я не решился подойти к Люси и поцеловать ее, как прежде; в первый раз мы расстались так холодно. Все же она протянула мне руку, которую я крепко пожал. Грация же разрыдалась у меня на груди; с майором и его дочерью мы обменялись дружеским рукопожатием, обещаясь встретиться в Нью-Йорке после моего возвращения. Руперт проводил меня до шлюпки.

   Плывя вдоль берегов нашей бухты, я посматривал на кусты, не увижу ли среди них хотя бы Грацию. Надежда не обманула меня. Она пришла вместе с Люси на стрелку, которую мы должны были объехать. Как только они увидели шлюпку, то замахали платками; я же посылал им воздушные поцелуи.

   В это время мимо нас прошла лодка на парусах; в ней стоял господин, который тоже махал платком. Я сразу узнал в нем Андрея Дреуэтта; он направил лодку прямо на стрелку, и минуту спустя я видел, как он вышел на землю и затем раскланивался с Грацией и Люси.

  

   "Аврора" вступала в открытое море.

   Я был в восторге от своего судна, которое оказалось на ходу лучше, чем я предполагал. Десять дней мы плыли по океану благополучно.

   Но вот начал дуть сильный юго-западный ветер несколько часов сряду, подгоняя нас на одиннадцать узлов в час. Погода стояла ясная и теплая, так что ветер и минутные порывы бури только приятно освежили нам головы. Вечером, приказав убавить паруса, я спустился к себе в каюту, приказав в случае малейшей опасности позвать себя. Ночь прошла благополучно, но утром Талькотт пришел за мной и сказал:

   - Не мешало бы вам подняться наверх, командир; у нас шквал, я один не знаю, как быть.

   Когда я взошел на палубу, на "Авроре" оставались только фок и фор-марсель со своими рифами. Я тотчас же велел убрать его. Вдруг судно потрясло до самого киля. Каким-то чудом устояла главная мачта; мы еле-еле смогли свернуть полотно.

   Ветер свистел с такой яростью, что на палубе нельзя было разобрать, что кричали матросы с мачты. Талькотт сам вскарабкался на рею; он жестикулировал, указывая вперед, но волны вздымались так высоко, что заслоняли собою горизонт. Взобравшись на заднюю мачту, я рассмотрел какое-то судно с восточной стороны, делающее отчаянные скачки прямо на нас. Издали казалось, что оно взлетает на воздух. Мы быстро подвигались друг на друга.

   Громадные волны, набегавшие на "Аврору", совершенно накреняли ее то на один, то на другой бок, или же вдруг переворачивали ее задом наперед. Мачты и лик-тросы дрожали. Вдруг "Аврора" очутилась между внезапно выросшими горами воды. Весь экипаж дружно принялся за работу, и когда, наконец, судно вышло из этой пропасти, буря обрушилась на него со всею яростью, рванула последний парус и унесла его, оставив одни лохмотья. Это несчастье совсем сразило меня: с другого судна все могли видеть.

   Но теперь было не до самолюбия; безопасность судна - прежде всего. Как только на "Авроре" не осталось больше ни одного паруса, мне стало легче рассмотреть, что за судно виднелось перед нами; оно, повидимому, принадлежало англичанам и порядком-таки было нагружено.

   Оба судна одновременно погружались в воду; наш сосед ежеминутно исчезал из вида; мы и не заметили, как он вдруг стал нам поперек дороги. Две кареты, влекомые взбесившимися лошадьми друг на друга, не произвели бы того ужасающего впечатления, как представившееся нам зрелище.

   Еще одна минута, и мы со всего размаха разбили бы носом английское судно, К счастью, новый порыв ветра разъединил нас; в противном случае, общая гибель была бы неминуема. И в тот самый момент, как оба судна понеслись в противные стороны, раздался неистовый крик Талькотта. И вдруг я увидел, что с кормы англичанина мне машет шляпой наш друг - Моисей Мрамор!

  

   Оба экипажа спешили удалиться друг от друга. И мне, и капитану встречного судна представилась одна и та же мысль: вместо того, чтобы представить наши суда на произвол стихии, "Аврора" стала править направо, а англичанин - налево, хотя ветер гнал нас по одному и тому же направлению. Понемногу мы начали водворять паруса.

   К вечеру буря улеглась; море и ветер становились тише. Ночь прошла благополучно, а к утру море и совсем успокоилось. Оба судна распустили все паруса. Когда экипажи разошлись завтракать, мне удалось придвинуться к англичанину, и я окликнул его в рупор:

   - Какое это судно?

   - "Дэнди", капитан Роберт Фергюсон. А вы кто?

   - "Аврора", капитан Мильс Веллингфорд. Откуда вы?

   - Из Рио-де-Жанейро, направляемся в Лондон. А вы?

   - Из Нью-Йорка, едем в Бордо. Скажите, не находится ли у вас на борту американец, по имени Мрамор? Нам вчера показалось, что его видели у вас на корме; это наш старый товарищ, мы оттого и последовали за вами, чтобы узнать о нем.

   - Как же, как же, - ответил капитан, - он сейчас выйдет; теперь он внизу укладывает свои вещи, кажется, он хочет просить вас взять его к вам, чтобы вы его доставили в Соединенные Штаты.

   Не успел он окончить этих слов, как Мрамор показался на палубе, помахивая шляпой. Тотчас же мы спустили лодку, в которой отправился Талькотт за нашим дорогим другом; и через каких-нибудь двадцать минут я с радостью пожимал руку Мрамора.

   В первую минуту свидания он ничего не мог говорить от волнения и решительно со всеми обменялся рукопожатиями.

   Приказав снести его сундук в каюту, я сел рядом с ним.

   - Спасибо вам, милые мальчики, спасибо от всего сердца, - проговорил Мрамор, вытирая слезы обшлагами рукавов. - Нечего делать, надо удовлетворить ваше любопытство, хотя мне тяжело вспоминать свое упрямство и безумие. Итак, вы меня, наверное, искали в тот день, когда судно отчалило от острова?

   - Еще бы! Но, не найдя вас, мы были уверены, что вы устрашились одиночества и уехали раньше нас.

   - Отчасти вы были правы, а отчасти - нет. Когда вы отъехали, я подумал и сказал сам себе: "Моисей, они ни за что не уедут без тебя, они не решатся оставить тебя здесь на острове одного; если ты хочешь настоять на своем, то необходимо скрыться от них, пока "Кризис" не распустит все паруса". Ах, да, кстати, что сделалось со старым судном? Вы мне ничего не говорили о нем.

   - Оно нагружалось в Лондоне, когда мы уезжали.

   - И судовладельцы не решились поручить вам команду, вследствие вашей молодости, несмотря на все ваши старания для них?

   - Напротив того, они предлагали мне и даже просили, но я предпочел приобрести "Аврору" - это моя собственность.

   - Это хорошо! Теперь будет хоть один честный человек среди судовладельцев.

   - Мрамор, но вы знаете, вас ждет в Нью-Йорке кругленькая сумма: тысяча четыреста долларов, часть вашей награды и жалованье.

   Мрамор повеселел при этом известии. Затем он пристально посмотрел на меня и почти грустно сказал:

   - Мильс, если бы у меня была мать, как бы я ее осчастливил на старости лет! И зачем это деньги достаются людям, у которых нет матери!

   Я дал ему успокоиться, а потом напомнил, что мы ждем продолжения его истории.

   - Итак, я вам сказал, что принялся рассуждать, и решил, что вы меня потащите насильно, если я здесь останусь до следующего дня. Я сел в шлюпку, выехал из бассейна и пустился в открытое море. Когда же вы отъехали на значительное расстояние, я возвратился в свои владения, где уже больше некому было противиться моим желаниям и бороться с моими фантазиями.

   - А! Как я рад, что вы заговорили теперь иначе. Конечно, вами тогда руководил каприз, а не рассудок. И вы не замедлили сознаться в своей ошибке, мой друг, и стали скучать по родине?

   - Ваша правда, Мильс; хотя у меня не было матери, ни брата, ни сестры, но у меня была родина, друзья, что бы я там ни говорил. А, главное, я думал и тосковал о вас.

   - Бедный друг! Каким одиноким вы почувствовали себя!

   - Первое время я работал над сооружением курятника; но к концу недели увидел, что куры да свиньи - плохая компания для человека.

   - Я начинаю понимать ваше состояние; но что же вы сделали?

   - Уехал. Снарядил свою шлюпку, нагрузил ее провизией и марш в дорогу.

   - Значит, владение Землей Мрамора предоставлено теперь скотному двору?

   - Да, Мильс, и я надеюсь, что бедные животные не умрут с голоду: я позаботился о них. Уехал я два месяца спустя после вас.

   - А в одиноком плавании тоже ни весть какая сладость! Вы были все так же одиноки, как и на суше!

   - Что вы говорите! Да разве моряк может чувствовать себя одиноким на море? К тому же на море всегда есть дело. А большое пространство меня не пугало. Надо было только опасаться нападений туземцев. Днем я летел на всех парусах, к ночи складывал их и засыпал, как милорд. Я все время находился в прекрасном настроении духа; и один из самых счастливых моментов моей жизни был тот, когда из моих глаз исчезли верхушки деревьев моего острова.

   - И долго продолжалось ваше плавание?

   - Семь недель.

   - Где же вы останавливались?

   - Да нигде, пока не встретил судно, идущее из Манильи в Вальпарайзо. Капитан взял меня к себе и свез туда. Из Вальпарайзо я на местном судне обогнул Анды, чтобы перебраться на эту сторону. Вы помните эти чудовищные горы, покрытые сплошь снегом?

   - Еще бы! Они слишком поражают зрителя, чтобы забыть о них.

   - Затем мы приехали в Буэнос-Айрес, откуда прибрежное судно доставило меня в Рио.

   - А из Рио вы думали на "Дэнди" отправиться в Лондон, а потом при случае в Соединенные Штаты?

   - Вы угадали. Но до этого я провел в Рио несколько месяцев, в надежде дождаться какого-нибудь янки. Но под конец потерял терпение.

   Так кончилась история Мрамора. Он вспомнил Неба, и мы сейчас же позвали негра. Мрамор пожал ему руку. Он не помнил себя от радости, что опять находился среди всех нас.

   - Знаете что, Мильс и Роджер, - вскричал он, - я теперь точно у себя дома! Не хочу больше я вспоминать своего проклятого отшельничества. Да мне теперь страшно пройти одному через лес. Мне необходимо видеть перед собою человеческое лицо. Не оставляйте меня больше. Возьмите меня, Мильс, к себе метрдотелем или суньте меня, куда хотите.

   - Теперь уж мы больше не расстанемся, разве это будет по вашей вине. Я постоянно думал о вас! Да вот в последнюю бурю мы с Талькоттом вспоминали, как бы вы поступили в данном случае.

   - Старые уроки принесли пользу, друзья мои; я это сразу сообразил. У "Авроры" ой, ой, какой капитан, и ветру приходится посчитаться с ним.

   Решено было, что Мрамор примет на себя команду одной вахты и будет делать все, что найдет нужным. А когда Талькотта назначат капитаном, чего, наверное, не придется долго ждать, тогда он на всю жизнь сделается моим главным помощником. Я обернул все в шутку, прозвал Мрамора "командором" и прибавил, что только в качестве такового он останется у меня на борту. Никто так не радовался всему этому, как Неб. Он был положительно влюблен в Мрамора с того момента, как тот вытянул его за ухо из трюма "Джона".

   По приезде в Бордо, выгрузив мой товар, я запасся новым. Сначала я намеревался вернуться в Нью-Йорк, но отложил это намерение. Мне предложили доставить в Россию, в Кронштадт, партию вина и водок, и я согласился.

   Я отправился по Балтийскому морю в конце августа. Хотя путешествие продолжалось долго, но бури не было, и я прибыл благополучно на место. Пока я стоял в Кронштадте, ко мне обратились консул Соединенных Штатов и хозяин торгового американского судна с просьбою уступить им Мрамора для доставки судна в Нью-Йорк, так как их капитан с помощником умерли от оспы. Напрасно я уговаривал Мрамора, он упорно отказывался. Тогда я предложил Талькотту команду над "Гиперионом". Хотя мне жаль было отпускать его, но для моего юного друга это был случай выдвинуться. "Гиперион" тотчас же уехал, и к моему великому горю, я никогда не мог узнать об его участи; по всей вероятности, он погиб.

   Мрамор занял место Талькотта и, таким образом, сделался моим старшим лейтенантом. Русское правительство поручило мне доставить груз в Одессу.

   Мы предполагали, что Блистательная Порта {Блистательная Порта - турецкое дореволюционное правительство.} беспрепятственно пропустит американское судно, но в Дарданеллах мне велено было поворотить назад; пришлось оставить груз на Мальте.

   В Гибралтарском проливе к нам подошел английский фрегат, возвестивший нам об объявлении войны между Францией и Англией.

   В Атлантическом океане я всячески старался избегать всех встреч и благополучно добрался до Нью-Йорка.

  

   По выходе из конторы, с которой у меня были дела, я направился в отель и, при повороте на Валль-стрит, совсем неожиданно встретил Руперта. Он шел скорыми шагами; увидев меня, он как бы удивился и сконфузился, но все же поспешил сделать вид, что обрадовался мне. Он был в трауре, но тем не менее одет по последней моде.

   - Веллингфорд! - воскликнул он. Это в первый раз, что он не называл меня Мильс. - Откуда это вы свалились, как снег на голову? О вас ходило столько разных слухов, что теперь ваше появление произведет такой же эффект, как явление здесь самого Бонапарта. А ваше судно?

   - Вы знаете, что мы один другого не покидаем, разве только крушение или смерть могут разлучить нас.

   - Вот именно так я и говорил всегда этим дамам: "Вы увидите, Веллингфорд если женится, то только на своей "Авроре". Но у вас цветущий вид; знаете, вы на море хорошеете!

   - Мне нечего жаловаться на свое здоровье. Но что же вы мне ничего не говорите о наших? Что поделывают наши друзья? Ваш отец?

   - Он сейчас в Клаубонни.

   - Прекрасно; но рассказывайте же мне о себе. - Я заранее дрожал при мысли услышать, что Люси уже замужем. - Как поживает Грация?

   - О, Грация, как же это я забыл ее?! Надо было начать с нее. Увы! Мой милый капитан, я не стану скрывать от вас правды; ваша сестра теперь совсем не та, какой вы ее оставили, по крайней мере, я опасаюсь за ее здоровье, потому что не видал ее целую вечность. Осень она провела с нами; на Рождество же захотела уехать к себе, объясняя это тем, что ее семья всегда проводила праздники в Клаубонни. С тех пор она не возвращалась; но я боюсь, что она плоха. Вы знаете, что Грация всегда была хрупким созданием; она настоящая американка! Ах, Веллингфорд, наши женщины не отличаются здоровьем: то ли дело англичанки!

   Вся кровь бросилась мне в лицо. Я насилу удержался, чтобы не столкнуть этого мерзавца в яму, но, несмотря ни на что, он был брат Люси; затем я не имел доказательств, что он давал Грации повод думать, что любит ее; и я обязан был устранить все, что могло бы так или иначе компрометировать ее. А потому я постарался заглушить свой гнев, который просто душил меня.

   - Это очень печальная новость, - ответил я, - Грация такой человек, который нуждается в нежной заботливости и ласке, а я-то все разъезжал из моря в море, в погоне за деньгами, вместо того, чтобы сидеть в Клаубонни около больной сестры.

   - Деньги вещь хорошая, капитан, - ответил Руперт с выразительной улыбкой, - но зачем преувеличивать нездоровье Грации, она поправится. Надеюсь, что ваши путешествия были выгодны?

   - А Люси? - прервал я его, не считая нужным отвечать. - Где она теперь?

   - Мисс Гардинг в городе, в нашем доме на Валль-стрите, но она каждое утро ездит на дачу, так как невыносимо все время оставаться здесь, среди накаленных кирпичей. Ах, да! Я забыл, вы не знаете о постигшем нас несчастьи?

   - Мне сообщили в Италии о смерти миссис Брадфорт, и, видя вас в трауре, я заключил, что это правда.

   - О, боже мой, да! Мы лишились незаменимой женщины. Она была для нас второй матерью.

   - Миссис Брадфорт назначила вас своим наследником? Надо поздравить вас с таким счастьем. А Люси? Неужели она совсем забыла о ней?

   Руперт что-то пробормотал; я видел, что он точно жарился на углях.

   Он долго не мог решиться довериться мне, наконец, дойдя до самого безлюдного квартала, начал:

   - Вы знаете, Мильс, что миссис Брадфорт была довольно оригинальной особой, хотя с добрым сердцем. У женщин вообще странные идеи, а у американских - в особенности. Итак, миссис Брадфорт сделала завещание...

   - Которым, полагаю, она разделяет свое состояние поровну между вами и Люси, к великому неудовольствию мисс Мертон?

   - Не совсем так! Удивительная чудачка и капризная женщина эта миссис Брадфорт. В своем завещании она оставляет все движимое и недвижимое имущество моей сестре.

   Я был сражен. Все мои надежды рушились.

   - А кого она назначила душеприказчиком? - спросил я после небольшого молчания, предвидя заранее, что произойдет, если это будет предоставлено Руперту.

   - Отца. У него теперь по горло дела. К счастью, ее дома в хорошем состоянии: деньги помещены под верное обеспечение или в акциях. Все вместе взятое приносит семь тысяч долларов чистого дохода.

   - И все это принадлежит Люси! - вскричал я с невыразимой скорбью, чувствуя, что я безвозвратно теряю ее.

   - Пока, конечно; хотя, видите ли, я считаю ее собственницей только одной половины. Ведь женщины считают всех молодых людей мотами. Конечно, они рассуждали между собою так: "Руперт добрый мальчик, но он еще молод и живо растранжирит все деньги. А потому, Люси, я оставлю все вам в завещании; но, конечно, вы потрудитесь отдать вашему брату половину или даже две трети, как старшему, лишь только будете совершеннолетней и будете в праве распоряжаться самостоятельно". Но вы знаете, что Люси только девятнадцать лет, следовательно, надо ждать еще два года.

   - Люси известны намерения ее благодетельницы? И есть ли у вас доказательства на них?

   - Доказательства?! Да я готов принести присягу, что оно так. Разве это не благоразумно! Разве я не имею права ждать этого? А потом, слушайте. Между нами: у меня сейчас две тысячи долгу, а она не оставляет мне ни одного доллара, чтобы расквитаться с законными кредиторами. Женщина набожная не могла поступить таким образом, не будь у нее дальнейших видов. И раз она назначила Люси хранительницей капитала - дело объясняется просто.

   - Но Люси, что она говорит?

   - Вы знаете ее; фраз она не любит и пока молчит, хотя по всему видны ее намерения. Начала она с того, что поручила отцу заплатить за меня долги; затем она назначила для меня ежегодную пенсию в тысячу пятьсот долларов. Вы видите, Мильс, я ничего не скрыл от вас; но, поймите, что у меня нет ни малейшего желания кричать об этом во всеуслышание. Хорош бы я был, если бы все узнали, что один из блестящих: молодых людей Нью-Йорка зависит от своей сестры, которая моложе его на три года! Да на меня стали бы указывать пальцем! А в виду этого я сказал правду только самым близким. Все думают, что наследник - я, а у Люси - ничего нет. Прекрасное средство отодвинуть на задний план всех искателей приданого.

   - А что говорит об этом некий Андрей Дреуэтт? Когда я уезжал, он был сама преданность, и я никак не думал, что найду здесь мисс Гардинг.

   - По правде сказать, Мильс, мне самому казалось, что они поженятся. Но вот умирает миссис Брадфорт; затем наступает траур. Но я доволен поведением Андрея. Он знает, что я друг ему. У него хороший тон, он прекрасно поставил себя в свете, имеет порядочное состояние, я повторяю Люси время от времени, что лучшей партии ей нечего и желать.

   - Как же ваша сестра относится к этим внушениям?

   - О, презабавно, как все девицы. Она краснеет, иногда сердится; потом начинает смеяться, дуться и говорит: "Замолчишь ли ты, Руперт, ты с ума сошел". Однако, прощайте, мне пора в театр, сегодня играет Купер: он теперь в моде.

   - Руперт, еще одно слово. Вы ничего не сказали, здесь ли Мертоны?

   - Мертоны? Конечно, здесь. Полковник нашел себе место, и климат здешний по нем. Кроме того, у него отыскались родственники в Бостоне, и, кажется, он ждет оттуда какого-то наследства. Мертоны! Да что стал бы делать без них Нью-Йорк?

   - Значит, мой старый приятель тоже подвинулся по службе, потому что вы зовете его полковник?

   - Вы думаете? Но его еще чаще называют генералом. Вы, должно быть, ошиблись, думая, что он майор; здесь его иначе не зовут, как полковник или генерал.

   - Тем лучше для него. Прощайте, Руперт; я не выдам вас и...

   - И что?

   - Кланяйтесь от меня Люси. Скажите, что я желаю ей всевозможного счастья в ее новом положении и что я постараюсь повидать ее перед отъездом.

   - Разве вы не придете в театр?

   - Навряд ли приду. Не забудьте же передать поклон сестре, прощайте.

   Когда мы расстались, я долго не мог притти в себя от всего слышанного. Я решил завтра же отправиться в Клаубоини: здоровье сестры не на шутку тревожило меня.

   Я машинально пошел по набережной, навестил "Аврору" и обменялся несколькими словами с Мрамором, потом возвратился на землю. Повинуясь какому-то тайному внушению, я прошел парком и очутился у двери театра. В надежде увидеть Люси, я взял билет в амфитеатр.

   Зала была переполнена. Оглядев публику, я узнал Руперта по его курчавым волосам; он сидел с Эмилией; потом майор и около него молодая дама, должно быть, Люси. Меня охватила нервная дрожь, лишь только я узнал ее. Сначала мне видна была только верхняя часть ее лица, но как только она обернулась в сторону майора с своей очаровательной улыбкой, сомнения мои исчезли - это была она.

   В ложе оставалось два незанятых места. Вскоре дверь открылась; все встали, и в ложу вошел Андрей Дреуэтт под руку с пожилой дамой, наверное, с матерью. Он устроился так, что поместился около Люси, а майор занялся старушкой! Все это было в порядке вещей, но я невыносимо страдал.

   Из пьесы я ровно ничего не слышал: все мои мысли сосредоточились на Люси. Но чем больше я думал, тем больше чувствовал, что мои шансы совсем упали.

   Но вот трагедия кончена, занавес спущен; партер редеет, а я сижу, как пригвожденный, не будучи в силах двинуться с места, оторвать от нее своего восхищенного взора; я забыл всех и все, и вдруг услышал голос, заставивший меня вздрогнуть: то был голос Люси. Она протягивала мне руку.

   Меня узнали и обрадовались, как старому другу.

   - Мильс Веллингфорд! Вы приехали, а мы ничего не знали!

   Очевидно, Руперт не сказал ни слова о моем возвращении и нашей встрече на улице. Ему стало неловко, и он постарался вывернуться.

   - Как это я забыл сказать тебе, Люси, что встретил сегодня капитана Веллингфорда, когда шел за полковником и мисс Мертон!

   - Я очень счастлив, - сказал я, - что нашел мисс Гардинг совершенно здоровой и что могу засвидетельствовать мое почтение своим бывшим пассажирам.

   Поздоровавшись с ними, я раскланялся с Дреуэттом, который очень вежливо уступил мне свое место.

   - Мерси, мистер Дреуэтт, - сказала Люси, - ведь мы с мистером Веллингфордом старые друзья; и мне многое надо рассказать ему. Идите же сюда, Мильс, и начинайте вашу историю.

   Как только стали собираться уходить из театра, Руперт в беспокойстве отвел меня в сторону и шепнул на ухо:

   - Мильс, все, что я вам говорил, должно остаться между нами; это семейная тайна.

   - Не беспокойтесь.

   Майор проводил миссис Дреуэтт до ее экипажа, куда она села вместе с сыном. Это обстоятельство давало мне возможность провести с Люси несколько счастливых минут. Она заговорила со мной о Грации, сказав, что с ней видится очень редко, чего прежде никогда не бывало, что напрасно она умоляла Грацию поселиться вместе с нею, а самой ей некогда ездить в Клаубонни.

   - Вы зайдете ко мне завтра утром?

   - Нет, не могу. Я уезжаю завтра в Клаубонни при начале отлива, в четыре часа утра. Спать буду в шлюпке.

  

   Я пришел к "Веллингфорду" около одиннадцати часов и нашел там Неба, ожидающего меня с багажом. Я не мог дождаться завтрашнего дня и велел немедленно распустить паруса. В Клаубонни мы прибыли в восемь часов утра.

   Лишь только я вышел на берег, мне встретился мистер Гардинг. Как всегда, старик несказанно обрадовался мне.

   - С благополучным приездом, дорогое мое дитя! - воскликнул он, увидев меня издалека. - А, Мильс, когда же наступит конец вашему честолюбию? Довольно вам гоняться за деньгами; разве в них счастье?

   - Что бы там ни было, дорогой мой, - ответил я, - но я скорблю о потере вашей уважаемой родственницы; позвольте поздравить вас, что состояние ваших предков перешло в ваши руки.

   - Все принадлежит не мне, а Люси. Я могу сказать вам правду, хотя Руперт скрывает ее от всех. Я назначен душеприказчиком, и мне приходится теперь делать столько расчетов, вычислений, выдавать расписок, что я не знаю, выдержу ли долго.

   - Ничего, дорогой мой, за вас я спокоен. Но что Грация, вы ничего мне не говорите о ней?

   Мистер Гардинг вдруг переменился в лице.

   - А, Грация! - ответил он нерешительно. - Она здесь, милое дитя, но ни ее прежней веселости, ни ее здоровья как не бывало. Я за нее вдвойне радуюсь вашему возвращению. Я серьезно опасаюсь за нее; надо непременно позвать доктора.

   - Я боюсь, не опасна ли болезнь Грации?

   - Будем надеяться, что нет, дитя мое. Она изменилась, это верно. Она избегает общества, и, несмотря на всю свою любовь к Люси, отказывается от ее приглашений погостить в Нью-Йорке, хотя отлично знает, что Люси не может ездить в Клаубонни.

   Мне теперь стало все ясно.

   - Грация ждет меня? - осмелился я, наконец, спросить, хотя голос мой сильно дрожал.

   - Да, конечно, и очень обрадуется, увидев вас.

   - Люси думает побывать летом в Клаубонни? - спросил я.

   - Надеюсь, хотя она не может располагать своим временем. Вы видели ее брата, Мильс, не правда ли?

   - Я встретил его на улице, затем видел в театре с Мертонами и Люси. Молодой Дреуэтт был тоже там, со своею матерью.

   Добрый пастор посмотрел мне прямо в глаза:

   - Что вы думаете об этом молодом человеке? - спросил он, сам того не подозревая, что вонзает мне нож в самое сердце. - Нравится он вам?

   - Я понимаю, вы намекаете на то, что мистер Дреуэтт просил руки мисс Гардинг.

   - Я бы вам не доверился, если бы сам Дреуэтт не говорил об этом всем и каждому.

   - Конечно, в виду устранения других претендентов, - сказал я с горечью, будучи не в силах побороть себя.

 &n