Купер Джеймс Фенимор - Два адмирала

Блюуатера, было довольно значительно. Опытный искуситель представил ему приманку в самом обольстительном виде; притом же контр-адмирал чувствовал, что ему стоит только задержать свои суда, чтобы всякое сражение стало решительно невозможным. Выдать своего друга превосходящей силе - он не мог и не хотел; но с прискорбием мы должны сознаться, что в голове его мелькала мысль о возможности оказать искателю приключений в Шотландии большую услугу, не причиняя этим вице-адмиралу и авангарду флота существенного вреда.

   - Я желал бы, чтоб мы не ошибались в назначении графа Вервильена, - сказал он. - Я ненавижу все германские союзы и, кажется, скорее оставлю службу, чем стану конвоировать или перевозить хоть одного из этих лоскутников в Англию.

   В этом случае сэр Реджинальд вполне доказал свое искусство в интригах. Он дал мыслям и чувствам Блюуатера такое направление, которое, как он хорошо видел, могло привести его к достижению всех его желаний.

   - Я не понимаю ничего в морском деле, - отвечал он скромно, - но знаю, что граф везет нам вспомогательное войско. Мне вовсе не пристало давать советы человеку с вашим опытом в том, как располагать такой силой, какая у вас под командой; но один из друзей правого дела, который теперь на западе и который последнее время находился при принце, говорил мне, что принц наш обнаружил чрезвычайное удовольствие, когда узнал, как много вы можете принести ему пользы.

   - Так вы думаете, что мое имя достигло королевского слуха и что принцу известны мои настоящие чувства?

   - Одна только ваша необыкновенная скромность, сэр, могла заставить вас сомневаться в первом, что же касается последнего, то спросите у себя, что могло побудить меня сблизиться с вами и отдать в ваши руки и мою жизнь и мою тайну?

   Люди возвышеннейших правил и даже величайшей твердости души всегда увлекались лестью сильных; это исторический факт. Политические чувства сделали Блюуатера равнодушным к ласкам лондонского двора, между тем как его воображение, его рыцарская привязанность к поэтической древности и ее нравам, которые были основанием его якобизма, наконец, его симпатия к Стюартам делали его самой легкой добычей красноречия сэра Реджинальда. Неудивительно после этого, что он слушал ложные уверения сэра Реджинальда в пылу удовольствия, с трепетом сердца, которые давно уже были ему чужды. На время чистая душа его была заглушена этими обманчивыми, новыми для него чувствами.

   Между тем они достигли пристани. Время было весьма дорого во многих отношениях, и прощание продолжалось недолго. Сэр Реджинальд говорил немного, зато последним своим пожатием руки контр-адмирала он хотел разом высказать все, что у него находилось на сердце.

   - Господь да сохранит вас! - прибавил он. - Будьте верны и счастливы! Помните "законного государя и права рождения"! Господь да сохранит вас!

   - Прощайте, сэр Реджинальд; когда мы опять увидимся, будущее, вероятно, будет нам видно яснее. Но кто это, как бешеный, бежит сюда к нашей лодке?

   Среди глубоко мрака едва можно было заметить, что кто-то с невероятной быстротой приближался к нашему обществу; находясь от адмирала футах в двух или трех, все увидели, что это был не кто иной, как Вичерли. Он услышал выстрелы и скоро увидел поднятые сигналы. Догадываясь об их причине, он кинулся из парка, где тихо прогуливался, желая охладить свое волнение, и с возможной быстротой пробежал все расстояние до берега, опасаясь опоздать на судно. Он прибыл еще вовремя, и через минуту шлюпка отошла уже от утеса.

  

  

  

   Трудно представить себе всю силу волнующегося океана, пока не подвергнешься сам его действию; только тогда, когда испытываешь все его могущество, начинаешь размышлять об опасности. Первый всплеск воды известил Блюуатера, что ночь угрожает быть самой бурной. Стоило величайших усилий, чтобы отдалить шлюпку от утесов и заставить ее повиноваться. Но, покорив ее однажды своей власти, опытный экипаж двинул ее, хотя и медленно, но уже безостановочно вперед.

   - Черная ночь! Скверная ночь, - ворчал Блюуатер, сам этого не замечая. - Окесу трудно будет попасть в устье канала, когда западное течение борется с этим отливом.

   - Да, сэр, - отвечал Вичерли, - вице-адмиралу будет завтра утром довольно трудно нас отыскать.

   Более Блюуатер не произнес ни слова, пока лодка не пристала к борту "Цезаря". Он размышлял о своем положении, и его размышления, как легко можно себе представить, были мучительны.

   Поверхность моря была покрыта блестящей пеной, воздух же был наполнен шипением волн и ревом ветра. Между тем не ощущалось ни малейшего холода, воздух дышал той морской свежестью, которая, укрепляя и освежая тело, приносит с собой прохладу. После пятнадцатиминутной, жестокой гребли шлюпка наша приблизилась к "Цезарю" на такое расстояние, что уже была видна его черная масса. Спустя минуту из каютных окон "Цезаря" промелькнул свет и скоро засветился в открытом порте констапельской. Когда шлюпка была уже у подветренного борта корабля, тогда легко было переступить из нее на планки, заменявшие трап. И все поднялись на палубу, исключая двух матросов, которые остались в шлюпке, чтобы прицепить нок-тали и ундер-фоки.

   - Мы, кажется, не очень торопимся, сэр, - заметил Стоуэл, встретив контр-адмирала с обыкновенной в этот час церемонией. - У нас уже полная шапка ветра, который обещает еще сильней подуть к утру. Кат заложен и якорь взят на фиш; носовые обносят теперь рустов.

   - Наполните еще паруса, сэр, и возьмите галс развернутым булинем, - отвечал контр-адмирал. - Когда будем на миле в море, дайте мне знать. Господин Корнет, вы нужны мне в моей каюте.

   Сказав это, Блюуатер спустился вниз, сопровождаемый сигнальным офицером. В то же время первый лейтенант послал людей к грот-брамсам наполнить марсель. Когда приказание это было выполнено, "Цезарь" двинулся вперед. Движение его было медленное, величественное, казалось, он пренебрегал мятежными стихиями.

   Прежде чем Блюуатер обратил внимание на окружающие его предметы, он прошелся несколько раз по своей каюте.

   - Нужно ли вам, адмирал Блюуатер, мое присутствие? - спросил, наконец, сигнальный офицер.

   - Ах, извините, господин Корнет, я совсем и не заметил, что вы в моей каюте. Позвольте, да, последний сигнал наш был: "Приблизиться судам к контр-адмиралу на расстояние оклика"! Отыщите сигнал: "Следовать за движениями контр-адмирала"! Кажется, это будет 211 нумер.

   - Нет, сэр, 212. Синий, красный белый флаги. Посредством фонарей это один из самых простых наших сигналов.

   - Мы его тотчас подадим. Потом поднимите сигнал: "Держаться контр-адмирала по его кильватеру обыкновенным порядком".

   - Когда прикажете, сэр, поднять второй сигнал - тогда ли, когда все суда ответят на первый?

   - Да, Корнет, это мое желание. Когда все ответят, известите меня.

   Корнет оставил каюту, и Блюуатер сел в кресло в глубоком размышлении. В продолжение всего времени его отсутствия Блюуатер не пошевелился; казалось, он далее не дышал. Мысли его были далеко от судов и в первый раз в продолжение последних десяти лет своей службы он забыл отданное им приказание.

   - Сигналы сделаны и ответы получены, сэр, - сказал Корнет, подойдя к столу, на который Блюуатер облокотился.

   - Прекрасно, господин Корнет. Сделайте одолжение, позовите ко мне в каюту капитана Стоуэла, а между тем наблюдайте внимательно за судами. Постойте! Нет ли на вахте какого-нибудь зоркого мичмана?

   - Зорче лорда Кливленда нет ни одного, сэр.

   - Прекрасно. Пришлите его ко мне, сэр, но сперва уведомьте вахтенного офицера, что Джоффрей мне нужен.

   Блюуатер был необыкновенно разборчив, употребляя свою власть над теми, которых порядок службы делал единовременными начальниками; все свои приказания кому бы то ни было из вахты он отдавал через вахтенного офицера. Ожидание им лорда Джоффрея продолжалось не более минуты.

   - Имеете ли вы на эту ночь достаточно крепкую руку, мичман? - спросил, улыбаясь, контр-адмирал. - Мне нужно послать вас на форм-брам-рей минут на восемь или на десять.

   - Туда самая гладкая дорога, сэр, и я не раз по ней хаживал, - отвечал радостно юноша.

   - Так ступайте же наверх и посмотрите, не видать ли где-нибудь огней судов сэра Джервеза. Я думаю, что суда Океса, хотя и далее нас, но идут по одному с нами румбу в наветренной стороне. Если вы будете внимательно смотреть на румб или полурумб в наветренную сторону от "Дувра", то, может быть, увидите огонь "Уорспайта", и тогда мы будем иметь довольно верное понятие о положении остальных судов сэра Джервеза.

   - Точно так, сэр, - прервал его мичман. - Я, кажется, понимаю, что вы желаете знать, адмирал Блюуатер.

   - В шестнадцать лет это довольно естественный дар природы, - отвечал, улыбаясь, контр-адмирал. - Подойди сюда, добрый Джоффрей, и подай мне свою руку! Ну, теперь ступай наверх, да держись покрепче; теперь ветреная ночь, а я вовсе не желаю, чтобы ты упал за борт.

   Мичман повиновался, пожал Блюуатеру руку и бросился из каюты, чтобы скрыть свои слезы. Что касается контр-адмирала, то он снова впал в прежнюю задумчивость, ожидая прихода Стоуэла.

   Капитан военного корабля не так скоро бежит на зов своего начальника, как мичман. Капитан Стоуэл наблюдал за установкой гребных судов, когда Корнет сообщил ему желание контр-адмирала.

   - Вы говорите, господин Корнет, что адмирал Блюуатер желает видеть меня в своей каюте, как скоро мне позволит время? - сказал он наконец, исполнив все свои обязанности.

   Сигнальный офицер повторил слова Блюуатера от слова до слова и потом начал наблюдать за огнями "Дувра".

   - Господин Бери! - сказал Стоуэл первому своему лейтенанту. - Одному из нас придется пробыть большую часть ночи на палубе, покуда я спущусь на полчаса вниз, чтобы узнать, чего желает адмирал.

   Сказав это, он оставил дек. Капитан Стоуэл был несколько лет, можно сказать, начальником Блюуатера, находясь действительно лейтенантом на одном из фрегатов, на котором Блюуатер был мичманом. На сорок пятом году Блюуатер поднял уже свой адмиральский флаг, и тогда Стоуэл был сделан капитаном корабля; вскоре после этого он был приглашен старым своим сослуживцем, у которого был уже под командой первым лейтенантом на военном шлюпе, принять команду его флагманским кораблем.

   Стоуэлу было теперь около шестидесяти лет; он был краснощекий, с резкими чертами, моряк, который знал свое судно от клота до сортроса и мало заботился о всем остальном. Он женился на вдове, когда получил под свою команду корабль, но остался бездетен, а потому вся его нежность снова возвратилась от домашнего очага к судну. По своим политическим взглядам он был верноподданный царствующего государя и смотрел на всякую революцию, какая бы цель ее ни была, не иначе, как стал бы смотреть на возмущение своего "Цезаря". Если мы скажем еще, что этот простой моряк никогда не заглядывал в книгу, исключая сочинений, касавшихся морского искусства, то мы можем быть уверены, что сказали все, чего требует от нас наше повествование.

   - Добрый вечер, адмирал Блюуатер! - сказал Стоуэл, кланяясь контр-адмиралу, как кланяется один сосед другому при своем вечернем посещении. - Господин Корнет сказал мне, что вы желаете видеть меня прежде, чем я уйду в свою каюту, - если только это случится в эту благословенную ночку!

   - Возьмите стул, Стоуэл, и вот этот стакан хересу, - отвечал Блюуатер с радушием, и манера, с которой он придвинул к своему сослуживцу стакан и бутылку, показывала, как хорошо он понимал своего капитана. - Какова ночь? Долго ли простоит еще ветер?

   - Я того мнения, сэр, - выпьем, если вам угодно, за здоровье его величества, - я того мнения, сэр, что нам придется еще порядочно повытянуть наш новый грот-марсель, прежде чем этот ветер утихнет. Кажется, я еще не говорил вам, сэр, что я уже навязал новый парус, после того, как мы говорили об этом предмете. Он очень хорош, сэр; зарифленный, он стоит как стена.

   - Очень рад слышать, хотя мне кажется, что у вас, Стоуэл, паруса всегда в должном порядке. Кстати, не можете ли вы сказать мне чего-нибудь о "Дувре"?

   - Нет, сэр, он вышел в море вместе с другими судами и, вероятно, находится где-нибудь вблизи, но я уверен, что в журнале все будет видно, если только "Дувр" был последнее время где-нибудь недалеко от нас. Выпьем, если вам угодно, сэр, за здоровье королевы и всей королевской фамилии.

   По обыкновению Блюуатер только поклонился, ибо собеседник его не требовал дальнейшего согласия на свои тосты. В эту минуту нужен бы был какой-нибудь особенный приказ, чтобы заставить контр-адмирала выпить за здоровье которого бы то ни было из членов царствующего дома.

   - Я думаю, Окес ушел теперь уже довольно далеко, капитан Стоуэл? - сказал Блюуатер.

   - Да, я думаю, что так, сэр. Хотя не могу сказать, чтобы я обратил особенное внимание на время его отъезда. Я уверен, что все это есть в журнале.

   - Я думаю, вам известно, капитан Стоуэл, что monsieur de Vervillin вышел в море и что мы можем надеяться завтра или увидеть его, или, по крайней мере, услышать о нем?

   - Да, я слышал, сэр, что на судне говорят что-то такое, но число камбузных новостей на наших судах так велико, что я на них никогда не обращаю внимания. Один из наших офицеров распространил слух, будто в Шотландии какая-то кутерьма. Кстати, сэр! К нам поступил сверхкомплектный лейтенант, и так как я не получал о нем никакого приказа, то и не знаю, куда его поместить. Эту ночь он может быть нашим гостем, но завтра я должен показать его по спискам.

   - Вы, вероятно, говорите, капитан, о сэре Вичерли Вичекомбе; пусть он будет лучше пользоваться моим столом, чтобы не беспокоить вас.

   - Я никогда не стану тревожить, сэр, никого из числа тех людей, которых вам угодно будет пригласить в свою каюту, - отвечал Стоуэл с натянутым поклоном, будто желая оправдаться.

   - Кажется, вы мало принимаете участия, Стоуэл, в междоусобной борьбе нашего отечества?

   - Разве это правда, сэр? В самом деле? А я все думал, что эта новость окажется камбузной выдумкой. Скажите пожалуйста, адмирал Блюуатер, что значит весь этот шум? Я никогда не мог разобрать хорошенько эту историю так, чтобы поставить оснастку и иметь весь рангоут на месте.

   - Вся эта история не что иное, как простая война, которая должна решить: кому быть королем Англии, - вот и все.

   - Ну уж вправду сказать, что за беспокойный народ эти обитатели твердой земли! Мы уже имеем одного короля, на каком же основании они хотят еще другого?

   - Я нахожу, Стоуэл, что ваш образ мыслей достоин истинного моряка. Мне любопытно было бы знать, как наши капитаны вообще думают о правах, которые объявил претендент на престол?

   - Клянусь, не могу сказать вам этого, сэр; но я думаю, что немногие из них заботятся об этом. Кто бы ни царствовал, но когда нам дует попутный ветер, мы должны идти в бокштат, когда же встречный - в бейдевинд. Мое правило повиноваться приказаниям, - тогда я знаю, что вся ответственность, если что-нибудь пойдет дурно, падет на тех, кто отдавал их.

   - У нас много шотландцев, Стоуэл, - задумчиво заметил Блюуатер, и казалось, что он скорее думал вслух, чем разговаривал. - Некоторые из капитанов с северного берега Твида.

   - Можно быть уверенным, сэр, что шотландцев встретишь на всех путях своей жизни. Я никогда не слышал, чтоб Шотландия в прежние времена имела свой флот, но с тех пор как старая Англия платит за службу жалованье, старые лорды охотно посылают своих детей на море.

   - Однако, надо сознаться, Стоуэл, что они скоро делаются храбрыми и полезными офицерами.

   - Без всякого сомнения, сэр; но храбрые и полезные люди везде встречаются. Мы с вами, адмирал Блюуатер, довольно стары и опытны, и потому нас трудно уверить, будто мужество или способности принадлежат только некоторым частям света.

   - Справедливо, Стоуэл, но в свете все нужно принимать таковым, как оно есть. Что вы думаете о нынешней ночи?

   - Для рассвета она довольно пасмурна, сэр, хотя и довольно странно, что при таком ветре нет еще дождя. В следующий раз, адмирал Блюуатер, я намерен бросить якорь с более коротким кабельтовым, чем в последний раз; я начинаю думать, что, право, нет никакой пользы мочить столько прядей в летние месяцы. Говорят, что "Йорк" довольствуется всегда сорока саженями.

   - Для тяжелого судна это кажется маловато. Но вот гость.

   Часовой отворил двери каюты, и в нее вошел лорд Джоффрей с раскрасневшимся от ветра лицом и в фуражке, привязанной к голове носовым платком.

   - Что? - сказал спокойной Блюуатер. - Какие вести сверху?

   - "Дувр" идет теперь поперек нашего бакса, сэр, и быстро к нам приближается, - отвечал мичман. - "Йорк" находится у нас с наветренной стороны, на траверзе, и заходит к своему месту; впереди же я ничего не мог видеть, хотя и был на рее минут двадцать.

   - Довольно, лорд Джоффрей, - прервал его Блюуатер. - Попросите сэра Вичерли Вичекомба выйти ко мне на палубу, куда мы сейчас пойдем, Стоуэл, чтобы самим посмотреть на погоду.

   Сказав это, Блюуатер, а с ним и капитан оставили каюту и поднялись на квартердек.

   Прошло достаточно времени прежде, чем Вичерли был отыскан; узнав, что его ждет адмирал, он тотчас же к нему явился. Они разговаривали между собой целые полчаса, расхаживая все это время по юту.

   Корнет был призван к своему посту. Ему тотчас же было приказано известить капитана Стоуэла, что контр-адмирал желает, чтобы "Цезарь" лег в дрейф и чтобы "Друиду" сделать сигнал - "подойти к подветренной стороне флагмана и положить грот-марсель на стеньгу". Едва только приказание это достигло квартердека, как маневр прекратил ход огромной массы, которая с трудом стала подыматься и опускаться на волнах, вздымавшихся под ней и едва достаточных для того, чтобы подымать на себе ее тяжесть.

   В это время спустили на воду катер, который то подымался у борта корабля на шесть или на восемь футов, то как будто опускался до самого его дна, - и Вичерли явился готовый к отплытию.

   - Не забудьте же, сэр, ничего, что я вам поручил исполнить, - сказал Блюуатер. - Передайте главнокомандующему все, о чем я вам говорил. Весьма важно, чтоб мы вполне понимали друг друга. Вручите также ему это письмо, которое я торопливо написал, пока приготовляли катер.

   - Кажется, я вполне понимаю ваши желания, сэр, по крайней мере, я думаю, что понимаю, и постараюсь всеми своими силами исполнить их.

   - Да благословит вас Господь, сэр Вичерли! - присовокупил Блюуатер с душевным волнением. - Может, мы более не встретимся, жизнь моряка такова, что, можно сказать, она находится в наших собственных руках.

   Простившись с адмиралом, Вичерли сбежал с ютового трапа, чтобы спуститься в катер. Прежде, однако, чем он сошел вниз, он несколько раз останавливался, будто желая возвратиться и попросить новых объяснений, но каждый раз он раздумывал исполнить это.

   Нужно было иметь всю ловкость молодого моряка, чтобы сойти в лодку. После долгих усилий он наконец преуспел в этом, и тогда лодка при помощи весел быстро понеслась в подветренную сторону. Через несколько минут она пристала к борту "Друида" и высадила свой груз. Не прошло с прибытия Вичерли на палубу этого фрегата и десяти минут, как его реи были обрасоплены и марсель наполнен при тяжелом его полоскании. Тогда фрегат медленно тронулся с места; минут пять еще белое облако висело над корпусом, наконец зарифленный грот наполнился ветром. Все это действие было столь мгновенно, что, казалось, фрегат ускользал от флагмана при помощи какой-то волшебной силы, и в четверть часа он под дважды зарифленными марселями и всеми нижними парусами был уже на расстоянии мили от "Цезаря" на наветренном его крамболе.

   Прежде чем катер "Цезаря" успел возвратиться назад, долго борясь против течения и ветра, прошло довольно много времени. Когда это трудное дело было исполнено, "Цезарь" наполнил свои паруса, прошел мимо "Дублина" и "Элизабет" и занял свое место в линии.

   Долго еще прохаживался Блюуатер по юту, отпустив своего сигнального офицера и сигнальщиков отдыхать. Даже Стоуэл ушел к себе, и господин Бери не счел нужным оставаться долее на палубе. Наконец контр-адмирал подумал об отдыхе. Но прежде чем он покинул ют, он остановился у трапа и, держась за оснастку бизань-мачты, начал рассматривать лежащую перед ним картину.

   Ветер и волнение с каждой минутой более и более усиливались, хотя и не было еще шторма. Над морем покоилась та дикая смесь света и мрака, которой так отличается всегда в темную ночь эта бурная стихия, небо глядело мрачно и грозно.

   На судне все было тихо. Немногие фонари распространяли вокруг себя мерцающий свет, но тени мачт, пушек и других предметов делали почти незаметным это средство против мрака ночи. Вахтенный лейтенант расхаживал по наветренной части квартердека в молчании, но внимательно. Когда Блюуатер остановился у квартердечного трапа, чтобы спуститься в свою каюту, бедный мичман зацепил ногой за обух и, споткнувшись, наткнулся на своего начальника. Блюуатер подхватил его и, удержав от падения, поставил снова на ноги.

   - Уже семь склянок, Джоффрей, - сказал адмирал вполголоса. - Крепись еще с полчасика, а потом тебе можно будет уже идти предаться сновидениям.

   Прежде чем юноша успел настолько оправиться, чтобы поблагодарить своего начальника, он уже исчез с палубы.

  

  

  

   Вице-адмирал при управлении флотом руководствовался совершенно другими правилами, чем Блюуатер; между том как последний предоставлял слишком многое командирам судов, первый входил во все сам. Он знал, что мелочи службы необходимы для успеха, и его деятельный ум вникал во все эти мелочи до того, что бдительность его становилась часто даже в тягость капитанам; но тем не менее мир между ними редко нарушался, и все они столько же любили своего адмирала, сколько и повиновались ему. Может быть, Блюуатер был более неизменным фаворитом всей эскадры, но едва ли его столько же уважали, как Океса, и, конечно, уж вполовину менее боялись.

   И на этот раз сэр Джервез не проехал мимо своей эскадры, чтобы не обнаружить той особенной склонности, о которой мы сейчас намекали. Приближаясь к "Карнатику", он сделал знак своему рулевому, чтобы экипаж лодки положил весла на борт, потом окликнул судно и завязал с ним следующий разговор:

   - "Карнатик", эй! - закричал он.

   - Что прикажете, сэр? - воскликнул вахтенный офицер, вскочив на пушку квартердека и приподняв шляпу.

   - Капитан Паркер на судне?

   - На судне, сэр Джервез. Вам угодно его видеть?

   Утвердительный знак головой был достаточен, чтобы вызвать названного капитана на палубу к шкафуту, откуда он мог разговаривать со своим начальником без всякого неудобства для обоих.

   Как вы поживаете, капитан Паркер? - это был верный знак, что сэр Джервез хочет сделать ему какое-нибудь замечание, иначе он не сказал бы капитану - "как вы поживаете, капитан Паркер? " - Мне очень грустно видеть, что вы так много углубили нос вашего судна. Оно будет уклоняться от ветра то в ту, то в другую сторону, как жеребенок, который в первый раз почувствовал узду. Вы знаете, сэр, что я люблю плотную линию и прямой кильватер.

   - Я очень хорошо это знаю, сэр Джервез, - отвечал Паркер, добрый, седовласый старик, - но нам пришлось взять с кормы более воды, чем мы сами того желали, по причине присутствия канатов, лежащих в носу. Убрав их, мы подойдем к передним бочкам и, я надеюсь, сэр, приведем в неделю все в должный порядок.

   - В неделю! Черт возьми, сэр! В неделю, когда я завтра надеюсь встретиться с Вервильеном! Наполните немедленно все свои пустые бочки в корме соленой водой, а если этого будет недостаточно, перенесите часть ваших снарядов назад.

   - Очень хорошо, сэр Джервез, судно будет приведено в порядок.

   - Послушайте, Паркер, - при этом адмирал сделал знак гребцам, которые снова начали грести, остановиться, - послушайте, Паркер, я знаю, что вы любите свинину; я пришлю вам кусок, который Галлейго подобрал где-то на берегу, тотчас как только приеду на "Плантагенет".

   Сказав это, сэр Джервез махнул рукой, Паркер раскланялся с ним улыбаясь, и они расстались в совершенном согласии, несмотря на то, что разговор их начался маленькой ссорой.

   - Кой черт этот лорд Морганик, - какой-то потомок королевской фамилии, - делает ныне! Его судно точно болван портного, на который весьма прилично напяливать и куртки, и всякие безделицы. Эй, "Ахиллес"!

   Боцман подбежал к борту юта и, потом обернувшись, известил капитана, прогуливавшегося по палубе, что главнокомандующий окликнул судно... Герцог Морганик, молодой человек двадцати четырех лет, получивший этот титул по случаю смерти своего старшего брата, вышел теперь на корму судна, поклонился со светской учтивостью и заговорил.

   - Доброе утро, сэр Джервез! - начал капитан Морганик. - Я очень рад видеть вас в полном здравии после нашего долгого крейсирования в заливе; я имел намерение лично осведомиться о вашем здоровье, но мне сказали, что вы ночевали на берегу. Если вы предадитесь вполне этой привычке, право, нам придется отдать вас под военный суд.

   - Оставьте-ка, Морганик, мои привычки в покое и посмотрите лучше на вашу фор-стеньгу. Во имя морского искусства спрашиваю вас, зачем она нагнута вперед, точно фок-мачта шебеки?

   - Вам не нравится это, сэр Джервез? Я постараюсь выправить мачту, потому что вы этого желаете; но, признаюсь, мне наскучило видеть каждый день то же, что и вчера.

   - Да, да, таковы все эти крейсеры Сент-Джемса, - продолжал вице-адмирал, отваливая. - Им нужен модный портной, чтобы вооружить военный корабль так же, как они себя вооружают.

   Прибытие сэра Джервеза на свое судно было всегда для эскадры важным происшествием, хотя бы отсутствие его продолжалось не долее двадцати четырех часов.

   - Доброе утро, Гринли! Доброе утро всем вам, господа! - сказал вице-адмирал, кланяясь на все стороны в ответ на сделанный ему гауптвахтой караул, барабанный бой и честь офицеров. - Все ли подняты, Гринли, гребные суда?

   - Все, кроме вашего катера, сэр Джервез, да и тот уже на крючках.

   - Поднять его, сэр, потом поднимайте якорь, и в путь! Monsieur de Vervillin замышляет недоброе, господа, и мы должны воспрепятствовать ему.

   Приказания вице-адмирала были тотчас же исполнены. Все суда шли под убавленными парусами, ибо становилось весьма вероятным, что ночь будет ветреная и даже бурная. За исключением сигналов, всякое другое сообщение между "Плантагенетом" и судами, стоявшими еще на якоре, было прекращено; но сэр Джервез не находил нужным их делать, потому что надеялся, что Блюуатер его понял и готов всеми своими силами содействовать ему.

   На "Плантагенете" мало заботились о судах, идущих позади. Пока можно было различать предметы, видели, что они следуют одно за другим в надлежащем порядке; но всеобщее внимание было обращено на южный и восточный горизонты. Оттуда ожидали появления французов, которое не было тайной для экипажа. Дюжина зорких молодцов после обеда была все время наверху; к закату солнца сам капитан Гринли, усевшись на фоковых краспис-салингах, более часа не отнимал подзорной трубы от глаза.

   - Не видать их, Гринли! - сказал сэр Джервез, когда капитан с усилением темноты сошел вниз, сопровождаемый полдюжиной лейтенантов и мичманов, бывших наверху по своей охоте. - Мы знаем, что они еще не могут быть к западу от нас, а, продолжая идти этим направлением, мы наверное опередим их прежде, чем пройдут следующие шесть месяцев. Как чудесно все наши суда ведут себя, идя друг за другом, точно на каждом из них находится сам Блюуатер.

   - Да, сэр, они сохраняют линию необыкновенно хорошо, если взять в рассуждение, что течение врывается в канал полосами.

   В это время появился Галлейго и доложил, что стол готов.

   На этот раз гостями адмирала были только Гринли и Атвуд. Стол его был более сытен, чем изящен; зато приборы были весьма богаты: сэр Джервез всегда ел на серебре. Кроме Галлейго прислуживали за столом еще человек пять. Богатая отделка в соединении с грозной артиллерией и другими боевыми припасами придавала большой каюте "Плантагенета" какое-то суровое великолепие. Сэр Джервез держал при себе, как принадлежность собственного хозяйства, не менее трех ливрейных лакеев, терпел в своей каюте из уважения к Нептуну Галлейго и еще двух созданий такого же покроя.

   - Ваше здоровье, капитан Гринли, и ваше, Атвуд! - сказал вице-адмирал, кивая дружески своим гостям, прежде чем осушил бокал хересу. - Эти испанские вина идут прямо к сердцу, я удивляюсь только, как народ, который их делает, не умеет сделать себе лучшего флота.

   - Во времена Колумба и испанцы имели чем похвалиться в этом отношении, сэр Джервез, - ответил Атвуд.

   - Кажется, сэр, на севере затевается серьезное дело, - сказал Гринли. - Сам господин Атвуд чуть ли не того же мнения.

   - Да, да, эта война между Англией и Шотландией весьма некстати, когда мы имеем уже дело с французами и испанцами. Мы присутствовали при странной сцене, Гринли, там на берегу, в замке девонширского баронета, который в то время как мы находились у него в гостях, ускользнул из этой жизни на тот свет.

   - Маграт мне говорил уже об этом, сэр; он говорил мне еще, что fil-us null-us - хоть повесьте меня, а я не могу выговорить этой тарабарщины!

   - Вы, верно, хотите сказать filius nullius - ничье дитя, ничей сын. Вы, верно, забыли уже латынь?

   - По чести, сэр Джервез, я не мог ее забыть, потому что никогда ее не знал. Латынь хороша для школьного учителя, но бесполезна на корабле. Из числа всех моих старых друзей только один был ученый.

   - Кто же это, Гринли? Не должно презирать познаний, если мы сами ими не обладаем. Я уверен, что друг ваш не хуже спал оттого, что знал немного латыни, хотя столько, например, чтоб просклонять nullius, nulla, nullum. Кто ж этот друг ваш, Гринли?

   - Джон Блюуатер - прекрасный Джек, как его называл младший брат контр-адмирала. Его отправили на море, чтоб удалить от любовной интриги; может быть, вы помните, что когда он присоединился к адмиралу, тогда еще капитану, Блюуатеру, я был у этого последнего в числе лейтенантов. Хотя бедный Джон был солдат и гвардеец и четырьмя или пятью годами моложе меня, но он почувствовал ко мне расположение, и мы сделались друзьями. Он знал латынь лучше, чем свой интерес.

   - В чем же состояла его вина? Блюуатер никогда не был откровенен со мной на этот счет.

   - Тайная женитьба, злобные опекуны и обыкновенные при этом затруднения. Посреди всего этого, добрый Джек, вы это знаете, пал в битве, а вдова его через месяц последовала за ним в могилу. История эта весьма печальна, и я стараюсь, как можно менее о ней думать.

   - Тайная женитьба! - медленно повторил сэр Джервез. - Вы совершенно в этом уверены? Я не думаю, что Блюуатеру было известно это обстоятельство; по крайней мере, он никогда мне и не намекал об этом. Могла ли она оставить потомков?

   - Никто лучше меня не может знать этого, потому что я помогал Джеку увезти свою возлюбленную и присутствовал при свадебном обряде. Это я знаю наверное. Что же касается детей, то, кажется, их не было, хотя полковник с женою и жил целый год после своего венчания. Насколько все эти обстоятельства известны адмиралу, я не могу сказать, потому что никто не захочет знакомить своего начальника с подробностями тайной женитьбы его родного брата.

   - Я рад, что от них не осталось детей, Гринли; особенные обстоятельства заставляют меня этому радоваться. Но переменим разговор; эти фамильные несчастья наводят печаль, а печальный обед или ужин - неблагодарность к Тому, Кто дает нам его.

   После этого разговор сделался общим. Просидев обычное время, гости удалились. Тогда сэр Джервез вышел на палубу и стал расхаживать по юту, внимательно рассматривая даль в ожидании французских лагов; наконец, после часового бдения, не открыв ничего, он почувствовал, что его клонит ко сну. Прежде, однако, чем он лег в постель, он отдал все нужные приказания, повторяя раза четыре, что если случится что-нибудь особенное, то чтобы его немедленно позвали наверх.

  

  

  

   Уже давно рассвело, когда сэр Джервез снова появился на палубе.

   Ветер дул чрезвычайно крепкий, но время года делало его менее неприятным, чем это обыкновенно бывает с зимними бурями; воздух был мягок и полон влажности океана, хотя по временам он и проносился по пенистой поверхности с яростью, угрожающей унести с собой целые вершины волн и рассыпать их на расстоянии миль.

   Суда вице-адмирала в продолжение ночи успели уже сомкнуться, согласно приказанию, отданному до снятия якоря. Приказание это было исполнено тем, что задние суда шли еще под значительной парусностью, между тем как передние давно уже сбавили ход. Сэр Джервез, поднявшись на ют, с одного взгляда заметил это; он нашел Гринли, внимательно наблюдавшего за состоянием погоды и своего судна и, чтобы устоять против порывов ветра, облокотившегося на гик.

   - Что, Гринли, не видать Вервильена? - спросил он, обозрев уже все свои суда. - Я надеялся увидеть его сегодня с рассветом.

   - Все к лучшему, сэр Джервез, - отвечал капитан. - Среди этого шторма нам разве только можно будет рассматривать друг друга; даже я и этого не желал бы прежде, чем к нам присоединится адмирал Блюуатер.

   - Вы так думаете, Гринли? Так вы ошибаетесь, если бы даже я один был на своем "Плантагенете", я и тогда пламенно желал бы поскорее встретиться с Вервильеном. Жаль только, что теперешняя погода не позволила бы мне помериться с ним силами.

   Едва только эти слова были произнесены, как вахтенный на фор-салингах крикнул во все горло: "Парус! " В то же время "Хлоя" сделала выстрел из пушки, гул которого был едва-едва слышен среди рева шторма, хотя дым от него ясно был виден, носясь довольно долго над туманами океана. Затем "Хлоя" подняла сигнал на крюйс-брам-стеньге.

   - Сбегайте вниз, молодой человек, - сказал вице-адмирал, подходя к краю юта и обращаясь к мичману, стоявшему на квартердеке, - и попросите сюда господина Бонтинга.

   Через несколько минут явился Бонтинг, останавливаясь на грот-трапе, чтобы накинуть на себя сюртук и не явиться на квартердек в рубашке.

   - Смотрите туда, Бонтинг, - сказал сэр Джервез, отдавая лейтенанту трубу, - если я не ошибаюсь, двести двадцать седьмой номер, кажется, значит: "Впереди большой парус".

   - Нет, сэр Джервез, - "впереди паруса" - число их потом будет обозначено. Сигнальщик, подними ответный флаг!

   Обыкновенный сигнал, что данный сигнал понят, взвился между мачтами и в тот же миг опять опустился, равно как и флаг, видневшийся на "Хлое".

   - Теперь следует сигнал о числе парусов, - сказал сэр Джервез, когда он, Гринли и Бонтинг направили свои трубы на фрегат, на котором ожидали появления нового сигнала. - Одиннадцать парусов, клянусь святым Георгием!

   - Нет, сэр Джервез, - воскликнул Гринли, - я это лучше знаю. Красный флаг сверху, синий снизу, а под ними вымпел; по нашим книгам обозначает четырнадцать.

   - Прекрасно, сэр! Если их даже сорок, мы все-таки подойдем к ним ближе и посмотрим, из какого материала они сделаны. Подымите, Бонтинг, ответный флаг, чтобы нам получить скорее от "Хлои" остальные известия.

   Приказание это было исполнено, и "Хлоя", убрав прежние сигналы, подняла другие.

   - Ну, что нового, Бонтинг, что говорит теперь "Хлоя", Гринли? - спросил сэр Джервез, между тем как волна, ударив о борт судна, забрызгала лицо его так, что он должен был обтереться платком, вместо того, чтобы смотреть в подзорную трубу. - Что вы теперь видите, господа?

   - Чужие паруса идут левым галсом по прямому направлению.

   - Куда они идут, Бонтинг? - спросил с нетерпением вице-адмирал. - Куда они идут, сэр?

   - Кажется, к норд-вест-норду, сэр. Нет, я ошибся, сэр Джервез, норд-норд-весту.

   - Они, как и мы, приспосабливаются к ветру. Теперь ветер дует прямо из Атлантического океана и направляется к северному и южному берегам. Мы должны скоро встретиться с Вервильеном; разве уж один из нас обратится в бегство, не так ли, Гринли?

   - Конечно, так, сэр Джервез, но четырнадцать парусов против семи, нет, сэр, это уж слишком неравные силы.

   - Вы забываете "Бегуна" и "Деятельного", сэр; у нас девять - девять храбрых, здоровых британских крейсеров.

   - То есть шесть линейных кораблей, один фрегат, один шлюп и один куттер, - сказал капитан Гринли, сделав особенное ударение на два последние наименования.

   - Что теперь говорит "Хлоя", Бонтинг? Вероятно, что нас довольно для французов, хотя их и приходится по двое на каждое наше судно.

   - Кажется, не совсем так, сэр Джервез. Еще пять парусов впереди! Число их довольно быстро увеличивается, сэр.

   - Да, таким образом, они в самом деле делаются для нас слишком сильными, - отвечал вице-адмирал с большим хладнокровием. - Девятнадцать против девяти слишком несоразмерно. Я желал бы, чтоб с нами был теперь Блюуатер.

   - Я только что хотел сказать это, - заметил капитан.

   - Парус! - крикнул вахтенный вверху, и это известие тотчас же привлекло взоры всех к крюйс-стеньг-салингам, откуда раздался голос.

   Между тем ветер все еще был так силен, что не давал никакой возможности переговорить с вахтенным, находящимся на марсе, и потому, чтобы узнать от него, что он увидел, ему велели спуститься.

   - Где ты видел парус? - спросил вице-адмирал немного резко, подозревая, что вахтенный, вероятно, увидел одно из тех судов, о которых "Хлоя" уже известила главнокомандующего своими сигналами. - Там ли он на юге, или на востоке? А?

   - Нет, сэр Жерви, - отвечал марсовой, поправляя одной рукой свои панталоны, а другой приглаживая волосы, разбросанные по лбу. - Он здесь к северо-западу с наветренной стороны бизань-вантов. Он не из тех французских молодцов, которые идут с графом Вервильеном. Это судно под четырехугольными парусами и так же круто идет к ветру, как и мы.

   - Это другое дело, Гринли! Как ты узнал, что оно несет четырехугольные паруса?

   - Так же, как и ваша милость, сэр Жерви; оно идет под фор- и грот-марселями, крепко зарифленными, и, кажется, несет еще и грот, сколько я мог рассмотреть, сэр.

   - Черт возьми! Оно верно куда-нибудь сильно торопится, что в такую погоду несет столь огромную парусность! Может ли быть, Гринли, чтоб это было передовое судно Блюуатера?

   - Не думаю, сэр Джервез; для его двухдечных кораблей это было бы уж слишком к ветру. Может быть, это сторожевое французское судно, поворотившее через оверштаг на другой галс, чтоб удержаться на месте; несет же оно такую парусность, может быть, потому, что ему не нравится наше близкое присутствие.

   - В таком случае ему нужно лавировать круто к ветру, чтоб уйти от нас! Как твое имя, молодец, если я не ошибаюсь, Том Девис?

   - Никак нет, сэр Жерви, меня зовут Джек Браун.

   - Что ж, Джек, сильно дует наверху? Я думаю, тебе трудно там держаться?

   - Об этом нечего и говорить, сэр Жерви.

   - Галлейго, возьми Джека Брауна с собой в мою каюту и отпусти ему добрый стаканчик грогу, тогда ему легче будет держаться наверху.

   Прошло еще полчаса времени, а сверху не было дальнейших известий. Од