Коллинз Уилки - Тайна

   - Где? Где? - говорила Сара, метаясь.- В шкапу? В ящике? Нет, нет, за картиной привиденья.

   При последних словах Розамонду обдало холодом. Она встала в ужасе, но в ту же минуту наклонилась к подушке. Быстрое движение ее руки разбудило Сару, которая устремила на нее бессознательный, испуганный взгляд.

   - Матушка! - вскричала Розамонда, подняв ее голову.- Это я, дочь твоя. Разве ты не узнаешь меня?

   - Дочь твоя? - повторила та.- Дочь твоя?

   - Да, это я, Розамонда.

   - Розамонда,- повторила Сара, и в ту же минуту в глазах ее засветилось сознание; она быстро встряхнула головой и порывисто обняла Розамонду.

   - О, Розамонда, это ты? Если бы я привыкла видеть твое лицо, я скорее бы узнала тебя, несмотря на мой сон. Ты меня разбудила, или я сама проснулась?

   - Я испугалась и разбудила.

   - Не говори - испугалась. Ты рассеяла мой ужас. О, Розамонда, я думаю, что была бы совершенно счастлива, если б забыла Портдженский замок, если б никогда не вспоминала ту комнату, где умерла мистрисс Тревертон, и Миртовую комнату, где я спрятала письмо.

   - Забудем Портдженский замок; я стану рассказывать тебе о тех странах, которых ты не видела. Или нет, я прочту тебе что-нибудь. Есть у тебя книги?

   Она посмотрела вокруг и не увидела ничего, кроме нескольких склянок с лекарствами, цветов и рабочего ящика, стоявшего на столе. Потом она посмотрела на окно и увидела, что солнце уже совершенно скрылось за домами.

   - Ох, если б мне забыть! Если б мне забыть! - повторяла Сара, тяжело вздыхая.

   - Ты можешь работать что-нибудь? - спросила Розамонда, стараясь свести разговор на обыкновенные предметы.- Что ты теперь работаешь? - продолжала она, взяв со стола ящик.- Могу я посмотреть?

   - Здесь нет никакой работы,- отвечала Сара, печально улыбаясь.- Я хранила в этом ящике все сокровища. Открой его, посмотри.

   Поставив ящик на постель, так что Сара могла его видеть, Розамонда открыла его и увидела маленькую книжечку в черном переплете. То были Веслеевы Гимны. В книжке лежала засохшая трава, и на заглавном листке было написано: Саре Лизон от Гуго Польуиля.

   - Посмотри ее, дитя мое; я хочу, чтоб ты знала эту книгу. Когда я умру, ты положишь мне ее на грудь и похоронишь меня на Портдженском кладбище возле него. Он так долго ждал меня. Другие вещи ты возьми себе; я их взяла, уходя из Портдженны, чтоб вспоминать тебя. Может быть, когда-нибудь, когда у тебя будут такие же седые волосы, как у меня, ты покажешь их своим детям и расскажешь им о своей несчастной матери. Ты скажи им, что эти пустяки я хранила всегда, до конца жизни, чтоб они знали, как я тебя любила.

   Она вынула из ящика бумажку, в которой было завернуто несколько поблекших цветков.

   - Я взяла их с твоей постели в Вест-Винстоне. Когда я узнала, кто такая дама, остановившаяся в гостинице, я готова была пожертвовать всем, чтобы увидеть тебя и твоего сына, но я боялась. Я хотела было взять из сундука ленту, которую ты носила на шее, но доктор подошел близко и испугал меня.

   Она завернула бумажку и положила на стол. Потом достала из ящика картинку, вырезанную из какого-то детского издания. Картинка представляла маленькую девочку, сидевшую у ручья с маргаритками на руках. Картинка не отличалась никакими достоинствами, но для Сары она была драгоценна. Внизу была подпись: "Розамонда, как я ее видела последний раз". Картинку Сара положила на стол возле цветков.

   - Но вот посмотри эту бумажку,- сказала она, вынув из ящика небольшой лоскуток газетной бумаги.- Это объявление о твоей свадьбе. Я читала и перечитывала его много раз, когда бывала одна, представляла себе, как ты была хороша в уборе невесты. Если б я знала, когда назначена была ваша свадьба, я непременно пошла бы в церковь посмотреть на тебя и на твоего мужа. Но мне не удалось, и, может быть, к лучшему. А это твоя тетрадка. Горничная вымела было ее из твоей комнаты вместе с сором и хотела бросить в огонь: но я взяла ее тихонько, когда она отвернулась зачем-то. Посмотри, как ты писала тогда. Ох, сколько прошло времени с тех пор. Чаще всего я плакала над этой тетрадкой.

   Розамонда отвернулась к окну, чтоб скрыть слезы, давно уже катившиеся по ее щекам. Солнце уже совсем скрылось, и вечерняя тень уже покрыла крыши домов.

   - Твоя нянька,- продолжала Сара, рассматривая тетрадь,- была очень добра ко мне. Она часто пускала меня к твоей постели. Она могла потерять из-за этого место, потому что госпожа наша боялась, что я изменю себе и ей. Она приказала, чтоб я не входила в детскую,- там не мое место, говорила она,- но несмотря на то, никто так часто не играл с тобою и не целовал тебя, как я. Я часто приходила к твоей постели вечером и прощалась с тобою: нянька ничего не говорила, а мистрисс Тревертон думала, что я сижу за работой в своей комнате. Ты любила няньку больше, чем меня; но всегда прижимала к моей щеке свои открытые губки, когда я просила тебя поцеловать.

   - Постарайся меньше думать о прошлом,- сказала Розамонда взволнованным голосом, положив голову на подушку.- Подумай о том времени, когда мой ребенок напомнит тебе мое детство, не припоминай прошлого горя.

   - Я старалась думать, Розамонда, об этом; но в течение стольких лет я привыкла думать, что мы встретимся в небе. Я до сих пор не могу ясно понять, как я могла встретить тебя здесь. Я оставила тебя пятилетним ребенком - я бы хотела встретить тебя таким же ребенком. Только в небе я могла тебя встретить и признать своей дочерью...

   Проговорив эти слова, Сара закрыла глаза и замолкла; Розамонда, боясь нарушить ее спокойствие, также молчала и не шевелилась. Между тем облака, разбросанные на западной стороне неба, окрашенные пурпуровым цветом, уже совершенно потемнели.

   Розамонда хотела было подняться с места, но почувствовала на плече руку матери; глаза ее были открыты и пристально смотрели в лицо Розамонды.

   - Как я могла говорить о небе? - прошептала Сара.- Могу ли я думать о небе? Однако подумай, Розамонда, разве я нарушила клятву. Я не уничтожила ее письма, я никогда не выносила его из дома.

   - Уже темно; я зажгу свечу,- сказала Розамонда.

   Рука Сары, остававшаяся на ее плече, остановила ее.

   - Я не клялась передать письмо ему,- продолжала Сара.- Разве это преступление, что я его спрятала? Вы нашли письмо за картиной? Эту картину называли всегда Портдженским привидением. Никто не знал, как она явилась в дом и давно ли она там была. Моя госпожа терпеть не могла эту картину, потому что очень похожа была на ту женщину, которая там нарисована. Она говорила мне, чтоб я сняла ее со стены и бросила куда-нибудь. Я не посмела этого сделать, и еще до твоего рождения спрятала ее в Миртовой комнате. Потом за картиной я спрятала письмо; найти картину было очень трудно, не правда ли?

   - Я зажгу свечу. Тебе будет приятнее.

   - Нет, подожди. Как стемнеет, она явится здесь. Я придвинусь к тебе ближе.

   Слабый свет, падавший из окна, освещал бледное лицо Сары и ее блуждающие глаза, лишенные всякого определенного выражения.

   - Я подожду; как там станет темно, она придет. Вот, вот смотри,- говорила она прерывающимся голосом, указывая в темный угол.

   - Матушка! Что с тобою? Скажи, ради Бога, что с тобою.

   - Да, это правда! Я твоя мать. Она должна будет уйти, когда увидит нас вместе. Пусть узнает, что мы знаем и любим друг друга. О, Розамонда! Дитя мое! Избавь меня от этой женщины; как бы я была тогда счастлива.

   - Успокойся, успокойся, матушка, скажи мне...

   - Тс! Я буду говорить с нею. Она грозила мне, умирая, что если я изменю ей, она придет с того света. Да, она это сказала, и я изменила ей. Я изменила клятве, Розамонда. Она теперь преследует меня. Она всю жизнь преследовала меня! Смотри, вот она - пришла!

   Рука ее все еще лежала на плече Розамонды, другой она указывала в темный угол.

   - Она так всякий раз приходит ко мне, в черном платье,- я сама его шила,- смотрит на меня и улыбается. Успокойся! Оставь меня. Мое дитя опять стало моим. Оставь меня. Ты уже не станешь между нами.

   Дыхание сперлось в ее груди, голос прервался, хотя губы все еще шевелились; она припала жаркой щекой к щеке дочери и, тяжело вздохнув, прошептала:

   - Назови меня матерью, громче только. Ты прогонишь ее этим словом.

   Розамонда, дрожащая от ужаса, собрала все силы и с трудом произнесла: "Мать моя".

   Сара нагнулась вперед и стала всматриваться в темный угол.

   - Ушла! - вскричала она вдруг. И, быстро став на колена, она долго еще всматривалась в темный угол.

   - Ушла! - повторила она и обратила к дочери свое лицо, сияющее восторгом.

   - Розамонда! Дочь моя, радость моя! Как мы теперь будем счастливы! - произнесла она и, обняв Розамонду, прильнула к ее устам своими пылающими устами.

   Потом она тихо опустилась на подушки, не оставляя дочери. Слабое судорожное движение и тяжкий вздох прервали этот длинный поцелуй. Истерзанное сердце Сары успокоилось навеки.

  

   После смерти матери Розамонда почувствовала, что на нее пала одна забота - забота о старике-дяде, которого она одна могла утешить и успокоить. Не более как через час, после того как Сара испустила последний вздох, она должна была приготовить его к этому печальному известию. Печаль старика была глубока, но безмолвна. Он спокойно вошел в комнату, сел возле постели умершей и, молча, долго смотрел на нее. Розамонда села возле него и взяла его руку.

   - Все меня оставили, и Макс, и сестра, и жена,- шептал старик почти бессознательно.- Теперь и Сары нет... Я один остался... Мой бедный Моцарт, теперь ему не для кого играть.

   Розамонда произнесла несколько слов в утешение старику, но он не обратил на них внимания.

   На другой день в дяде Джозефе не произошло никакой перемены. На третий день Розамонда положила на грудь матери книгу Гимнов. Старик смотрел на нее безмолвно и, когда та, поцеловав свою мать в лоб, отошла, он последовал за нею. В квартире мистера Фрэнклэнда он оставался по-прежнему безмолвен и апатичен. Но когда начали говорить о перевозке тела Сары на Портдженское кладбище, в глазах дяди Джозефа обнаружилось внимание; он молча прослушал все, что было сказано, потом встал и, подойдя к Фрэнклэнду, сказал прерывающимся голосом:

   - Я думаю, было бы хорошо, если б вы позволили мне ехать за ее гробом. Мы мечтали о том, чтоб вместе поехать в Корнуэлль и поселиться там навсегда. Я бы хотел вместе с нею уехать туда, хоть она уже умерла.

   Но Розамонда представила ему, что перевозку тела она поручит слуге Фрэнклэнда, человеку испытанному, на которого можно положиться. Она сказала, что муж предлагает ей остаться еще один день в Лондоне отдохнуть и успокоиться и что потом они намерены ехать в Портдженну и остаться там до похорон; она просила дядю Джозефа не оставлять их в то время, когда они, соединенные общим горем, должны быть вместе, чтоб отдать последний долг драгоценной для них особе.

   Он слушал слова Розамонды, не отдавая себе отчета в том, что слышал, и повторяя бессвязно ее слова. В голове его была ясна только одна мысль: ехать в Корнуэлль. Мистер и мистрисс Фрэнклэнд видели, что противоречить ему было бы совершенно бесполезно, и было бы жестоко удерживать его при себе, а потому отдано было приказание слуге наблюдать за стариком во время пути, исполнять все его желания и быть к нему как можно внимательнее.

   - Благодарю вас, благодарю,- говорил старик, прощаясь.- Теперь мне будет легче. Я постараюсь быть твердым, - говорил он дрожащим голосом, в котором слышны были подавленные слезы.

   На следующий день Розамонда и ее муж, оставшись одни, много говорили об устройстве их будущей судьбы и о том, какое влияние должны оказать последние события на их планы. Когда вопрос этот был истощен, они вспомнили своих старых друзей, которых следовало известить об открытии в Миртовой комнате и его последствиях. Доктор Ченнэри был первым между такими лицами. Розамонда обрадовалась, что нашла занятие, которое может ее несколько развлечь, а потому сейчас же принялась писать письмо, где, между прочим, известила его, что они намерены провести осень в Портдженне.

   Это письмо напомнило ей об обещании, данном доктору Орриджу,- известить и его о тайне, скрытой в Миртовой комнате. Этот друг не стоял в таких близких отношениях к ним, как доктор Ченнэри, встретился с ними случайно и на короткое время, почему Розамонда написала ему, что открытие, сделанное ими, имело слишком частное значение, касалось только их семейства, объясняя некоторые события прошедшего времени. Более она не находила нужным писать мистеру Орриджу.

   Когда она писала адрес на конверте второго письма, в передней послышался грубый, сердитый голос, весьма нецеремонно споривший с трактирным слугою, и прежде чем она успела спросить, что значит этот шум, дверь отворилась настежь, и в комнате явился высокий старик, с длинной бородой, в сильно заношенном сюртуке, преследуемый трактирным слугою, на лице которого изображалось негодование.

   - Я три раза говорил этому человеку,- сказал слуга, размахивая руками,- что мистера и мистрисс Фрэнклэнд...

   - Нет дома,- прервал странный гость.- Да, ты мне три раза говорил и три раза солгал. Кто же это? - спросил он, указывая на мистера и мистрисс Фрэнклэнд.- Они дома; а тебе дан язык не затем, чтоб ты лгал. Я только на минуту зашел к вам,- продолжал он, обратясь к хозяевам и садясь на ближайший к ним стул.- Меня зовут Андреем Тревертоном.

   При этих словах мистер Фрэнклэнд сделал движение, обнаружившее его гнев; но Розамонда тотчас же постаралась успокоить его.

   - Не сердись,- прошептала она.- С подобными людьми всего лучше оставаться совершенно хладнокровным.

   Она сделала знак лакею, чтобы тот вышел, и обратилась к мистеру Тревертону с следующей речью:

   - Вы насильно вошли сюда, сэр, в такое время, когда наше семейное несчастие делает нас совершенно неспособными принимать какие бы то ни было визиты. Мы готовы оказать более внимания и уважения к вашим летам, нежели вы к нашему горю; поэтому, если вам угодно сказать что-нибудь моему мужу, то он готов вас слушать сейчас же.

   - Не беспокойтесь, я не останусь здесь долго; у меня есть дела. Я пришел сказать вам, что, во-первых, ваш адвокат известил меня о том, что вы нашли в Миртовой комнате; во-вторых, что я получил ваши деньги; в-третьих, что я умею держать их в руках. Что вы об этом думаете?

   - Я думаю,- отвечал Леонард,- что вам нечего было и беспокоиться приходить сюда и говорить нам то, что мы уже знаем. Мы знаем, что вы получили деньги и никогда не сомневались, что вы их умеете удержать в руках.

   - Вы в этом совершенно уверены,- сказал мистер Тревертон с злой улыбкой.- Совершенно ли вы уверены в том, что нет никакого закона, на основании которого вы могли бы оттягать у меня эти деньги? Я наперед говорю вам, что у вас нет и не может быть тени надежды возвратить их в свой карман, и на мое великодушие тоже советую вам не рассчитывать. Деньги мне достались совершенно законно и теперь безопасно лежат у моего банкира, а что касается до меня, то эти тупые чувства великодушия, щедрости и тому подобное не в моем характере. Это было в характере моего брата, но не в моем. Повторяю вам еще, что деньги никогда к вам не возвратятся.

   - А я повторяю вам,- сказал Леонард, подавляя свой гнев,- что мы не имеем ни малейшего желания слушать то, что уже давно знаем. Для успокоения своей совести мы поторопились передать вам капитал, которым не имеем права владеть, и говорю вам от своего лица и от лица моей жены, что мы в этом случае не имели никаких видов на возвращение не принадлежавших нам денег, и предположение подобного рода есть оскорбление.

   - И вы такого же мнения? - спросил мистер Тревертон, обращаясь к Розамонде.- Я приобрел деньги, вы лишились денег, и неужели вы можете одобрить поведение вашего мужа в отношении к богатому человеку, который может составить ваше счастье?

   - Совершенно одобряю. В этом, кажется, вы не имеете причины сомневаться.

   - О,- произнес мистер Тревертон с выражением крайнего удивления.- Вы, кажется, так же мало заботитесь о деньгах, как и он.

   - Муж вам уже сказал, что считал своим долгом возвратить вам деньги, на которые вы имеете право.

   Мистер Тревертон поставил между колен свою толстую палку, положил на нее руки и оперся на них подбородков!

   - Жаль, что я не притащил с собою Шроля. Пусть бы это животное посмотрело на этих людей да послушало бы, что они говорят. Странно, очень странно,- говорил он глядя попеременно то на Розамонду, то на Леонарда, с видом крайнего изумления.- Ведь тоже люди, а отступаются от денег. Непонятно.

   Он встал, надел шапку и, взяв подмышку палку, подошел к хозяевам.

   - Я ухожу,- сказал он.- Вы позволите пожать вам руку.

   Розамонда презрительно отвернулась.

   Мистер Тревертон захохотал с видом высочайшего самодовольствия. Между тем мистер Фрэнклэнд, сидевший недалеко от камина, искал сонетки. По лицу его можно было заметить, что присутствие мистера Тревертона становилось для него невыносимо.

   - Не звони Лэнни, он сам уже идет,- сказала Розамонда.

   Мистер Тревертон действительно уже приближался к двери. На пороге он остановился и посмотрел на молодых людей с таким видом, как будто бы это были животные, о которых никто никогда не слышал.

   - Много я видел странностей на свете, но таких людей никогда не приходилось видеть.

   С этими словами он вышел из комнаты, и Розамонда слышала медленные, тяжелые шаги его на коридоре.

   Минут через десять трактирный слуга подал письмо, адресованное на имя мистрисс Фрэнклэнд; оно было написано в общей зале гостиницы тем же странным человеком, который возбудил негодование лакея, ломясь в двери квартиры мистера Фрэнклэнда. Отдав письмо слуге, он взял подмышку палку и вышел с весьма самодовольной улыбкой.

   Розамонда распечатала письмо. Из него выпал билет на право получения от банкира 40 тысяч фунтов стерлингов и коротенькое письмецо, в котором было написано:

  

   "Возьмите это. Во-первых, потому что ни вы, ни ваш муж - единственные люди, которых я встречал, неспособны сделаться мошенниками, получив деньги. Во-вторых, потому что вы говорили правду и потому лишились богатства. В-третьих, потому что вы не дочь актрисы. В-четвертых, потому что вам трудно было бы получить эти деньги после моей смерти. Прощайте. Не приходите ко мне, не пишите ко мне благодарственных писем и не восхищайтесь моим великодушием, а главное, не делайте ничего для Шроля.

  

   Первое, на что решилась Розамонда, после прочтения письма, оправившись от удивления, совершенно противоречило требованиям мистера Тревертона. Она написала к нему письмо; но посланный ее возвратился из Байватера без всякого ответа.

   Он мог рассказать Розамонде только то, что какой-то грубый голос из-за ворот приказал ему перебросить письмо через забор и убираться, не дожидаясь, пока ему не проломили головы.

   Мистер Никсон, которого Леонард известил обо всем случившемся, изъявил готовность в тот же вечер отправиться к мистеру Тревертону. Тимон Лондонский был на этот раз доступнее, нежели обыкновенно. Мизантроп первый раз в жизни был в хорошем расположении духа. Эта перемена произошла вследствие того, что Шроль потерял место на том основании, что мистер Тревертон не достоин был иметь его слугою после того, как он возвратил мистрисс Фрэнклэнд сорок тысяч фунтов.

   - Я говорил ему,- сказал мистер Тревертон, смеясь,- что не мог ожидать никаких особых заслуг. Я представлял ему, что мое поведение совершенно законно, потому что он доставил мистрисс Фрэнклэнд план Миртовой комнаты, я поздравил его с получением пяти фунтов за эту услугу; я очень вежливо кланялся. Он чуть было с ума не сошел. Что ж, он получил пять фунтов, зато лишился сорока тысяч!

   Хотя мистер Тревертон готов был толковать о Шроле без конца, но когда мистер Никсон заговорил о деле мистрисс Фрэнклэнд, красноречие его мгновенно иссякло. Он ничего не хотел слышать, он только и сказал, что намерен продать свой дом и отправиться в чужие края изучать человеческую природу. При этом он прибавил, что мысль о путешествии явилась у него вследствие желания удостовериться, точно ли мистер и мистрисс Фрэнклэнд составляют исключение! В настоящее же время он совершенно убежден, что они - исключение и что путешествие, по всей вероятности, не приведет его к другим заключениям. Мистер Никсон просил его сказать два, три дружеских слова в ответ на письмо Розамонды, но старый мизантроп засмеялся сардоническим смехом, сказав:

   - Скажите этим чудакам, что я не поеду путешествовать, если они будут ожидать от меня таких глупостей, и что, может быть, я когда-нибудь зайду посмотреть на них, чтобы, умирая, сохранить лучшее понятие о людях, чем то, которое я всегда имел.

  

   Спустя четыре дня Розамонда, Леонард и дядя Джозеф встретились на паперти Портдженской церкви.

   Земля, на которой они стояли, приняла в себя останки несчастной женщины. Могила рудокопа, с которой она срывала траву, на которой проливала слезы, дала ей спокойное пристанище. В ней кончились навеки ее страдания, странствования и опасения.

   Часа через два после окончания похоронной службы могила была обложена новым дерном и на ней положена старая плита с скромной эпитафией рудокопа. Розамонда прочитала ее мужу. Когда они отошли, дядя Джозеф, стоявший в стороне, приблизился к новой могиле и, преклонив колена, заплакал, опустив голову на камень.

   - Напишем ли мы еще что-нибудь на этом камне? - спросила Розамонда.- Там есть еще место, и мне кажется, что мы должны написать на нем имя моей матери и день ее смерти.

   - Хорошо,- отвечал Леонард.- Эта надпись будет самая простая и приличная.

   Розамонда подошла к старику, все еще стоявшему на коленах, и, дотронувшись до его плеча, предложила ему идти с ними вместе в дом. Он встал и посмотрел на нее с видом недоумения; на траве, недалеко от могилы, лежал его неизменный и неразлучный друг, музыкальный ящик, облаченный в свой кожаный чехол. Розамонда подняла его и подала старику.

   - Моцарту теперь уже не для кого играть,- сказал он, глубоко вздохнув.

   - Не говорите так, дядя Джозеф; пока я жива, Моцарт будет играть для меня, для моего сына.

   Улыбка пробежала по устам старика.

   - Эти слова утешают меня, Розамонда.- проговорил он.- Пусть Моцарт служит вам.

   - Дайте мне руку, пойдемте домой.

   - Я сейчас пойду за вами,- сказал дядя Джозеф и опять пошел к могиле.

   - Прощай, прощай, дитя мое,- прошептал он, стоя на коленах и склонившись к гробовому камню.

   Через несколько минут Розамонда, ведя под руку мужа, сопровождаемая дядей, вышла за ограду кладбища.

   - Какой прохладный ветер,- сказал Леонард.- Сегодня должна быть прекрасная погода?

   - Да,- отвечала Розамонда.- Солнце сегодня светит очень ярко: почти нет облаков на небе; а помнишь, Лэнни, тот день, когда мы нашли письмо в Миртовой комнате. Даже этот мрачный замок кажется прекрасным в этом ярком сиянии. Сегодня мне приятно войти в него. С этого дня, Лэнни, мы начнем новую жизнь, и я постараюсь, чтоб ты и дядя Джозеф были совершенно счастливы. Ты не будешь раскаиваться, мой друг, что женился на женщине, которая по своему происхождению недостойна твоей фамилии.

   - Я не могу раскаиваться, имея такую жену, как ты,- отвечал Леонард, и все трое вошли в замок.