Киплинг Джозеф Редьярд - Наулака

чет.

  

  Кэт приподняла голову, кинув испуганный взгляд на Тарвина. Он ответил таким же взглядом, кивнул головой и вышел из комнаты, смахивая навернувшиеся на глаза слезы.

  

  

  

  - Желаю видеть магараджу.

  

  - Его нельзя видеть.

  

  - Я подожду, пока он придет.

  

  - Его нельзя видеть до конца дня.

  

  - Ну, так я буду ждать целый день.

  

  Тарвин удобнее уселся в седле и остановился посреди двора, где он привык разговаривать с магараджей.

  

  Голуби спали на солнце, а маленький фонтан журчал, словно воркующий перед сном голубь. Белые мраморные плиты сверкали, как расплавленное железо, и волны знойного воздуха лились от защищенных деревьями стен. Привратник снова завернулся в простыню и уснул. И с ним, казалось, спал весь мир в безмолвии, таком же глубоком, всеохватывающем, как летний зной. Конь Тарвина грыз удила, и удары его копыт гулким эхом отдавались то в одном, то в другом месте двора. Сам он повязал платком шею, чтобы хоть несколько спасти ее от лучей солнца, от которых сходила кожа, и, презирая тень свода с арками, поджидал на открытом воздухе магараджу, в расчете, что тот поймет значение его посещения.

  

  Через несколько минут в окружавшую его тишину проник звук, похожий на отдаленный шум ветра на ниве пшеницы в тихий осенний день. Звук этот несся из-за зеленых ставен, и Тарвин машинально выпрямился в седле. Звук возрастал, снова замирал и, наконец, превратился в беспрерывный шепот, заставлявший беспокойно напрягать слух, шепот, который в кошмаре предшествует приближению шумно набегающей волны, в то время как спящий не может ни бежать, ни высказать своего ужаса иначе, как шепотом. Вслед за шорохом распространился хорошо знакомый Тарвину запах жасмина и мускуса.

  

  Флигель дворца проснулся после полуденной сиесты и смотрел на него сотнями глаз. Он чувствовал эти невидимые взгляды, и они вызывали в нем гнев, но он продолжал сидеть неподвижно на отмахивавшемся хвостом от мух коне. За ставнями раздался чей-то вежливый, тихий зевок. Тарвин счел это за оскорбление и решил оставаться, пока сам он или конь не упадут от жары. Тень от послеполуденного солнца надвигалась во двор дюйм за дюймом и наконец окутала его.

  

  Во дворце послышался глухой шум голосов, совершенно отличавшийся от шепота. Открылась маленькая дверь с инкрустациями из слоновой кости, и магараджа выкатился во двор. Он был в очень некрасивом кисейном белье; маленький раджпутанский тюрбан шафранного цвета съехал набок так, что изумрудный султан качался, словно пьяный. Глаза его были красны от опиума, а шел он, как ходит медведь, застигнутый зарей на поле мака, которого он наелся за ночь до отвала.

  

  Лицо Тарвина потемнело, и магараджа, поймав его взгляд, велел своей свите встать вдали так, чтобы она не могла слышать разговора.

  

  - Долго вы ждали, Тарвин-сахиб? - хрипло проговорил он с самым благосклонным видом. - Вы знаете, я никого не вижу в это время и... и мне не сказали о вас.

  

  - Я могу ждать, - спокойно сказал Тарвин.

  

  Магараджа сел на сломанный виндзорский стул, потрескавшийся от жары, и подозрительно взглянул на Тарвина.

  

  - Дали ли вам достаточно арестантов из тюрьмы? Почему же вы нарушаете теперь мой покой вместо того, чтобы быть на плотине? Бог мой! Неужели государь не может иметь покоя из-за вас и вам подобных?..

  

  Тарвин молча пропустил мимо ушей эту вспышку.

  

  - Я пришел к вам насчет магараджа Кунвара, - спокойно сказал он.

  

  - Что с ним? - поспешно спросил магараджа. - Я... я не видел его несколько дней.

  

  - Почему? - резко спросил Тарвин.

  

  - Государственные дела и крайняя политическая необходимость, - пробормотал магараджа, избегая сердитого взгляда Тарвина. - К чему беспокоить меня этими вещами, когда я знаю, что с мальчиком не случилось ничего дурного?

  

  - Ничего дурного?..

  

  - Как могло случиться что-нибудь дурное? - голос магараджи принял примирительный, почти жалобный оттенок. - Вы сами, Тарвин-сахиб, обещали быть ему верным другом. Это было в тот день, когда вы так хорошо ездили верхом и так устояли против моих телохранителей. Никогда не видел я такой езды и потому чего мне беспокоиться? Выпьем?..

  

  Он сделал знак своим приближенным. Один из них вышел вперед с длинным серебряным бокалом, спрятанным в складках его развевающейся одежды, и влил в бокал такое количество водки, что Тарвин, привыкший к сильным напиткам, широко раскрыл глаза. Второй слуга вынул бутылку шампанского, открыв ее с искусством давно привычного человека, и долил в бокал пенящееся вино.

  

  Магараджа жадно выпил и, вытирая пену с бороды, проговорил, как бы извиняясь:

  

  - Политические агенты не должны видеть подобных вещей; но вы, сахиб, вы - верный друг государства. Поэтому я допустил, чтобы вы видели. Хотите, вам приготовят такую же смесь?

  

  - Благодарю. Я пришел сюда не для того, чтобы пить. Я пришел сказать вам, что магараджу было очень худо.

  

  - Мне сказали, что у него маленькая лихорадка, - сказал магараджа, откидываясь на стуле. - Но он у мисс Шерифф, а она сделает все, чтобы он поправился. Только маленькая лихорадка, Тарвин-сахиб. Выпейте со мной.

  

  - Маленький ад! Можете вы понять, что я буду говорить? Мальчика чуть не отравили.

  

  - Значит, английскими лекарствами, - с любезной улыбкой проговорил магараджа. - Однажды я сильно захворал от них и вернулся к туземным врачам. Вы всегда говорите забавные вещи, Тарвин-сахиб.

  

  Могучим усилием воли Тарвин подавил охватившее его бешенство и, похлопывая хлыстом по ноге, заговорил очень ясно и отчетливо:

  

  - Сегодня я приехал не для того, чтобы говорить забавные вещи. Малютка теперь у мисс Шерифф. Его привезли туда. Кто-то во дворце пытался отравить его коноплей.

  

  - Бганг!.. - с бессмысленным видом проговорил магараджа.

  

  - Я не знаю, как вы называете это кушанье, но его отравили. Если бы не мисс Шерифф, он был бы мертв - ваш первенец был бы мертв. Его отравили, слышите, магараджа-сахиб? И отравил кто-то во дворце.

  

  - Он съел что-то нехорошее, и ему стало нехорошо, - угрюмо сказал магараджа. - Маленькие мальчики едят что попало. Клянусь богами! Ни один человек не посмел бы пальцем дотронуться до моего сына.

  

  - А как бы вы могли помешать такому несчастью?

  

  Магараджа приподнялся, и выражение ярости мелькнуло в его красных глазах.

  

  - Я привязал бы этого человека к передней ноге моего самого большого слона и избивал бы его в течение всего послеполуденного времени! - С пеной у рта он перешел на местный язык и перечислил целый ряд ужасных пыток, которыми он желал, но не мог осыпать преступника. - Я сделал бы это всякому человеку, который осмелился бы дотронуться до него, - заключил свою речь магараджа.

  

  Тарвин недоверчиво улыбнулся.

  

  - Я знаю, что вы думаете, - прогремел магараджа вне себя от вина и опиума. - Вы думаете, потому что существует английское правительство, я могу проводить только судебные следствия и тому подобную чепуху? Что мне за дело до закона в книгах? Разве стены моего дворца расскажут, что я делаю?

  

  - Стены не расскажут. Если бы они могли говорить, они сообщили бы вам, что во дворце есть женщина, которая стоит во главе этого страшного преступления.

  

  Смуглое лицо магараджи побледнело. Потом он снова заговорил с яростью:

  

  - Кто я - государь или горшечник, что дела, совершающиеся в моей "зенане", могут быть вынесены на солнечный свет любой белой собакой, которая вздумает выть на меня? Прочь, или стража выгонит тебя, как шакала!

  

  - Отлично, - спокойно сказал Тарвин. - Но какое это имеет отношение к наследнику, магараджа-сахиб? Отправляйтесь к миссис Эстес, и она покажет вам. Я думаю, вы имеете некоторое понятие о снадобьях. Можете сами решить. Мальчик отравлен.

  

  - Проклятый то был день для моего государства, когда я впервые допустил миссионеров, и еще худший, когда не выгнал вас!

  

  - Вы ошибаетесь. Я здесь, чтобы охранять магараджа Кунвара, и я выполню свой долг. Вы предпочитаете видеть его убитым вашими женщинами?

  

  - Тарвин-сахиб, знаете вы, что говорите?

  

  - Не говорил бы, если бы не знал. У меня в руках все доказательства.

  

  - Но когда есть отравление, то нет никаких доказательств и менее всего, когда отравляет женщина! Обвиняют в таких случаях по подозрению, а английский закон слишком либерален, чтобы приговаривать к смерти лишь по подозрению. Тарвин-сахиб, англичане отняли у меня все, что может желать муж моего племени, и я вместе с остальными проводил время в бездействии, как лошади, которых никогда не гоняют. Но, по крайней мере, там я хозяин!

  

  Он махнул рукой в сторону зеленых ставен и заговорил тише, упав на стул и закрыв глаза.

  

  Тарвин с отчаянием посмотрел на него.

  

  - Ни один человек не посмеет, ни один человек не посмеет, - еще тише пробормотал магараджа. - А что касается другого вопроса, о котором вы говорили, это не в вашей власти. Я человек и государь. Я не говорю о жизни за занавесами.

  

  Тарвин собрал все свое мужество и заговорил.

  

  - Я не желаю, чтобы вы говорили, - сказал он, - я только хочу предупредить вас насчет Ситабхаи. Она отравляет вашего сына.

  

  Магараджа вздрогнул. Уже одно то, что европеец назвал имя его жены, было достаточным оскорблением, никогда не испытанным им. Но чтобы европеец мог на открытом дворе дворца громко крикнуть такое обвинение - это превосходило все, что могло придумать самое пылкое воображение. Магараджа только что пришел от Ситабхаи, которая усыпляла его и ласками, и песнями, посвященными только ему одному, и вдруг этот долговязый чужестранец обвиняет ее во всяких гадостях. Не будь он пьян, он бросился бы в порыве страшной ярости на Тарвина, который говорил:

  

  - Я могу привести достаточно доказательств, чтобы убедить полковника Нолана.

  

  Магараджа уставился на Тарвина сверкающим взглядом. Одно мгновение Тарвин подумал, что с ним сделается припадок, но оказалось, что вино и опиум снова овладели им. Он сердито бормотал что-то. Голова его упала на грудь, слова замерли на губах, тяжело дыша, он сидел на стуле, как бесчувственный чурбан.

  

  Тарвин взял в руки поводья и долго молча смотрел на пьяного монарха. Шорох за ставнями то усиливался, то уменьшался. Потом он повернул коня и задумчиво проехал под аркой.

  

  Из тьмы, где спал сторож и были привязаны обезьяны, выскочило какое-то живое существо. Конь встал на дыбы, когда серая обезьяна с оборванной цепью, что-то болтая, бросилась на луку седла. Тарвин почувствовал прикосновение животного, почуял его запах. Обезьяна одной рукой ухватилась за гриву лошади, а другой обвила шею Тарвина. Инстинктивно он откинулся назад и прежде, чем зубы обезьяны, сидевшие в грязных синих деснах, успели сомкнуться, он дважды выстрелил в упор. Животное упало на землю с человеческим стоном, а дым от двух выстрелов понесся назад, под арку, и рассеялся во дворе дворца.

  

  

  

  Летом ночи в пустыне жарче дней, потому что после захода солнца земля, каменные строения и мрамор испускают скрытую теплоту, а низкие облака, обещающие дождь и никогда не приносящие его, не пропускают ни одного теплового луча.

  

  Тарвин отдыхал, лежа на веранде постоялого двора. Он курил трубку и размышлял, насколько он улучшил положение магараджа Кунвара, обратясь к магарадже. Никто не мешал его размышлениям: последние из коммивояжеров уехали в Калькутту и Бомбей, ворча до самого отъезда, и постоялый двор остался весь к его услугам. Обозревая свое царство, он обдумывал среди выпускаемых облаков дыма отчаянное и, по-видимому, безнадежное свое положение. Дело дошло как раз до той точки, когда ему приятно было окончательно взять его в свои руки. Когда положение вещей бывало таково, как теперь, только Никлас Тарвин мог выйти из него. Кэт была непреклонна; Наулака чертовски недоступна; магараджа готов был выгнать его за пределы государства. Ситабхаи слышала, как он обвинял ее. Его жизнь могла прийти к внезапному таинственному концу, и у него не было бы даже возможности узнать, что Хеклер и другие его приятели отомстят за него. Если все будет так продолжаться, то, видимо, придется обойтись без Кэт и без возможности дать новую жизнь Топазу, одним словом, стоило ли жить?

  

  Луна, светившая на город, бросала фантастические тени на шпили храмов и на сторожевые башни вдоль стен. Собака в поисках пищи грустно обнюхала пол у стула, на котором сидел Тарвин, отошла и завыла вдали. Вой был замечательно печален. Тарвин курил, пока луна не спустилась в глубокий мрак индийской ночи. Едва луна зашла, Тарвин заметил какой-то темный, чернее ночи предмет, появившийся между ним и горизонтом.

  

  - Это вы, Тарвин-сахиб? - спросил чей-то голос на ломаном английском языке.

  

  Тарвин вскочил на ноги, прежде чем ответил. Он становился несколько подозрительным относительно неожиданных посетителей. Рука его опустилась в карман. Из мрака можно ожидать всякого ужаса.

  

  - Нет, не бойтесь, - сказал голос. - Это я - Джуггут Синг.

  

  Тарвин задумчиво курил сигару.

  

  - Страна полна Сингами, - сказал он. - Какой Синг?

  

  - Я, Джуггут Синг, один из прислужников магараджи.

  

  - Гм. Что же, магараджа желает видеть меня?

  

  Фигура приблизилась на шаг.

  

  - Нет, сахиб. Царица.

  

  - Которая? - спросил Тарвин.

  

  Фигура подошла к нему и шепнула почти на ухо.

  

  - Только одна может решиться покинуть дворец. Это - цыганка.

  

  Тарвин тихонько, с удовольствием щелкнул пальцами и с торжеством прищелкнул языком.

  

  - Приятные приемные часы у этой дамы, - сказал он.

  

  - Здесь не место для разговоров, сахиб. Я прислан, чтобы сказать: "Придите, если не боитесь темноты".

  

  - Вот как! Ну, Джуггут, переварим хорошенько. Я хотел бы повидать вашего друга Ситабхаи. Где вы ее держите? Куда мне нужно идти?

  

  - Я должен сказать: "Идите со мной". Вы боитесь?

  

  На этот раз он говорил по собственному побуждению.

  

  - О, испугать меня не так легко, - сказал Тарвин, отгоняя облако дыма. - Дело не в том.

  

  - Тут лошади - быстрые лошади. Таково приказание цыганки. Идите за мной.

  

  Тарвин продолжал курить не торопясь, наконец он медленно поднялся со стула. Он вынул из кармана пистолет, оглядел его внимательно при слабом свете под зорким взглядом Джуггут Синга и снова положил в карман, подмигнув собеседнику.

  

  - Ну, идем, Джуггут, - и они пошли за постоялый двор к месту, где их ожидали две лошади с головами, укутанными попонами, чтобы не было слышно их ржания.

  

  Джуггут Синг сел на одну из них, а Тарвин молча сел на другую, удостоверившись сначала, что подпруга не ослабла. Они поехали рысью по проезжей дороге в горы.

  

  - Ну, - сказал Джуггут Синг, проехав таким образом с четверть мили и убедясь, что они одни, - теперь мы можем ехать как следует.

  

  Он наклонился, всадил шпоры и стал бешено стегать лошадь. Ничто, кроме страха смерти, не могло бы заставить избалованного придворного евнуха ехать с такой быстротой. Тарвин посмотрел, как он качался в седле, усмехнулся и поскакал за ним.

  

  - А неважный вышел бы из вас ездок, Джуггут, не правда ли?

  

  - Скачите! - задыхаясь, проговорил Джуггут Синг. - К расщелине между двух гор - скорее.

  

  Сухой песок вылетал из-под копыт их лошадей, и горячий ветер свистел в ушах, когда они поднимались на склон, легко вздымавшийся к горам в трех милях от дворца. В старые годы, до введения телеграфа, спекулянты опиумом подавали сигналы о повышении и падении цен на это снадобье с маленьких сторожевых башен на горах. К одной из этих вышедших из употребления станций стремился Джуггут Синг. Лошади пошли шагом по мере того, как подъем становился круче и очертания башни с плоским куполом начали ясно вырисовываться на небе. Через несколько мгновений Тарвин услышал, как лошадиные подковы застучали по твердому мрамору, и увидел, что едет по краю переполненного водой резервуара.

  

  На востоке немногие мерцающие огни на открытой равнине указывали местоположение Ратора и унесли его к тому вечеру, когда он прощался с Топазом, стоя на задней площадке пульмановского вагона.

  

  - Сторожевая башня в дальнем конце плотины, - сказал Джуггут Синг. - Цыганка там.

  

  - Неужели никогда не отвыкнуть от этого имени? - послышался из мрака невыразимо нежный голос. - Хорошо, что у меня кроткий характер, а не то рыба познакомилась бы с тобой, Джуггут Синг.

  

  Тарвин круто осадил лошадь, потому что почти у самого повода стояла какая-то фигура, закутанная с ног до головы в дымку из бледно-желтого газа. Она появилась из-за красной могилы некогда знаменитого раджпутанского витязя, который, как говорили в стране, скакал по ночам вокруг выстроенной им плотины. Это была одна из причин, почему Дунгар Талао никто не посещал по вечерам.

  

  - Сойдите, Тарвин-сахиб, - насмешливо проговорил по-английски тот же голос. - Я, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Синг, возьми лошадей и жди внизу у сторожевой башни.

  

  - Да, Джуггут, и не засыпай, - прибавил Тарвин, - ты можешь понадобиться нам.

  

  Он сошел с лошади и встал перед укутанной в покрывало Ситабхаи.

  

  - Пожмите руку, - сказала она, протягивая после короткого молчания руку еще меньших размеров, чем рука Кэт. - А, сахиб, я знала, что вы придете. Я знала, что вы не побоитесь.

  

  Говоря это, она держала его руку и нежно пожимала ее. Тарвин спрятал крошечную ручку в своей громадной лапе и, сжав ее так, что Ситабхаи невольно вскрикнула, потряс ее.

  

  - Рад познакомиться с вами, - сказал он в то время, как она пробормотала:

  

  - Клянусь Индуром, что за сила! И я рада вас видеть, - сказала она вслух.

  

  Тарвин заметил мелодичность ее голоса и старался представить себе, каково может быть лицо под покрывалом.

  

  Она спокойно присела на плиту могилы и жестом пригласила его сесть рядом.

  

  - Все белые люди любят говорить прямо, - сказала она медленно, не вполне владея английским произношением. - Скажите мне, Тарвин-сахиб, как много вы знаете?

  

  Она откинула покрывало и повернула к нему свое лицо. Тарвин увидел, что она прекрасна. Это впечатление почти заслонило его прежнее чувство к ней.

  

  - Ведь вы не желаете, чтобы я выдал себя, государыня, не правда ли?

  

  - Я не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, - мило сказала она.

  

  - Ну, не можете же вы ожидать, чтобы я сказал вам правду?

  

  - Нет, - ответила она. - Иначе вы сказали бы мне, зачем вы здесь. Почему вы причиняете мне столько волнений?

  

  - Неужели я тревожу вас?

  

  Ситабхаи засмеялась, закинув голову на сложенные руки. Тарвин с любопытством разглядывал ее при свете звезд. Все его чувства были обострены; он был настороже и по временам зорко оглядывался вокруг. Но он видел только тусклое мерцание воды, набегавшей на мраморные ступени, и слышал только крик филинов.

  

  - О, Тарвин-сахиб, - сказала она. - Знаете, после первого раза мне было жаль!

  

  - А когда это было? - неопределенно осведомился Тарвин.

  

  - Конечно, тогда, когда перевернулось седло. А потом, когда с арки упало бревно, я подумала, что оно, по крайней мере, изувечило вашу лошадь. Ушибло ее?

  

  - Нет, - сказал Тарвин, пораженный ее очаровательной откровенностью.

  

  - Ведь вы же знали, - почти с упреком проговорила она.

  

  Он покачал головой.

  

  - Нет, Ситабхаи, моя милая, - медленно и выразительно проговорил он. - Я не постиг вас, к вечному моему стыду. Но теперь я начинаю понимать. Вероятно, и маленькое происшествие на плотине, и мост, и повозка - все это дело ваших рук. А я-то приписывал все их дьявольской неловкости. Ну, будь я... - Он мелодично свистнул. В ответ на его свист из тростника послышался хриплый крик журавля.

  

  Ситабхаи вскочила на ноги и сунула руку за пазуху.

  

  - Сигнал! - потом она упала на плиту могилы. - Но вы никого не привезли с собой. Я знаю, вы не боялись приехать один.

  

  - О, я и не пробую равняться с вами, государыня, - ответил он. - Я слишком занят, восторгаясь вашей живописной и систематической дьявольщиной. Так, значит, вы причина всех моих неприятностей? Зыбучие пески - славная выдумка. Часто вы пользуетесь ею?

  

  - О, это на плотине! - вскрикнула Ситабхаи, слегка взмахнув руками. - Я отдала им только приказание сделать что можно. Но это очень неловкие люди - простые кули. Они рассказали мне, что сделали, и я рассердилась.

  

  - Убили кого-нибудь?

  

  - Нет, к чему мне это?

  

  - Ну, уж раз дело пошло начистоту, то почему вы так горячо желаете убить меня? - сухо спросил Тарвин.

  

  - Я не люблю, чтобы белые люди оставались здесь, а я знала, что вы приехали, чтобы остаться. К тому же, - продолжала она, - магараджа любил вас, а я никогда еще не убивала белого человека. Потом, вы нравитесь мне.

  

  - О! - выразительно проговорил Тарвин.

  

  - Клянусь Маланг-Шахом, а вы и не знали этого! - Она поклялась богом своего клана - богом цыган.

  

  - Ну, не издевайтесь, - сказал Тарвин.

  

  - А вы убили мою большую любимую обезьяну, - продолжала Ситабхаи. - Она приветствовала меня по утрам, как Лучман-Рао, первый министр. Тарвин-сахиб, я знала много англичан. Я танцевала на канате перед палатками, где обедали офицеры во время похода, и подходила с тарелкой для сбора к бородатому полковнику, когда была только по колено ему. - Она опустила руку на расстояние фута от земли. - А когда я стала старше, я думала, что знаю сердца всех людей. Но, клянусь Маланг-Шахом, я никогда не видела такого человека, как вы, Тарвин-сахиб. Нет, - почти умоляюще продолжала она, - не говорите, что вы не знали. На моем родном языке есть любовная песня: "От луны до луны я не спала из-за тебя", и эта песня справедлива относительно меня. Иногда мне кажется, что я не хотела вашей смерти. Но лучше было бы, если бы вы умерли. Я - одна, я управляю государством. А после того, что вы сказали магарадже...

  

  - Да? Так, значит, вы слышали?

  

  Она кивнула головой.

  

  - После этого я не вижу иного пути... если только вы не уедете.

  

  - Я не уеду, - сказал Тарвин.

  

  - Это хорошо, - с тихим смехом сказала Ситабхаи. - Итак, я ежедневно буду видеть вас. Я думала, что солнце убьет вас, когда вы поджидали магараджу. Будьте мне благодарны, Тарвин-сахиб, за то, что я заставила магараджу выйти к вам. А вы дурно поступили со мной.

  

  - Дорогая моя леди, - серьезно сказал Тарвин, - если бы вы припрятали свои злые коготки, никто не тронул бы вас. Но я не могу позволить, чтобы вы одержали надо мной верх в том, что касается магараджа Кунвара. Я здесь для того, чтобы позаботиться об этом молодом человеке. Держитесь в сторонке, и я брошу это дело.

  

  - Опять ничего не понимаю, - проговорила изумленная Ситабхаи. - Что значит жизнь ребенка для вас - чужого человека?

  

  - Что для меня? Да жизнь ребенка. Разве для вас нет ничего священного?

  

  - У меня есть сын, - возразила Ситабхаи, - и он не сахиб. А этот ребенок был болезнен со дня своего рождения, Тарвин-сахиб. Как может он управлять людьми? Мой сын будет раджой и впоследствии... Но это не касается белых людей. Предоставьте малютке отправиться к богам.

  

  - Не с моего ведома, - решительно ответил Тарвин.

  

  - Иначе, - продолжала Ситабхаи, - он проживет больным и несчастным лет девяносто. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда она и я были детьми - я - во прахе, она - в своих брачных носилках. Теперь во прахе она. Тарвин-сахиб, - ее голос принял мягкий, просящий оттенок, - у меня не будет другого сына. Но я все же могу управлять государством из-за занавесей, как это делали многие государыни. Я не из тех женщин, что воспитываются во дворце. Эти, - она с презрением показала в сторону, где виднелись огоньки Ратора, - никогда не видели, как волнуется пшеница, не слышали, как шумит ветер, не сидели в седле, не разговаривали с мужчинами на улицах. Они зовут меня цыганкой и дрожат под своими одеждами, словно толстые улитки, когда мне вздумается поднять руку к бороде магараджи. Их барды поют об их предках, живших за тысячу двести лет. Они благородные, видите ли! Клянусь Индуром и Аллахом - да и Богом ваших миссионеров - их дети и британское правительство будут помнить меня в продолжение дважды тысячи двухсот лет. Ах, Тарвин-сахиб, вы не знаете, как умен мой сынок. Я не позволяю ему ходить к миссионеру. Все, что ему понадобится впоследствии - а править этим государством не легкое дело, - он узнает от меня, потому что я видела свет и я знаю. И пока вы не явились, все шло так тихо, так тихо к концу! Малютка умер бы - да, и больше не было бы хлопот. И ни один мужчина, ни одна женщина во дворце не шепнули бы магарадже ни слова о том, о чем вы кричали при солнечном свете во дворе. Теперь подозрение никогда не исчезнет из памяти магараджи, и я не знаю... и не знаю... - Она порывисто нагнулась к нему. - Тарвин-сахиб, если я сказала хоть одно правдивое слово, скажите и вы, что вы знаете.

  

  Тарвин хранил молчание. Она с мольбой положила руку на его колено.

  

  - И никто не подозревал бы. Когда в прошлом году приехали леди от вице-короля, я дала из моих собственных средств двадцать пять тысяч рупий на больницу, и леди-сахиб поцеловали меня в обе щеки, и я говорила по-английски, и показала им, как я провожу время за вязанием - я, которая вяжу и развязываю сердца мужчин.

  

  На этот раз Тарвин не засвистел, он только улыбнулся и сочувственно пробормотал что-то. Широкой, мастерской размах ее злой деятельности и хладнокровие, с которым она упоминала о нем, придавали ей нечто вроде достоинства. Более того, он уважал ее за то, что больше всего действует на души западных людей, - за то, что она провела его. Правда, ее план не удался, но она так искусно проводила его в жизнь, что он ничего не узнал бы. Он почти уважал ее за это.

  

  - Теперь вы начинаете понимать, - сказала Ситабхаи, - есть о чем подумать. Вы намереваетесь рассказать обо мне все полковнику Нолану, сахиб?

  

  - Если вы не оставите в покое магараджа Кунвара - да, - сказал Тарвин, не давая своим чувствам мешать делу.

  

  - Это очень глупо, - сказала Ситабхаи, - потому что полковник Нолан очень расстроит магараджу, а магараджа перевернет весь дворец вверх дном, и каждая из моих девушек - за некоторым исключением - будет свидетельствовать против меня; и я, пожалуй, окажусь под сильным подозрением. Тогда, Тарвин-сахиб, вы вообразите, что помешали мне. Но вы не можете остаться здесь навсегда. Вы не можете остаться, пока я не умру. А как только вы уедете... - она щелкнула пальцами.

  

  - Вам не удастся, - с непоколебимой твердостью сказал Тарвин. - Я уж так устрою. За кого вы меня принимаете?

  

  Ситабхаи нерешительно кусала указательный палец. Нельзя было сказать, что сделает или чего не сделает этот человек, который вышел невредимым из всех расставленных ею ловушек. Имей она дело с человеком своей расы, она пустила бы в ход угрозы против угрозы. Но этот спокойный, свободно держащийся человек, наблюдавший за каждым ее движением, подперев подбородок рукой, живой, проворный, самоуверенный, был неизвестной породы, смущавшей и огорчавшей ее.

  

  Послышался скромный кашель, и Джуггут Синг подошел к ним, униженно поклонился и шепнул что-то Ситабхаи. Она насмешливо рассмеялась и велела ему уйти на место.

  

  - Он говорил, что ночь проходит, - объяснила она, - и наше отсутствие во дворце грозит смертью нам обоим.

  

  - Я не стану задерживать вас, - сказал Тарвин, вставая. - Я думаю, мы понимаем друг друга. - Он заглянул ей прямо в глаза. - Прочь руки!

  

  - Так я не могу делать, что хочу? - сказала она. - И завтра вы отправитесь к полковнику Нолану?

  

  - Смотря как, - ответил Тарвин, закусив губу. Он стоял, смотря на нес снизу вверх и запустив руки в карманы.

  

  - Присядьте на минутку, Тарвин-сахиб, - сказала Ситабхаи, любезно похлопывая по плите своей маленькой ладонью. Тарвин послушался. - Ну, если я не велю сбрасывать балок и буду держать на привязи серых обезьян...

  

  - И высушу зыбучие пески на реке Амет, - продолжал Тарвин. - Я понимаю. Милая маленькая горячая головка, вы свободны делать, что вам угодно. Я не желаю мешать вашим забавам.

  

  - Я была неправа. Я должна была знать, что ничто не испугает вас, - сказала она, искоса задумчиво глядя на него, - и, за исключением вас, Тарвин-сахиб, я также не боюсь никого. Будь вы царем, а я царицей, мы держали бы в руках весь Индостан.

  

  Она дотронулась до его сжатой руки, говоря это, и Тарвин, вспомнив ее внезапное движение при его свисте, быстро положил свою руку на ее руки и крепко держал их.

  

  - Неужели нет ничего, что заставило бы вас оставить меня в покое, Тарвин-сахиб? Что вам нужно? Ведь не для того вы приехали сюда, чтобы поддерживать жизнь магараджа Кунвара?

  

  - Откуда вы знаете, что не для того?

  

  - Вы очень умны, - сказала она, рассмеявшись, - но нехорошо воображать себя слишком умным. Сказать вам, зачем вы приехали?

  

  - Ну, зачем? Говорите же.

  

  - Вы приехали сюда для того же, для чего вы были и в храме Исвара, - чтобы найти то, чего вы никогда не найдете, разве только, - она нагнулась к нему, - я помогу вам. Очень холодно было в "Коровьей пасти", Тарвин-сахиб?

  

  Тарвин отодвинулся, нахмурившись, но ничем не выдал себя.

  

  - Я боялась, что змеи убьют вас там.

  

  - Вот как! Боялись?

  

  - Да, - нежно сказала она. - И я боялась, что вы не отступите вовремя, когда повернется камень в храме.

  

  Тарвин взглянул на нее.

  

  - Неужели?..

  

  - Да! Я знала, что у вас на уме, прежде чем вы заговорили с магараджей, когда в вас стрелял отряд телохранителей.

  

  - Ну-с, молодая женщина, уж не занимаетесь ли вы частным сыском?

  

  Она рассмеялась.

  

  - Про вашу храбрость во дворце сложили песню. Но смелее всего с вашей стороны было завести разговор о Наулаке с магараджей. Он рассказал мне все, что вы говорили. Но он, даже он, не мог представить себе, чтобы "феринги" (чужестранец) осмелился желать приобрести эту драгоценность. А я была так добра - я не сказала ему. Но я знала, что такие люди, как вы, созданы не для мелочей. Тарвин-сахиб, - сказала она, близко нагибаясь к нему, освобождая свою руку и нежно кладя ее на плечо Тарвина, - мы с вами очень похожи! Гораздо легче управлять этим государством, - да, и отнять весь Индостан у этих белых собак, англичан - чем сделать то, о чем вы мечтали. Но для смелого все легко. Наулака нужна вам, Тарвин-сахиб, или вы хотите добыть ее для кого-нибудь другого - так же, как я хочу Гокраль-Ситарун для моего сына? Мы не маленькие люди. Это для кого-нибудь другого, не так ли?

  

  - Послушайте, - почтительно сказал Тарвин, снимая ее руку со своего плеча и крепко сжимая ее в своей, - много в Индии таких, как вы?

  

  - Только одна. Я, как и вы, одинока.

  

  Она прижалась подбородком к его плечу и взглянула на него глазами, темными, как вода в озере. Ярко-красный рот и трепетавшие ноздри были так близко к его лицу, что он чувствовал на щеке аромат ее дыхания.

  

  - Разве вы, как я, управляете государством, Тарвин-сахиб? Нет, наверно, тут замешана женщина. Ваше правительство предписывает вам, а вы исполняете его приказания. Я заставила отвести канал, который правительство хотело проложить в моем померанцевом саду, так же, как заставлю магараджу подчиниться моей воле, как убью мальчика, как буду управлять Гокраль-Ситаруном через моего сына. А вы, Тарвин-сахиб, - вы желаете только женщину! Не правда ли? А она слишком мала, чтобы носить "Счастье государства". Она бледнеет с каждым днем.

  

  Ситабхаи почувствовала, что он вздрогнул, но ничего не сказал.

  

  Из чащи кустов в дальнем конце озера раздался хриплый, лающий кашель, наполнивший горы скорбью, как вода фонтана наполняет чашу. Тарвин вскочил с места. В первый раз он услышал сердитую жалобу тигра, возвращающегося в свою берлогу после бесплодных поисков добычи.

  

  - Ничего, - сказала, не двигаясь, Ситабхаи. - Это только тигр из Дунгар Талао. Я много раз слышала их вой, когда была цыганкой. А теперь, если бы он пришел, вы застрелили бы его, как ту обезьяну, не правда ли?

  

  Она ближе прижалась к нему. Он опустился рядом с ней на камень, и рука его бессознательно обвилась вокруг ее талии.

  

  Тень тигра неслась по открытому пространству у берега озера так же бесшумно, как несется пух чертополоха в летнем воздухе, и рука Тарвина плотнее легла на выпуклый пояс, ощутив холод его, несмотря на множество складок кисейной одежды.

  

  - Такая маленькая и слабая - как могла бы она носить его? - продолжала Ситабхаи.

  

  Она немного повернулась в его объятиях, и рука Тарвина дотронулась до нескольких рядов ее пояса с выпуклыми украшениями; под локтем он почувствовал большой камень.

  

  Он вздрогнул и с побледневшими губами еще крепче сжал ее талию.

  

  - Только мы двое, - продолжала Ситабхаи тихим голосом, мечтательно глядя на него, - могли бы заставить государство вступить в бой, как двух буйволов весной. Хотели бы вы быть моим первым министром, Тарвин-сахиб, и давать мне совет за занавесью?

  

  - Я не знаю, мог ли бы я доверять вам, - отрывисто сказал Тарвин.

  

  - Я не знаю, могла ли бы я сама доверять себе, - ответила Ситабхаи, - потому что через некоторое время я, бывшая всег