Киплинг Джозеф Редьярд - Наулака

nbsp; 

  Как глаза твои блестят!

  

  Кто бессмертною рукой

  

  Создал чудный твой наряд?

  

  

  Тут есть еще, но я забыл, - продолжал он, - а последнюю строчку помню.

  

  

  Не тот ли, кто создал овцу?

  

  

  Я выучил все это очень быстро. - И он начал аплодировать себе. Тарвин вторил ему.

  

  - Я не понимаю, но хорошо говорить по-английски. Твой друг говорит на совсем незнакомом мне английском языке, - сказал магараджа на местном языке.

  

  - Да, - ответил принц. - Но он говорит и лицом и руками - вот так, и я смеюсь, сам не зная чему. А полковник Нолан-сахиб говорит, как буйвол, с закрытым ртом. Я не могу узнать, сердит он или доволен. Но отец, что делает здесь Тарвин-сахиб?

  

  - Мы едем вместе верхом, - ответил магараджа. - Когда мы вернемся, я, может быть, скажу тебе. Что говорят о нем окружающие тебя люди?

  

  - Они говорят, что он человек с чистым сердцем, и он всегда ласков со мной.

  

  - Говорил он тебе что-нибудь про меня?

  

  - Никогда так, чтобы я мог понять его. Но я не сомневаюсь, что он хороший человек. Посмотри, он смеется.

  

  Тарвин, настороживший уши при своем имени, сел в седло и взял повод, в виде намека, что пора отправляться.

  

  Конюхи привели высокого чистокровного английского коня с длинным хвостом и худую кобылу мышиного цвета.

  

  Магараджа поднялся на ноги.

  

  - Ступай к Сарун-Сингу и добывай седла, принц, - сказал он.

  

  - Что вы собираетесь делать сегодня, маленький человек? - спросил Тарвин.

  

  - Пойду достану новую экипировку, - ответил ребенок, - а потом приду сюда играть с сыном первого министра.

  

  Опять шорох за ставнями усилился, словно шипение скрытой змеи. Очевидно, там кто-то понял слова ребенка.

  

  - Вы увидите сегодня мисс Кэт?

  

  - Сегодня не увижу. У меня сегодня праздник. Я не пойду к миссис Эстес.

  

  Магараджа быстро повернулся и тихо заговорил с Тарвином.

  

  - Нужно ему каждый день видеться с докторшей? Все мои приближенные лгут мне, надеясь завоевать мою милость, даже полковник Нолан говорит, что ребенок очень силен. Говорите правду. Он мой первенец.

  

  - Он не силен, - спокойно ответил Тарвин. - Может быть, лучше, чтобы мисс Шерифф повидала его сегодня. Знаете, ничего не потеряешь, если будешь держать глаза открытыми.

  

  - Я не понимаю, - сказал магараджа, - но все же отправляйся сегодня в дом миссионера, сын мой.

  

  - Я хочу прийти сюда играть, - вспыльчиво сказал принц.

  

  - Вы не знаете, что есть у мисс Шерифф для игры с вами, - сказал Тарвин.

  

  - А что? - резко спросил мальчик.

  

  - У вас есть экипаж и десять всадников, - ответил Тарвин. - Вам нужно только поехать туда и посмотреть.

  

  Он вынул из кармана какое-то письмо, любовно посмотрел на американскую марку в два цента и нацарапал на конверте следующую записку Кэт: "Задержите у себя сегодня ребенка. Чудится что-то зловещее. Придумайте какое-нибудь занятие для него; заставьте его играть; сделайте, что хотите, только не пускайте во дворец. Я получил вашу записку. Ладно. Я понимаю".

  

  Он подозвал мальчика и подал ему записку.

  

  - Передайте это мисс Кэт, как следует маленькому мужчине, и скажите, что это от меня, - сказал он.

  

  - Мой сын - не ординарец, - угрюмо сказал магараджа.

  

  - Ваш сын не совсем здоров, и, мне кажется, я первый сказал вам правду о нем, - заметил Тарвин. - Эй, вы, осторожнее с уздой жеребца. - Английский жеребец плясал между державшими его конюхами.

  

  - Вы будете сброшены, - сказал магарадж Кунвар в полном восторге. - Он сбрасывал всех грумов.

  

  В это мгновение в тишине двора ясно послышалось, как стукнула три раза одна из ставень.

  

  Один из конюхов ловко обошел брыкавшегося жеребца. Тарвин только что всунул ногу в стремя, чтобы сесть, как седло съехало и перевернулось. Кто-то отпустил коню голову, и Тарвин еле успел освободить ногу из стремени, как животное бросилось вперед.

  

  - Я видел более остроумные способы убить человека, - спокойно проговорил он. - Приведите назад моего приятеля, - сказал он одному из конюхов. Получив в руки жеребца, он подтянул подпругу так, как не подтягивали с тех пор, когда конь в первый раз почувствовал узду. - Ну, - сказал он и вскочил в седло в то время, как магараджа выезжал со двора.

  

  Конь встал на дыбы, потом опустился на передние ноги и понесся. Тарвин, сидя на нем в позе ковбоя, спокойно сказал ребенку, следившему за каждым его движением:

  

  - Бегите-ка прочь, магарадж. Не задерживайтесь здесь. Я прослежу за тем, как вы отправитесь к мисс Кэт.

  

  Мальчик повиновался, с сожалением поглядев на выплясывавшую лошадь. Фоклольский жеребец целиком отдался своей цели - сбросить всадника. Он отказывался покинуть двор, хотя Тарвин убедительно действовал на него хлыстом сначала сзади, а потом среди полных негодования ушей. Фоклол, привыкший, чтобы конюхи слезали с него при первом проявлении возмущения, рассердился. Без всякого предупреждения он бросился в ворота, повернулся и полетел вслед за кобылой магараджи. Очутившись на открытом песчаном месте, он почувствовал, что тут достаточно простора для его сил. Тарвин также решил не упускать удобного случая. Магараджа, в юности считавшийся прекрасным наездником в своем племени, быть может наиболее искусном в езде, повернулся в седле и стал с интересом наблюдать за борьбой.

  

  - Вы ездите, как раджпут! - крикнул он, когда Тарвин пролетел мимо него. - Направьте его по прямому пути на открытое место.

  

  - Только тогда, когда он узнает, кто из нас господин, - ответил Тарвин, поворачивая коня.

  

  - Шабаш! Шабаш! Отлично сделано! Отлично сделано! - крикнул магараджа, когда жеребец послушался узды. - Тарвин-сахиб, я назначу вас полковником моей регулярной кавалерии.

  

  - Десять миссионов иррегулярных дьяволов! - невежливо сказал Тарвин. - Назад, скотина! Назад!

  

  От сильно натянутого повода голова лошади склонилась на покрытую пеной грудь; но, прежде чем послушаться, лошадь уперлась передними ногами и брыкнула так, как это делали, бывало, дикие лошади Тарвина.

  

  - Обе ноги вниз и выпятить грудь, - весело проговорил он, обращаясь к лошади, то поднимавшейся на дыбы, то опускавшейся. Он был в своей стихии и представлял себе, что он опять в Топазе.

  

  - Maro! Maro! - вскрикнул магараджа. - Ударьте ее хорошенько! Ударьте посильнее.

  

  - О, пусть она повеселится, - равнодушно сказал Тарвин. - Это мне нравится.

  

  Когда жеребец устал, Тарвин заставил его пятиться десять ярдов.

  

  - Ну, а теперь поедем вперед, - сказал он, подъезжая к магарадже и пуская коня рысью. - Ваша река полна золота, - сказал он после короткого молчания, как бы продолжая непрерывавшийся разговор.

  

  - Когда я был молодым человеком, - сказал магараджа, - я охотился тут на кабанов. Весною мы охотились на них с саблями. Это было раньше, чем пришли англичане. Вон там, у этого утеса, я сломал себе ключицу.

  

  - Полна золота, магараджа-сахиб. Каким способом думаете вы добывать его?

  

  Тарвин был уже несколько знаком с манерой магараджи вести разговор и решил не поддаваться.

  

  - Что я знаю? - торжественно сказал магараджа. - Спросите агента-сахиба.

  

  - Но кто же управляет этим государством, вы или полковник Нолан?

  

  - Вы знаете, - ответил магараджа. - Вы видели. - Он указал на север и на юг. - Там одна железнодорожная линия, - сказал он, - внизу другая. Я - коза среди двух волков.

  

  - Ну, во всяком случае, страна между двумя линиями ваша. Конечно, вы можете делать с ней что угодно.

  

  Они проехали две-три мили за городом, параллельно течению реки Амет; лошади их утопали по щиколотку в мягком песке. Магараджа смотрел на углубления, наполненные водой, блестевшей на солнце, белые, покрытые камышами кочки, пустыню и отдаленную линию низких гранитных вершин гор, из которых вытекал Амет. Вид был не из тех, которые могли бы восхитить сердце государя.

  

  - Да, я властелин этой страны, - сказал он. - Но, видите, четверть моих доходов поглощается теми, кто собирает их; четверть не платят чернолицые, разводящие верблюдов в пустыне, а я не смею посылать против них солдат; одну четверть, может быть, я получаю сам; а люди, платящие последнюю четверть, не знают, кому они должны посылать эту подать. Да, я очень богатый государь.

  

  - Ну, как ни рассуждайте, а река должна утроить ваши доходы.

  

  Магараджа пристально взглянул на Тарвина.

  

  - А что скажет правительство? - спросил он.

  

  - Я не совсем понимаю, какое правительству дело до этого. Вы можете разводить померанцевые сады и окружать их каналами. (В глазах магараджи блеснуло выражение лукавства.) Легче будет работать на реке. Вы пробовали разработку золотых приисков, не так ли?

  

  - Одно лето тут промывали что-то в русле реки. Мои тюрьмы были переполнены заключенными, и я боялся мятежа. Но глядеть там было не на что, за исключением этих черных псов, рывшихся в песке. В тот год я взял приз - кубок Пуна на гнедой лошади.

  

  Тарвин не сдержался и сильно ударил себя по бедру. Какая польза говорить о деле с этим усталым человеком, который готов заложить ту часть души, которую ему еще оставил опиум, чтобы видеть что-нибудь новенькое. Он сейчас же переменил тему разговора.

  

  - Да, на подобного рода приисках нечего видеть. Вам нужно устроить маленькую плотину по дороге в Гунгра.

  

  - Вблизи гор?

  

  - Да.

  

  - Никогда ни один человек не устраивал плотины на Амете, - сказал магараджа. - Река вы ходит из земли и снова уходит туда, а когда начинаются дожди, она бывает такой же ширины, как Инд.

  

  - Ну, мы обнажим все русло, прежде чем начнутся дожди, обнажим на двенадцать миль, - сказал Тарвин, наблюдая, какой эффект произведут его слова на спутника.

  

  - Ни один человек не устраивал плотины на Амете, - послышался каменный ответ.

  

  - Ни один человек не пробовал. Дайте мне возможность сделать, что нужно, и я устрою плотину на Амете.

  

  - Куда пойдет вода? - спросил магараджа.

  

  - Я отведу ее в другую сторону, как вы сделали это с каналом вокруг померанцевого сада.

  

  - А, значит, полковник Нолан говорил со мной, как с ребенком!

  

  - Вы знаете почему, магараджа-сахиб.

  

  На одно мгновение магараджа как будто оцепенел от такой дерзости. Он знал, что все тайны его домашней жизни составляют обычный предмет разговоров жителей города, так как ни один мужчина не в состоянии обуздать триста женщин, но он никак не ожидал такого откровенного намека на эти тайны от непочтительного чужестранца, похожего и непохожего на англичанина.

  

  - На этот раз полковник Нолан ничего не скажет, - продолжал Тарвин. - К тому же это будет на руку вашим приближенным.

  

  - Которые так же близки и ему, - заметил магараджа.

  

  Действие опиума заканчивалось, и голова его упала на грудь.

  

  - Тогда я начну завтра же, - сказал Тарвин. - Это стоит посмотреть. Мне нужно найти удобное место, чтобы запрудить реку, и вы, вероятно, можете дать мне несколько сот каторжников.

  

  - Но зачем вы приехали сюда вообще? - спросил раджа. - Чтобы делать плотины на моих реках и переворачивать все вверх дном в моем государстве?

  

  - Потому, что вам полезно смеяться, магараджа-сахиб. Вы знаете это так же хорошо, как и я. Я буду каждый вечер играть с вами в "пачиси", пока вы не устанете, и я могу говорить правду - большая редкость в этих местах!

  

  - Сказали вы правду насчет магараджа Кунвара? Действительно он нездоров?

  

  - Я сказал вам, что он не очень силен. Но у него нет никакой болезни, от которой не могла бы вылечить его мисс Шерифф.

  

  - Правда это? - спросил магараджа. - Помните, он наследует мой трон.

  

  - Насколько я знаю мисс Шерифф, он взойдет на этот трон. Не тревожьтесь, магараджа-сахиб.

  

  - Вы ее большой друг? - продолжал его спутник. - Вы оба из одной страны?

  

  - Да, - согласился Тарвин, - и из одного города.

  

  - Расскажите мне про этот город, - с любопытством сказал магараджа.

  

  Тарвин очень охотно рассказал, рассказал длинно, с подробностями и, по-своему, правдоподобно, в порыве восторга и любви забывая, что магараджа, в лучшем случае, мог понять одно из десяти его смелых западных выражений. На половине его восторженных излияний раджа перебил его вопросом:

  

  - Если было так хорошо, то почему вы не остались там?

  

  - Я приехал повидать вас, - быстро ответил Тарвин. - Я слышал о вас.

  

  - Так, значит, правда, что, как поют мне мои поэты, моя слава распространилась по всем четырем краям света? Я наполню золотом рот Буссанта-Рао, если это так.

  

  - Вы можете прозакладывать свою жизнь. Однако вы, может быть, желаете, чтобы я уехал? Скажите только слово.

  

  Тарвин сделал вид, что сдерживает коня.

  

  Магараджа погрузился в глубокое раздумье и когда заговорил наконец, то произносил слова медленно и отчетливо, чтобы Тарвин понял каждое из них.

  

  - Я ненавижу всех англичан, - сказал он. - Их обычаи - не мои обычаи, и они подымают такой шум из-за каждого убитого человека. Ваши обычаи - не мои обычаи, но вы не доставляете мне беспокойства, и вы друг госпожи докторши.

  

  - Ну, надеюсь, что я также и друг магараджа Кунвара, - сказал Тарвин.

  

  - Вы действительно его друг? - спросил магараджа, пристально смотря на него.

  

  - Действительно. Желал бы я видеть человека, который осмелился бы тронуть малютку. Он исчез бы, государь, исчез бы, его не стало бы. Я вытер бы им улицы Гокраль-Ситаруна.

  

  - Я видел, как вы попали в рупию. Сделайте это еще раз.

  

  Тарвин, ни минуты не думая о фоклольском жеребце, вынул пистолет, подбросил в воздух монету и выстрелил. Монета упала рядом - на этот раз она была целая - с простреленной серединой. Жеребец бросился со всех ног, кобыла магараджи поскакала. Сзади раздался громовой топот подков. Конвойные, до тех пор почтительно державшиеся на расстоянии четверти мили, летели во всю прыть с пиками наперевес. Магараджа несколько презрительно рассмеялся.

  

  - Они думают, что вы выстрелили в меня, - сказал он. - Они убьют вас, если я не остановлю их. Остановить их?

  

  Тарвин выдвинул челюсть особым, свойственным ему способом, повернул жеребца и, не отвечая, стал поджидать скакавших всадников, сложив руки на луке седла. Отряд летел: все наклонились вперед, держа наготове пики; капитан отряда размахивал длинной прямой раджпутанской саблей. Тарвин скорее почувствовал, чем увидел, как узкие ядовитые острия копий сошлись в одну точку на груди жеребца. Магараджа отъехал на несколько ярдов и смотрел на Тарвина, который стоял одиноко в центре равнины. На одно мгновение, перед лицом смерти, Тарвин подумал, что ему было бы приятнее иметь дело с кем угодно, только не с магараджей.

  

  Внезапно его величество крикнул что-то: острия копий опустились, как будто по ним ударили, и отряд, разделившись на две половины, вихрем пролетел по обеим сторонам Тарвина, причем каждый всадник старался проскакать как можно ближе к стремени его лошади.

  

  Белый человек смотрел вперед, не поворачивая головы, и магараджа одобрительно проворчал что-то.

  

  - Сделали ли бы вы это для магараджа Кунвара? - спросил он после некоторого молчания, поворачивая свою лошадь так, чтобы снова ехать рядом с Тарвином.

  

  - Нет, - спокойно ответил Тарвин. - Я задолго начал бы стрелять.

  

  - Как? Против пятидесяти человек?

  

  - Нет, я стал бы стрелять в капитана.

  

  Магараджа затрясся в седле от хохота и поднял руку. Командир отряда рысью подъехал к нему.

  

  - Слышишь, Першаб-Синг-Джи, он говорит, что застрелил бы тебя. - Потом он, улыбаясь, обернулся к Тарвину: - Это мой двоюродный брат.

  

  Толстый раджпутанский капитан улыбнулся до ушей и, к удивлению Тарвина, ответил на отличном английском языке:

  

  - Это годилось бы для иррегулярной кавалерии - понимаете, убивать подчиненных, - но у нас вполне английская дисциплина, и я состою на службе королевы. Вот в германской армии...

  

  Тарвин, сильно изумленный, смотрел на него.

  

  - Но вы не имеете отношения к военному искусству, - вежливо сказал Першаб-Синг. - Я слышал, как вы выстрелили, и видел, что вы делали. Но извините, пожалуйста: когда стреляют вблизи его величества, то мы, по приказу, должны приблизиться к нему.

  

  Он отдал честь и отъехал к своему отряду.

  

  Солнце стало неприятно припекать, и магараджа с Тарвином поехали обратно к городу.

  

  - Сколько арестантов можете вы дать мне? - спросил Тарвин.

  

  - Все мои тюрьмы заполнены, и, если желаете, берите всех! - раздался восторженный ответ. - Клянусь Богом, сахиб, никогда не видал ничего подобного. Я отдал бы вам все.

  

  Тарвин снял шляпу и со смехом вытер лоб.

  

  - Очень хорошо. Тогда я попрошу у вас то, что ничего не стоит вам.

  

  Магараджа что-то проворчал с сомневающимся видом. Обычно у него просили то, с чем ему не хотелось расставаться.

  

  - Это новые для меня слова, Тарвин-сахиб, - сказал он.

  

  - Вы поймете, что я говорю серьезно, когда скажу вам, что мне хочется поглядеть на Наулаку. Я видел все ваши бриллианты и золотые экипажи, но не видел Наулаку.

  

  Магараджа проехал несколько шагов, не отвечая.

  

  - Так о нем говорят и там, откуда вы приехали? - наконец проговорил он.

  

  - Конечно. Все американцы знают, что это самая драгоценная вещь в Индии. Это написано во всех путеводителях, - нахально сказал Тарвин.

  

  - А книги не говорят, где оно? Ведь англичане такой проницательный народ. - Магараджа почти улыбался, смотря прямо перед собой.

  

  - Нет, но там говорится, что вы знаете об этом, и мне хотелось бы видеть...

  

  - Вы должны понять, Тарвин-сахиб, - магараджа говорил задумчиво, - что это не просто одна из заурядных государственных драгоценностей, это царица драгоценностей, это святыня. Она даже не в моей власти, и я не могу дать приказания показать ее вам.

  

  Сердце у Тарвина упало.

  

  - Но, - продолжал магараджа, - если я вам скажу, где находится это ожерелье, вы можете пойти туда на свой страх и риск, без вмешательства правительства. Я видел, что вы не боитесь риска, и я очень благодарный человек. Может быть, жрецы покажут вам, может быть, не покажут. А может быть, вы и совсем не найдете жрецов... Ах да, я забыл! Оно не в том храме, о котором я думал. Нет, оно должно быть в Гай-Муке (Коровьей пасти). Но там нет жрецов, и никто не ходит туда. Конечно, оно там. Я думал, что оно в этом городе, - сказал магараджа. Он говорил, словно об оброненной подкове или куда-нибудь засунутом тюрбане.

  

  - О, конечно... "Коровья пасть"... - повторил Тарвин, как будто и об этом упоминалось в путеводителях.

  

  Магараджа засмеялся прерывистым смехом и продолжал с оживлением:

  

  - Клянусь Богом, только очень храбрый человек может идти в Гай-Мук, такой храбрый, как вы, Тарвин-сахиб, - прибавил он, проницательно смотря на Тарвина. - Першаб-Синг-Джи не пошел бы. Нет, не пошел бы со всеми своими войсками, которые вы покорили сегодня.

  

  - Подождите хвалить, пока не заслужу, магараджа-сахиб, - сказал Тарвин. - Погодите, пока не запружу эту реку. - Он помолчал некоторое время, как бы переваривая последнее известие.

  

  - Ну, я думаю, у вас есть такой город, как этот? - сказал магараджа, указывая на Ратор.

  

  Тарвин одолел, до известной степени, свой первый порыв презрения к государству Гокраль-Ситарун и к городу Ратору. Он начал смотреть на обоих, как обычно смотрел на всех людей и на все предметы, среди которых ему приходилось жить, с известной долей добродушия.

  

  - Топаз станет больше, - объяснил он.

  

  - А когда вы живете там, какое ваше официальное положение? - спросил магараджа.

  

  Тарвин, не отвечая, вынул из кармана телеграмму миссис Мьютри и молча подал ее магарадже. Когда дело шло об избрании, ему было не безразлично даже сочувствие пропитанного опиумом магараджи.

  

  - Что это значит? - спросил магараджа, и Тарвин в отчаянии всплеснул руками.

  

  Он объяснил свое отношение к правительству своего штата, причем законодательные учреждения Колорадо явились одним из парламентов Америки. Он признался, что он - достопочтенный Никлас Тарвин, если магарадже действительно желательно узнать его полный титул.

  

  - То же, что члены провинциальных советов, которые приезжают сюда? - сказал магараджа, припоминая седовласых людей, которые посещали его время от времени и пользовались авторитетом, мало уступавшим авторитету вице-короля. - Но ведь вы не будете писать туда о моем управлении? - подозрительно спросил он, снова вспомнив о слишком любопытных эмиссарах британского парламента за морями, сидевших на лошадях, словно кули, и бесконечно разглагольствовавших о хорошем управлении, когда ему хотелось лечь спать. - А главное, - медленно прибавил он, когда они подъезжали ко дворцу, - верный ли вы друг магараджу Кунвару? И вылечит ли его ваш друг, госпожа докторша?

  

  - Для этого мы оба здесь! - сказал Тарвин в порыве внезапного вдохновения.

  

  

  

  Когда Тарвин расстался с магараджей, его первым побуждением было пустить галопом фоклольского жеребца и немедленно отправиться на поиски Наулаки. Он машинально повернул домой под влиянием этой мысли и укоротил повод, но прыжок жеребца привел его в себя, и одним движением он сдержал себя и своего коня.

  

  Благодаря его знакомству со странными местными названиями слова "Коровья пасть" не произвели на него никакого впечатления; он только задумался, почему ожерелье могло быть в месте с таким названием. Об этом следовало поговорить с Эстесом.

  

  - Эти язычники, - сказал он себе, - люди такого сорта, что могут спрятать его на дне соленого источника или зарыть в яму. Они могут положить королевские бриллианты в ящики из-под бисквитов и завязать ящики шнурками от башмаков. Наулака, вероятно, висит на дереве.

  

  Пока он ехал к дому миссионера, он с новым интересом вглядывался в безотрадный пейзаж. В недрах каждого низкого холма, под каждой кровлей в городе могло храниться его сокровище.

  

  Эстес, переживший многое и знавший Раджпутану, как заключенный знает кирпичи своей камеры, в ответ на прямой вопрос Тарвина дал ему множество сведений. В Индии много различных "пастей", начиная с "Огненной пасти" на севере, где газам, выходящим из земли, поклоняются миллионы людей как воплощению божества, до "Пасти дьявола" среди буддистских развалин в самом отдаленном южном конце Мадраса.

  

  Есть также "Коровья пасть" в нескольких сотнях миль от Ратора, во дворе одного храма в Бенаресе, очень посещаемого набожными людьми; но что касается Раджпутаны, то там только одна "Коровья пасть" и найти ее можно только в одном мертвом городе.

  

  Миссионер пустился рассказывать историю войн и грабежей, тянувшихся сотни лет; центром ее был один город в пустыне, обнесенный каменными стенами и составлявший предмет гордости и славы государей Мевара. Тарвин слушал рассказ с терпением таким же безграничным, как и испытываемая им скука - древняя история не представляла собой никакой прелести для человека, строившего свой город, - пока Эстес пространно рассказывал истории о добровольных самосожжениях тысяч раджпутанских женщин на кострах в подземных дворцах, когда город пал перед войсками магометанина и их близкие умерли, защищая его; женщины лишили победителей всего, кроме пустой славы победы. Эстес любил археологию и ему было приятно поговорить о ней с земляком.

  

  Вернувшись на девяносто шесть миль назад на станцию Равут, Тарвин может сесть на поезд, который довезет его до другой станции в шестидесяти милях на запад; там он может снова пересесть и проехать на юг сто семь миль. Тогда он окажется в четырех милях от этого города с его чудной девятиярусной башней славы (на которую он должен обратить особое внимание), изумительными стенами и пустынными дворцами. Путешествие займет, по крайней мере, два дня. Тут Тарвин попросил карту, и один взгляд на нее показал ему, что Эстес предлагал объезд трех частей квадрата, тогда как похожая на паутину линия бежала более или менее прямо от Ратора до Гуннаура.

  

  - Так, кажется, ближе, - сказал Тарвин.

  

  - Это обычная здешняя дорога, а вы уже имеете некоторое знакомство с такими дорогами. Пятьдесят семь миль в местном экипаже под таким солнцем - это было бы ужасно для вас!

  

  Тарвин улыбнулся украдкой. Он не особенно боялся солнца, которое из года в год отнимало часть жизненных сил его собеседника.

  

  - Я думаю, я поеду верхом. По-моему, проехать пол-Индии за каким-нибудь предметом, который находится недалеко, - лишняя потеря времени. Впрочем, это местный обычай.

  

  Он спросил миссионера, что представляет собой "Коровья пасть", и Эстес описал его с археологической, архитектурной и филологической точек зрения так, что Тарвин понял, что это нечто вроде дыры в почве - древней, замечательно древней дыры особого священного значения, но ничего более.

  

  Тарвин решил немедленно отправиться в путь. Плотина может подождать до его приезда. Вряд ли порыв великодушия магараджи заставит его завтра же открыть тюрьмы. Тарвин обдумывал несколько минут вопрос, следует ли ему говорить магарадже о своей предполагаемой поездке, и решил, что сначала посмотрит ожерелье, а потом откроет переговоры. Таковы, по-видимому, были обычаи страны. Он вернулся на постоялый двор, с картой Эстеса в кармане, и зашел в конюшню. Как всякий житель Запада, он считал лошадь самым необходимым из всех необходимых предметов и машинально купил лошадь, как только приехал в Ратор. Ему доставило удовольствие видеть, как худощавый смуглый кабульский барышник, приведший однажды вечером к веранде своего брыкавшегося, становившегося на дыбы коня, точно повторил все уловки торговцев, у которых он покупал лошадей. Еще больше удовольствия доставила ему борьба с этими уловками, напоминавшая ему былые дни. Результатом этой борьбы, происходившей на ломаном английском и выразительном американском языках, оказался некрасивый, сомнительного нрава, мышиного цвета катиаварский жеребец, уволенный за дурное поведение со службы его величества и неразумно полагавший, что так как он питался остатками корма лошадей дюлийской иррегулярной кавалерии, то предназначен для жизни в довольстве на покое.

  

  Тарвин спокойно разуверил его в те минуты, когда он сильнее всего чувствовал потребность в деятельности, и жеребец если и не испытывал благодарности, то стал, по крайней мере, вежливым. Тарвин назвал его Фибби Уинкс, в память о неблагородном поведении и воображаемом сходстве между худой мордой лошади и лицом человека, начавшего процесс против Тарвина.

  

  Тарвин сбросил попону с Фибби, дремавшего под полуденным солнцем позади постоялого двора.

  

  - Мы прогуляемся немного, Фибби, - сказал он.

  

  Конь фыркнул и щелкнул зубами.

  

  - Да, ты всегда был бродягой, Фибби.

  

  Нервный туземец, ухаживавший за Фибби, оседлал его. Тарвин взял из своей комнаты одеяло и завернул в него кое-что из провизии. Фибби должен был сам отыскивать себе пищу, где пошлет ему Бог. Тарвин отправился в путь с легким сердцем, словно на прогулку вокруг города. Было около трех часов пополудни. Тарвин решил, с помощью шпор, использовать все безграничные резервы дурного характера и упорного упрямства Фибби с целью проехать в течение десяти часов пятьдесят семь миль до Гуннаура, если дорога окажется хорошей. Если это не удастся, можно прибавить два часа. Для обратного пути шпор не понадобится. Ночью будет луна. Тарвин достаточно хорошо знал дороги Гокраль-Ситаруна, чтобы быть уверенным, что не заблудится.

  

  Так как Фибби уразумел, что от него требуют, чтобы он шел вперед не по трем направлениям, а по одному, то он половчее закусил узду, опустил голову и пошел рысью. Тарвин подтянул узду и нежно обратился к нему:

  

  - Фибби, мой мальчик, мы выехали не на прогулку - в этом ты убедишься до заката солнца. Какой-то глупец заставил тебя терять время на английскую рысь. В течение нашей кампании я поговорю с тобой о других вопросах, а этот мы решим сейчас. Но не будем начинать дела с уголовщины. Полно, Фибби, веди себя как настоящий конь.

  

  Тарвину пришлось сделать еще много замечаний подобного рода, прежде чем Фибби вернулся к ровному туземному большому шагу, обычному также и на Западе, не утомляющему ни человека, ни животное. К этому времени Фибби понял, что ему предстоит долгий путь, и, опустив хвост, приспособился к обстоятельствам.

  

  Сначала он ехал в облаке пыли, поднимаемой фургонами с хлопком и повозками, со скрипом направлявшимися к отдаленной железной дороге в Гуннауре. Когда начало заходить солнце, неуклюжая тень коня заплясала, словно эльф, вдоль низко лежавшего вулканического утеса, покрытого кустарником и алоэ.

  

  Возницы сняли ярма со своих волов у края дороги и приготовились ужинать при свете темно-красных костров. Фибби печально поднял ухо по направлению огней, но продолжал свой путь среди надвигавшейся темноты; Тарвин чувствовал резкий запах растения, служащего кормом верблюду, под подковами коня. Луна всходила позади него в полном блеске; следуя за своей колеблющейся тенью, Тарвин догнал голого человека с палкой, украшенной звенящими колокольчиками, на плече; задыхаясь, весь в поту, он бежал от вооруженного человека с саблей наголо. То был почтальон с военной охраной, бежавший в Гуннаур. Звон колокольчиков замер в неподвижном воздухе, и Фибби пробирался среди бесконечных рядов терновых кустов, яростно вздымавших руки к звездам и бросавших на дорогу тени, такие же густые, как они сами. Какой-то ночной зверь бросился через чащу, и Фибби зафыркал в паническом страхе. Потом под его носом, шелестя иглами, прошел дикобраз, на одно мгновение отравив зловонием тихий воздух ночи. Впереди горел огонек на том месте, где сломалась запряженная волами повозка. Возницы мирно спали в ожидании осмотра повреждения при дневном свете. Тут Фибби остановился, и Тарвин с помощью волшебной силы рупии, представлявшей собой целое состояние для грубо разбуженных возниц, добыл для коня пищи и немного воды, распустил подпругу и вообще сделал все, что позволил Фибби. Когда он снова отправился в путь, Фибби нашел в себе новые силы, и вместе с ними в нем возродился дух смелости и авантюризма, унаследованный от предков, которые привыкли возить своих господ по девяносто миль в день, чтобы ограбить какой-нибудь город, спать у воткнутого в землю вместо кола копья и возвращаться на прежнее место, прежде чем остынет зола от сожженных жилищ. Поэтому Фибби храбро поднял хвост, заржал и двинулся в путь.

  

  Дорога шла вниз на протяжении нескольких миль, пересекая высохшие русла потоков и одной большой реки, у которой Фибби остановился напиться и собирался было покататься по груде дынь, но всадник, дав ему шпоры, заставил его выйти на дорогу. С каждой милей почва становилась плодороднее и холмистее. При свете заходившего солнца поля казались серебристо-белыми от мака или темными от сахарного тростника.

  

  Мак и тростник исчезли, когда Фибби взобрался на вершину пологого склона и расширенными ноздрями почуял утренний ветер. Он знал, что день принесет ему отдых. Тарвин пристально смотрел вперед, где белая линия дороги исчезала во мраке бархатистого хворостинника. Перед ним открывалась обширная плоская равнина, окаймленная горами нежных очертаний, - равнина, которая при неверном утреннем свете казалась плоской, как море. На груди ее, словно на поверхности моря, покоилось судно, похожее на громадный броненосец с острым носом, пролагавшим путь с севера на юг; такое судно, какого никогда не видал еще человек, - в две мили длины, одинокое, молчаливое, без мачт, без огней, отвергнутое землей.

  

  - Мы почти на месте, Фибби, мой мальчик, - сказал Тарвин, натягивая узду и глядя при свете звезд на чудовищный предмет. - Мы подойдем как можно ближе и потом будем ждать дня, чтобы взобраться на него.

  

  Они спустились по склону, покрытому острыми камнями и спящими козами. Дорога круто повернула влево и пошла параллельно судну. Тарвин заставил Фибби идти напролом, и добрый конь беспомощно застрял на покрытой хворостинником местности, перерезанной и изрытой дождями так, что образовалась целая сеть шестифутовых рвов и колдобин.

  

  Фибби остановился и фыркнул в отчаянии. Тарвин сжалился над ним и, привязав его к дереву, посоветовал подумать о своих грехах до завтрака, а сам спустился с его спины в сухую, пыльную впадину. Через десять шагов он очутился в кустарнике, который царапал его лоб, всаживал иглы в его куртку и охватывал его колени по мере того, как он подымался по все более крутому склону.

  

  В конце концов Тарвин пополз на четвереньках, перепачкавшись с головы до ног; его с трудом можно было отличить от диких свиней, которые проходили, словно тени аспидного цвета, через чащи роз по пути к месту отдыха. Тарвин, слишком погруженный в свое дело, не слышал их рева и, извиваясь, взбирался на склон, хватаясь за корни с такой силой, как будто хотел вырвать Наулаку из недр земли, и ругаясь на каждом шагу. Когда он остановился, чтобы отереть пот с лица, он убедился, - скорее посредством осязания, чем зрения, - что стоит на коленях перед подножием стены, подымавшейся высоко к звездам. Фибби печально ржал внизу, в роще.

  

  - Твое дело сторона, Фибби, - задыхаясь, проговорил Тарвин, выплевывая былинки сухой травы, - тебе не надо быть здесь. Тебе не надо было приходить сюда сегодня ночью, - проговорил он, безнадежно смотря вверх на стену и тихо свистя в ответ на крик совы над его головой.

  

  Он стал пробираться между тропинкой у подножия горы и кустами, росшими около нее, опираясь одной рукой на огромные отесанные камни, а другую держа перед лицом. Семя фигового дерева попало между двумя огромными плитами, теперь здесь выросло большое, сучковатое дерево, которое извивалось между щелями и раздвигало камни. Тарвин раздумывал было, не влезть ли на нижнюю ветку, но, пройдя несколько шагов, увидел в стене - несмотря на ее двадцать футов толщины - трещину сверху донизу, через которую мог про