Кин Виктор Павлович - По ту сторону

.

   - На этом самом месте?

   - Можно и на этом. Все равно.

   Такая уступчивость показалась Матвееву странной.

   - Ты, может быть, думаешь, - подозрительно спросил он, - что это все я буду делать?

   Безайс подпрыгнул и сорвал ветку с кедра, под которым они стояли. Легкая серебряная пыль закружилась в воздухе.

   - Да уж, голубчик, - ответил он, сконфуженно покусывая хвою. - Я хотел тебя об этом просить. Честное слово, я не могу.

   - Ах, ты не можешь? А я, значит, могу?

   - Нет, серьезно. Я умею стрелять. Но тут совсем другое дело. Сегодня утром мы ели с ним из одной чашки. Это, понимаешь ли, совсем другое дело. Тебе... это самое... и книги в руки.

   Матвеев сердито плюнул:

   - Нюня проклятая! А тебе надо сидеть у мамы и пить чай со сдобными пышками!

   Безайс слабо улыбнулся. Это было самое простое и самое удобное, но его воротило с души, когда он думал об этом. Маленькие наивные елки высовывались из-под снега пятиконечными звездами. Он машинально смотрел на них. В нем бродило смутное чувство жалости и отвращения.

   - Неприятно стрелять в лысых людей, - сказал он, пробуя передать свои мысли.

   - Так ты, значит, отказываешься? Может быть, мне позвать Варю вместо тебя?

   - Оставь. Но ведь ты мне веришь, что если бы речь шла о драке, я бы слова не сказал?

   - Вот что я тебе скажу, - ответил Матвеев. - Есть подлая порода людей, которые всегда норовят остаться чистенькими. Они охотно принимаются за все при условии, что грязную часть работы сделает за них кто-то другой. Им непременно хочется быть героями, совершить что-нибудь необычайное, блестящее, какой-нибудь подвиг. Я знал таких ребят. Их нельзя было заставить написать коротенькое объявление об общем собрании, потому что им хотелось написать толстую научную книгу. Они не хотели колоть дрова на субботниках, потому что предпочитали взрывать броневики. Такие люди бесполезны, потому что подвиг у человека бывает один раз в жизни, а черная работа - каждый день... Ты, кажется, обиделся?

   Безайс обиделся уже давно, но молчал.

   - Ты, может быть, думаешь, что я специально обучался людей убивать?

   - Могу ли я знать, - сказал Безайс, - почему ты, человек сурового долга, сваливаешь на меня эту грязную работу? Я растроган почти до слез твоими нравоучениями, но почему ты сам этого не сделаешь?

   Матвеев зябко поежился.

   - Я не отказываюсь, - сказал он. - Но мне и самому не хочется браться за это. Я не то что боюсь - это пустяки. Я не боюсь, а просто страшно не хочется. И пускай уж мы вдвоем возьмемся за это. Одному как-то не так.

   Безайс молчал.

   - Но если ты отказываешься, я, конечно, обойдусь и без тебя.

   Безайс поднял на него глаза. Он почувствовал, что если откажется, то не простит этого себе никогда в жизни.

   - Я не отказываюсь, - сказал он. - Вместе так вместе.

   Они рядом, в ногу, пошли к саням. Безайс сосредоточенно хмурился и старался вызвать в себе возмущение и злобу. Он до мелочей вспоминал фигуру Жуканова, лицо, сцену с солдатом. "Око за око, - говорил он себе. - Так ему и надо". Но он чувствовал себя слишком усталым и не находил в себе силы, чтобы рассердиться. Тогда он начал убеждать себя в том, что Жуканов, собственно говоря, пешка, нуль. Подумаешь, как много потеряет человечество от того, что он через несколько минут умрет. В конце концов все умрут. Умрет он, умрут Матвеев и Варя.

   Из-за деревьев показались лошади и сани. Безайс услышал голос Жуканова:

   - Вы еще молоды, барышня, учить меня. Да и я стар, чтоб переучиваться. Вы говорите - деньги. Боже меня упаси чужое взять. Но ведь эти деньги-то тоже не ваши. Партийные деньги. А это все равно что ничьи.

   - Как же это - ничьи?

   - Да так и ничьи. Скажите мне, как фамилия хозяина? На какой улице он живет? Это деньги шалые, никто им счету не ведет, не копит, не интересуется.

   Матвеев и Безайс подошли к саням. Варя держала револьвер, как ядовитого паука, и казалась подавленной ответственностью, которую на нее возложили. Она чувствовала, что выглядит забавной с револьвером в руках, и была рада случаю вернуть его Матвееву.

   Жуканов встретил их с угрюмой насмешливостью.

   - Как видите, не убежал, - сказал он. - Напрасно вы расстраивались - я от лошадей никуда не убегу.

   Он подождал ответа, но Матвеев молчал.

   - Да и зачем мне убегать? - продолжал он. - Я никого не грабил, не убивал. Документы у меня в порядке. Другие, например, не имеют документов и скрываются. Или набезобразничают, а потом убегают. А мне зачем убегать?

   - Подите-ка сюда, Жуканов, - сказал Матвеев.

   - Куда это?

   - Сюда на минуту.

   - Зачем?

   - Потом узнаете.

   Жуканов задумался.

   - Нет, вы скажите зачем.

   - У меня к вам есть одно дело.

   Некоторое время они неподвижно смотрели друг на друга. Потом Жуканов встал и пошел к ним, переводя взгляд с одного на другого.

   Они пропустили его вперед и пошли вслед за ним на несколько шагов. Безайс, сдерживая дыхание, опустил руку в карман, вынул револьвер и поднял его на уровень глаз.

   Ему не было жаль Жуканова. Он думал только об одном и мучительно боялся этого: что Жуканов обернется, увидит револьвер и поймет. Он боялся крика, умоляющих глаз, рук, хватающих за полы шинели. В этот момент Жуканов обернулся, и Безайс мгновенно выстрелил.

   Он почувствовал толчок револьвера в руке и услышал почти одновременно выстрел Матвеева. Большая серая ворона сорвалась с дерева и полетела, степенно махая крыльями. Жуканов свалился на бок, в сторону, и, падая, судорожно обхватил руками дерево. Скользя по стволу, он опустился на снег.

   - Так! - вырвалось у Матвеева.

   Они подождали несколько минут. Жуканов не двигался. Тогда они тихо обошли тело и взглянули на него спереди. Он лежал со строгим выражением на помертвевшем лице. Сквозь полузакрытые веки виднелись белки глаз. Крови не было.

   Матвеев, держа револьвер в руке, опустился на колени и расстегнул пуговицы его пальто. На груди, около горла и у левого плеча, темнели два кровяных пятна. Матвеев засунул руку в боковой карман и вынул кожаный бумажник с документами.

   Назад они возвращались быстро, спеша. Варя встретила их молча, пристально поглядела и отвернулась.

   - Скорей! - крикнул Безайс, вскакивая в сани и хватая вожжи. Он ударил по лошадям, и сани понеслись.

   - Вы его убили? - спросила Варя, не поднимая глаз.

   - Убили, - коротко ответил Безайс.

   Они подъехали к дороге. Безайс остановил лошадей, и Матвеев пошел вперед.

   - Мучился он? - спросила Варя.

   - Нет, - ответил Безайс. - Он свалился, как мешок с отрубями. Я попал над сердцем, в плечо, - добавил он.

   Варя передернула плечами.

   У нее осунулось лицо, волосы выбились из-под шапки беспорядочными прядями. Она беспомощно взглянула на Безайса.

   - Не понимаю, как это вы можете, - сказала она, отворачиваясь. - Убить человека! Ты не жалеешь, что убил его?

   - Нет.

   - Ничуть?

   Безайс резко повернулся к ней.

   - Отстань от меня! Чего тебе надо? Ну, убили. Ну, чего ты пристаешь?

   Он отчетливо вспомнил узкую дорогу, немую тишину леса и каблук Жуканова, подбитый крупными гвоздями. В нем поднималось чувство физического отвращения к этой сцене, и, чтобы заглушить его, он заговорил быстро и вызывающе:

   - Подумаешь - важность какая! Одним блондином на земле стало меньше. Так ему и надо! Он получил свою долю сполна. Таких и надо убивать.

   Он перевел дыхание.

   - А тебе жалко? Может быть, его надо было отпустить на все четыре стороны? Как же! Убили - и прекрасно. Одним негодяем меньше.

   - Перестань, - сказала Варя.

   Вернулся Матвеев.

   - На дороге никого нет, - сказал он. - Можно ехать.

  

  

   Они подъехали к Хабаровску, когда уже стемнело. Небо вызвездилось крупными, близкими звездами, на западе широкой лиловой полосой потухал закат. По редкому лесу они въехали на гору, и Хабаровск внезапно встал перед ними. После узкой, неровной дороги и черного леса город показался огромным. Над ним колебалось мутное зарево огней, в сумерках блестели освещенные окнами вереницы улиц. Издали город огибала широкая полоса занесенной снегом реки, в синеватом воздухе тонким кружевом выделялся громадный, в двенадцать пролетов, Амурский мост. Здание электрической станции горело красными квадратами больших окон. И уже чувствовалась торопливая жизнь, шорох шагов, теплое дыхание людской толпы.

   - Приехали, - сказал Матвеев, чтобы нарушить молчание.

   Безайс, перевесившись через край саней, взволнованно смотрел на город. Хабаровск рисовался ему чем-то отвлеченным, ненастоящим - черным кружком на карте. Теперь он колебался внизу пятнами огней - большой город с живыми людьми.

   - Видите, вон там, справа, идет бульвар, - говорила Варя, вытягивая шею. - А дальше, по набережной, за той большой трубой, - там наш дом. Ах, что будет с мамой!

   Безайс не видел ни бульвара, ни трубы.

   "Что будет с нами?" - машинально отметил он про себя.

   Он оглянулся на Матвеева и встретился с ним взглядом. Матвеев сидел, откинувшись к спинке саней, и сосредоточенно кусал соломинку. Позади острыми вершинами чернел в небе редкий лес.

   - Это дешевый трюк, - сказал Матвеев, скривив лицо. - Если они на секунду заподозрят неладное, - все лопнет. Глупо - кто поверит, что мне сорок восемь лет? Это для детей.

   Безайс резко бросил вожжи и сдвинул шапку на затылок. Было очень скверно.

   - Но что же делать? - сказал он тихо и виновато. - Старик, мне самому это не нравится. Тут все напропалую, что выйдет.

   Он поднял голову и глубоко вздохнул. Надо было перешагнуть и через это.

   - Ну, а если?

   - Что ж - если...

   И, подумав, прибавил:

   - Все там будем.

   - Где? - с тихим ужасом спросила Варя.

   Она была напугана до смешного, до меловой бледности, и Безайсу стало совестно при мысли, что он может быть хоть немного похож на нее.

   - Да ничего, - сказал он. - Думаю, все обойдется. И потом я заметил, что у белых караульная служба поставлена скверно. Часовые бегают пить чай, спят. Как-нибудь.

   Матвеев судорожно, с усилием зевнул.

   - Да-а, - сказал он неопределенно.

   Он вытянул другую соломинку и начал ее кусать, что-то придумывая, пока не поймал себя на том, что он просто оттягивает время - эту последнюю, уже наступающую минуту. Тогда он бросил соломинку и сказал, торопясь:

   - Ну, поезжай!

   Сани разом тихо скользнули вниз и пошли, наезжая боком на сугробы. Город огнями поплыл в сторону, замелькал сквозь черные ветки и на секунду исчез, - снова была звездная ночь, снег, спокойный лес. Матвеев вдруг, торопясь, достал папиросу, закурил, мельком взглянул на часы.

   - Без четверти девять, - сказал он.

   Из-за косогора снова показались городские огни. Он машинально глядел на них и вдруг вспомнил, что где-то здесь, в одном из этих домов, живет Лиза. Была такая же ночь там, в Чите, когда они ходили, держась за руки и болтая вздор. За последнее время он как-то не думал о ней; может быть, потому, что было некогда, или потому, что в лесу, в мороз, женщины и любовь нейдут на ум. Теперь воспоминание о Лизе было овеяно опасностью, стерегущей внизу у подножья горы, и зажгло в нем кровь. Город уже не был таким чужим.

   - Безайс, - сказал он, - ты слышишь? Если они остановят и попробуют задержать, гони лошадей. Черт с ними! Что будет. Удерем - и все.

   - Хорошо.

   "Удерем - и все", - повторил Матвеев про себя эту успокоительную фразу. Было все-таки легче думать, что есть еще один выход.

   Теперь город стал ближе, поднялся вверх, и кое-где стали намечаться отдельные дома. Показались низкие крыши предместий, скворечни и длинные огороды. Стало еще темней. Далеко впереди, в конце улицы, блестел одинокий фонарь.

   - Сейчас начнется, - сказал Матвеев, роясь в кармане. - Ну, Безайс, теперь держись крепче.

   Пронеслось еще несколько мгновений.

   - Там направо, - сказал вдруг Безайс жарким шепотом. - Это часовой.

   - Сам вижу, - тихо ответил Матвеев.

   Справа стоял небольшой дом с освещенными окнами. С низкой крыши нависали пухлые сугробы снега. В небольшом палисаднике росли поникшие березы. Еще издали они заметили темную фигуру на дороге, против дома. Они подъехали ближе и увидели граненое острие штыка, торчащее из-за спины. Солдат окликнул их; хотя Безайс давно ждал этого, он невольно вздрогнул.

   - Стой! - громко сказал часовой.

   Безайс придержал лошадей.

   - Кто едет?

   Часовой был одет в огромную овчинную шубу, доходившую до земли. Он утопал в ней - снаружи виден был только верх его папахи.

   - Свои, - ответил Безайс обязательной фразой.

   - Кто такие?

   - Местные. Хабаровские жители.

   Наступила тишина. Безайс слышал, что впереди о чем-то тихо говорят. По снегу заскрипели шаги. "Ну, чего же ты смотришь?" - услышал он. Кто-то вышел из ворот с фонарем, и желтый свет заколебался по снегу.

   - Вы кто? - спросил другой голос.

   - Хабаровские жители, - повторил Матвеев.

   Впереди снова о чем-то заговорили. Безайс слышал обрывки фраз, но не мог ничего понять. Сердце коротко и глухо отбивало удары. "Скоро, что ли?" - вертелась тоскливая мысль.

   На крыльцо, хлопнув дверью, вышел кто-то. Видны были только освещенные щелью фонаря сапоги. От изгороди падали на снег густые, чернильные тени.

   - Ну что? - спросил громко стоявший на крыльце.

   Ему ответили.

   - Позовите Матусенку, - продолжал он. - Вы кто?

   - Мы хабаровские жители.

   За воротами звенели цепью. Лаяла собака. Лошади стояли, опустив головы.

   - Откуда сейчас?

   - Из Жирховки. Пропустите нас, будьте любезны.

   Ворота, скрипя, открылись.

   - Заводите лошадей во двор. Раньше утра в город въехать нельзя.

   - Но мы же здешние, - крикнул Матвеев. - У меня документы есть, все в порядке. Пропустите, пожалуйста.

   Слышно было, как стоявший на крыльце зевнул.

   - Въезд в город только по разрешению коменданта, - ответил он. - Ночь переночуете здесь.

   - Да как же так?

   - Ничего не могу. Заводите лошадей.

   Безайс нагнулся к Матвееву.

   - Ну? - спросил он.

   - Погоди, - шепотом отозвался Матвеев.

   И громко крикнул, бессознательно подражая Жуканову:

   - Сделайте удовольствие, пропустите нас! Я больной человек, мне нельзя так. Да и дома нас ждут.

   Ответили не сразу. Кто-то засмеялся.

   - Не сдохнешь, - услышали они.

   - Гони, - чуть слышно сказал Матвеев.

   Безайс шумно вобрал воздух в легкие, привстал и хлестнул кнутом. Толчок саней отбросил его назад. Он больно стукнулся подбородком, но тотчас поднялся на колени и снова ударил кнутом. Мимо мелькнул фонарь и темные фигуры людей. Сзади кричали, но Безайс не разбирал слов. Комья снега летели в сани. Стоя во весь рост, он хлестал по спинам, по бокам, не разбирая.

   Навстречу кто-то бежал прямо на лошадей, крича и махая руками. Он отскочил в последний момент, и сани промчались мимо.

   Сзади хлопнул выстрел, и Безайс инстинктивно пригнулся. Ему показалось, что пуля пролетела около виска, шевельнув прядь волос. Снова раздался выстрел.

   - Господи! - услышал он восклицание Вари.

   Улица казалась бесконечно длинной. Дома, прыгая, неслись навстречу черной грудой. Выстрелы оглушительно отдавались в ушах. Из ворот выскочила собака и побежала за санями, остервенело лая. Безайс смотрел вперед на перекресток, где можно было свернуть за угол. "Успеем ли доехать?" - думал он.

   - Безайс!

   Голос доносился глухо, точно по телефону. Он медленно, не сразу, понял, что его зовут.

   Перекресток приближался. Безайс сжимал вожжи так, что руки у него онемели до локтя. Он подался вперед, думая только о том, что надо скорее доехать и повернуть за угол. Отвяжется когда-нибудь эта собака?

   На углу он резко потянул вожжи, и сани сделали крутой поворот, накренившись набок. Безайс ухватился за передок, ожидая, что сейчас они вывалятся в снег. Но в следующую секунду сани уже неслись по темной улице.

   Белая пыль колола лицо, и воздух свистел около ушей. Кони, храпя, крепко били копытами по укатанной дороге. Вся жизнь сосредоточилась в этом стремительном движении. После Безайс смутно помнил, что они повернули несколько раз в переулки, спускаясь и поднимаясь по какой-то горе, проезжали мимо церкви и длинного дощатого забора, из-за которого торчали голые сучья деревьев. Несколько раз он слышал, что ему кричат что-то, но он не вслушивался. Лошади сами перешли в рысь, хотя Безайс продолжал машинально хлестать их кнутом. Он поднес руку к подбородку и почувствовал боль. "Это я, наверное, о передок ударился", - догадался он.

   - Безайс, - услышал он. - Да постой же ты! С ума сошел?

   Безайс медленно собирался с мыслями. Он только теперь заметил, что на нем нет шапки. Лоб и щеки были совершенно мокрые от снега и пота.

   - Ну, что с тобой? Я не могу тебя дозваться. Погляди на Матвеева. Ну, двигайся скорей, ради бога.

   Безайс вытер лоб.

   - Что с ним? - спросил он, нащупав в ногах измятую шапку и надевая ее на голову. - Что ты кричишь? Говори тише.

   Он остановил лошадей и зажег спичку. Некоторое время он бессмысленно смотрел, соображая, что произошло. Мгновенно он вспомнил Жуканова. Лицо Матвеева было бледно, губы закушены. Он сидел, вцепившись левой рукой в борт саней. Голова была откинута назад и повернута набок. У Безайса захватило дыхание. Убили?

   - Матвеев, - позвал он тихо.

   Но Матвеев молчал. Безайс поднял его руку - она беспомощно повисла. Скользнув глазами, он заметил вдруг, что левая нога Матвеева в крови. Безайс снова зажег спичку. Ниже колена, около ступни, густо проступала кровь. Из обрывков материи виднелось что-то белое, сначала ему показалось - белье. К крови прилипло несколько соломинок. Но потом он вдруг с мучительной ясностью заметил, что кусок белого был осколком кости, - острый, овальный, с неровными краями осколок. Это перевернуло в нем душу. Варя была поражена бессмысленным выражением его лица.

   - Он жив? - спросила она.

   Безайс снова поднял его руку и стал щупать пульс. На тротуаре, против них, остановился человек, постоял и пошел дальше.

   - Ну что? - спросила она.

   Он никак не мог найти пульса. Напрягая память, он старался вспомнить правила первой помощи. В это мгновение Матвеев слабо пошевелил пальцами. Безайс бережно опустил руку.

   - Ну что? - повторила Варя. - Он уже умер, да? Да что ты молчишь, Безайс?

   - Он живехонек! - воскликнул Безайс. - Ты знаешь, где здесь живет хороший доктор? Самый лучший, самый дорогой доктор?

   - На Набережной есть хороший доктор. У него лечилась тетя Соня. Только, Безайс, милый, езжай скорей. Ведь, правда, он жив, Безайс?

   - Ну, разумеется, жив!

   Он стал поворачивать лошадей, когда вдруг Варя вспомнила, что доктор на Набережной - специалист по легочным болезням.

   - Дура! - сердито сказал Безайс.

   - Я совсем сошла с ума. Погоди!.. - ответила она, прижимая ладони к вискам. - А какой нам нужен? Как он называется?

   - Хирург.

   - Хирург? Сейчас, сейчас! Погоди, я сейчас. - Она крепко закрыла глаза, покачивая головой.

   Безайс глядел на нее с нетерпением.

   - Скоро ты? У тебя голова набита опилками?

   - Погоди, Безайс, голубчик, - повторила она умоляюще. - Я стараюсь вспомнить, но у меня ничего не выходит. Хирург?

   Безайс ждал, нетерпеливо стуча каблуками. В эту минуту он ненавидел ее. Надо было спешить, не теряя ни минуты, а она сидит и не может вспомнить! От его влюбленности не осталось ничего - ему хотелось отколотить ее.

   - Пока ты здесь сидишь, он истекает кровью! - воскликнул Безайс. - Ведь он умереть может, пойми ты!

   Она молчала.

   - Полено! - простонал он.

   Плечи Вари вздрогнули. Она заплакала.

   - Я... ничего... не могу вспомнить... - сказала она, всхлипывая. - У меня голова идет кругом. Он еще не умер?

   Безайс вскочил в сани и взмахнул вожжами.

   - Безайс, послушай, - сказала Варя, быстро вытирая слезы. - Хирурги не прививают оспу?

   - Где тут ближайшая аптека?

   - Прямо и направо. Не гони так, трясет очень.

   Улица шла далеко вперед ровной линией. Сквозь ставни домов на дорогу сочился мягкий свет. Небо было по-прежнему ясно и холодно светилось крупными, близкими звездами.

  

  

   В прихожей на вешалке грудами висели пальто и шубы. За стеной на пианино играли бравурный марш. Безайс впервые за несколько месяцев увидел свое лицо в зеркале. Ссадина на подбородке и клочья выбившихся из-под шапки волос делали его лицо настолько странным, что он с трудом узнал самого себя. Он снял шапку и приглаживал волосы, когда в прихожую вошел доктор.

   - Вы ко мне?

   - Доктор, пожалуйста... Случилось несчастье: мой брат ранен. Я заплачу вам любые деньги, только помогите мне.

   Он испугался, что доктор обидится и откажется.

   - Я не стал бы вас беспокоить, но рана очень серьезная, - продолжал он с натянутой улыбкой, просительно глядя доктору в глаза.

   - Но у меня нет приема сейчас. Отчего вы не обратились в больницу?

   - Я приезжий и не знаю города. Мне указали на вас.

   Доктор вынул зубочистку и поковырял в зубах, раздумывая.

   - Кто вас направил ко мне?

   - Мне рекомендовали вас в аптеке как лучшего хирурга.

   За стеной пианино смолкло. Задвигались стулья. Безайс с беспокойством ждал ответа, ловя каждое движение его век.

   Многое зависело от этого приземистого доктора с желчным лицом. В его белых сухих пальцах вздрагивала, теряя кровь, судьба человека.

   Доктор поиграл брелоком.

   - Хорошо, ведите его сюда.

   Безайс бегом бросился на улицу. Обхватив плечи Матвеева, он стал его поднимать, стараясь быть как можно осторожнее. Нагнувшись, он положил его руку себе на шею.

   - Держи его за поясницу, Варя!

   Он поднял его и пошел к двери, шатаясь под тяжестью бессильного, обвисшего тела.

   - Безайс, ты упадешь! - крикнула Варя.

   Он поднялся по лестнице, ощупывая ногами ступеньки. Наверху стояла со свечой горничная в аккуратном переднике и смотрела на Матвеева с нескрываемым любопытством. Дойдя до прихожей, Бейзас совершенно выбился из сил и стал бояться, что упадет вместе с Матвеевым.

   - Куда нести? - спросил он, задыхаясь.

   В дверь заглядывали женские лица. Маленькая девочка с розовым бантом сосредоточенно рассматривала его.

   Безайс вошел в небольшой кабинет и, изнемогая, положил Матвеева на кожаный диван. Доктор снимал пиджак и говорил что-то горничной.

   - Разденьтесь, - сказал доктор, надевая халат. - Вы не боитесь крови? Вымойте руки.

   В кабинете стоял сложный запах старого, годами обогретого жилья. На письменном столе скопились кучи открыток с морскими видами, валялись искусанные карандаши, распиленный и застегнутый на медные крючки череп, бюст Толстого и огромные книги. Над столом висела картина, на которой выводок полосатых котят возился с клубком шерсти. В стеклянном шкафу тускло блестели золочеными переплетами ряды книг.

   Горничная внесла спиртовку и таз с водой, вкатила белый железный стол и спустила с потолка большую лампу. Безайс мыл руки, поглядывая на доктора.

   Небольшого роста, узкоплечий, с угловатыми движениями, доктор был под стать своему кабинету с его старомодной, потертой мебелью. Одет он был неловко, в просторный пиджак и брюки с вытянутыми на коленях мешками. Седая борода была подстрижена клинышком, на лбу колебался хохолок редких волос. Он носил золотые очки с толстыми стеклами, которые делали выражение глаз упорным и странным.

   - Как это случилось? - спросил он, осматривая Матвеева.

   - На нас напали хулиганы...

   - Ну?

   - И... ударили его. Выстрелили.

   Доктор снял очки и потер их платком.

   - Давно?

   - Час назад, полтора. Почему он без памяти, доктор?

   - От потери крови...

   Он осмотрел ногу, выпячивая губы и что-то пришептывая, неодобрительно качая головой.

   - Хулиганы... А зачем вы к ним полезли, к хулиганам?

   - Они сами полезли.

   - Коне-ечно. Сами полезли. А вы бы ушли без скандала. Надо было драку начать?

   В комнату вошел высокий худой человек с зеленым лицом и длинными зубами. Он поздоровался, мельком взглянул на Матвеева и стал надевать халат.

   - Вот... полюбуйтесь, - сказал доктор.

   Худой - его звали Илья Семенович - подошел к дивану, застегивая на спине халат.

   - Перелом?

   - Пулевая рана. Задета кость.

   Они перенесли Матвеева на железный стол с откидными спинками и спустили лампу к самой ноге, отчего по углам сгустилась темнота. Илья Семенович потрогал ногу и скривил свое длинное лицо.

   - Как же это его? - спросил он, и Безайс снова повторил историю с хулиганами, чувствуя, что она неправдоподобна. Доктор смотрел на него с явным неодобрением, точно Безайс сам прострелил Матвееву ногу.

   - Хорошо, хорошо, - сказал он нетерпеливо.

   Илья Семенович разложил на куске марли блестящие инструменты. Они пугали Безайса своими сверкающими изгибами и безжалостными остриями, сделанные, чтобы проникать в живое тело. За ним вытянулась линия бутылей с притертыми пробками. Несколькими взмахами кривых ножниц Илья Семенович взрезал напитанную кровью материю и обнажил ногу Матвеева. Доктор строго взглянул на Безайса.

   - Не разговаривайте и не кашляйте, - сказал он. - Возьмите часы и считайте пульс, - все время. Умеете считать пульс?

   - Умею. А что с ним, доктор? Серьезно?

   - Серьезно. Не разговаривайте, я вам сказал.

   Он нагнулся и принялся очищать залитую кровью кожу, обтирая ее скрипящими комками белоснежной ваты, снимая запекшуюся, уже бурую, корку. Безайс считал как машина, вкладывая в это все силы и едва удерживая дрожь в пальцах. Сбоку искоса он видел кровь, обнаженное мясо, и ему стало страшно. Тогда он решительно, одним усилием повернул голову. Он увидел большую, с рваными краями рану, выходившую на внутренней стороне ноги. Прорвав кожу, показался небольшой, в полтора сантиметра, осколок кости бледно-розового матового цвета с алыми прожилками. Сквозь запекшуюся кору проступала наружу крутыми завитками свежая кровь. Пальцы ноги были неестественно белы и неподвижны.

   Безайса охватило чувство мгновенной дурноты и слабости, за которое он тотчас возненавидел себя. Закрыв глаза, он стоял, чувствуя, что не может смотреть на это. Вид раны вызывал в нем мысль о мясной лавке, в которой лежат на потемневших столах липкие куски говядины. Но какая-то внутренняя сила заставила его открыть глаза и смотреть, подавляя ужас, как доктор захватывает щипцами края кожи и выравнивает порванные мускулы.

   Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой слабо поблескивало золото переплетов. На спиртовке клокотала вода, пар таял под абажуром, покрывая стекло влажным бисером.

   - Сколько? - спросил вдруг доктор.

   Безайс не сразу понял, что это относится к нему.

   - Триста семьдесят один.

   - Что-о? Сколько?

   Безайс повторил.

   - Нельзя же быть таким бестолковым, - сказал доктор, дергая щекой. - Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли?

   Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы двигались с непонятной быстротой. Илья Семенович работал, как автомат, движение направо, движение налево, - не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки. Илья Семенович однообразно двигал руками, и все это - холодный стол, тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами Безайса, - рождало острую тоску.

   - Сколько? - спросил доктор.

   Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стекол доктор взглянул на него с тихой ненавистью. Он ушел в работу с головой, и каждый промах Безайса принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке.

   - На часы надо смотреть, а не на меня, - что вы пялите глаза? - сказал доктор. - Говорите вслух каждую минуту, - сколько. Ну!

   Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять вошла горничная. По комнате пополз запах - сладковатый, крепкий, оставляющий на языке какой-то привкус.

   - Семьдесят два, - сказал Безайс.

   Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, - и уж если приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто.

   - Семьдесят три, - сказал он.

  

  

   Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильей Семеновичем Матвеева на диван, слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и машинально улыбался. Илья Семенович вымыл руки, оделся и ушел в столовую пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял, вспоминая, что надо делать, - надо было одеть Матвеева. Опустившись на колени, он начал застегивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой около умывальника.

   - Однако вы ловко все это сделали, - сказал Безайс, чувствуя необходимость сказать ему что-нибудь приятное.

   Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем.

   - Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем еще мальчик. Сколько ему лет?

   - Н-не знаю... Двадцать - двадцать один.

   - Хм... Странно - не знать, сколько лет брату.

   - Я забыл, - сказал Безайс, подумав.

   Пуговицы никак не застегивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой. Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждет Варя. Он совсем забыл о ней, как забыл обо всем другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми?

   - Доктор!

   Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор стоял около телефона, держа трубку в руке.

   - Куда вы хотите звонить?

   - В больницу.

   - Зачем?

   - Чтобы приехали за ним.

   - Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой.

   - Почему?

   - Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте трубку!

   - А если не повешу?

   - А если... Повесьте трубку!

   - Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход.

   - Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу.

   Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы.

   - Так-с, - сказал он неопределенно, выпячивая щетинистые губы.

   Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и ботинок.

   - Смотрите, - услышал он, - на вас опять могут... - доктор помедлил, - хулиганы напасть.

   - Не нападут.

   Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо.

   Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щелкать пальцами, сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за спиной.

   - Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня.

   И, понизив голос, сказал:

   - Вы большевик. И он - тоже большевик.

   Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперед левое плечо, он твердо уперся ногами в пол.

   - Слушайте, - сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. - Бросьте эти штуки. Это может плохо кончиться для вас.

   - Плохо? - тихо переспросил доктор.

   - Совсем плохо, - так же тихо ответил Безайс.

   И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и разбежались веселые морщинки. Это немного сбило его с толку, - но лицо доктора было по-прежнему серьезно.

   - Вы меня убьете? Потащите в угол и придушите подушкой?

   - Посмотрим, - ответил Безайс неуверенно.

   - Нет, без шуток?

   - Посмотрим, посмотрим.

   Он отошел на несколько шагов, не спуская с Безайса удивленных глаз.

   - А сколько вам лет?

   - Девятнадцать, - угрюмо солгал Безайс.

   Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то обдумывая, потом спросил:

   - Вы не обедали сегодня, правда?

   - Не обедал.

   - Сумасшедшие, - сказал он, качая головой. - Ну не делайте такого лица, я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в политику? Что это вам дает? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть, а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь, под лопатками, не колет?

   - Нет.

   - Общество, коммунизм, идеалы, - надо и о себе немного подумать. Так вы уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы, конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но я уверен, что если бы ваш Ленин был здесь, он уложил бы вас в постель. Да вы не слушаете меня?

   Безайс был измучен и сознавал только, что доктора бояться нечего.

   - Слушаю, - ответил он. - Если бы Ленин был здесь, он уложил бы меня в постель. У вас профессиональный подход к делу. Есть много вещей на свете, которых вы не сумеете понять.

   - Стар?

   - Может быть.

   - И глуп?

   - Нет. Просто вы чужой человек.

   - Чужой? А вы мальчишка!

   Безайс с удивлением заметил вдруг, что доктор волнуется.

   - Чужой... говорите прямо: кровосос. Еще и выдаст, чего доб