Кин Виктор Павлович - По ту сторону

етнем плавании голубые глаза, а младшие братья, которых папа почему-то прозвал "товарищами переплетчиками", врывались в комнату и оглушительно кричали, растерянно глядя на Варю:

   - Жених приехал!

   Варя выходила на крыльцо и целовала его в лоб, прикасаясь губами к красной полоске, оставленной тугой форменной фуражкой. Мама поспешно вытирала фартуком носы и рты своему выводку, а папа, солидно оглядываясь на соседей, смотревших сквозь палисадник, говорил, покачивая головой и распушив свои белые, по-морски подстриженные баки:

   - Вот и я был когда-то таким же молодцом! - хотя все знали, что папа всегда был маленький.

   Потом шли в столовую. Мама снимала со стола альбом в бархатных крышках, большую рогатую раковину, стоявшую вместо пепельницы, и накрывала стол блестящей, коробящейся от крахмала скатертью. Жениха сажали на диван с цветочками, между барометром и картой полушарий, и папа заводил с ним длинный разговор о реке, о фарватере и общих знакомых. "Товарищи переплетчики" стояли в дверях и панически смотрели голубыми, как у папы, глазами на жениха. Мама звенела у буфета стопками тарелок и говорила, улыбаясь круглым лицом:

   - Да перестань ты, Дмитрий Петрович! Очень им интересно разговоры твои слушать!

   А потом жених опять уезжал. Его провожали до пристани. Громадная река блестела быстрыми солнечными зайчиками. Китайские пароходы с пятицветными флагами бросали в прозрачное небо клочья рыжего дыма, оставляя за кормой широкие пенистые пласты. "Барон Корф" оглушительно ревел, лебедка с грохотом выбирала из воды мокрую якорную цепь, Варин папа махал фуражкой и кричал что-то бесчисленным пароходным знакомым, а капитан, будто притворяясь спокойным среди этого столпотворения, отдавал приказания в машину по рупору. Ветер трепал красный с синим квадратом флаг республики, вода кипела и взлетала брызгами под ударами громадных зеленых колес, а "товарищи переплетчики", объятые нестерпимым восторгом, носились по берегу и буйно размахивали соломенными шляпами на резинках, стараясь ободрить команду и пассажиров "Барона Корфа". "Барон Корф" поворачивался грузной кормой, на мачту взлетал синий с белым квадратом походный флаг, на палубе колыхались платки, и пароход уходил, оставляя две упругих гладких волны, блестевших радужными пятнами нефти. Папа брал маму под руку, "товарищи переплетчики" надевали соломенные шляпы, натянув резинки на подбородки, и шли по улицам, засунув руки в карманы. Подражая папе, они степенно рассуждали, что, пожалуй, давно пора сменить этого проклятого, старого, жалкого селезня - капитана "Барона Корфа", который того и гляди посадит судно на мель под Сретенском. Когда они переходили к личным делам капитана и начинали порицать его жену за вставные зубы и за привычку "вилять кормой", Варя обуздывала их угрозой заставить чистить крыжовник после обеда. С тех пор как у Вари появился жених, "переплетчики" молча извиняли ее женские слабости и даже оставили в покое ее полосатого кота, хотя в глубине души они считали его самым безответственным явлением природы.

   В прошлом году, на троицын день, она гуляла с женихом и встретила на бульваре Катю Пескову. Жених угощал их малиновым мороженым, показывал, как надо снимать ключ с веревочки, не развязывая узла, и провожал домой их обеих. Через несколько дней Варе принесли бессвязное Катино письмо с кляксами и бесчисленными ошибками, в котором она называла себя дрянью, бессовестной, развратной, а час спустя пришла перепачканная чернилами Катя и расплакалась у нее в комнате. Она говорила, что жизнь грустная, прегрустная штука и что лучше всего умереть.

   - Отдай его мне, - умоляла она, торопливо вытирая слезы. - Ты его все равно не любишь.

   Сначала Варя даже рассердилась.

   - Нет, люблю, - повторяла она настойчиво.

   Но потом, когда Катя открыла ей сумасшедшие любовные бездны, в которых были и смерть, и жизнь, и сомнения, и восторги, - безумная смесь слез и восклицательных знаков, - она поняла, что ее любовь обычная, серая, лишенная горячих радостей. Она колебалась несколько дней, а потом сказала Кате, что согласна. Пусть она берет его себе, если не может жить без него.

   Это смешно - но Катя его взяла. Чем она окрутила его простое сердце, Варя не знала. Некоторое время она чувствовала себя несчастной, писала дневник и вечером ходила к скамье над рекой, где они поцеловались в первый раз. А потом как-то само собой все это прошло. И теперь, в Благовещенске, на свадьбе она спокойно поздравила молодых, закалывала невесте фату и танцевала с механиком польку под воющий граммофон.

  

  

   На дворе стоял серый свет раннего утра. Матвеев отлежал ногу, и ему надо было повернуться на другой бок, но двигаться не хотелось. Он подождал еще несколько минут, стараясь снова заснуть, но, когда это не удалось, он открыл глаза и увидел, что Варя не спит. Она сидела, подвернув край юбки, и отскабливала ножом пятна стеарина, которыми был закапан подол. Жуканов тоже не спал, - он растирал ноги топленым гусиным салом. Матвеев оделся и стал будить Безайса, упорно не хотевшего вставать.

   - А мне наплевать, - возражал он сонным голосом и поворачивался лицом вниз.

   Тогда Матвеев поднял его и поставил к стене.

   На дворе было холодно. Они не успели выехать за ворота, как уже замерзли совсем. Дул ветер, поднимая облака мелкого, сухого снега и путая гривы лошадей. Они выехали из деревни, миновали две скрипящие ветряные мельницы и поднялись на гору. Дальше шел лес. Здесь ветра не было, и они немного согрелись.

   Рассвет окрасил все в мягкий, синеватый цвет. От деревьев падала густая тень, лесная чаща стала глубже и прозрачней. Кое-где по веткам взбирался дикий виноград, и его засохшие листья лежали красноватыми декоративными пятнами. По свежему снегу сани скользили бесшумно и ровно; это располагало к дремоте.

   Матвеев закрыл глаза и слушал Безайса, который завел с Жукановым спор о том, что было бы, если бы ученые изобрели способ делать золото. Скупщик был упрямый человек.

   - Ничего не было бы, - говорил он. - Их бы арестовали и посадили в кутузку, чтобы не придумывали. Один выдумает, другой еще чего-нибудь выдумает, - что же получится!

   Потом он начал расспрашивать Безайса о Советской России. Безайс рассказывал охотно, и Матвеев слушал его с некоторым удивлением. Все фабрики работают, закрыты те, которые не нужны. Голод только в Поволжье, а в остальных местах благополучно. На железных дорогах образцовый порядок. Особенно налег он на электрификацию и детские дома, в которых, по его словам, дети пьют какао и одеваются, как ангелы. Он лгал уверенно, и Матвеев не понимал, зачем это ему нужно. Позже он спросил его об этом.

   - Видишь ли, - ответил Безайс, - цели у меня не было никакой. Но мне было неприятно рассказывать про свою республику всякую дрянь. Он все равно человек не наш, и у него голова забита всякой чепухой, о трупах, которые у нас выдают по карточкам. Ему это не повредит.

   Жуканов слушал и кивал головой. Когда Безайс кончил, он спросил:

   - А почему у вас на гербе находятся серп и молот?

   - Это значит, - ответил Безайс, - что рабочий класс управляет страной в союзе с крестьянством.

   - Так, - сказал Жуканов с видимым удовольствием. - Рабочий с крестьянством? А знаете, чем кончится серп и молот?

   - Чем?

   - Напишите слова: "молот серп" и прочтите задом наперед. Получится: "престолом".

   Безайс про себя по буквам прочел слова задом наперед. Действительно, получилось "престолом".

   - Ну и что же из этого?

   - То, что это неспроста. Почему так получается?

   - Глупо.

   - Нет, не глупо. Тут что-то есть.

   Он видел в этом какой-то особый, тайный смысл. Он твердо стоял на своем, и его нельзя было убедить ничем. Для него это было важнее всех доказательств.

   - Тут что-то есть, - повторял он многозначительно, и это бесило Матвеева.

   Жуканов вымотал из него душу своими рассуждениями, и, когда Безайс начал спорить, Матвеев не выдержал.

   - Замолчи, Безайс, - сказал он. - У меня резь в животе от ваших разговоров. Пускай они кончаются чем угодно.

   Он решительно закрыл глаза. Чтобы заснуть, он старался представить себе, что сани едут в обратном направлении. Жуканов и Безайс, помолчав немного, начали говорить об образовании, но конца их разговора он не слышал. Несколько раз он просыпался, чтобы поправить сползавшую набок шапку. На мгновение он видел мелькающие деревья, слышал голоса и снова погружался, как в теплую воду, в сон. Ему приснилось что-то без начала и без конца - будто он плывет в лодке по реке, и его несет к плотине, где тяжело вертится громадное мельничное колесо. А что было дальше, он не помнил.

   Он проснулся оттого, что сани остановились. Жуканов говорил с кем-то быстро, пониженным голосом. Сквозь полуоткрытые веки Матвеев видел, что рядом с санями стоит всадник в солдатской шинели и в папахе, глубоко надвинутой на голову.

   Матвеев медленно, еще не совсем проснувшись, разглядывал фигуру всадника. Это был высокий, с татарским обветренным лицом человек. Из-за спины торчал короткий кавалерийский карабин. Он показывал куда-то плеткой и вглядывался, щуря слегка косые глаза. Матвеев сонно смотрел на него, ни о чем не думая. Ему хотелось спать, и он закрыл глаза. Когда он снова открыл их, всадник повернул лошадь, поднялся на стременах и взмахнул плеткой. В этот момент Матвеев отчетливо увидел то, чего он сначала не заметил, - на плече, там, где проходил ремень карабина, был синий с двумя полосками погон.

   Матвеев сначала даже не удивился. Несколько минут он лежал, разглядывая спину удалявшегося всадника. Тот скрылся за поворотом дороги. Матвеев устало закрыл глаза и вдруг ясно представил синий, немного смятый погон, папаху и скуластое лицо. По телу Матвеева прошла мелкая колючая дрожь. Он медленно поднялся и повернулся к Безайсу.

   Сани стояли на дороге. По обеим сторонам поднимался высокий темный лес. Безайс широко раскрытыми глазами смотрел в ту сторону, куда уехал всадник. Жуканов и Варя казались скорее удивленными, чем испуганными. Матвеев глядел на них, ничего не понимая.

   - Что же это такое? - спросил он строго.

   - Это казак, - ответил Безайс без всякого одушевления.

   - Откуда он взялся?

   - Он ехал по дороге. Подъехал к саням. Остановил нас и спросил, далеко ли деревня и как называется.

   - Ну?

   - Вот и все. А потом поехал дальше.

   Матвеев почесал мизинцем глаз и задумался.

   - Значит, - сказал он, - Хабаровск занят белыми.

   Он снова задумался. Надо было что-то немедленно сделать, но ему ничего не приходило в голову.

   - Ну? - спросил Безайс.

   - Это чертовски неприятная история, - ответил Матвеев, бесцельно вытаскивая карандаш и вертя его в руках. - Честное слово, чертовски неприятная. Надо ехать дальше, - продолжал он. - Сейчас мы на положении мух, попавших в суп. Идти назад все равно нельзя, потому что придется переходить через фронт, а мы даже не знаем, где он находится. Надо ехать в Хабаровск и либо ждать там, когда придут наши, либо ехать дальше, в Приморье.

   - Ехать нельзя, - сказал Безайс, - нельзя потому, что легче попасться. В фронтовой полосе не так-то легко разъезжать взад и вперед.

   - Я все равно назад не поеду, - сказал вдруг Жуканов.

   - Вот и хорошо, - сказал Безайс. - Мы тоже поедем дальше.

   - Я и дальше не поеду.

   Это было совсем неожиданно.

   - Почему? - спросил Безайс.

   - Потому что потому.

   - То есть как?

   - Да так. Я хозяин, лошади мои. Чего хочу, то и делаю.

   Наступила тяжелая пауза.

   - Эти лошади, - наставительно сказал Безайс, - не ваши, а торгового дома Чурина.

   - Да уж и не ваши, будьте спокойны.

   - А куда же вы поедете?

   - Вернусь в ту деревню, к старику, у которого ночевали.

   - А мы?

   - А вы как хотите.

   Они растерянно переглянулись.

   - Очень это красиво с вашей стороны, - сказал Безайс. - Мы вам помогли, а вы нас бросаете. Это свинство.

   Жуканов концом кнута поправил шапку.

   - Конечно, свинство, - спокойно ответил он. - Только ведь и мне нет охоты шею подставлять. Жить каждому хочется. Вы молодые люди, вам это смешно, а я больной человек. Если меня арестуют, я умереть могу.

   Безайс взволнованно снял и снова надел перчатку.

   - Не умрете, - сказал он. - Поймите, что нам надо ехать.

   - Всем надо, - возразил Жуканов рассудительно. - Странно. Если я из-за своего добродушия согласился вас везти, так вы уж хотите на меня верхом сесть.

   - Оставьте, Жуканов!

   - Сказал - нельзя.

   Варя переводила взгляд с Безайса на Матвеева.

   - Придется вам выйти, - сказал Жуканов. - Ничего не поделаешь. Всей душой был бы рад, да не могу.

   Матвеев вылез из саней.

   - Безайс, поди сюда, - сказал он. - Жуканов, подождите немного, минут пять.

   - Пять минут - могу.

   Они отошли на несколько шагов и остановились.

   - Ну?

   Безайс оглядел ровную, уходящую вперед дорогу и вздохнул.

   - Чего же разговаривать? - сказал он пониженным голосом. - Мы влипли, старик.

   - Влипли?

   - Конечно. Все равно, вперед или назад. Пойдем?

   - Мы не пойдем, а поедем, - решительно возразил Матвеев. - Нельзя идти по снегу в такой мороз. До Хабаровска еще тридцать верст. Когда мы там будем? Надо скорей кончать с этой дорогой. Я возьму его за шиворот и вытрясу из него душу, если он не поедет.

   - А что делать с документами? Порвать?

   - Рвать их нельзя, потому что, когда попадем к своим, как мы докажем, кто мы такие?

   - Куда же их прятать?

   - В ботинки. В сани, наконец.

   Они вернулись к саням.

   - Мы поедем дальше, - сказал Матвеев, глядя поверх Жуканова. - А вы можете ехать с нами или вернуться в деревню. Мы вас не держим.

   Жуканов растерянно глядел на них.

   - Товарищ Безайс, - сказал он, прижимая руки к груди. - И вы тоже, товарищ Матвеев. Не шутите со мной. Я больной человек. У меня от таких шуток душа переворачивается.

   - Знаю, знаю, - оборвал его Безайс, садясь в сани. - Душа переворачивается, и в глазах бегают такие муравчики. Слышали.

   Легко, почти без усилия, Матвеев взял Жуканова за борт пальто, оттолкнул в сторону и отобрал вожжи. Сани тронулись. Жуканов был ошеломлен и смотрел на Матвеева, соображая, что произошло.

   - Да это разбой, - сказал он вдруг. - Дай сюда вожжи. Слышишь, дай!

   Он схватил вожжи и рванул к себе с истерическим всхлипыванием. Лошади метнулись в сторону, топчась на месте. Матвеев оторвал его руки от вожжей, а Безайс придавил его в угол саней и держал изо всех сил. Длинные уши его шапки волочились за санями и взметали снег.

   - Пустите, - сказал Жуканов, тяжело дыша.

   Безайс отпустил его.

   - Поймите, будьте любезны, - сказал скупщик довольно спокойно, - мое положение. Вы партийные. Поймают меня с вами, что мне сделают? Убьют ведь! Вы сами собой, а я за что должен страдать? За какую идею?

   - Отдайте лошадей нам, а сами вернитесь в деревню.

   - Отдай жену дяде. Они не мои, лошади.

   - Поправьте шапку. Упадет.

   Машинальным движением он подобрал волочившиеся уши, отряхнул их от снега и обернул вокруг шеи. Он потер переносицу, поднял голову, и вдруг глаза его вспыхнули.

   - Не поеду я! - вскричал он таким неожиданно громким голосом, что все вздрогнули. - Не поеду, - ну! Чего хотите делайте, мне все равно. Где у вас такие права, человека силком везти? Убивайте меня - все равно не поеду! - Голос Жуканова сорвался почти на крике. - Ну - убивайте! - повторил он, нагибаясь вперед и тяжело дыша. - Забирайте лошадей, шкурки. Сымите с меня пальто. Может быть, вам и сапоги мои нужны? Берите и сапоги! Грабьте кругом, начисто!

   - Не кричите так, - нервно сказала Варя. - Могут услышать.

   - Пускай слышат, - ответил он. - Какое мне дело?

   И вдруг, топорща усы и покраснев от натуги, он пронзительно крикнул:

   - Грабют!

   - Это черт знает что, - растерянно произнес Безайс. - Вы, Жуканов, и-ди-от, дурак. Проклятый старый дурак.

   - Вы сами дурак, - сварливо ответил Жуканов.

   Они глядели друг на друга выжидательно и враждебно. Матвеев медленно расстегнул куртку и сунул руку в карман.

   - Если вы еще раз крикнете, я вас убью, - сказал он. - А потом возьму за ноги и оттащу в сторону.

   Этого Жуканов не ждал.

   - А вы знаете, - сказал он вызывающе, - что вам за такие слова может быть?

   - Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей, мы их все равно заберем. А если поедете - и лошади у вас останутся, да мы еще приплатим. Решайте скорей, времени нет.

   Он мог бы свернуть ему голову одной рукой - лысеющую, с висящими усами голову. Но он предпочел не делать этого. Жуканов вынул платок и громко высморкался.

   - Хорошо, - сказал он с достоинством. - Я уступаю физической силе. Но я буду жаловаться.

   Он нашел в этом какое-то удовлетворение.

   - Я буду жаловаться, - повторил он.

   Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и снова прибил рогожу гвоздями.

   - Едемте, - сказал он. - Изо всех сил!

  

  

   Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать. Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и осматривал ее со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что Безайс вопросительно смотрит на него.

   - О чем ты? - спросил Безайс.

   - Так. Думаю о нашем собачьем счастье.

   - Что же ты придумал?

   Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало его к точному ответу.

   - Прежде всего, - сказал он, - не надо волноваться. Это, по-моему, самое важное.

   Безайс внезапно обиделся.

   - А кто волнуется? - с горячностью спросил он. - Может быть, это я волнуюсь?

   - Разве я это сказал?

   - Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?

   - Ну, ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.

   Безайс передернул плечами.

   - Мне это не нравится.

   - Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?

   - Вполне, - ответил Безайс.

   Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, - и никто не мог выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.

   Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у нее нет воображения: "недалекие люди редко волнуются". Почему он считал ее недалекой и ограниченной - этого он и сам не знал. Но потом ожидание опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали показалась запряженная парой коней военная двуколка, он принял это как факт, без всяких размышлений.

   - Белые, - сказал Безайс.

   - Ага, - ответил он.

   Это была походная кухня грязно-зеленого цвета. Над ней тряслась и вздрагивала прокопченная, расхлябанная труба, высокие колеса по самую ступицу были покрыты старой осенней грязью. Кухня катилась с грохотом, внутри бака, звеня, перекатывался какой-то железный предмет. На передке раскачивался солдат в папахе, и штык за плечами чертил круги при каждом толчке. Он махнул рукой, и Жуканов остановил лошадей.

   - Далеко до Жирховки? - спросил солдат.

   - Рукой подать, - отозвался Жуканов. - Так все прямиком, прямиком, а потом как доедете до камней, тут дорога пойдет вправо и влево. Которая вправо идет дорога, это и есть на Жирховку.

   - Сколько верст отсюда?

   - Думаю, будет не больше пяти.

   Солдат потер ладонью замерзшие щеки.

   - А может быть, - сказал он, - тут меньше осталось? Может быть, версты три?

   - Может быть, и три, - согласился Жуканов. - Кто ж ее знает - дорога немеряная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.

   Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козел и помахал руками, чтобы согреться.

   - Слушай-ка, дядя, - сказал он, - хлеб у тебя есть?

   - Есть.

   - Дай-ка закусить.

   - Да господи! - воскликнул Жуканов. - Пожалуйста, об чем разговор! Сам был на действительной, три года в саперном батальоне откачал. Кушайте, будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? - продолжал он, открывая корзину и доставая завернутый в газету хлеб. - Может быть, ветчины хотите? Возьмите уж и ветчины.

   - Давай и ветчину, - сказал солдат, беря продукты. - Может быть, и закурить найдется?

   - Очень сожалею, но я некурящий, - виновато сказал Жуканов. - Здоровье не позволяет.

   - Чего?

   - Здоровьем, говорю, слаб. Грудь табачного дыма не принимает. Не курю. Вот, если хотите, подсолнухов - каленые подсолнухи.

   Безайс вынул папиросу и дал ему закурить. Он с жадностью глотнул дым.

   Матвеев разглядывал его. Он был одет в новенькую светло-коричневую шинель. Шинель сидела плохо, коробилась, как картонная, и торчала острыми углами на каждой складке; хлястик, перетянутый поясом, стоял дыбом. У солдата было курносое обветренное лицо, он часто мигал покрасневшими от бессонницы глазами. Сняв винтовку, он прислонил ее к колесу и стал чесаться всюду - под мышками, за воротником, под коленями. Почесать спину ему не удалось - тогда он потерся о кухню.

   - Едят? - спросил его Жуканов.

   - Как звери.

   - Давно заняли Хабаровск?

   - Третьего дня.

   - А как тут дорога сейчас - спокойная? Безопасно ехать?

   - А чего ж бояться?

   - Мало ли чего! Партизаны могут быть или красные пойдут в наступление. Попадешь в самую толчею, так, пожалуй, и не выскочишь. Вот я через это и беспокоюсь ехать.

   Солдат снова залез на козлы, закрыл ноги и начал отовсюду подтыкать шинель, чтобы не продувало.

   - А знаете что? - продолжал Жуканов. - Я лучше с вами поеду. Боюсь я, знаете ли, ехать. Вернусь с вами в деревню, пережду там денька два, пока все не утрясется, а потом и двину в Хабаровск. Как, господин солдат, возьмете вы меня с собой?

   - Мне что? - ответил он. - Дорога казенная.

   - А мы? - воскликнул Безайс, хватая Жуканова за рукав.

   Жуканов спокойно отнял рукав.

   - А вы идите пешком. До Хабаровска недалеко, живо дойдете. Ваше дело молодое, не то, что я. Да и я тоже не за себя боюсь, а за лошадей - вдруг отымут?

   - Но ведь это черт знает что!

   - Не чертыхайтесь. Ничего такого особенного нет в этом.

   - Скоро вы там? - спросил солдат. - Мне ехать надо.

   - Ну, послушайте, Жуканов. Ну, оставьте, пожалуйста.

   - Мне нечего оставлять. Чего мне оставлять?

   - Поедемте дальше...

   - Что я, обязан, что ли, вас возить? Сказал - не поеду.

   Безайс, силясь улыбнуться, взглянул на Матвеева. Он сидел бледный, подавленный, глядя в лицо Жуканову.

   - Хорошо, - тихо сказал Матвеев. - Мы пойдем. Только отъедемте немного дальше, чтобы мы могли вынуть деньги и бумаги.

   - Какие деньги? - громко спросил Жуканов. - Это что вы пятерку мне дали? Берите, пожалуйста, мне чужого не надо. Подавитесь своей пятеркой.

   - Тише, пожалуйста, - сказал Безайс, насильно улыбаясь и путаясь в словах. - Деньги, тысячу рублей... И бумаги. Пожалуйста.

   Жуканов обернулся к солдату. Он молча, с любопытством наблюдал за ними.

   - Чистая комедия, - сказал он, разводя руками и улыбаясь. - Какие-то бумаги с меня требуют. Чудаки. Не рад, что связался с ними. Уходите вы с богом, отвяжитесь от меня. Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте.

   - Какие бумаги? - спросил солдат. - Об чем у вас разговор?

   - Жуканов, - сказал Матвеев глухо, почти шепотом. - Дайте нам незаметно взять деньги, и мы вас отпустим. Бросьте эту игру. Слышите, Жуканов?

   - Вы и так уйдете, - ответил он тихо. - Уходите, пока целы. Берегите головы, а о деньгах не думайте. Деньги хозяина найдут.

   - Слушай ты, Жуканов! - произнес Матвеев с угрозой.

   - Сорок восемь лет Жуканов. Да ты мне не тыкай, - молод еще тыкать. Пошел вон из моих саней! Слышишь? Господин солдат, что же это такое? Какие-то лица без документов нахалом залезли в сани и не вылезают.

   - Матвеев... голубчик... ну, ради бога... - быстро заговорила Варя, и в ее голосе зазвучала тоска и ужас. - Уйдемте... скорее. Ну, я тебя прошу... пожалуйста, оставь...

   Он больше догадался по движению губ, чем расслышал ее последние слова:

   - Убьют ведь...

   - Матвеев, я ухожу, - сказал Безайс, поднимаясь с места и беря мешки. - Идем.

   Матвеев взглянул на него с угрюмым упрямством.

   - Я без денег не пойду, - ответил он, бледнея и сам пугаясь своих слов. - А ты - уходи. Уходи, Варя.

   - Идиот, - упавшим голосом сказал Безайс, снова садясь на свое место. - Проклятый идиот.

   Они услышали тяжелый прыжок - солдат спрыгнул на землю и спускал предохранитель винтовки. Он делал массу мелких движений, и на его простоватом лице горел деловой азарт. "Застрелит еще, дурак", - тревожно подумал Матвеев.

   Скрипя новыми сапогами, солдат подошел к саням. На секунду он задержался, что-то вспоминая, потом быстро, как на ученье, взял ружье наизготовку, выбросил одну ногу вперед.

   - Вы кто такие? - спросил он строго. - Документов нет?

   - Нет, - покорно ответил Матвеев.

   - У меня - есть! - воскликнул Жуканов, торопливо доставая бумажник и роясь в нем. - Паспорт, метрическая выпись и удостоверение с места службы, от торгового дома Чурина. Прошу посмотреть. А у них нет, то есть, может быть, есть какие-нибудь, да они их попрятали.

   - Ага...

   Солдат постоял несколько минут, вздрагивая от возбуждения, потом отчетливо, в несколько приемов принял винтовку к ноге, со вкусом щелкнув каблуками. Все смотрели на него, не понимая, чего он хочет. Солдат взволнованно обошел сани. Внезапно, отскочив на несколько шагов, он вскинул винтовку и с наивной радостью крикнул:

   - Вот я вас сейчас буду стрелить!..

   Матвеев вобрал голову в плечи. Солдат пугал его своей стремительностью. Он был молодой, наверное, недавно прочитал устав и теперь горел желанием обделать все как можно лучше.

   Он медленно опустил винтовку и снова подошел к саням, что-то выдумывая.

   - Молчать! - крикнул он не своим голосом. - Ты, мордастый! Ты чего, ну? А? Молчать! Ты почему без документов? Это зачем баба тут?

   - Она...

   - Молчать!

   У него на лбу выступил пот.

   - Вот я... - сказал он срывающимся голосом, - вот я...

   Он сосредоточенно пожевал пухлыми губами.

   - Не лезь в разговор, не шебурши! Сейчас вы арестованные. Заворачивай! Крупа! Представлю в штаб, они вам покажут езди-ить!

   Безайс, не понимая, смотрел на его веснушчатое лицо.

   - Как же так? - спросил он оторопело. - Нам надо скорей домой.

   - Не разговаривать!

   - Но позвольте, - сказал Матвеев, - позвольте...

   - Ничего не позволю!

   - Но, господин солдат...

   Он не сразу понял, что произошло. У него зазвенело в ухе и лязгнули зубы.

   - Съел? - услышал он.

   Он поднял голову; солдат с еле сдерживаемым восторгом смотрел на него. Это была оплеуха - у Матвеева жарко горела правая щека.

   В нем проснулась старая привычка, и пальцы как-то сами собой сжались в кулак. Когда его били, он давал сдачи.

   "Чего же это я смотрю?" - удивился он. Тут вдруг он заметил, какое обветренное, озябшее лицо у солдата, как неловко сидит на нем коробящаяся шинель и дыбом стоит хлястик. Еще минуту назад Матвеев боялся его и видел в нем солдата, а теперь это был просто нескладный деревенский парень, смешной и нелепый, с винтовкой в руках, которую он держал, как палку. "Да ведь это нестроевой, кашевар", - подумал Матвеев с острой обидой.

   Тогда он встал, взглянул на солдата вниз с высоты своего роста и хватил его кулаком между глаз. Солдат с размаху сел на снег. Матвеев нагнулся и вырвал у него винтовку из рук, поднял упавшую шапку и нахлобучил ему на голову.

   - Уходи, дурак, - сказал он сердито. - А то я тебя так побью, что ты не встанешь.

   Солдат поднялся медленно, озираясь, измятый и вывалянный в снегу. В его небольших глазах гасло возбуждение, он бормотал что-то, трогая налившийся синяк и вытягивая правую ладонь вперед, точно защищаясь от нового удара. Матвеев посмотрел на его жалкое лицо и пренебрежительно отвернулся. Надо было скорей уезжать.

   Ни на кого не глядя, он положил винтовку в сани. Жуканов с мелочным упрямством не убрал ногу, мешавшую Матвееву. Тогда Матвеев взял двумя пальцами его ботинок и отодвинул в сторону.

   - Отдай винтовку, - услышал он позади. Солдат, опустив руки, напряженно смотрел на него.

   - Не отдам.

   - Отдай!

   - Не отдам, проваливай! Не приставай.

   Матвеев сел в сани. Солдат взволнованно потер рукой переносицу.

   - Так сразу и драться, - сказал он, шмыгая озябшим носом. - Ему уже и слова сказать нельзя. Какой выискался...

   - Замолчи!

   - Я и так молчу. Сразу начинает бить по морде. Отдай винтовку, она казенная...

   Безайс хлестнул по лошадям. Некоторое время солдат стоял на месте, а потом сорвался и побежал за санями.

   - Отдай!

   Он споткнулся, упал, шапка слетела у него с головы. Поднявшись, он опять побежал без шапки, прихрамывая на одну ногу.

   - Отдай!

   - Черт его побери, этого осла, - сказал Матвеев. - Орет во все горло.

   Обернувшись, он погрозил ему кулаком, но солдат не отставал. На голове из-под стриженых волос у него просвечивала розовая кожа. Он опять упал.

   - Отдай ему, - сказала Варя.

   Матвеев поднял винтовку, вынул затвор и выбросил ее на дорогу. Он видел, как солдат подошел к винтовке, осмотрел ее и пошел обратно, волоча ее за штык. Ветер раздувал полы его шинели. Когда он скрылся из виду, Матвеев размахнулся и выбросил в сторону затвор. Он глухо звякнул о дерево и зарылся в снег.

  

  

   Внизу, под горой, лошади пошли тише, и Безайс начал снова хлестать их кнутом. Жуканов наклонился к нему и взял вожжи из рук.

   - Вы мне так лошадей запалите. За всякое дело надо с уменьем браться, - сказал он строго.

   Он имел такой вид, точно его обидели, и уж никак не был смущен. На его усатом лице отражалась строгость. Безайс вопросительно взглянул на Матвеева и передал вожжи Жуканову.

   - Поверните сюда, - сказал Матвеев, указывая на узкую дорогу, сворачивавшую прямо в лес.

   Жуканов смерил его взглядом.

   - Сюда нельзя, - сказал он.

   - Что?

   - Нельзя, говорю, сюда сворачивать. Она никуда не идет. По ней за дровами ездят.

   - Делайте, как я сказал!

   И Жуканов повернул лошадей. Сани въехали в чащу деревьев, раздвигая мелкие елочки. Ветки задевали по лицу и по плечам. Безайсу хотелось спросить, зачем они свернули с дороги, но после встречи с белым Матвеев вырос в его глазах, и он доверял ему безусловно.

   Они отъехали с полверсты, когда Матвеев велел остановиться. Он вышел из саней и сказал:

   - Безайс, поди сюда.

   Безайс послушно встал. Жуканов смотрел на них с недоумением.

   - Варя, - сказал Матвеев, - мы сейчас придем. Возьми револьвер и стереги его, - он показал на Жуканова. - Смотри, чтобы он не убежал.

   Но когда Варя взяла револьвер и неумело потрогала курок и барабан, Жуканов забеспокоился.

   - Погодите, - сказал он, опасливо глядя на Варю. - Скажите ей, чтобы она не наставляла на меня револьвер. Ведь она с ним не умеет обращаться и может по нечаянности выстрелить.

   По выражению лица Вари было видно, что она и сама опасается этого. Но Матвеев взял Безайса под руку и быстро повел вперед. Отойдя так, что деревья скрыли от них Варю и Жуканова, Матвеев остановился.

   - Ну-с?

   - Ты молодец! - сказал Безайс, глядя на него восторженно.

   Матвеев опустил глаза.

   - Это пустяки, - ответил он. - Главное - это не волноваться и сохранять благоразумие. Вот и все.

   - Ты, - продолжал Безайс, не слушая его, - вел себя прекрасно. Надо сказать, что я даже не ждал этого от тебя. Я прямо-таки восхищен, - убей меня бог!

   Он подумал немного и великодушно прибавил:

   - Пожалуй, я не сумел бы так ловко вывернуться из этой истории...

   - Не стоит об этом говорить, - возразил Матвеев. - Ты тоже держался очень хорошо. Но сейчас нам надо спешить. Каждую минуту кто-нибудь может найти на дороге этого кашевара. Если это станет известным в Хабаровске раньше, чем мы туда приедем, нас поймают непременно... Мы должны изо всех сил спешить в Хабаровск.

   - Так чего же мы стоим? Зачем ты свернул в лес?

   - Как зачем? А Жуканов?

   Безайс задумался.

   - Это верно, - ответил он. - Но какая он сволочь! Ты заметил, какие у него жилы на руках?

   - Мы не можем оставить его так. Он выдаст нас при первом случае.

   - Выбросим его из саней, а сами уедем.

   - Но он знает нас в лицо и по фамилиям.

   Безайс взглянул на него.

   - От него надо избавиться, - сказал Матвеев, помолчав.

   - Что ты думаешь делать?

   - Его надо устранить.

   - Но каким образом?

   - Да уж как-нибудь.

   Они с сомнением взглянули друг на друга.

   - А может быть, он нас не выдаст? - нерешительно сказал Безайс. - Ведь он только хотел получить деньги. Теперь он напуган.

   Матвеев задумался.

   - Он дурак, он просто дурак, он даже не так жаден, как глуп. Нельзя. Мы не можем так рисковать. От него можно ждать всяких фокусов. Хорошо, если не выдаст. А если выдаст?

   Безайс потер переносицу.

   - Ну ладно, - сказал он. - Я согласен.

   - Сейчас же? - спросил Матвеев несколько торжественно.

   - Конечно